Золотой мальчик

      - Простите, а почему в прошедшем времени? - осторожно кашлянул Артур.
      Я неодобрительно покачал головой, укоряя его за некоторую бестактность, хотя и отметил с внутренним удовлетворением его наблюдательность.
      - Что в прошедшем времени? - то ли не поняла, то ли просто сделала вид, что не поняла, Алёна.
      - Ну, вы сказали, что ваш брат ЛЮБИЛ жену и сына.
      - Я так сказала? - удивилась женщина. - Возможно, извините, я просто оговорилась.
      Классный ответ. Никаких выкрутасов. Ни убавить, ни прибавить. Просто оговорилась, и всё тут. А что можно на это возразить? И почему я должен её подозревать в чём-то, не верить ей? А с другой стороны - почему я должен ей верить?
      Мы помолчали.
      - И всё же не пойму, что могу сделать именно я, с моими весьма ограниченными возможностями?
      - Вы можете действовать нетрадиционными методами, у вас есть свои связи, вы же сумели выйти на бандитов в Мытищах. И потом, брата беспокоит то обстоятельство, что следствие возьмётся выжимать всё из своей версии, отставив в сторону остальные, а время идёт, мне кажется, что счёт пошёл на минуты.
      И брат очень обеспокоен судьбой сына. Поймите меня правильно, я пришла не затем, чтобы просить вас помочь брату, за него я спокойна, я прошу сейчас помочь найти мальчика. И я уверена, что если вы его найдёте, то вы найдёте и настоящих преступников, тем самым поможете маме.
      - В чем были причины ваших не очень хороших отношений с братом? Что между вами произошло?
      - Между мной и братом, собственно, ничего не произошло. Мы никогда не были особенно близкими людьми. Я рано увлеклась спортом, много времени проводила на сборах, на тренировках, на соревнованиях.
      Когда ещё жив был отец, мы всей семьёй часто встречались, а когда он умер, мама и брат стали отдаляться друг от друга. Брат всегда больше любил отца, считал, что мать мало уделяла ему внимания.
      - А это было действительно так?
      - Нет, конечно. Мама была очень сильным, волевым человеком, не склонным проявлять на людях свои настоящие чувства. Отец был широкой натурой, весельчак, балагур, душа общества, любимец дам. Мама его изредка ревновала. Но не более того. А к брату она относилась с претензиями. Считала, что у него не хватило характера найти профессию, не порывая со спортом.
      - Простите, не понял. У вашего брата престижная должность, высокая зарплата, положение. Всего этого надо было уметь добиться, это же не упало ему с неба.
      - Мама как раз считает, что упало. Она человек старой закалки, она не считает работу банкира работой. Она не понимает многое из того, что сегодня происходит. Не то чтобы не понимает, а просто не принимает и не хочет принимать. Отец ещё служил как бы буфером, не давал сталкиваться брату и маме, он всё понимал, гордился братом.
      - А вами?
      - И мной тоже, - как о само собой разумеющемся ответила она. - Отец гордился бы нами даже если бы мы не имели в жизни никаких, как бы это сказать, особых показателей, что ли.
      - А мама требовала это?
      - Не то чтобы требовала, но она - максималист по натуре. Она фанатичная спортсменка, добившаяся в спорте больших успехов, и когда брат забросил спорт, она не могла простить ему этого, упрекала в отсутствии характера.
      - В этом была доля истины?
      - Да как сказать. С одной стороны - у него были действительно великолепные данные. То, чего другие достигали длительными, изнуряющими и упорными тренировками, к чему шли годами, он добивался играючи. Стрелял он, действительно, как бог. Но его мало интересовали спортивные достижения. Он мало тренировался, отрабатывал неохотно и с ленцой, много интереса проявлял к другим сторонам жизни, и это, несомненно, мешало спорту, вернее даже спортивным достижениям. Они ни в коей мере не соответствовали его возможностям.
      - А разве спорт - это большие самоограничения?
      - Большой спорт - безусловно. Это тренировки, тренировки, тренировки. Это вся жизнь, подчинённая одной цели. Жизнь, как бы направленная в одну точку. А он не хотел жить так, и вскоре забросил спорт. Мать ему постоянно этим пеняла, обвиняла в том, что он пошёл по пути наименьшего сопротивления, променял спорт на карьеру. Он и не спорил, а маму это злило. Они часто ссорились. А после смерти отца она пережила сильный душевный срыв и запила. В чём-то, конечно, тут виноваты и я, и брат, мало внимания уделили ей в трудный период.
      Но брат был занят по службе, да и отношения у него с мамой были не из лучших, а я всё время проводила на сборах, меня как раз включили в состав сборной кандидатом, и нужно было отрабатывать по полной программе, чтобы закрепиться и попасть в основу.
      - И что же произошло в дальнейшем?
      - Пьянство у мамы зашло слишком далеко. Она уже не могла остановиться. И брат определил её в больницу. В специальную больницу. Вы знаете про такие?
      Она в упор смотрела на меня. Я знал такие больницы. Я знал, что такое пьянство, какая это страшная болезнь и беда. Моя жена страдала этим. Это бывает редко, но бывает. Я слишком много времени уделял службе и слишком мало - молодой и красивой жене. Она не изменила мне ни с кем, но она изменила мне с рюмкой. И у неё тоже болезнь эта зашла слишком далеко.
      В больнице, куда её направили на принудительное лечение, с чем был согласен и я, ничего не знавший тогда о методах лечения в подобных клиниках, и царящих там порядках.
      При поступлении жене вкололи что-то противопоказанное её организму, и она умерла на второй день.
      - Я знаю, но времена меняются, может быть, там сейчас, всё по другому.
      - Я не знаю, как там сейчас. Всё это происходило в моё отсутствие. Пить мама бросила, но брата моего просто возненавидела. Она никогда мне не рассказывала про больницу, но часто кричала на брата, что никогда не простит ему того, что он отправил её в такое место.
      Кончилось это тем, что она вообще перестала ходить к нему, даже с внуком встречалась, созваниваясь с женой брата. Впервые за несколько лет мама переступила порог дома брата только после исчезновения его сына и убийства его жены.
      - А в каких отношения были вы с братом?
      - Я затрудняюсь ответить. Внешне всё было так же, я и раньше мало с ним встречалась, и не могла осуждать его за то, что он отправил маму в больницу. Я видела её пьяной, видела, как она опускается, и не знала что делать. Я не могла винить ни в чём брата, поскольку сама была кругом виновата перед мамой, но её к нему отношение передалось и мне, я стала совсем редко бывать у него. Хотя, повторяю, внешне ничего в наших отношениях не изменилось.
      - А он как-то изменился по отношению к вам?
      - Он, безусловно, чувствовал, что я изменилась к нему, но ничем этого не показывал. Он остро переживал неприязнь и обвинения матери, и конечно не мог не обижаться на моё молчаливое осуждение.
      - А вы его осуждали?
      - Я знаю, что не права, но осуждала.
      - И всё же я вынужден спросить ещё раз, почему вы пришли ко мне. Чего вы от меня ждёте.
      - Мы боимся, что милиция просто оказалась в тупике, деньги взяты, мальчик исчез. Зацепок практически никаких, скандал большой и шумный, если не будет результата. Вот они и обеспокоены сейчас больше тем, чтобы сохранить своё реноме, поскольку понимают бесплодность поиска, предполагая, что с такими деньгами те, кто их получил, уйдут. Вот они и ищут виноватых среди пострадавших, или тех, с кем можно будет заключить договор о том, чтобы в обмен на снятие обвинений потребовать не поднимать шума.
      - Это вам адвокаты такую картинку нарисовали.
      - Да, - простодушно призналась Алёна. - А что, что-то не так?
      - Да нет, вполне возможная картина, хотя спортивная винтовка не вписывается в данный сценарий. Её не просто подбросили, из неё выстрелили, выстрелили и убили супругу вашего брата. Это очень серьёзно. И такое обвинение снять будет ой как не просто. Были ли какие-то интересы у вашей мамы по страховке? И что это за документ такой?
      - Видите ли, тут я мало чем смогу вам помочь. Я знаю только, что брат застраховал свою жизнь, жизни жены и сына, это как бы семейная страховка. Она имеет больше рекламное значение, жест некоего паблисити одного западного банка, с которым банк, где служит мой брат, заключали договор о какой-то совместной деятельности, и как реклама, или что-то вроде представительского подарка, зарубежный банк предложил всем руководителям банка брата страховые семейные полисы на очень большие суммы.
      Ни точной цифры, ни условий страховки я не знаю. Я даже точно не знаю кто застрахован. Просто слышала как брат всё это рассказывал как пример того, как работают западные банки с клиентами и партнёрами.
      - Но в условиях этой страховки, видимо, нашли что-то такое, что явилось причиной, пусть и временного, но ареста вашего брата. Что же это?
      - Я не знаю. Мне об этом ничего не сказали, и меня особо по этому поводу не расспрашивали. Я знаю только, что следствие получило полный текст страхового полиса, или договора, что там у них, я не знаю. Но что и как мне никто ничего, тем более, никаких подробностей по поводу страховки, не пояснил.
      - Даже брат?
      - Он только успел сказать, чтобы я нашла вас, вы единственный, кто как-то в курсе и может заняться розыском мальчика. Он ещё просил сказать, что мы оплатим все ваши услуги.
      - Мы - это ваши брат и мать, или вы имеете в виду и себя тоже?
      - И себя, и маму. Мы не бедные люди, хотя и не такие богатые, как он. Спорт тоже даёт какие-то деньги, особенно в последнее время.
      - Так вот что мне хочется вам сказать. В последнее время я получаю достаточно большие деньги, я имею в виду, разумеется, себя. Так что, как вы сами понимаете, мне вполне хватает. Тем более, что я не частный сыщик. Я занялся этим делом потому, что во время нападения убит мой племянник, и я должен найти убийц. Но, как я понимаю, убийц убрали другие бандиты, так что моя миссия вроде как бы выполнена. Тем более, что у меня нет даже минимальных полномочий на какие бы то ни было самостоятельные розыски и расследования. Но я считаю делом чести вернуть мальчика, потому что однажды мог и должен был это сделать, но у меня его вырвали буквально из рук, я чувствую вину перед ним.
      Да и просто по-человечески я не имею права отказать вам.
      От вас мне потребуется только одно. Я дам вам все свои данные, выпишу доверенность и попрошу через адвокатов вашего брата, как можно быстрее получить для меня лицензию частного детектива, чтобы иметь хотя бы какие-то оправдательные документы в случае, если мне предъявят претензии за моё излишнее любопытство. Процесс получения такой бумаги весьма длителен и кропотлив, а мне всё это нужно, как говорят, ещё вчера. Я могу вмешаться в интересы следственных органов, мне такая бумага крайне необходима, иначе мою деятельность могут пресечь превентивным арестом, поскольку я занимаюсь тем, на что прав не имею.
      Алёна обещала всю возможную помощь, тут же связалась с юристами банка, и те пообещали быстренько провернуть это дело, у них были свои ходы выходы в чиновничьих кабинетах. Хотя, как я понял из разговора, известие о том, что кто-то посторонний будет заниматься расследованием этого дела, их в восторг не привело. Но тем не менее, надо отдать им должное, отказа не последовало. Более того, мне была обещана всевозможная помощь и юридическое прикрытие в случае чего.
      Мы ещё побеседовали с Алёной, вопросов было много. Мне она определённо понравилась. Сильная женщина, крепкий характер, прямая, честная, предельно собранная.
      - Ой, смотри, подполковник! - одёрнул я сам себя.
      Валерий Соколов по кличке "Соколик".
      Подмосковье, Барвиха. Охотничий домик.
      Среда, 4 марта.
      10 часов 37 минут.
      Я посмотрел на часы и только присвистнул. Ну и здоров же я спать! Повертел головой, в полумраке увидел спящего на нарах Славку. Тоже намаялся, бедолага. Ещё бы. Сюда мы добрались только вчера поздно вечером. Добирались мы трудно, осторожно, с опаской. Остаток ночи безумного понедельника и почти весь день вторника мы отсиживались в трубе под мостом кольцевой автодороги. Вылезти рискнули только к вечеру. Пока сидели, я вспомнил про это место. Если мы и могли где укрыться, то только здесь. Когда-то, во времена своей воинской службы, досталось мне с ребятами охранять важного осведомителя, которому нужно было лечь на дно.
      Через него удалось получить доказательства на несколько крупных авторитетов в Москве, и нужно было его спрятать на время. Вот тогда наше начальство и отправило нас с этим свидетелем сюда. Говорили, что этот маленький охотничий домик в самом сердце фешенебельных дач высших чиновников государства когда-то был действительно охотничьим домиком, построенным якобы специально для Лаврентия Палыча Берии. Зверей тогда, говорят, в этих местах было больше чем дач, во что теперь верилось с трудом. Но в то, что домик принадлежал Берии, я склонен был поверить. Таких крепостей я никогда не видел.
      Снаружи домик как домик, избушка крошечная, заимка. А внутри - обшитая деревом, толстенная броня. Двери из стали, с запорами толщиной в слоновью ногу, бойницы, загороженные бронированными щитами.
      Мы с ребятами смеялись тогда, что в таком помещении достаточно посадить инвалида с берданкой для охраны, и он в одиночку выдержит танковую атаку.
      Никогда, ни до, ни после этого, не видел я подобных крепостей. И вот я вспомнил про эту избушку, когда бежать было просто некуда.
      Проблемой было проникнуть в эти особо охраняемые места отдыха наших верховных жрецов, но кое-чему я был научен, и с этой задачей мы со Славкой справились. Хорошо ещё, что избушку не ликвидировали, не понастроили вокруг неё дач. Она так и осталась в стороне, в глубине леса, в окружении сосен. Да и ликвидировать такое чудо инженерной техники было бы преступлением.
      Такие сооружения за деньги показывать можно. Я бы в нём открыл музей, посадил бы восковую фигуру Лаврентия Палыча и возил сюда чумовых иностранцев, или наших толстосумов, которым деньги девать некуда.
      Избушку, судя по многочисленным следам на дверях, пытались неоднократно вскрыть, но она стояла как скала, обнаружив её крепость и неуступчивость, любопытные старатели отступали от этой хлипкой с виду, но неприступной по сути, хижинки.
      Чтобы войти в неё, надо было знать секрет. И даже не один, а несколько. Меня выручила память. Она выручала меня не однажды, вот и на этот раз я мысленно благодарил её, потому что в глубине души страшно боялся, что не попаду внутрь. А сидеть посреди леса в таком районе было равносильно самоубийству. Мы со Славкой кое-как поели и завалились спать. Сил у нас совсем не осталось, оба выдохлись и устали.
      Я потянулся, склонился над небольшой раковиной умывальника, включил воду и умылся, стараясь не шуметь и не будить Славку. В избушке была вода, имелся запас продуктов, который, как я заметил, заботливо пополнялся, с одной стороны это порадовало меня, потому что еды у нас почти никакой не было, кроме той, что мы купили наспех в сомнительном коммерческом киоске в закутке.
      С другой стороны, это же меня и беспокоило. Если кто-то постоянно наведывается в избушку, значит, это может случиться в любой момент. Но другого выхода у нас просто не было. Либо бродить по улицам, ежесекундно ожидая окрика и погони и выстрелов, либо отсидеться тут, в крайнем случае, сумеем уйти вовремя.
      Я проверил потайные шкафчики, извлёк электроплитку, кое-какую посуду, консервы, крупу, поставил вариться кашу, предварительно заварив себе крепкий кофе. Меня всерьёз взволновало то, что в шкафчиках я обнаружил запас взрывчатки и десятизарядный карабин СКС. Взрывчатки было две связки по десять патронов динамита в каждой. Кроме этого я нашёл два мотка бикфордова шнура и патроны для карабина, уже снаряжённые в обоймы.
      Что-то не похоже, что здесь готовились к охоте. А если и к охоте, то за двуногой дичью.
      Но ломать голову над этим я не стал. Мне и без этого было над чем ломать её, в частности, над ситуацией в которой мы со Славкой оказались.
      Я ломал над этим голову с тех самых пор, как мне удалось утащить Славку из кровавой каши, что заварилась на кладбище. Мы явно попали в засаду. Слон и Блин не могли устроить засаду сами на себя, значит, круг резко сужался. Оставались те, кто знал маршрут.
      Собственно, маршрут знать не мог никто, кроме Слона и Блина, но они оба погибли. Оставался отец мальчика, или те, кто руководил передачей денег. На хвост вырвавшейся из засады машине можно было сесть только будучи в курсе всех переговоров с бандитами, а это можно было сделать только установив маячок на машине, везущей деньги, либо получая сведения о её передвижении из самой машины.
      И всё равно непонятно, как можно было успеть приехать не следом, а заранее, мы долго стояли, не слышали никаких машин, кроме подъехавшей машины с деньгами, которую мы мотали до последнего момента в разные стороны, сбивая с курса преследователей, если они были.
      У меня никаких сомнений не было в том, что засада была подготовлена заранее. И чем больше я над этим думал, тем больше убеждался в том, что это дело не обошлось без отца мальчика.
      Подготовить засаду заранее можно было только в двух случаях, либо, зная точно место, либо, вычислив его по неосторожной подсказке бандитов, или же было несколько засад в предполагаемых местах.
      Но так или иначе, все эти сведения могли прийти только через отца мальчика. Только он сам вёл все переговоры, как говорили бандиты. Конечно, такое не сразу укладывалось в голове, но других вариантов практически не было. Слишком узкий был на этот раз круг участников. И к тому же для проведения такой операции надо было иметь средства, всё это стоило денег, и немалых. В это трудно было поверить, но это было похоже на истину, других вариантов не проглядывалось. Тогда и засады становились понятнее, осмысленнее, просто мальчик на самом деле должен был погибнуть, как погибла его мать.
      Но если можно было с трудом понять, чем мешала жена: она могла быть препятствием для нового брака, или ещё в чём-то. Но чем мог угрожать мальчик, было совершенно непонятно. Возможно, сам того не подозревая, он знал нечто такое, что являлось угрозой. К тому же он был и оставался единственным свидетелем.
      Оставался вопрос, стоило ли всё затеянное миллиона долларов. Но тут тоже ответ напрашивался сам собой: вряд ли отец мальчика располагал такими деньгами, скорее всего, он воспользовался помощью банка, в котором служил.
      И тут возникает множество версий, начиная от сговора с банком, кончая просто личной авантюрой, вызванной семейными и финансовыми трудностями, которые, возможно, совпали во времени. Таким образом, я оказывался в безвыходном положении. Вернуть ребёнка отцу я не мог, поскольку вероятнее всего нас обоих убили бы, как хладнокровно убили мать мальчика, охранников, бандитов, всех, кто оказывался рядом. А если бы и вернул, то попал бы под тяжелейшие статьи уголовного кодекса, которые грозили мне в таком деле, которое должно получить общественный резонанс, предельным наказанием. И не мог я оставить мальчика у себя. Во-первых, как бы я ему объяснил про отца, он просто не поверил бы мне. А во-вторых, куда я бы с ним делся? Скрывался всю жизнь в дремучих лесах?
      Надо было рискнуть и попробовать добыть деньги. Так или иначе, без денег мне было из Москвы не вырваться, тем более, с мальчиком, которого я не мог просто взять и вернуть, пока не буду уверен, что ему не грозит смертельная опасность.
      Я крепко думал. Было о чём. Но как я не крутил, единственной моей связующей ниточкой с остальным миром был отец мальчика. Больше мне обращаться было не к кому. Он должен дать мне денег. И в том, и в другом случае. Вот только что он попросит взамен?
      Артур Новиков, безработный.
      Москва, улица Малая Бронная. Дом 14/2 квартира 6.
      Четверг, 5 марта.
      21 час 57 минут.
      Три дня прошли в бегах и хлопотах. Собственно говоря, бегал, к моему стыду, не я, а Михаил Андреевич, я сидел на телефоне, у него дома. Подполковник поручил мне сделать массу звонков и навести справки, узнать кое-какие адреса. Он дал мне специальные коды-пароли, чтобы можно было обращаться в справочные как от милиции. Я сидел и звонил. Даже охрип немного.
      Алёна часто звонила, справлялась. У них пока всё было без изменений. Прокуратура отказывалась освободить Дениса Петровича, но юристы утверждали, что добьются как минимум изменения пресечения на подписку о невыезде. С матерью Алёны дело обстояло значительно сложнее, у прокуратуры были весьма веские основания для её ареста и содержания под стражей. В свидании с ней отказывали, адвокатов пока не допускали.
      Как пояснил мне Михаил Андреевич, у прокуратуры и следствия не было пока ничего более серьёзного, а начальство, скорее всего, требует быстрых результатов. Сыграло немалую роль и оружие, которое украдено при весьма туманных обстоятельствах. Судя по тому, что пропажа винтовки была, по словам матери Алёны, не сразу обнаружена, есть основания предполагать, что ничего другого украдено не было, и взлома не было, в противном случае пропажа была бы обнаружена значительно раньше. Как он говорил, хорошо ещё, что у Алёны имелось железное алиби.
      Слово своё она держала, адвокаты в банке были, как видно, ушлые, уже сегодня в час дня она принесла прямо на квартиру подполковнику лицензию на деятельность частного детектива, и была несколько разочарована, не застав его дома. Я угостил её чаем, от кофе она отказалась, да и на чай согласилась, как я понял, только в надежде, что хозяин вернётся домой.
      За чаем мы разговорились, и она поведала мне немало интересного из совершенно загадочной для меня жизни спортсменов. Это был тяжёлый и упорный труд, полный множества ограничений и самопожертвования. Практически во всём отказывали себе большие спортсмены, месяцы на сборах, бесконечные тренировки, постоянное нервное напряжение, постоянная борьба со временем и нервами. Даже семьёй обзавестись некогда. Многие выходят за спортсменов, хотя бы на сборах вместе, на соревнованиях, а так какой дурак согласится жену месяцами не видеть? Она лично всерьёз подумывает заканчивать свою спортивную карьеру, возраст уже на четвёртый десяток повернул, так и одиночкой остаться недолго. Кому она уже теперь нужна?
      Я со всей возможной горячностью стал ей возражать, но напоролся на неулыбчивый взгляд, сразу сник, и сидел в дальнейшем почти молча, отделываясь короткими репликами. Она сидела напротив меня, и я имел возможность хорошо рассмотреть её.
      Да уж, мужа было ей подыскать непросто. Высокого роста, плотного телосложения, она не была красавицей, и сама это знала, да и не прибегала ни к каким ухищрениям, используя минимум косметики. Но у неё были очень красивые и выразительные глаза, и очаровательная, застенчивая улыбка. В общем, красавицей она, несомненно, не была, но её смело можно было назвать вполне миловидной, приятной женщиной. И как видно, она не осталась равнодушной к подполковнику, от чего я даже почувствовал некое подобие маленькой ревности, которого тут же и устыдился.
      Как-то незаметно за считанные дни я прикипел к подполковнику, что было удивительно, он меня не баловал особым вниманием, не обласкал, да и говорил совсем мало, но было в нём что-то, чего не хватало мне в моих родителях, которые всегда бурно проявляли свои родительские чувства внешне, не скупясь на похвалы, комплименты, карманные деньги, и прочие знаки внимания, но в их ко мне отношениях не хватало тепла.
      Я не могу сказать, что они меня не любили. Любили, конечно, но по своему. Вот в том-то, наверное, и дело, что ПО-СВОЕМУ.
      Алёна посидела, сколько могла, подполковника, конечно, не дождалась, и ушла, плохо скрывая разочарование. Уже в прихожей она долго одевала куртку, подправляла причёску перед зеркалом, оглядываясь на входную дверь.
      Но долгожданного звонка не раздалось, и со вздохом сожаления она покинула квартиру.
      Я направлялся в комнату, когда неожиданно распахнулись двери у Арика и он выкатился в коридор, пыхтя так, словно только что закатил в гору Сизифов камень.
      - Я вижу, что мой сосед занялся этим делом. Но я вижу, кто ему платит. Забегало святое семейство, как хвост им прищемили! Не выйдет! Милиция арестовала и зятька моего, убивца проклятого, и мамашу его, злобную упыриху, ишь как сестрица зятька завертела хвостом, соседушку моего обхаживает. Небось, за такие деньги, как у банкира этого, кого хочешь оправдать можно, а если по справедливости разобраться, так это никому теперь дела нет.
      - Это о какой ты тут справедливости радеешь, соседушка? - спросил неслышно вошедший подполковник.
      - Сам знаешь о какой! - воскликнул с обидой Арик. - О той самой, которая не про каждого писана.
      - И в чём же она, справедливость, в данном случае заключается?
      - А в том, чтобы виноватых наказать, мамашу зятя моего, убивицу, и его самого, он сам руку приложил, не зря же их арестовали обоих, и сынка и мамашу.
      - А тебе откуда известно, что их арестовали? - посерьёзнел подполковник.
      - От верблюда! - огрызнулся Арик. - Меня тоже ведь в прокуратуру таскают, и очную ставку делали с зятем моим ненаглядным, всё про страховку интересуются.
      - Ну так и чего ты суетишься, раз арестовали виноватых, как ты считаешь, людей?
      - Да что толку? Кто их там держать будет? - безнадёжно махнул рукой сосед. - У них денег - куры не клюют, отпустят, откупятся они. Сейчас всё за деньги можно сделать.
      - Тут я не совсем с тобой согласен, да наши с тобой разногласия настолько далеко заходят, что их даже обсуждать бессмысленно.
      - А чего же ты, отставничек, этим делом увлекаешься? Не за деньги, скажешь?
      - А если и скажу, что не за деньги, ты мне всё одно не поверишь, так ведь?
      - Конечно, так. Стал бы ты не за деньги ковыряться.
      - Стал бы, друг мой, стал бы, только тебе этого не понять и в это не поверить.
      - Ладно, ты мне тогда вот что скажи, ты небось в доме у них всех соседей опросил, на работе, а ты на прежней квартире был, где моя дочка с этим банкиром проживали ещё до того, как он миллионщиком заделался?
      - А они что, раньше в другом месте жили? - вроде бы безразлично спросил подполковник, но я заметил, что его зацепило.
      Это же заметил и Арик.
      - Ага! То-то же! Конечно в другом! Разве с прежними своими заработками они сумели бы такую квартиру купить? И не задумывайся, как спросить прежний их адрес, я сам тебе его с удовольствием продиктую, даже провожу, если пожелаешь, потому что много ты там интересного узнаешь про зятька моего, которого ты выгораживать взялся.
      - Провожать меня, конечно, не нужно, а вот за адресочек спасибо скажу.
      - Это вот вряд ли! - расхохотался, тряся щеками, Арик. - После того, что тебе там соседи порасскажут, ты мне спасибо не скажешь, и зятёк мой тоже. Сходи, сходи, Миша, много интересного услышишь, это я тебе гарантирую. Главное, что и идти недалеко, считай что рядышком.
      Идти пришлось действительно недалеко. Мы поднялись по бульварам, свернули направо, на Тверскую, перешли на другую сторону, и обойдя Елисеевский гастроном, свернули налево, в короткий, как мышиный хвостик, Козицкий переулок, соединявший Тверскую и Пушкинскую улицы. В Козицком переулке и находился дом, где раньше, по словам Арика, жили его дочь с мужем, которого он обвинял в её смерти.
      Дом был старый, с высокими потолками, большими гулкими лестницами, на стенах которых под слоями обильно осыпающейся штукатурки, наверняка хранились изъяснения в любви каких-нибудь гимназистов к эфемерным гимназисточкам.
      Лифт, очевидно из-за своей древности, не работал. Как мы ни давили на кнопку, сверху доносилось только отчаянное рычание, глухой рёв, и чавканье.
      - Он, наверное, очередного пассажира доедает, так что нам ещё, можно сказать, повезло, что он не приехал за нами, - грустно пошутил Михаил Андреевич, со вздохом делая шаг на вьющуюся винтом лестницу.
      Он правильно предчувствовал, и вздох его был не напрасен. Подниматься нам пришлось до самого верха, по ужасно неудобной и крутой лестнице. Я бы всех любителей кивать на прошлые примеры, что вот, мол, при царе-батюшке и строили лучше, и порядка больше было, для примера водил в этот дом на экскурсии. Просто для того, чтобы самолично могли убедиться все желающие, что головотяпство на Руси - вещь наследственная. Мало того, что более неудобной лестницы я в жизни не видел, но ещё и подобную нумерацию квартир я тоже никогда в жизни не встречал, и надеюсь, что больше никогда не встречу.
      На каждой лестничной площадке было по две квартиры, Но номер был только на одной двери, которая находилась на первом этаже: на ней и был номер 14. Больше ни на одной двери номеров не было, до самого восьмого этажа.
      К нашему несчастию мы искали квартиру под номером 30, которая должна была по нашим расчётам находиться как раз на восьмом этаже. На Михаила Андреевича жалко было смотреть, он последние метры преодолевал так, словно это были последние метры в его жизни. Я старался не смотреть в его сторону. Перед восьмым этажом я остановился, тактично пропуская вперёд подполковника.
      Тот искоса взглянул на меня, кивком головы дав понять, что оценил моё великодушие, и собрав последние силы, шагнул на ступени последнего лестничного пролёта.
      Когда он достиг верхней площадки, раздался такой рёв, что со стен штукатурка посыпалась. Я бросился к нему, подумав, что подполковнику стало плохо после такого трудного подъёма, но когда я протолкался сквозь спины выскочивших на площадку перепуганных жильцов и увидел то, что увидел незадолго до меня подполковник, я с трудом удержался, чтобы не огласить лестничные пролёты тем же воплем, что издал только что мой старший партнёр.
      А взреветь было из-за чего, на ближней двери верхней лестничной площадки красовался номер 1! Я сперва подумал, что это чья-то злая шутка, но жильцы быстро разуверили нас, и виновато разводя руками пояснили, что так пронумеровал эти квартиры какой-то российский чиновник в незапамятные времена эти квартиры, да так и осталось с тех пор. Нумерация шла сверху вниз по возрастающей, а не наоборот. А номера на дверях отсутствуют по той простой причине, что вся детвора в округе, и все местные озорники прекрасно осведомлены об особенностях нумерации квартир в этом доме, и ревностно следят, чтобы на дверях не было никаких номеров, кроме номера на первом этаже, и на последнем, не было.