ГЛАВА 4

В будущем Шварцвальд станет весьма окультуренным лесом. Издали его ели и сосны действительно кажутся почти черными, но в самом лесу глаз радует пышная зелень. Меж стволов заманчиво вьются расчищенные дорожки, и даже чрезмерно ленивый турист не откажется пройтись по ним, сознавая, что такая прогулка не доставит ему ни малейшего неудобства. Лишь южная часть гряды с Фельдбергом и окружающими его вершинами превышает тысячу метров. В двадцать втором веке Шварцвальд встречает вас комфортабельными базами отдыха, отреставрированными замками, чистенькими горными деревушками, где местные жители в национальных костюмах непременно угостят посетителя тающим во рту пирогом с вишнями.

Плиоценовый Шварцвальд являл собой совсем иное зрелище.

До того как в эпоху плейстоцена сдвинулись небольшие ледники, значительно понизив весь массив, он выглядел грозной и неприступной твердыней. Эскарп, обращенный к ущелистой долине Прото-Рейна, вздымался отвесно километра на полтора и был изрезан узкими теснинами, в которых бурлили горные потоки. Путники, восходившие к Шварцвальду от реки, были вынуждены карабкаться по обрывистым звериным тропам, по гранитным глыбам, даже в сухой сезон влажным от туманов, поднимающихся над цепными каскадами. Ловкие фирвулаги взбирались на эскарп минимум за восемь часов. У инвалидного отряда мадам Гудериан это заняло три дня.

За восточным краем эскарпа начинался как таковой Шварцвальд. Близ реки, обдуваемой сильными ветрами с Альп, стволы елей были все искорежены. Некоторые напоминали свернувшихся кольцами гадюк, или извивающихся коричневых питонов, или даже гигантов-гуманоидов, застывших в судорогах. Верхние ветви деревьев сплелись шатром тридцатиметровой высоты.

Выше увечный лес выравнивался. Шварцвальд устремлялся под облака своими тремя пиками, превосходящими две тысячи метров. Семидесятиметровые серебристые и норвежские ели стояли на склонах так плотно друг к другу, что когда дерево умирало, ему некуда было упасть, пока оно не рассыпалось в прах. Лишь изредка между стволами возникал просвет, позволявший Ричарду ориентироваться по солнцу или Полярной звезде. Троп не было, и бывшему звездному капитану приходилось самому их прокладывать — отвоевывать уступ за уступом, не имея большей перспективы для обзора, чем пятнадцать-двадцать метров.

Нижний этаж вечнозеленого пространства почти не получал солнечного света, и в унылых синеватых сумерках не приживалась никакая растительность, кроме сапрофитов, питающихся гнилью больших деревьев. Порой на бледных стеблях даже распускались неестественные, призрачные цветы — мертвенно-белые, бурые или желтоватые в крапинку. Но преобладали среди растений-стервятников миксомицеты и грибы. Пятерым людям, пробирающимся через плиоценовый Шварцвальд, казалось, что именно они, а не исполинские хвойные деревья, являются здесь доминирующей формой жизни.

То и дело из гниющей древесины или гущи игл выползали, словно огромные амебы, какие-то студенистые оранжевые, белые или серебристо-серые массы. Грибы — от нежно-розовых, похожих на уши младенцев, до твердых увальней в человеческий рост — усеивали стволы, словно уродливые ступни. Грибовидные крапчатые пятна порой захватывали несколько квадратных метров и одним своим видом наводили невыразимый ужас. С трухлявых стволов свисали бледно-голубые, кремовые, алые нити, напоминая причудливыми переплетениями источенное молью кружево. Много было дождевиков: одни доходили в диаметре до двух с половиной метров, другие, мелкие, поблескивали среди игл, точно жемчужины из рассыпавшегося ожерелья. Еще одна разновидность грибов, угнездившаяся в мглистых сумерках, ассоциировалась с цветным попкорном. Отдельные выглядели уж совсем непристойно, являя собой подобие раковых опухолей, шматов сырого мяса, вывернутых наружу зонтиков, эбонитовых каракатиц, струящихся фиолетовых фаллосов, мохнатых сосисок.

Притом все съедобные грибы и поганки ночью фосфоресцировали.

Еще восемь дней ушло на то, чтобы пройти через грибной лес. И хотя за все это время они не встретили ни одной живой твари, кроме насекомых, их не покидало ощущение, что кто-то невидимый все время наблюдает за ними. Мадам Гудериан твердила своим спутникам, что район этот безопасен, несмотря на зловещую атмосферу. Для хищных зверей в полумертвом грибном царстве нет никакой пищи, а уж тем более для фирвулагов, славящихся своим чревоугодием. Сквозь сплетенные ветви деревьев ни одна Летучая Охота не разглядит, кто там движется внизу. Первобытные уже углублялись в похожие леса — только на северном краю гряды, и судя по их отчетам, кроме деревьев, грибов-паразитов, там ничего и никого нет.

А чувство слежки не проходило.

Они выбивались из сил в этих призрачных джунглях; под мягким покровом игл и грибов таились предательские норы, куда ноги проваливались по лодыжку. Ричард объявил, что задыхается: видимо, некоторые грибные споры ядовиты, Марта впала в апатию, после того как утомилась твердить, что кто-то прячется за гигантскими поганками. У Клода началась зверская чесотка под мышками. Даже Фелиция готова была кричать от ярости: ей чудилось, будто что-то растет у нее из ушей.

Когда они наконец вырвались на волю, все, включая мадам, заголосили от радости. Перед ними на волнообразном склоне раскинулся залитый солнцем альпийский луг. Слева маячила лысая вершина; справа — две точно такие же. А прямо перед глазами, почти у самого горизонта круглился Фельдберг.

— Голубое небо! — воскликнула Марта. — Зеленая трава! —, Забыв о своих недугах, она запрыгала среди цветов и, оставив других далеко позади, взобралась по склону. — Внизу маленькое озеро, и километра не будет! — ликовала она. — И чудесные, нормальные деревья! Сейчас вымоюсь и буду лежать на солнце, пока не превращусь в головешку. И никогда в жизни больше не взгляну ни на один гриб.

— Точно, малютка, — согласился Ричард. — Меня тоже теперь никакими трюфелями не заманишь.

Они спустились к прелестному озерцу, на глубине ледяному, а у берега уже прогретому солнцем. Пропахшие потом шкуры замочили в крохотном ручье, что вытекал из озера в долину. Визжа, как дети, все пятеро стали плескаться, плавать, нырять и валяться на раскаленном каменистом берегу.

С момента своего погружения в плиоцен Ричард еще ни разу не был так счастлив. Сперва он переплыл озеро туда и обратно (ширина его составляла всего метров пятьдесят), затем нашел мелкую ложбинку и вытянулся на спине, подставив веки теплым красноватым лучам. Темный, искрящийся, точно слюда, песок устилал дно этого маленького бассейна. Ричард зачерпнул его горстями и стал оттирать все тело и даже голову. Потом сделал еще один заплыв через озеро и вылез на горячий гранит обсушиться.

— Ты случаем в Олимпийских играх не участвовал на первенство Галактики? — спросила Марта.

Он прополз немного повыше и свесился с края утеса. Она лежала на животе в уединенной лощине и глядела на него одним глазом. Вокруг нее из трещин высовывались ярко-розовые цветы.

— Ну, ты как? — улыбнулся Ричард, а про себя подумал: да она совершенно преобразилась — чистая, умиротворенная, в уголке рта лукавая усмешка.

— Лучше, — ответила она. — Спускайся ко мне.

На противоположном берегу озера среди горечавки, астр и колокольчиков лежали рядышком Клод и мадам Гудериан, подстелив надувные матрацы, грея свои старые кости и лакомясь черникой, которой зарос весь луг. Неподалеку ритмично покачивалось белокожее тело Фелиции. Она полоскала одежду в маленьком ручье.

— Как хочется быть молодой и сильной! — с ленивой улыбкой на губах проговорила мадам. — Малышка так возбуждена нашей безумной затеей, что прямо светится. А сколько терпения и выносливости нашлось у бедной Марты. Просто не верится в твои зловещие пророчества, mon vieux note 28.

— Угу, мой маленький милосердный ангел, — проворчал Клод. — Анжелика, я сделал кое-какие подсчеты.

— Sans blague? note 29

— Ничего смешного. Пятнадцать дней назад мы покинули замок короля Йочи в Высокой Цитадели. Одиннадцать у нас ушло только на то, чтобы одолеть тридцать километров от Рейна до гряды Шварцвальда. Я думаю, нам никак не уложиться в четыре недели, даже если поможет Суголл. До Дуная еще добрых пятьдесят километров. И около двухсот по реке до Риса.

Она вздохнула.

— Наверное, ты прав. Но теперь Марта достаточно окрепла, так что будем двигаться быстрее. Если не вернемся до начала Перемирия, придется ждать другого случая.

— А во время Перемирия нельзя?

— Нет, если мы рассчитываем на помощь фирвулагов. Перемирие, длящееся месяц до и месяц после Великой Битвы, священно для обеих рас: ничто не заставит их напасть друг на друга. Это время, когда вся знать и все воины едут на Битву и с нее, а само побоище происходит на Серебристо-Белой равнине, близ столицы тану. Прежде, когда фирвулаги выигрывали состязания, на следующий год они устраивали Битву на своем Золотом поле, где-то посреди Парижского бассейна, возле большого города фирвулагов под названием Нионель. Но теперь, за сорок лет экспансии тану, поле совсем заброшено.

— Тактически самый удобный момент для нападения на шахту — именно Перемирие, когда город опустеет. Так ли уж нам нужны фирвулаги?

— Нужны, — отрезала она. — Нас всего сотня, а правитель Финии никогда не оставляет шахту без охраны. Там остаются серые и серебряные, причем некоторые из них умеют летать. Но истинная причина такого расписания связана с общим планом. Мы должны руководствоваться стратегией, а не тактикой. Наша цель — разрушить не просто шахту, а союз тану и людей. План подразделяется на три этапа: первый — акция в Финии, второй — проникновение в столицу, в Мюрию, где необходимо уничтожить фабрику торквесов, и третий — закрытие врат времени у замка. Вначале мы думали развязать партизанскую войну, после того как будут выполнены все три этапа. А ныне железо открывает возможность диктовать свои условия. Мы потребуем свободы для всех людей, которые по принуждению служат тану.

— А когда ты рассчитываешь осуществить второй и третий этапы? Во время Перемирия?

— Ну да! Для них помощь фирвулагов нам не нужна. Перед Великой Битвой столица тану переполнена приезжими — даже фирвулаги могут проникать туда безнаказанно! То есть доступ к фабрике во многом упрощается. Что до врат времени…

Легко, как горный ручеек, к ним подбежала Фелиция.

— Там на склоне Фельдберга какие-то вспышки!

Старики поднялись на ноги. Мадам из-под ладони поглядела туда, куда указывала девушка. На высоком лесистом склоне действительно мелькали короткие двойные вспышки.

— Это сигнал! Видимо, Суголл нас засек. Скорее, Фелиция! Зеркало!

Спортсменка бросилась к расселине, где были свалены их рюкзаки, и через несколько секунд вернулась с квадратным, оправленным в рамку зеркальцем. Мадам повернула его под углом к солнцу и направила отзыв, как учил Фитхарн: семь длинных, медленных вспышек, потом шесть, пять, потом четыре-три-две-одна.

Вскоре с горы пришел ответ: одна-две-три-четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь.

Они облегченно вздохнули.

— И на том спасибо, — сказал Клод. — Хоть не сразу на расстрел.

— Да, — усмехнулась мадам. — Видно, Суголл решил нас выслушать, прежде чем выпустить нам мозги. Eh bien… — Она отдала девушке зеркальце. — Как вы думаете, сколько потребуется времени, чтобы достичь подножия Фельдберга? Долина как будто неширокая, но на ней есть лесистые участки, где могут скрываться les Criards, поэтому нам, возможно, предстоят испытания почище грибного леса.

— Будем надеяться, что Суголл держит в узде своих друзей и родственников, — откликнулся палеонтолог. — Местами долину пересекают ручьи и овраги, но все же тут под ногами не та пористая слизь, как в грибном лесу, и можно двигаться почти что по прямой. С Божьей помощью за день доберемся.

— Одежда высохнет через час, не раньше, — сообщила Фелиция. — После этого тронемся и будем идти до захода солнца.

Мадам согласно кивнула.

— А я тем временем раздобуду что-нибудь на обед, — весело добавила Фелиция и, схватив лук, как была, голышом, устремилась к нависшим скалам.

— Артемида! — восхищенно воскликнула мадам.

— У нас в Зеленой Группе был один антрополог, он тоже так ее называл. Дева-лучница, богиня охоты и растущей луны. Притом вполне безобидна, если время от времени приносить ей кого-нибудь в жертву.

— Allons donc! note 30 До чего у тебя однонаправленный ум, Клод! Фелиция еще ребенок, а ты рисуешь ее каким-то чудовищем. Взгляни, как очаровательно она вписывается в дикую плиоценовую природу!

— Что и говорить! — Добродушное лицо старика вдруг сделалось суровым и жестким, словно окружавший его гранит. — Только она не удовлетворится существованием на лоне природы, пока в мире Изгнания есть золотые торквесы.

— Спасибо, Ричард. — Марта улыбнулась и заглянула ему в глаза.

Зрение его было еще затуманено, поэтому она показалась ему прекрасной, как и то, что произошло между ними.

— Кто бы мог подумать, — проговорил он. — Я… вовсе не хотел… причинить тебе боль.

Ее ласковый, чувственный смех согрел ему душу.

— Да не бойся, я еще не совсем развалина, правда, в последнее время мои кости не вызывали у них особого вожделения. В четвертый раз мне сделали кесарево, причем эти коновалы толком не знают, как его делать. Разрезали посредине, схватили свое драгоценное дитя и прошлись кетгутом. Зажило, нет — им все равно, опять подкладывают под своих племенных быков! Пятая беременность наверняка бы меня доконала.

— Грязные свиньи! Неудивительно, что ты… уф… прости! Тебе, я думаю, неприятно вспоминать об этом.

— До сих пор было невыносимо, теперь уже нет… Знаешь, ты мой первый мужчина в плиоцене… их я не считаю.

— А Штеффи… — смущенно пробормотал он.

— Я любила его как друга. Он заботился обо мне, выхаживал, будто я ему сестра. Мне так его не хватает. Но зато у меня есть ты. Пока мы шли через этот жуткий лес, я наблюдала за тобой. Ты славный парень, Ричард. Я надеялась… ну, в общем, что не буду тебе противна.

Он сел, прислонясь спиной к горячему камню. Она лежала ничком, уткнувшись подбородком в сложенные руки. Располосованный живот и жалко обвислые груди не видны, и в этом положении она выглядит почти нормально, только ребра и лопатки слишком выступают, и кожа такая прозрачная, что каждый сосудик просвечивает. Под глазами легли черные тени, губы бледные, с каким-то синюшным оттенком, хотя растянуты в улыбке. От былой красоты ничего не осталось, но эта женщина только что любила его так страстно, самозабвенно, и когда внутренний голос сказал ему: она долго не протянет, — сердце сжалось от чудовищной, небывалой боли.

— А ты как здесь очутился?

Сам не зная зачем, он без утайки, не щадя себя, поведал ей все: как шагал по трупам, как путем подсиживания и предательства добыл себе чин капитана звездного корабля, как его подлость и жестокость обернулась богатством, престижем, последним преступлением и наказанием.

— Я догадывалась, — сказала она. — У нас с тобой много общего.

Ее направили на Манапури, одну из двух новозеландских планет, где велись обширные разработки подводного грунта. Был составлен проект создания энергетического сигма-поля над новым городом на шестикилометровой глубине Южно-Полярного моря. Компания из Старого мира послала своих специалистов устанавливать купольный генератор; контроль за всеми этапами работы вверили Марте и ее подчиненным. Около шести месяцев она провела под водой, за это время между ней и автором проекта завязался бурный роман. Однажды к ним не пришел Корабль с Земли, доставлявший структурные компоненты, а сроки поджимали, и подрядчик использовал заменители. Марта обнаружила, что они составляют около девяноста трех процентов проектной мощности. Она знала, что стандарты максимально завышены, поскольку Манапури изначально находилась под въедливым контролем умных и проницательных крондаков note 31. Любовник начал ее умолять. На демонтаж почти готовой конструкции уйдут месяцы, работу придется законсервировать, а у него будут крупные неприятности из-за того, что разрешил подмену. Девяносто три процента! Да купол выстоит даже при тектоническом разрыве четвертого класса. А при столь прочной коре вероятность этого один к двадцати тысячам.

И она уступила.

Комплекс был закончен в срок и в соответствии со сметой. Полусферический генератор удерживал волны в радиусе трех километров. Под тихими водами Южного полюса Манапури разместился шахтерский поселок на четырнадцать тысяч пятьдесят три души. Спустя одиннадцать месяцев произошел разрыв четвертого класса, точнее, 4,18. Купол рухнул, воды вернулись в свое ложе и погребли под собой две трети населения.

— Самое ужасное, что меня никто не обвинял, — рассказывала Марта. — При четырех целых восемнадцати сотых допуск был буквально на острие ножа. Я-то знала, что купол бы выдержал, если бы не было той подмены, но никому и в голову не пришло усомниться. Комплекс буквально раздавило всмятку тектоническими сдвигами и турбулентными потоками — тут уж не до анализов. На Манапури имелись дела поважнее, чем лезть в глубь полукилометровых отложений и выискивать обломки генератора. Но мне от этого было не легче.

— А он?

— Он погиб за несколько месяцев до катастрофы на планете Пелан-су-Кадафаран, в полтроянском мире. Я хотела наложить на себя руки, но не смогла. Тогда — не смогла. Вместо этого явилась сюда в поисках неизвестно чего. Должно быть, наказания. Но здесь мозг, жаждавший покаяния, словно бы выключили, опустошили. Все стало нипочем: бери меня со всеми потрохами, используй, только не заставляй думать… После Надвратного замка я жила как в безумном сне. Там отбирают самых здоровых женщин для разведения породы. Тех, кому нет сорока, хоть естественных, хоть омоложенных, и, разумеется, чтобы не совсем уродки. Отбракованных оставляют бесплодными и отдают серым и голошеим. Меня отобрали. Хирурги-тану восстановили мои детородные функции, а потом отправили вместе с другими в финийский Храм наслаждений. Ты не поверишь, это действительно райское наслаждение, если отвлечься от мысли, что тебя используют хуже, чем самую дешевую шлюху. Говорят, бабы их по этому делу мужикам сто очков вперед дадут, может, и так, не знаю, но во мне эти дьяволы не оставили ни одной незадетой струны. За несколько недель превратили меня в настоящую нимфоманку. Потом я забеременела.

Будущим мамам тану оказывают прямо-таки королевские почести. Ребенок родился очаровательный — просто ангелочек. Прежде у меня не было детей, и они позволили мне кормить и нянчить его до восьми месяцев. Я так его любила, что чуть не исцелилась от своих пороков. Но потом малыша отняли, меня посадили на возбудители и снова пошли валять по Храму наслаждений, как всех прочих потаскушек. Вторую беременность я перенесла ужасно, ребенок оказался фирвулагом. По статистике каждый седьмой ребенок от спаривания тану с женщинами и каждый третий, порождаемый танусками, — чистейший фирвулаг, а у фирвулагов почему-то никогда не родятся тану… Этого маленького ублюдка мне не дали кормить — сразу отобрали и оставили на условленном месте в лесу. Не успела я отойти после родов, они опять набросились на меня, как голодные псы. К тому времени ни о каком наслаждении уже не было речи. Я наконец протрезвела. Ты себе не представляешь, как жутко быть трезвым в Храме наслаждений — хоть мужчине, хоть женщине! Кидается на тебя целая свора и рвет на части. К одним это ощущение приходит раньше, к другим позже, но если ты нормальный человек, секс тану в конце концов убьет тебя.

— Угу, — откликнулся Ричард, от смущения не зная, что сказать.

Она испытующе поглядела на него и продолжала:

— Словом, родился у меня третий белокурый ангел, потом четвертый. В последний раз мне сделали кесарево — прелестная пухленькая девочка, четыре с половиной кило. Но я ее даже не видела, потому что неделю не приходила в сознание. Они отдали ребенка кормилице, а меня на шесть месяцев поместили в больницу, чтобы реанимировать мое затасканное чрево. Даже заворачивали в Кожу — это что-то вроде нашей барокамеры, — но мне она не слишком помогла. Врач сказал, что мой душевный тонус не соответствует Коже, как и серому торквесу. Но я-то знала, что просто не хочу выздоравливать и снова рожать детей. Я решила умереть. И в одну прекрасную ночь бросилась с обрыва в реку.

Слова утешения не шли Ричарду на ум. Чисто женские муки были выше его понимания, хотя он от души жалел Марту и пылал негодованием против ее палачей. Надо же, какие скоты, набивали ей утробу своими получеловеческими паразитами, которые высасывали из нее все соки, распирали все внутренности, а стоило очередному ублюдку выйти на свет — ее снова насиловали. Она сказала, что любила своего первенца. С ума сойти! Он бы придушил этих щенков, и вздохнуть бы не успели! Но она любила одного и, по всей вероятности, полюбила бы и остальных, если б их не отобрали. Да, любила своих незаконных детей — источник невыносимой боли и страданий! Едва ли мужчина способен так чувствовать, как женщина.

Доведись ему пережить такое, он бы в жизни больше не поглядел на существо противоположного пола. А она мало того что поняла насущную мужскую потребность, но и сама его пожалела, а может, даже это было нечто большее. Как же она щедра!

Точно прочитав его мысли, она опять рассмеялась своим чувственным смехом и поманила Ричарда пальчиком.

— У нас еще есть время.

— Нет, — услышал он свой голос будто со стороны. — Нет, это может тебе повредить.

Но она только улыбнулась и потянула его на себя. Женщины — удивительные создания.

По мере того как мучительно-сладостное напряжение, охватившее все тело, продвигалось к блаженной кульминации, где-то в глубине его мозга зашевелилась, приобретая невероятные, пугающие размеры, еще неосознанная мысль. Это создание — не просто «женщина». Прежде женщины были для него абстракцией эротических ощущений, удовольствием, вместилищем физической разрядки. Она же — что-то совсем другое. Она — Марта.

Мысль с трудом поддавалась формулировке, особенно в его теперешнем состоянии. Но очень скоро — Ричард это чувствовал — он ее расшифрует.

ГЛАВА 5

Именно Марта окрестила их нового знакомого Пугалом.

Когда они проснулись после краткого ночлега у южных предгорий Фельдберга, он сидел на валуне и смотрел на них взглядом истинного мизантропа. Отрекомендовавшись посланцем Суголла, он не дал им времени позавтракать, а велел следовать за ним и устремился вверх по склону со скоростью, которую никто из людей долго выдержать не мог. Наверняка решил их загнать в отместку за то, что ему выпала столь оскорбительная роль служить проводником людям.

Таких низкорослых фирвулагов они до сих пор не видали, вдобавок он был намного уродливее: вместо туловища какой-то обрубок, костлявые, кривоватые ножонки и ручонки, приплюснутая птичья головка, набрякшие мешки под большими черными глазами, посаженными близко к носу, также напоминающему клюв. Нелепо торчащие уши оканчивались странной рыхлой бахромой, красно-кирпичная кожа лоснилась, редкие волосы свисали с черепа, словно обрывки шпагата. Но одет он был опрятно и даже с известной долей щегольства: до блеска начищенные башмаки, пояс черной резной кожи, винного цвета бриджи, рубаха и длинный камзол, расшитый бисером и украшенный драгоценными камнями. К шляпе, на уровне бровей-ниточек, постоянно приподнятых в презрительной мине, была приколота огромная сверкающая брошь.

Вслед за троллем пятеро путешественников карабкались через горные перевалы по крохотной, но отчетливо видной тропе. Лес стал смешенным, ручьи замедляли свой бег, вливаясь в маленькие озерки, заросшие высокими папоротниками, черной ольхой, клематисами, пышными ядовито-яркими примулами. В одной лощинке из-под земли, бурля, вырывался горячий источник. Дымный омут окружали чахлые лишайники. Стая ворон прокричала незваным гостям недоброе приветствие с полуобглоданного оленьего скелета. Среди травы валялось множество костей — одни гладкие, чистые, другие с темными кусками мяса.

Природа скальных образований к востоку также менялась. В граните виднелись вкрапления цветных известняков.

— Страна пещер, — вполголоса сказал Клод Анжелике.

Они шли бок о бок, поскольку тропа немного расширилась. Солнце припекало все жарче, палеонтолог ощущал холод, словно бы идущий из-под земли. Кое-где из щелей в известняке торчали раздвоенные хвосты алых и голубых ласточек. Из густой листвы то и дело выглядывали остроконечные слоновьи уши. Под ногами рассыпалось множество красивых грибов — на белых ножках, с красными в белую крапинку шляпками.

— Они здесь! — отрывисто произнесла старуха. — Вокруг нас! Чувствуешь, как много? И все… такие уроды.

Он не сразу понял, о чем она. Но смысл ее слов загадочным образом согласовывался с той затаенной тревогой, что с утра не покидала его. И с мрачным обликом пугала, которого Клод вначале принял за обыкновенного фирвулага.

— Les Criards, — пояснила мадам. — Они следят за нами. А один из них — наш проводник. Да, это и есть ревуны.

Тропа была хорошо утоптана, в ветвях елей и берез щебетали птицы. Лес пронизывали потоки золотого света, льющиеся точно из открытых окон.

— Красивое место, — заметила старуха. — Но в нем ощущается какое-то отчаяние, убогость духа, одновременно трогательная и отталкивающая. Не могу отделаться от этого наваждения.

Она то и дело спотыкалась без всякой видимой причины. Лицо мертвенно побелело. Клод предупредительно подставил ей руку.

— Давай попросим Пугало остановиться, — предложил он.

— Нет, — глухо произнесла она. — Мы должны торопиться… Ах, Клод! Благодари Бога за то, что сделал тебя нечувствительным к их умственному излучению. Нет, это не просто мысли, свойственные всякому живому существу и сокрытые от всех, кроме Господа. Это иной уровень психики — внутренняя речь, всплески эмоций. Такая страшная злоба может исходить только от извращенных душ. Ревуны! Они ненавидят всех, но еще больше — себя. Их рев разрывает мне мозг…

— Разве ты не можешь защититься? Так же, как тогда, от Охоты?

— Меня же никто не учил! — с тоской проговорила она. — Тогда все вышло случайно. Не знаю я, как противостоять этой орде. Никакой конкретной угрозы, за которую можно было бы ухватиться, они не выдвигают, — В глазах у нее читалась настоящая паника. — Они просто ненавидят… ненавидят всеми фибрами души.

— По-твоему, они сильнее обычных фирвулагов?

— Не уверена. Они другие, неестественные… Извращенные — вот, пожалуй, самое точное определение. С фирвулагами и даже с тану, несмотря на всю вражду, мы ощущаем некое духовное родство. Чего никогда не может быть с les Criards. Я еще не видела их вблизи и в таком количестве. Изредка встречалась с ними на конклавах в пещерах Вогезов, но там они вели себя настороженно. А тут…

Голос ее оборвался на резкой, высокой ноте. Пальцы правой руки в лихорадочном нетерпении теребили золотой торквес, а левой рукой она больно впилась в локоть Клода. Глаза возбужденно бегали, обшаривая скалы.