Глава 45

Мне оставалось только радоваться, что мои беды доставляют кому-то столько радости. Рассказывая о своих невзгодах, я иногда и сама думала, что со стороны все это кажется довольно забавным, однако правда состояла в том, что вляпалась я по самые уши. Мне грозили весьма крупные неприятности. Лежа без сна, я разглядывала потолок и мечтала, чтобы он превратился в крышу нашего бунгало на Антигуа, покрытую пальмовыми листьями. Увы, я прекрасно понимала, что мечте этой сбыться не суждено.

Я отчаянно пыталась не думать о предстоящем процессе. Старалась поднять настроение, давая себе обещание сразу по окончании суда отправиться в кругосветное путешествие. Однако при попытке наметить маршрут, мысли мои тут же переключились на предстоящее испытание. Как, черт побери, я могу помышлять о столицах мира, когда не знаю, сколько времени мне придется провести в темнице?

Темница. Бр-р-р! Какое кошмарное слово. Да и само заведение не многим лучше. Все мои знания о женских тюрьмах были почерпнуты из телевизионных сериалов. В реальной жизни мне довелось столкнуться лишь с одним человеком, отбывавшим срок. Это был парень из нашей школы, он учился в одном из старших классов. Ему влепили три месяца за то, что гонял на машине, которую упорно отказывался страховать. Но парень тот был отпетый хулиган. Даже веки его были татуированы. Господи, какая же участь ждет там меня, нежную, кроткую и невинную овечку?

Позволят ли мне отбыть срок спокойно, вот что меня более всего занимало. Поместят ли в одиночную камеру, где я смогу в тиши и покое предаваться вышивке, вязанию и чтению классики, до которой прежде руки не доходили? Или ко мне будут приставать в душевой, заставят стать рабыней какой-нибудь мужеподобной бабы взамен на ее покровительство?

И каких ласк потребует от меня эта пресловутая покровительница? Впрочем, наверное, это еще не самое страшное…

Во время завтрака Эмма заметила, что вид у меня не столь цветущий, как накануне, и поинтересовалась, в чем дело.

— Рано тебе убиваться, — сказала она, выслушав мои сбивчивые откровения. — Тебя ведь еще не осудили. Скорее всего и не осудят. Живи как прежде и держи хвост морковкой.

Но как я могла после случившегося жить как прежде? Больше всего на свете меня страшил сейчас шелест газеты, брошенной в дверную щель.

Прессу в тот день принесли с опозданием, а вот заказное письмо из «Совершенной женщины» доставили ни свет ни заря. Расписавшись в получении, Эмма оставила конверт на тостере, чтобы, выйдя из ванной, я его заметила. Я изводила себя чаем с тостами — классическим рационом только что брошенной женщины.

«Уважаемая мисс Харрис, — так начиналось письмо. Похоже, в последнее время все уже забыли, как меня зовут. — С сожалением извещаем Вас о Вашей дисквалификации и лишении звания победительницы международного конкурса журнала „Совершенная женщина“ в связи с тем, что Ваш партнер, мистер Джереми Бакстер, не тот мужчина, которого вы описали в конкурсном эссе. В связи с этим нам не остается ничего иного, кроме как попросить Вас вернуть полученные Вами призовые деньги. В ближайшее время мы также известим Вас о порядке выплаты компенсации, которую Вы должны внести на наш счет за понесенные журналом расходы…»

— Боже, неужели они хотят взыскать с меня все расходы на нашу поездку? — переполошилась я.

Эмма сочувственно потрепала меня по плечу.

— Этот номер у них не пройдет, — с подкупающей уверенностью сказала она. — Если тебе и придется раскошелиться, то только за свою половину. Остальное придется выложить Джереми. На сколько, по-твоему, тянет ваша поездка?

— Тысяч на пять? — робко предположила я.

— За две недели в лачуге с соломенной крышей?

— В отдельном бунгало, в котором размещают крупнейших звезд мирового экрана, — поправила я. — Да еще с кондиционером.

— Пять тысяч фунтов стерлингов! — с благоговейным трепетом произнесла Эмма. — В жизни такой суммы не видела.

— Вместе с призовыми — пятнадцать, — вздохнула я. — Господи, что же мне теперь делать?

— Что-нибудь придумаем, — бодро сказала Эмма, подбирая с пола газету, которая только что выпала из дверной щели. — Выше нос, старушка! Давай посмотрим, что советует нам Джастин Тоупер в своем гороскопе.

— Ну как, что-нибудь хорошее вычитала? — спросила я, когда, по моим расчетам, Эмма должна была проштудировать всю газету, не говоря уж о прогнозе для Весов на предстоящую неделю.

— Тебя интересует только то, что звезды говорят? — осведомилась Эмма. — Или правду тебе сказать?

Не дожидаясь моего ответа, она подтолкнула ко мне газету. На развороте красовалась фотография Дэвида. Вид у него был мученический, словно на картине с изображением святого Себастьяна.

«Британская Боббит измывалась надо мной, даже находясь на другом конце света», — гласил заголовок. Ниже следовала фотокопия открытки, которую я по глупости отправила Дэвиду с Антигуа. Выделены были слова «член» (окончание слова было тщательно затушевано, я ведь писала о членах клуба) и «пекло».

И это было еще не все. На следующей странице меня подстерегали новые неприятности. Поначалу я даже не узнала женщину, у которой было взято интервью. Я привыкла видеть Шелли в вечернем платье, а «Сан» поместила ее фотографию в бикини с кружевами.

«Несчастный раб этой сексуально озабоченной злодейки умолял меня о спасении!» — кричал заголовок. От следующей фразы по моей спине пробежал холодок. «Пока эта психопатка отсыпалась после тяжелого похмелья, очаровательный компьютерный гений предавался со мной любви под звездным карибским небом».

— Что за чушь? — возмутилась Эмма, заглядывая мне через плечо. — Ты же говорила, что вы с ним ни на минуту не расставались.

— За исключением одной ночи, — со вздохом призналась я. — В тот вечер я перебрала коктейлей, и меня уложили в постель. А Джереми сказал, что идет прогуляться под луной. Но он уверял, что гулял один.

На мгновение лицо Эммы посерьезнело, но затем она заставила себя улыбнуться.

— Значит, так оно и было, — промолвила она. — А эта дрянь все выдумала.

— Я уже ни в чем не уверена, — призналась я, вспоминая, каким волком смотрела на меня Шелли следующим утром. Тогда я думала, что она просто презирает женщин, не умеющих пить, но теперь картина предстала передо мной в ином свете.

Далее следовали новые откровения американки.

«Он признавался мне в любви по-польски, — уверяла Шелли. — Парни всегда клеились ко мне на отдыхе, но на сей раз все было очень серьезно. Я была уверена, что Джереми любит меня по-настоящему. Если бы только не это чудовище в юбке».

— И мне он признавался в любви по-польски, — всхлипнула я.

— Бедная моя Эли! — Эмма обняла меня и погладила по голове. — И зачем я только показала тебе эту газету? Я-то думала, что мы с тобой всласть посмеемся над этим враньем.

— Как он мог? — снова всхлипнула я. — За что?

— Трудно сказать, — со вздохом сказала Эмма. — Знаешь, мне до сих пор не верится в измену Джереми. После вашего возвращения с Антигуа достаточно было посмотреть, как светятся его глаза, чтобы сказать: этот мужчина влюблен в тебя до беспамятства.

— Он не в меня влюблен был, — горестно промолвила я. — А в наш оплаченный отдых и жирный чек на десять тысяч фунтов.

— Зря ты так о нем думаешь.

— Как он мог? — проскулила я. — Ладно бы еще Кандида, но Шелли?

— Ох, Эли! — вздохнула Эмма.

— Не могу больше, — внезапно заявила я. — Пойду прогуляюсь.

Эмма посмотрела на меня округлившимися от удивления глазами.

Я вскочила и натянула пальто.

— Не жди меня.

— Эли! — Эмма вихрем подлетела к двери. — Ты куда это намылилась? — спросила она, с подозрением прищурившись. — Не смей к воде приближаться, ясно? Не стоит он того! Жизнь — самое ценное, что нам дано.

— Глупышка, я вовсе не собираюсь топиться! — бросила я ей через плечо. — Просто сигареты хочу купить.

Все магазины поблизости были уже закрыты, и мне пришлось топать целых полмили до гаража, открытого круглосуточно. Позади автозаправки, в ярко освещенном магазинчике, можно было купить все, что душе угодно. Кроме разве что кухонной раковины. Да и ту можно было заказать.

— Пачку «Мальборо», — пробурчала я девушке за кассой.

Та, не поднимая глаз от свежего выпуска «Сан» (раскрытого, разумеется, на моей странице), протянула мне сигареты.

— Сколько? — спросила я.

— Два шестьдесят девять.

Порывшись в кармане, я выудила всю мелочь. Зрелище оказалось жалкое. Я рассчитывала, что у меня наберется фунта три. При подсчете же наскребла всего два пятьдесят и в придачу еще кучу мелких монет Антигуа. Кассирша жадно вчитывалась в статью, медленно водя по бумаге пальцем и старательно шевеля губами. Я высыпала на прилавок всю мелочь, сказала спасибо и задала стрекача.

Я уже завернула за угол, когда грянул гром.

— Вон она! — послышался истошный вопль. — Та самая психопатка. Улепетывает.

В следующую минуту взвыли сирены. Кассирша подняла тревогу, а двое невесть откуда взявшихся дюжих парней подхватили меня с двух сторон и, выкрутив руки, поволокли назад, к гаражу.

— Эй, что вы делаете? — завизжала я, нелепо дрыгая ногами в воздухе.

— Я уже вызвала полицию, — заявила взбудораженная кассирша. — С минуты на минуту наряд подъедет. Они говорят, чтобы мы к этой маньячке не приближались. Она может быть вооружена.

— Вооружена? — поразилась я. — С ума вы все посходи-ли, что ли? Я просто за сигаретами вышла. А вас, — я метнула испепеляющий взгляд на здоровенных жлобов, которые выкручивали мне руки, — арестуют за нанесение тяжких телесных повреждений!

Истуканы разразились громовым хохотом.

— Зря стараешься, крошка, — пробасил один из них. — Полиция будет на нашей стороне. Иными методами с такими, как ты, не справиться.

— Точно, — кивнул его приятель, злорадно ощерившись. С разверстой пастью он походил на питбультерьера, только что побывавшего в жаркой схватке с барсуком. — Такие, как ты, угроза для общества. Представляешь, если все бабы будут такое вытворять? — обратился он к напарнику. — Скажем, моей жене втемяшится в башку подобную штуку отмочить.

— А стоило бы, — процедила я. — Судя по вашему виду, вам бы это только на пользу пошло.

— А ну-ка заткнись, дрянь! — проревел питбуль. — Не то я тебе все кости пересчитаю.

По счастью, подоспела полиция.

— Что здесь происходит?

Я узнала инспектора Хиса, одного из двух полицейских, которые арестовали меня сразу по возвращении домой с Антигуа. Рядом с ним возвышались еще два блюстителя порядка в шлемах и полном боевом облачении. Мне вдруг стало любопытно: обычная это экипировка или они вооружились до зубов исключительно по случаю моего задержания?

— Элисон Харрис! — произнес инспектор Хис тоном учителя, схватившего за ухо нашкодившего ученика. — Что вы на этот раз натворили?

— Ничего! — твердо сказала я.

— Хорошенькое дело — ничего! — фыркнула кассирша. — Она меня ограбить пыталась. Спасибо еще, эти любезные джентльмены помогли.

— Я вовсе не пыталась ее ограбить! — возмущенно воскликнула я.

— Элисон, объясняться будете в полиции, — сурово произнес инспектор Хис, затем посмотрел на кассиршу. — Мисс… Адаме, — сказал он, прочитав фамилию на табличке. — я готов выслушать ваши показания.

Меня отконвоировали к полицейскому автомобилю. Во второй раз за месяц!

— Как, опять вы? — удивился водитель.

— Осторожнее, приятель! — прошипела я. — Я вооружена.

В мгновение ока оба моих конвоира изготовились к нападению.

— Не бойтесь, — сказала я, подмигнув. — Это всего лишь тюбик мази «Огненный перчик». Ишиас у меня что-то разыгрался.

— Элисон, с нами шутить не стоит, — хмуро предупредил меня водитель. — Эти люди — мастера рукопашного боя.

Я присмотрелась к «этим людям». Обоим за тридцать. Оба пузатые, как женщина на седьмом месяце беременности. А я еще думала, что только американцы объедаются гамбургерами и картофелем фри.

Когда мы подкатили к управлению полиции, меня встретил мистер Уогстаф. Не потому, разумеется, что примчался туда, едва услышав о моем аресте. Адвокат навещал гориллу с «Титаником» на предплечье, которого снова арестовали. За то, что обрывал ценные розы на клумбе городского сквера.

Увидев меня, мистер Уогстаф грустно покачал головой:

— Я же просил вас не навлекать на себя неприятностей до суда.

— Но я ни в чем не виновата! — возмутилась я. — Перепутала английскую мелочь с антигуанской, только и всего.

— Отшлепать бы вас как следует, — произнес мой защитник. Мечтательно, как мне показалось.

Я тут же взяла себе на заметку, что при первой же возможности надо сменить адвоката.

— Элисон, я не смогу вам помочь, если вы будете действовать в том же духе. Мне доложили, что вы звонили главному свидетелю обвинения.

Я оторопела:

— Это кому?

— Мистеру Уитворту.

— Ничего подобного.

— В следующий раз, когда попытаетесь это сделать, наберите сначала один четыре один, чтобы ваш номер не смогли определить.

На этот раз забирать меня из полиции приехала Эмма. Я взяла с инспектора Хиса торжественное обещание не говорить маме о моем очередном приводе, несмотря на то что разрешилось дело вполне мирно. Инспектор Хис уведомил кассиршу, что ей следовало сначала дать мне возможность объясниться по поводу иностранных монет, а уж потом спускать на меня всех собак. Но та, похоже, просто ошалела, вычитав в газете, какая я опасная преступница.

Мне даже позволили выйти через служебный подъезд, ибо в приемной сшивался папарацци из местной «желтой» газетенки, которого, несомненно, известили о моем очередном «подвиге». Тем не менее в машине голову я на всякий случай пригнула, а Эмма газанула так, словно за нами черти гнались. Я даже опасалась, что бобби остановят нас за превышение скорости.

— Может, тебе стоит на время уехать из города? — спросила Эмма позже вечером. — В Уэльс, например, смотаться или еще куда. Где тебя в лицо не знают.

— Поздно, — печально покачала я головой. — Мне нужно было уехать, как только Дэвид первый раз меня бросил. Тогда он не стал бы ко мне клеиться, воспользовавшись отъездом Лайзы. И с Джереми Бакстером, провались он на месте, я бы не встретилась.

— После драки кулаками не машут, — глубокомысленно изрекла Эмма.

— Ты не боишься высказываться в таком духе в беседе с закоренелыми преступницами?

Но Эмма, пропустив мои слова мимо ушей, продолжила как ни в чем не бывало:

— Пока тебя не было, старушка, я ломала голову над тем, как вернуть долг «Совершенной женщине». Газеты ведь твоим делом интересуются, верно? Так вот, почему бы тебе не дать эксклюзивное интервью? Кто-нибудь наверняка выложит за это кучу бабок.

— Хорошая мысль, — согласилась я. — Но беда в том, что, согласно постановлению суда, до вынесения вердикта я должна помалкивать.

Пришла очередь Эммы удивляться.

— И тебя остановит какое-то постановление суда?

— Да, — ответила я, немного подумав. — Мне ведь не улыбается ближайшие пять лет провести за решеткой.

— А как насчет твоих близких подруг? Они-то постановлением суда не связаны. Пусть за тебя все расскажут.

— Ты кого имеешь в виду?

Эмма пожала плечами.

— Сама не знаю. Конечно, не себя, — поспешно добавила она. — Не могу я такую свинью Эшли подложить. Как насчет кого-нибудь из твоих родственников?

— Если ты намекаешь на моих дражайших сестричек, то от них помощи не дождешься.

— Неужели ты не знаешь никого, кто мог бы замолвить за тебя словечко?

— Нет, — отрезала я.

Мне и в голову не могло прийти, что буквально в эту минуту кое-кто из близких мне людей делился с газетчиками самыми пикантными подробностями моей биографии.

Глава 46

— Мне наплевать! — кричала моя мама. — Пусть она хоть всех нас из своего завещания повычеркивает! Она ведь нас предала. И кто — моя мать! И вообще, что она себе позволяет? В семьдесят два года лежит на качалке в прозрачном неглиже. Как будто ей есть что показать!

— Это спорно, — прервала монолог матери Джо, рискуя навлечь на себя ее гнев. — Я была бы только рада унаследовать ее ноги.

К счастью, мама, поглощенная собственными эмоциями, пропустила реплику моей незадачливой сестрицы мимо ушей.

— Мне даже не верится, что она такое наговорила, — продолжила она, в то время как я с ужасом разглядывала фотографию полуодетой бабушки.

Джо с увлечением читала помещенный ниже текст.

— «Взбалмошностью Эли в меня пошла», — сказала Рене Марлин, которая до сих пор не утратила своей привлекательности», — выдала Джо.

— Я даже не подозревала, что ее фамилия Марлин, — вставила Джейн.

— Это вовсе не ее фамилия, — свирепо промолвила мама. — Это псевдоним, которым она пользовалась в те времена, когда надеялась пробиться на сцену, стать певичкой в дешевом кабаре. Господи, никогда еще меня так не унижали!

— Не обращай внимания, — грустно посоветовала я.

— Черта с два! — взвилась мама. — Этот номер ей так не пройдет. Если старая ведьма надеется сохранить полученные сребреники, то она жестоко ошибается. Одевайся, Эли. Мы немедленно едем к ней.

Стоило нам пересечь порог дома престарелых, как мы тут же поняли, где искать бабушку. Сенсационный дебют в «желтой» прессе не заставил ее забиться в темный угол. Отнюдь. Бабушка, окруженная толпой почитателей, красовалась в лучшем кресле посреди гостиной. Я и прежде замечала, как пускали слюни мужчины — обитатели приюта, но сейчас они с вожделением смотрели на мою бабулю.

— Можно тебя на пару слов, мама? — громко спросила моя мамочка, убеждаясь, что все вокруг ее слышат. Пусть, мол, помнят, что Рене Марлин не только звезда эстрады; но и почтенная бабушка. — Где деньги?

— Вот видите? — с печалью на лице обратилась бабушка к одному из воздыхателей. — О чем я вам и толковала. На меня им всем наплевать. Их только мои денежки интересуют. Ждут не дождутся, когда я сыграю в ящик, чтобы наследство растранжирить.

— Я не о наследстве говорю! — вскипела моя мама. — Ты давно распродала все ценности и пустила деньги по ветру. Я имею в виду газеты. Где гонорар?

— Я ничего не получала! — с негодованием ответила бабушка.

— Врешь! Тебе щедро заплатили за предательство родной кровинушки.

— Ничего подобного, — возразила бабушка. — Я сказала, что ни в чем не нуждаюсь. Я вообще разговаривать с ними не хотела, но один молодой человек сказал, что я очень привлекательная женщина и могу снискать лавры в качестве модели. Даже подарил мне мои фотографии для альбома.

— Это ты-то модель? — фыркнула мама. — Для кого? Для динозавров, что ли? Тебе что, предложили в продолжении «Затерянного мира» сняться?

— Он сказал, что сейчас очень популярны дамы неопределенного возраста, — кокетливо сказала бабушка.

— Он имел в виду двадцатисемилетних женщин, ба-булькин, — терпеливо пояснила я. — А тебе как-никак семьдесят два.

— Вам просто завидно! — констатировала бабушка. — Вы хотели бы оказаться на моем месте. Увидеть свое имя напечатанным.

— Но ведь речь там именно обо мне идет, — напомнила я. — Ты предала огласке подробности моей личной жизни. Все выложила.

— О какой личной жизни ты говоришь? — возмутилась бабушка. — У тебя ее отродясь не было. Мне пришлось почти все самой выдумать.

— Ну и зря, — с досадой сказала я. — Могла не мучиться. Тем более что никто тебя не просил. Мне ведь суд предстоит, бабулькин. А твоя болтовня мне теперь боком выйдет.

— Чего вы раскричались-то? — недовольно спросила бабушка. — Здесь пожилые люди, между прочим, живут. Им покой нужен.

— Не пытайся увильнуть, — строго одернула ее моя мама. — От ответа тебе все равно не уйти. Ты предала нашу семью.

— Семью! — передернула плечами бабушка. — Ха! Всех вас только одно волнует — мое завещание. Но так и быть, Джозефина, я избавлю тебя от мучений. Знай: свое состояние я завещала твоей сестре. Все, до последнего пенса. В отличие от тебя она, навещая меня, не скрывает радости. А из всей твоей семейки лишь одно существо всегда ликует при встрече со мной. — Она многозначительно помолчала, потом пояснила: — Я, конечно, имею в виду собаку.

Старые перечницы одобрительно закивали.

— Просто собаку, как и всех зверей, приманивает запах падали, — свирепо процедила мама. И тут же, воспользовавшись всеобщим замешательством, продолжила: — И я объясню тебе, старая калоша, почему моя сестрица всегда рада тебя видеть. Причина тому одна: она лицезреет тебя всего два раза в год. Ей не приходится терпеть тебя каждый Божий день, из недели в неделю, выслушивать твои тошнотворные жалобы на недержание мочи, варикозные вены и зудящие геморроидальные шишки…

Бабушка побагровела. Никогда еще ее так не унижали в присутствии обожателей.

— Никаких шишек у меня нет, — простонала она.

— Есть, — безжалостно отрезала мама. — Вдобавок еще и пролежни, и омерзительная привычка прилюдно портить воздух… Продолжать или хватит? Что, не нравится, да? Стыдно, когда тебя так распинают? Так вот, старая карга, то же самое почувствовала Эли, когда раскрыла утром газету и увидела две страницы грязи, которую ты на нее вылила. А что касается твоего гребаного завещания, то можешь им подавиться!

Сказав это, мама круто развернулась и промаршировала к выходу, не обращая внимания на обалдевшее старичье с отвисшими челюстями.

— Не обижайся, бабулькин, — пролепетала я, ласково гладя бабушку по рукаву костюма от Фрэнка Ушера. — Мама это сгоряча наговорила. Вот увидишь, она немного очухается и примчится извиняться. — Однако, покосившись на окно, я увидела, что мама уже забралась в машину и запустила мотор. С каменным лицом она ждала меня.

Я растерялась, не зная, как вести себя дальше, поскольку оказалась меж двух огней. И прекрасно понимала: когда мама с бабушкой помирятся (а в этом сомнений не было), то гнев обеих обрушится на меня, как на причину раздора.

Вот почему, мысленно подкинув монетку, я решилась и бочком двинулась к дверям.

— Я и тебя вычеркиваю из завещания! — завизжала мне вслед бабушка, но я лишь ускорила шаг…

— Великолепно, — сухо сказала я, забираясь в машину. — Скоро я лишусь последней поддержки. Даже Джереми меня предал.

Глаза мамы полезли на лоб.

— Что?!

Не повторяйте мою ошибку и никогда не говорите своей маме о расторгнутой помолвке, когда она выруливает на улицу с двусторонним движением.

— Какой мерзавец! — вопила мама, чудом избежав столкновения с несколькими дюжинами автомобилей. Всю дорогу она на нескольких языках, не замолкая, поносила Джереми Бакстера и его семейство вплоть до седьмогр колена. — Как он посмел?

— Я и сама себя спрашиваю, — грустно призналась я.

— Он ведь обещал на тебе жениться!

— В наши дни слова ничего не значат, — вздохнула я.

Немного позже, когда мы сидели в гостиной, папа, который до сих пор мирно читал газету, вдруг заявил:

— Между прочим, мне он сразу не понравился.

— Что? — хором спросили мы с мамой.

— Я говорю, что мне он сразу не понравился. Без конца хвастался своим положением, держался кичливо, как павлин, да еще автомобилем своим вечно козырял. Я с первой встречи его раскусил. Типичный фанфарон и альфонс.

Я не верила своим ушам. Когда мы, женщины, бушевали, папа всегда помалкивал и уж тем более не осмеливался свое мнение высказать.

— Обалдеть можно! — взвизгнула я. — Ты думал так и молчал? Почему же сразу не сказал?

— Не хотел вмешиваться, — ответил папа, пожимая плечами.

— И напрасно! — рявкнула я. — А как же священный родительский долг? Почему, если вы все такие проницательные, никто мне сразу глаза на него не открыл? Что на Дэвида, что на Джереми. Неужели никто не мог удержать дочь от пагубного шага?

Папа втянул голову в плечи и поспешно спрятался за спасительной газетой.

А вот мама в кои-то веки подоспела к нему на выручку.

— Папа прав, Эли. Мы с ним давно решили не вмешиваться в твою личную жизнь. Вспомни, когда я раньше говорила, что мне не нравятся твои поклонники, ты лишь решительнее шла с ними на сближение:.. — Не дожидаясь моего ответа, мама спросила: — Может, выпьешь чашечку чаю, доченька?

— Мне сейчас не до чая, — уныло ответила я.

— Да, ты права, — согласилась она. — После такого денька мне бы самой полпинты виски не помешали бы. И стакан грога.

— Пожалуй, я домой поеду, — со вздохом сказала я.

— Постой, Эли, — попросила мама. — Мы с отцом еще не все тебе сказали.

— Пойду посмотрю, что в кладовке делается, — произнес вдруг папа.

К моему изумлению, мама кивнула.

— Вы же хотели мне что-то сказать, — напомнила я.

— Да, я сейчас выскажу тебе это от нас обоих, — ответила мама.

Я насторожилась, почти уверенная, что услышанное меня добьет. Однако предчувствие меня обмануло.

— Мы с твоим отцом попробовали в разных позах, — заявила мама, заговорщически подмигивая. — Оказывается, это ничуть не больно.

— Замечательно… — растерялась я. — Но ведь так и должно быть.

— Нет, — вздохнула мама. — Ты не поняла. Мы пробовали с мазью «Огненный перчик». И это абсолютно не больно. Так, немного щекотно разве что. Мы с твоим отцом люди уважаемые, в возрасте. И мы готовы засвидетельствовать в суде, что эта мазь совершенно не препятствует нормальной и здоровой половой жизни.

Я подавилась шоколадным печеньем. От одной мысли, что мои родители способны вести половую жизнь, на душе стало тошно. Но — нормальную и здоровую! У них ведь три дочери, черт возьми!

— Что скажешь, доченька? — В голосе мамы прозвучала тревога.

— Да, но… — Я замялась. — А что скажут соседи?

— Соседи? — Мама цинично усмехнулась. — Мы давно знаем друг друга, Элисон. Мы — взрослые люди. Вдобавок семейная жизнь — не препятствие для маленьких сексуальных радостей.

— Это меня и пугает, — вздохнула я и мысленно взмолилась, чтобы мистер Уогстаф со мной согласился.

Глава 47

Позже вечером мне перезвонил папа. Он был сам не свой. Оказывается, впервые за все годы семейной жизни он, вернувшись из кладовки, не получил от мамы нахлобучку… А почему? Оказывается, ее арестовала полиция!

— И твоих сестер тоже замели, — горестно возвестил он. — Джо сказала, что пыталась тебе дозвониться, но всякий раз натыкалась на твой дурацкий автоответчик.

Договорившись встретиться с отцом в полиции, я поспешно включила запись на автоответчике.

— Мы влипли, Эли! — взволнованно кричала Джо. — Причем из-за тебя. Лети в участок и внеси за нас выкуп!

— Что случилось? — спросила я, когда мы с папой встретились перед входом в злополучное здание полиции.

— Это был настоящий кошмар, — сказал он, закатывая глаза. — К нам домой заявилась миссис Бакстер с дочерью. Похоже, она хотела, чтобы ты вернула модные плавки Джереми. От Джорджио Армани, кажется. Так вот, твоя мама сразу набросилась на нее как дикая кошка. Вцепилась ей в волосы. Принялась лягаться, кусаться и царапаться. Джен-нифер Бакстер кинулась выручать свою мамашу. Твои сестры, разумеется, тоже не могли стоять в стороне и смотреть, как эти фурии колошматят нашу маму.

— Но зачем было драку затевать?

— Мы вступились за твою честь, — с гордостью сказала Джо, когда их выпустили. — Эта стерва ворвалась к нам, вопя, что ты истая Иезавель[19]. Что ты соблазнила ее драгоценного сыночка, заманила на Антигуа и превратила в раба для удовлетворения своих сексуальных аппетитов. Это она якобы в газетах вычитала. Но я ловко ее отбрила. — Джо злорадно усмехнулась. — Сказала, что раба ты могла найти и поприличнее. Без чирьев на шнобеле.