Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мальвиль

ModernLib.Net / Научная фантастика / Мерль Робер / Мальвиль - Чтение (стр. 31)
Автор: Мерль Робер
Жанры: Научная фантастика,
Альтернативная история,
Социально-философская фантастика

 

 


— И что же?

— Он, очевидно, считает, что поступил не слишком разумно, женившись на Кати.

Молчание.

— Как по-твоему, почему осталось так мало женщин? — снова заговорил Колен.

— В бродячих бандах понятно почему. Главари банд считают их обузой, или же они просто не выдерживают. Когда есть почти нечего, пища достается тем, кто сильнее.

— Ну а среди таких, как мы?

— Ты хочешь сказать среди оседлых?

— Да.

— Думаю, тут дело в другом. До Происшествия восемьдесят процентов девушек уезжали из деревни в город.

— А ты думаешь, города все уничтожены?

— Не знаю. Но до сих пор в бандах, с которыми мы имели дело, горожан не было.

Молчание.

— Дело дрянь, — угрюмо бросил Колен. — Для всех было бы лучше, чтобы у каждого была своя собственная жена...

Гм, если рассудить, мысль довольно-таки безжалостная по отношению к Мьетте. Бедная Мьетта! Вот и еще одному опостылело твое служение.

Я переменил тему.

— Колен, нынче после полудня ты должен отоспаться всласть.

Как я и предвидел, он заартачился.

— Почему это именно я? — заявил он, расправив плечи.

В самом деле, почему именно он? Ведь не из-за его же роста.

— Я собираюсь доверить тебе важную роль в обороне Мальвиля, — внушительно заявил я.

— А-а, вот как! — сказал он, просветлев.

— Я хочу, чтобы ты нес вахту в индивидуальном окопе, который сейчас роет Мейсонье.

— А кто будет в землянке?

— Эрве и Морис.

— А я в окопе?

— Да, а это значит, что тебе всю ночь не придется сомкнуть глаз. Они-то смогут спать по очереди, а ты нет.

— Бессонная ночь меня не пугает, — небрежно заявил Колен. И спросил: — А какое у меня будет оружие?

— Винтовка образца 36-го года.

— Ага! — удовлетворенно сказал он и, подняв голову, посмотрел мне в лицо. — А у них?

— У Эрве с Морисом?

— Да.

— Их собственные винтовки. Молчание.

— А зачем всем троим винтовки образца 36-го?

— Затем, чтобы, когда вы начнете палить в вильменовских бандитов, они не могли отличить по звуку, кто стреляет — вы или они сами.

Он остановился и посмотрел на меня, растянув рот в лукавой ухмылке.

— По звуку — это точно, зато на ощупь разберут. Здорово у тебя котелок варит, никому бы другому не додуматься.

— А ты ведь тоже кое-что надумал.

— Я?

— Объясню потом. Я еще не все сказал. Этой ночью я отдам тебе свой бинокль.

— Ага! — отозвался Колен.

— Думаю, Вильмен пойдет на приступ с рассветом, — добавил я. — Рассчитываю, что ты увидишь его первым и просигналишь мне.

— Электрическим фонариком?

— Ни в коем случае. Только выдашь себя.

— Тогда как же?

— Будешь ухать по-совиному.

Теперь и он посмотрел на меня и просиял улыбкой. Была в ней такая простодушная гордость, что, хотя я и предвидел его реакцию, мне стало чуть больно за него. С какой радостью я поделился бы с ним лишними сантиметрами моего роста, только бы он перестал цепляться за любой повод, чтобы взять реванш за то, что вышел недомерком.

— Ты сказал, что я тоже кое-что надумал, — начал он немного погодя.

— Кое-что надумал ты, а кое-что Кати.

— Кати? — удивился Колен.

— Видишь, тебе это даже представить трудно. Ты ее воспринимаешь несколько односторонне.

Мы обменялись коротким «мужским» смешком, и я продолжал:

— Если Вильмен отступит, мы погонимся за ним на лошадях, но не по дороге, а вот по этой самой тропинке. Мы поспеем гораздо раньше, чем он, на то место, где висит наше воззвание. А там устроим засаду.

— Засаду придумал я, — с затаенной гордостью сказал Колен. — А Кати?

— Кати вспомнила о лошадях. А я о тропинке.

Пусть купается в лучах собственной славы. Добрых пять минут мы прошагали в молчании, потом Колен сказал чуть дрогнувшим голосом:

— Думаешь, мы свернем шею этому треклятому Вильмену?

— Надеюсь. Теперь я боюсь только одного, — добавил я, — вдруг он не решится на нас напасть.

Глава XVII

Этой ночью, как и предыдущей, я взял на себя предрассветную вахту. С той только разницей, что Эвелине разрешено было лечь рядом со мной на тюфяке, брошенном на полу в кухне въездной башни, и бодрствовать во время моего последнего бдения.

На нее было возложено два поручения: едва я стисну ей плечо, сразу же разбудить тех, кто спит в башне, а самой после этого бежать в Родилку, чтобы оседлать Амаранту и двух белых кобылиц — на случай, если придется преследовать врага. Малабара я решил не брать. Боялся, что, завидев кобылиц, он выдаст нас своим ржаньем.

Все роли были четко распределены. Мену — у подъемного моста. Фальвина — в подвале ренессансного замка: ее присутствие успокоит, мол, коров и бычка, которых мы там привязали. Ничего лучшего я не придумал, чтобы избавиться от ее кудахтанья.

Я пронумеровал бойницы, с первой по седьмую, ведя счет с южной стороны. По сигналу Эвелины каждый должен побыстрее, стараясь не поднимать при этом шума, встать у своей амбразуры: Жаке у первой, Пейсу у второй, Тома у третьей, я у четвертой, Мейсонье у пятой, Мьетта и Кати у шестой и седьмой. Две последние бойницы находились во въездной башне. Скрытые хитроумным коленчатым выступом, наши воительницы могли оттуда стрелять, не опасаясь ответных выстрелов неприятеля. Тут мы все были единодушны: мы не можем рисковать нашими женщинами, от них зависит самое будущее мальвильской общины.

Эрве и Морис заняли места снаружи, в землянке. Колен — в индивидуальном окопчике. Именно он выстрелом должен был подать сигнал открыть стрельбу, как только убедится, что пора, но не раньше, чем Вильмен и его банда подойдут на достаточно близкое расстояние.

— Я прихвачу с собой лук, — объявил Колен накануне вечером.

— Зачем тебе лук? У тебя же есть ружье!

— Ну и что ж, — стоял на своем Колен. — Считай, что я надумал еще одну хитрую штуку. Понимаешь, надо хорошенько нагнать на них страху. Ни шума, ни дыма, и на тебе — стрела прямо в сердце. Представляешь, как они перетрусят? И вот тут-то, не раньше, я и стану палить из ружья.

Он был так доволен своей выдумкой, что я уступил. Вечером мы видели с крепостной стены, как он шел с ружьем на плече и огромным луком на перевязи. Мейсонье пожал плечами, Тома был возмущен.

— Все ты ему спускаешь, — упрекнул он меня.

Спал я мало, но, как и предыдущей ночью, когда наступил час моей предрассветной вахты, я устроился на принесенной Мейсонье скамеечке у четвертой бойницы и ощутил прилив бодрости. Ствол моего «спрингфилда» покоился на вековых камнях выступа, приклад прижат к бедру. Ну разве не странно, что я, человек XX века, сижу здесь, где столько раз несли караул одетые в кольчуги английские или гугенотские стрелки? Не будь рядом со мной Эвелины и товарищей, которые спали во въездной башне, я не стал бы цепляться за жизнь, полную таких превратностей. Вечная борьба с бродячими бандами, отупляющее гарнизонное существование, всегда начеку — сколько еще лет обречены мы на такую участь?

Эвелина сидела рядом со мной на своей любимой низенькой табуретке. Спиной она опиралась о мою левую ногу, голову положила мне на колени. Была она легкая как перышко. Эвелина не спала. Время от времени я поглаживал левой рукой ее шею и щеку. И тотчас ее ладонь касалась моей руки. Условие было твердое — никаких разговоров.

Я знал, что мои отношения с Эвелиной коробят моих товарищей, хоть они и одобряют то, как терпеливо я ухаживаю за ней во время приступов, занимаюсь ее образованием, гимнастикой. Собственно говоря, сделай я ее своей женой, они наверняка осудили бы меня. Но так было бы им понятнее. По правде сказать, я и сам перестал себя понимать. Мои отношения с Эвелиной оставались платоническими, хотя и была в них доля чувственности. Я не испытывал соблазна овладеть ею, но ее юное тело восхищало меня. Как и ее прозрачные глаза и длинные волосы. Если в один прекрасный день Эвелина превратится в красивую девушку, вполне возможно, я при моем характере не устою. Но по-моему, я много потеряю. Я бы сто раз предпочел, чтобы она осталась такой, как сейчас, и наши отношения не изменились бы.

Днем, когда я отдыхал, Эвелина, «прибирая» в ящике моего письменного стола, обнаружила маленький тонкий и острый кинжальчик, который дядя подарил мне для разрезания бумаги. Когда я проснулся, она попросила меня отдать кинжальчик ей.

— На что он тебе?

— Сам знаешь.

Я и в самом деле знал. Но не хотел, чтобы она произнесла это вслух. И кивнул в знак согласия.

Она тотчас продела веревочку в кольцо на ножнах и привязала их к поясу. Вечером все мальвильцы подшучивали над Эвелиной, расхваливая ее маленький кинжал. Даже я спросил ее, не собирается ли она «предать этому кинжалу» Вильмена. Я притворялся, что, как и другие, поверил, будто все это детская игра. Но я-то хорошо понимал, что кроется за этой игрой.

Ночь выдалась прохладная, непроглядная тьма только-только сменилась серыми предрассветными сумерками. Я мало что видел в бойницу. Но я старался «брать на слух». Это выражение Мейсонье, надо полагать, принес из армии. С тех пор как не стало птиц, рассвет странно безмолвен. Даже Кар-Кар нас бойкотирует. Я жду. Этот воинственный идиот, безусловно, нападет на нас. Раз он объявил своим парням, что возьмет Мальвиль, отступать от своих слов ему уже поздно. Кроме того, он слепо верит в свое техническое превосходство, а состоит оно в базуке старого образца.

Люди такого склада омерзительны еще и тем, что ход их мыслей ясен как дважды два. Базука у меня — стало быть, порядки устанавливать мне. А по понятиям Вильмена, устанавливать порядки — значит истребить нас. Мы убили двух его парней. Стало быть, он обязан «расквитаться с Мальвилем».

Но с Мальвилем он не расквитается — не выйдет. Целый день на меня волнами накатывал страх, теперь с этим покончено. План действий ясен. И если не считать некоторой — назовем ее остаточной — доли нервозности, я совершенно спокоен. С минуты на минуту я жду крика совы — Колена.

Я его ждал, но, когда он послышался, я от неожиданности на миг оцепенел. Пришлось Эвелине дотронуться до меня рукой, только тогда я вспомнил, что должен стиснуть ей плечо. Так я и сделал, что было довольно нелепо, коль скоро она уже ждала моего знака.

Эвелина убежала, прихватив свой табурет, чтобы никто о него не споткнулся, а я встал на колени перед скамеечкой, на которой сидел, оперся на нее левым локтем и приложился щекой к прикладу. Я услышал какой-то шум за моей спиной, а потом и увидел краем глаза — с каждой минутой становилось все светлее, — как товарищи заняли каждый свой пост. Все это произошло на редкость тихо и быстро.

А потом время потянулось бесконечно долго. Вильмен не решался открыть огонь по палисаду, и странное дело — я испытывал живейшую досаду, что он не торопится сыграть роль, которую я отвел ему в своем сценарии. Мне казалось, что я молчу, но Мейсонье потом уверял, что я то и дело бормотал вполголоса: «Да чего он тянет, болван, черт его дери, чего он тянет?»

Наконец раздался залп, которого мы все ждали. В каком-то смысле он нас разочаровал: он оказался куда менее сильным, чем мы предполагали. Наверное, разочаровал он и самого Вильмена, потому что выстрел из базуки не только не снес напрочь палисада, но даже не сорвал с петель ворота. Он лишь пробил посредине дыру в полтора метра диаметром, но верхняя и нижняя часть ворот, хотя и была изуродована, осталась на месте.

Что произошло потом? Продолжительным свистком я должен был дать сигнал к началу стрельбы. Я этого не сделал. И однако, мы все, в том числе и я сам, открыли беспорядочный огонь, каждый, как видно, решил, что другой что-то увидел. На самом же деле никто ничего не увидел, потому что видеть было нечего. Противник в проломе не появился.

Потом наши пленники единодушно подтвердили: когда мы начали стрельбу, отряд Вильмена находился метрах в двенадцати ниже по склону и был надежно защищен от наших пуль выступом скалы. Враги как раз направлялись к пролому-туда, где базука разворотила палисад, — но тут наша преждевременная и совершенно бесцельная пальба вынудила их остановиться. И не потому, что у них были потери, но они увидели, как от наших выстрелов отскакивают куски разрушенного палисада, и услышали, как потрескивают о дерево наши пули. Нападающие залегли и стали отстреливаться. Но тот самый выступ, который защищал их от наших выстрелов, мешал им нас увидеть. Так и получилось, что две армии, сойдясь лицом к лицу, яростно и бесцельно поливали друг друга огнем.

В конце концов я сообразил, что происходит, сообразил также и Мейсонье, потому что сказал мне:

— Надо кончать! Ведь это же бред!

Он совершенно прав, но, чтобы прекратить пальбу, мне нужен свисток (бывший свисток Пейсу), а я шарю по карманам и не могу его найти, меня даже пот прошиб. Несмотря на всю свою тревогу, я понимал, как смешон: хорош главнокомандующий, который не может отдать приказ войскам, потому что потерял свисток! Я мог бы крикнуть: «Прекратить огонь!» И даже Мьетта и Кати во въездной башне услышали бы меня. Но нет, сам не знаю почему, я считал в эту минуту очень важным делать все по правилам.

Наконец я нашел эту бесценную реликвию. Ничего таинственного: она оказалась там, куда я ее положил, в нагрудном кармане рубашки. Я дал три коротких свистка с перерывом в несколько секунд, и наши ружья наконец умолкли.

Однако, как видно, трель моего свистка отрезвила воинственный пыл Вильмена, потому что с крепостной стены, где я лежал скорчившись, я услышал, как он зарычал на своих людей:

— По кому стреляете, дурачье!

После чего неистовая пальба с обеих сторон сменилась тишиной. Сказать «могильной тишиной» было бы преувеличением, потому что потерь ни у них, ни у нас не было. Первая часть боя разрешилась фарсом, и обе стороны притаились. У нас не было охоты выходить из Мальвиля навстречу врагу, а у врага — ни малейшего желания лезть под пули, приблизившись к пролому метр пятьдесят в диаметре.

Того, что произошло потом, сам я не видел — мне рассказали об этом бойцы нашего наружного отряда.

Эрве и Морис были в отчаянии. При сооружении землянки мы допустили ошибку. Из землянки идущие по дороге в Мальвиль были хорошо видны с фланга при том условии, если они шли во весь рост. Но стоило им залечь — а в данном случае так и произошло, — и они пропадали из глаз. Поросший травой откос дороги полностью их скрывал. Стало быть, Эрве и Морис стрелять не могли. Но если бы даже враги поднялись с земли, наши новички не знали, открывать ли огонь, потому что винтовка Колена молчала.

Зато у Колена позиция оказалась превосходная. Он стоял лицом к Мальвилю, и перед ним открывался весь подъем дороги до самого палисада. Он отлично видел врагов, лежавших ничком у скалы. И когда, услышав мой свист, Вильмен приподнялся на локте и крикнул: «По кому стреляете, дурачье?» — Колен по описанию Эрве узнал его бритую белобрысую голову.

Колен решил убить Вильмена. Мысль сама по себе недурна. Но когда впоследствии Колен, улыбаясь своей лукавой улыбкой, рассказал нам, как он взялся за дело, все мы задним числом ужаснулись.

Колену и в голову не пришло воспользоваться винтовкой. Скорее от желания осуществить свой замысел — без шума и дыма «нагнать на врага страху» — он решил пустить в дело лук.

Колен был мал ростом, зато лук — большой, а в окопчике было тесно. Он понял, что в «этой крысиной норе» ему не удастся натянуть тетиву. Подумаешь, беда! Он покинул свое убежище (оставив там винтовку), прополз метра три, сжимая в руке лук, и, укрывшись за толстым обгорелым стволом каштана, для большего удобства встал на ноги! Во весь рост! И преспокойно нацелился в спину Вильмену.

На беду, Вильмен обернулся, чтобы отдать какоето приказание, и стрела, не задев его, вонзилась в спину человека, лежавшего с ним рядом, — это был, надо полагать, подносчик снарядов, Колен видел, как он выронил из рук два-три небольших снаряда и они прокатились несколько метров под уклон. Раненый с диким воплем сначала выпрямился во весь рост (в эту минуту его увидели и те двое, в землянке), пробежал, петляя по дороге, несколько метров и, весь изогнувшись, старался на бегу вытащить впившуюся ему в спину стрелу. Потом упал ничком и продолжал корчиться, судорожно цепляясь пальцами за землю.

Колену удалось осуществить свой план, но лишь частично. А Вильмен успел заметить, откуда вылетела стрела. И двенадцать винтовок, в том числе и Вильменова, разом пальнули в сторону каштана, за стволом которого распластался Колен, а он был лишен возможности стрелять в ответ, потому что винтовка находилась в трех метрах от него, да и луком он воспользоваться не мог, ведь лежа тетиву не натянешь.

Я слышал перестрелку с крепостной стены, но ничего не видел и не мог сообразить, кто в кого стреляет, потому что у бойцов нашего наружного отряда были такие же винтовки, что у противника. Меня терзала смертельная тревога: три винтовки наших друзей и дюжина винтовок Вильмена — бой неравный. Благодаря своему численному превосходству Вильмеи мог окружить наших. И мы ничем не могли им помочь, не покинув стен Мальвиля, а это было бы безумием.

Те, кто находился в землянке, по-прежнему не видели врага. Не видели они и Колена, вышедшего из своего укрытия, и не могли понять: почему это Вильмен так яростно обстреливает лес и почему молчит винтовка Колена. Ведь им было известно — по крайней мере Эрве это знал, потому что сам рыл окопчик вместе с Жаке, — что оттуда отлично просматривается дорога в Мальвиль.

Но особенно скверно на душе было, конечно, у главного действующего лица этой сцены. Он понимал, что надежд у него никаких. Он был совершенно один, безоружный, за обгорелым стволом каштана, в семидесяти метрах от врага, и все пути отступления были отрезаны круговым огнем. Он слышал, как вражеские пули с глухим стуком врезаются в ствол и как над самой его головой отлетают куски коры. Тогда он принял решение дождаться затишья и метнуться в окоп, который зиял перед ним в каких-нибудь трех метрах и где к стенке была аккуратно прислонена его винтовка. Но затишье не наступало, и пули, пролетавшие мимо ствола, зловеще и прицельно жужжали справа и слева от него. «В первый раз в жизни, — рассказывал потом Колен, — мне захотелось стать еще меньше ростом».

По словам пленных, Вильмен сначала здорово испугался, когда стрела Колена уложила его бойца, он понял, что у него в тылу засел противник. Но, видя, что противник не отвечает на стрельбу, догадался, что тот безоружен, и решил выкурить его из-за дерева. Он приказал двум ветеранам ползти к холму и обойти врага справа, пока четверо лучших его стрелков продолжали стрелять, не давая Колену подняться. Но не успели ветераны проползти и несколько метров, как Вильмен их окликнул.

— Погодите, — заявил он. — С этим парнем я разделаюсь сам.

Он встал. Должно быть, ему хотелось дешевым успехом восстановить свое влияние на ветеранов, потому что он чувствовал — взять Мальвиль будет не так-то легко.

Он встал, и, оттого что его люди по-прежнему лежали пластом на земле, фигура его сразу приобрела нечто героическое. Ухарской походкой, вразвалку, с пистолетом за поясом и винтовкой в руке он двинулся вниз по откосу, чтобы зайти Колену в тыл. На это не требовалось большой смелости — Колен на выстрелы не отвечал, а от наших пуль Вильмена защищал выступ скалы.

Эрве и Морис, не видевшие залегших солдат Вильмена, до этого не могли видеть и его самого, но, когда он встал и начал спускаться по дороге бесшумным, упругим шагом бывалого вояки, он стал для них превосходной мишенью. Эрве, все еще ждавший сигнала от Колена, следил за ним глазами (потом он отлично представлял нам, как тот шел), но не шевелился. Зато Морис, ненавидевший Вильмена холодной ненавистью, тотчас взял его на мушку, переводя дуло своего ствола, по мере того как тот беззаботно шествовал вниз по дороге, и, когда Вильмен остановился, он вскинул винтовку, прицелился и выстрелил.

Вильмен рухнул с размозженным черепом, убитый новобранцем, которого за месяц до того натаскивал в стрельбе стоя с упора. О Колене забыли, и он спрыгнул в свой окопчик. Там он схватил винтовку. И отсюда, надежно замаскированный и защищенный, начал стрелять. Стрелял он отлично, быстро и метко, двумя выстрелами уложил наповал двоих.

В несколько секунд обстановка изменилась. Жан Фейрак — пленные рассказали потом, что он отнюдь не рвался в поход на Мальвиль, — дал сигнал к отступлению. Именно к отступлению, а не к бегству. Посыпались градом пули, ударяясь о край окопа, где засел Колен, что вынудило его опустить голову, а когда он ее поднял, враг уже исчез, захватив с собой базуку, патроны и винтовки убитых.

Колен испустил победный совиный крик. Никогда еще крик совы так не ласкал моего слуха. Он извещал, что враг бежит и что Колен, во всяком случае, цел и невредим.

Приказав Тома открыть ворота, я так стремительно ринулся вниз по лестнице крепостной стены, что едва не упал — пришлось перемахнуть сразу через последние пять ступеней. Грузно приземлившись, я помчался к Родилке, за мной Мейсонье. Я крикнул ему через плечо:

— Бери Мелюзину!

На бегу я поставил курок на предохранитель и надел ружье через плечо. На мой голос из Родилки вышла Эвелина, ведя на поводу Моргану. Сам я схватил за уздечку Амаранту, но она пугливо шарахнулась. Я сразу взял себя в руки, заговорил с ней, стал ее оглаживать. Она покорно пошла за мной. Но, едва мы добрались до развалин палисада, она обнюхала их и стала как вкопанная, упершись в землю передними ногами, напружив шею, подняв голову и встряхивая светлой гривой.

Меня прошиб пот. Я хорошо знал упрямый нрав Амаранты!

Но к моему великому удивлению и столь же великому облегчению, Амаранта двинулась вперед, стоило мне раз-другой натянуть уздечку и прищелкнуть языком. А раз пошла Амаранта, две другие кобылы покорно последовали за ней.

Я едва успел насчитать четырех убитых и убедиться, что враг унес их винтовки, как на дорогу разом высыпали трое наших бойцов, сидевших в засаде. Красные, запыхавшиеся, измученные. Я расцеловался с ними, но обмениваться впечатлениями и нежничать было некогда. Мориса я подсадил на лошадь позади Мейсонье, помог Эрве, который был гораздо тяжелее своего товарища, усесться позади Колена и тут только заметил, что у Колена, кроме винтовки, за плечом еще и лук. Лук казался огромным по сравнению с нашим тщедушным Коленом и высоко вздымался над его головой.

— Оставь лук. Он будет тебе мешать в лесу!

— Ни за что на свете, — отозвался Колен, пунцовый от гордости.

Только сейчас я заметил, что мы забыли корды. Пришлось послать за ними — а время шло!

— Эвелина, ты поедешь с нами!

— Я?

— Будешь сторожить лошадей.

От счастья она даже окаменела. Я обхватил ее за талию, почти броском усадил на спину Амаранты, а сам вскочил в седло за ее спиной. Когда мы добрались до лесной тропинки, я оперся рукой на круп Амаранты, обернулся и тихо сказал Колену:

— Приглядывай за своим луком — мы пустим лошадей галопом.

— Будь спокоен, — заверил меня Колен, вид у него был донельзя воинственный и донельзя мужественный.

В ту минуту я еще не знал, какую роль он сыграл в бою, но по его виду догадался, что не последнюю.

Амаранту не выводили уже два дня. Упрашивать ее не приходится — она сама рада размять свои быстрые ноги. Я коленями ощущаю великолепную силу ее рывка, мой лоб обвевает свежим ветром скачки. Эвелина блаженствует, огражденная с обеих сторон барьером моих рук. Сидит она на лошади отлично, чуть придерживаясь за луку седла, и, когда я пригибаюсь вперед, чтобы не задеть за ветки, она чуть клонится под тяжестью моего тела и, отпустив луку, легонько кладет ладони на холку Амаранты. Лошадиная грива развевается на ветру, и волосы Эвелины, почти того же светлого оттенка, тоже развеваются и щекочут мне шею. Ни звука — только глухо и ритмично стучат о землю копыта да шуршат стегающие меня ветки, раздвигаемые на бегу Амарантой. Амаранта несется галопом, а за ней более тяжелой поступью — груз у них потяжелее — поспешают Моргана и Мелюзина. Две эти лошади, словно отлично налаженные машины. Амаранта не то, это огонь, играющая кровь, опьянение пространством. Я сливаюсь с ней воедино, я сам становлюсь лошадью, ее движения и моиодно, я поднимаюсь и опускаюсь в том же ритме, что и ее спина, а Эвелина с легкостью перышка движется в такт с нами. Мной овладевает неописуемое ощущение скорости, полноты жизни и силы. Чувствуя всем своим телом хрупкое тельце Эвелины, я скачу, — скачу, чтобы разгромить врага, отстоять Мальвиль, завоевать Ла-Рок. В это мгновение мне не страшны ни старость, ни смерть. Я скачу. И готов кричать от радости.

Заметив, что мы оторвались от двух других лошадей, я встревожился. Если они обнаружат, что потеряли из виду Амаранту, они выдадут нас своим ржаньем. На подъеме я пустил кобылу рысью. Это нелегко, ей хочется одного — по-прежнему взрывать податливую землю своими мощными копытами. На вершине холма тропинка сворачивает под прямым углом, и все ради того же, чтобы две другие лошади не потеряли из виду Амаранту, я останавливаюсь. Справа над моей головой вздымаются гигантские папоротники, и сквозь их кружевную листву я вначале вижу далеко внизу серую извилистую дорогу на Ла-Рок и вдруг замечаю, что на самом дальнем повороте цепочкой, но уже растянутой, по дороге движутся быстрым шагом люди Вильмена. У некоторых по две винтовки.

Подъехали Колен и Мейсонье, я знаком предложил им не шуметь и указал на группу внизу. Затаив дыхание, мы несколько секунд молча глядели сквозь папоротники на людей, которых нам предстояло убить.

Поставив Мелюзину бок о бок с Амарантой, Мейсонье наклонился ко мне и еле слышно шепнул:

— Их только семеро. Где восьмой?

— Верно. Я посчитал — семеро.

— Может, отстал?

Я снова пустил Амаранту вскачь, на сей раз манежным галопом. И долго не менял аллюра — во время остановки я заметил, что обе белые кобылы притомились. К тому же опьянение скачкой уже прошло. Победа перестала вызывать то беспредметно восторженное состояние духа, в котором и заключалась вся ее прелесть. Сейчас она приобрела облик несчастных, взмокших от пота людей, с трудом одолевающих дорогу.

Вот и последняя оставленная мной на тропинке веха. Я заметил ее лишь в ту секунду, когда оборвал нитку. Мы на месте.

— Эвелина, видишь вон ту небольшую прогалину? Там ты будешь сторожить лошадей.

— Всех трех? А можно связать их уздечками?

Я покачал головой. Обе лошади нагнали нас, четверо всадников спешились, я показал Колену и Мейсонье, как замотать уздечку на шее лошадей, чтобы они не запутались в ней ногами.

— Ты не будешь их привязывать? — удивился Мейсонье.

— Далеко они не уйдут. Они не оставят Амаранту, а ее будет держать Эвелина. Колен, покажи куда идти.

Они ушли, а я задержался, чтобы дать Эвелине совет: если Амаранта перестанет слушаться, надо сесть в седло и пустить ее шагом по кругу.

— Можно поцеловать тебя, Эмманюэль?

Я наклонился, и в ту же минуту Амаранта — это ее любимая игра — толкнула меня в спину. Я упал прямо на Эвелину, вернее, на собственные локти. Мы оба были так взволнованы, что даже не засмеялись. Я встал, Эвелина тоже. Она не выпускала из рук уздечку. Лицо ее даже повзрослело, такая на нем читалась тревога.

— Не убивай их, Эмманюэль, — тихо сказала она. — Ты же обещал в воззвании, что сохранишь им жизнь.

— Послушай, Эвелина, — сказал я, с трудом овладев своим голосом, — их восемь человек, вооружены они прекрасно. Если я увижу их и крикну: «Сдавайтесь!», вполне возможно, что они захотят сразиться с нами. А в сражении кто-нибудь из наших может быть ранен или убит. Ты хочешь, чтобы я пошел на этот риск?

Она поникла головой и не ответила. Я ушел, так и не поцеловав ее, но, отойдя на несколько шагов, обернулся и махнул ей рукой, и она тотчас ответила мне тем же. Она стояла на опушке, солнечные блики играли на ее волосах, за поясом висел кинжал — она казалась такой маленькой и такой хрупкой рядом с могучими нашими лошадьми, от крупов которых валил пар. При виде этой мирной картинки у меня сжалось сердце, с минуты на минуту мне предстояло дать сигнал к началу резни.

Наши ждали меня у спуска с откоса. Я напомнил приказ: не начинать стрельбы, пока я не дам продолжительного свистка. Прекращать стрельбу по трем коротким свисткам. Напомнил я и диспозицию. Деревья, к которым была прикреплена проволока с объявлением, находились примерно в центре прямого отрезка дороги. Наш с Коленом пост — в двадцати метрах впереди объявления: Колен по ту, я по другую сторону дороги. Мейсонье и Эрве в двадцати метрах позади объявления, Мейсонье по ту же сторону, что и я, Эрве — на противоположной.

Все было исполнено быстро и тихо. Ловушка захлопнулась. Обе стороны дороги находятся под нашим перекрестным огнем. Путь к отступлению отрезан. Вперед бежать невозможно.

Я поддерживал визуальную связь с Коленом, отделенным от меня только шириной дороги, при себе держал Мориса, чтобы в случае необходимости подать весть Мейсонье, который находился в сорока метрах ниже по спуску, а тот мог в свою очередь передать приказ через дорогу Эрве.

Мы ждали. Железная проволока, на которой висело мое воззвание, была невредима. У людей Вильмена не было клещей, чтобы ее перекусить, и на рассвете они прошли под ней. Через несколько минут они снова к ней приблизятся. И тут их встретит смерть. День безветренный. Мое объявление, неподвижное и неумолимое, преграждает им путь, ватманская бумага белеет на солнце. Будь у меня бинокль, я мог бы без труда разобрать написанные моей рукой буквы. Я подумал об Эвелине. И правда, в этом есть какая-то жестокая ирония — перебить людей Вильмена как мух под объявлением, обещающим сохранить им жизнь. Но одна из причин, почему мы должны их уничтожить, сама Эвелина. Разве можно забыть о том, что бы они натворили, доведись им «расквитаться» с Мальвилем?

Земля подо мной холодная, а солнце уже припекает голову, плечи и руки. Рядом со мной, локоть к локтю, лежит Морис. Он молчит и лежит неподвижно — у него и это получается хорошо. Никогда он не отяготит никого и ничем, даже своим присутствием. Мы примяли два мешавших нам кустика и молча ждем, наблюдая за шестьюдесятью метрами прямого участка дороги между двумя поворотами. У Колена обзор шире — он лежит по линии хорды ко второму повороту и, повернувшись, может видеть еще тридцать метров дороги, невидимые нам.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36