О. Мисаил (обнимая и благословляя Димитрия). Ну, с Богом, Гришенька… тьфу! Митенька… Димитрий Иванович, государь наш, батюшка, храни тебя Господь и Матерь Пречистая!
      Димитрий выходит из шатра, садится на лошадь и скачет в бой, под развевающейся зеленого шелка хоругвью, с такими же, как на шатре, двуглавыми орлом и Деисуом.
      Мимо проходят войска Польские гусары, в леопардовых шкурах вместо плащей, с длинными, воткнутыми у седельной луки, по земле волочащимися пиками и прикрепленными к седлам огромными белыми, точно лебедиными, крыльями, когда скачут гусары в пороховом дыму, то кажется, огромные белые птицы летят.
      Пешие московские ратники в простых кафтанах-однорядках, серых, с красной и желтой опушкой, в острых стальных шишаках, с кольчатой, от сабельных ударов затылок и шею закрывающей сеткою-барминзей, с ружьями-пищалями, такими тяжелыми, что для стрельбы кладут их на четырехногие рогатки-подсошники.
      Казаки, в широких, красного сукна шароварах, в черных кипреях и смушковых шапках, с копьями и самопалами.
      Дикие, на диких конях, калмыки и башкиры, с луками и стрелами, напитанными ядами, более чем пули смертные.
      Слишком для коней тяжелые, в мокром снегу увязающие пушки медленно тащат волы.
      (Все это должно казаться нынешнему зрителю игрушечным, как оловянные солдатики).
      В стане Московцев, крепостная засека, на холме над Десною. Земляные насыпи с плетнями, обломами, валами и раскатами. Пушки разных калибров: фальконеты, длинные, тонкие, толстые, короткие мортиры, средние шведки-змеевики и единороги цесарские. Горки чугунных ядер, гранат и картечи.
      Маржарет (французский капитан). Не voyes donc, l'action s'engage sur les arri?res de l'ennemi, tout pr?s de la Diesna. Le moment est propose! (Пушкарям, указывая на одну из мортир). Faites avancer votre fameuse Treskotouh! Салтыков (воевода). Трескотуху, ребята, выкатывай!
      Туренин (тоже воевода). По чем будем палить?
      Салтыков. По реке. Лед взломаем, вскроется река, пойдет, и войско как ножом разрежет, — тыл от головы отхватит.
      Туренин. Да ведь и себя разрежем. Что за дурь!
      Вальтер Розен (немецкий капитан). Ja, mein gn?diger Herr, Sie haben recht. (На ломаном русском языке). Дура, дура большой! Мы говориль на воен совет, но ваш воевод не слушат, хочет на свой Manier.
      Два десятка младших пушкарей, под начальством старого Кузькина, выкатывают на вал мортиру Трескотуху.
      Кузькин. Бить куда велишь, государь?
      Салтыков. В реку, вон под тот мысок!
      Кузькин (возится долго, щурясь подслеповатыми глазами, берет прицел, кончив, гладит мортиру ладонью, похлопывает ласково, как всадник доброго коня) Ну-ка, царю послужи, бухни-ухни, тресни, Трескотуха, матушка!
      Подносит фитиль к заправке и ждет приказа.
      Салтыков. Пли!
      Маржарет. Feu!
      Розен. Feuer!
      Кузькин сует фитиль, но Трескотуха не палит.
      Маржарет. Sacrebleu! Elle ne veut donc pas faire feu, votre Treskotouh!
      Розен. Дура, дура большой!
      Салтыков. Что ж она, отчего не палит?
      Кузькин (почесывая затылок). А Бог ее знает! Порох, что ли, подмок, аль так, маленько заартачилась. Ин с первого-то раза и не выпалит. С норовом, матушка. Ну, а зато уж как пойдет палить, как пойдет, страсть!
      Салтыков. Ну-ка, другую выкатывай. Барса, иль Поповну.
      Кузькин. Воля твоя, государь, а только тем против Трескотухи куда ж! Добрая пушка, заветная, при царе еще, Иван-Васильиче. Казань брала да Астрахань. Ну-ка, боярин, свеженького подсыпать дозволь, да с пошептом, я словцо такое знаю, — выпалит небось!
      Розен. Ach? Diesr Moskovien, Schafsk?pfe alle, verfluchtes Volk!
      Маржарет улыбается.
      На реке, в месте укромном, заслоненном от боя береговым выступом, казаки-запорожцы — есаул Поддубный, хорунжий Косолап, рядовые, Дятел, Матерой, Хлопко и другие, всего человек двадцать, сидя кругом, пьют пенник из бочонка с выбитым дном, отнятого у своей обозной бабы-торговки. Тут же с четырьмя окоченевшими, прямо как палки, торчащими ногами, лошаденка. В санях, под овчинным тулупом, лежит, точно спит, старая баба; только седая голова ее с черным на простреленном виске пятнышком видна из-под тулупа. А немного поодаль, под лисьей шубой, молодая девка, должно быть, старухина дочь, тела и лица ее не видать, видно только нога в высоком смазном сапоге и в шерстяном красном чулке под синею, в клочьях, юбкой, да голая по плечо, белая на оттепельно-сером снегу протянутая рука, да часть такой же белой девичьей груди с алою струйкою запекшейся крови, точно монистом из яхонтов.
      Косолап, (с благообразным, иконописным, смуглым лицом, с висячими седыми усами и длинным седым чубом, посвистывая и позвякивая, вместо бубенцов, двумя пустыми чарками, донышко о донышко):
      Уж ты, пьяница-пропойца, скажи.
      Что несешь ты под полою, покажи!
      Из корчмы иду я, братцы, удалой,
      А несу себе я гусли под полой!
      Ой, жги, жги, жги!
      пошла баба в три ноги!
      Поддубный (молодой, с красивым и наглым лицом, совсем пьяный, — заплетающимся языком). Пей, гуляй, православный народ! Мы доселева во тьме сидели, а теперь нам свет Господь показал, — буди здрав государь наш, Димитрий Иванович! «Я, говорит, не царем вам буду, а батькою! Всех, говорит, панов порешу, а чернь пожалуй. В царстве моем. говорит, ни богатых не будет, ни бедных, — все равны, по Евангелию!»
      Хлопко. Воля, значит, вольная, проси, душа, чего хочешь! Эх. любо и помирать не надо!
      Матерой. Боже сохрани царя нашего Димитрия Иваныча и подай ему на враги одоление!
      Дятел (придурковатый, с бегающими и любопытными глазками). А что, братцы, правду говорят, будто не прямой он царевич, а вор?
      Поддубный. А тебе какое дело? Вор так вор, про то знает панство, а нам была бы только нажива!
      Хлопко. Пенник да девки, и вся недолга.
      Ратник (молодой деревенский парень, с детски-простым лицом, войдя вниз по крутой тропинке с высокого берега). Что вы здесь, ребята, сидите? Там наших бьют, бегите скорей на подмогу!
      Косолап. А их разве мало?
      Ратник. Один на троих. Ляхи-то наших так в лоск и кладут!
      Косолап. Ну, ладно, авось, им Господь поможет, а нам и здесь хорошо. Ступай-ка и ты к нам, пей!
      Ратник (подойдя и вглядевшись в бабу и девку). А это что? Батюшки-святы! Бабка никак, наша обозная, да и девка с ней… Ах, грех какой! Что вы наделали, разбойники?
      Поддубный. А тебе что? Ты нам не поп, чтобы грехи считать. В руки не давалась девка, больно ершилась, — вот мы ее и уладили, да и бабку, чтобы не хныкала, утешили!
      Ратник. Нехристи вы, анафемы, окаянные!
      Поддубный. Чего лаешься, пес? (Вынув из за пояса пистоль и прицелившись). Глотку свинцом заткну, — и не пикнешь!
      Ратник убегает.
      Косолап.
      Уж ты, пьяница-пропойца, скажи.
      Что несешь ты под полою, покажи!
      Пушечное ядро шлепает в реку и ломает лед с оглушительным треском, гулом и грохотом, не очень близко от казаков, но с такою силою, что обдает их водяными брызгами, мокрым снегом, осколками льда.
      Более трезвые, вскочив, хотят бежать, более пьяные продолжают сидеть.
      Косолап. Чего, дураки, испугались? Видь, далече, не хватит до нас…
      Новое ядро, просвистев над их головами, падает почти рядом с ними и пробивает огромную во льду полынью. Вся ледяная поверхность под ними вдруг оседает, шатается, кренится и заливается водой, как в бурю корабельная палуба.
      Крики. Тонем, тонем, помогите!
      Одни бегут к берегу и проваливаются, тонут, другие, совсем пьяные, чуть-чуть побарахтавшись, идут, как ключ, ко дну — только смушковые шапки их на воде плавают. Мертвая баба, поднятая водою, зашевелилась под тулупом, точно живая, повернула к казакам седую голову и уставилась на них открытыми глазами, пристально; девка, как будто застыдившись, спрятала под шубку голую грудь.
      Ратник (глядя сверху). Так вам и надо, сукины дети, покарал Господь!
      Ядра за ядрами падают в реку. Лед все больше ломается, полыньи ширятся, и всю ледяную поверхность заливает вода. Льдины плавают. Кружатся, сталкиваются с треском, громоздятся и щетинятся стеклянно-прозрачными иглами. Грозно темнеет, взбухает, вздувается и кипит, как котел на огне, готовая вскрыться река.
      Бой на уцелевших местах продолжается, а на залитых — стихает.
      Кое-где река уже тронулась, как в весенний ледоход. Плавучие льдины-островки, там, где их много стеснилось, проходят медленно, а на открытых местах несутся быстро.
      На одной из них раненая лошадь издыхает, ворон сел ей на голову и, каркая, ждет, чтобы выклевать очи; на другой тощая, с видными под кожей ребрами, сука рвет зубами что-то кровавое, и еще на другой, плывущей медленно, два ратника, лях и русский, бьются насмерть, не замечая, что льдина под ними оседает все ниже и ниже, яростно сцепились, душат друг друга и режутся. Льдина вдруг покачнулась и ушла в воду совсем, и, крепко обнявшись, как братья, оба тонут.
      Димитрий (переехав по уцелевшему льду на тот берег, где замок, сидит на коне, окруженный отборной дружиной конных уланов). Вишь, жарят, дьяволы! Как бы вся река не тронулась! (Подъехавшему воеводе польскому). Пан Грешментарь, извольте разослать по всем тыловым дружинам гонцов, чтобы переправлялись живей, где лед еще уцелел.
      Митька (подъехав к Димитрию на взмыленной лошади). Батюшка-царевич, беда! Замок московцы берут, казаки разбежались, а ляхов мало, не выдержат…
      Димитрий. Где Марина?
      Митька. В замке.
      Димитрий. Эй, уланы, за мной!
      Скачут во весь опор. Горсть польских гайдуков, стоя на крыльце и в сенях осажденного замка, отбивается от множества наседающих Московцев и уже слабеет, отступает. Вдруг уланы, выскочив из лесу и вихрем налетев на Московцев, ударяют им в тыл. Рубятся саблями, режутся ножами, схватываются врукопашную.
      Хрущев (старый боярин, воевода Московцев, занося над головой Димитрия саблю). Дай-ка благословлю я тебя, сукин сын, свистун литовский!
      Митька стреляет из пистоля в Хрущева в упор. Тот падает с лошади. Московцы бегут.
      Крики (в замке). Огонь! Огонь! Горим! Спасите!
      Клубы дыма валят из разбитых окон замка. Димитрий кидается в сени.
      Митька (наверху, уже взбежав по лестнице). Скорей! Скорей! Дверь заперта!
      Димитрий, тоже взбежав, вышибает ударом ноги дверь в спальню, красные, в сером дыму, языки пламени лижут затлевшие балки потолка. Марина лежит на полу без чувств. Димитрий, схватив ее на руки, сбегает по лестнице в сени и на крыльцо. Здесь, на свежем воздухе, Марина приходит в себя. Накинув на нее гусарскую шубку, Димитрий усаживает ее с собой на коня и скачет к реке, где переправился давеча. Здесь пальба уже прекратилась, но лед взломан ядрами.
      Димитрий (улану-разведчику). Нет ли где переправы?
      Разведчик. Есть, у Козьего Брода.
      Димитрий. Сколько до него?
      Разведчик. С полчаса.
      Димитрий. Далече. Мне нужно в бой сейчас… Слушай, Марина, я здесь перейду, а тебя проводят хлопцы к Броду.
      Марина (прижимаясь к нему). Нет. С тобой, с тобой!
      Димитрий. Светик мой, сердце мое, ради Христа, поезжай!
      Марина плачет, прижимаясь к нему все крепче. Вдруг, соскочив с лошади, бежит к реке и сходит на лед. Димитрий — за нею, Митька тоже, захватив валявшийся на берегу обломок старой длинной казачьей пики.
      Марина (взяв Димитрия за руку). Пойдем, пойдем, я с тобой ничего не боюсь!
      Все трое идут по льду. Митька впереди щупает пикой лед. Хрупкое стекло под ними трещит и ломается иглисто-колючими звездами. Дух захватывает у смотрящих с берега, кинулись бы им на помощь, но помочь нельзя: чем больше людей, тем опаснее. А трое все дальше и дальше идут. Но, дойдя до середины реки, остановились, дальше нельзя: слишком тонок лед, и впереди полынья. Митька, заметив трещину, отделяющую льдину-островок, где они стоят, от сплошного льда, воткнул в него пику и хочет оттолкнуться, но не хватает силенки.
      Митька. Ну-ка, царевич, помоги!
      Димитрий. Что ты делаешь?
      Митька. А не стоять же тут век. Может, отчалим и доплывем до берега, — ведь вон, рукой подать.
      Марина. Митьке верь, сколько раз меня спасал!
      Димитрий помогает ему, кое-где рубит лед саблей и кое-где отталкивается пикой. Вдруг ледяной островок, отделившись, начинает двигаться, сначала медленно, потом все быстрей, и наконец, уносится вниз по течению, но, благодаря последнему сильному толчку Димитрия, не прямо, а вкось, так что, немного проплыв и зацепившись за идущую от берега ледяную косу, остановился.
      Три-четыре сажени отделяют их от берега. Там уже сбегаются люди, кричат, кидают им багры с веревками и сами кидаются в воду, вбивают колья, валят на лед солому и хворост, рубят доски, мостят на живую нитку мосток.
      Митька над всеми начальствует, смелый и ловкий, легкий, точно два за плечами его, на гусарском доломане, белых крылышка носят его по воздуху.
      Димитрий с Мариной сходят на берег. Садятся на коней и скачут в бой.
      Там, в бою, как бы два противоположных течения столкнулись в водовороте одни наступают, другие бегут.
      Крики. Беда! Беда! Царевич убит! — Утонул! Сгорел! — Пропали наши головушки! Беги, ребята, беги! — Куда вы, черти? Назад! Царевич жив, — Да нет же, убит! — Врут москали, чтобы вас напугать да побить! — Где же он? — Вон, скачет сюда! — Да здравствует царевич Димитрий! — Так я и знал! Нет, брат, шалишь: такой не пропадает, в огне не горит, в воде не тонет! — В бой, ребята, в бой! Все умрем за царевича! — Ну, теперь, Московцы, только держись! Бей их, еретиков, антихристов!
      Шум сражения. Ранние зимние сумерки, желтый туман. Мокрый, как будто теплый, снег. Глуше в тумане стук барабанов, ярче огонь оружейных и пушечных выстрелов.
      В стане Московцев, на невысоком кургане, откуда видно поле сражения. Салтыков и Туренин смотрят на него в подзорную трубу.
      Туренин. Что за диво? Наши как будто бегут…
      Салтыков. Что ты, боярин, типун тебе на язык, только что ляхи бежали…
      Туренин. Да, а теперь наши. Глянь-ка сам! Салтыков (смотрит, протирает стекла). Что такое? И впрямь, будто бегут…
      Туренин. Вишь, валом валят, да прямо сюда. Сейчас узнаем…
      Крики. Беда! Беда! — Царевич! Ляхи! Вот они! Вот они! — Беги, ребята, беги!
      Медленно плетется раненый, с повязкой на голове, старый сотник стрелецкой дружины.
      Туренин. Эй, братец, поди сюда! (Сотник подходит). С поля?
      Сотник. С поля, батюшка! (Указывая на голову). Вишь, с гостинчиком!
      Салтыков. Что там такое, скажи на милость?
      Сотник (махнув рукой). Шабаш! Вор одолел! Салтыков и Туренин (вместе). Вор? Да ведь он убит?
      Сотник. Нет. Жив. Давеча, как слух прошел, что убит, — ну, ляхи бежать, а как узнали, что жив, повернули назад, и точно бес в них вошел, так и крошат. (Оглянувшись на поле). А вот и он сам!
      Салтыков и Туренин (вместе). Где?
      Сотник. Глянь-ка там, у шатра, под царским стягом, — у нас же намедни отнял, сукин сын, — на белом коне гарцует… (хватаясь за голову). Ох, больно! Дозвольте государи…
      Туренин. Ступай, брат, ступай.
      Сотник уходит.
      Салтыков (смотрит в трубу). Он… а может не он. Ну-ка… ты посмотри, не узнаешь ли?
      Туренин (смотрит). Черт его знает, туман, не видать… (Быстро отняв трубу от глаз). Тьфу!
      Салтыков. Что ты?
      Туренин молча крестится.
      Салтыков. Да ты что такое?
      Туренин. Плохо дело, Васильич. Думали мы, что с человеком ратуем, а это…
      Салтыков. Кто же это?
      Туренин (шепотом, на ухо). Стень.
      Салтыков. Что ты, боярин, какая стень?
      Туренин. А какою морочит людей сила нечистая. (Салтыков тоже крестится). Коли из такой беды он выскочит, да нас же побьет, видно, сам черт за него. Что с ним сделаешь? Бей. Руби. Коли. — Не сгинет, — в огне не горит, в воде не тонет. До Москвы дойдет. — Борисову Царству, а может, и всей Руси конец.
      В стане Димитрия. Он сидит на коне, под царскою, зеленого шелка, хоругвью с черным двуглавым орлом и Деисусом. О. Мисаил держит ее над ним. Тут же Марина и Митька.
      Шум битвы стихает. Быстро темнеет, зажигаются огни. В красном отблеске их, на зелено-золотистом шелку хоругви, лицо Димитрия кажется святым ликом на иконе.
      Димитрий. Слава Отцу и Сыну и духу Святому! Мы победили! Ударить отбой! Довольно, ребята! Щадите русскую кровь! Отбой!
      Все. Слава царевичу Димитрию! Да живет царь Московский! Виват! Виват!
      О. Мисаил (громче всех). Благоверному великому государю нашему Димитрию Иванычу многая лета!
      Димитрий (обнажая саблю и указывая вдаль). На Москву!
      Все. На Москву! На Москву!