Заглушив мотор, Дик Манкузо перекинул ногу через седло «Харлея», стащил с головы шлем и небрежно повесил его на руль. Не обращая внимания на взлохмаченные волосы и завернувшийся ворот рубашки, Дик лихо повернулся на каблуках и целеустремленно направился к стеклянным дверям высоченного современного здания, вонзавшегося, казалось, прямо в небо.
      Он пересек пустынный вестибюль, помахал рукой охраннику, все так же стремительно вошел в лифт и вознесся на тридцать первый этаж.
      Как всегда, времени на раздумья у него было немного. Оно и к лучшему.
      Секретарша взвилась из-за стола, рассыпав папку с бумагами и опрокинув стакан с карандашами. Попыталась собрать рассыпанное, отчаянно краснея и лепеча при этом:
      – Простите. Мистер Пирелли… Я скажу, что вы здесь…
      – Не стоит. Пусть это будет сюрпризом. Слушайте, вы сегодня просто неприлично хороши! Напомните, чтобы я соблазнил вас после работы.
      С этими словами Дик ловко собрал все рассыпанное и протянул секретарше. Затем повернулся к стене, нажал неприметную панель и шагнул в распахнувшиеся двери. Секретарша осталась позади – с открытым ртом и тоскливым ужасом в глазах. Она работала здесь недавно, и Дик ее понимал. Тоскливый ужас в глазах рано или поздно появлялся у всех, кто работал с Чико Бешеным. Чико Пирелли. А открытый рот… убийственная сила обаяния Дика Манкузо творила с девицами и не такие штуки.
      Чико Пирелли сидел за своим необъятным столом, рассеянно играя узким антикварным стилетом, и на смуглом хищном лице не отражалось ничего, кроме мрачной тоски. Или тоскливой мрачности. Дик затруднялся с ответом, чего в этом выражении лица было больше.
      При виде Дика босс едва кивнул, однако по неуловимо изменившейся осанке, по едва заметно расслабившимся плечам, по черт его знает чему еще Дик понял, что Чико Пирелли рад его видеть.
      Многие, очень многие жители этого прекрасного города с удовольствием продали бы свою родную бабушку, чтобы иметь возможность сказать то же самое.
      Дик подошел совсем близко к столу, и Чико подтолкнул к нему утреннюю газету. Повинуясь безмолвному указанию, Дик развернул ее – и на несколько секунд потерял дар речи.
      С первой страницы на него смотрело насмешливое, смуглое лицо его босса и старинного приятеля Чико Пирелли, а громадный заголовок сообщал: «Скандальные откровения звезды стриптиза! Гангстер выплачивает жалованье половине независимых печатных изданий! Мафия бессмертна?»
      Дик неторопливо свернул газету, положил ее обратно на стол и поднял безмятежные очи на Чико.
      По спине отчетливо побежали мурашки.
      Чико процедил сквозь зубы АБСОЛЮТНО спокойным голосом:
      – Поедешь и разберешься. В завтрашнем номере – опровержение. Припудришь ей синяки и дашь фото на весь разворот. Белый верх, черный низ, никакого стриптиза. Невеста. Потрясена клеветой и мошенничеством. Потом дашь ей денег и выгонишь из города.
      Если бы Дик сидел, то наверняка заерзал бы. Стоя такого не проделаешь, и потому он кашлянул, заодно пытаясь вернуть на место непослушный голос.
      – Чико… а синяки? Ты с ней…
      – Не я. Ты.
      – В каком смысле?! Я же никогда ее не…
      – Вот сегодня и увидитесь.
      – А-ха… И после этого у нее появятся синяки?
      – Наверняка.
      – И горячее желание дать опровержение?
      – Само собой.
      – А-ха…
      – Дик, когда ты произносишь это свое «а-ха», то…
      – Чико, видишь ли, я не бью женщин.
      – Это не женщина. Это змея.
      – Я и змей не бью, Чико. Мое оружие – убийственный юмор и крепкое словцо. Я репортер, Чико, я не…
      – Продолжай, мой дорогой, продолжай.
      – Короче, я твою цыпочку бить не буду.
      – Ну не бей.
      – Чико!
      – Дик?
      – Что происходит? Откуда ты ее выкопал? Кто она вообще такая?
      Чико встал из-за стола, обошел его и оказался прямо перед Диком. Рост у них был примерно одинаковый, однако Чико выглядел гораздо мощнее, шире в плечах, массивнее и потому опаснее. Кроме того, Чико был босс – и потому Дик невольно отступил назад.
      Голос босса слегка подрагивал, да скулы обметало темным лихорадочным румянцем, однако говорил он вполне связно.
      – Ее зовут Мэгги Стар. По крайней мере, она так назвалась. Она танцует у шеста в клубе «Казус Конус». Ей двадцать пять, она натуральная блондинка с карими глазами, и на прошлой неделе я сделал ей предложение.
      – А-ха…
      – Заткнись. Так вот, на прошлой неделе она сказала «да», а вчера дала интервью, в котором разделала меня под орех.
      – Откуда такая высокая нравственность в звезде стриптиза? Компенсация за порочность профессии?
      – Дик, поаккуратнее.
      – В каком смысле?
      Глаза Чико Пирелли мрачно полыхнули черным пламенем.
      – В каком смысле, говоришь? Да в том смысле, что я люблю ее, Дик. Люблю больше жизни…
 
      О’кей, девочка, все кончено.
      Да знаю я, знаю. Только вот…
      Она вдруг поняла, что ничего не чувствует. Ни-че-го. Процесс мщения был куда слаще, чем свершившаяся месть.
      Ты помнишь, сколько я угробила нервов и кофе на принятие этого решения?
      Ну конечно, потому как я же рядом с тобой и была с самого начала. Что ж, ты, то есть я, забила свой гол, можешь, то есть могу отправляться на пьедестал.
      Она добилась, чего хотела. Она исполнила свой долг. И кому от этого стало легче?!
      А вот из города придется сваливать. И работу бросать. И квартиру. В тот самый момент, когда она наконец-то начала жить по-человечески… Ну… почти по-человечески.
      У меня есть все, что мне нужно. Да!
      Да?
      Да! У меня действительно есть все, что мне нужно. Все, что нужно, чтобы нормально жить, однако не для того, чтобы быть счастливой.
      А что нужно для того, чтобы быть счастливой? И где это искать?
      Я была счастлива целых два месяца. Я летала на крыльях… Нет! Я летала без всяких крыльев, я просто открывала дверь – и взлетала над этим городом, над землей, и не было больше ни голодных лет, ни унизительных вакансий на бирже, ни похотливых глаз в потной полутьме душных зальчиков моих первых стрип-клубов…
      Я любила его больше жизни. А он оказался банальным бандитом. Пошлая история.

      Морин Рейли мрачно уставилась на свое отражение в зеркале. Просто удивительно, до какой степени неинтересное зрелище. Прилизанные волосики, тусклые глазки, бледная кожа. Не то двадцать пять лет, не то шестьдесят пять… С одинаковым успехом, вернее, с полным его отсутствием Морин Элинор Рейли будет смотреться и в роли преподавателя словесности, и в монашеской рясе, и в саване…
      Ей было двадцать пять лет, Морин Рейли, из них последние пятнадцать она провела одновременно в двух параллельных мирах. Один – нудный и привычный, повседневный, так и не ставший родным мир пригорода большого промышленного мегаполиса. Мир ровных улиц, одинаковых палисадников и домиков-близнецов. Эти домики снились ей в кошмарах – уходящие до самого горизонта шеренги белых кубиков. Три ступеньки – крылечко, два окошка и еще два окошка, на самом верху одно окошко – там всегда бывает детская. Простенько, чистенько, скучненько.
      Зато дешево. И никто, никто не мешает Морин Рейли, вернувшейся с работы, запереть двери, плотно занавесить окна, сварить себе кастрюльку шоколада, завернуться в старый и уютный халат, забраться с ногами на диван и…
      …уже через мгновение оказаться в совсем другом мире.
      Там, где небеса – лазурь и жемчуг, где в реках водятся русалки и ундины, где дамы неприступны и прекрасны, а кавалеры никогда не отступают перед трудностями и при первом же удобном случае норовят схватиться за шпагу и спасти деву, которая в беде…
      Одним словом, последние пятнадцать лет Морин хорошо себя чувствовала, лишь открывая любимые книги. Почти вся английская и европейская классика была перечитана вдоль и поперек, но это не мешало Морин снова и снова спасаться от серого и нудного мира реальности в искрящихся мирах классической литературы.
      Вполне естественно, что при таких пристрастиях она стала – не могла не стать – преподавателем словесности. И как ни странно, неплохим. Вероятнее всего, потому, что так и не успела испугаться своих учеников. Едва войдя в класс, Морин начинала рассказывать о своем любимом предмете, и все окружающие ее люди словно подергивались туманной дымкой, теряли голос, уходили в тень…
      В данный момент, а именно сегодня, погожим весенним днем, решалась ее судьба. Именно сегодня Бенжамен Кранц, директор колледжа, в котором работала Морин, и по совместительству преподаватель новейшей истории должен был позвонить и сообщить решение попечительского совета относительно будущего статуса Морин Рейли.
      Проще говоря, разрешат ли ей в свободные от преподавания часы исполнять обязанности лаборанта-методиста. Ничего судьбоносного. Просто Морин очень хотелось скопить побольше денег, чтобы когда-нибудь получить возможность отправиться в путешествие и увидеть красоту мира в реальности, а не в мечтах…
      Морин вздохнула и скорчила зеркалу рожу – и на мгновение из серебристой глади выглянуло совсем другое лицо. Похожее на лицо Морин всем, вплоть до крошечной родинки на левой скуле, однако при этом совершенно, совершенно другое.
      Мэгги. Маргарет Элинор Рейли. Ее родная сестра, а что еще хуже – ее близнец.
 
      Двадцать пять лет назад, привычно шлепая по двум красным и сморщенным попкам, каждая величиной с кулак, акушерка госпиталя святой Бригитты привычно умилилась:
      – Близняшки! Повезло тебе, милая.
      Та, которой повезло, Элинор Рейли, вспотевшая и до смерти измученная семнадцатичасовым родильным марафоном, мрачно воззрилась на акушерку – не издевается ли? Та только плечами пожала.
      – Конечно, повезло! Сразу отстрелялась за два раза. Обе девки – значит, одежда будет одинаковая. Спокойные – стало быть, станут себе тихонечко играться друг с другом до самого замужества, а потом разом выйдут замуж. Верь, дева, у меня глаз – алмаз.
      Вполне возможно, что раньше достойная акушерка никогда не ошибалась. Возможно также, что и впоследствии она не допустила ни одной ошибки. Но из всего, сказанного ею в тот вечер в родильной палате Элинор Рейли, истиной оказалось только одно утверждение: родились две девочки.
      Морин и Мэг, тихая река и бурный водопад, робкое пламя свечи и ревущий лесной пожар, иней на зимних ветвях и сметающая все на своем пути снежная лавина.
      О том, насколько разными они оказались, можно было бы рассказывать долго, но достаточно упомянуть лишь одно: сегодня, когда Морин с трепетом ждала разрешения на дополнительную работу в колледже, Мэг, как и последние четыре года, вероятнее всего готовилась выйти на ярко освещенный подиум, лихо скинуть с себя немногочисленные одежды и страстно обвить ногами стальной шест, уходящий во тьму потолка…
      Проще говоря, Маргарет Рейли была стриптизершей в одном из ночных клубов Чикаго и уже три года носила не слишком оригинальный псевдоним Мэгги Стар.
      Морин вздохнула. А вот интересно, как бы прореагировал Бенжамен Кранц, узнай он, что сестра-близнец его подчиненной танцует в ночном клубе?
      Бен Кранц… Иногда она позволяла себе мечтать, что у них мог бы быть роман. Разумеется, это был бы в высшей степени пристойный, красивый, спокойный и неспешный роман, включающий в себя долгие беседы о литературе и искусстве, походы в филармонию и на художественные выставки, церемонное целование руки у калитки, открытки на Рождество. А потом, однажды, быть может, Бен отвез бы ее в дом, где прошло его детство, и страшно робеющая Морин впервые познакомилась бы там с его мамой, маленькой седенькой леди с пронзительными и молодыми синими глазами… Пошлость, конечно, ужасная.
      Да и нет у Бена никакой седенькой старушки-матери. А есть у него зато двое детей, мальчик и девочка, есть собака, но самое главное, что есть у Бена Кранца – это Сюзанна. Сью Болинжер.
      Сюзанна и Кранцы.
      Сюзанна была, если уж совсем откровенно, обычным делопроизводителем. Секретаршей, короче говоря. Королевой запасов писчей бумаги. Генералом чернил и скоросшивателей. Сюзанна в колледже была тем единственным человеком, который знает ВСЕ. Что и где лежит, кому куда надо пойти или позвонить, даты ближайших пересдач экзаменов и тому подобное. Царствовала Сюзанна в небольшом кабинете, неподалеку от кабинета Бенжамена Кранца, выполняла все функции секретаря, однако ни у кого в колледже не повернулся бы язык назвать Сюзанну «секретаршей».
      Сюзанна – большая, яркая и пышная…
      Сюзанна – невозмутимая и уверенная…
      Сюзанна, которой так доверяет Бенжамен Кранц, без которой он просто не может обходиться…
      Сюзанна была непреодолимым препятствием на пути к сердцу Бена Кранца. Морин никогда его не преодолеть…
      Звонок в дверь разорвал тишину. Морин подскочила, глухо бухнуло в горле сердце. Последней промелькнула совсем уж идиотская мысль: Кранц пришел сказать, что ее прошение отклонено. Дрожащими руками она отперла два замка, сбросила цепочку, открыла дверь…
      …и едва не заорала от неожиданности.
      Перед ней стояло ее собственное отражение. Светлые волосы, карие глаза, нежная кожа. Невысокая молодая женщина, одетая в простенькие потертые джинсы и темный пуловер, устало уперлась рукой в косяк двери.
      – Слава богу, Морин. Ты дома.
      – Мэг… Боже мой, Мэг! Ты так неожиданно…
      – Ради бога, Морин, пойдем в дом.
      – За тобой кто-то гонится? У тебя испуг в глазах.
      – Пуганая ворона куста боится. Не думаю, что так быстро… но лучше войдем в дом.
 
      У маленьких неприметных дверей, скрытых красной бархатной портьерой, стоял охранник. Дик Манкузо кивнул ему и сунул руку во внутренний карман пиджака, а затем медленно извлек на свет белый сотенную купюру. Уронил ее на пол. Стал ждать, позевывая и оглядываясь по сторонам.
      Клуб «Казус Конус» был не из лучших, хотя для здешнего района – вполне себе Мулен Руж. Не слишком похабная обстановочка, не слишком грязный пол, не слишком страшные девки на фотографиях, украшавших небольшое фойе. Одним словом, на «три звезды» тянет.
      Охранник продержался семь минут. Затем с независимым видом поднял бумажку и с сомнением поглядел на Дика.
      – Вы уронили, мистер.
      – Нет. Это не мое. Я просто думаю, а вот не зайти ли мне в комнату отдыха для… артистов.
      Охранник завел очи к потолку и одновременно ухитрился оглядеться по сторонам. Потом, на всякий, видимо, случай, вытянул шею и посмотрел на улицу. Наконец решительно сунул сотню в нагрудный карман и кивнул Дику. То есть… не то чтобы кивнул, но как бы произвел некое движение подбородком… Дик скользнул в узкую дверку, не дав охраннику времени раскаяться в содеянном. Пройдя по темному коридору, он уверенно распахнул еще одну дверь и оказался в довольно большой комнате, благоухавшей тальком, дешевым дезодорантом и дорогими духами.
      Так уж получилось, что Дик Манкузо весьма редко испытывал смущение, однако сейчас был именно тот случай. Несколько пар женских глаз рассматривали его беззастенчиво и без особого дружелюбия. Под этими взглядами Дик почему-то ощутил себя голым… Нет, не просто голым, а вот как-то унизительно голым, застигнутым врасплох… Типа, сидите вы на своем собственном унитазе ранним утром, никого не трогаете, а дверь вдруг распахивается и влетает толпа народу с воплем «Сюрприз!». И вы в ужасе пытаетесь прикрыться, натянуть на унитаз собственную футболку, а вас хлопают по плечу и предлагают немедленно встать и пойти с ними…
      И какой дурак сказал, что женщины – слабый пол?
      Молодая темнокожая женщина, явный лидер в компании, подала голос. Он, голос, как ни странно, был под стать ее ногам – длинным, гладким, шоколадным и бесстыжим. Из одежды на женщине были трусики-стринги и прозрачное неглиже розового цвета. Дик слегка вспотел и с усилием отвел глаза от того, что вся эта «одежда» НЕ прикрывала.
      – Ну и кто ты, к дьяволу, такой?
      – Я… репортер.
      Вообще-то Дик не ждал оваций, однако и такой реакции тоже. Скажем прямо, очень многие люди при встрече с представителями прессы бывают настроены скептически, но довольно большой процент этих людей можно разговорить. Обаять. Перетянуть на свою сторону. Обмануть, в конце концов! Особенно, знаете ли, тех, кто занимается творчеством. Артистов… ну какой артист откажется дать интервью?! Все эти дамочки, в общем и целом, артистки…
      Эти женщины были настроены не просто скептически. На Дика смотрели прожженные циники, видевшие в этой жизни уже СТОЛЬКО и ТАКОГО, что какой-то задрипанный репортер…
      – И что ты собираешься репортировать, красавчик? Тестостерон?
      Ленивые смешки, соленые шуточки, потом некоторые из девушек вернулись к прерванным занятиям. Однако темнокожая продолжала сверлить Дика ехидным взглядом, и тогда он решился.
      – Я ищу женщину, которая бросила вызов самому Чико Пирелли. Мэгги Стар.
      – Ух ты, ух ты! Сразу видать, репортер. Репортерище! Только вот почему-то не хочется мне с тобой базарить.
      – Не вижу повода не побазарить. Тем более что вы явно знаете, о ком я говорю, так ведь? Мэгги Стар – псевдоним, как ее зовут на самом деле? Где она живет? Как с ней связаться?
      Шоколадная девица склонила голову на плечо и длинно сплюнула сквозь ослепительно-белые зубы с таким расчетом, чтобы плевок упал рядом с ботинком Дика, однако тот не шелохнулся. Шоколадная потянулась так, что из-под розовой ткани показалась пышная грудь с темным бутоном соска, а потом процедила сквозь зубы, искусно имитируя южный акцент:
      – Ты прав, миста, да только, слышь, я вси равно ниччо т’бе ни скаажу, я же ни лохушка – понил? – и знаю, када хайло надо разевать, а када держать зашнурованным… Че-то мне вот кажицца как бы – сейчас именно такое время, чтобы заткнуться.
      С этими словами девица стремительно поднялась, бесцеремонно повернулась к Дику спиной и удалилась, покачивая бедрами, а Дик в некотором отчаянии обвел взглядом комнату. Не надо было называть имя Чико…
      Он заметил ее краем глаза, и тут же охотничий пес внутри Дика сделал стойку. Худенькая, почти совсем одетая девушка в углу держала в руках журнал, однако он мог бы дать голову на отсечение, что она за все время не прочитала ни строчки. Дик подошел к ней и тихо спросил:
      – Что читаете?
      Она вскинула на него безмятежные серые глаза, отбросила светлую прядь со лба.
      – О подростковой беременности. Знаете об этой проблеме?
      – Вы, наверное, любите решать разные проблемы? Так сказать, «не могу молчать»?
      Серые глаза смотрели на него с мягким юмором.
      – Могу. И молчу. И я не та, кого вы ищете.
      Пульс у него резко участился. Так бывает, когда рыба клюет первый, самый неуверенный, раз.
      – Какая же она, Мэгги Стар?
      – Она? Красивая, умная, сильная женщина, которой досталась нелегкая жизнь…
      – Это все-таки… вы?
      Сероглазая производила прекрасное впечатление, но Дику почему-то не хотелось верить, что против Чико Пирелли выступила именно она. Мила – но совершенно не во вкусе Чико. И не боец. Нет во взгляде этих серых глаз огня…
      – Нет, что вы. Я вовсе не такая.
      – Так. Понятно. Чего вы хотите в обмен на ее имя и адрес?
      – Ничего. Я не хочу ни-че-го, так что и договариваться не о чем.
      Ее глаза улыбались, не губы.
      – Скажете ее телефон?
      – Нет.
      Дик глубоко вздохнул и сунул сжатые кулаки в карманы. Маленькая женщина тихо рассмеялась.
      – Бешеный нрав под маской легкомысленного мачо. Во сне вы наверняка скрипите зубами. Я не скажу вам ни имени, ни телефона, но скажу, что она уезжает.
      – Куда?!
      – Я не знаю. Действительно не знаю. Если она вам нужна, вы ее найдете. В любом случае постарайтесь использовать то, чем она поделилась с вами, газетчиками, чтобы исправить… хоть что-то.
      – Я не уверен, что смогу…
      – Если очень захотите – сможете.
      Охранник просунул голову в дверь и отчаянно замахал, давая понять, что неприятности приближаются. Дик кивнул и снова повернулся к маленькой женщине. Инстинктивно он чувствовал, что она уже сказала все, что хотела.
      – Спасибо вам.
      Она только улыбнулась в ответ.

      Дик и Чико познакомились в нежном возрасте семи и восьми лет соответственно, когда семья Пирелли переехала в Чикаго из Нью-Йорка. Смуглый, неразговорчивый, смотревший на мир исподлобья мальчуган, плохо говоривший по-английски, не мог не стать объектом преследования всех отпетых хулиганов в классе и на родной улице. В первую же неделю Чико Пирелли принял около десятка вызовов и, хотя не все бои он выиграл вчистую, уважение местных малолетних авторитетов заслужил. Однако ни в одну из компаний так и не вписался, продолжал держаться особняком, хмуро зыркая исподлобья взглядом темных, недобрых и недетских глаз. С Диком по прозвищу Змей они жили по соседству – и только.
      Дик Манкузо, зеленоглазый, тонкий, гибкий и ехидный плюгавец, сын итальянца и ирландки, никогда не был победителем в драках, потому что никогда в них и не участвовал. Его оружием был острый язык, и никто, никто из окрестных сорванцов не хотел попасть на этот самый язык в качестве объекта насмешек. Дика не любили, не боялись, но и не трогали – и однажды он зарвался. Проще говоря, высмеял старшеклассника.
      Марко Сантуццо по прозвищу Монстр был огромен, волосат и чудовищно соплив. В школе он проходил по разряду «божеское наказание», и за его жирной спиной собрались все те, кто, как показала в дальнейшем жизнь, с самого детства планировал провести свои лучшие годы за решеткой. Дик, уже десятилетний и однажды на перемене получивший от Монстра увесистый и крайне унизительный пендель под тощий зад, взялся изводить обидчика красочными дразнилками, а вершиной его мести стал написанный от руки и пущенный по школе опус под названием «Система размножения одноклеточных на примере Монструс Сантуцус».
      Как говорится, ничто не предвещало беды, но после четвертого урока в туалете на втором этаже Дик попал в кольцо. Ухмыляющиеся компаньоны Монстра, прятавшиеся в кабинках, подкараулили парнишку и теперь медленно надвигались на него с разных сторон, а он торопливо застегивал брюки, уже чувствуя, как ползет по спине ледяной холод ужаса. Про Сантуццо ходили разные, очень разные слухи…
      Его били истинные мастера своего дела. В принципе, любой удар тяжеленных ботинок, окованных железом, мог вышибить Дику мозги, но парни не торопились. Им предстояло много развлечений. Окровавленный Дик ползал по вонючему кафелю, давясь слезами и кровью, инстинктивно пытаясь забиться в угол, пусть даже и под писсуаром. Потом вдруг побоище закончилось, перед глазами Дика возникли две кривоватые, крепкие ноги в потертых джинсах, и басовитый голос Молчуна Пирелли произнес:
      – Охолони, Сантуццо.
      – Отвали, Пирелли.
      – Я сказал, Сантуццо.
      – Не лезь, щенок.
      – Щенок, говоришь?..
      Что-то такое там происходило, наверху, только Дик не видел ничего, потому что глаза заплыли от ударов. А потом, очень коротко – серия ударов, какая-то суматоха, сдавленная ругань по-итальянски и истерический вскрик кого-то из парней:
      – Марко, не надо, у него нож!..
      Дик заставил себя встать на ноги. Сделать шаг. Другой. И остановиться за плечом Чико. Прикрыть спину. Хреновое из него в тот момент было прикрытие, но больше Дик Манкузо ничем не мог отблагодарить хмурого смуглого паренька, который стоял один против целой банды старшеклассников, странно ссутулившись, согнув ноги в коленях и очень умело, профессионально, можно сказать, сжимая в руке нож. Не какой-то перочинный – настоящий, армейский.
      И Монстр отступил. Хмуро буркнул под нос какую-то угрозу, повернулся и ушел, а за ним ушли и его подручные. Тогда Чико повернулся к Дику и критически его оглядел.
      – Ну че, говорун, дочирикался?
      – Чико, я… спасибо!
      И Дик разревелся. Позорно, взахлеб, по-детски, не в силах больше сдерживаться после пережитого ужаса. Чико не смеялся. И не утешал. Просто стоял и ждал. А потом хлопнул по плечу и сказал просто:
      – Пошли к тете Лукреции. Она сама мази готовит и всякие настойки на травах. Шрам останется, но синяки сойдут быстро.
      С того дня они стали неразлучны – молчаливый, кряжистый, темнолицый Чико Пирелли и легкий, тонкий, насмешливый Дик Манкузо.
      Потом были армия и колледж, еще потом Дик поступил в университет, а Чико сел в тюрьму на два года за драку. К тому времени его уже перестали звать Молчуном, из тюрьмы же он вернулся Бешеным. Легко и без усилий подмял под себя весь район, купил тете Лукреции домик в пригороде Чикаго, стал разъезжать на белом «ягуаре» с именным номером…
      Дик прекрасно знал, что его друг Чико – бандит. Но это никогда не имело для него большого значения. Сначала «друг». А потом… потом неважно.
      Теперь им было под тридцать, и Чико владел несколькими газетами, одним телеканалом, автосервисом, входил в совет директоров медиахолдинга – и контролировал игорные заведения и стрип-бары в центре города. Именно они давали клану Пирелли основной доход.
      Дик Манкузо работал свободным репортером, числился на хорошем счету, его репортажи шли нарасхват, но сам он местом своей работы считал редакцию «Вечерних Огней» – первого и любимого приобретения Чико Пирелли на медиарынке. Заказных статей Дик не писал, по крайней мере он сам так считал, потому что в любом случае никогда не врал в своих репортажах.
 
      Ответственный секретарь редакции «Вечерних Огней», Натти Тимсон, девушка весомых достоинств, ворвалась в дверь вместе с порывом холодного ветра.
      – Проклятье! Думаете, живя в этом городе всю жизнь, я привыкла к прибабахам здешней погоды? Вчера тридцать, сегодня десять, завтра что?! Самум – или полюс холода?
      За ее спиной раздался негромкий смех и знакомый голос:
      – Последуй старому совету, дорогая. Отнесись к погоде, как к изнасилованию: если не можешь ничего изменить, расслабься и получи удовольствие.
      Натти притворно замахнулась на Дика Манкузо сумкой, но он увернулся и юркнул за столик. Она сложила руки на необъятной груди и прогремела:
      – Во-первых, лучше бы тот, кто это придумал, этого не придумывал бы. Во-вторых, полагаю, что тот бедняга, который это все же придумал, горько пожалел об этом уже через минуту…
      – …Потому что из-за этого…
      – В-ТРЕТЬИХ, Дик Манкузо, ты никогда в жизни ничего не делаешь и не говоришь просто так, и сейчас я начну выяснять, зачем ты сморозил эту чушь.
      – О, пощади, божественная. Что ты хочешь сделать с моим худеньким тельцем? Если пытки – то я предпочитаю сексуальный вариант. Наручники, плетка, мрачное подземелье и ты в кожаном лифчике…
      – Размечтался!
      – Ты догадалась?
      – О чем тут догадываться? Я же женщина-мечта!
      – Давай о погоде. Так, значит, на улице похолодало?
      – А то! Как мы и предполагали. А эти типчики с телевидения, которые не в силах отличить выхлопные газы от штормовой тучи, они вещали, что сегодня будет по-летнему жарко! И как, спрашивается, одеваться?
      – Ну, Натти, ты, кажется, оделась вполне ничего. И ножка, гм…
      – Дик Манкузо, ты бесстыдник и нахал!
      Дик хмыкнул и пробурчал себе под нос:
      – Которому осталось пять минут до смертной казни…
      – Ой! Сиротка! Держите меня! Кому ты наступил на хвост, несчастный?
      – Натти, детка, давай я буду сидеть за столом в позе безбрежного отчаяния, а ты наклонишься вот так, сверху, и тогда я припаду к твоей…
      – Я сейчас припаду кому-то! Я так припаду, что припадки начнутся! Говори, чего хочешь, и выметайся!
      – Хочу адрес одной девицы.
      – Пойди и возьми, как говорили древние спартанцы.
      – Ты не похожа на спартанку, Натти. Они меньше кушали и больше занимались фитнесом.
      – Ударю.
      – Не надо. Мне нужна та девка, которая дала интервью насчет Чико.
      – Ого! Тебя повысили? Теперь ты штатный киллер?
      – А вот за это я уже могу и обидеться.
      – Можешь, но не станешь. Потому что адрес этой красотки у меня есть, это правда, но я должна быть уверена, что ты не причинишь ей вреда и не проболтаешься боссу.
      – Натти, какого черта вы это напечатали?
      – Мы в свободной стране, Манкузо.
      – Да, но он платит вам зарплату!
      – И ты считаешь, что за эту зарплату мы должны писать только о детских садах и домах престарелых, которые патронирует Пирелли? Девица подвернулась совершенно случайно, сама, можно сказать, нас нашла, а материал убийственный…
      – Натти, ты дура? Он же в мэры собирается!
      – Вот и хорошо. Это только прибавит ему популярности. Мэр с нимбом вокруг головы – несовременно! Пусть он будет живой, грешный, настоящий, пусть не побоится публиковать подобные интервью в своей собственной газете – на это избиратель клюнет.
      – Деточка, мне кажется, ты слишком высокого мнения о нашем избирателе. В умственном смысле. Наш избиратель прочитает только часть, ту самую, где сказано, что Чико Пирелли – мафиози со стажем, скупивший все газеты и контролирующий прессу.
      – Дик, занимайся своим делом, а я стану заниматься своим!
      – Хорошо, но адрес давай сюда.
      – Ты обещал!
      – Обещал.
      – Что ты обещал?
      – Натти!
      – Нет, скажи еще раз.
      – Хорошо, убийца. Я обещал, что никакого вреда девице не будет. Я просто поговорю с ней. Если материал подойдет, тиснешь его завтра.
      – Не учи меня! Записывай.
 
      Морин смотрела на Мэг, открыв рот, и молчала. Впервые в жизни у учителя словесности не оказалось в запасе ни единого слова, по крайней мере, цензурного. Мэгги этого не замечала, устало откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза. Потом спросила, не глядя на сестру:
      – Так что скажешь? Согласна?
      – Пфрглст…
      – Что? Не поняла, Мори…
      – ТЫ ОФИГЕЛА, ДА?
      Мэг немедленно очнулась и с интересом уставилась на сестру.
      – Что это с тобой?
      – Со мной? О, не обращай внимания. Ничего особенного. Для меня совершенно привычное дело – подменять свою сестру на сцене стрип-бара. Я, бывало, проверю сочинения по творчеству Байрона – и в стрип-бар бегу…
      – Стоп! А почему ты произносишь «стрип-бар» так, как будто имеешь в виду «бордель»?
      – Не передергивай, Мэг! Ты прекрасно знаешь, я никогда в жизни тебя не осуждала. Мне и в голову это не приходило. Но я не могу заменить тебя, это просто смешно…
      – Конечно смешно! Такая корова! Да ты с шеста свалишься…
      – Я – корова?! Да я худее тебя, к твоему сведению! И для того, чтобы вертеть попой и обниматься с железной палкой, хореографических талантов не требуется!
      – Значит, теоретически ты меня заменить могла бы?
      – Мэг, не бери меня на «слабо», поняла? И вообще, что значит – замени? Ты с кем-то там поссорилась, бежишь от него, боишься его – а меня подставляешь на свое место? Чтоб он меня прихлопнул, твой гангстер?
      – Во-первых, он не убийца. Во-вторых, он не знает, где я живу. И не должен, по идее, узнать, девчонок я предупредила. Но мне на этой неделе должны звонить, это очень важно. Кажется, у меня появился шанс попасть в профессиональную балетную труппу, Морин. На Бродвей, представляешь?
      – Это действительно здорово, но при чем здесь я?
      – Тот парень, импресарио, должен позвонить, договориться и приехать ко мне домой. Я специально отпросилась в клубе на неделю, так что и целоваться с железной палкой тебе тоже не грозит. Просто поживешь у меня дома, ответишь на звонки и встретишься с тем парнем. У него мое резюме и портфолио, так что попросить о замене я могу только тебя.
      – А если он предложит мне станцевать?
      – Морин, я ж не в очередной клуб собираюсь устраиваться! Вы просто договоритесь, когда тебе, то есть мне, лететь в Нью-Йорк…
      – Так вот, к твоему сведению, я тоже жду звонка по поводу работы, Мэг!
      – Класс! Ты бросаешь свою богадельню? Молодец…
      – Колледж, Мэг, колледж. Если ты в нем не училась, то это не значит, что он плохой. И в любом случае, я люблю свою работу, как и ты – свою. У меня замечательные коллеги…
      – А как дела с Беном?
      Морин сбилась, покраснела, начала перекладывать книги на тумбочке. Мэг понимающе кивнула.
      – Ясно. Как всегда. Я же говорю, богадельня.
      – Бен просто очень занят. На нем большая ответственность…
      – Мужик, у которого нет времени разглядеть красивую женщину, ни за что отвечать не может. Он умственно неполноценен.
      – Перестань, Мэг…
      – Ладно, шучу. Слушай, а давай отнесемся к происходящему чуть проще, а? Как к игре. Ты заменяешь меня и дуришь мозги артистической богеме, а я заменяю тебя и морочу голову училкам в колледже. Ролевые игры это называется.
      – Мэг, ты меня, конечно, извини, но вот как я не умею танцевать, так и ты…
      – Читать я умею, не ври. Язык у меня тоже подвешен неплохо. Диссертацию писать мне не придется, вести уроки тоже, потому что лето. Таким образом, получается, что я запросто смогу пару дней поторчать у вас в учительской, заодно разрулю твои проблемы…
      – О нет! Только не это! И у меня нет проблем.
      – Есть, Морин, обязательно есть. Ты же зануда с заниженной самооценкой. На тебе наверняка все ездят, дают самые сложные поручения, посылают на симпозиумы, когда им самим неохота ехать, а зарплату не прибавляют…
      – Мэг, мне интересно ездить на симпозиумы, понимаешь?
      – Не понимаю. Потому что смотрю на тебя с ужасом. Тебе двадцать пять лет, ты красавица, у тебя прозрачная кожа и чувственный рот, у тебя темные глаза при натуральных золотых волосах, длинные ноги и высокая грудь, тугая попка…
      – Заткнись! Откуда тебе знать про мою…
      – Вообще-то я – твой близнец. И все, что есть у меня, автоматически есть и у тебя. Другой вопрос, как именно ты этим распорядилась.
      – Я не пью, не курю, сплю ночью и работаю днем…
      – Упрек принят, хотя и я тоже не пью и не курю – иначе долго не потанцуешь, – а что до работы, так я просто сплю, наоборот, днем, но это не очень страшно. Посмотри на себя. Где ты нашла эту фланельку? На помойке? Когда мыла голову в последний раз?
      – Вче… Позавчера, но мне же не идти никуда сегодня…
      – И слава богу! Сопли на голове, а не волосы. У тебя кондиционер в доме водится? Не который дует, а который моет?
      – Я яйцами голову мою…
      – Яйца, сестричка, нужны совсем для другого. Кстати, а мужчины? Мужчины у тебя есть?
      – Что значит – мужчины? Их что, должно быть много?
      – Их должно быть один, но часто и равномерно. Или много – но периодически и с удовольствием.
      – Это распущенность.
      – Это твое здоровье, Морин. Если бы ты мечтала о замужестве и работала над этим, я бы ничего тебе не сказала, но ты забилась в свою конуру… пардон, дом, милый дом, завернулась в выцветшую фланельку, обложилась книгами и шоколадками – и для тебя главное, чтобы мир от тебя отстал!
      – Мэг, ты чего ко мне пристала, а? У тебя, можно подумать, все отлично в личной жизни…
      Морин поперхнулась, увидев, как стремительно сбежала краска с разрумянившегося и сердитого личика ее сестры. Мэг словно разом постарела на десять лет. В карих глазах сверкнули слезы, вздрогнули губы. Морин бросилась к сестре, и та молча спрятала лицо у нее на груди. Гладя Мэг по плечу, Морин обреченно вздохнула:
      – Только не реви, Мэгги. А то я тоже зареву, и тогда только слепой сможет не заметить, что я – это не ты. Я поеду, поеду, слышишь? Поживу у тебя эту неделю, а ты отдохни здесь, отоспись, погуляй. Бен Кранц позвонит и просто скажет мне, взяли меня лаборантом или нет… Если что, с работой лаборанта ты справишься. Может, тебя это даже отвлечет от… Мэг, ну что ты, Мэг… Не реви, ладно? Из-за этого гада, преступника…
      – Я люблю его, Мори, люблю-у-у!..

      В понедельник, в десять часов утра, то есть в тот самый момент, когда Дик Манкузо ссорился с Натти Тимсон, выклянчивая у нее адрес и телефон Мэгги Стар, посмевшей обозвать Чико Пирелли его настоящим именем, Морин Элинор Рейли на негнущихся ногах поднималась по лестнице многоквартирного дома, в котором проживала ее сестрица-авантюристка. Путь до Чикаго Морин проделала на автобусе, и слава богу, что дорога заняла всего полтора часа. Иначе она бы потеряла остатки самообладания и выскочила бы на ходу.
      Морин трусила ужасно, страшно, немыслимо, Морин ждала каких-то ужасов, и потому с наслаждением заорала, когда из-за шахты неработающего лифта выскочил котенок. Котенок испугался не меньше, однако прореагировал куда отважнее: выгнул спину, задрал шерсть и зашипел, а потом брызнул вверх по лестнице. Распахнулась дверь на другом конце лестничной клетки, и небритый тип в полосатых кальсонах пронес мимо замершей Морин небрежно завязанный мешок с мусором. На девушку он взглянул равнодушно и сонно, буркнул нечто вроде «Добрутр» и зашлепал вниз по лестнице.
      Как ни странно, эта встреча придала ей уверенности. Раз сосед так привычно поздоровался, значит, она похожа на Мэг?
      Разумеется, похожа. Этому было посвящено все воскресенье. Мэг трудилась в поте лица, и в результате Морин с неожиданным удовольствием увидела в зеркале весьма и весьма эффектную блондинку с подкрашенными губами и томным взором, за плечом которой маячило ее же бледное отражение – сама Мэг. Сходство было несомненным, если бы еще рот не открывать… впрочем, не все же в этом городе знают о просодии.
      Мэг говорила резкими рублеными фразами – Морин растягивала гласные, немного неуверенно завершала предложения, могла подолгу молчать, тщательно подбирая слова… И совсем, совсем не употребляла… хм… жаргонных словечек. Им Мэг учила ее уже ночью.
      – Ты пойми, мы же не специально ругаемся, да это и не ругань вовсе. Просто это такой профессиональный жаргон…
      – Мэг, я не смогу…
      – Просто запомни. Тебе не придется их употреблять, но на всякий пожарный…
      Морин вздохнула и решительно отперла хлипкую дверь. Вошла, аккуратно притворила ее за собой, прислонилась спиной и принялась рассматривать жилище своей близняшки.
      Через двадцать минут она очнулась и поняла, что щеки у нее мокрые от слез. Так бывает… Комната Мэг, крошечная, несуразная, была обставлена и украшена в точности так, как тысячу лет назад их общая детская в родительском доме. Мягкие игрушки сидели повсюду, даже на холодильнике. Разноцветные косынки и шарфы служили салфетками и накидками для мебели. На книжной полке рядом с Вудхаусом, Теккереем и Киплингом стояли смешные фарфоровые фигурки – зайцы и жирафы. Вместо гвоздей из стен торчали разноцветные кнопки, и на них висели бусы из нефрита, яшмы и авантюрина – любимых камней Мэг.
      И на кровати царил такой же беспорядок, как и тысячу лет назад, когда усталая мама, Элинор Рейли, в сотый раз железным голосом клялась, что Мэг ни за что не пойдет в кино, пока не научится правильно развешивать свои вещи. Правда, вещей таких тогда у Мэг не было.
      Сверкающие блестками и стразами лифчики и трусики. Прозрачные пеньюары и страусовые боа всех цветов радуги. Леопардовые лосины и изумрудные топы, мини-юбки и тонкие колготки, чулки на резинках, высоченные шпильки… Морин осторожно брала вещи, рассматривала их с веселым ужасом. Она никогда в жизни не решится надеть ТАКОЕ даже дома, в одиночестве, а ее сестра в ЭТОМ танцует перед зрителями!
      Все будет отлично. Сейчас она приберется, потом сварит себе кофе, успокоится, примет душ, посидит, привыкнет к обстановке…
      Звонок в дверь больше всего напоминал грохот обвала – во всяком случае, именно так Морин на него прореагировала: подпрыгнула, покрылась холодным потом и в ужасе заметалась по комнате. Через пару секунд звонок повторился, и из-за двери раздался веселый голос:
      – Мисс Стар! Птичка спела мне, что вы дома, не прячьтесь! Я добрый гражданин и пришел к вам с миром, чтобы поговорить о вашей дальнейшей судьбе. Вы же не хотите, чтобы абсолютно все соседи были посвящены в ваши планы на жизнь?
      О нет! Импресарио с Бродвея не стал тратить время на звонки и приперся лично! Или звонил, но не дозвонился, а ему пора уезжать, вот он и заскочил по дороге, и если Морин сейчас не откроет, то не бывать Мэг на Бродвее…
      Ошалевшая, перепуганная Морин Рейли отперла дверь с храбростью отчаяния. И даже выдала светскую, как она надеялась, улыбку.
      – О, простите, я совсем замоталась, не слышала звонок…
      Импресарио был – нет, проще объяснить, кем он не был. Совершенно определенно – не красавец. Рост – высокий, плечи – широкие, сложение – худощавое, но мускулистое, волосы темные, вьющиеся, с рыжиной; глаза зеленые, нахальные, смеющиеся, нос прямой, губы… хорошие такие губы, и вообще лицо приятное… Но самое главное, чего в стоявшем на пороге парне было с избытком, – это обаяние. Оно прямо-таки било по нервным окончаниям, переливалось через край и было очевидным до такой степени, что почему-то дрожали колени. Морин чувствовала, как странный жар заливает ее тело, неумолимо поднимается волной к вырезу пуловера, и уже разгораются щеки, и при ее белой коже через пару секунд Морин Рейли превратится в перезрелый помидор и лопнет…
      Дик Манкузо на некоторое время онемел. Единственной связной мыслью, оставшейся в голове, было: теперь понятно, почему Чико свихнулся. Перед Диком стояла насмерть перепуганная, застигнутая врасплох БОГИНЯ.
      Нет, не Афродита-Венера-Астарта. Не царственная богиня красоты, сознающая свою власть и умеющая ею пользоваться. Скорее, богиня юности и нежной прелести, богиня невинности и чистоты, богиня утренней росы и рассветного румянца… Светлые локоны мягкой волной по плечам. Темные глаза лани… нет, испуганного и доверчивого олененка. Припухшие губы – с ума сойти, значит, так и выглядит коралл?! Как же она ухитрилась так сохраниться, работая в ночном клубе?
      Нет, Дик вовсе не был строгим моралистом. К тому же в свое время он опубликовал целую серию репортажей именно о таких девчонках, подрабатывающих стриптизом на дорогую учебу, жилье, даже на собственную свадьбу! Отнюдь не все они становились развратными жрицами любви, как принято считать в «приличном обществе». Большинство воспринимало стриптиз просто как работу, либо даже искусство, и занималось этим с удовольствием. Однако в каждом деле есть свои издержки, и многие знания – многие скорби, так что девчонкам этим приходилось видеть на своем веку всякое, и наивность, в отличие от невинности, они теряли быстро.
      А эта как-то сохранилась. Черт, да Чико должен был в ногах у нее валяться, и наверняка валялся, а она его взяла – и об стол личиком. Разоблачила, понимаете ли! О, женщины! Вам вероломство имя!..
      Дик откашлялся и заставил себя отвести взгляд от бездонных шоколадных глаз, на дне которых явственно плескался страх. Незаметно и стремительно пробежался глазами по комнате. Надо же, как успел! Вот она, сумочка дорожная, и бардак на кровати – собиралась в спешке, уже почти уехала, приди он на полчаса позже, не застал бы ни за что.
      – Мисс Стар, приношу свои искренние извинения, я должен был позвонить…
      – Ничего страшного. Я все равно недавно пришла. Много работы.
      – Понимаю. Надеюсь, у вас найдется немного времени? Хотелось бы обсудить некоторые проблемы.
      – Разумеется. Ведь это в моих интересах, не так ли?
      Ого! И умненькая. Хватает все на лету. Другая бы начала юлить, мол, знать ничего не знаю, сами мы не местные…
      – Я бы сказал, в наших общих интересах. Дело в том, что публикация в газете появилась совершенно неожиданно…
      – Вы проходите, мистер…
      – О, пардон! Манкузо. Ричард Манкузо, точнее, Рикардо, но вообще-то мне привычнее Дик. Просто Дик. Я могу называть вас Мэгги?
      Она улыбнулась – и Дик мысленно охнул. Если женщина умеет улыбаться так, что мужчина кончает при одном взгляде на ее улыбку… Это очень опасная женщина! Будь осторожен, Дик! Черт, о каких делах можно говорить, если единственное его желание – оказаться с этой девочкой в постели, причем немедленно! Бедный Чико Пирелли! Это вам не сферы влияния с другими кланами делить, тут пулеметы бессильны…
      Морин едва удержалась от того, чтобы протянуть руку и потрогать его губы. Это неприлично… но так хочется, даже страшно. Он, наверное, целуется, как бог. И не закрывает при этом глаза, и в них танцуют золотые искры. Золото в изумрудах. Ирландские глаза. Господь Бог разрешил ирландцам немножко колдовать, потому что ирландцы его уговорили. Ирландцы кого хочешь уговорят… Правда, Манкузо – не ирландская фамилия, но акцент и самое главное – глаза…
      – У вас нет родственников в Ирландии?
      Дик немедленно превратился в идеальную машину для сбора информации. Очарование невинной красоты не исчезло, но отошло на второй план. Откуда этот ангел знает про ирландские корни Дика Манкузо? Успела навести справки?
      – Моя мать ирландка. А как вы узнали?
      – У вас типично ирландский говор. Журчащий… как ручей Рианнонн.
      – Ого! У вас должен быть абсолютный слух. Вы меня действительно удивили, мисс Стар. Или все-таки Мэгги?
      – Мэг. Так меня зовут близкие. Проходите. Кофе будете?
      – Буду.
      Кофе дал отсрочку и возможность собраться с мыслями. Морин разлила ароматный напиток по чашкам и вернулась в комнату. Дик с интересом рассматривал фарфоровых зайцев. Со спины он выглядел не менее потрясающе.
      – Кофе готов.
      – Спасибо. Смешные звери.
      – Да. Мы с сестрой увлекались в детстве. Она любила собачек и поросят, а… я – зайцев и жирафов. Это только часть коллекции. Остальное дома, в Солитьюд-Вэлли…
      Она прикусила язык. Мэг скрывается от своего бандита. Конечно, импресарио из Нью-Йорка вряд ли разболтает подобную информацию, но лучше помолчать.
      Дик торопливо припал к чашке с кофе. Чико совсем обнаглел. Сказал, что она не умеет даже кофе сварить, не говоря уж о яичнице! Яичница – бог с ней, он не любит яичницу, но кофе шикарный!
      – Мэг, я всю дорогу обдумывал, как лучше сформулировать наши пожелания…
      Телефон зазвонил, и Морин подскочила, вновь покрываясь холодным потом. Что ж с нервами-то, а?
      – Извините. Алло?
      Женский голос в трубке мог с успехом сверлить отверстия в бетонных плитах.
      – Мэгги, крошка, у нас катастрофа! Лу сломала ногу, Пэрис записалась к гинекологу, а Линн, зараза, обкурилась до потери памяти и валяется дома. Я знаю, что у тебя отгулы, но другого выхода нет! Сегодня аншлаг, отменять нельзя. Разумеется, двойная оплата и все такое!
      Уже перед отъездом Мэг предупредила сестру:
      – Единственная, кто не в курсе, это Бренда. Это наша начальница. Она управляет клубом. Нимфоманка, истеричка и психопатка. Трахает все живое, женщин тоже любит. Отпустила меня, скроив такую рожу… еще припомнит наверняка. Вряд ли она будет звонить, но на всякий случай – у нее голос, как у профессиональной дрели с перфоратором.
      Морин медленно осознавала глубину катастрофы.
      – Я… я не могу… Бренда, я ведь…
      – Мэг, крошка, ты в себе? Я ведь не прошу, я довожу до сведения. Ты сегодня работаешь номер, заметь – один! Из уважения к твоему отгулу. Но либо да – либо ты уволена.
      Дик Манкузо с любопытством косился на вибрирующую трубку, и не было никакой возможности объяснить Бренде, что Мэг уехала, а говорит с нею ее сестра Морин…
      – Я…
      – Не слышу!
      – Я приеду.
      – Жду через полчаса.
      – Что?
      – Через полчаса!!! Ты оглохла, идиотка?
      – Я…
      В трубке забились короткие гудки. Морин растерянно положила ее на рычажки и повернулась к Дику.
      – Боюсь, мне придется уехать. Вызывают на работу. У нас аврал.
      – Я с вами! Посмотрю вас в деле, а потом и поговорим.
      Морин казалось, что она падает в пропасть. Очень хотелось придушить Мэг, еще больше хотелось проснуться и оказаться дома, с немытой головой, в старом халате, с книжкой в руках. Вместо этого она сейчас поедет в стрип-бар, а с ней поедет импресарио с Бродвея. Там он посмотрит ее выступление – и немедленно предложит Мэгги Стар контракт… На десять миллионов миллиардов! Да он сбежит, не попрощавшись!
      Опомнись, Морин Рейли. Не будет никакого выступления, потому что и быть не может. Ты даже в собственной ванной руками прикрываешься, зеркала боишься. А танцевать ты умеешь только танец маленьких утят…
      – Хорошо. Вы на машине?
      – Конечно. Только не на машине, а на мотоцикле. Вас это не смутит?