На заднем плане, как некий взрыв из красок и контуров, устремлялся ввысь кусок древнего Рима. По кирпичным стенам и аркам, по мраморным колоннам и пилястрам бил ослепительно белый свет юпитеров, от которого здания выступали рельефнее и резче, чем в натуре, а все окружающее тонуло в сумеречной мгле. Ближе ко мне тянулись переплеты увешанных проводами деревянных лесов, на которых и были укреплены эти огромные лампы; чуть дальше, где на стальных ходулях, где на подвижных кранах, располагалось множество кинокамер - сплошные глаза. А самое удивительное - на открытом пространстве перед городом стояла толпа, около тысячи человек, застывших в неподвижности и молчании, спиной ко мне. Они как завороженные слушали раскатистый голос одного-единственного человека, который стоял выше их, на колеснице, раскачиваясь и жестикулируя в центре светового пятна.
      Несомненно, это Катилина распалял древнеримский плебс. От неестественно белого света краски жгли мне глаза, так что пришлось отвернуться. В другое время это зрелище захватило бы меня; теперь же мною владела одна мысль: наконец-то я почти уверен, что лишь очень небольшое расстояние отделяет меня от Хьюго. Я стал пробираться в обход лесов, позади лучей света - так проходят позади водопада. Я не хотел, чтобы Хьюго первым меня заметил. По мере моего продвижения город, казалось, расступался и как на вертящейся сцене появлялись все новые улицы, храмы и осененные колоннами рынки. Я шел в каком-то забытьи, по самой кромке освещенного пространства, между каскадом ярких красок с одной стороны и мглистыми сумерками - с другой. Марс и тот казался заколдованным: скользящий призрак, чьи ноги плавно двигались, не касаясь земли. А голос оратора все звучал, изливая в непрерывном потоке страстный протест и призыв. Я начал улавливать слова. Он говорил: "Это, товарищи, и есть путь к избавлению от капитализма. Я не говорю, что это единственный путь, но я утверждаю, что лучшего пути нет". Я замер на месте. Как знать, марксизм, конечно, мог уже сейчас в корне изменить подход к древней истории, но все же это прозвучало странно. И тут меня озарило - оратор был не Катилина, а Лефти.
      Голос умолк, и толпа очнулась. Тихий ропот усилился до рева, эхом отдававшегося от фасадов искусственного города, люди кричали, аплодировали, оборачивались друг к другу. Тут и там среди них попадались римляне в тогах, но в большинстве это были, видимо, техники и монтеры в синих комбинезонах либо в рубашках без пиджаков. Потом из-за толпы появилось длинное полотнище, натянутое между двух шестов, и, когда несущие плакат немного повернули его, я разобрал написанные огромными буквами слова "ВОЗМОЖНОСТИ СОЦИАЛИЗМА". И в ту же минуту я увидел Хьюго.
      Он стоял один, немного в стороне от толпы, в ярком сиянии юпитеров, стоял на ступенях храма, на краю города, и через головы людей смотрел на Лефти. Свет падал на него с разных сторон, так что он не отбрасывал тени, и от белизны этого света лицо его казалось неестественно бледным, словно его намазали мелом. Он в задумчивости сжимал и разжимал руки - может быть, по инерции продолжал аплодировать. Я хорошо помнил эту его характерную позу - плечи ссутулились, шея вытянута вперед, глаза зорко бегают по сторонам, губы чуть шевелятся. Потом он стал кусать ногти. Я стоял как пригвожденный к месту. Лефти опять заговорил, и сейчас же вокруг его голоса сомкнулась глубокая тишина.
      Хьюго почувствовал мой взгляд и слегка повернулся в мою сторону. Нас разделяло каких-нибудь двадцать шагов. Я выступил из тени на свет, и он увидел меня. С минуту мы смотрели друг на друга. Я не улыбнулся, не двинулся с места. Мне казалось, что я смотрю на Хьюго из другого мира. Торжественная печаль опустилась между нами, как занавес, и мне уже не верилось, что он меня видит, до того явственно я видел его. Потом Хьюго с улыбкой поднял руку, и Марс начал рваться и тащить меня к нему. Тоска волной хлынула мне в сердце. После благородства молчания и разлуки слова. Какая пошлость! Я улыбнулся, как автомат, и попробовал что-нибудь прочесть в лице Хьюго. Что оно выражало? Дружелюбие, презрение, безразличие, досаду? Лицо было непроницаемо. Я поднялся по ступеням и стал рядом с ним.
      Хьюго закончил улыбку и приветственный жест не спеша, но и не слишком медленно и снова повернулся лицом к толпе. При этом он указал на Лефти, точно хотел сказать: "Нет, вы только послушайте!"
      - Хьюго! - сказал я вполголоса.
      - Ш-ш!
      - Хьюго, мне нужно с вами поговорить. Куда нам можно пойти?
      - Ш-ш, - сказал Хьюго. - После. Я хочу послушать. Это колоссально. - Он искоса бросил на меня строгий взгляд и выразительно замахал руками. Лефти довел до конца длинный период, и по толпе пробежал негромкий ропот одобрения.
      - Хьюго, - сказал я громко и внушительно, - я должен вас предостеречь...
      Снова стало тихо. Хьюго укоризненно покачал головой, приложил палец к губам и приготовился слушать Лефти.
      Я продолжал, понизив голос, стараясь вбить каждое слово ему в уши:
      - Сэди вас обманывает, она...
      - Она всегда обманывает, - сказал Хьюго. - Прошу вас, Джейк, замолчите. Поговорим после.
      Мной овладело отчаяние. Я сел на ступеньку у ног Хьюго. Мистер Марс сел рядом со мной. Свет юпитеров впивался в мой левый глаз, голос Лефти колол мне голову, как шило.
      - Спросите себя, что вы по-настоящему цените, - говорил Лефти. - Вы помните поговорку: где достояние, там и сердце.
      Я вдруг почувствовал: все, что я делал за последнее время, лишено смысла. Анна уезжает в Америку, Сэди и Сэмми делают что хотят и ничто их не остановит, Мэдж обманута, я нашел Хьюго, а он не хочет со мной говорить. Не хватает еще, чтобы меня арестовали и посадили в тюрьму за кражу Марса. Я обнял его за шею, а он в ответ ласково лизнул меня за ухом.
      Лефти, как видно, завелся на добрый час. Он в самом деле был выдающимся оратором. Говорил он просто, но не сбивчиво. Речь его была цветиста и, однако, упорядочена, не лишена красот, но не лишена и силы. Хотя из всего сказанного им я мог впоследствии припомнить лишь несколько ключевых фраз, но в то время у меня создалось впечатление, что он развивает свои тезисы последовательно и логично. Он ухитрялся сочетать интимный тон народного проповедника с эффектной и зажигательной манерой трибуна. Речь его, окрыленная искренностью и душевным жаром, падала сверху, как копье, чистое и пронзающее. Тысяча человек слушала его, затаив дыхание, не отрывая от него глаз. Некоторое время я наблюдал за ними. Потом по краю толпы прошла легкая рябь. Напротив нас, позади оратора, стояло несколько щитов с лозунгами. И вот эти щиты начали тихонько покачиваться, как пробки на потревоженной поверхности пруда. В той стороне, что была ближе к главным воротам, кое-где произошли мелкие стычки. Но почти никто не оглянулся. Всеобщее внимание было приковано к Лефти.
      Я поднял голову и посмотрел на Хьюго. Он стоял словно в трансе. Я сидя повернулся вокруг своей оси, спиной к митингу, и заглянул в улицы искусственного города, которые от избытка света горели избытком красок. А дальше была чернота. Я вздохнул. Потом опять взглянул на Хьюго. Отчаяние уступило место злости, и я почувствовал, как во мне нарастает нервная потребность действовать, действовать во что бы то ни стало, которая всегда овладевает мной в периоды неудач. Я снял руку с шеи Марса. За спиной у нас двустворчатая дверь вела в храм. Оглянувшись через плечо, я удостоверился, что дверь настоящая и ведет в настоящее помещение. Потом я стал изучать стойку Хьюго. В дзюдо такой предварительный осмотр бывает очень полезен. Определяешь, где центр тяжести противника и куда нажать, чтобы он сразу потерял равновесие. Я перебрал в уме несколько вариантов и решил, что лучше всего подойдет одна из разновидностей броска О-Сото-Гари, как мы его называем. Потом я не спеша поднялся на ноги.
      Став на верхней ступени, я громко сказал: "Хьюго!" Он обернулся вполоборота ко мне. В ту же секунду я схватил его правую руку пониже локтя и резко рванул ее влево, тем самым повернув его к себе лицом. Одновременно я правой ногой поддел его под правое колено. Всем телом я описал плавную дугу вокруг своего левого бедра, а правой рукой ухватил Хьюго за пояс и, приподняв, с силой крутанул его вслед за собой. Почувствовав, что он в моей власти, я сделал шага три назад, и мы вместе влетели в дверь и покатились внутрь храма. Дверь за нами захлопнулась, но Мистер Марс успел в нее проскочить и уселся перед ней, как на страже.
      Мы с Хьюго встали с пола, и он потер те места, которые особенно пострадали. Внутри храма было темно, свет просачивался только сквозь узкую решетку под крышей. Храм был пуст, если не считать деревянного ящика, на который Хьюго вскоре и сел. Я же уселся рядом с Марсом у дверей и скрестил ноги. Мы посмотрели на Хьюго. Марс явно сомневался, какую позицию ему занять в отношении этого человека, и взглядом просил у меня подсказки. Временами он принимался тихо ворчать, словно хотел остаться хозяином положения, никого при этом не обидев. Я достал из кармана пачку сигарет и закурил, ожидая, что скажет Хьюго.
      - Зачем вы это сделали, Джейк? - спросил Хьюго.
      - Я же сказал - мне нужно с вами поговорить.
      - Но не следовало действовать так грубо. Вы чуть не сломали мне шею.
      - Ерунда. Я прекрасно знал, что делаю.
      - Что вы хотите мне сказать? - Хьюго, казалось, вполне смирился с положением пленника.
      - Очень многое, - сказал я, - но прежде всего вот что. - И я быстро выложил ему все, что мне было известно о планах Сэди.
      - Спасибо, что сообщили мне об этом, - сказал Хьюго. Он не выказал ни большого удивления, ни даже особенного интереса. Потом он добавил: - Вы, я вижу, привели с собой Мистера Марса. - Это его как будто тоже не удивило.
      Я хотел ответить, но тут снаружи донесся глухой нарастающий шум.
      Топот бегущих ног мешался с гамом и криками. Тряслась земля, храм заходил ходуном.
      - Что это? - спросил я. Марс залаял.
      - Объединенные националисты грозили, что сорвут митинг, - ответил Хьюго. - Наверно, это они. А следом пожалует полиция.
      Не успел он сказать это, как вдали прозвучал пронзительный свисток.
      - Пойдем посмотрим, - сказал Хьюго.
      Мы вышли из храма. Жуткое зрелище представилось нашему взору. Толпа, за несколько минут до того такая смирная, распалась на клубки дерущихся людей. Куда ни глянь, везде кипела драка. Вся масса колыхалась, как гигантская "схватка" в регби, и время от времени какой-нибудь человек прыгал в самую ее гущу с лесов или с одного из кранов с камерами, раскидывая во все стороны и врагов и друзей. Из хаоса тумаков, пинков и зуботычин подымался неумолчный рев, в котором гневные возгласы неотличимы были от криков боли. А юпитеры все так же бешено изливали свой свет на эту картину, раздувая до астрономических цифр счет компании "Баунти Белфаундер" за электроэнергию и с предельной отчетливостью показывая разъяренные лица участников битвы. Лефти по-прежнему стоял на колеснице, и нам издали было видно, как он, не переставая жестикулировать, открывает и закрывает рот, а вокруг него, как вокруг тела Гектора, кипели самые ожесточенные стычки. И длинное полотнище, провозглашавшее "Возможности социализма", вздымалось и опадало вместе с прибоем. То один, то другой его конец опускался, когда один из несущих плакат падал под натиском врагов, но другие руки вмиг подхватывали плакат, и напоминание снова трепетало над полем боя.
      Полицейские свистки заливались уже у самых ворот студии. Медлить было нельзя. Даже когда мне не ясно, на чьей я стороне, я норовлю ввязаться в любую драку; а тут я твердо знал, кому сочувствую, и не сомневался в симпатиях Хьюго.
      - Которые где? - спросил я его.
      - Боюсь, что различить их нет возможности.
      Раз так, то разумнее всего было поспешить на выручку единственному человеку, чья ориентация безусловно была нам известна, то есть Лефти. Я сказал это Хьюго и пустился в путь, крепко держа на сворке Марса, который проявлял явное желание кого-нибудь укусить. Хьюго последовал за мной. Мы с трудом пробирались сквозь дерущуюся толпу в сторону колесницы. Шум стоял оглушительный; а позади нас, на фоне темнеющего неба, сверкали очертания Вечного города, чуть покачиваясь взад и вперед, потому что земля дрожала от топота тысячи ног.
      До Лефти мы добрались нескоро. Несколько раз, чтобы отстоять свое право продвижения, нам пришлось применить насилие к лицу или лицам, это право оспаривавшим. И мы били наотмашь, в надежде, что наши удары достаются преимущественно нечестивым. Я отделался царапинами, Хьюго же кто-то поставил синяк под глазом, что прибавило ему злости. Когда мы уже подбегали к колеснице, Лефти, до тех пор сопротивлявшийся попыткам врагов стащить его наземь, внезапно с яростным воплем прыгнул на одного из обидчиков, и оба покатились по земле. В ту же секунду к ним подскочили два хулигана, судя по всему приятели недруга Лефти, и ему пришлось бы плохо, если бы мы с Хьюго не ринулись в эту кучу головой вперед, словно пловцы в теплое море. Марса я незадолго перед тем отпустил, и он прыжками носился вокруг нас, без разбора цапая за ноги кого попало. Схватка, в ходе которой мне удалось ловко сбить с ног нескольких человек, применив два-три особенно редких и изящных захвата ногой, длилась всего несколько минут. Лефти дрался, как дикая кошка, а Хьюго, больше чем когда-либо напоминая медведя, стоял столбом, расставив ноги, и размахивая руками, точно мельница. Что до меня, то я предпочитаю возможно быстрей свалить противника на землю. Враг обратился в бегство. Мы подняли Лефти - вид у него был немного потрепанный.
      - Спасибо! - сказал он. - А-а, Донагью, рад вас видеть. Я и не знал, что вы здесь.
      - Я не знал, что вы знакомы с Лефти, - сказал Хьюго.
      - А я не знал, что _вы_ знакомы с Лефти, - сказал я.
      Но обсуждать эти интересные открытия было некогда.
      - Вот они! - сказал Лефти. Мы оглянулись на ворота: к месту битвы, ни на минуту не утихавшей, двигался большой отряд полиции, пешей и конной.
      - Черт! - сказал Лефти. - Теперь начнут хватать всех подряд, и в первую очередь меня, а мне это сейчас очень некстати. Там, сзади, есть какой-нибудь выход?
      Мы отступили на улицы Рима, куда уже вторглись небольшие кучки сражающихся, заинтересованных, впрочем, не столько в том, чтобы смыться, сколько в оскорблении друг друга действием. Мы нырнули под кирпичную арку.
      - По-моему, здесь не пройти, - сказал Хьюго. - Все упирается в стену.
      Город оказался намного меньше, чем представлялось снаружи. Мы очень быстро добрались до городской стены. Выложенная из поддельного красного кирпича, высокая, увенчанная сторожевыми башнями, она казалась неимоверно толстой. Она охватывала постройки сплошным полукругом. Лефти ударил по ней кулаком.
      - Не старайтесь! - сказал Хьюго. Стена была гладкая, как стекло, и слишком высокая - не перелезешь.
      - Западня! - сказал Лефти. Арена шумела как-то по-новому, раздавалась полицейская команда, усиленная рупорами. Мы растерянно озирались по сторонам.
      - Что же делать? - спросил я Хьюго.
      Он глядел перед собой стеклянными глазами. Потом медленно повернул ко мне свою массивную голову. Шум продолжался, и первые полисмены уже вбегали под арку.
      - Положитесь на меня, - сказал Хьюго. Он порылся в кармане и извлек какой-то небольшой пакетик. - "Домашний детонатор Белфаундера, - сказал он. - Лучшее средство для корчевания пней и очистки кроличьих садков". Пакетик заканчивался острием, которое Хьюго и вонзил в подножие стены. Потом он достал спичечный коробок. Через минуту послышалось яростное шипение.
      - Отойди назад! - крикнул Хьюго. Раздался взрыв, и в стене как по волшебству появился проем футов пяти в диаметре, сквозь который мы увидели окутанный сумерками пустырь, два-три навеса из рифленого железа, а дальше - низенький заборчик и рекламу бульона "Боврил". За забором проходила железная дорога. Пока я вбирал все это в сознание, Лефти одним прыжком обошел нас и грациозно, как цирковая собака сквозь обруч, проскользнул в проем, а минуту спустя перемахнул через забор, и, постепенно уменьшаясь, замелькал на путях под мигающими красными и зелеными огнями.
      - Живо! - сказал мне Хьюго. Но нас подстерегала новая беда. От силы взрыва что-то, видимо, сдвинулось в конструкции города - все сооружение начало угрожающе подрагивать и покачиваться. Я поднял голову и, словно во сне, увидел, что мраморно-кирпичные стены шатаются, будто пьяные, а кругом все громче потрескивает, рвется и ломается.
      - Черт, не выдержало! - сказал Хьюго. - Ну ничего, тут только пластмасса и сухая штукатурка.
      Выкрики полицейских звучали, казалось, одновременно со всех сторон. Колонны медленно клонились к земле, триумфальные арки осыпались, оседали и наконец складывались, как шапокляки. Грозный гул напоминал землетрясение. На минуту я окаменел; потом рванулся к стене. Но было поздно. Стена стала заваливаться прямо на нас. Видеть, как на тебя обрушивается пятьдесят футов кирпичной кладки, - это хоть кого смутит, даже если тебе сказали, что это всего лишь пластмасса и сухая штукатурка. С кошмарным грохотом стена посыпалась вниз. Я швырнул Марса наземь и сам распластался рядом с ним, одной рукой вцепившись в него, другой прикрывая затылок. Еще секунда - и под апокалипсический грохот стена обвалилась на нас.
      Наступила тьма, что-то с силой ударило меня по плечу. Я лежал, вдавившись в землю. Где-то по-прежнему раздавались крики и треск. Я попробовал встать, но не мог - что-то не пускало. Обезумев от ужаса, я стал барахтаться из последних сил и вдруг понял, что уже сижу, а вокруг меня беспорядочные груды разнокалиберных обломков. В отчаянии я стал искать глазами Марса и скоро увидел, что он выбирается из-под кучи мусора. Он отряхнулся и как ни в чем не бывало подошел ко мне. Надо полагать, что, работая в кино, он привык к таким передрягам. Мы обозрели окрестность.
      Все изменилось. Рим принял горизонтальное положение, от развалин его поднималось громадное облако пыли, густое, как туман, пронизанный сиянием юпитеров. На арене, напоминавшей известную картину "Битва при Ватерлоо", маячили черные фигуры - одни верхом, другие на крышах машин, третьи выстроившиеся в ровные каре. Громкоговоритель неразборчиво что-то выкрикивал. На переднем плане было больше признаков только что отшумевшей битвы. Земля здесь была усеяна туловищами без ног, половинами торсов, головами без плеч, но все они тут же на глазах быстро срастались в целехоньких людей, вытаскивая недостающие части тела из-под плоских кусков декораций, которые лежали плашмя, наподобие огромной колоды карт, одни все еще подделываясь под кирпич и мрамор, другие - кверху изнанкой, испещренной названиями фирм и пометками декоратора. Пока я стряхивал с себя мусор и пыль, Хьюго поднялся из земли, как кит из морских глубин, грузными плечами легко раздвигая обломки. Он встал на ноги, и остатки городской стены дождем посыпались с него. Секунду я видел его силуэт на фоне неба, потом он метнулся в сторону железной дороги, пересек пути прыжками спугнутого буйвола и исчез во мраке.
      Я кое-как поднялся на ноги и хотел последовать за ним, но тут, как на грех, проявил инициативу Марс. Всюду из-под кусков декораций, как потревоженные мокрицы, выползали полисмены. Возможно, в несложной душе Марса это пробудило какие-то воспоминания; во всяком случае, вызвало мощный рефлекс. Он, очевидно, так привык вызволять людей из подобных переделок, что, увидев одновременно столько подходящих объектов для спасения, не выдержал. Он бросился к ближайшему полисмену и, ухватив его за плечо, стал энергично вытаскивать на свет божий. Я допускаю, что и сам мог бы превратно истолковать этот жест; полисмен же безусловно усмотрел в нем злостное нападение и стал яростно сопротивляться. Сначала я наблюдал за ними спокойно, но потом, опасаясь за Марса, решил вмешаться. Я оттащил пса, пытаясь объяснить полисмену, что, на мой взгляд, намерения у Марса были самые добрые, а вовсе не агрессивные, как можно было вообразить. Полисмен ответил невежливо, и я, чтобы не затягивать дискуссии, повернулся, крепко ухватил конец галстука, все еще свисавшего с ошейника Марса, и приготовился, невзирая на поезда, последовать за Хьюго.
      Каково же было мое смятение, когда я обнаружил, что между мной и железной дорогой через весь пустырь протянулся редкий, но непрерывный полицейский кордон! Поезда плюс полиция - это уже слишком! Однако сейчас важнее всего было уйти подальше от пострадавшего полисмена, поэтому я вместе с Марсом пустился бежать в надежде найти проход между стеной и полицией. Такового не оказалось, и скоро, завершив круг, я увидел двор перед главными воротами, где укрощенные бунтовщики смирно стояли, сбившись в кучки, а выход преграждала стена полицейских мундиров и нечеловеческой силы голос повторял: "Никого не выпускать". Тут я подумал, что едва ли полиция захочет арестовать поголовно всех и, поскольку совесть моя чиста, лучше спокойно подождать, пока меня отпустят, а не носиться без толку взад и вперед, привлекая к себе внимание. Когда я взглянул на Марса, мне стало ясно, что я выбрал не самый подходящий момент для встречи с блюстителями закона.
      Я решил, что хватит бегать - нужно подумать. Но и думая, я, хоть и шагом, все приближался к главным воротам, там возле служебных построек сгрудилось больше всего полицейских.
      Я заговорил с Марсом.
      - Ты меня втравил в эту историю, - сказал я ему. - Теперь выручай.
      Я завел его в тень какого-то дома и огляделся. В конце одного из проулков виднелись ворота. Они была раскрыты настежь - во двор как раз въезжал отряд конной полиции. За воротами, вытянув шеи, толпились зеваки и щелкали фотовспышки репортеров. А у самых ворот стояло несколько полицейских, от которых дома заслоняли поле сражения, так что они, вероятнее всего, не видели моих недавних подвигов. Я повернулся к Марсу. Решительная минута настала.
      Я погладил Марса, заглянул ему в глаза, внушая, что он должен сосредоточиться перед серьезнейшим заданием. Он ответил мне вопросительным взглядом.
      - Умри! - сказал я. - Умри! - Я надеялся, что это слово имеется в его лексиконе. Так и оказалось. Мгновенно ноги у Марса подкосились, тело обмякло и он осел на землю, раскрыв пасть и закрыв глаза. Это было так убедительно, что я даже загрустил. Но тут же взял себя в руки и быстро оглянулся на ворота. Никто нас не видел. Я опустился на колени и, приподняв Марса, взвалил его на плечо. Он весил не меньше тонны. Под его тяжестью я прямо врос в землю. Потом, упершись рукою в стену, медленно поднялся. Голова Марса с высунутым языком болталась у меня на груди, задние ноги били меня по пояснице. Я тронулся с места.
      Приближаясь к воротам, я попал в орбиту внимания не только полисменов, но и толпившихся снаружи зевак. По толпе пробежал сочувственный ропот. "Ой, бедная собачка!" - запричитали женщины. Марс и правда являл собою жалкое зрелище. Я, сколько было сил, ускорил шаг. Полисмены преградили мне дорогу. Им ведь было приказано никого не выпускать.
      - Осади! - услышал я.
      Я не остановился и, подойдя к ним вплотную, выкрикнул чуть не со слезами в голосе:
      - Собака ранена! Мне нужен ветеринар! Тут совсем близко есть один, я знаю.
      Я до смерти боялся, как бы Марсу не наскучила эта игра. Наверно, ему было до крайности неудобно - мое плечо упиралось ему прямо в живот. Но он терпел. Полисмен заколебался.
      - Нужна немедленная медицинская помощь! - твердил я.
      Толпа гневно зароптала.
      - Да пропустите вы беднягу, пусть полечит своего пса, - сказал кто-то, и, видимо, то был глас народа.
      - Ладно, проходите, - сказал полисмен.
      Я вышел в ворота. Толпа расступилась со словами уважения и сочувствия. Едва я оставил ее позади и увидел перед собой широкую ленту Нью-Кросс-роуд, неогороженную, свободную от полиции, как почувствовал, что больше не могу.
      - Очнись! Оживи! - сказал я Марсу. Я опустился на колено, он соскочил с моего плеча, и мы со всех ног помчались по улице. Вслед нам, постепенно замирая вдали, несся гомерический хохот.
      13
      Протекло немало часов - так по крайней мере казалось моим ногам, - а мы все еще шли по Старой Кентской дороге. Чувство торжества, владевшее мной после хитроумного побега, успело смениться унынием - я вспомнил, что у меня нет денег и продвигаться к северу можно только пешком. Был момент, когда я готов был взять такси, предоставив расплачиваться Дэйву, и то обстоятельство, что сегодня Дэйв уже заплатил один раз за мое такси и у него может не оказаться наличных, не остановило бы меня, если только мне удалось бы найти такси; но до этих южных пустынь такси не добираются, и я уже давно перестал о них мечтать. Можно было бы запросить о помощи по телефону, но я по глупости истратил последний пенс на завтрашний номер "Независимого социалиста", который уже продавали в толпе, валившей из какого-то кино. В газете было сообщение о митинге на студии "Баунти Белфаундер" и несколько снимков побоища. Эффектное фото - мы с Марсом выходим из главных ворот - снабжено было подписью "Четвероногая жертва полицейского произвола". Кабаки уже закрылись, дорога была пустынна. Та толпа у кино была последним признаком жизни. Даже Марс приуныл; голова и хвост у него повисли, и он плелся за мной, не поднимая глаз. Наверное, он был голоден. Я-то сам проголодался зверски. Я с грустью вспомнил свиную котлету, которую мы оставили на лестнице у Сэмми. Мораль: не топчи ногами пищу, если можно положить ее в карман.
      Через мост Ватерлоо мы тащились уже далеко за полночь. У меня было ощущение, что я прожил неимоверно длинный день, и, добравшись до северного берега, я решил, что дальше идти не могу. Ночь опять выдалась безоблачная, воздух был как парное молоко, и мы постояли, глядя на реку, не потому, что хотелось полюбоваться ее красотой, но потому что нуждались в отдыхе. Ноги у меня ныли, словно я много веков подряд не снимал неудобной обуви, все тело покалывало, тянуло, ломало, так что внешний мир почти перестал для меня существовать. Мы с Марсом устало заковыляли вниз по ступеням.
      Если вы пытались когда-нибудь уснуть на набережной Виктории, то знаете, в чем состоит главная трудность - скамьи там разделены пополам. Железный подлокотник на самой середине не дает человеку вытянуться во весь рост. Не знаю, случайное это явление или же это один из элементов кампании по борьбе с бродяжничеством, которую ведет Совет Лондонского графства. Как бы там ни было, это очень неудобно. Имеется несколько вариантов. Можно попытаться использовать подлокотник вместо подушки, можно лечь на спину, перекинув ноги на другую его сторону. Наконец, можно скорчиться на одной половинке скамьи. Это очень неловкая поза даже при таком маленьком росте, как у меня; но если человек вообще спит неспокойно, это все же, очевидно, наименьшее из зол, и я поступил именно так. Прежде чем отойти ко сну, я обернул ноги листами "Независимого социалиста" и обвязал их галстуком и носовым платком. Газета - плохой проводник тепла, это известно каждому бродяге. Я только пожалел, что не хватило денег на два экземпляра. Я улегся. Марс занял вторую половину скамьи. Мы уснули.
      Я проснулся. Ночь все еще длилась. Звезды успели совершить большой переход. Я озяб, все тело затекло. Большой Бен пробил три. Только три часа! Я застонал. Полежал немного, мучаясь от мурашек в онемевших ногах. Попробовал их растереть, но тут же решил, что не стоит трудиться - очень уж больно. Я распрямился и сел, чувствуя себя самым несчастным человеком. И вдруг вспомнил про Марса. Он был на месте - крепко спал, временами тихонько всхрапывая. Я смотрел на него, дрожащий и одинокий, безлюдная мостовая тянулась в обе стороны под высокими фонарями, бросавшими мертвенный свет на неподвижные листья платанов и ряды пустых скамеек под ними, таких же неудобных, как наша. Мост Ватерлоо навис над рекой, голый, как мост на картине, на который никто никогда не ступит. Я встал, и кровь моя больно и трудно потекла в ноги.
      Марс был весь - воплощение сна. Сперва мне стало обидно, что он может так мирно спать, когда я не сплю и мерзну. Потом вспомнились рассказы о жертвах кораблекрушений, которых спасали и согревали своим телом преданные собаки. Возможно даже, что меня навел на эту мысль один из фильмов с участием самого Марса. Я с трудом растолкал Марса и заставил его освободить мне местечко рядом с ним. И правда! Все тело его, от носа до хвоста, излучало живительное тепло. Мы немножко повертелись, устраиваясь поудобнее, и наконец нашли нужную позу: я уткнулся лицом в мохнатую шерсть на шее Марса, он уперся поджатыми задними ногами мне в живот. Он облизал мне нос. Наверно, ему показалось, что это льдинка. Я не глядя протянул руку и погладил его по голове. И, уже засыпая, вспомнил, как в детстве страстно хотел иметь собаку и как старшие внушали мне, что желание это сумасбродно и неприлично, так что мало-помалу оно поблекло, обратившись в тайную мечту, а годам к восьми сменилось не менее сильным желанием стать обладателем машины марки "Астон Мартин".
      Часов в шесть утра нас согнал со скамьи полисмен. Почему-то именно в этот час человек становится угрозой закону и порядку. Я узнал это позднее в те дни, когда мне везло еще меньше, чем сейчас. Передохнув на Трафальгар-сквер, где полиция тоже не поощряет людей в лежачем положении, мы с Марсом добрались до лавки миссис Тинкхем как раз к открытию. И там, под негодующими взорами десятка ощетинившихся, выгнувшихся дугою кошек, герой "Мести красного Годфри" вылакал большую миску молока, а я взял взаймы фунт стерлингов. На Голдхок-роуд Финн отворил мне дверь и тут же уложил меня в постель, с которой сам только что встал. Я опять уснул и проспал долго.
      Проснулся я днем, часа в два. Проснулся с тупым и тяжелым сознанием, что праздник кончился и впереди куча неотложных дел. Я вылез из постели. Шел дождь. Я посидел, наблюдая это явление природы. Перемены погоды всегда застигают меня врасплох - стоит ей какое-то время продержаться в одном настроении, как я уже не могу вообразить, что она может быть другой. Так и теперь - я совсем забыл, что бывает дождь.