— Что это за две стороны? — спросил отец.

— Дуги, я тебе скажу. Это мой страж порядка и мой маньяк. Вот они, два имени для меня самого.

— Который говорит сейчас? — спросил я.

— Страж порядка. — Он усмехнулся себе под нос. — Вы удивились бы, если б я сказал «маньяк». Но его вы еще не видели. Пока я просто беседую с двумя так называемыми хорошими людьми.

Тут он переборщил. Я мог бы снести его оскорбления, но почему их должен терпеть мой отец?

— Когда будешь сдавать патрульную машину, — сказал я, — не забудь отмыть коврик в багажнике. Он весь в кровавых пятнах от мачете.

Это было словно выстрел с расстояния в тысячу ярдов. Когда смысл фразы достиг его сознания, ее сила ушла, и снаряд упал к его ногам.

— Ах да, — сказал он, — мачете.

Потом он ударил себя по лицу с огромной силой — я никогда не видел, чтобы человек так бил себя самого. Сделай это кто-нибудь другой, можно было бы улыбнуться, но от звука его удара содрогнулась вся кухня.

— Поверите ли? — сказал он. — Это меня отрезвляет. — Он схватил обеими руками край кухонного стола и сильно сжал его. — Я хочу, — сказал он, — поступить по-благородному и уехать из города тихо, Мадден, не обвиняя тебя, но чтобы и ты ко мне не лез.

— Поэтому ты здесь? — спросил я. — Чтобы уехать тихо?

— Мне надо знать положение дел.

— Нет, — сказал я, — тебе нужны ответы на несколько вопросов.

— Может, на этот раз ты угадал. Я решил, что вежливее будет нанести визит, чем тащить тебя на допрос.

— И правильно решил, — сказал я. — Если ты меня арестуешь, придется это зарегистрировать. Тогда я не отвечу ни на один вопрос. Вызову адвоката. А когда я расскажу ему все, что знаю, он заставит штат допросить тебя. Ридженси, сделай мне одолжение. Веди себя со мной так же вежливо, как вел бы с португальцем. Оставь эти дохлые угрозы.

— Ага, — сказал отец, — он дело говорит, Элвин.

— Надо думать, — сказал Ридженси. — Твой сын в этом собаку съел.

Я мрачно посмотрел на него. Когда наши взгляды встретились, я почувствовал себя лодчонкой, подошедшей чересчур близко к носу корабля.

— Потолкуем, — сказал он. — Мы скорее на одной стороне, чем на разных. Так? — спросил он у моего отца.

— Говорите, — сказал отец.

При этом последнем замечании лицо Ридженси так изменилось, словно мы с ним были братьями, каждый из которых хочет первым заработать отцовскую похвалу. Это прозрение сказало мне о многом. Ибо я вдруг понял, какую ревность вызывает у меня Ридженси теперь, когда на нас смотрит Дуги. Похоже было, что славный, сильный и непокорный сын, которого Биг-Мак хочет научить уму-разуму, — это он, а не я. Бог мой, я был так же неравнодушен к своему отцу, как большинство девчонок — к своим матерям.

Пока же мы все молчали. В иных шахматных партиях половины отведенного игроку времени едва хватает на один ход. Игрок просчитывает, что будет дальше. Поэтому я молчал.

Наконец я решил, что его смятение сейчас глубже, чем мое. И заговорил:

— Поправь меня, если я ошибусь, но тебе нужны ответы на такие вопросы. Первый: где Студи? Второй: где Паук?

— Допустим, — сказал он.

— Где Уодли?

— Подписываюсь.

— Где Джессика?

— Дальше.

— И где Пэтти?

— Все верно, — сказал он. — Это мои вопросы.

Будь у него хвост, он сильно пристукнул бы им при упоминании о Джессике, а при упоминании о Пэтти — вдвое сильнее.

— Ну, — сказал он, — перейдем к ответам?

Я подумал, нет ли у него при себе записывающей аппаратуры. Потом сообразил, что это не имеет значения. Он явился сюда не как полицейский. За чем мне действительно надо было следить, так это за «магнумом» калибра 0,357, висящим в кобуре на стуле, а малую вероятность того, что он записывает мои слова, можно было не принимать во внимание. В конце концов, он пришел ко мне, чтобы не свихнуться самому.

— Так как насчет ответов? — повторил он.

— Обе женщины мертвы, — сообщил я, точно он мог этого не знать.

— Да ну? — Его удивление было совсем неубедительно.

— Я нашел их головы там, где храню свою марихуану. — Я подождал. Он явно не рассчитывал что-нибудь выгадать, продолжая изображать удивление.

— Что стало с этими головами? — спросил он.

— Ты положил их туда, верно?

— Я не клал туда две головы, — сказал он. К моему изумлению, он вдруг застонал. Как раненое животное. — Я был в аду, — сказал он. — Не могу поверить. Я был в аду.

— Это уж точно, — прошептал мой отец.

— Но теперь все равно, — сказал Ридженси.

— Зачем ты отрубил Джессике голову? — спросил отец.

Он помедлил.

— Не скажу.

— По-моему, ты хочешь сказать, — произнес отец.

— Притормозим, — ответил Ридженси. — Я скажу вам то, что вы хотите знать, если вы сообщите мне то, что интересует меня. Quid pro quo[32].

— Не пойдет, — сказал я. — Ты должен мне верить.

— А где твоя Библия? — спросил он.

— Не пойдет, — повторил я. — Стоит мне сказать тебе что-нибудь, и ты сразу же задашь новый вопрос. А когда я выложу все, у тебя не останется причин говорить самому.

— И наоборот, — сказал он. — Если я заговорю первый, что заставит тебя ответить тем же?

— Твой «магнум», — произнес я.

— Думаешь, я прикончу тебя в здравом рассудке?

— Нет, — сказал я, — думаю, ты выйдешь из себя.

Отец кивнул.

— Логично, — пробормотал он.

— Хорошо, — сказал Ридженси. — Но начни ты. Сообщи мне что-нибудь, чего я не знаю.

— Студи убит.

— Кто это сделал?

— Уодли.

— А где Уодли?

— У тебя рефлекс, — сказал я. — Привык задавать вопросы. Я отвечу тебе со временем. Теперь твоя очередь.

— Хотел бы я повидаться с этим Уодли, — сказал Ридженси. — Я об него на каждом шагу спотыкаюсь.

— Повидаешься, — сказал я. Только когда это слово сорвалось с моих губ, я осознал его жутковатый смысл.

— Хорошо бы. Я ему рыло разворочу.

Я засмеялся. Не мог удержаться. Впрочем, это, наверное, была самая лучшая реакция. Ридженси налил себе виски и выпил. Я заметил, что это была его первая порция с тех пор, как я упомянул о мачете.

— Ладно, — произнес он, — я расскажу тебе мою историю. Богатую историю. — Он взглянул на моего отца. — Дуги, — сказал он, — я мало кого уважаю. Тебя — да. С той минуты, как вошел. Последним равным тебе, кого я видел, был мой полковник из «зеленых беретов».

— Лучше бы генерал, — ответил Дуги.

— Я ничего не скрою, — сказал Ридженси. — Но хочу предупредить заранее: это будет не слишком приятно.

— Догадываюсь, — сказал отец.

— Ты перестанешь относиться ко мне с симпатией.

— Потому что ты ненавидел моего сына?

— Ненавидел. Это прошедшее время.

Отец пожал плечами.

— Теперь ты вроде бы его уважаешь.

— Нет. Разве что наполовину. Раньше я думал, что он подонок. Теперь нет.

— Почему? — спросил я.

— В свое время, — сказал он.

— Ладно.

— Я скажу честно. Я много чего сделал. Тим, я хотел свести тебя с ума.

— Это почти получилось.

— У меня было право.

— Какое? — спросил Дуги.

— Когда я в первый раз встретил свою жену, Мадлен, ее надо было спасать. Твой сын ее развратил. Она сидела на кокаине. Я мог бы арестовать ее. Твой сын таскал ее по оргиям, устроил ей автомобильную аварию, в которой она повредила матку, а через год бросил ее. Мне досталась пропащая душа — она была вынуждена торговать порошком, чтобы его хватило на собственный нос. Попробуй поживи с женой, не способной родить тебе сына. Так что честно скажу, Мадден, я тебя ненавидел.

— Зато ты украл жену у меня, — спокойно ответил я.

— Пытался. Может, это она меня украла. Я разрывался между ними двумя, твоей женой и моей.

— Да еще Джессикой, — сказал я.

— Я не извиняюсь. Когда твоя жена уехала, она бросила не только тебя, она бросила и меня, парень. А у меня привычка. Любовь тут ни при чем. За ночь я обрабатываю двух женщин. Иногда я не брезговал даже подстилками от Студи — это чтобы ты понял, что значит принцип, — с некоторой гордостью сказал он. — Джессика была суррогатом — заменителем Пэтти, не больше.

— То есть вы с Мадлен… каждую ночь, когда ты бывал дома?

— Конечно. — Он глотнул еще бурбона. — Но это не важно. Давай не отвлекаться. Я говорю, что ненавидел тебя, а я человек простой. Поэтому я взял голову Джессики и положил рядом с твоей марихуаной. Потом сказал тебе, что надо перепрятать запасы.

— Ты не подумал, что я могу заподозрить тебя?

— Я решил, что ты сломаешься и потонешь в собственном дерьме. Вот так.

— И ты вымазал кровью сиденье в моей машине?

— Да.

— Чья это была кровь?

Он не ответил.

— Джессики?

— Да.

Я уже хотел спросить: «Как ты это сделал?» — но заметил, что его взгляд то фокусируется на чем-то невидимом, то снова расплывается, словно та сцена опять встает у него перед глазами, а он пытается отогнать ее. Мне пришло на ум, что он, наверное, использовал для своей цели голову, но я отбросил эту мысль прежде, чем она начата зрительно оформляться перед моим взором.

— Тогда почему на следующий день ты не взял кровь с сиденья на анализ? — спросил отец.

Ридженси улыбнулся, как кот.

— Никто бы не поверил, — сказал он, — что это я вымазал машину кровью, раз я такой тупой, что позволил тебе смыть ее, а не взял на анализ. Ну кто после этого обвинил бы меня в провокации? — Он кивнул. — В то утро я опасался, что меня прижмут. Теперь это звучит глупо, но тогда я так не считал.

— Ты же терял главное доказательство против Тима.

— Я не хотел его сажать. Я хотел, чтобы он рехнулся.

— Это ты убил Джессику? — спросил я. — Или Пэтти?

— До этого мы дойдем. Не в этом суть. Суть в том, что я не мог без Пэтти, а она все время говорила только о тебе, как она тебя ненавидит да как ты загубил ей жизнь. Сначала я думал: ладно, ты все равно ей не ровня, так чего она тогда ноет? Потом понял. Ей до зарезу надо было угробить мужика. Потому что, когда я не стал трогать тебя, она чуть не угробила меня. Сбежала. Тут я все понял. Она ждала, что я разберусь с тобой. Забуду свои полицейские клятвы и разберусь.

— И ты хорошо потрудился, — сказал Дуги.

— Не то слово. Великолепно. — Он потряс головой. — Детали были хоть куда. Я велел Пэтти взять пистолет, которым и застрелили Джессику, а потом сунуть его обратно в коробку нечищеным. От одного запаха тебя должен был хватить удар. Ты валялся там без памяти, а она подошла к кровати и забрала пистолет.

— Как тебе удалось в ту ночь найти мои фотографии? Пэтти не знала, где они лежат.

Он посмотрел на меня непонимающе.

— Какие фотографии? — спросил он.

Я ему поверил. Мое сердце ухнуло в тесный колодец, выложенный холодным свинцом.

— Я нашел снимки, на которых были отрезаны головы… — начал я объяснять ему.

— Пэтти говорила: пьяный ты черт знает что творишь. Наверно, сам и отрезал.

Я не хотел жить с этой мыслью, но как мог я опровергнуть его?

— А если бы ты резал снимки, — спросил я, — то зачем?

— Я бы не стал. Такое может сделать только ублюдок.

— Но ты сделал. Ты разрезал снимки с Джессикой.

Он отпил еще немного бурбона. Горло его сжал спазм. Он выплюнул бурбон.

— Это правда, — сказал он. — Разрезал.

— Когда? — спросил я.

— Вчера.

— Зачем?

Я подумал, что с ним сейчас случится припадок.

— Я хотел забыть про ее лицо в тот последний раз, — еле выговорил он. — Я должен был вытравить из памяти ее лицо. — Его челюсти скрипели, глаза вылезли на лоб, а мышцы на шее напряглись. Но он вытолкнул из себя вопрос: — Как умерла Пэтти?

Прежде чем я успел ответить, он испустил ужасный стон, поднялся, шагнул к двери и стал биться головой о дверной косяк. Я чувствовал, как дрожит кухня.

Отец подошел к нему сзади, обхватил руками поперек груди и попытался оттащить. Он отбросил моего отца. Отцу было семьдесят. Тем не менее я не мог в это поверить.

Однако это успокоило Ридженси.

— Извини, — сказал он.

— Все нормально, — сказал мой отец, распрощавшись с остатками ложного убеждения в том, что сила никогда не уходит.

Теперь я снова боялся Ридженси. Словно я был обвиняемым, а он — скорбящим мужем жертвы. Я мягко сказал:

— Я не имею к смерти Пэтти никакого отношения.

— Если ты врешь, — сказал он, — я разорву тебя пополам голыми руками.

— Я не знал, что она мертва, пока не увидел в тайнике ее голову.

— Я тоже, — сказал он и заплакал.

Наверное, он не плакал с тех пор, как ему было десять. Звуки, которые он издавал, походили на стук разболтавшейся стиральной машины. Глядя на его горе — куда там моему! — я ощущал себя мальчишкой, подающим в борделе полотенца. Как он любил мою жену!

Однако я понял, что теперь могу спрашивать его о чем угодно. Плачущий, он был беспомощен. Он потерял кормило. С этого мига он будет барахтаться в вопросах.

— Ты вынул из тайника голову Джессики?

Он завращал глазами.

— Нет.

Меня озарила догадка.

— Значит, Пэтти?

Он кивнул.

Я хотел спросить зачем, но он, похоже, не мог говорить. Я не знал, что делать дальше. Вмешался отец.

— Пэтти думала, — сказал он, — что мой сын, как он ни плох, все же не заслужил, чтобы ему подкинули эту голову?

Ридженси помедлил. Затем кивнул.

Как я мог узнать, в этом ли была причина или Пэтти забрала голову, чтобы еще больше меня запутать? Его кивок не убедил меня. Как бы то ни было, он кивнул. Еще я подумал, не собиралась ли Пэтти шантажировать с помощью этой головы своего бывшего мужа Уодли, но и это мне было не суждено выяснить.

— Пэтти попросила, чтобы ты подержал голову у себя? — продолжал отец.

Он кивнул.

— И ты спрятал ее?

Он кивнул.

— А потом Пэтти тебя бросила?

Он кивнул.

— Уехала, — еле выговорил он. — И оставила меня с этой головой.

— И ты решил вернуть ее на старое место?

Ридженси кивнул.

— И тогда, — сказал мой отец очень мягким голосом, — ты обнаружил голову Пэтти. Она тоже была спрятана там.

Ридженси положил ладони на затылок, чтобы помочь себе согнуть шею. Он кивнул.

— Ужаснее этого ты не видел ничего в жизни?

— Да.

— Как тебе удалось держать себя в руках?

— Удавалось, — сказал Ридженси, — до сих пор. — Он снова заплакал. Это было словно визг раненой лошади.

Я подумал о том, как мы курили марихуану у него в кабинете. Всего за несколько часов до этого он нашел голову Пэтти, но тогда я ничего не заметил. Нелегко видеть, как подобные глыбы воли разлетаются вдребезги. Сейчас он походил на человека, которого вот-вот хватит удар.

Отец сказал:

— Ты знаешь, кто положил Пэтти рядом с Джессикой?

Он кивнул.

— Ниссен?

Он кивнул. Пожал плечами. Может быть, он и не знал.

— Наверняка он, — сказал отец.

Я согласился с ним. Это наверняка был Паук. Мне оставалось только гадать, насколько глубоко сам Паук увяз в этом деле. Конечно, он хотел, чтобы увяз я. Да, они со Студи рассчитывали взять меня с этими головами. Кто поверил бы в мою невиновность, если бы при мне нашли две головы?

— Ты убил Джессику? — спросил я у Ридженси.

Он пожал плечами.

— Значит, Пэтти?

Он покачал головой. Потом он кивнул.

— Значит, Пэтти?

Он кивнул.

Неужели я не догадывался об этом раньше? Уж в этом-то я мог быть уверен: Пэтти и Ридженси, а не Уодли, встретили Джессику в Рейс-Пойнте, и скорее всего именно Пэтти перегнала машину с телом Лонни обратно ко «Вдовьей дорожке». Затем все трое, по-видимому, уехали оттуда на патрульном автомобиле. Где-то в лесу они остановились, и там Пэтти застрелила Джессику. Пэтти застрелила Джессику.

Я не мог точно сказать почему, хотя свои резоны у нее, очевидно, имелись. А кто был способен измерить глубину ее ярости, когда коса находила на камень? Джессика пыталась перекупить усадьбу Парамессидеса. Джессика крутила с Элвином Лютером. В чрезвычайных обстоятельствах довольно было и одной из этих причин. Да, Пэтти вышла из себя. Я почти видел, как она втискивает пистолетное дуло в лживый рот Джессики Понд. А если в этот миг Джессике вздумалось воззвать о помощи к Ридженси и если Ридженси сделал движение, намереваясь убрать пистолет, — да, этого вполне могло оказаться достаточно, чтобы курок был спущен. Подобно мне, Пэтти годами жила на этой грани. При такой злобе, как наша, убийство — как ни ужасно это звучит — может сыграть роль лекарства от всех прочих недугов.

Ридженси сидел на своем стуле, как боксер, который в последнем раунде подвергся сокрушительной атаке.

— Зачем ты огрубил Джессике голову? — спросил я, но, спросив, был вынужден расплатиться за это: перед моим мысленным взором сверкнуло широкое лезвие мачете.

В его горле что-то булькнуло. Уголок рта оттянулся вниз. Я подумал, что у него, должно быть, и впрямь удар. Затем раздался его голос, хриплый и полный благоговения.

— Я хотел, — сказал он, — разделить с Пэтти судьбу.

Он упал со стула на пол. Его начало колотить.

В кухню вошла Мадлен. В руке у нее был «дерринжер», но, по-моему, она этого не осознавала. Наверное, она не выпускала его все время, пока спасла наверху в кабинете.

Она выглядела старше и больше итальянкой, чем обычно. В ее лице было что-то от немого страха каменной стены, почувствовавшей, что ее вот-вот разрушат. Она была дальше от обещания слез, чем любой из нас.

— Я не оставлю его сейчас, — сказала она мне. — Он болен. Мне кажется, он может умереть.

Припадок Ридженси кончился. Только его правый каблук все стучал и стучал по полу в набегавших конвульсиях, как тот самый хвост, которого у него не было.

Мы с отцом потратили все свои силы, чтобы отнести его наверх, и все равно еле справились с этой задачей. Несколько раз мы чуть не упали. Я уложил его на королевского размера кровать, которую некогда делил с Пэтти. Что ж — ведь это он был готов умереть за нее, а не я.