Пролог

Когда Джонни Миднайт, красивый девятнадцатилетний юноша с черными как смоль волосами, увидел стройную, тоненькую как тростиночка Лейси Миллер, выглядевшую совсем взрослой в бледно-лиловых сумерках, ее невинный вид и редкостная красота неожиданно поразили его в самое сердце, что, однако, не помешало ему сразу же понять, что у нее неприятности, в которых, впрочем, она, вероятно, сама виновата. И он тут же решил, что надо ей как-то помочь.

При всем своем суровом уличном воспитании Джонни обладал одним существенным недостатком, изрядно портившим ему жизнь: в самые крутые моменты, когда разумнее было бы исчезнуть от греха подальше, он вдруг чувствовал себя героем и остановить его не могла уже никакая сила.

Правда, сейчас желание помочь девушке объяснялось скорее его слабостью к красивым полногрудым и крутобедрым блондинкам. А Лейси была прелестнейшим образцом этого типа. Достаточно было одного взгляда на ее точеную фигурку, чтобы с внезапной силой взыграло его мужское естество.

Джонни находился внутри неосвещенного фургона, изо всех сил пытаясь передвинуть любимое мамино бюро на арендованную вместе с фургоном тележку.

Трясясь от страха, Лейси выскочила из развалюхи Даррелла Грампи и захлопнула дверцу.

Начинало смеркаться, и для девушки находиться в этих местах становилось небезопасно. Было чего бояться, и не только девушке, а и парню.

Миднайт с трудом удерживал бюро на одной хрупкой ножке, чтобы лучше видеть Лейси. Еще год назад, когда она была тощей как палка, в таком спортивном одеянии она прошмыгнула бы незаметно, но сейчас белые шорты слишком соблазнительно открывали длинные загорелые ножки и обтягивали очень аппетитную попку. Такой смазливой девчонке нельзя ходить чуть ли не в чем мать родила – во всяком случае, не по этой улице. Не под носом у таких, как он, взращенных суровыми законами улицы, насмотревшихся на то, как их дружки истекают кровью в канавах, привыкших брать все, что им нужно, пока кто-то еще более сильный не остановит их.

При виде Лейси все тело Миднайта напряглось так, что жилы вздулись на шее. Это было достаточно необычно, потому что местные девчонки были слишком доступны, чтобы так возбуждать.

Но она была особенной.

Одень ее в дорогое платье, и она прекрасно сошла бы за любое из тех блистательных существ из другого мира, которых ему приходилось видеть в бассейне Дугласа, где он работал в поте лица по уик-эндам, обслуживая бассейн и присматривая за садом. Едва прикрытые лоскутками своих бикини, они будоражили воображение мальчишки из городского гетто, но были слишком недоступны, чтобы удовлетворить его. Пальцы Джонни сжались в кулаки. Девушки из грез – специально для такого парня, как он. Такие женщины рано или поздно будут у него, Миднайта. Как и все остальное – мальчик при бассейне и собственный садовник.

Даже в своей простенькой одежде она смотрелась как истинная золотая девушка из Калифорнии; такая красотка могла спокойно показаться в любом приличном месте. Но тем более дико выглядела ее изысканная красота на этой замызганной, изрытой ухабами узкой улочке с облезлыми домами в стиле королевы Анны, с меблирашками на верхних этажах и дешевыми лавками, клубами и забегаловками на нижних.

На всей улице оставалось всего два коттеджа на одну семью: один, в который въезжали Миднайты, и его близнец по соседству.

На нескольких заколоченных окнах красовались нарисованные спреями граффити. Этот район славился своей преступностью. Но папаша Миднайта был никуда не годный работник, и Джонни упросил Сэма Дугласа стать его ночным сторожем в один из своих магазинов поблизости, так что убогая лачуга по дешевке – вот все, на что они могли раскошелиться.

Влажный воздух был прохладен, как бывает в начале осени в Сан-Франциско, а Джонни стоял без рубашки.

Он поеживался в темном фургоне, но, когда Лейси направилась в его сторону своей легкой танцующей походкой, быстро перебирая длиннющими ногами, почувствовал, как его бросило в жар.

В голову ему пришло, что, наверное, она так вся танцует специально, чтоб достать таких ребят, как он. От вида этих покачивающихся, как у кобылицы, бедер кровь у него медленно закипала. Ну и ну!

Однако беспокоила Джонни не только красота Лейси: она бросала такие пугливые взгляды на соседний дом из-под своих длиннющих ресниц, и с каждым шагом ее испуганное личико становилось все бледнее.

Даррелл нажал на газ, обдав девушку облаком бензиновой вони из выхлопной трубы, и умчался, только его и видели.

Какого черта он так ее вышвырнул? Не видит разве, что она насмерть перепугана?

Порыв ветра бросил под ноги Лейси какой-то мусор, и она подпрыгнула от испуга. Глянув на часики на руке, она издала пронзительный крик и чуть не бегом припустила в сторону фургона, в его, Миднайта, сторону, цокая по выбитому тротуару, она бежала не разбирая дорога, словно перепуганный кролик в поисках ближайшего укрытия.

– Эй, привет, – процедил Миднайт, придерживая одной рукой бюро, а другой хватая рубашку; он сделал шаг из темного фургона на свет Божий, ожидая, что она вспыхнет, засмущается или одарит его улыбкой, потому что привык, что девчонок в округе долго уламывать ему не приходится – его рост и красивое лицо действовали на них неотразимо.

Она даже не взглянула на фургон.

Один – ноль в твою пользу, милашка.

Он передернул плечами и всем своим видом постарался показать, что его это не трогает.

Бюро опасно качнулось, рука Джонни соскользнула с гладкой поверхности, и ему пришлось напрячь все силы, чтобы удержать равновесие. Вдруг тонкая ножка хрустнула и подломилась. Тяжеленное бюро рухнуло ему на ногу, хорошо еще, что он был обут в крепкие ботинки. Однако большому пальцу досталось что надо.

Два – ноль.

Острая боль пронзила ногу до самого колена.

Спокойно, парень.

Попробуй, рядом с такой кралей.

– О, черт! Уууу!

Вообще-то Миднайт не был любителем поднимать шум из-за пустяков, но уж очень ему хотелось, чтобы она заметила его.

Черта с два!

Он чуть не вывернул себе шею. А что тут удивительного! У Лейси такая фигурка – закачаешься; она, должно быть, нарочно выпендривается перед такими хлопцами, чтоб поизмываться над ними.

Талия у нее осиная, бюст потрясающий, каждый изгиб так и играет – да, это тело женщины. А вместе с тем она вся такая легонькая, так неуклюже держится на своих длиннющих ногах – ну прямо жеребенок. Можно подумать, что это роскошное тело для нее самой внове. Розовая девчоночья резинка, скрепляющая серебристый хвостик волос, подрагивала на бегу.

Сама невинность и сама чувственность – неслабое сочетание.

Джонни вспомнил, что ей, кажется, лет семнадцать. Она была на год или два моложе его в школе. Ни дня больше. Может, Лейси действительно такая малышка и сама не знает, как действует на парней вроде него?..

Огромная ручища протянулась из скрытого тенью угла крыльца и сграбастала девушку.

До слуха Миднайта долетел вопль ужаса, когда огромная туша швырнула ее об стену, так что дом задрожал.

– Не надо, папа, не надо!

У Миднайта задергалась щека. Он вспомнил, почему ребята никогда не приставали к ней. Из-за этого злобного старикана, который чокнулся с того дня, как сбежала его жена. На улице поговаривали, что старый ублюдок замочит любого, кто рискнет связаться с его дочерью. Кто-кто, а Джонни знал об этих старых извергах не из вторых рук: его собственный папаша напрочь свихнулся после смерти Натана.

Лысый мужик с багровой рожей, которого она называла папой, ничем на нее не походил. Если она была сама нежность и красота, то он был воплощенная злоба и грубость. Волосатое брюхо свисало поверх резинки кальсон, вылезающих из брюк, потому что молния сходилась до половины.

Старик Миллер вылил себе в глотку остатки пива, вытер пену с толстых губ тыльной стороной грязной ладони и отшвырнул бутылку. Затем грубо пихнул свою дочь в дом и захлопнул дверь.

Не лезь не в свое дело!

– Но уж кому, как не Миднайту, было знать, что делают эти скоты за закрытыми дверями. Одним махом он выпрыгнул из фургона на нестриженую лужайку перед их домом и помчался по высокой траве. Перескакивая через две ступеньки, он взбежал на крыльцо.

Розовая резинка Лейси валялась на грязном полу. Вид у нее был такой, будто по ней прошлись сапогами. Миднайт нагнулся, поднял ее и поднес к губам. От нее пахло солнечным восходом и розами, нежностью и невинностью – всем, о чем он мечтал и чего никогда не имел.

– Почему так поздно? Где тебя черти носили? С кем ты там шляндалась? – гудел бас ее отца, пробиваясь сквозь тонкую входную дверь.

Голос Лейси прозвучал жалко, беспомощно, потерянно. Должно быть, она заранее готовилась к ответу.

– Ни с кем, папочка.

– Врешь! Ты такая же шлендра, как твоя мать. Я видел тебя в машине с ним.

– Даррелл Грампи просто подбросил меня до дома из библиотеки. Ничего больше!

– Это ты его, видать, сперва подбросила, – глумливо парировал папаша.

– Что ты, папочка.

– А какого же черта он умчался как ошпаренный? – Первый громовой удар по столу. – Ну-ка, отвечай!

Грохот стула об стену.

В животе у Миднайта что-то оборвалось, как только он представил толстые пальцы подонка на нежном личике девчонки.

Будь умником и не суй нос не в свое дело, Миднайт. Ей, видно, не привыкать.

И отчего это ему в голову лез образ худой, потерянной девчонки с растрепанными косичками, вечно стоящей в сторонке от других в школьном зале, после того как ее матушка навострила лыжи, – несчастной и брошенной, точь-в-точь как он сам после смерти Натана?

Звон пощечины.

Что она тебе? Разве кому-нибудь что докажешь?

Она вскрикнула.

Пальцы Миднайта сжались, смяв розовый шелк резинки. Мускулистое, собравшееся в тугой комок тело Джонни рванулось вперед прежде, чем он успел сообразить, что делает. Костяшки пальцев коснулись грубого дерева двери. И он отдернул кулак.

Она снова вскрикнула.

В мозгу у него что-то вспыхнуло, и бешеная, неудержимая ярость уличного хулигана охватила его. Молниеносным ударом тяжелого каблука он вышиб дверь.

Лейси осела на пол, из глаз от удара – первого в жизни! – хлынули слезы, которые заволокли все вокруг туманом. Отец никогда прежде не бил ее, но сейчас он просто взбесился. Одна мысль о том, как последнее время стали поглядывать на нее парни, приводила его в неистовство. Лоб у Лейси зудел, а левый глаз, наверно, заплывет, и появится синяк, так что он не позволит ей пару дней ходить в школу, и никто ничего не узнает.

Пальцы ее беспомощно теребили грязную обивку отцовского кресла, за которым она спряталась, чувствуя холод в животе – не столько от поднятого кулака отца, сколько от чудовищной пьяной ненависти, горящей в его глазах.

Эта ненависть, знала Лейси, всегда была в его глазах: с того самого дня, как сбежала ее красивая нежная мать – вот уже два года. И как бы ни вела себя Лейси, какой бы хорошей она ни была, а она была хорошей, как бы хорошо ни училась в школе, а она была первой ученицей в старшем классе, отец ею не гордился. Он даже не соизволил явиться в прошлом году в школу на спектакль, где она играла главную роль.

О, мамочка, почему ты меня не взяла с собой? Каждый вечер подушка Лейси была мокрой от слез, и она засыпала, всхлипывая и повторяя эти слова.

Мать частенько читала ей сказки о принцессах, живущих в замках, о девах, на долю которых выпадали суровые испытания и которых спасали от гибели смелые принцы, вырывающие их из лап огнедышащих драконов.

Мать всегда говорила, что придет день, к ним явится принц и вырвет их из плена их жалкого существования. Но только когда их принц явился, она убежала с ним во мраке ночи и забыла свою дочь. Отец винил Лейси за все случившееся и люто возненавидел ее с того самого дня.

Больше всего в жизни Лейси хотелось убежать из дома. Она была готова повторить поступок матери. Но она не знала ни одного принца, а уроды из ее школы, бросающие на нее похотливые взгляды и пытающиеся свистом выманить ее на улицу, вызывали у нее омерзение. До сегодняшнего дня она упорно твердила себе, что отец на самом деле не сделал ей ничего плохого, что идти ей все равно некуда и что по крайней мере дома у нее есть свои книги и мечты, пусть даже ее жизнь – тоска смертная.

Во всяком случае, такой она ей казалась до того момента, когда Джонни Миднайт ворвался в их дом, как герой из ее книжек, а кулак отца, занесенный над ее головой, повис в воздухе, а затем безвольно опустился.

Отец и дочь изумленно уставились на черноволосого принца из гетто, зловеще возникшего в дверях, всем видом своим являя воплощенную ярость.

– А ну-ка отвали от нее, – прорычал Джонни Миднайт.

Джонни перевел взгляд на Лейси, и на его лице отразилось явное волнение, грозный вид сменился заботливым, и он вдруг стал почти красавцем. И что удивительно – боль вокруг глаза и сосущий холод в животе вдруг как рукой сняло, и Лейси ожила.

Ее отец испуганно отшатнулся от юного хулигана.

– С тобой все в порядке, беби? – Джонни словно пропел эти слова, и голос его казался очень низким и бархатным.

С ней еще никто в жизни не говорил так тепло и заботливо, будто ему действительно до нее есть дело. Она посмотрела в черные угли его глаз, и взгляд его смягчился, как и голос. Но резкое противоречие между этой мягкостью и свирепостью его лица подействовало на нее как удар молнии, захлестнув все ее существо теплой волной, словно от него к ней проскочил разряд электрического тока. Джонни смотрел на нее, и жесткие линии его лица расправлялись и смягчались, будто и его зацепило тем же ударом молнии.

Он отвел свой взгляд от ее лица и переступил порог; в комнате повисла напряженная тишина. Лейси не могла отвести от него глаз. Он предстал перед ней как герой ее грез – высокий, темноволосый, неотразимо прекрасный. Поношенные джинсы плотно обтягивали его крепкие бедра и длинные мускулистые ноги. Он был без рубашки, и она увидела пунцовый шрам, зигзагом тянувшийся от широкого бронзового плеча через всю грудь. Кто-то пырнул его ножом.

Его красивое лицо поражало смелостью и какой-то пугающей беззаботностью, в задумчивом взгляде читалась опытность, отчего она почувствовала себя взрослой и сексуальной, хотя ей едва исполнилось шестнадцать.

– Джонни Миднайт, – нараспев произнес он как бы невзначай своим низким, приятным, не лишенным особой элегантности голосом, будто переступил порог гостиной поместья Дугласа. Вместе с тем краешком глаза он следил за ее отцом. В этом взгляде было что-то от хищного зверя. – Я ваш новый сосед.

– Лейси… Лейси Миллер, – запинаясь, произнесла она. Ей нравилась его грубость в сочетании с изяществом манер; нравилась его пылкая мужественность.

Миднайт ухмыльнулся.

– Я тебя знаю. Ты у нас в школе пела на конкурсе самодеятельности и получила первый приз.

Он заметил ее.

Она тоже его знала.

А какая девчонка его не знала!..

У него был братишка, который умер еще совсем малышом; и никчемный отец, пивший горькую и вылетавший с любой работы, во всех своих бедах обвиняя боссов, беспрерывно доставал сына. Миднайт в школе был футбольной звездой. Пару раз он улыбался ей, когда она совсем впала в уныние после бегства матери.

Он окончил школу прошлым летом, и после его ухода школа стала будто меньше, пустее. Ей нравилось смотреть, как он дефилирует по коридору, на голову выше сверстников, с тремя смазливыми девчонками, буквально висящими на нем. За Джонни закрепилась репутация отличного парня, не знающего страха и столь крутого, что известные хулиганы побаивались связываться с ним. Он дружил с Дж. К. Камероном. Они были два сапога пара. Камерон тоже слыл настоящим парнем и был такой же бешеный и симпатичный, как Джонни.

Говорили, что после школы они оба взялись за ум. Она слышала, что Дж. К. пошел в гостиничный бизнес, а Джонни будто бы мечтает о колледже, а пока ходит в вечернюю школу и работает на трех работах по нескольку часов, чтобы заработать на жизнь и учебу. По слухам, он проводил уикэнды в сказочном поместье Дугласа: смотрел за садом, бассейном да еще за близнецами Дугласа в придачу. Ей это было известно, потому что ее отец тоже вкалывал на Дугласа: он служил ночным сторожем в одном из его ближайших магазинов.

С высоты своей славы, которая шла по пятам за Джонни в этом бедовом квартале, он никогда не снисходил до того, чтобы взглянуть на Лейси так, как сейчас, но, впервые взглянув ей в глаза взглядом восхищенного мужчины, он с лихвой наверстал упущенное время.

Еще со школьной скамьи за ним ходила слава сердцееда, ей это было известно, и тем не менее, когда он взглянул на нее своими черными как угольки глазами, она почувствовала, как все в ней переворачивается, – именно так, она мечтала, должен на нее взглянуть настоящий принц.

И поэтому, когда он протянул ей загорелую жилистую руку, Лейси ухватилась за нее, хотя ни разу в жизни не прикасалась ни к одному мальчишке в присутствии отца. С дрожью почувствовала она, как пальцы Джонни сплетаются с ее пальцами. Затем крепкая рука притянула ее, словно он уже распростер над ней свое покровительство.

– Правда, все в порядке, Тростиночка? – шепотом спросил он.

Лейси кивнула. Она невольно опустила свои густые ресницы и как маленькая девочка уставилась на свои сандалии.

Она почувствовала прикосновение мозолистого пальца к своему подбородку, а затем он ласково смахнул слезинку у нее со щеки.

Джонни сжал губы и повернулся к ее отцу. Голос его был устрашающе спокойный.

– Если ты еще раз тронешь ее, если она еще раз будет плакать из-за тебя, я убью тебя, как пить дать убью.

– К-какое ты имеешь право вламываться сюда, шпана? Это частный дом. Есть законы…

У Джонни задергался уголок рта.

– Ах так! – Он сделал угрожающий шаг в сторону старика.

Тот потянулся было к телефону, но Миднайт оказался проворнее. Быстрая как молния рука вырвала телефон вместе со шнуром из розетки и швырнула аппарат Лейсиному отцу. Миднайт пристально посмотрел в глаза Миллеру. Взгляд его был холоден как сталь.

Миллер отступил к задней стене.

– Она не стоит того, парень. Она блудная – как и ее мать.

– Неправда, – прошептала Лейси, и глаза ее вновь наполнились слезами.

Миднайт внимательно посмотрел на ее побледневшее лицо; он еще ближе подтянул ее к своей крепкой, теплой груди.

– Не расстраивайся…

Не сознавая, что делает, она обвила его рукой за талию.

– Неправда, – с дрожью в голосе повторила она.

– Да, я верю. – Он погладил ее по волосам и посмотрел на Миллера поверх ее головы. – Чтоб больше пальцем к ней не прикасался, заруби себе на носу!

И тем же бархатным голосом, который она уже полюбила, Джонни добавил ей на ухо:

– Пусть только попробует еще раз на тебя руку поднять или хотя бы напугать. Сразу скажи мне. Ясно?

Она перевела взгляд с Джонни на отца и затем снова посмотрела на суровое темное лицо Джонни. Она чувствовала в нем силу и решительность.

Лейси проглотила комок в горле и кивнула головой.

Да, ей не надо было объяснять, кто такой Миднайт. Он страха не ведает. Он даже ее отца не боится, как все другие мальчишки, и он сумеет защитить то, во что верит. Должно быть, она все же почувствовала, что эта удивительная сила может обернуться всесокрушающим шквалом и поэтому встреча с этим человеком может сулить массу неприятностей. Но сейчас она была во власти нахлынувших на нее безумных грез. И в центре их был этот пылающий гневом и удивительно ласковый принц из гетто.

Как и ее мать, Лейси была одержима романтическими мечтаниями, которые помогали ей неколебимо верить в то, что рано или поздно ей удастся освободиться от мерзостей окружающего мира.

С внезапно просветлевшим лицом Лейси посмотрела – на Миднайта. Твердый взгляд его черных глаз перехватил ее взгляд, и сердце ее бешено забилось. Он бессознательно прижал ее к себе. Смущенная нахлынувшими на нее сложными чувствами, она улыбнулась ему робкой, доверчивой улыбкой, положила ладонь на его горячую грудь и почувствовала, как под ней яростно колотится его сердце.

На какой-то миг он вдруг стал одновременно покорным и беспокойным. Потом вдруг его начало трясти так же, как ее.

Его руки еще крепче обняли ее осиную талию. Губы сжались в тонкую линию.

Его твердость и решительность придали ей сил.

И она больше не боялась – ни капельки.

Джонни Миднайт будет ее настоящим принцем.

И освободит ее.

Глава первая

Говорили, что она красавица века. Она считалась одной из самых блистательных в Америке жен политических деятелей; рассказы о ее восхитительной жизни были у всех на слуху. В восемнадцать она осталась бедной сиротой и была спасена своим Очарованным Принцем, богатым и знаменитым Сэмом Дугласом. С тех пор пресса часто писала о ее счастливой жизни.

Когда ей попадались на глаза подобные публикации, то казалось, будто она читает историю жизни кого-то другого, вернее, даже фантазию о жизни кого-то другого: ведь это так походило на сказки, которые она безумно любила в детстве.

Но откуда им, пишущим, было знать, что в действительности ее жизнь не имеет ничего общего с тем, что они пишут?

Он был известный пожилой сенатор. Она – красавица, гораздо моложе его, образцовая жена, внешний символ его мужественности. Однако на деле он был с ней так же холоден, как ее отец. Он был завзятым бабником. Иногда запивал. Слишком поздно она поняла, что скрытная семейка Дуглас представляет собой на самом деле: клубок страстей, всепоглощающей ненависти и холод, холод. Сэм никогда не был ее Очарованным Принцем, а она была лжепринцессой. Их брак был неудачей с самого начала.

Ужасающий ливень обрушился на поместье Дугласа в Вене, Вирджиния, и безжалостно заливал тысячи тубероз в горшках; Лейси Дуглас еще днем приказала выставить их по краю широкой веранды, и дом утопал в их благоухании.

Прижавшись спиной к массивной двери, облаченная в черный бархат и унизанная бриллиантами, Лейси в полном изнеможении провожала взглядом парад красных хвостовых огней на машинах, удаляющихся по дорожке от дома и растворяющихся во тьме.

Последние из ее богатых и знаменитых гостей уезжали под проливным дождем в своих длинных-предлинных лимузинах. Она и не подозревала, что незваный гость проскользнул через автоматически закрываемые ворота в тот самый момент, когда выезжал один из лимузинов, и сейчас его черная фигура крадется через лужайку, чтобы воровато пробраться к черному ходу.

Лейси целиком была погружена в свои мысли: она думала о себе и о сегодняшнем решении, которое должно было изменить жизнь ее самой и ее сына.

Закончился званый обед в особняке Дугласов. Завтра все газеты будут в очередной раз превозносить ее как гостеприимную хозяйку и образцовую жену знаменитого сенатора Сэма Дугласа. Газеты не упустят ничего: ее изысканная царственная осанка; ее платиновые волосы, великолепное бархатное платье – чудо искусства модельеров, венчающая ее голову бриллиантовая диадема, блестящие гости, ее совершенный дом, ее совершенная жизнь – все будет до мельчайших деталей преподнесено публике и приукрашено. В свете окончательно принятого ею решения эти славословия будут звучать особенно иронично.

Если иной из репортеров и отметит, что ее улыбке не хватает естественности, он не преминет добавить, что в ней есть подлинная нежность, радушие, теплота и сочувствие. Если его острый глаз увидит, что в ее выразительных фиалковых глазах таится тень грусти, он тут же скажет, что мягкая печаль придает ей еще большее очарование. И добавит, что богатство и слава ни в чем ее не изменили, что каждую минуту своего времени она отдает неусыпной заботе о бедных детях, чьим благодетелем является.

Дрожащими пальцами Лейси прикоснулась к холоду оконного стекла, прочерчивая траекторию скользящей по ту сторону окна капли.

Этот дождь никогда не кончится. Боже мой!

Ночной ливень всегда напоминал ей о выпускном вечере и Джонни, о том, что ее жизнь тогда была неизмеримо ярче, чем это жалкое существование в роскошном особняке Дугласов. Той ночью сердце ее переполняли подлинная страсть и невыносимое страдание. Джонни, который и сам натерпелся от своего опустившегося папаши, был с ней удивительно мил, когда понял, из каких низких соображений ее отец отказался прийти на выпускной вечер.

Голос из прошлого – ее и Джонни.

Они только недавно отошли от детства: ему было двадцать один год и он окончил первый курс колледжа; ей исполнилось восемнадцать. Они стояли, не приближаясь друг к другу, в каморке позади великолепного бассейна Дуг. hit работал; оба нервничали. В эту си вел себя особенно безобразно, и Джонни привел ее сюда после выпускного вечера, потому что ей не хотелось идти домой, пока отец не уберется на работу.

Все Дугласы, в том числе и рыжие близнецы, были в отъезде, что, по словам Джонни, было чем-то из ряда вон выходящим, потому что они редко куда-либо выезжали вместе. Но раз уж они отбыли, он безбоязненно показал ей главный особняк и все службы. Проходя комнату за комнатой в этом фешенебельном доме, Лейси чувствовала себя принцессой из волшебной сказки. Как-то в школе она писала сочинение о сенаторе, и, несмотря на рассказы Джонни, она с благоговением относилась к Дугласам. Они обошли дом, и Джонни отвел ее в домик позади бассейна. Хотя все и говорили о Джонни, что он сущий бич для девиц, к ней он никогда не приставал. Они вообще впервые оказались в этой его каморке и оба не могли скрыть волнение, оставшись один на один около его неприбранной кровати.

Она задержалась у дверей в своем белом платье, потом сняла мантию, квадратную шапочку с кистью и бросила их на пол вместе с медалью за отличную учебу. От дождя волосы Джонни были иссиня-черные, как и его темный пиджак.

Двустворчатые застекленные двери были открыты нараспашку, и они слышали шум дождя, отчего им было не так неуютно перед этой кроватью.

Стараясь не глядеть друг на друга, оба внимательно изучали траекторию дождевых капель с той стороны стекла.

Лейси смотрела сквозь падающие дождевые капли на деревья сада.

– Да, вот это дом так дом!

– Дом-то дом, но, насмотришься вот так, как эти Дугласы поливают друг друга и ненавидят, как сатанеют близнецы, готовые убить друг друга, как вся эта семейка может за милую душу переступить через труп, лишь бы получить то, что им хочется, начинаешь сомневаться, что богатство – это так здорово, как расписывают.

Она дотронулась до стекла.

– Куда падают капли, Джонни?

– Думаю, что никуда, но, что верно, то верно, мы не так торопимся, как они, Тростиночка.

– Куда нам торопиться? Успеется.

– Так-то оно так. Да что, если тебе надоест ждать и ты найдешь другого парня?

Он передернул плечами и попытался выдавить улыбку, но она заметила тень, мелькнувшую на его усталом лице, и прониклась сочувствием к нему, потому что он так старался не показать вида, что ему не по себе.

– Эй, да ты никак промокла до костей, медалистка, – хрипловатым голосом пропел Джонни. – Ты что там под дождем торчишь? Так у тебя от платья ничего не останется.

Но она прижалась к дверному косяку, и ему пришлось подойти к ней и стать рядом, но чем ближе был он к ней, тем ярче мерцали его черные глаза. Он небрежно оперся о стену.

– Боже мой, до чего же ты красива. Меня сегодня так и распирало от гордости, когда ты свою речь толкала. Твоя мать…

– Она сбежала, забыл? – резко оборвала его Лейси. – Да кто о ней плачет? Она воспитала меня на безумных мечтах. Она твердила, что Алкатрас – дворец. Помню, я чуть не сбрендила, когда Кит Тапорт начал хвастать, что его дед сидел там. А потом ты возил меня туда, и я убедилась, что это в самом деле тюрьма. Так что чего о ней говорить? Теперь у меня есть ты. Не будь тебя, я б запнулась на первом слове.

Губы на его темном красивом лице медленно раздвинулись, и на них заиграла улыбка.

– У тебя и так все отлично получается, Тростиночка. Со мной или без меня. Ты совсем не волнуешься, когда поешь.

– Поют от души.

Его рука легла ей на плечо, и у нее перехватило дыхание.

– И это в тебе самое прекрасное, – произнес Джонни, и его и без того низкий голос стал совсем хриплым.

– Что-то раньше я от тебя такого не слышала.

– Я балдею и от твоего тела, Тростиночка. – Он отвел глаза в сторону, но, не удержавшись, посмотрел на ее губы.

– Поцелуй меня, – прошептала она.

Его горячие крепкие губы ласково коснулись ее и осушили капельку дождя, повисшую на кончике носа; она почувствовала, как с самого низа живота поднимается горячая волна.

Ей хотелось большего.

Джонни затрясся как от озноба и отпрянул от нее. Он ни разу не пытался соблазнить ее, потому что боялся: если она забеременеет – пиши пропало: они никогда не выберутся из нищеты и кончат как их родители.

Лейси вытянула у него из-под воротничка галстук и игриво намотала себе на руку.

– Нет, поцелуй по-настоящему. Джонни отшатнулся.

– Пожалуй, пора идти.

– Но почему, Джонни? – Ее пальцы пробежали по самому низу его шеи, расстегнули пуговицу на рубашке, помедлили, чутко ловя его бешеный пульс.

– Сама знаешь почему. – Спокойный тон давался ему с трудом.

Лейси коснулась его волос и погладила его подбородок. Джонни стоял, не смея шевельнуться. Вот уже два года он не позволял их ласкам выходить за пределы допустимого. Кто бы поверил, что крутой Джонни Миднайт может быть истинным джентльменом? Поначалу это ей даже льстило, но с каких-то пор пугающее ее саму желание, которое он пробуждал в ней, уже не покидало ее.

Еле сдерживая стон, Джонни нежно сплел свои бронзовые пальцы с ее пальчиками.

– Я привел тебя сюда не для того, чтобы соблазнить.

– Я знаю. – Он всегда был с ней так нежен. Может, потому она его так хотела.

– Я хочу большего, ты же знаешь. Хочу, чтоб мы поженились, Тростиночка. Когда-нибудь…