Вот основной ценз новой династии, раскрывшийся лишь недавно, благодаря новейшим историческим изысканиям. Собственно, избран был на царство не Михаил; слишком молодой и болезненный, он казался слишком хрупким для многотрудного царского подвига. Избран был наиболее любимый, наиболее чтимый род боярский, а так как в этот роде не было уже живых представителей, кроме Михаила, способных занять престол, то пришлось остановиться на этом представителе. Отец Михаила, спасшийся от Годунова под клобуком монашеским, в силу монашества, не мог быть царем; притом он находился в плену. Дядя Михаила лежал в параличе, и больше никого Романовых не было. Но имелось налицо нечто большее: живая и благодарная в народе память о Романовых. Эту память народ вменил отроку Михаилу, как достаточное право на царство. Безупречная репутация, передаваемая из рода в род, оказалась могущественнее самых изощренных интриг Рюриковичей, Гедиминовичей, татарских и польских выходцев. Ближайшим собирателем этого великого нравственного фонда для новой династии был дед Михаила, Никита Романов. Профессор С.Ф. Платонов утверждает, что это был "громадный политический талант", умевший выходить с честью из самых трудных задач той эпохи. Благородный и мягкий, чуждавшийся придворных козней, Никита Романов имел очевидное для всех хорошее влияние на Ивана Грозного, как и первая жена Грозного - Анастасия, рожденная Романова. Эти два прекрасных человеческих типа, мужской и женский, - Никита и Настасья, должны были глубоко врезаться в воображение народное, если перешли даже в песни.
      Само собою разумеется, что бояре Романовы при Грозном никогда не представляли себе и тени возможности когда-нибудь воссесть на престол Москвы. Если они стояли верно за государство и простой народ, то потому только, что это соответствовало их благородному характеру, не более. Но народ впоследствии всего более оценил этот характер и признал его наиболее царственным. Мне пришлось слышать от одного знатока истории, что Романовы потому были популярны в народе, что в ряду поколений, переженившись с Рюриковичами, они унаследовали множество вотчин в разных краях России. Но, стало быть, во всех вотчинах они были теми же кроткими, справедливыми и заслуживающими любви народной. Избрание Михаила, намеченное еще 7 февраля 1613 года, профессор Платонов объясняет, между прочим, тем, что в Москве стояло все еще преобладающее по силе казацкое ополчение, а казаки донские высказались за Михаила. Это тоже подтверждение доброй славы о Романовых, бежавшей, очевидно, до границ русского племени. Кто такие были казаки? Это были беглецы из Московской Руси, самая энергичная часть простонародья, которой гнет московский казался нестерпимым. Убегая в южные степи, записываясь в вольницу республиканского склада, беглое простонародье, однако, помнило, что из всех бояр тогдашних, помыкавших народом, хорошо говорят только о Романовых. Голос донского атамана имел решающее значение, притом вполне осмысленное, ибо казаки успели в Тушине лично познакомиться с Филаретом, отцом Михаила. Наверное, они слышали его рассказы о гонениях Годунова, о лютых муках его рода, - эти рассказы запали в храброе казацкое сердце. Но собор, избравший Михаила, не хотел довериться себе и разослал гонцов в разные города спросить - люб ли земщине новый царь. И когда уже после этой проверки выяснилось полное народное единодушие, оно было принято всеми как голос Божий. И в самом деле, не чудо ли это вообще, что в огромной земле нашей, истерзанной распрями, замученной раздором, - вдруг все остановились на одном роде, на одном имени? Такие чудеса вызываются лишь особою, потомственною заслугою целого ряда поколений, и именно нравственною заслугой.
      Другим чудом, после первого вполне естественным, следует считать отмечаемое историками обстоятельство: молодой и болезненный царь не только усидел на престоле, но и правил страною без тех чудовищных средств, к которым приходилось прибегать последним потомкам Ивана Калиты. При Михаиле не было опал и казней, гонений и изгнаний, не было жестокого произвола, а все царствование его сплошь идет в теснейшем союзе царя с церковью и земским собором. Вот оно, истинное "единение царя с народом", о котором столько говорится теперь! Благодать избрания, основанная на верном чувстве народном, покоилась на молодой династии. Историк Соловьев говорит: "Новый государь неопытный, мягкий молодой человек, около которого нет людей сильных умом и доброю волею, и несмотря на все это, Михаил удержался на престоле: при первой опасности, при каждом важном случае подле царя видим собор, одушевленный тою же ревностью, с какою последние люди (курсив Соловьева) шли на очищение государства".
      Венчание на царство Михаила Феодоровича произошло одиннадцатого июля, в день святой Ольги. Этот день, мне кажется, следует чтить как день коронования новой династии. Конечно, это была случайность, вызванная, вероятно, тем, что на другой день приходился день ангела нового государя (св. Михаила Малеина). Но в случайностях такого рода невольно ищешь таинственный верховный смысл. По бабке своей, рожденной княжне Суздальской, царь Михаил был в XIX колене прямым потомком праматери первой династии и первой святой русской церкви. То, что день ангела нового царя пришелся на другой день после дня св. Ольги, а коронование - в самый день ее великой памяти, не указывает ли религиозным умам как бы загробного благословения святой родоначальницы новому царствующему роду?
      Из глубоких толщей истории как бы пробился кристально чистый источник, ничем не отравленный в своем зачатии. Такие источники в живой природе признаются целебными и святыми. На протяжении веков невозможно, чтобы течение реки ни разу не помутилось и ничем не было возмущено. Но как важно, чтобы исток всякого явления был безупречным! Если история воспитывает народы и отдельных людей, то следует, мне кажется, считать вечным поучением ту скромную и чистую семью бояр Романовых, из которых развился царственный род.
      Призвание Романовых повторило в некотором смысле призвание варягов. Народ русский может гордиться, что во главе обеих великих его династий стоят не завоеватели страны, а люди, избранные самою нацией, свободно признанные в качестве государей. Насильственный монархизм (татарский и литовский) не удержался у нас на всем пространстве русского племени, кроме небольшой галицкой области. В этом смысле верховная наша власть находится в особо счастливых условиях. Никакая древняя узурпация не расстраивает союз царя с народом, и спорам о происхождении власти у нас нет места. Однако, как показывает грустный опыт истории, все великие учреждения ветшают, ветшает и государственность, если не поддерживать ее всемерно тем живым и искренним единением, какое дважды испытано в нашей истории. На избрание Рюрика племя русское откликнулось богатырскою эпохою св. Ольги и ее великих потомков. На избрание Михаила то же племя отвечало титаническою эпохою Петра и Екатерины. Через триста лет после великой смуты мы пережили большую смуту, еще не законченную, но искреннее единение народа со своими монархами должно, если мы того заслужим, отозваться новым блистательным расцветом России. Мы еще на пороге новой эры, но уже чувствуется пробуждение духа, не только борющегося, но и творческого. Идея борьбы чрезвычайно привлекательна в эпохи смут: сначала борется власть с народом, затем народ с властью, и в конце концов обе стороны лежат в развалинах. Борьба с властью истощает нацию, единение же двух сил животворит их.
      1913
      ЗАВОЕВАНИЕ РОССИИ
      Нам потому некогда воевать с соседями, что мы не окончили еще прежних войн. Захватив громадную территорию, равную поверхности Луны, мы не успели до сих пор реализовать свои победы, не успели ввестись во владение. До сих пор великий народ наш, в сущности, еще не утвердился в правах собственности на свою страну. В общем, он похож на тех неисправных колонизаторов, которых правительство вынуждено обязывать в известный срок построиться и дать доказательства культурного пользования землей. Русский народ захватил огромное пространство, кое-как, вкривь и вкось, распределил его по сословиям, понаставил кольев и значков, а вывести эту землю из полудикого состояния, вложить свой труд и разум, преобразовать в предмет искусства, как английское или китайское поле, - мы все еще не собрались. Землевладение наше запутанно, как неприятельский лагерь, только что захваченный и плохо поделенный. Земли невероятно много, и земли нет. Земли много, но завоеватель стоит над ней беспомощно, не умея извлечь выгоды из добычи. Значит, прежде чем решаться на новые войны, решительно необходимо окончить прежние. Это не фраза и не парадокс.
      Или история великого народа сплошное безумие, и сто походов на все четыре стороны света были сделаны напрасно, или целью последних было обеспечить народ тем, что для него есть первая необходимость - территорией, этим фундаментом нации. И вот мы видим, что территория отвоевана, а фундамента как будто нет; мы видим, что нация испытывает страшные бедствия от недостатка земли, точь-в-точь как будто не было никаких войн, никаких завоеваний, ни Святослава, ни Дмитрия Донского, ни Ермака, ни Суворова.
      Что же мешало нам воспользоваться плодами завоеваний? Мне кажется, главный образом - новые войны. Как нищий в басне, напихивая золото в ветхую суму, мы растеривали его тут же. Все новые и новые войны отвлекали внимание правительства от внутреннего устроения страны, и неустроенность ее переходила из века в век, из поколения в поколение, делаясь как бы естественным состоянием. Острые расстройства перешли в хронические, к которым все наконец привыкли, - самая гибельная из привычек! "Теперь не время строить жизнь - нужно защищать ее!" Если эта справедливая вначале мысль повторяется часто и переходит в инстинкт, то забывается в конце концов самое призвание государства. Поколения, воспитанные среди пушечного грома, продолжают и в мирное время жить психологией войны. "Сейчас войны нет, но вдруг она вспыхнет завтра?" И в опасениях новых войн, в подготовке к ним, великий мирный труд откладывается снова или ему уделяют третьестепенное значение. Возникает плачевная мысль, будто главные бедствия страны - внешние, что внутренние расстройства - не так важны, что "народ потерпит". Известно, что устремленное на один предмет сознание делает человека как бы слепым на все прочие. Сознание, слишком сосредоточенное, из мысли переходит в состояние воли, принимает характер маниакальный. Если вы стоите над бездной, то слишком острое опасение, что вы можете упасть в нее, кончается страстным желанием упасть: бездна тянет. То же происходит и с войной. Когда политические классы народа чересчур озабочены опасением войны, они кончают иногда желанием ее вызвать. Вообще войны заразительны. Одна война влечет за собою иногда целый ряд их; в подобные времена всем кажется, что истинные интересы наций в том, чтобы истребить друг у друга несколько десятков тысяч людей или отнять клочок земли, "не стоящий яичной скорлупы", - как тот, за который сражался принц Фортинбрас. История войн этого типа - сплошное безумство, причем бедствия их не в потере земель и жизней, а в забвении внутреннего народного дела. Россия пострадала от подобных войн слишком чувствительно. Западные народы, благодаря ограниченности своей территории и древней культурности, находили время среди войн для устроения быта, для возделывания природы. Русскому же народу досталась земля несоразмерно огромная, требовавшая гораздо больше мирного времени, гораздо более покоя и свободных сил, чтобы совладать с нею. И народ наш не совладал: он отстал в этом далеко от своих соседей и в последнее время как будто даже изнемог. И старые войны, и вооруженный мир, поддерживаемый громадными армиями, - все это до сих пор победоносное начинает перестраиваться в какое-то поражение, поражение самых глубоких и важных источников благополучия, в поражение народного счастья. Война завоевывает и убивает самих победителей - вот ее ужасный смысл, прикрытый более или менее пышными арматурами.
      Закончить прежние войны и навсегда закончить их - вот что должно быть ближайшей целью. Прежде всего нужно привести страну в действительно мирный порядок. Мирный порядок - это не только отсутствие внутренней борьбы, но и уничтожение самих предлогов для нее. Действительный мир есть восстановление справедливости в стране. Мир - это торжество никогда не умирающего закона братства, человеческого достоинства, свободы. Устроенная только в этом смысле страна может счесть себя мирной. Что толку, например, что Персия не воюет и что дома у нее нет междоусобий? Если постоянные отношения между гражданами несправедливы, если закон поддерживает сильного в ущерб слабому, то даже мертвое спокойствие не есть мир. Это тоже междоусобие, только окаменевшее, это борьба, где схвативший за горло и его жертва как бы застыли в своей позе. Истинный мир - это удовлетворение нравственное; оно невозможно, пока человеческие законы не облагорожены, пока в панике войны забываются верховные заветы с Богом. Нам нужен не какой-нибудь мир, а непременно высокого качества, мир, дозревший до расцвета и благоухания душ, до добрых нравов. Но такой мир требует очень долгого отсутствия внешних войн. Для того чтобы нравы народные смягчились, нужно по крайней мере несколько поколений, не переживавших военной страсти. Война - дело жестокое; война совершенно перевертывает психологию человека и перестраивает инстинкты. Война невозможна без убийства, без оскорбления человека, без насилия, без узаконенного рабства. Дисциплина в войне безусловно необходима, но слишком долгая привычка к ней переходит и на гражданские отношения, где иногда из добродетели она превращается в порок. Долгая привычка к идее убийства, хотя бы и считающегося необходимым, привычка достигать согласия насилием - все это расшатывает самую душу общества, те милые, нежные формы междучеловеческого общения, какие мы выносим из семьи и близкого соседства. Невероятно грубые лагерные нравы, воспетые поэтами, входят в население через воинов, вернувшихся к домашнему очагу. Замечено, что после каждой войны увеличивается на некоторое время пьянство, разврат и бытовое, не предусмотренное законом насилие. И офицер, и солдат обращаются дома со своими женами и детьми как с покоренным народом. Отсюда столь распространенная у нас кулачная расправа в семье, почти совершенно неизвестная у народов, долго не воевавших, например, в Японии. Отсюда вообще свирепствующая у нас до сих пор вопреки закону кулачная расправа. А походное отношение к женщинам, в особенности в старые времена? Помимо болезней, сколько нравственной грязи вносят военные привычки в эту святыню жизни. Я не останавливаюсь на этом. Это одна лишь черточка нездоровой культуры. Необходим прочный, продолжительный мир, чтобы народная душа вернулась к свойственной ей кротости, к изяществу и величию, которыми отличаются действительно мирные племена.
      Источник силы
      Нравственное успокоение прежде всего необходимо для того, чтобы народ проявил свою физическую энергию. Земля наша оттого не устроена, что взволнованный войнами и огрубевший народ очень плохо работает. И физически плохо, и умственно. Он деморализован, а это состояние самое невыгодное для всякого труда. Когда понижено нравственное чувство, не хочется вообще труда, не хочется добросовестного труда. Крайняя нужда заставляет напрягать последние усилия, но последние усилия самые истощающие, и вообще не те, которые дают наслаждение работнику. Народ деморализованный теряет драгоценнейший дар культуры: способность находить удовольствие в работе, потребность каждое дело доводить до совершенства. "Кое-как", "как-нибудь" становится девизом племени, предвестием его упадка. Богатырские племена гнушаются всем, что "кое-что" и "как-нибудь". Они требуют во всем непременно высшего и наилучшего, что и ставит их в авангарде человечества.
      Нет сомнения, что продолжительный мир повел бы к смягчению наших "жестоких" нравов ("Жестокие, сударь, у нас нравы!"). Сама собою установилась бы в обществе привычка к мирному решению дел, к согласию, к уважению человеческого достоинства, а из последнего вытекли бы благородные политические обычаи и инстинкты. Нравственно приподнятый народ вновь находит Бога; видя реальное присутствие мира и благоволения, люди начинают верить в них, начинают вводить их все глубже в ткань своей души. Успокоенный народ бодро берется за работу. Не ожидая нападений на свою личность или труд, ожидая лишь защиты и поддержки им, народ с песнями берется за все, хотя бы самые трудные предприятия. Смелость - державная, божественная черта, отличающая свободный народ, - творит прямо чудеса: для истинного мужества нет препятствий. Не только на поле битвы, но и на бесчисленных поприщах работы осмелевший народ оказывается победителем: победителем изо дня в день. Истинный мир воспитывает из рабов труда бесстрашных рыцарей его и аристократов; они вносят этот аристократизм в сто тысяч жизненных задач, все их доводя до совершенства. Мало-помалу создается у каждого народа своя индивидуальная цивилизация, накопление красоты и мудрости, пред которыми потомство склоняется как пред заветом богов. О, если бы война не расстраивала тончайшей ткани культуры! Но не только часто, почти постоянно бывает, что в святую работу мира вплетается новое насилие, новая злоба, новое безумие вражды, и капля гноя вновь заражает весь организм. Может быть, все так называемые "язвы цивилизации": разврат и роскошь, равнодушие к страданиям ближних - суть отдаленные следствия того или иного нарушения мира. Это все равно как раны в теле. Не нужно, чтобы их наносили вам каждый день: иногда пустая рана уже ведет к смерти. Не нужно целого ряда войн, иногда одной достаточно, чтобы внести в страну неисчислимые, нескончаемые расстройства.
      Я не берусь исчерпать здесь весь смысл войны. Я хочу лишь напомнить, как необходим долгий мир для подъема народного духа, для воспитания в нем мирного мужества, для производительной ежедневной работы. В конце концов в этом единственный путь спасения. Найти секрет производительности работы народной - это значит привести в действие машину в сто миллионов человеческих сил, машину, одаренную к тому же собирательным сознанием тысячелетнего племени. Чего нельзя сделать с такой машиной! Но она давно расстроена грозой войны, она разбита ядрами. Ее нужно тщательно исправить, очистить, сообразовать с законами истинной механики обществ - и она сама загудит работой. Посмотрите, как пошли в ход западные, успевшие почиститься, культурные общества!
      В прошлом письме я говорил, почему нам нужен мир. Это - наша лучшая система войны, наша победа. Естественным нарастанием народной массы Россия каждые десять лет как бы присоединяет к себе по королевству. Через пятьдесят лет вместо одной России у нас будет их две. Если всю нашу энергию устремить на внутреннее устроение, то никакая война не будет так страшна для соседей, как подобный мир. Огромная масса имеет свои законы. Для государства крохотного, расположенного среди таких же малых, война, может быть, лучшее из средств отстоять национальность. Македония, Рим, наша Москва тому примером. Что выиграет Черногория не воюя - в смысле внушительности? Теперь у нее 240 тысяч жителей, а через пятьдесят лет будет 400 тысяч. Много ли это значит для обеспечения мира? Стоит ли ждать богатства, если из десяти рублей экономии через год у вас оказывается только двадцать? Но если у какого-нибудь креза чистый доход дает десятки миллионов в год, то этого стоит ждать. На богача работает само время. Богачу выгодно ждать, и может быть, это самое выгодное, что есть в его положении. То же и государство с большим населением: оно может жить на одни проценты с огромной силы своей; его лучшая политика - ждать. России - раз судьба пощадила ее от участи Индии или Китая, раз она вошла в среду деятельных народов - есть прямой расчет бить на свой мирный рост. Кто чем может взять - мы вернее всего возьмем этим. Прогрессируя в росте геометрически, мы непременно должны обгонять соседние страны в населении не только относительно, но и абсолютно. Правда, на стороне соседей их культура, понижающая смертность в 2 '/2 раза, но на нашей стороне меньшая степень той социальной жадности, при которой общество уже не желает потомства. Я далек от мысли, что одно количество населения что-нибудь значит, но если приложить к нему и качество, то количество сразу приобретает решающий характер. Огромные государства, раз они культурны, в своей величине, как киты в море, почерпают вечное обеспечение от войны и вместе теряют к последней всякую склонность. Нам надо спешить сделаться народом огромным, и это так доступно: стоит только упорядочить отношение нашего народа к земле.
      Есть глубокое суеверие, будто много народа нехорошо, будто чрезмерное размножение плодит невежество и нищету. Это суеверие - отзвук печального мальтузианства. Оно превосходно разбито экономистами (напр., Джорджем в его удивительной книге "Прогресс и Бедность"), но необходимо постоянно возвращаться к этой лжи, чтобы наконец избавиться от нее. Чрезмерного населения никогда не бывает, оно невозможно по самой природе вещей: каждая территория в состоянии вместить лишь определенное количество душ. Теснота замечается там, где грубо извращены естественные условия, где-нибудь в кварталах Ист-Энда или в устьях Янце-Кианга. Но как набитый арестантами острог еще не опровергает возможности просторного дома, так и эти человеческие столпления. При естественной культуре размножение ослабевает само собою и держится все на том же уровне. Если бесчисленное население, как поваленный бурей хлеб, душит само себя, то причину тому нужно искать в какой-нибудь социальной буре, в государственном расстройстве, в дурных законах. В условиях же действительного мира густое население, как густо выросший хлеб, скорее поддерживает друг друга, чем давит. Каждый человек в состоянии выработать во много раз больше вещей, чем ему самому нужно. Ясно, что чем больше людей, тем прочнее они застрахованы от нужды. Каждый новый человек есть новое приращение народной силы, новый источник работы. Но это при мирной культуре; не мирная все это переворачивает наоборот. Есть строгое отношение человека к культурной земле. Чтобы овладеть площадью России в 10 тысяч верст длиной, потребовались гигантские усилия русского племени. Тысячу лет назад Россия была океаном леса, который тянулся вдоль океана степи. Сколько нужно было одних физических усилий, чтобы одолеть эту грозную природу, повырубить, повыкорчевать гигантские леса, повысушить болота, повывести хищных зверей, поднять сохою сто миллионов десятин земли. И если эта титаническая задача все еще не выполнена, если наша земля далека от возможной культуры, то, может быть, просто потому, что у нас слишком мало населения и за тысячу лет все-таки не накопилось достаточно сил. Будь русское племя при Рюрике втрое больше, оно справилось бы с землею втрое скорее. Для того чтобы данную площадь земли привести к высокой культуре, нужно вложить в нее вполне определенное количество мускульной силы и ума. Грубо выражаясь, чтобы удобрить известную территорию, нужно вложить в нее много человеческих жизней. Уже много вложено, и как еще много остается вложить! На костях сорока поколений покоится Русское государство, но требуются новые бесчисленные рати людей, требуется еще бездна пота, лихорадочных напряжений, творческого огня, прежде чем человек уравновесит территорию и станет повелителем ее, а не рабом.
      Колумб и Россия
      Колумбу Россия обязана отчасти своим национальным существованием. Это он отвел от нашего отечества поток народов. Опоздай лет на двести открытие Америки, может быть, волны вооруженной эмиграции хлынули бы вместо Запада на Восток. Ведь еще до Колумба папы проповедовали крестовый поход на Россию, на языческие племена Литвы и Чуди. Еще до Колумба путь немецкой эмиграции прорезался через устье Западной Двины на Псков и Полоцк. До открытия Нового Света Европа успела уже захватить у нас полРоссии, если к немецким захватам прибавить завоевание Витовта. Но открытие новых стран поразило Европу; народному воображению там сразу было дано противоположное направление. Могучий рост Ганзы был остановлен, прилив немецкой стихии к Риге затих. Вольные германские города не сделались завоевательными, как их итальянские собратья, и от России был отвращен удар. Навсегда ли, вот вопрос.
      Что немецкое завоевание не шутка и не мечта, доказывает изумительная прочность немецкого вселения в Прибалтийский край. Посмотрите, как там живут бароны. Это до сих пор владетельные особы, признающие только скрепя сердце суверенитет России. До сих пор они живут у себя в замках (мызах тож) уединенно, независимо, гордо, обеспеченно; занимаются хозяйством или ровно ничего не делают. Охота, как и в средние века, их единственное занятие, да иногда романы с женщинами. Обедневшие бароны идут на службу, старая знать остается дома и считает себя единственною опорою русского престола. Воздвигнув шестьсот лет назад каменные твердыни в Зегевольде и по всей стране, не выходя из железных лат, древние тевтоны обеспечили своему потомству прямо царство небесное на земле. Сидя у себя в старинных усадьбах среди вековых рощ и превосходно возделанных полей, наслаждаясь вечным досугом, комфортом, властью, эта аристократия, как английские лорды, имеет талисман волшебный - арендный контракт. Методически возвышая ренту, бароны держат, как и английские завоеватели, одним кончиком пера в страхе и трепете шестисотлетнее потомство побежденных. Корявый эст работает, как вол, и летом ест крапиву, а потомство рыцарей ездит в первом классе друг к другу в гости, рыщет с собаками по идиллическим долинам, оглашая воздух звуками рожка. Нет, завоевание немецкое не шутка, и об этом лучше всего знают эсты и латыши.
      Сказать, что Россия совсем застрахована от завоевания, никак нельзя. В древние времена она была под готами, затем под варягами, под татарами. В самой природе России, в ее неизмеримой плоскости есть опасное для нас начало, это пустота, притягивающая соседей. В международной жизни действует тот же закон физического равновесия. Пространство, менее наполненное, отовсюду присасывает к себе окружающую стихию. До сих пор Россия еще очень ненаполнена; посмотрите на карту плотности населения: наша страна почти пустыня, особенно к востоку от Волги. Внимание стесненного человечества до сих пор как бы блуждало около России; Колумбов переворот на четыреста лет отвлекал взоры Европы от ее востока. За испанцами и португальцами ринулись за океан голландцы, англичане, французы, немцы. Но вот уже весь свет почти занят. В Северной Америке, которая для европейской колонизации лучшая часть света, уже нет места. В жаркой Бразилии и Африке северянам угрожает вырождение; уже в третьем поколении они там бесплодны. Южные оконечности материков, сравнительно прохладные, стремительно заселяются. Близится время, когда Колумбов переворот будет закончен, когда отхлынувшая стихия Запада двинется, может быть, к другим пустотам, хотя бы относительным. Россия - самая близкая и самая огромная пустота. Среди немцев Россия, как известно, давно рассматривается как их колония. Drang nach Osten 6 со времен Карла Великого - девиз Германии; в немецкой публицистике завоевание России - тема обычная, ничуть не фантастическая. Еще недавно Вильгельм II провозгласил возрождение древней Ганзы - характерный признак, что дело Колумба закончено. Вы скажете - немцы двинулись теперь на Турцию. Но я не верю, чтобы тут целью была колонизация германской расы. Сирия слишком знойна, это древнее царство смуглых, обожженных солнцем пород. Арийцы северные не могут долго выдержать лучей Ваала. Тамошнее солнце уже восемь тысяч лет назад считалось грозным - даже для семитов. Предсказание Ноя: "Иафет вселится в шатры Сима", может быть, исполнится в смысле лишь политического обладания Турцией. Если крестоносцы шутя овладели дряхлой Византией, что стоит Германии взять Константинополь? Представьте возможный случай: Россия борется на Дальнем Востоке с Японией, Англией и Китаем. Разве трудно при этих условиях тройственному союзу устроить дележ Турции? Но политический захват этой страны вовсе не решит страшного для немцев вопроса - куда деваться? Юг - это гибель расы; долина Рая до сих пор ограждена пламенным мечом херувима. Сколько ни рассуждайте, единственно подходящая по климату страна для немцев - Россия, и притом страна соседняя. Сравнительная пустота России не дает немцам покоя. Нет ни малейшего сомнения, что не Африка, не Аргентина, не Малая Азия, а именно наше отечество - главная мечта Германии. Императору Вильгельму приписывают гениальную прозорливость. Он будто бы предсказал (в известной картине) нашествие монгольских полчищ на Европу. Но, мне кажется, умный государь умышленно вызывает это нашествие. Он всеми силами наталкивает Россию на Китай, чтобы при случае... - вы понимаете, что можно сделать при случае тому, кто умеет им пользоваться.
      Немцы - с запада, японцы - с востока. Японцам тоже деваться некуда, они тоже чувствуют горечь латинской пословицы: tarde venientibus ossa7. Сибирь для Японии - единственная подходящая пустота. Земля для безземельных острая, раздражающая потребность, это голод нации... Раз он почувствовался, он долго оставаться неудовлетворенным не может. Слишком узкие границы таких государств лопаются, как обручи, и население ищет себе выхода. Японии нет иного выхода, как в сторону России.
      Вы справедливо скажете: "Помилуйте, разве у нас земли так много? Откиньте неизмеримые тундры на Севере и песчаные пустыни на Юге, - много ли останется пространства, годного для культуры?" Но народное воображение в это не входит. Все 50 миллионов немцев и 47 миллионов японцев проходят школу; в каждой из их ста тысяч школ непременно висит карта всего света, и каждая пара голубых или черных детских глаз тысячу раз глядит на эту карту и бессознательно поражается огромным пространством России. Особенно на меркаторской проекции Россия прямо чудовищно велика; в сравнении с нею Германия и Япония прямо козявки. И все эти сто миллионов культурных наших соседей непрерывно слышат в школе и печати, что Россия - страна варварская, полупустынная, крайне бедная, где беспредельные пространства заняты хозяевами, не умеющими хозяйничать и иногда даже не живущими на земле. Все это дразнит воображение народов, разжигает жадность. На наше именно время выпал раздел земли; весь мир хворает "кило-метритом" (выражение генер. Киреева). Не дай Бог очутиться в такое время на линии наименьшего сопротивления: на нас попрут и полезут стихийно, как движется лава.
      Мне кажется, мир необходим России и с этой точки зрения. Нам как можно скорее следует самим заполнить нашу относительную пустоту. Если мы не хотим привлекать аппетиты соседей, мы должны предупредить их, мы должны сами завоевать Россию и укрепиться в ней прочно. Владение наше должно как можно скорее перейти в пользование, иначе оно res nullius8 и защищать его очень трудно. Вы заметите, хорошо говорить: "Как можно скорее размножайтесь, как можно скорее богатейте". Но как это сделать? Разве мы не хотим этого и разве умышленно остаемся в нашей нищете?