Тело человека, которого убил Римо, лежало на тротуаре. Полиция прибудет утром, подумал Римо. Кое-кто из окрестных жителей видел, как я его убил, значит, кто-то мог видеть и то, как убийцы или убийца выходил из дома миссис Мюллер. А если это была целая банда, то кто-то из них наверняка разболтал об этом.

Смит сообщил некоторые подробности о приборе, который они ищут, и о работе Герда Мюллера в Германии. О смерти старушки он сказал лишь одно: ее явно убили случайные люди.

— Эй, вы! — окликнул Римо какую-то толстуху, высунувшуюся из окна. Ее огромные шаровидные груди покоились на толстых черных скрещенных руках. — Вы здесь живете?

— Не. Я просто прихожу смотреть, как живут цветные.

— Я хочу заплатить за информацию.

— Брат, — сказала женщина глубоким гортанным голосом. — Такой человек всегда найдет друзей.

Римо протянул пятерку, деньги были приняты, и женщина спросила, где остальное. Римо поднес две стодолларовые бумажки к самому ее лицу. Она попыталась схватить деньги, но Римо опустил их и снова поднял, и ей показалось, будто деньги уже были у нее в руках, а потом на мгновение растаяли в воздухе. Это ее так удивило, что она попыталась еще раз. А потом еще.

— Как ты это делаешь? — спросила женщина.

— У меня есть чувство ритма, — ответил Римо.

— А что хочешь знать?

— Здесь жила одна старая женщина, белая женщина.

— Ага. Миссис Мюллер.

— Точно.

— Убили. Я знаю, это она, ты ее ищешь. Все спрашивают.

— Знаю, знаю. Но вы не видели никого, кто в тот день входил к ней в дом? Что говорят соседи?

— Ну, об этом меня уже спрашивали. Вот. Но я не дура. Ничего не сказала. Смешно — спрашивают, спрашивают, а это — простое убийство.

— Вы ее знали?

— Не. Белые редко выходят из дому. Только в безбожные часы.

— Безбожные часы? Это когда? — удивился Римо.

— Девять утра, — пояснила женщина.

— А вы не знаете, чей это район? Какой банды? Может, они знают больше. Я хорошо плачу.

— Хочешь знать, кто убил, белый мальчик?

— Именно этого я и хочу.

— "Лорды".

— Вы точно знаете?

— Все знают. «Лорды», это их улица. Они хозяева. Их участок. И тебя убьют, белый мальчик. Лучше зайди в дом. И твой смешной желтый приятель тоже.

Римо снова поднял деньги и на этот раз позволил женщине схватить их.

Но свой конец бумажек он не отпускал.

— А почему вы можете высовываться из окна, не боясь держать его открытым, и все такое? — спросил он.

— Я черная.

— Нет, — возразил Римо. — Шпану это не остановит. Они убивают любого, кто слабее их, и цвет кожи вас не спасет.

— Я черная, и я разнесу башку любому, — заявила женщина и достала из-под подоконника обрез охотничьего ружья. — Вот мой спаситель. Четыре года назад я одному отстрелила яйца. Валялся вон там на тротуаре и выл. А потом я еще плеснула ему в глаза щелока.

— Чего? — Римо не верил своим ушам.

— Кипящего. Лучшее средство. У меня все время горшок на плите. А белые — только посмотри на них! Не ведут себя так, как уважаемые люди. Я черная. Я говорю, как говорят на улице. Отстрелила яйца и — щелок в рожу, и с тех пор живу спокойно. А ты и твой смешной дружок — лучше зайдите на ночь. А то будешь сам, как тот белый, которого ты убил. Тут больше белых не осталось, как раньше. Нет, сэр.

— Спасибо, бабуля, но я рискну. Итак, «Лорды», вы говорите?

— "Саксонские Лорды".

— Еще раз спасибо.

— Полиция знает. Они знают, кто убил. Те, что забрали тело. Очень рано, я еще не встала. Они приехали и совершили варварство. Там, в переулке. Там раньше был переулок, а теперь нет. Дом снесли. Но тогда был переулок. А мальчишки — они еще не легли спать. И они ничего плохого не хотели. Они не знали, что полиция, думали — просто белые. А эти совершили жестокость и попали парню в руку. Вот варварство!

Римо не интересовали подробности акта варварства полиции по отношению к черному парню, пытавшемуся отнять у полицейского пистолет.

— А вы знаете, кто из полицейских знает того, кто убил старушку? — спросил он.

— Я не знаю легавых по имени. Не вожусь с ними. У меня нет наркотиков, нет притона.

— Спасибо, мэм, и приятного вам вечера.

— Ты симпатичный парень. Побереги шкуру, слышь?

Этот полицейский участок в Бронксе носил прозвище Форт Могикан. Окна его были забаррикадированы мешками с песком. Когда Римо подошел к зданию, из бокового переулка выехала патрульная машина с торчащими из окон «Калашниковыми» и с ручными гранатами на приборной доске.

Римо постучал в запертую дверь участка.

— Приходите утром, — раздался голос из-за двери.

— ФБР, — произнес Римо и перебрал пальцами пачку удостоверений, которую всегда носил с собой.

Он нашел удостоверение агента ФБР со своей фотографией и поднес его к глазку двери.

— Ну, ФБР, и чего ты хочешь?

— Хочу зайти и поговорить, — сказал Римо.

Чиун огляделся по сторонам с видимым презрением.

— Признаком цивилизованности, — сказал Чиун, — является то, как мало надо людям знать о средствах самозащиты.

— Тс-с-с, — зашипел Римо.

— С тобой кто-то есть?

— Да, — ответил Римо.

— Отойдите на пятьдесят ярдов, или мы откроем огонь.

— Я хочу поговорить с вами.

— Это полицейский участок города Нью-Йорка. Мы открываемся для посетителей только в девять утра.

— Я из ФБР.

— Тогда подключись к нашим телефонам из города.

— Я хочу поговорить с вами лично.

— Патруль вернулся благополучно?

— Патрульная машина, что ли?

— Да.

— Тогда да.

— Как вам удалось добраться сюда среди ночи?

— Нормально, — сказал Римо.

— У вас что, конвой?

— Никакого конвоя. Мы одни.

— Оглядитесь по сторонам. Никого вокруг нет? За вами никто не следит?

Римо огляделся по сторонам.

— Нет. Никого, — сообщил он.

— О'кей. Заходите. Только быстро.

Дверь приоткрылась, и Римо протиснулся в щель. Чиун — за ним.

— Что это за старик? Фокусник? Тогда ясно. Это он вас сюда доставил, — сказал полицейский.

Волосы у него были темные, а лицо избороздили морщины, наложенные возрастом и постоянным напряжением. Рука его лежала на рукоятке пистолета.

Его очень заинтересовало, что это за старик в странном одеянии. И не прячет ли он под одеждой оружие. Он решил, что старик — волшебник, иначе этим двоим не удалось бы живым добраться до Форта Могикан. Звали полицейского сержант Плескофф. Он получил звание сержанта за то, что за все время службы не выстрелил ни в одного так называемого «представителя Третьего мира». Он многое знал о преступлениях и преступниках. Он видел сотни ограблений и двадцать девять убийств. И был очень близок к тому, чтобы произвести свой первый в жизни арест.

Это был американский полисмен новой формации — не громила-расист с бульдожьим лицом и тяжелым подбородком, а человек, способный вести диалог с жителями. Своим подчиненным сержант Плескофф тоже нравился. Он следил за тем, чтобы их ведомости на жалованье всегда были в порядке, и не был одним из тех ограниченных, старомодных зануд-сержантов, которые, посылая вас на дежурство, в самом деле надеются, что вы не покинете пределов штата Нью-Йорк.

Сержант ждал, не выпуская Римо и Чиуна из поля обстрела двух пулеметов, установленных на столах возле двери.

Римо показал свое удостоверение.

— Вы, вероятно, не знаете, что тем домом на Уолтон-авеню занимается ЦРУ, — сообщил Плескофф.

— Я здесь не по поводу дома на Уолтон-авеню. Я здесь по поводу убитой женщины. Старой женщины. Белой женщины.

— Ну, это уж слишком! — сердито воскликнул Плескофф. — Приходишь в такой район и ожидаешь, что полицейский участок будет открыт среди ночи, да еще спрашиваешь насчет убийства какой-то старой белой женщины. Какой именно старой белой женщины?

— Старой белой женщины, которую привязали к кровати и замучили до смерти.

— Какой именно старой белой женщины, которую привязали к кровати и замучили до смерти? Ты что, думаешь, я гений и должен помнить всех белых, убитых на моем участке? У нас для этого есть компьютеры. Мы тебе не какие-нибудь старомодные полицейские, которые теряли хладнокровие только из-за того, что кого-то замучили до смерти.

Плескофф закурил сигарету. Зажигалка у него была золотая.

— Можно мне задать вопрос? Я знал на своем веку множество полицейских, — сказал Римо, — но ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из них разговаривал так, как вы. Чем вы тут занимаетесь?

— Мы пытаемся строить между полицией и местными жителями такие взаимоотношения, чтобы они отвечали чаяниям и стремлениям общины. И я могу гарантировать, что каждый сотрудник моего отделения отдает себе отчет в том, каковы чаяния представителей Третьего мира и как... Послушай, не стой перед дверью! Иногда они стреляют через глазок.

— Снаружи никого нет, — сказал Римо.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, — сказал Римо.

— Удивительно. В мире вообще много удивительного. На днях я видел странные узоры на бумаге. Знаешь, что это было? У человека на подушечках пальцев всегда есть какое-то количество жира, и если ты к чему-нибудь прикоснешься, то оставишь след. Похоже, как если бы Ренуар линейным способом изобразил суданскую скульптуру, — сказал Плескофф.

— Это называется отпечатки пальцев, — сообщил ему Римо.

— Я не читаю детективных романов, — заявил Плескофф. — Это расистская литература.

— Я слышал, вы в участке знаете, кто убил старую белую женщину, миссис Герд Мюллер с Уолтон-авеню.

— Уолтон-авеню? Тогда это либо «Саксонские Лорды», либо «Каменные шейхи Аллаха». У нас прекрасная программа взаимоотношений с людьми из Третьего мира. Мы не только пытаемся угадать их интересы, мы служим выразителями их интересов. У нас прекрасная образовательная программа, рассказывающая о многовековой эксплуатации и угнетении чернокожего населения. Но нам пришлось ее приостановить из-за Управления здравоохранения штата.

— А что они натворили? — поинтересовался Римо.

— Типичные белые расисты. О чем они думали? Объявили, что покупают человеческие глаза для какого-то банка органов. Разве они понимали, разве их заботило, какое воздействие это окажет на юных непосредственных представителей Третьего мира? Нет. Просто взяли и объявили, что будут платить за доставленные им человеческие глаза. Даже не потрудились упомянуть, что будут покупать глаза только умерших людей. И вот наша программа рухнула.

— Не понял, — сказал Римо.

— Лейтенант полиции, который читал лекцию о том, как белые всегда грабили черных, пришел сюда и принес пару глаз. Их швырнул ему в лицо чернокожий юноша, поверивший обещаниям Управления здравоохранения. Вся эта история сильно подпортила наши взаимоотношения с местным населением.

— Какая история? — продолжал недоумевать Римо.

— Управление здравоохранения в очередной раз обмануло Третий мир и ничего не заплатило за глаза. Гордый юный чернокожий афро-американский представитель Третьего мира безрассудно доверился белым и принес пару свежедобытых глаз, а медицинский центр унизил его, отказавшись их купить. Юноше сказали, что не платят за глаза, изъятые у живого человека. Представляете, до чего дошел расизм! Ничего удивительного, что чернокожее сообщество пришло в ярость.

Сержант Плескофф продолжал распространяться об угнетении Третьего мира и показал Римо компьютерную систему, благодаря которой эффективность работы на его участке была на двадцать процентов выше, чем где-либо еще в Нью-Йорке.

— Наш район находится на переднем крае борьбы с преступностью. Именно поэтому федеральное правительство выделило нам дополнительные ассигнования.

— И как конкретно вы боретесь? — спросил Римо, не заметивший вообще никакой борьбы.

— Во-первых, благодаря этим деньгам у нас теперь по всему району курсируют фургоны с фонограммами, в которых убедительно доказывается, что молодежь Третьего мира является жертвой угнетения и эксплуатации со стороны белых.

— Вы ведь белый, верно? — заметил Римо.

— Абсолютно, — подтвердил Плескофф. — И стыжусь этого. — Казалось, он гордится тем, что стыдится.

— Почему? Вы не виноваты в том, что вы белый. То же относится и к черным, — сказал Римо.

— И к прочим подобным низшим расам, — добавил Чиун, чтобы эти расисты американцы не вздумали смешивать свои низшие расы с высшей, то есть с желтой.

— Я стыжусь потому, что мы в огромном долгу перед великой черной расой. Послушай, — добавил Плескофф доверительно, — я ведь не знаю правильных ответов на все вопросы. Я простой полицейский. Я исполняю приказы. Есть люди поумнее меня. Я должен давать такие ответы, каких от меня ждут, — тогда я получу повышение. Если же, не дай Бог, я когда-нибудь пророню хоть слово о том, что приезд черной семьи в ваш квартал — это не милость Аллаха, то меня вышвырнут. Сам я живу в Аспене, штат Колорадо.

— Почему так далеко?

— Лишь бы подальше отсюда. Я бы поселился на Юге, да там все слишком переменилось после Гражданской войны, — сказал Плескофф. — Между нами, я всегда болел за повстанцев, когда смотрел фильмы о войне. Тебе не жалко, что мы победили?

— Я хочу знать, кто убил ту старую женщину, миссис Герд Мюллер, с Уолтон-авеню, — в который раз повторил Римо.

— А я и не знал, что ФБР занимается убийствами. Разве это дело общенационального масштаба?

— Да, это дело общенационального масштаба. Это самое важное дело за последние двести лет. Оно имеет отношение к вечным устоям нашего общества. Старые и слабые должны находиться под защитой молодых и сильных. До самого недавнего времени именно это считалось главным признаком цивилизованности. Может быть, мне платили именно за то, чтобы я защитил эту старую женщину. Может быть, те гроши, которые она доставала из своей сумочки, чтобы выплатить жалованье мне, тебе, — может быть, эти гроши как раз для того и были предназначены, чтобы ее убийца теперь не отделался беседой с психиатром, если случится невероятное и его арестуют. Может быть, эта старая белая женщина и есть та последняя капля, после которой народ Америки скажет, наконец: «Хватит!»

— Черт, это проникает в душу, — признался Плескофф. — Честно говоря, иногда мне и самому хочется защищать стариков. Но если ты полицейский в Нью-Йорке, ты не можешь делать все, что тебе вздумается.

Плескофф показал Римо гордость участка, главное оружие в широкомасштабной битве с преступностью, на которое федеральное правительство выделило семнадцать миллионов долларов. Это был компьютер ценой в четыре с половиной миллиона.

— И что он делает?

— Что делает? — с гордостью переспросил Плескофф. — Ты говоришь, что хочешь узнать об убийстве миссис Герд Мюллер?

Плескофф, мурлыча что-то себе под нос, нажал несколько клавиш. Машина выплюнула несколько белых карточек в металлический поддон. Они улеглись веером: двадцать карточек — двадцать смертей.

— Что ты так опечалился? — спросил Плескофф.

— Это все убитые в городе пожилые люди? — спросил Римо.

— Нет-нет, — заверил его Плескофф. — Это только Мюллеры. Если бы ты заказал Шварцев или Суини — тогда мы бы могли сыграть в бридж этими карточками. Римо отыскал карточки с именем миссис Мюллер и ее мужа.

— Убийство? Он тоже попал в список убитых? — спросил он сержанта.

Плескофф взглянул на карточку и пожал плечами.

— А, понятно. Иногда приходится иметь дело с этим устаревшим подходом, когда, говоря об убийстве, люди пользуются такими старомодными понятиями, как жертва, преступление, убийца. Знаешь, эта старая логика: преступник совершает преступление, хватайте преступника. Эта старая, чисто животная, безответственная реакция, которая часто приводит к таким жестокостям, как бесчинства полиции.

— Что вы имеете в виду? — спросил Римо.

— Я имею в виду, что этот полицейский, этот расист и реакционер, наплевав на интересы Управления полиции и своего участка, неправомерно классифицировал смерть Герда Мюллера как убийство. А это был сердечный приступ.

— Так мне говорили, — сказал Римо. — И так я думал.

— Так думали все, кроме этого расиста. Это был сердечный приступ, вызванный проникновением ножа в сердце. Но ведь ты же знаешь, какое отсталое мышление у этих старомодных полицейских-ирландцев. К счастью, теперь они организовали свой профсоюз и он взялся их просвещать. Нынче они не так часто срываются. Разве только по решению профсоюза.

— Знаете что? — вдруг сказал Римо. — В очень скором времени вам придется опознать преступника. Сейчас вы отведете меня к «Саксонским Лордам». И вы опознаете убийцу.

— Ты не можешь заставить меня это сделать. Я нью-йоркский полисмен. У нашего профсоюза очень твердые правила, и я их придерживаюсь.

Римо сжал мочку правого уха сержанта и повернул. Сержанту стало больно. Лицо его исказила гримаса, похожая на улыбку. Потом он заплакал.

Крупные слезы выступили у него на глазах.

— За нападение на полицейского полагается суровое наказание, — задыхаясь, произнес он.

— Обещаю, что когда среди этих останков города я отыщу настоящего полицейского, то не стану на него нападать.

Римо потащил рыдающего сержанта к выходу из здания участка. Полицейские возле пулеметов пригрозили, что будут стрелять. На этот раз у них были для этого законные основания.

— Ты думаешь, что напал на рядового гражданина?! — орал один из них. — Это полицейский, а значит, ты совершаешь преступление. За кого ты его принимаешь? Что это — раввин или пастор? Это полицейский. Закон гарантирует безопасность полицейских.

Римо заметил, как на синих брюках сержанта расплылось темное пятно.

Нью-йоркский полицейский с ужасом понял, что сейчас ему придется пройти по улице после наступления темноты.

Ночь принесла прохладу. Едва они вышли из здания, дверь захлопнулась, и ее заперли изнутри.

— О Боже, что я сделал? В чем я провинился? — стонал сержант Плескофф.

Чиун хихикнул и сказал Римо по-корейски, что он пытается побороть волну, вместо того чтобы плыть вместе с ней.

— Если я утону, то не один, папочка, мрачно ответил Римо.