Нарышкин. Есть и у нас тут в Малой Коломне гадальщица…
      Валуев. Девятнадесятый век! Девятнадесятый век! Чертовщина везде завелась…
      Щербатова. Вы, господа, ни во что не верите, у вас нынче все — «натура, натура». А мне бы хоть одним глазком заглянуть на тот свет, что там такое? L’inconnu est si seduisant!
      Голицын. Когда умрем, сударыня, времени будет довольно на неосязаемость, душеньки наши набродятся досыта. А пока живы, милее нам здешние «Душеньки».
      Щербатова. Ну вас, шалун, отстаньте…
      Гоф-фурьеры вбегают из дверей справа, машут руками и шикают.
      Гоф-фурьеры. Его величество! Его величество!
      Все становятся в ряд; дамы приседают, кавалеры кланяются. Музыка играет марш. Павел, под руку с кн. Анной Гагариной, проходит через толпу, едва отвечая на поклоны, и садится рядом с Анной в нише под статуей Флоры.
      Павел. Аннушка, моя улыбочка…
      Хочет взять руку Анны.
      Анна. Не надо, не надо, государь, — увидят…
      Павел. Пусть видят! Я ничего не вижу, не слышу, не чувствую, кроме тебя. Ты осчастливила жизнь мою. Только ты, достойнейшая из женщин, могла влить кроткие чувствования в сердце мое, только при взоре твоем родились в нем добродетели, как цветы рождаются при майском солнце. Я хотел бы здесь, у ног твоих, Анна…
      Анна. Ради Бога, ваше величество! Государыня смотрит…
      Павел. Аннушка, моя улыбочка, отчего ты такая грустная? О чем думаешь?..
      Анна. Я думаю… Ах нет, простите, ваше величество… Я не умею. Я только хотела бы, чтобы все знали вас, как я… Но никто не знает. А я не умею… Глупая, глупая… Простите, я не так…
      Павел. Так. Аннушка! (Торжественно, поднимая руку и глаза к небу.) Благодарю, сударыня, благодарю… за эти слова… Знайте, что я, умирая, думать буду о вас!..
      Анна. П?влушка, миленький…
      Павел. Ах, если бы ты знала, как я счастлив, Анна, и как желал бы сделать всех счастливыми! Каждого к сердцу прижать и сказать: чувствуешь ли, что сердце это бьется для тебя? Но оно не билось бы, если бы не Анна… Да нет, я тоже не умею… тоже глупый, как ты… Ну и будем вместе глупыми!..
      Нарышкин (тихо указывая на Павла и Анну). Голубки воркуют!
      Головкин. А у княгини-то платье — из алого бархату, точно из царского пурпура.
      Голицын. Субретка в пурпуре!
      Нарышкин. Будь поумнее, под башмаком бы его держала.
      Головкин. И башмаком бы в него кидала, как, помните, Катька Нелидова.
      Мария Федоровна и Пален говорят в стороне тихо.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Aber um Gottes willen, mein lieber Петр Алексеевич, неужели возможно?..
      Пален. В России, ваше величество, все возможно. Да вот сами изволите видеть: в «Ведомостях» пишут. (Читает.) «Российский император, желая положить конец войнам, уже одиннадцать лет Европу терзающим, намерен пригласить всех прочих государей на поединке сразиться».
      Мария Федоровна. Господи, Господи! На чем же они сражаться будут?
      Пален. На мечах или копьях, что ли, как рыцари, бывало, на турнирах.
      Мария Федоровна. Рыцари, турниры?.. Aber um Gottes willen, я ничего не понимаю!..
      Пален. И я, ваше величество…
      Павел (указывая на Марию Федоровну и Палена). А я знаю, о чем они судачат.
      Анна. О чем?
      Павел. Да уж знаю. Давай-ка их дразнить.
      Анна. Ах, нет, ради Бога! И без того ее величество…
      Павел. Надоело мне ее величество! Не в свое дело суется. Мозги куриные. Ей бы не императрицею быть, а институтской мадамой! (Вставая.) Пойдем же.
      Анна. Ну, зачем, зачем, Павлушка?..
      Павел. А затем, что весело, шалить хочется. Мы ведь с тобой глупенькие, а они умные, как же не подразнить их?
      Павел подходит к Марии Федоровне. За ним — Анна.
      Павел. Votre conversation, madame, me para?t bien anim?e. О чем беседовать изволите?
      Мария Федоровна (дергая потихоньку Палена за край мундира). О новом прожекте для Павловска, ваше величество: храм Розы без шипов…
      Павел. Только о Розе?
      Пален. Начали с Розы, а кончили…
      Павел. Шипами?
      Пален. Почти что так. Кончили вызовом, который вашему величеству угодно было сделать иностранным государям.
      Павел. Ага! Ну и как же вы о сем полагаете, сударыня?
      Мария Федоровна. Aber Paulchen, mem lieber Paulchen…
      Павел. Извольте говорить по-русски: вы — императрица российская. (Молчание.) Отвечайте же!
      Мария Федоровна. Ах, Боже мой, Боже мой… Я, право, не знаю, ваше величество… Мысли мои… so verwirrt!
      Павел. Ну, а вы, граф?
      Пален. В царствование императора Павла I Россия удивила Европу, сделавшись не покровительницею, а защитницею слабых против сильных, утесненных против утеснителей, верующих против нечестивцев. И сия истинно великая, истинно христианская мысль возникла в рыцарской душе вашего величества. Поединок же оный — всему делу венец, воскресение древнего рыцарства…
      Павел. Хотите быть моим секундантом, ваше сиятельство?
      Пален (целуя Павла в плечо). Недостоин, государь…
      Павел. Достойны, сударь, достойны. Вы меня поняли. Да, воскресение древнего рыцарства. Под стягом Мальтийского ордена соединим все дворянство Европы и крестовым походом пойдем против якобинской сволочи, отродия хамова!
      Пален. Помоги вам Бог, государь!
      Павел. Не имел и не имею цели иной, кроме Бога. И пусть меня Дон-Кишотом зовут — сей доблестный рыцарь не мог любить Дульцинею свою так, как я люблю человечество!.. Да вот беда — хитрить не умею и с господами-политиками частенько в дураках остаюсь. За то себя и казню: любил кататься, люби саночки возить. Справедливость требует сего. Не подданные за государей, а государи за подданных должны кровь свою проливать. И я первый на поединке оном пример покажу.
      Молчание.
      Павел. А господа политики с носом останутся. Меня думали за нос водить, но, к несчастью для них, у меня нос курнос. (Проводя по лицу рукой.) Ухватиться не за что!..
      Молчание.
      Павел (быстро оборачиваясь и подходя к Анне, напевает).
      Quand pour le grande voyage
      Margot plia bagage,
      Des cloches du village
      J’entendis la le?on:
      Din-di, din-don.
      Анна (тихо). Перестань, П?влушка, ради Бога!
      Павел. А что?.. Ну, не буду, не буду. Уж очень мне сегодня весело, — так бы и запрыгал, завертелся на одной ножке, император всероссийский, как шалунишка маленький. (Помолчав.) Приметил я, что, когда сей род веселости найдет на меня, то всегда перед печалью.
      Покинешь матерню утробу —
      Твой первый глас есть горький стон;
      И отходя отсель ко гробу,
      Отходишь ты, стеня, и вон.
      Стон и смех, смех и стон. Din-don! din-don!
      Мария Федоровна (тихо Палену). Aber um Gottes willen, что с ним такое? Боже мой, Боже… я ничего не понимаю… Пожалуйста, граф, успокойте, развлеките его…
      Пален (подойдя к Павлу). Ваше величество, курьер из Парижа, от господина первого консула, генерала Бонапарта.
      Павел. Принять, принять!
      Адмирал Кушелев подходит к Павлу.
      Павел. Наидружественнейшие сантименты господина первого консула… (К Кушелеву.) А ты что, братец, головой качаешь?
      Кушелев. Помилуйте, ваше величество, какое же дружество самодержца всероссийского, помазанника Божьего, с оным Бонапартом, проходимцем без роду, без племени, выскочкой, говорят, из той же якобинской сволочи?
      Павел. Да ведь и меня, сударь, «якобинцем на троне» зовут.
      Кушелев. Клеветники токмо и персональные оскорбители…
      Павел. Нет, отчего же? По мне пусть так: представьте, господа якобинцы, что у меня красная шапка, что я ваш главный начальник — и слушайтесь меня…
      Входит курьер Башилов.
      Башилов (став на колени и целуя руку Павла). Здравия желаю, ваше величество! От господина первого консула.
      Подает письмо.
      Павел (читает сперва про себя, потом вслух). «La Russie et la France en tenant aux deux extr?mit?s du globe, sont faites pour le dominer». Да, Россия и Франция должны мир пополам разделить. А генерала Бонапарта законным государем мы признать готовы. Нам все равно, кто — только бы государь законный. Угомонились господа французы — и слава Богу! А ведь давно ли, как некий исполин беснующийся, терзая собственную свою утробу и с остервенением кидаясь на других, наводило ужас на Европу сие издыхающее ныне богомерзкое правление. (Башилову.) Ну, а теперь что, как у вас в Париже?
      Башилов. Государь, чувствования благоговейные к священной особе вашего императорского…
      Павел. Нет, попросту, братец, — не бойся, говори попросту — как тебе показался Париж?
      Башилов по знаку Павла встает.
      Башилов. Сказать правду, ваше величество, показался мне Париж большим котлом, в котором что-то скверное кипит. Народ все еще — зверь неистовый. И везде надписи, омерзение вселяющие: «Вольность, Равенство, Братство». Церкви пусты, а кабаки да театры битком набиты. Господин первый консул между двух шеренг солдат ходит в Оперу, ложа запирается замками, как тюрьма. Во время Декад — пребольшие парады; сим публичным образом показуется гражданам: «Вот я вас, только пикни!» В годовщину революции праздник устроили на полмиллиона народа. Ночью фейерверки и транспаранты вольности горели всюду, но никто уже не кричал: «Да здравствует вольность!» — а все кричали: «Да здравствует Бонапарт!»
      Павел. Молодец! Так их и надо. Завтра же, сударь, назад в Париж с ответом. Уповаем, что в союзе с господином первым консулом, даруя мир всему миру, восстановителями будем потрясенных тронов и оскверненных алтарей… (Кушелеву.) А ты что, сударь, опять куксишься?
      Кушелев. Ваше величество, союз с народом безбожным и буйственным, антихристова духа исполненным…
      Павел. Заладила сорока Якова! Говорят же тебе, господа французы образумились.
      Кушелев. Образумились, нет ли, что нам до них? Россия — первая держава в мире. Когда все другие народы мятутся, пребывает отечество наше покойно, десницею Божьей хранимое. Да не дерзают же равняться с нами оные державы, мыльным пузырям подобные.
      Где, где не слышно имя Россов?
      Как буря, мир они прошли;
      В сто лет победных сто колоссов
      Во всех краях им возросли.
      А тебе, государь-батюшка, победителю Зверя Антихриста — осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне!
      Павел. За патриотические расположения ваши, сударь, спасибо. А насчет Антихриста не бойся, братец, в обиду не дам!
      Патер Грубер подходит к Павлу.
      Павел. А, святый отче, Ad-majorem-Dei-gloriam, ты откуда?
      Павел и Грубер, разговаривая, отходят в сторону.
      Мария Федоровна (тихо Палену). Зачем пропустили этого патера? Cela ne convient pas.
      Пален. Да ведь он, ваше величество, и без пропуска всюду пролезает.
      Головкин. Втируша!
      Мария Федоровна. И о чем это он с государем все шепчется?
      Пален. Должно быть, опять оный прожект о воссоединении церквей.
      Мария Федоровна. Какое лицо!..
      Пален. Да, рожа скверная: как его ни встретишь — быть худу.
      Нарышкин. Зато на все руки мастер: шоколад варит, зубы лечит, фарфор склеивает, церкви соединяет…
      Голицын. Новый Калиостро!
      Головкин. Черт в рясе!
      Нарышкин. Господа иезуиты все таковы.
      Голицын. И с чего они к нам налетели, черные вороны?
      Грубер (следуя за Павлом). Ваше величество, в прожекте моем…
      Павел. Надоел ты мне, братец, со своим прожектом хуже горькой редьки. Отстань!
      Грубер. В Писании сказано: един Пастырь, едино стадо. — Когда соединится власть Кесаря, Самодержца Российского с властью Первосвященника Римского — земное с небесным…
      Павел. Отстань, говорю, ну тебя, брысь!..
      Грубер. Одно только словечко, государь, одно словечко — и его святейшество сам приедет в Петербург…
      Павел. Вот привязался! Ну, на что мне твой папа?
      Грубер. Ваше величество, папа — глава церкви…
      Павел. Врешь! Не папа, а я. Превыше всех пап, царь и папа вместе, Кесарь и Первосвященник — я, я, я один во всей вселенной!.. Видал ли ты меня в далматике?
      Грубер. Не имел счастья, государь!
      Павел. Иван! Иван!
      Кутайсов подбегает к Павлу.
      Кутайсов. Здесь, ваше величество!
      Павел. Сбегай-ка, братец, живее, принеси далматик, знаешь, тот новый, ненадеванный. Кстати ж примерю.
      Кутайсов. Слушаю-с, ваше величество!
      Кутайсов уходит.
      Павел. Подобие саккоса архиерейского, древних императоров восточных одеяние, знаменует оный далматик царесвященство таинственное, по чину Мельхиседекову… Как о сем в Откровении-то, помнишь, Григорий Григорьевич?
      Кушелев. Жена, облеченная в солнце, родила Младенца мужеского пола, коему надлежит пасти все народы жезлом железным.
      Павел. Ну вот, вот, оно самое. Жена — церковь православная, а младенец — царь самодержавный. Се тайна великая. Никто ее не знает, никто, кроме меня!
      Кутайсов входит, неся далматик. Павел надевает его перед зеркалом.
      Павел. Погляди-ка, Иван, сзади как?
      Кутайсов. Сзади хорошо, ваше величество, а с боков будто складочки.
      Анна (тихо). Павлушка, миленький, как можно здесь, при всех?.. Смеяться будут…
      Павел (тихо). Пусть. Когда в багряницу облекали Господа, тоже смеялись. (Груберу.) Ну что, отче, видишь?
      Грубер. Вижу, государь.
      Павел. И разумеешь?
      Грубер. Разумею.
      Павел (с внезапным гневом). Да что это, каких мне зеркал понавесили? Куда ни посмотрюсь — лицо все накриво… точно шею свернули… Тьфу!
      Кутайсов (бросаясь к зеркалу). Помутнело, должно быть, стеклышко, заиндевело. Вытереть надо суконочкой.
      Павел. Оставь! Пойдем в тронную — там лучше зеркало.
      Павел, Анна, Грубер и Кутайсов уходят.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Aber um Gottes willen, что же это такое, Петр Алексеевич? Поединок… Бонапарт… папа… далматик… царь-священник… Боже мой, Боже мой, я ничего не понимаю!..
      Пален. И я, ваше величество! Спросить бы Роджерсона, что ли?
      Мария Федоровна. Роджерсона? Лейб-медика? Зачем? Что такое? Граф, граф… неужели вы думаете?..
      Пален молча разводит руками; Мария Федоровна также молча всплескивает руками.
      Александр (Константину). Что ты?
      Константин (прячась за колонну и трясясь от хохота). — О-хо-хо!.. Моченьки нет… лопну… Как он тут, Саша… в далматике-то, перед зеркалом. Поверх мундира, да ряса поповская… Бал-маскарад… Обезьяна… обезьяна в рясе… И лицо накриво… шею свернули… О-хо-хо!..
      Александр. Перестань, Костя! Не смешно, а страшно…
      Константин. Страшно, да… и смешно. Как во сне…
      Головкин. А туман-то, туман, господа, посмотрите. Что это будет?..
      Голицын. Того и гляди, подымемся вместе с туманом и разлетимся…
      Елизавета. Привидения! Привидения!
      Стук барабана, военные сигналы.
      Нарышкин. Господа, слышите?
      Голицын. Что такое?
      Головкин. Барабан?
      Нарышкин. Да, барабан, рожки, трубы… Что за диво? Ведь зорю давно уже пробили.
      Голицын. Да это тревога!
      Вбегают гоф-фурьеры.
      Гоф-фурьеры (Палену). Ваше сиятельство, тревога! Войска во дворце. Сюда идут!..
      Из дверей слева вбегает караульный офицер со шпагою наголо.
      Офицер. Где государь?
      Пален. Как вы смеете, сударь, в присутствии ее величества, со шпагою?..
      Офицер (в дверь). Ребята, за мной!
      Солдаты с ружьями наперевес кидаются в залу. Шум, крики, свалка. Слышатся отдельные голоса.
      Первый. Где государь? Где государь?
      Второй. Что случилось?
      Третий. Беда во дворце!
      Четвертый. Марш, марш! К знаменам!
      Пятый. Куда, черти, прете?
      Шестой. Пусти!
      Седьмой. Стой!
      Восьмой. Я тебя, сукин сын, в морду!
      Девятый. Бей! Бей! В штыки их, братцы, изменников!
      Женский визг.
      Задавили! Ой-ой! Помогите!..
      Ливен. Государыне дурно!
      Мария Федоровна. Бегите, бегите, господа! Спасайте императора! Paulchen, Paulchen!..
      Мария Федоровна падает в обморок. Входит Павел. За ним — Анна.
      Павел (в дверях). Что это?.. Что это?.. Бунт?..
      Офицер (солдатам). Стой, ребята! Государь.
      Павел. Смирно-о!
      Солдаты, взяв на караул, строятся. Шум стихает.
      Павел (Палену). Скажите же, сударь, на милость, что это? Как осмелились?..
      Пален. Не могу знать, ваше величество! Должно быть, опять тревога фальшивая, как тогда, в Павловске, от рожка почтового, и здесь, в Петербурге, от бочки пустой…
      Павел. Сами вы, сударь, бочка пустая!.. (Наступая на солдат.) Палок! Плетей! Шпицрутенов! Я вас всех!..
      Анна (бросаясь к Павлу). Государь!
      Павел. Нет, нет, княгиня, оставьте!.. Вы не знаете…
      Анна (тихо). Знаю, Павлушка, знаю, миленький, — верные все. Разве не видишь, как испугались?..
      Павел. Испугались? (Старому гренадеру.) Чего испугались?
      Гренадер. Так точно, ваше величество, дюже испугались.
      Павел. Да чего же, дураки?
      Гренадер. Беда, думали, во дворце. На дворе туман, зги не видать. А тут за гауптвахтой тревогу забили, да кто-то из ребят как крикнет: «Беда во дворце!» — так сразу и кинулись. Сами не рады. Черт, видно, попутал, померещилось…
      Павел. Ах, дураки, дураки! Ну, что с вами делать?..
      Анна (тихо). Прости, Павлушка!
      Павел. Точно ли нет между вами изменников?
      Гренадер. Государь-батюшка, все слуги верные. Повелеть изволь — умрем за тебя!
      Солдаты. Умрем! Умрем!
      Павел. Ну, Бог с вами, прощаю.
      Гренадер (становясь на колени). Отец ты наш, милостивец! Пошли тебе, Господи! (Крестясь, целует ноги Павла.)
      Павел. Что ты, что ты, старик? Этакий бравый солдат, а плачет, как баба.
      Солдаты (окружая Павла и становясь на колени). Государь-батюшка, родимый! Благослови тебя, Господи!
      Нарышкин, Головкин и Голицын говорят в стороне тихо.
      Нарышкин. Посмотрите-ка, что с ними делается!
      Головкин. Точно влюбленные.
      Голицын. Как на икону крестятся.
      Головкин. Царь-священник.
      Нарышкин. Не человек, а Бог.
      Анна (тихо). Видишь, Павлушка, как они тебя любят!
      Павел. Да, любят. Вот бы на что поглядеть господам якобинцам — узнали бы, что крепко сижу на престоле. (Солдатам.) Спасибо, ребятушки!
      Солдаты. Рады стараться, ваше величество! Ура! Ура!
      Кушелев (становясь на колени). Осанна в вышних! Благословен Грядый во имя Господне!
      Павел (подымая глаза к небу). Не нам, не нам, а имени твоему, Господи!
      Елизавета (тихо Александру). Какая мерзость!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ