1

Мухтар появился в питомнике совершенно неожиданным образом.

В одну из летних ночей тысяча девятьсот пятидесятого года дежурному по Управлению милиции города позвонили с Финляндского вокзала. Было это уже под утро, дежурный порядком устал, ночь прошла беспокойно, поэтому он не сразу сообразил, о чем идет речь.

– Не понимаю, – раздраженно говорил он. – Почему отцепили вагон? Какая собака, чья?

Положив трубку, дежурный сказал своему напарнику:

– Совсем с ума посходили! Пса, понимаешь ли, испугались… Приучились, дьяволы, чуть что, трезвонить в милицию!

Оба они, и дежурный и его помощник, считали, что происшествия, выпавшие на их ночную долю, уже закончились, и этот пустопорожний звонок был тем ненужным, хлопотливым довеском, который выводил их из себя.

– Записывать в журнал? – спросил помощник.

– Еще чего! – сказал дежурный.

Но, походив по комнате минут пять, чтобы разогнать предутреннюю усталость, он позвонил на Финляндский вокзал и спросил диспетчера:

– Ну как там у вас с собачкой?

Диспетчер что-то ответил ему, на что он саркастически бормотнул:

– Железнодорожнички! Распустили сопли из-за щенка…

Но тут же дежурный сразу вызвал проводника собак Глазычева, спавшего рядом в комнате отдыха, и велел ему быстренько съездить на Финляндский вокзал.

– Заберешь там из вагона какую-то бесхозную собаку – она, говорят, хулиганит – и отвезешь к себе в питомник.

– Взрослая собака? – спросил Глазычев, беря из шкафа плащ. – Какой породы?

– Я с нее анкеты не снимал, – ответил дежурный.

Спокойно улыбнувшись, маленький неторопливый Глазычев аккуратно застегнул плащ, надел кепку, примял ее, проверил, лежит ли в кармане плаща крепкая веревка с металлическим карабином для ошейника, и вышел на площадь к оперативной машине.

На Финляндском вокзале он справился в отделении дорожной милиции, где собака и что, собственно, она натворила. Лейтенант, только что заступивший на дежурство, ничего порядком не знал, кроме того, что пес находится в отцепленном вагоне на шестом запасном пути у будки стрелочницы.

– Дать вам с собой милиционера? – спросил лейтенант.

– Да нет, – ответил Глазычев. – Палка у вас какая-нибудь есть? Метра на полтора.

Палку вынули из метлы. Не спеша Глазычев пошел на шестой путь. Будку стрелочницы он увидел еще издали, подле нее толклось человек десять народу; оттуда доносились громкие, взволнованные голоса.

Когда Глазычев приблизился, стрелочница, коренастенькая бабенка в ватнике, тыча свернутым флажком в сторону вагона, стоящего неподалеку, азартно досказывала, вероятно не в первый раз, подробности недавнего события:

– Носится кобелина по вагону, из двери в дверь, из двери в дверь! Выкатил глазища, язык на сторону… Пассажиров всех выгнал, проводница как залезла с ночи в туалет, так до сих пор там и запершись. Я уж ей через окошко кефир носила… Подходит время отправлять состав в обратный рейс, диспетчер лается, в чем задержка, а бригадир говорит: «Я не могу катать в порожнем вагоне одного пса, тем более за него не плачена проездная плата».

Затем стрелочница, переваливаясь на своих коротеньких тугих ножках и не переставая трещать, охотно повела всех слушателей на экскурсию к вагону.

Глазычев последовал за ними.

Еще издали стрелочница весело крикнула, очевидно, запертой проводнице:

– Раиса, как жизнь молодая?

В крайнем, чуть-чуть приоткрытом, вымазанном густыми белилами вагонном окошке показалось испуганное лицо пожилой женщины.

– Чего слышно? – тихо спросила она.

– В милицию звонил диспетчер, – на ходу захлебывалась стрелочница. Сейчас пришлют человека, стрельнет – и все… Выйдешь, Раисочка, на волю. А пока хорошо: тебе с перепугу недалеко бегать…

– Убивать жалко, – все так же тихо сказала Раиса. – Я могу еще потерпеть.

– Глупости! – фыркнула коротконогая стрелочница. – Было б из-за чего.

Она подвела своих спутников к середине вагона. Здесь на земле стояла высокая чурка, которую, должно быть, подкатили под окно. Взобравшись на эту чурку, стрелочница осторожно, потихоньку приподымая голову, словно кто-то сквозь закрытое окошко мог в один миг отхватить ее, заглянула внутрь вагона.

– Есть! – прошептала она. – Лежит, бандит, у самой двери…

На чурку по очереди стали взбираться любопытные. Даже какой-то старичок-боровичок, кряхтя и цепляясь за плечо стрелочницы, вскарабкался к окошку и поскреб пальцами по стеклу. Тотчас же из вагона донеслось рычание, затем густой, осипший лай. В окне показалась крупная собачья голова. Старичок ссыпался вниз.

– Видали? – восторженно взвизгнула стрелочница.

Люди столпились внизу под окном. Погавкав на них, собака склонила голову набок и стала следить за мухой, ползущей по стеклу.

Глазычев подошел к стрелочнице.

– Вот что, девушка, – сказал он, как всегда неторопливо и дружелюбно. – Публику вы отсюда уберите, а мне, если можно, одолжите на десяток минут свой ватничек. Хлебца у вас, случайно, нету? И вагончик мне отоприте.

Публика отошла в сторону и остановилась неподалеку.

Стрелочница дала Глазычеву ватник, горбушку хлеба и ключ от вагона.

– Вы бы лучше палили через окошко, – посоветовала она Глазычеву.

Он взобрался на высокие ступеньки, отпер дверь и вошел в тамбур.

Очевидно, внутренняя вагонная дверь была неплотно прикрыта: Глазычев услышал, как собака ударила по ней лапами и распахнула с такой силой, что дверь стукнулась о стенку.

Теперь пес был совсем рядом, отделенный только дверью из тамбура.

Придерживая за ручку, Глазычев приоткрыл ее и бросил за порог на пол горбушку хлеба.

Собака хлеб не взяла и гулко залаяла, пытаясь просунуть морду в щель.

– Молодец, – сказал Глазычев. – Хорошо. А чего, в самом деле, со мной церемониться! Тебя как, дурака, зовут?

Он обращался к собаке не то чтобы ласковым, а удивительно спокойным и даже уважительным тоном. Оскалив крупные клыки, залитые слюной, сморщив темный нос и выгнув книзу широкую шею, на которой торчком встала длинная шерсть, собака злобно лаяла. Ее особенно раздражало, что сквозь щель в дверях Глазычев был совсем рядом, а схватить его не было никакой собачьей возможности.

– Ну что? – уговаривал ее Глазычев, незаметно делая последние приготовления: он закреплял на конце длинной палки короткую веревку с карабином. – Ну, чего расходился? Я ведь все равно тебя умнее. И нисколько я тебя не испугался. Давай лучше сделаем по-хорошему… Не хочешь, дурень? Ну смотри, дело твое…

Затем он быстро и сильно толкнул плечом дверь, так что пес от неожиданности отпрянул назад, и перешагнул порог.

Не останавливаясь, Глазычев решительно пошел на собаку, и, когда она, тотчас же опомнившись от удивления, что ее не боятся, бросилась навстречу, он ловко сунул вперед левую руку, обмотанную ватником, прямо в ее раскаленную пасть.

Пес впился в ватник. А Глазычев спокойно правой рукой зацепил карабин об его ошейник.

Минут через двадцать они оба выпрыгнули из вагона: собака, привязанная к концу длинной палки, и Глазычев, держащий эту палку за другой конец.

В питомнике он запер пса в просторную клетку. Из собачьей кухни принес и поставил ему кастрюлю с жирным супом. К вечеру, перед уходом домой, Глазычев зашел его проведать. Кастрюля лежала на боку, суп из нее вытек. Пес кинулся на проволочную сетку, встал на задние лапы и зарычал.

Старший инструктор Дорохов, который подошел к клетке вместе с Глазычевым, сперва присел на корточках, потом зашел сбоку, справа и слева осматривая беснующуюся собаку, и в заключение крикнул Глазычеву, перекрывая лай:

– Хороша машина!

В устах Дорохова это было высшей похвалой псу.

Назавтра нашлась его хозяйка. В питомник приехала на «Победе» отлично одетая женщина, от которой так пахло духами, что, казалось, даже ее автомобиль работал не на бензине, а на духах. Запах этот был настолько силен, что тридцать семь кобелей в клетках подозрительно зашевелили влажными черными ноздрями, когда она прошла в кабинет к начальнику, майору Билибину.

Отрекомендовавшись женой капитана первого ранга, она сообщила, что собака, задержанная накануне в поезде, принадлежит ей.

Собачьи документы, родословная были у женщины при себе.

Просмотрев их, Билибин спросил:

– Каким же путем вы его потеряли в вагоне?

– Я его не теряла. Я от него ушла.

Увидев, что Билибин удивленно прищурился, она пояснила:

– Да, ушла совершенно сознательно. Я велела ему лечь под скамью. Он не соизволил послушаться. А когда я замахнулась на него поводком, он бросился на меня. Посудите сами, товарищ майор: мне было стыдно перед пассажирами! Собака, бросающаяся на свою хозяйку…

– Согласно документам, – перебил ее Билибин, – хозяином немецкой овчарки, по кличке Мухтар, является гражданин Колесов А. С.

– Это мой муж.

– Прошу паспорт, – сказал Билибин.

Женщина Билибину не понравилась. Ему было не по душе, что она сразу заявила о своем браке с капитаном первого ранга. Билибин не терпел, когда на него пытались воздействовать чинами и званиями. Вообще, эта женщина не понравилась ему всем, даже тем, что на нее бросилась собственная собака. А если майору Билибину кто-нибудь не нравился, то он становился таким отчаянным формалистом и чиновником, что его самого тошнило от этого, но сдержаться у него не хватало сил.

– Гражданин Колесов А. С. действительно является вашим мужем, сказал Билибин, отдавая ей паспорт.

– А я в этом нисколько не сомневалась, – язвительно ответила женщина.

– Остается только одно: собака должна опознать вас.

– Вы хотите сказать, что я должна опознать собаку?

– Таков порядок, – ответил Билибин. – Пройдемте на территорию.

Мухтар почуял хозяйку еще издали. Из грозного зверя он вдруг превратился в щенка. Подпрыгивая от счастья на всех четырех лапах, Мухтар повизгивал, вертелся на месте, хвост его затикал, как маятник. В соседних клетках беспокойно забрехали собаки, когда мимо них проходила незнакомая посетительница, а Мухтар в ужасе слушал их лай, не понимая, как же можно так негостеприимно встречать его хозяйку. Он тотчас же грозно зарычал на этих невеж, пытаясь объяснить им, что если они сию секунду не замолчат, то будут иметь дело лично с ним.

Все это произошло еще до того, как Мухтар увидел свою хозяйку. Когда же она появилась перед его клеткой, он повалился на пол, задрал кверху лапы и стал елозить хребтом по полу, изгибаясь в разные стороны и кося на нее светящиеся восторгом глаза.

«Я могу и так, и так, и эдак, – рассказывали его глаза. – Я очень веселый, я ужасный шутник, я чуть не издох без тебя…»

– Убедились? – спросила Билибина женщина.

Услышав ее неповторимый голос и запах, от которого он сомлел, Мухтар перевернулся на живот и пополз к металлической сетке, отделяющей его от хозяйки.

«Сейчас мы пойдем с тобой домой, – говорила Мухтарова умильная морда. – Кажется, я в чем-то виноват перед тобой, но ведь ты самая добрая, самая умная, самая справедливая… Да посмотри же на меня наконец!»

И, словно поняв, о чем он просит, женщина посмотрела на него; затем обернулась к Билибину и сказала:

– Не согласитесь ли вы взять у меня эту собаку?

– То есть как «взять»? – спросил Билибин. – Купить?

– Я могу отдать ее даром.

– Зачем же, – сухо сказал Билибин. – За хорошую собаку мы платим приличную сумму,

– Интересно, какую же? – засмеялась женщина.

– До тысячи двухсот рублей.

– Слышишь, Мухтар? – весело сказала женщина. – Мне предлагают за тебя тысячу двести рублей.

Мухтар радостно залаял.

– Эту сумму мы даем только за очень хорошую собаку, – сказал Билибин. – И после соответствующей проверки.

– Его родители знаменитые золотые медалисты, – сказала женщина.

– Этого еще мало. – Глядя ей в глаза и с удовольствием думая, что то, что он сейчас скажет, имеет второй, сладкий для него смысл, Билибин продолжил: – Родители могут быть трижды знамениты, а сын или дочь порядочной дрянью.

– Ну что ж, – сказала она. – В общем-то, мне все равно. Деньги не играют решающей роли. Как скоро вы можете устроить эту самую проверку? Мухтар ужасно линяет, в квартире от него кошмарная грязь…

Билибин ответил, что оценку собаки можно произвести сейчас же, если у гражданки Колесовой есть полчаса свободного времени: она сама должна принять в этом участие.

Был вызван ветеринарный врач питомника Зырянов – поджарый крепкий старик с длинным лицом, старший инструктор Дорохов и проводник собак Глазычев.

– Возьмите пса из клетки, – сказал Билибин хозяйке, – и выведите его к нам на тренировочную площадку. Он у вас хоть немного обучен?

– Александр Серафимович с ним занимался.

– Это кто ж такой? – спросил Билибин, хотя и понял, о ком она говорит.

– Мой муж.

Она вывела Мухтара из клетки на поводке. От волнения и счастья он тут же задрал заднюю ногу на пенек. Он досадовал на эту вынужденную задержку и все посматривал назад, под свой живот, скоро ли это безобразие кончится. Оно длилось, и Мухтар все это время страдальческими глазами глядел на хозяйку.

На площадке Мухтара осмотрел ветеринар. Рядом, совсем близко, стояла хозяйка и ласково гладила его по голове, чесала ему бок. Вытянув вверх морду, Мухтар закатывал глаза под самый лоб, часто и быстро высовывал язык, облизывая свой нос. За то наслаждение, что он сейчас испытывал, Мухтар разрешил чужому человеку, от которого пахло множеством собак, осмотреть себя.

– Кобель клинически здоров, удовлетворительной упитанности и чистки, – сказал ветеринар Билибину.

Билибин сидел за столом, вкопанным на площадке в землю.

– Привяжите его к дереву и отойдите в сторону, – велел он женщине.

К привязанному Мухтару подошел Дорохов и замахнулся на него палкой.

Не отпрянув, не зажмуривая глаз, Мухтар рванулся к нему на всю длину поводка, и, когда поводок отбросил его назад, он стал рвать ремень из стороны в сторону.

Дорохов ударил его тряпкой. Мгновенно подбросив свое тяжелое туловище вверх, Мухтар лязгнул зубами и ухватил тряпку, едва только она взлетела над его головой. Мотнув шеей, он вырвал тряпку из рук Дорохова и с ненавистью принялся полосовать ее своими литыми зубами.

– Собака хорошей злобности, – сказал Дорохов Билибину и потише добавил: – Стоящая собачонка, Сергей Прокофьевич.

Билибин поднялся из-за стола, приблизился к Мухтару сзади и, вынув из кармана пистолет, выстрелил. Мухтар оставил тряпку, гневно обернулся и бросился на Билибина.

После этого стали оформлять счет.

Билибин диктовал, женщина писала.

– Сумму проставьте тысячу рублей, – сказал он.

Она засмеялась:

– Вы говорили – тысяча двести. А ведь мой Мухтар еще умеет приносить газету.

– Газеты должен носить почтальон, – сухо сказал Билибин. – Глазычев, собака ела сегодня?

– Вторые сутки не ест, товарищ майор.

– Принесите еду, пусть гражданка покормит его.

Ей вручили кастрюлю с густым супом. Она поставила это подле Мухтара, он мигом, громко захлебываясь, вылакал все до дна.

– Только посмей вымазать меня жирной мордой, – сказала ему хозяйка. Лежать, Мухтар!

Положив голову на вытянутые лапы, он прилег у ее ног и лежал до тех пор, покуда она заканчивала оформление счета на его продажу.

Перед уходом из питомника хозяйка сама отвела его в клетку. Он шел рядом с ней, гордо подняв голову, высоко вскидывая лапой, – сытый, счастливый, – и только бдительно посматривал по сторонам, не грозит ли ей какая-нибудь страшная опасность. Ведь это именно ее он защищал сейчас от врагов, нападавших с палкой, с тряпкой, с пистолетом.

Шел Мухтар недолго.

Хозяйка ввела его в клетку, велела: «Сидеть!» – и вышла вон. Сколько было сил, вздрагивая от напряжения, он заставлял себя не двигаться с места, пока не увидел, что ее платье исчезло за поворотом. Еще мгновение он втягивал ноздрями то, что оставалось от хозяйки, – ее острый запах, – а затем сорвался с места, в один прыжок достиг металлической сетки и, ткнувшись в нее носом, тонко заскулил.

Глазычев приблизился к клетке. С жалостью глядя на тоскующего пса, он тихо сказал ему:

– Ну что? Познакомился с человечеством?..

Мухтар вскинулся на задние лапы и свирепо зарычал.

Так началась его служба в милиции.

2

Собственно, служба началась не сразу. Для того чтобы превратиться из домашней собаки в служебно-розыскную, Мухтару пришлось потратить год напряженной жизни.

Ему надо было учиться. Он поступил в школу.

В ленинградском милицейском питомнике уже давно не выводят и не содержат щенков. Оказалось, что первый год щенячьей жизни обходится государству в одиннадцать тысяч рублей. Каким образом невинному щенку удавалось так беспардонно объедать государство, сказать трудно. Сам-то он лакал не так уж много – рублей на пять в день, но, покуда у него прорезались зубки и открывались глаза, в графе накладных расходов угрожающе росли цифры. На каждого еще полуслепого щенка накидывались чьи-то зарплаты, какой-то ремонт, чьи-то дрова и даже стоимость украшений питомника к Первому мая и к Седьмому ноября. Когда все это было подсчитано начфинами хозяйственных управлений и соответственно доложено по инстанциям, инстанции пришли к выводу, что разводить щенков нерентабельно.

Был установлен иной порядок.

Питомник стал закупать взрослых собак, в возрасте от года до двух.

Каждая такая собака закреплялась за одним проводником. Он работал с ней до конца ее служебной жизни, лет восемь-девять. Затем собаку выбраковывали, списывали и проводник получал другого пса. Сук в питомнике не держали, ибо два раза в год они были неработоспособны: им хотелось рожать.

Незадолго до скандального появления Мухтара у проводника Глазычева погибла собака. Он успел поработать с ней недолго – года полтора, – особой привязанности между ними не возникло, и теперь, увидев новую овчарку, Глазычев стал тотчас же присматриваться к ней.

Вскоре после ее покупки последовал приказ Билибина, соединивший их пса и человека – еще в то время, когда Мухтар ненавидел Глазычева всеми силами своей собачьей души.

Проводник не торопил собаку.

На первых порах ему было важно, чтобы Мухтар смирился с тем, что он, Глазычев, имеет право подолгу торчать у Мухтара на глазах.

Возясь подле клетки, Глазычев беседовал с собакой на разные темы, сущности которых она не усваивала, но к тихому и неторопливому голосу его, к запаху чисто мытого банным мылом тела она постепенно привыкала.

Два раза в день он просовывал в клетку кастрюлю с едой. На седьмые сутки, ослабев, Мухтар смирился и с этим. Он только не мог сперва есть при Глазычеве, а делал это тайком, когда никто не видел. Вероятно, ему казалось тогда, что он ворует еду, а это было менее позорно, нежели принимать пищу из враждебных рук.

К концу недели на него напала какая-то апатия: ему было все безразлично. Злобно встречать проводника он уже не мог, а радоваться его приходу было еще рано; пусть вертится сколько хочет поблизости, лишь бы только не прикасался к нему руками.

Через проволочную сетку Мухтар видел, как выводили собак, живущих по соседству, на тренировочную площадку.

Рядом с ним, за деревянной стеной, жил кобель Дон. Рослый матерый пожилой пес весил пятьдесят шесть кило; когда он чесал бок о стенку, она подрагивала. Характер у Дона был суровый, шуток он не любил, на жизнь смотрел мрачно. Проводник его, старший лейтенант Дуговец, воспитывал Дона исключительно на научной основе, и поэтому взаимоотношения у них были суховато-деловые. Дуговец строго спрашивал с Дона все, что требовалось по службе, Дон неукоснительно выполнял его распоряжения; на ежегодных осенних состязаниях они занимали первые места. Что же касается практической работы в угрозыске, то никаких особых талантов у Дона не было, и Глазычев даже считал, что Дон – старый халтурщик.

Вот с этим-то своим соседом на третий день жизни в питомнике и сцепился Мухтар.

Произошло это таким образом. Собак выгуливали поодиночке два раза в день, выпуская их для этого в маленький огороженный дворик, густо поросший лебедой. Минут двадцать собака бегала там, справляя все свои неотложные дела, затем ее уводили обратно в клетку и на смену выпускали другого пса.

Не заглянув предварительно в этот дворик, пуст ли он, Дуговец выпустил туда своего Дона. А там в это время, печально свесив голову, стоял Мухтар, безучастный к окружающему, – его грызла тоска.

Дон с ходу, не издав ни звука, как это умеют делать только очень злые и опытные собаки, налетел на него сбоку, свалил с ног и впился в загривок.

В первое мгновение Мухтар растерялся. Но, подмятый тяжелой собакой, полузадушенный, он вдруг ощутил такую ярость на все то, что проделывают с ним последние дни, такая ненависть пронзила каждый его мускул, что все тело его напряглось до последней возможности, он извернулся под врагом, перекатившись через спину, и вскочил на ноги.

Рыча – Мухтар еще не умел драться молча, – он кинулся на Дона, сшибить его не смог, но рванул всей пастью за ухо, пригнул его голову к земле и только потом опрокинул. Он был легче своего противника килограммов на пятнадцать, однако движения Мухтара были неуловимо быстрыми, клыки вонзались, как гвозди, рвали и снова вонзались.

Первым вбежал во двор Глазычев.

– Дуговец! – позвал он тотчас же.

– Дон, ко мне! Дон, рядом! – заорал Дуговец, влетая во двор.

Дон, может, был бы и счастлив оказаться сейчас рядом со своим проводником, но старый Дон в данный момент извивался под Мухтаром, раздираемый в клочья.

– Будешь отвечать! – крикнул Дуговец Глазычеву. – Убери своего стервеца!

Глазычев сунулся было к клубящимся собакам, протянул руку, чтобы схватить Мухтара за ошейник, но, увидев бешеную окровавленную морду, отступил и быстро выбежал со двора.

Он мигом вернулся, волоча пожарный шланг. Тугая струя воды, как палкой, стукнула Мухтара сперва в бок, а затем начала стегать по всему телу.

Яростно обернувшись, он выпустил Дона и ударил струю лапой. Он хотел схватить эту палку зубами, но она забивалась в рот, слепила глаза, глушила его.

Ругаясь, Дуговец повел ковыляющего Дона к ветеринару. Мокрый, ошалевший Мухтар легко дал увести себя в клетку.

– Намаешься с этим псом, – сказал Дуговец Глазычеву. – Злобу у него надо снимать. Слушаться тебя не будет…

– Полюбит, так послушается, – беззаботно ответил Глазычев.

– Любви у собак не бывает. Есть рефлексы. Их и надо отрабатывать.

– Да ну тебя, – сказал Глазычев. – Скучно.

– Современному человеку наука не может быть скучна.

– По науке, Дуговец, мы с тобой состоим на семьдесят процентов из воды. Интересно это тебе?

– Разумеется.

– А мне нет.

Дуговец пожал плечами.

– Ну а собака тут при чем?

– При том, – сказал Глазычев. – Пока. Через год повстречаемся.

И проводник повез Мухтара в школу.

На первых порах учение давалось ему с трудом.

Он был упрям, горяч и любил делать только то, что ему нравилось.

Бывало так, что Глазычев часами мучился с ним, добиваясь безотказного выполнения какого-нибудь самого простого приема общего послушания, а Мухтар, словно издеваясь над ним, валял дурака.

И тут же с легкостью он проделывал то, чего не могли выполнить хорошо дисциплинированные собаки.

Хуже всего обстояло дело, когда за его работой наблюдало начальство. Он этого не выносил. Какой-то собачий бес вселялся тогда в Мухтара, превращая его в тупого, капризного и злобного пса. Школьные инструктора совсем было махнули на него рукой, Глазычев выслушал от начальства немало горьких слов, – но на выпускных испытаниях Мухтар внезапно получил высший балл за работу по следу.

След был проложен пять часов назад, по трудной местности, он шел и по булыжной дороге, и вдоль нее, через кустарники и овраги, выходил на асфальт, пересекался широкими тропками – и под тупыми, и под острыми углами; прокладчик зарыл на следу в землю одну свою рукавицу, вторую подвесил на дерево, а в конце своего пути, протяженностью в три километра, он спрятался между высокими поленницами дров.

– Пустой номер, – сказал начальник учебной части, когда дошла очередь до Мухтара. – Проскочит первый же угол…

Глазычев подвел собаку к дверям сарая, откуда начинался путь прокладчика, тихо сказал ей: «Нюхай, Мухтар!», затем, вложив в голос все свое беспокойство за судьбу испытаний, тревожно прошептал:

– След, Мухтар! След!..

И спустил его с поводка.

Собака сперва пошла медленно, принюхиваясь и чихая от пыли, которая набивалась в ноздри; погода стояла сухая, запах прокладчика быстро выгорал на солнце.

– Пустой номер, – повторил начальник учебной части. Он придвинул к себе оценочный лист собаки и горестно почмокал: четверки и тройки обильно усеяли страницу. Этот проклятый пес может крепко занизить общую картину выпускной группы.

Нервно зевнув, начальник учебной части прикрыл рот ладонью. Он всегда нервно зевал, когда ему хотелось опохмелиться, «поправиться», а для этого не представлялось ближайшей возможности. Нащупав в кармане кителя обгрызенный мускатный орешек, который он всегда носил с собой в качестве закуски, для отбития аромата алкоголя, начальник с тоской двинулся за удаляющейся собакой.

Мухтар шел все быстрее. Он держал нос у самой земли. Глазычев едва поспевал за ним.

Дойдя до первого тупого угла, Мухтар покрутился на развилке, все более и более распаляясь против того человека, что оставил свой еле слышный след в пыли, свернул было с дороги на тропку, однако здесь запах совсем пропал, и Мухтар снова вернулся на булыжное шоссе.

От булыжника било в нос лошадьми, железом, резиной, кошкой, коровами, бензином, бензином, бензином, но сквозь всю эту вонь пробивался и раздражал Мухтара и гнал его вперед запах врага, которого ему велел найти Глазычев.

На шоссе попалась вторая развилка, третья, – Мухтар миновал их, не задерживаясь. Он уже бежал рысью, по-прежнему ведя нос над самой землей. Булыжник кончился, запах ушел в кусты, спустился в овраг, здесь он уже гремел вовсю. Он внезапно так усилился, этот запах, что Мухтару показалось, будто враг зарылся под палые листья в землю. Быстро покосившись на проводника – здесь ли он, Мухтар стал яростно разбрасывать передними лапами кучу мусора.

Дорывшись до закопанной рукавицы, он рванул ее зубами, но подоспевший Глазычев тотчас же отнял ее, велел сидеть и, ткнув рукавицу ему в нос, приказал: «Нюхай!»

Бока пса дрожали от возбуждения.

Подошли члены комиссии, один из них сказал:

– Собака работает заинтересованно.

Понюхав рукавицу, Мухтар ходко пошел дальше. Теперь уже он ни в чем не сомневался. Ему только хотелось поскорее выполнить приказ проводника и дождаться от него одобрения. Проводник все время бежал сзади; еще поотстав, за ним двигались какие-то люди, и от одного из них пахло тем же, что и от ларьков, стоящих на углу.

На бегу Мухтару нанесло ветром в нос вони, которой он сейчас нанюхался из рукавицы. Только теперь вонь шла не от земли, а откуда-то поверху.

Замедлив шаг, он почуял, что потоки ее низвергались справа, с дерева.

Он остановился под березой и, ничего не видя в ее листве, залаял на запах.

Глазычев снял с ветки вторую рукавицу.

– Молодец, – сказал он Мухтару. – Умница!

– Поощрять собаку надо уставными словами, – поправил проводника начальник учебной части. – Если каждый курсант начнет заниматься самодеятельностью…

Дальше Глазычев не расслышал: Мухтар понесся вперед и он побежал за ним.

Прокладчик в ватном тренировочном костюме сидел в дровах и докуривал папиросу, пуская дым себе за пазуху. Он задумался, высчитывая, сколько дней осталось до получки, когда прямо с поленницы Мухтар прыгнул на него, повалил на дрова и стал рвать на нем толстый комбинезон.

Подоспел Глазычев и за ошейник отодрал пса от прокладчика. Мухтар не совсем понимал, почему у него отнимают добычу, которую сперва так настойчиво приказывали выследить. Задыхаясь в крепких руках проводника, он хрипел, лаял и рвался к врагу.

Приблизились и члены комиссии. Начальник учебной части недовольным голосом произнес:

– Собака еще сырая. Она способна причинить покусы.

После долгих споров Мухтару выставили за следовую работу пятерку.

К вечеру испытания закончились. В оценочном листе был выведен средний балл – 4,6.

Мухтар вернулся из школы в питомник оформленным для милицейской службы. В чистенькой новой папке на него завели «личное дело». Оно было тоненькое, как у всякого начинающего работника.

3

Каждый день по две собаки дежурили круглосуточно в Управлении городской милиции. Их привозили на машине с Крестовского острова, из питомника, и уводили на задний двор Управления, где в каменном здании стояли две большие клетки. В ожидании происшествий псы скучали здесь, зевали, спали. Они не умели играть в «козла», как делали это их проводники в комнате отдыха, покуда не требовался выезд с собакой к месту происшествия.