Глава седьмая

– Кто же это…

Миднайт постучал длинным конвертом по своей смуглой ладони; на его энергичном лице отобразились беспокойство и гнев: кто этот новый таинственный враг, почему он пытается натравить его на Лейси, стараясь напомнить ему о самых ненавистных эпизодах его жизни?

Он рассматривал выцветшие газетные вырезки на столе и в этот момент, пожалуй, предпочел бы полное забвение тому, что пришлось ему узнать и пережить сейчас.

Лейси предала его и вышла замуж за Сэма Дугласа.

Но еще до этого заключительного шага она отвернулась от него и бросилась в объятья Дугласов, приняв тот образ жизни, который Дуглас мог ей предложить, а он, Миднайт, не мог. Джонни понимал, что одного этого с лихвой хватило бы, чтоб она пала в его глазах.

Конверт в его руке не представлял собой ничего особенного – конверт как конверт. Он поднес его к свету и внимательно рассматривал вязь букв, которыми было выведено его имя. Ничего угрожающего как будто не было, но и без того черные глаза Миднайта еще больше потемнели, как только он подумал о содержании. Пальцы его заметно дрожали, когда он вытащил грубо вырванные из газеты клочки и загнул обратно верх конверта.

Он поспешно достал свой портфель и открыл его. Вынув оттуда пачку аналогичных конвертов, он некоторое время внимательно изучал их, затем сунул новое послание под резинку, стягивающую пачку, сунул ее обратно в портфель и поспешно защелкнул замок.

Лейси всеми силами противилась его попыткам восстановить прошлое. И понятно почему.

Но у Миднайта объявился тайный доброжелатель, и он, напротив, из кожи вон лезет, чтобы помочь ему все вспомнить.

В присланном сегодня конверте была вырезка со знаменитой фотографией, где Сэм Дуглас утешает Лейси на фоне пожара, – с нее, пожалуй, все и пошло кувырком.

Помрачнев, Миднайт запихнул портфель с тайной корреспонденцией в стенной шкаф и ногой захлопнул дверь. Надо во что бы то ни стало постараться отвлечься от этой чертовой фотографии и от всей прочей документации о пожаре до прихода Лейси. Она должна быть где-то через часок.

Миднайт взглянул на календарь на стене. Все квадратики были перечеркнуты жирным X. Все, кроме одного. Последний, завтрашний пустой квадратик был обведен красным кружком.

На столике под календарем валялась открытка от Дж. К. с Гавайев. Миднайт взял ее в руки и в третий за сегодняшний день раз перечитал торжествующие строчки, написанные рукой Дж. К. Нахмурившись, он скомкал открытку и запустил ее в пепельницу; бумажный шарик пролетел мимо и покатился к окну, Джонни чертыхнулся. Вообще-то он был рад за Дж. К., но у него самого на душе было муторно, как никогда.

Глаза Миднайта потемнели еще больше; он шагнул к окну и поднял открытку. Расправив ее, он какое-то, время тупо смотрел на разбежавшиеся черные каракули. Это ж надо! Просто в голове не укладывается, что Дж. К. – это Дж. К. – то! – остепенился, женился и будет себе жить да поживать как все.

Миднайт посмотрел в окно на залив. Жаль, что он не в форме, а то бы съездил к ним на свадьбу. Лейси рассказывала, что невеста была вся в зеленом, а у жениха бабочка и пояс были одного цвета.

Реабилитационная клиника была задумана чуть ли не как курорт, с дивными видами, очаровательными двориками и фонтанами. Медперсонал не носил белых халатов. У каждого пациента была своя уютная квартира. Но больница есть больница, все кругом насквозь провоняло лекарствами, больничный дух был неистребим, и Миднайт чувствовал себя запертым в клетке и поднадзорным. И как на иголках.

Может, все потому, что Лейси должна была прийти в последний раз. А может, потому, что последнее послание тайного доброхота подействовало на него сильнее, чем он сам себе признавался.

Ему было тошно видеть Лейси в объятиях Сэма Дугласа, даже на этом помятом и пожелтевшем от времени газетном клочке. Ему становилось не по себе при одном воспоминании о том, как ловко использовал старый сенатор прессу и эффектную юную школьницу, и даже эту трагическую историю с пожаром, в своих интересах как в личном, так и в политическом плане, как, по существу, он купил ее за свои деньги.

Однако к этим чувствам примешивалось и другое – неясное ощущение опасности. Кто же посылал Джонни эти вырезки и загадочные послания? Кому было так необходимо пробудить воспоминания, которые Лейси всеми силами пыталась в нем не пробуждать? Кому это было нужно?

Нет, как ни верти, в этой корреспонденции было что-то жутковатое. На память ему вдруг пришло, как порой расширялись от страха огромные глаза Лейси. О, как бы он хотел сейчас быть в лучшей форме! И чтоб голова у него работала получше.

Действительно ли ей угрожает какая-то опасность? Или его ретивый корреспондент из кожи вон лезет, чтоб отвратить его от нее? Поскольку она ему не захотела довериться, а Миднайт не доверял ей, ему оставалось только ходить вокруг да около.

Джонни еще раз взглянул на красный кружок на календаре.

Завтра он отправляется домой.

Но один.

После сегодняшнего дня Лейси больше не намерена видеться с ним. Дрожащей рукой Миднайт провел по своим коротко остриженным черным волосам. Да какое ему до всего этого дело? Их отношения полетели к чертям собачьим еще много лет назад. Но за этот месяц ее постоянного присутствия он к ней привык. Без нее ему было не по себе. Он хотел, чтоб это присутствие длилось вечно. Он хотел, чтоб она все время была с ним, хотел, просыпаясь утром, видеть ее рядом с собой, терять свое тело в ее теле, быть любимым ею.

Вернуться домой, приступить к работе – пусть поначалу и не в полную силу – ради этого Миднайт готов был жизнь отдать. А сейчас он не испытывал никакой радости – только предательскую сосущую тоску.

Когда он в первый раз сообщил ей, что его выписывают, она от души порадовалась за него. А потом ему пришло в голову, что, может, эта радость вызвана тем, что теперь она вольная птица и может уехать из Сан-Франциско и оставить наконец его. Ему пришлось сделать немалое усилие в эту последнюю неделю, чтоб не показать вида, что его это волнует. В то же время гордость не позволяла ему сорвать зло на Лейси, когда она приходила.

Свое дело она сделала, разве не так? Но сколько бы она ни молчала, его таинственный доброжелатель сумел выпустить из кувшина гораздо больше воспоминаний, чем она хотела. Воспоминания о том, как пресса превратила реальность в романтическую историю. В красивую сказку о том, как блистательный сенатор, только что лишившийся супруги, излил свои щедроты на бедную безутешную сиротку, посещающую Стэнфорд на предоставленную ей стипендию. Далее, следуя этой сказке, сенатор стал проявлять еще более глубокий интерес к бедной девушке, а потом интерес перерос в нечто другое.

До Сэма ее принцем был он, Миднайт. И как же больно это было – перестать считаться ее принцем.

Миднайт снова запустил открытку в пепельницу и снова промахнулся. Вот черт!

Он посмотрел на календарь и задохнулся, вспомнив весь этот месяц. Если Лейси и была виновата в прошлом, то за эти дни она сумела одарить его новыми, ничем не омрачаемыми воспоминаниями, которые останутся с ним на всю жизнь.

Если она пустая дрянь, как он пытался себя уверить, неужели бы она посвятила себя такой развалине, как он, который причинил ей к тому же ужасную боль? Ее ежедневные посещения нарушали унылое однообразие его больничного режима. Ведь он только и жил ее ожиданием.

Утро у него обычно уходило на физиотерапию и тренировки по укреплению памяти. Но жизнь расцветала только днем, когда появлялась Лейси. Она возила его на коляске по окрестностям и парку. А когда сняли гипс, они часами гуляли и беседовали. Она без умолку трещала, если он молчал, и внимательно слушала, если у него было разговорчивое настроение. Она терпеливо повторяла Джонни одно и то же, если ему не удавалось сосредоточиться. Если же он не мог сразу вспомнить, о чем она рассказывала раньше, она спокойно напоминала. В то же время в их отношениях были свои ограничения. Она не позволяла прикасаться к себе и избегала всяческих упоминаний о прошлых несчастьях.

Однако день за днем рассыльный приносил таинственные конверты с вырезками и фотографиями, и запретные воспоминания восстанавливались в его памяти. Таким образом, несмотря на ее упорное молчание, в голове у него все постепенно вставало на свои места и он начинал соображать все лучше и лучше. Иногда одного ее нечаянного взгляда было достаточно, чтобы пробудить целый поток воспоминаний. Порой какие-то непонятные сведения из посланий заботливого корреспондента, причинявшие ему странное беспокойство, вдруг обретали отчетливую форму в его сознании. А то вдруг невесть откуда высыпали какие-то обрывки и крохи воспоминаний, и, бывало, проходил не один день, прежде чем ему удавалось собрать их по крупицам в цельную картину.

Белых пятен оставалось еще немало, но он уже собрал воедино страшные сцены пожара: как выносили обгоревшие трупы отца Лейси и Камеллы Дуглас. В памяти у него всплывал чудовищно обожженный отец. Он вспомнил долгие и страшные дни, когда тот умирал в больнице, и чудовищные подозрения, чернившие его имя. Миднайт припомнил, с каким отвращением увидел он в газете фотографии Лейси в новых стильных нарядах и узнал о том, как легко она приняла образ жизни этого блистательного семейства. Теперь он знал, с каким негодованием отнесся он к этому ее внедрению в богатый дом, что оказалось для нее совсем несложно, потому что она подружилась с двенадцатилетней Колин, девочкой с тяжелой психикой. Газеты наперебой сообщали о том, как, несмотря на свою молодость, за годы обучения в Стэнфорде Лейси научилась искусству вести хозяйство в богатом доме, управляться с трудной дочерью Сэма – словом, облегчать жизнь безутешному сенатору, большую часть времени проводившему в Вашингтоне.

Миднайт уже прекрасно помнил, какое это было для него тяжелое время: как он чуть не бросил юридический факультет, как разрывались их отношения с Лейси по мере того, как она все больше связывала свою жизнь с домом Дугласов, и как они окончательно прекратились в ту ночь, когда умер его отец и он явился на большой прием по случаю Рождества к Дугласу и обвинил Сэма в убийстве. Сэм приказал выкинуть его, а Лейси стояла рядом с Сэмом и смотрела.

Два дня назад в кабинете медперсонала оставили конверт с заляпанным кровью газетным обрывком, где сообщалось о бегстве Коула из психиатрической лечебницы. А вчера Миднайт получил еще один конверт с материалами по убийству Сэма, его похоронам и зачитыванию завещания. Коула разыскивала полиция, а все имущество Сэма было опечатано впредь до завершения расследования. Получалось так, что у Лейси за душой не было ни гроша. Почему Дж. К. и предложил ей свою помощь.

Убийство Сэма по-новому освещало всю эту чудовищную историю, но Миднайт ни о чем не расспрашивал Лейси, потому что видел: она не на шутку встревожена. А он боялся, что если станет наседать на нее, то разрушит и без того хрупкие отношения, она сбежит и он лишится ее.

Ему, разумеется, и в голову не приходило снова влюбиться в нее, но все получилось помимо его желания, когда он был между жизнью и смертью, а она убаюкивала его своим пением, проникавшим в его мерцающее сознание сквозь боль и ужасающую тьму. Десять лет он изводил себя необходимостью ненавидеть ее, но она так и осталась где-то в глубинах его существа прежней Лейси. И сейчас, хотя она всем своим видом пыталась показать, что приходит к нему в больницу из чистой дружбы, он видел, что она испытывает к нему нечто большее. Он хорошо помнил, как она выжила Ольгу, как страстно его целовала, как подчеркнуто изысканно одевалась, являясь к нему в больницу, как неотступно ее глаза следили за каждым его движением.

Она обычно носила шелковые блузки и юбки, плотно облегающие ее тело и подчеркивающие формы. Верхние пуговки на блузке она всегда оставляла незастегнутыми, так что, когда она склонялась над ним, он видел белоснежные холмы ее грудей. Юбки на ней, как правило, были короткие и не закрывали красивых ног. От нее и от ее волос исходил аромат роз, и долго еще после ее ухода он витал в воздухе, так что казалось: Лейси здесь и никуда не уходила. Когда их глаза встречались, она вспыхивала как девочка.

В дни, когда она посещала его, Миднайт часами вышагивал после ее ухода, чтобы успокоиться и сесть за обычные нудные вечерние занятия: он изучал юриспруденцию, читал газеты и журналы, в том числе юридические, просматривал дела, которыми они занимались с Дж. К. Он читал до самого рассвета, потому что читал теперь не так быстро. Потом смотрел телевизор, чтоб развеяться. Но стоило ему заснуть, и смутные тени из его подсознания толпой выходили на сцену. Он всеми силами пытался во всем сравняться с Лейси, пока не поздно. Доктор Лескуер неоднократно говорила ему, что он чересчур давит на себя и Лейси, что он и так все вспомнит в свое время.

– Но к этому времени Лейси не будет, – возражал он.

– Она оставалась с тобой, когда это тебе было очень нужно.

– Но у нее есть и свои дела. Она чего-то боится. Но чего?

– Уж очень ты настырный. В конце концов, раз она не считает нужным говорить тебе, надо уважать ее право. Расслабься. Ведь главное – это то, что ты выздоравливаешь на глазах. В моей практике ничего подобного не бывало. Но отныне у вас с Лейси пути расходятся.

– Ты не права, Инносенс. Выздороветь – это еще не все. Может, без Лейси для меня это ничего не значит.

Дж. К. помогать отказался наотрез:

– В тот последний раз, когда я пытался защитить ее, ты очутился на утесе. Будь я проклят, если еще раз влезу в это дело!

– Да неужели правда столь чудовищна?

– Ты привык так думать.

– А ты?

– Нет. Но как я уже сказал, именно оттого, что я так не думаю, ты чуть дуба не дал. Ни одна женщина не стоит твоей жизни.

– Она – стоит.

Глава восьмая

Лейси никогда не опаздывала. Ерунда. Сегодня она явно опаздывает. Может, все оттого, что она так же боится этого последнего свидания, как он мечтает о нем. Но можно ли ее винить за это, с внезапной болью подумал Миднайт. Может, он и встал на ноги, но разве его назовешь надежным мужиком, каким он некогда был? А ее всегда тянуло к героям и принцам – а не к каким-то недоумкам, разбивающимся в лепешку на машине.

Только спокойнее. Надо продержаться еще несколько часов.

Миднайт, стоя перед зеркалом, приглаживал влажной черной щеткой свои иссиня-черные волосы в ожидании Лейси. Он никак не мог привыкнуть к бледному, как призрак, незнакомцу с коротко подстриженными волосами – все, что осталось от его задорной петушиной прически и от самого задиристого Джонни Миднаита. И дело было не в потере веса или в шрамах на смуглом лбу и одного – более глубокого на правой щеке. И даже не в этом ежике волос. Его пугали более глубоко запрятанные раны, от которых он может никогда больше не оправиться, если Лейси снова упорхнет из его жизни.

В коридоре раздались неуверенные шаги. Джонни впился глазами в дверь.

Сквозь щель просунулись крошечные беленькие пальчики – гораздо ниже того уровня, на котором могла быть рука Лейси. Темное лицо Миднаита расплылось в доброй улыбке. Отложив в сторону щетку, он присел на корточки. В комнату смущенно вошла его восьмилетняя соседка, прижимая к груди носки, кроссовки и большущего мишку. Увидев Джонни, она, забыв о смущении, бросилась ему в объятия.

Коротко остриженные кудряшки Амелии были чуть длиннее его волос – несчастный случай с выстрелом, после которого половину ее лица парализовало, произошел за несколько месяцев до его катастрофы.

Девчушка протянула свои носочки молча и с улыбкой – это был их любимый ритуал, повторяющийся каждое утро. Джонни аккуратно приподнял ее со всеми ее вещичками – носочками, кроссовками и игрушечным мишкой – и отнес к кровати.

Она стала приседать на одной ножке – ее новое достижение за неделю на сеансах физиотерапии.

– Ну, теперь-то ты наденешь носки сама, – напомнил ей Джонни об ожидающем ее задании.

Амелия с торжествующей улыбкой и с очаровательной неуклюжестью нагнулась и шлепнулась, пытаясь натянуть носочек на ножку.

– Я и кроссовки могу надеть. Смотрите, мистер Миднайт.

Джонни нагнулся к ней, глядя, как она воюет с обувью.

– Вот только со шнурками пока не справиться, – пожаловалась девочка.

– Скоро у тебя и с этим будет все в порядке, – подбодрил он ее, демонстрируя, как завязывать шнурки; он делал это очень медленно, этап за этапом и закончил все большими петельками.

Амелия схватила шнурки своими пальчиками и попыталась завязать их сама, но петельки не слушались ее и запутались в узел. Девочка пыталась повторить все с самого начала. Закусив губку, она старалась сосредоточиться, не отчаиваясь от своей неуклюжести.

– Вы видели, как получился узелок?

– Просто потрясающе!

– Вот с петельками плохо. Сделайте их еще разок, – приказала она.

Внимательно следя за его движениями, она нетерпеливо отвела его руки и стала делать петельку сама. На этот раз пусть не очень аккуратно, но завязала кроссовки, правда петли шнурков оказались столь большими и нелепыми, что тут же развязались.

Однако это не помешало их взаимному удовольствию: оба смотрели на запутавшиеся концы шнурков с восторгом.

Миднайт закинул свою черную голову и расхохотался. Амелия обхватила его ручонками за шею и поцеловала в щеку.

– Мне кажется, я вас очень люблю, мистер Миднайт, – прошептала она ему на ухо. И, покраснев от смущения, спрятала головку у него на груди.

Джонни был так тронут, что тоже вдруг залился румянцем.

– Когда я вырасту, у меня будет дружок, похожий на вас.

А я бы хотел, чтоб у меня была девчушка, похожая на тебя.

Шнурки на второй ножке Амелии Миднайту пришлось завязывать самому, потому что, как ни билась девочка, это ей не удавалось. Они только справились с Амелиным туалетом, как послышались стремительные легкие шаги Лейси. Амелия спрыгнула с кровати и спряталась за дверью, прижимая к груди медвежонка и с озорным видом хихикая.

Лейси разговаривала в коридоре, и Миднайт почувствовал, как теплеет в груди от ее голоса. Все медсестры и санитары души в Лейси не чаяли и с нетерпением ждали ее прихода – совсем как он. И уж никак не из-за того, что это знаменитая Лейси Дуглас, она нравилась им сама по себе.

– Как сегодня Джонни? – обращалась она к кому-то из медперсонала.

– Что-то грызет его, но сейчас к нему забежала Амелия, так что, думаю, все в порядке.

Ах, вон оно что. Что-то грызет его. Его уязвило это замечание. Значит, все за версту видят, что он чувствует.

Сделав безразличное лицо, Миднайт подошел к зеркалу и поправил черный кожаный пиджак. В этот момент Лейси приоткрыла дверь. Джонни надел на палец свое стэнфордское кольцо.

Уронив мишку, Амелия выскочила из засады, Лейси подпрыгнула от испуга и вскрикнула, выполнив правила игры, и вся троица покатилась со смеху.

– Ах ты негодница! – закричала Лейси, подхватив большущего медведя.

– Я первый раз завязала шнурки на кроссовках. Вот! Мистер Миднайт показал как. Он каждое утро показывает мне.

– Здорово, – улыбнулась Лейси.

– Ну, ладно, пойду, пожалуй, – заявила Амелия, подхватывая своего мишку. – А то мама должна прийти – с Эдит. – Амелия выбралась в коридор и уже оттуда крикнула Лейси: – А вы привели Джо?

Лейси оцепенела.

Миднайт отвернулся, почувствовав укол ревности при упоминании Джо.

– Нет… сегодня нет, – пробормотала Лейси.

– Вы познакомите нас когда-нибудь?

Лейси стояла бледная и растерянная.

– Может, как-нибудь удастся.

– Вы всегда так говорите.

Лейси прикрыла дверь. Ей было не по себе. Уж кому, как не ей, было знать, что ему до ее сына не было никакого дела.

От одной мысли, что у Лейси ребенок от Сэма, Миднайт пришел в бешенство. Он взял щетку и сделал вид, что занят своей прической. Но аромат роз неумолимо делал свое дело, и он постепенно оттаивал. Их взгляды встретились в зеркале. Щетка повисла в воздухе.

– Ты так мил с ней, – сказала она.

– Я люблю детей. – Джонни помолчал. – По большей части люблю. Она на меня действует благотворно. У нее были еще более тяжелые ранения, чем у меня, и малышке предсказывали самое мрачное будущее. Но она не сдается – даже если что-то ей не под силу. Доктор Лескуер говорит, что все это просто невероятно, она не может сказать, что будет через год, – может, Амелия полностью выздоровеет.

– Да, она прелесть, – согласилась Лейси. Ты тоже.

Сэм прикасался к ней, обладал ею. Целых десять лет. Он дал ей ребенка. У Миднайта сжались кулаки – от этих мыслей он просто сходил с ума. Но, глядя на нее в зеркало, он чувствовал, что желание быть с ней вытесняет ревность.

Сэм мертв.

А Миднайт жив. Пусть она не позволяет ему прикасаться к себе, смотреть-то она не запретит.

Прекрасная, чуть тронутая солнцем кожа, шелковистые волосы, фиалковые глазищи с длинными ресницами, дивные формы, подчеркиваемые мягким глянцевитым шелком. Он так и поедал ее глазами: каждое ее движение, мерцающая игра шелка – все манило его. От исходящего от нее благоухания у него кружилась голова. Верхняя пуговка на блузке, как всегда, не застегнута.