Тайно восплещем руками,

Тайно воспляшем, духом веселяще,

Духовные мысли словесно плодяще!

Яко руками, восплещем устами -

Дух святый с нами, дух святый с нами!

Гласы различны днесь съединяйте,

Новые песни агнцу вспевайте,

Дух свят нас умудряет,

Яко же хощет дары разделяет -

Дары превелики — апостольски лики,

Ангельское пенье, небесно раденье…

Дары премноги шлет дух во языки,

Шлет во языки, шлет во языки…

Мужие и жены, силы всполнися,

Яко пианы, язычником явишася,

Древле не знанны, сташа познанны,

Гласы преславны, гласы преславны!..

В немощах силу нам бог обещает,

Дух святый здесь приход совершает,

Из пастырей — царей, из немудрых рыбарей

Апостолов творит, апостолов творит!

Только что кончили эту псальму, по знаку Николая Александрыча все вскочили с мест и бросились на средину сионской горницы под изображение святого духа. Прибежал туда и блаженный Софронушка. Подняв руки кверху и взирая на святое изображенье, жалобным, заунывным напевом божьи люди запели главную свою песню, что зовется ими «молитвой господней».

Дай к нам, господи, дай к нам Исуса Христа,

Дай к нам сына божьего и помилуй, сударь нас!..

Пресвятая богородица, упроси за нас сына твоего,

Сына твоего, Христа бога нашего,

Да тобою спасем души наши многогрешные*. * Из производившихся о хлыстах дел известно, что эта молитва была у них в употреблении еще в начале XVIII столетия. Ею начинается каждое собрание божьих людей. Хлыстовских песен известна не одна тысяча: иные поются в одном корабле, другие — в другом, но «Дай к нам, господи» — во всех непременно. Ее певали у Татариновой, где участвовали очень знатные лица, ее в прошлом столетии певали в тех мужских и женских монастырях Москвы, откуда и распространилась по народу хлыстовщина. Ее поют и во всех крестьянских домах, где только собираются божьи люди. Есть несколько вариантов этой песни, но они незначительны. Здесь приведена она в том виде, как певалась у Татариновой и у других хлыстов из образованного общества.

Громче и громче раздавалась хлыстовская песня. Закинув назад головы, разгоревшимися глазами смотрели божьи люди вверх на изображение святого духа. Поднятыми дрожащими руками они как будто манили к себе светозарного голубя. С блаженным сделался припадок падучей, он грянулся оземь, лицо его исказилось судорогами, вокруг рта заклубилась пена. Добрый знак для божьих людей — скоро на него «накатило», значит скоро и на весь собор накатит дух святой.

Только что кончилось пение «молитвы господней», женщины составили круг, а вне его составился другой из мужчин. Новую песню запели.

Царство, ты царство, духовное царство,

Во тебе, во царстве, благодать великая,

Праведные люди в тебе пребывают,

Живут они себе, ни в чем не унывают…

Строено ты, царство, ради изгнанных,

Что на свете были мучимы и гнаны,

Что верою жили, правдою служили,

От чистого сердца бога возлюбили.

Кто бога возлюбит, его не забудет.

Часто вспоминает, тяжело вздыхает:

"Бог ты, наш создатель, всяких благ податель,

Дай нам ризы белы и помыслы целы,

Ангельского хлеба со седьмого неба,

Сошли к нам, создатель, не умори гладом,

Избави от глада, избави от ада,

Не лиши духовного своего царства!"* * Редакция песни из корабля Татариновой. Есть и варианты.

Еще половины песни не пропели, как началось «раденье». Стали ходить в кругах друг за другом мужчины по солнцу, женщины против. Ходили, прискакивая на каждом шагу, сильно топая ногами, размахивая пальмами и платками (Это называется «раденье кораблем».). С каждой минутой скаканье и беганье становилось быстрей, а пение громче и громче. Струится пот по распаленным лицам, горят и блуждают глаза, груди у всех тяжело подымаются, все задыхаются. А песня все громче да громче, бег все быстрей и быстрей. Переходит напев в самый скорый. Поют люди божьи:

Как у нашего царя, Христа батюшки.

Так положено, так уложено:

Кому в ангелах быть и архангелом служить,

Кому быть во пророках, кому в мучениках,

Кому быть во святых, кому в праведных.

Как у нашего царя, Христа батюшки,

Уж и есть молодцы, все молоденькие,

Они ходят да гуляют по Сионской по горе,

Они трубят во трубы живогласные,

От них слышны голоса во седьмые небеса…

Как у нашей-то царицы богородицы -

У нее свои полки, все девические,

Они ходят да гуляют во зеленом во саду.

Во зеленом во саду, во блаженном во раю,

Они яблочки-то рвут, на златом блюде кладут,

На златом блюде кладут, в терем матушке несут.

Государыня примала, милость божью посылала,

Духа свята в них вселяла и девицам прорекала:

"Ай вы, девушки, краснопевушки,

Вы радейте да молитесь, пойте песни, не ленитесь,

За то вас государь станет жаловать, дарить,

По плечам ризы кроить, по всему раю водить".

Вдруг песня оборвалась. Перестали прыгать и все молча расселись — мужчины по одну сторону горницы, женщины по другую. Никто ни слова, лишь тяжелые вздохи утомившихся божьих людей были слышны. Но никто еще из них не достиг исступленного восторга.

— Ни на кого не накатило! — жалобно молвил старый матрос. — Никому еще не сослал господь даров своих. Не воздвиг нам пророка!.. Изволь, кормщик дорогой, отец праведный, святой, нам про духа провестить, — сказал он, встав с места и кланяясь в ноги Николаю Александрычу.

И другие подходили к кормщику и земно ему кланялись, прося возвестить от святого писания, как дух сходит на божьих людей. И мужчины подходили, и женщин большая часть.

Подошел к столу Николай Александрыч, взял крест и высоко поднял его. Стали на колени, и Софронушка стал. Стих припадок его.

— Христос воскрес! Христос воскрес! Христос воскрес! — торжественным голосом возгласил кормщик. — От бога, от Христа, от духа святого возвещаю вам слово, братцы и сестрицы любезные!.. Скажу вам, возлюбленные, не свои речи, не слова человеческие, поведаю, что сам бог говорит: «В последние дни излию от духа моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши, и юноши ваши видения узрят, и старцы ваши сония увидят, и на рабов моих и на рабынь моих излию от духа моего, и будут пророчествовать… И дам чудеса на небеси и знамения на земле» (Деяния. II — 17 и 18.).

— Глаголет бог! — густым басом запел дьякон, и все другие тоже пропели.

И, стоя на коленях, подняв кверху руки, потрясая пальмовыми ветвями и махая платками, «манят» божьи люди святого духа:

Подай, господи!

Тебе, господи,

Порадеть, послужить,

Во святом кругу кружить,

Духа с небеси сманить

Да в себя заманить! Собирались мы, дружки,

Во святы божьи кружки,

Грешны плоти умерщвлять,

Души к небу обращать,

Бога петь, воспевать.

Уж мы пели, воспевали,

Руки к небу воздевали,

Сокола птицу манили:

Ты лети, лети, сокол,

Высоко и далеко,

Со седьмого небеси.

Нам утеху принеси -

Духа истинного,

Животворного,

Чудотворного!

Мы тем духом завладаем,

На соборе закатаем…

Накатись, накатись,

Святый дух, к нам принесись,

Согрей верны их сердца,

Сотвори в нас чудеса,

Избери себе слугу

На святом божьем кругу,

Прореки в нем, прорекай,

Грехи наши обличай,

А праведных утешай,

Ах ты!.. Дух свят, голубок,

Наш беленький воркунок!..

Не пора ли тебе, сударь,

На сыру землю слететь,

На труды наши воззреть?..

Скати, батюшка, скати,

Скати, гость дорогой,

Во чертог свой золотой,

В души праведные,

В сердца пламенные.

Богу слава и держава

Во века веков. Аминь.

Кончилась новая песня, но все еще оставались на коленях с воздетыми руками, умиленно взирая на изображение святого духа, парящего середи девяти чинов ангельских.

Стали потом божьи люди класть земные поклоны и креститься обеими руками, а Николай Александрыч читал нараспев:

— Благослови нас, государь наш батюшка, благослови, отец родной, на святой твой круг стать, в духовной бане омыться, духовного пива напиться, духом твоим насладиться!.. Изволь, батюшка творец, здесь поставить свой дворец, ниспослать к нам благодать — духом дай нам завладать.

Тут разом все вскочили. Большая часть женщин и некоторые из мужчин сели, другие стали во «святой круг». Николай Александрыч стоял посередине, вокруг него Варенька, Катенька, горничная Серафима и три богаделенные. За женским кругом стал мужской. — Тут были Кислов и Строинский, дворецкий Сидор, Пахом, пасечник Кирилла, матрос. И блаженный Софронушка, напевая бессмыслицу и махая во все стороны пальмовой веткой, подскакал на одной ноге и стал во «святом кругу». Началось «круговое раденье».

— Христос воскресе! — кричал Николай Александрыч. — Братцы, сестрицы! Хорошенько порадейте, батюшку утешьте!.. Не ленитесь, порадейте, своим потом вы облейте мать сырую землю!.. Освятите вы ее, чтоб враги не бродили, одни ангелы ходили, чистоту бы разносили промеж божьих людей!.. Братцы, сестрицы любезны, удаляйтеся вы бездны, походите во кругу — во святом божьем дому!.. Хорошенько порадейте, вы Марию позовите, грешну Марфу прогоните!.. (Хлысты, также последователи некоторых рационалистических сект (молокане, духоборцы и проч.), отрицают действительность существования евангельских сестер Лазаря, утверждая, что это притча и что Мария означает душу, а Марфа — плоть.). Поднимайте знамена во последни времена, послужите вы отцу, богу нашему творцу!..

И вдруг смолк. Быстро размахнув полотенцем, висевшим до того у него на плече, и потрясая пальмовой веткой, он, как спущенный волчок, завертелся на пятке правой ноги. Все, кто стоял в кругах, и мужчины и женщины, с кликами: «Поднимайте знамена!» — также стали кружиться, неистово размахивая пальмами и полотенцами. Те, что сидели на стульях, разостлали платки на коленях и скорым плясовым напевом запели новую песню, притопывая в лад левой ногой и похлопывая правой рукой по коленям. Поют:

Рай ты мой, рай,

Пресветлый мой рай!..

Во тебе, во рае,

Батюшка родимый

Красное солнышко

Весело ходит,

Рай освещает,

Бочку выкатает…

Бочка, ты, бочка,

Серебряна бочка,

На тебе, на бочке,

Обручья златые,

Во тебе, во бочке,

Духовное пиво.

Новое пиво,

Духа пресвятого,

Пророка живого…

Станемте мы, други,

Бочку расчинати,

Пиво распивати,

Бога государя

В помощь призывати,

Авось наш надёжа

До нас умилится,

Во сердца во наши

Он, свет, преселится…

Завладал надёжа

Душою и сердцем,

И всем помышленьем,

Он станет гостити,

Про все нам вестити.

Живей и живее напев, быстрей и быстрее вертятся в кругах. Не различить лица кружащихся. Радельные рубахи с широкими подолами раздуваются и кажутся белыми колоколами, а над ними веют полотенца и пальмы. Ветер пошел по сионской горнице: одна за другой гаснут свечи в люстрах и канделябрах, а дьякон свое выпевает.

— «Бысть шум яко же носиму дыханию бурну и исполни дом, иде же бяху седяще, и вей начаша глаголати странными глаголы, странными учении, странными повелении святыя троицы» (Из стихири на день пятидесятницы.).

Быстрей и быстрее кружатся. Дикие крики, резкий визг, неистовые вопли и стенанья, топот ногами, хлопанье руками, шум подолов радельных рубах, нестройные песни сливаются в один зычный потрясающий рев… Все дрожат, у всех глаза блестят, лица горят, у иных волосы становятся дыбом. То один, то другой восклицают:

— Ай дух! Ай дух! Царь дух! Бог дух!

— Накати, накати! — визгливо вопят другие.

— Ой ева! Ой ега! — хриплыми голосами и задыхаясь, исступленно в диком порыве восклицают третьи.

— Благодать! Благодать! — одни с рыданьем и стонами, другие с безумным хохотом голосят во всю мочь вертящиеся женщины.

Со всех пот льет ручьями, на всех взмокли радельные рубахи, а божьи люди все радеют, лишь изредка отирая лицо полотенцем.

— Это духовная баня. Вот истинная, настоящая баня паки бытия, вот истинное крещение водою и духом, — говорила Дуне Марья Ивановна, показывая на обливающихся потом божьих людей.

С удивленьем и страхом смотрела Дуня на все, что происходило перед ее глазами, но не ужасало ее невиданное дотоле зрелище… Чувствовала, однако, она, что сердце у ней замирает, а в глазах мутится и будто в сон она впадает.

— Что с тобой? — спросила Марья Ивановна, заметив, что вдруг она побледнела.

Дуня сказала.

— Благодари бога, — молвила Марья Ивановна. — Это значит дух тебя, еще не приведенной в истинную веру, коснулся своей благодатью… Будешь, будешь по времени богом обладать!.. Велика будешь в божьем дому — во пресветлом раю.

Блаженный радел с великим усердием, выкликивая непонятные слова. Наконец, закричал:

— Пива, пива!

Быстрей закружились в кругах, а сидевшие, привскакивая на стульях, громче и еще более скорым напевом запели:

Эй, кто пиво варил? Эй, кто затирал?

Варил пивушко сам бог, затирал святый дух.

Сама матушка сливала, с богом вкупе пребывала,

Святы ангелы носили, херувимы разносили,

Херувимы разносили, архангелы подносили..

Скажи, батюшка, родной, скажи, гость дорогой,

Отчего пиво не пьяно? Али гостю мы не рады?

Рады, батюшка родной, рады, гость дорогой,

На святом кругу гулять, света бога прославлять,

В золоту трубу трубить, в живогласну возносить*. * Эта песня сделалась известною из донесения святейшему синоду одного из калужских священников (Сергеева), который в первых годах нынешнего столетия сам участвовал в хлыстовских радениях. Песня эта несколько раз была напечатана.

Громче и еще неистовей кричит блаженный:

— Пива, пива!

И упал в судорогах и корчах на пол. Пена пошла у него изо рта. А дьякон церковным напевом громогласно поет из пасхального канона:

— "Приидите пиво пием новое, не от камене неплодна чудодеемое, но нетления источник, в нем же утверждаемся.

Тут Катенька вдруг вся затрепетала, задрожала и, перестав кружиться, звонким, резким голосом закричала в ужасе:

— Накатил!.. накатил!..

Все остановились. Едва переводя дыханье, пошатываясь, ровно пьяные, все пошли к стульям.

— Дух свят!.. Дух свят!.. накатил!.. накатил!.. — громче прежнего кричала Катенька и грянулась на руки подбежавшей Матренушке. Та довела ее до диванчика и с помощью Варвары Петровны уложила. На другом диванчике уложили бившегося о пол блаженного.

Только что уложили Катеньку, радостными голосами божьи люди запели:

Ай у нас на Дону

Сам спаситель во дому.

Со ангелами, со архангелами,

С серафимами, с херувимами

И со всей-то силой небесною…

Эка милость, благодать

Стала духом обладать!..

Богу слава и держава

Во веки веков. Аминь.

Пока пели, Катенька привстала. Она села на диванчик и раз десять провела пальцами по зардевшемуся, как маков цвет, лицу своему. Зарыдала она и, едва переступая, вышла на середину сионской горницы. Глаза горели у ней необычным светом. Они остолбенели, зрачки расширились, полураскрытые посиневшие губы беспрестанно вздрагивали, по лицу текли обильные струи пота и слез, всю ее трясло и било, как в черной немочи (Эпилепсия, то же почти, что падучая болезнь.).

Крепко стиснув руками голову и надрываясь от рыданий, неровными шагами, нетвердой поступью сделала она вперед несколько шагов и остановилась. Все встали и обеими руками начали креститься на Катеньку, а дьякон возгласил:

— Вонмем! Премудрость! Глаголет бог! Все встали на колени, и начала Катенька возглашать «живое слово» и «трубить в трубу живогласную». Сначала всему собранью «общую судьбу» говорила, «пророчество сказывала».

— Вы, любезные мои детушки! Святые, праведные агнцу и мне, богу, искупленные первенцы!.. Молите меня, отца, и будьте мне верны до конца, за то не лишу вас золотого венца… Я, дух свят, с вами пребываю, душеньки ваши в небесный убор убираю… все ваши помышления сам я, дух свят, в сердцах ваших читаю… За добрый помысел сторицей заплачу, а лукавого врага во гроб заколочу… Не смел бы пугать мой небесный синод, не смел бы тревожить моих верных рабов… А над вами, мои детушки, мой благодатный покров… Вот вам от бега сказ, от меня, духа свята, указ… Оставайтесь, господь с вами и покров божий над вами!..

И на всех махала Катенька платком, что был в руках у ней. Покровцем называют его божьи люди.

Все встали и расселись по стульям, один блаженный все еще бился в припадке на диванчике. Едва переступая, покачиваясь, медленно подошла Катенька к Николаю Александрычу и тот, хоть и кормщик, стал пред нею на колени. Стала Катенька ему «пророчество» выпевать:

— Здравствуй, верный, дорогой изообранный воин мой… Со врагом храбрей воюй, ни о чем ты не горюй! Я тебя, сынок любезный, за твою за верну службу благодатью награжу — во царствие пределю, с ангелами поселю. Слушай от меня приказ: оставайся, бог с тобой и покров мой над тобой.

И трижды махнула на него платком, а он ей еще раз до земли поклонился.

Пошла после того от одного к другому и каждому судьбу прорекала. Кого обличала, кого ублажала, кому семигранные венцы в раю обещала, кому о мирской суете вспоминать запрещала. «Милосердные и любовно все покрывающие обетования» — больше говорила она. Подошла к лежавшему еще юроду и такое слово ему молвила:

— Ты, блаженный, преблаженный, блаженная твоя часть, и не может прикоснуться никакая к тебе страсть, и не сильна над тобою никакая земна власть!.. Совесть крепкая твоя — сманишь птицу из рая. Ты радей, не робей, змея лютого бей, ризу белую надень и духовно пиво пей!.. Из очей слезы лей, птицу райскую лелей, — птица любит слезы пить и научит, как нам жить, отцу богу послужить, святым духом поблажить, всем праведным послужить!.. Оставайся, бог с тобой, покров божий над тобой!..

К Марье Ивановне подошла, хоть та и сидела одаль от круга божьих людей. Встала Марья Ивановна, перекрестилась обеими руками, поклонилась в землю и осталась на коленях. Затрубила пророчица в трубу живогласную:

— Тебе, любезная овца — живое слово от отца, всемирного творца, из небесного дворца. Пребудь в вере до конца. К богу сердцем ты пылай! свое сердце надрывай!.. Я тебя, бог, доведу, до Едемского края, до блаженного рая. Я тебя доведу, да и дочку приведу, будешь с нею ликовать, в вечной славе пребывать!.. Ты на месте на святом, над чистым ключом, устрояй божий дом, буду я, бог, жить в нем… Благодать наведу и к себе вас приведу. А последний тебе сказ, крепкий божий мой наказ — оставайся, бог с тобой, покров божий над тобой!..

Удивились люди божьи, когда Катенька, отступя от Марьи Ивановны, подошла к не приведенной еще Дуне, в первый только раз бывшей в собрании познавших тайну сокровенную. Подошла она к Дуне, хоть никогда ее прежде не видывала.

Оторопела Дуня, недвижно сидела она, вперя испуганный взор на Катеньку.

— На колени стань!.. на колени!.. — тихонько сказала ей Марья Ивановна.

Но Дуня будто не в себе была, ничего не слышала, ничего не видела, кроме исступленьем сверкавших глаз пророчицы и жаром пышущего ее лица.

— На колени становись!.. Крестись перед духом святым! В землю кланяйся! — заговорили вкруг нее, но Катенька вдруг «затрубила в трубу живогласную», и люди божьи смолкли.

— Стой, стой, крепко стой на ногах, зеленое мое древо, изобранное, возлюбленное!.. Открою я тебе, отец, великое божие дело, утешу, ублажу, в сердце благодать вложу! Сокровенную тайну открою и чисту овечку, тебя, в седьмом небе устрою… Дам тебе ризу светлу, серафимские крылья, семигранный венец, и тут еще милости моей не конец. Я, бог, никогда тебя не оставлю, сотню ангелов к тебе приставлю. Со страхом и с верой, с надеждой и с любовью слушай, непорочная дева, мое пречистое слово живое: в тайну проникай, знамя божье поднимай, душу духу отдавай! Хоть головушку ты сложишь, зато верно мне послужишь, всем праведным угодишь, свою душу украсишь, будешь духом обладать, хвалы богу воссылать, будешь в трубушку трубить, в живогласну возносить. Оставайся, бог с тобой, покров божий над тобой!

И трижды по трижды махнула на нее покровцем.

Все были вконец изумлены. Редко ходящие в слове обращаются к неприведенным в корабль, не давшим страшных клятв сохранять сокровенную тайну. Вдруг такие обетования Дуне!

— Преславное видим, пречудное слышим здесь, братцы и сестрицы любезные! — возгласил Николай Александрыч. — Видим духа пришествие, слышим обетования. Да исполнятся наши надежды скорым исполненьем пророчества! Да сбудется славное, великое проречение!

Как мертвец бледная, в оцепенении стояла Дуня. Вне себя была она, дрожала всем телом и плакала. Бережно довела ее Марья Ивановна до ближайшего диванчика и уложила. Варенька села возле Дуни, махая над ней пальмовой веткой.

А дьякон, обращаясь к Дуне, изо всей мочи заголо— сил из «Песни Песней»:

— «Вся добра еси, ближняя моя, и порока несть в тебе! Гряди от Ливана, невеста, гряди от Ливана!.. Прииди и прейди из начала веры, от главы Санира и Аэрмона, от оград Львовых, от гор пардалеов…»

— Подальше от нее, отец Мемнон, она непривычна, — сказала дьякону Варвара Петровна.

Дьякон отошел, но не мог уняться. Восторг и его обуял. Лег он в переднем углу на спине и, неистово размахивая над собой пальмой, свое продолжал:

— «Сердце наше привлекла еси, сестро моя, невесто! Сердце наше привлекла еси единым от очию твоею, единым монистом выи твоея!.. Что удобреста сосца твоя, сестро моя, невесто? Что удобреста сосца твоя паче вина, и воня риз твоих паче всех аромат? Сот искапают устне твоя, невесто! Мед и млеко под языком твоим и благовоние риз твоих, яко благоухание Ливана!»

— Да уймись же ты, Мемнонушка! — тихонько сказал ему Николай Александрыч. — Зачем нестроение творишь в доме божием?

— Духом вещаю, — отвечал Мемнон.

— И вовсе не духом, — сказал Николай Александрыч. — Не возлагай хулы. Ведь это грех, никогда и никем не прощаемый. Уймись, говорю!

— По мне и замолчу, пожалуй, — молвил сквозь зубы дьякон и, севши на диванчик, низко склонил голову, думая: «Хоть бы чайку поскорей да поесть».

Очнулся блаженный, тоже на диванчик сел, зевнул раза четыре и, посидев маленько, платком замахал.

— На Софронушку накатило! На блаженного накатило!.. — заговорили люди божьи.

Вышел блаженный на середину сионской горницы и во все стороны стал платком махать. Потом, ломаясь и кривляясь, с хохотом и визгом понес бессмысленную чепуху. Но люди божьи слушали его с благоговением.

— Слушай лес-бор говорит, — начал юродивый… — игумен безумен — бом, бом, бом!.. Чайку да медку, да сахарцу! Нарве стане наризон, рами стане гаризон (Эти бессмысленные слова и подобные им в ходу у хлыстов, особенно на Кавказе, где тамошние «прыгунки» (то же, что хлысты) уверяют, будто это на иерусалимском языке. Непонятные слова в кораблях говорятся больше безумными и юродивыми, которых охотно принимают в корабли, в уверенности, что при их участии на других дух святый сходит скорее.).

И, захохотав во все горло, начал прыгать на одном месте, припевая:

Тень, тень, потетень,

Выше города плетень,

Садись, галка, на плетень!

Галки хохлуши -

Спасенные души,

Воробьи пророки

Шли по дороге,

Нашли они книгу.

Что в той книге?

Хоть и знали люди божьи, что Софронушка завел известную детскую песню, но все-таки слушали его с напряженным вниманием… Хоть и знали, что «из песни слова не выкинешь», но слова: «нашли пророки книгу» возбудили в них любопытство. "А что, ежели вместо зюзюки (Детская песня. После слов «что в той книге», она так продолжается:

Зюзюка, зюзюка,

Куда нам катиться?

Вдоль по дорожке, и пр.

Зюзюка — картавый, шепелявый.) он другое запоет и возвестит какое-нибудь откровение свыше?"

В самом деле, блаженный не зюзюку запел, а другое:

А писано тамо:

"Савишраи само,

Капиласта гандря

Дараната шантра

Сункара пируша

Моя дева Луша".

(В двадцатых годах в корабле людей божьих отставного полковника Александра Петровича Дубовицкого этими словами говорил один из пророков. Члены корабля думали, что это по-индийски. Последний стих в нашей рукописи: «Майя дива луча»).

Только и поняли божьи люди, что устами блаженного дух возвестил, что Луша — его дева. Так иные звали Лукерьюшку, и с того времени все так стали звать ее. Твердо верили, что Луша будет «золотым избранным сосудом духа».

И стали ее ублажать, Варвара Петровна первая подошла к ней и поцеловала. Смутилась, оторопела бедная девушка. Еще немного дней прошло с той поры, как, угнетенная непосильной работой в доме названного дяди, она с утра до ночи терпела попреки да побои ото всех домашних, а тут сама барыня, такая важная, такая знатная, целует и милует ее. А за Варварой Петровной и другие — Варенька, Марья Ивановна, Катенька ее целовали.

— Приидите друг ко другу, люди божии, — церковным напевом запел Николай Александрыч. — Воздадим целование ангельское, лобызание херувимское. Тако дух снятый повеле.

И все стали целоваться, говоря «Христос воокресе!» Только к Дуне да к Лукерьюшке с Василисой никто не подходил — они не были еще «приведены».

Все вышли в коридор. Марья Ивановна осталась с Дуней в сионской горнице. Осталась там и Луша с Василисой.

— Ну что? — спросила Марья Ивановна у Дуни.

— Я как во сне, — ответила Дуня. — Все так странно, так диковинно. А сердце так и горит, так и замирает.

— Пресвятый голубь пречистым крылом коснулся сердца твоего, Дунюшка, — сказала Марья Ивановна. Верь и молись, больше углубляйся в себя, а будучи на молитве, старайся задерживать в себе дыханье (Хлысты на молитве и во время радений задерживают дыхание. Этому учили и древние отшельники и пустынножители. Это же в практике и у индийских факиров и у трамблеров Америки.) и тогда скоро придет на тебя благодать. На сколько сил твоих станет, не вдыхай и себя воздуха, ведь он осквернен врагом, день и ночь летающим в нем… Бывали такие праведники, что, задерживая дыханье, достигали высочайшего блага освобождения святой, чистой, богом созданной души из грязного, грешного тела, из этой тюрьмы, построенной ей на погибель лукавым врагом. Конечно, таких немного, но блаженны и треблаженны они в селениях горних. Место их среди серафимов, а серафимы самые великие чины небесного воинства. Они одни окружают огневидный престол царя царей и во всякое время видят лицо его.

Под эти слова воротились люди божии. Они были уже в обычной одежде. Затушив свечи, все вышли. Николай Александрыч запер сионскую горницу и положил ключ в карман. Прошли несколько комнат в нижнем этаже… Глядь, уж утро, летнее солнце поднялось высоко… Пахнуло свежестью в растворенные окна большой комнаты, где был накрыт стол. На нем были расставлены разные яства: уха, ботвинье с осетриной, караси из барских прудов, сотовый мед, варенье, конфеты, свежие плоды и ягоды. Кипел самовар.

И сидели божьи люди за трапезой чинно и спокойно. Проводили они время в благочестных разговорах. Послышался благовест к обедне, и тогда разошлись они по своим местам и улеглись, утомленные, на постелях.