Но когда я вынырнул из тоннеля и оказался на главной площади поселка с его симпатичными двухэтажными домами под черепицей, бесконечными клумбами и белыми скамейками, я вспомнил про Клару. Вспомнил, рассмеялся и запечалился. Ну что может быть общего между Кларой и теми ослепительными мечтами, которые я связывал с познанием женщины? Клара, Клара... бедный, несчастный человечек, которому я должен помочь устроить домашний уют. Я позвонил в дверь ее квартиры в полной решимости не только побелить потолок, но и переклеить обои, выложить финским кафелем ванну и туалет.
      То, что я увидел после того, как дверь открылась, спутало все мой планы.
      Клара, Клара! Бедная, несчастная... женщина.
      Она завила волосы, подвела глаза, подкрасила губы. Хитро скроенное платье прятало от глаз линю ее тела от шеи до щиколоток.
      - Проходите, - сказала она, прячась за дверь.
      Я проскочил в комнату и остолбенел. Ее гнездышко было устроено по высшему разряду. Дорогая старинная мебель, которую я видел только в кино и в доме-музее А.С. Пушкина. Стены увешаны картинами, на полу ковры. Круглый стол посередине гостиной был сервирован на две персоны. Я крепче сжал пульверизатор.
      - Это мне от бабушки досталось, - услышал я голос позади себя.
      - А где белить? - спросил я и повернулся.
      Клара стояла у косяка. Руки у нее дрожали.
      - Там, - махнула она куда-то в сторону и еле слышно выговорила, - в кладовой.
      Я взял себя в руки и улыбнулся.
      - А они там думают, что вам всю квартиру белить надо, и выписали мне две увольнительные на сегодня и на завтра. Но ночевать надо в часть... добавил я и осекся.
      Клара хотела что-то сказать, но не смогла.
      - А давайте, мы сегодня проволыним денек! - изобразил я неистовый восторг по поводу нежданно посетившей меня удачной мысли. - Ведь там... в кладовой делов наверняка не много? - и я бросился на поиски кладовой. Я метался из ванной в туалет (они были отделаны плиткой невиданной красоты), бегал по прихожей и кухне, пока не уткнулся в маленкий закуток, который можно было выдать за кладовую.
      - Да я тут за пятнадцать минут управлюсь! Посмотрите, сырости нет, значит грибка не будет, следовательно и купоросить незачем. Остается смыть старую побелку - это пять минут. Пять на просушку, плюс пять на побелку. Всего пятнадцать! А мы с вами лучше поболтаем, вон у вас сколько книг старинных, музыку послушаем... Что это за пластинки?
      Моя горячка передалась и ей.
      - Это оперная музыка: Моцарт Амадей, Верди Джузеппе, Вагнер Рихард... А здесь симфоническая: Бетховен, Гайдн, Римский-Корсаков, Рахманинов... Вы хотите сразу слушать? Или может, я подумала, у меня есть окрошка и домашние пельмени со сметаной...
      - Пельмени?! Клара! Вы серьезно?! Я двенадцать месяцев не видел ничего подобного! Покажите.
      - Они в холодильники... Я думала, может сначала окрошку, или вот салат...
      - Окрошка! Салат! Для меня это сейчас звучит, знаете, как в детстве апельсины зимой.
      - Действительно. Вы знаете, это так сразу понятно - как апельсины зимой! У вас очень образное мышление.
      - А выпить? Клара, есть у вас выпить?
      - А вам можно разве?
      - Несите!
      Мы побежали на кухню. Она выронила ящик из кухонного стола, когда искала штопор. Я вилкой протолкнул пробку в бутылку и залил вином китель. Помчались обратно в гостиную, запутались в подвернувшемся пульверизаторе. Наконец, наполнили бокалы и выпили. Уткнувшись в свои салаты, притихли.
      "Почему она так нервничает?" - задавал я себе вопрос.
      "Потому что она хочет!" - сам же и отвечал.
      "Что же делать!?"
      "Пей!"
      Потом грохотали литавры, выли скрипки, резали слух духовые и верещало колоратурное сопрано.
      Она первая взяла мою руку и сжала. Я посмотрел в окно. Было еще слишком светло. Я усиленно пытался пердставить себе, что рядом со мною не Клара, а Оля. И чем отчетливее я чувствовал нарастающее возбуждение Клары, тем недосягаемее становился для моего воображения образ Оли. Самое неприятное место было у меня между ног. Там ощущался какой-то мерзкий кисель. И вдруг Клара застонала. Холодной сыпью брызнуло меня по спине. Что-то в этом полувое, полувопле послышалось мне знакомое. Я обхватил ее лицо руками и приблизил свои губы к ее губам. Она набросилась на меня. Я вспомнил. Такой же зверь бушевал во мне прошлой весной, когда покидала меня первая моя любовь.
      - Оля! Олечка! - шептал я, проникая Кларе под платье...
      Да...
      Хуй неподвластен нашему разуму. Ему плевать на такие понятия, как жалость, сочувствие, справедливость. Ему подавай возбуждение. В общем, хуй не стоял, меня тошнило, потом прошиб понос. Клара впала в истерику, требовала Бога ниспослать ей смерть. Я с испугу вылакал все спиртное и слинял.
      Клару я больше не видел. Она уволилась из библиотеки нашей части. А я получил пять суток ареста, за то, что полуголый и пьяный бегал по всему поселку, скрываясь от патруля.
      Вот так случилось тогда, при странных и мутных обстоятельствах. Но сейчас все было предельно просто, как и следует при "кромешной ясности". Мы шли в самоволку, в наших фаллосах перекатывались "мотороллеры", нам нужна была Женщина, и со мной был Ключник.
      Ключник величайший реалист-практик. Любое его шевеление(будь то телодвижение или полет мысли) что-нибудь да означает. Оно всегда из чего-нибудь да проистекает и уж обязательно во что-нибудь да выльется. И как правило в пользу Ключника.
      - Шесть бутылок 33-го, две банки кильки в томате, буханку черного, две пачки "Явы" и коробку спичек, - заказывает Ключник и выбрасывает на прилавок четвертной. - Сдачи не надо.
      Пугачиха щелкает костяшками счет.
      - А ее и не будет.
      - А я знаю.
      Пугачиха, фыркнув, склоняется над ящиком с портвейном. Мы обозреваем ее потусторонние ляжки.
      - Колени не обтрухайте, - выпрямляется продавщица и выставляет на прилавок батарею бутылок.
      - Не волнуйся, у нас трухи на всю Московскую область хватит, переправляет боеприпасы в холщевую сумку Ключник.
      - Сынок, тебе жизни не хватит, чтобы меня только-только взволновать.
      Трудно было на это заявление чем-либо возразить. Своим мистическим телом Пугачиха волновала весь Московский военный округ. От рядового Кукурузы до проверяющего генерала из Министерства Обороны. Все из-под спуда помышляли о ней. Каждый на свой манер. Пока помыслы не вызревали в замыслы, которые приводили к одному и тому же действию с идентичным финалом. Никому еще не удавалось насытить ее сверхъестественное чрево. Как гигантская пиявка, окутывало ее космическое вожделение очередную обезумевшую жертву и через мгновение сплевывало жалкий обсосок.
      Рассказывали, что однажды, дюжина уязвленных дембелей, каждый из которых в свое время потерпел фиаско на пуховом животе Пугачихи, сбились в артель и решили единым напором вторгнуться в горнило Черной Дыры, чтобы выйти победителями. Пугачиха не возражала, но выдвинула одно условие дюжина должна была разбиться на пары. И того, значит, выходило шесть подходов дуплетом с круга. "Не умрем на первом, так задолбим на втором!" рассчитывали дембеля. И первая пара выдвинулась на позиции.
      На первом круге дьяволица лишь слегка пошалила с ребятишками. А те размялись и настроились на затяжной победный натиск. Но на втором круге Пугачиха устроила им свой коронный всос. Как она это делала - вопрос праздный! Как вырваться из ее всепоглащающей воронки? Вот вопрос жизни и смерти! Вы, наверное, видели или, по крайней мере, слышали, как змея натягивает себя на яйцо. Вот, примерно, то же самое испытали на себе и возомнившие дембеля.
      - Если бы я поставил целью всей своей жизни уебать Пугачиху насмерть, место в книге рекордов Гиннеса было бы мне обеспечено, - заявляет Ключник, когда мы покидаем вино-водочную лавку. - Но встает вопрос, а на хуя мне это надо?
      И возражать против этого тоже не имеет никакого смысла. Ключник виртуоз логических обоснований нелогичного поведения.
      И вот мы в засаде. Место странное. Под мостиком, что перекинут через захламленный ручей. Здесь сыровато и попахивает болотцем. Но неподалеку автобусная остановка - сюда прибывает и отсюда же отправляется автобус, единственный транспорт, который связывает поселок с другим миром.
      - Здесь у нас все карты, как на ладони. И в основном козырные, поясняет Ключник преимущества избранной им позиции и откупоривает бутылочку, для приобретения куражливого запашка. - В парке или у кинотеатра с бухаловым нас Чуб в момент вычислит, это раз. Во вторых, там только эти мокрощелки тусуются, с которыми до вечера придется анекдоты травить, потом в кустиках за пизду подержишься и на нары в сухую шары гонять. Нам это надо?
      Нет, этого нам не надо. Этого уже достаточно. И поэтому я полностью отдаюсь во власть Ключника. Он знает главное - кто дает, а кто не дает.
      Ключник раскусил женщин еще в пятнадцатилетнем возрасте. В ту пору он был смазливым пончиком с золотистыми кудряшками. Он так стеснялся своей упитанности, что боялся смотреть на девушек даже исподтишка. Ключник-мальчик увлекался авиамоделизмом. Целыми днями он выпиливал лобзиком нервюры, собирал из них крылья и оклеивал их папиросной бумагой. Вечерами читал журнал "Моделист-конструктор", а ночами воображал полеты на аппарате собственной конструкции.
      Но его мечтам не суждено было сбыться. Обеспокоенная нелюдимостью своего сына, мама Ключника решила оторвать его от пагубных журналов и отослала на летние каникулы к своей сестре в Новгород. В древнем городе Ключник познакомился со своим двоюродным братом - призывником Жорой, которому осенью предстояло стать новобранцем. По этому случаю Жора уволися с работы и ударился нагонять упущенное. Он сразу полюбил своего меньшого братишку и не отпускал от себя ни на шаг.
      Как-то утром родственники закупили ящик "Изабеллы" в одном из продмагов великого города, и тут появилась эта женщина-вулканолог на своих "Жигулях". Жора уже знал ее с лучшей стороны и держался независимо. Вулканолог сама вызвалась подвезди их до дома. Ключник оказался на переднем сидении. Вулканолог прикурила сигарету и ударила по газам. Никогда в своей жизни не ездил Ключник с такой скоростью. Всю дорогу он не мог оторвать взгляда от красной стрелки спидометра, что подрагивала на цифре 140! А вечером того же дня Жора вытащил Ключника из постели и сообщил, что вулканолога взволновал его взгляд, которым он буравил ее коленки, и теперь она требует доставить ей "...этого пончика на тарелочке с голубой каемочкой".
      - Какие коленки?! Какие тарелочки?! - кричал Ключник. - У меня до сих пор живот крутит от такой езды! Я даже не помню, какого цвета у нее волосы!
      - Крашенные, - сказал брат и вынул из кармана бутылку "Перцовки". - На, глотни пару раз, она хорошо крепит. И пошли, женщина ждет.
      Ключник пробовал улизнуть, но старший брат взвалил его себе на левое плечо и понес.
      - Вот вам пончик, - сказал Жора открывшей дверь женщине-вулканологу, а вот и тарелочка с голубой каемочкой, - и протянул сетку с бутылками портвейна.
      Расположились на кухне. На стенах висели фотографии с видами действующих и потухших вулканов, а также портреты суровых бородатых мужчин. По углам торчали булыжники вулканических пород.
      Пили стаканами. Брат между дозами пел под гитару песни про дальние странствия. Вулканолог курила.
      Когда портвейн вышел, брат встал:
      - Ну, я пошел, - сказал он.
      - И я, - попробовал подняться Ключник, но пол взметнулся у него из-под ног, и авиамоделист оказался в руках вулканолога.
      - Тяжеленький, - сказала женщина мужественной профессии и потащила четырехпудовый пончик в свою спальню.
      Там она оголила трепыхающееся тело и сгребла в свои мозолистые ладони невинные яйца.
      - Как парное молоко! - воскликнула исследователь каналов и трещин земной коры. Облизнулась и принялась взбивать сливки.
      Из журналов Ключник многое знал о реактивной тяге. Своими руками юный конструктор соорудил и отправил в небо несколько реактивных снарядов. И вот теперь он чувствовал, как у него между ног вызревала сверхмощная ракета из живой плоти. Когда тяга возросла до чудовищных размеров, вулканолог скинула с себя платье, отбросила трусики и запустила ту ракету в свой открытый космос...
      Ключник вцепился в мощные бедра вулканолога и полетел. Перед его газами раскачивались огромные груди, как колокола благовестные. А скорость все нарастала и нарастала. И вдруг вулканолог выпрыгнула, выгнулась вся, как серп, и опустилась последний раз, словно кузнечный молот.
      - Мама! - успел крикнуть Ключник и впал в беспамятство.
      Очнулся с ваткой нашатыря под носом.
      - Давай, давай, пончик, мы только начали, - подбадривала его голый специалист по геологическим образованиям. Она усадила его на кровати, заботливо подложила под спину подушки и установила перед ним поднос.
      - Тебе надо подкрепиться. Сейчас я принесу красного вина и бараньих ребрышек, - и пошла на кухню.
      А Ключник смотрел ей всед и видел огромную жопу с вздернутыми ягодицами и дымящимся кратером между ними. В Ключнике проснулся самец. Когда ближе к вечеру нового дня за братом пришел Жора, из спальни вышел совсем другой человек. Смахнув пот со лба и отдышавшись, Ключник-мужчина велел Жоре бежать домой, изъять из его чемодана все деньги, что были укрыты в маленьком потайном карманчике, которые он последние несколько лет копил на мотор для своего будущего дельтаплана, и на всю сумму купить красного вина и бараньих ребрышек.
      Целый месяц прожил Ключник у вулканолога. Они сломали кровать, проели его и ее деньги, похудели по 10 кг на брата. Наконец, вулканологу пришла телеграмма, в которой сообщалось, что на Камчатке задымилась Ключевская сопка. Вулканолог собрала рюкзак, они молча выкурили по сигарете, и она улетела далеко на восток. А Ключник остался. Но теперь его уже не волновали летательные аппараты, что тяжелее воздуха. Теперь его донимала только реактивня тяга, что бушевала у него между ног. Помог Ключнику его особый склад ума, благодаря ему он не попал в яму, полную траго-мистико-сентиментальных испражнений, в которую так легко угодил я. Ключник вывел свою знаменитую формула: Дает - плюс. Не дает - минус.
      Отрицательные варианты Ключник просто отбрасывал.
      - Опа-на! - вытянул шею мой компаньон, устремляя свой взгляд, поверх меня. Я добил вино из откупоренной бутылочки и обернулся. По тропинке, что вела от остановки к мостику, семенила троица. В спортивных костюмах и с тяпками на плечах.
      - Камариха с выводком, - определил Ключник и поспешно высморкался. Верный знак - если Ключник высморкался, значит резоны на нашей стороне.
      Бабушка-мать, дочка-мать и дочка-внучка надвигались.
      - Будь на готове, я попробую взять их за жопу, - распорядился Ключник и покинул укрытие.
      Я укомплектовал сумку и принял выжидательную стойку.
      Семейство Камариных славилось в поселке своей блядовитостью. Старшая Камариха родила среднюю в 16. Средняя младшую в 15. Младшая в 14 тоже что-то родила, но неудачно. С тех пор за ней стали замечать разные странности: то она встанет посередине перекрестка в военной фуражке с бабушкиной скалкой и примется изображать регулировщика, то в белом халате явится на КПП части и потребует от дежурного вывести весь личный состав на прививку от брюшного тифа, а однажды она даже умудрилась попариться в мужской бане. Все так оно и было, но мы были в самоволке, сумку оттягивали пять бутылок портвейна, а на мостике томились под нашими взглядами три пары разносортных титек.
      Ключник коротко свистнул - он взял их за жопу.
      Старшая не сводила глаз с нашей холщовой сумки. Средняя безумолку хохотала и тыкалась лбом мне в плечо. Младшая лузгала семечки.
      Пришли к ним на квартиру.
      - Девочки, мир на пороге Третьей мировой войны, так что жить нужно в темпе, - гоношил хозяек Ключник, вскрывая консервы.
      Старшая сняла с головы платок и повязала его за место фартучка. У нее были седые волосы. Средняя втащила на кухню два стула и села рядом со мной.
      - А можно с вами поближе познакомиться? - спросила она сквозь смешок и пощупала меня за колено.
      Я обвил ее талию дотянулся до титьки и помял. Она была, как полусдутый воздушный шар.
      Младшая плюхнулась мне на колено и уткнулась в консерву. Другой рукой я опробовал ее дойки, здесь были упругие тенисные мячики.
      - Девочки, поднимем бокалы, чтобы не угасал огонек в вашем доме! крикнул Ключник, и мы опрокинули по первому стакану.
      - Кайф! - сказала старшая и потянулась к бутылке.
      - Мать, не гони, - опередил Ключник и пересадил младшую к себе на колени.
      Потом повели разговор о чем не помню. В одной руке у меня был стакан в другой мягкая теплая титька.
      - Потанцуем, - оповестил всех Ключник и унес младшую в темную комнату.
      - Еще есть где потанцевать? - спросил я у средней.
      - У меня своя комната, - гордо сказала она.
      Я ничего не испытывал, кроме чувства долга. Повалил жертву на кровать, молча стянул с нее трико вместе с трусами, бросил тряпье на пол, раздвинул колени и пригляделся... Пауза... Да... Я прошел длинный путь - от розового зародыша толстенькой девочки Полины до мохнатой пахучей развороченной пизды подмосковной бляди... Тернист был тот путь, орошен слезами, облагорожен страданием, разукрашен иллюзиями, но я шел и шел и вот теперь должен был вкусить от плода, или урвать кусок от пирога... Черт! Я ничего не испытывал, кроме чувства долга. Схватился за член - он был тверд. "Странно, - подумал я, - наверное, я стал, что называется, настоящим мужчиной".
      - Мне холодно, малыш! - пропищала пизда.
      Я навалился.
      Шпок!
      Член провалился в яму, полную теплой жижи.
      - Ой! - вздрогнула подо мной женщина. - Что это у тебя на нем?
      - Мотороллер, - сказал я и дал газу.
      "Ой, ой, мама, ой, ой, мамочка, ой, ой, родненький, ой, ой..."
      Чувство долга и еще чуть-чуть гордости.
      - Перекурим, - сказал я и вынул.
      Ключник и младшая уже вернулись на кухню и налегали на вторую консерву.
      Старшая пела - невнятно, но громко.
      - Девочки, - заорал Ключник, схватившись за стакан, - за то, чтобы не угасал огонек у вас между ног!
      Выжрал и поволок среднюю в темную комнату.
      Я схватился за член - он был тверд. Чувство долга не покидало меня. Чувство гордости подхлестывало. Я выдернул стул из-под младшей, она рухнула на пол, продолжая прожевывать рыбную плоть. Я опустился на колени и забросил ее ноги себе на плечи.
      Шпок!
      - Нарьян-мар, мой Нарьян-мар, городок не велик и не мал! - задорно выводила бабушка, пока я настойчиво и упорно работал над ее внучкой.
      Младшая сначала откровенно скучала, потом, как бы прислушавшись к себе, глубоко задышала и вдруг, схватив меня тремя пальцами за нос, словно за ключ передатчика, выпустила в эфир радиограмму:
      Тире точка тире
      тире тире тире
      тире точка
      тире тире тире точка
      точка тире
      точка точка тире тире!
      "К-о-н-ч-а-ю!" - перевел я и, стиснув зубы, набавил темпа.
      Кончала она долго и, казалось, болезненно. Я ощущал своим членом ее внутренние спазмы. Странно, вернее сказать, дико, но я крепко держал ее за бедра, пытаясь вдавить член все глубже и глубже, я смотрел на ее корчи и представлял себя крокодилом, стиснувшим свои челюсти на шее какой-то теплокровной твари. Жертва трепыхалась в предсмертной агонии, а я все давил и давил. Наконец она обмякла, развалилась и через мгновение захрапела.
      Я вынул, влез на стул и уставился на свой торчок . В дверях кухни появился Ключник. Он был голый и у него тоже стоял.
      - За то, чтобы у нас никогда не падал! - был его следующий тост.
      Выпили. Старшая дремала, уронив голову на дуршлак. Ключник шумно перевел дух, кинул взгляд на младшую, поглядел в темноту комнаты, где оставил среднюю и положил свою руку на плечи притомившейся старушки. Она открыла глаза и ласково посмотрела на нас.
      - Ну, что, мать, пошли, - обреченно сказал Ключник.
      Когда мы уходили, семейство в полном составе отдыхало. Я смотрел на это лежбище переебанных сучек и испытывал только одно - чувство исполненного долга. И еще я был преисполнен гордостью. Крутой "дедушка СА", настоящий мужик. Похоже, Ключник тоже испытывал нечто подобное, потому что, выходя из подъезда, он с восторгом громно и троекратно пукнул.
      А в роте нас ждала засада. И хотя мы влезли в окно умывалки, разделись, спрятали форму в мусорные бачки, в одних трусах пробрались в спальное помещение и даже юркнули в свои кровати, но тут же вспыхнул свет и раздалась команда:
      - Рота, поъем!
      - Веденеев и Ключников, выйти из строя! - скомандовал Вертоух, и глаза у него блестели интенсивнее, чем козырек на фуражке.
      Мы, покачиваясь, покинули строй - два шага вперед и поворот на 180.
      - Где были во время вечерней проверки? - начал допрос старшина медленно надвигаясь.
      - В клубе, - выговорил Ключник первую половину условленной фразы.
      - Играли в шахматы, - закончил версию я.
      Вертоух прошел мимо нас. Я видел, как раздувались его ноздри. У него был уникальный нюх, у этого прапорщика.
      - Спустить трусы, - приказал Вертоух.
      - Ну, товарищ старшина, - заулыбался Ключник.
      - Это приказ!
      Рота замерла, и мы выполнили приказ.
      Сто тридцать человек с восхищением рассматривали наши вздувшиеся, кровоточащие члены. Рейтинг нашего авторитета пополз вверх.
      - Трое суток ареста! - подсобил этому росту старшина.
      - Есть! - рапортовали мы.
      Вот так все оно и было. Два года. 24 месяца. 730 суток. 17520 часов. 1051200 минут. 63 миллиона 72 тысячи секунд. И я уже почти похоронил свою мечту о том странном чувстве, которое чудилось мне, когда я смотрел на женщин юными глазами, когда страдал и мучился первой своей любовью. Моя греза о Совершенном Восторге протухла в затхлом солдатском быту, была растоптана тысячами грязных кирзовых сапог, рассмеяна едкими армейскими шуточками и извращена до пошлой скверны "кромешной ясностью" коллективного бытия. "Прощай! Прощай!" - иногда кричал я ей во сне и просыпался в слезах. Но...
      II. Отношение к военной службе
      12. 28 мая 1985 г. на основании приказа МА СССР №72 от 28.03.85 уволен (демобилизован) в запас и направлен в Советский РВК г. Уфы.
      К месту назначения обязан прибыть и встать на воинский учет 03 июня 1985 г.
      Командир части полковник Барабаш
      Я опускаю небольшой промежуток времени, в течении которого я переместился из в/ч 43006 на берег озера Аслыкуль, затерянного среди полей и лесов Бугульминско-Белебеевской возвышенности Южного Урала. Мое психофизическое самочувствие этого периода можно сравнить с клинической смертью, когда человек находится в состоянии ноля и у него равные шансы сыграть в плюс или минус. Все зависит от... Божьего промысла!
      Вновь я оказался один на один со всем открытым миром. Миром свободы, весны и... Любви.
      15
      Ну вот я и добрался до самой яркой главы моей великой повести, основанной на своей невеликой жизни. Ее строки выведут вас к вершине, что была открыта во время частного восхождения, предпринятого моей плотью и в сопровождении моего духа. Открыта, но так и не покорена. Долго я подбирался к этой главе: барахтался в светло-пуховых водах детских воспоминаний, блуждал в туманных смутах отроческих предчувствий, рвался, пришпоренный пылом юной страсти, метался по лабиринтам первых попыток осознания себя, бился в тупиках непонимания и проваливался в пропасти отчаяния. Но вот я здесь - у подножья эмоциональной кульминации. Ей посвящается эта глава: глава-Взрыв, глава-Взлет, глава-Озарение. Она не совершенна. Это всего лишь пересказ той мистерии, в которую ввергла нас пытливая, безоглядная и неприклонная юность и которую мы не решились пройти до конца.
      Прелюдией к прочтению этой главы может послужить какое-нибудь видение, которое поможет взрыхлить почву ваших душевных сил, утрамбованных каждодневной толчеей. Например, представьте себе, что предгрозовой майской ночью вы покидаете лилейный уют родного дома без надежды на возвращение. Старые привязанности терзают ваше сердце жалкими призывами, но черная бездна за распахнутой дверью, озаряемая приближающимися зарницами, манит, насылая сладкое головокружение в предощущении неизведанных испытаний. Сквозь громовые раскаты пробиваются первые такты сюиты Альбиони, и я начинаю...
      Она стояла на краю обрыва, устремляясь всем существом своим к мягкому летнему ветру и солнечному блеску, сыплющемуся с небес.
      Оранжевый крепжоржет платица, как тончайший налет пыли, облегал ее тело.
      Кожа оголенных до плечь рук золотилась. Тонкая, ровная, словно кожица созревшего томата "Эсмиральда".
      Волосы, купаясь в волнах воздушного потока, казалось, источали запахи и шелест целого леса. Каштановые кущи! Они были спутаны так, что взгляд завязал в них навечно.
      Груди... Груди-малышки... Груди с сосочками-зонтиками... Их трепет оглушительными фанфарами отдавался в моих висках.
      Губы... Обветренные губы боятся улыбки... Губы в паутинке трещин и жеманный кончик языка, как нежное брюшко улитки, проползающий по обожженной кожице.
      Курносый нос с россыпью веснушек егозил и морщился.
      Чуть заметный животик подрагивал от скрываемого смешка.
      Небрежно расставленые ноги, коленки со следами ссадин и крохотные ступни с налипшим песком.
      Вот так она выглядела - вся как притаившаяся мина, тронь - и разнесет в клочья.
      - Ну, чего уставился, стриженый? Из тюрьмы вышел, что ли? - спросила она, щурясь на солнце.
      - Ага, - открыл я рот, - из армии.
      - А здесь что делаешь?
      - Так, покупаться, отдохнуть...
      - Один, что ли?
      - Один.
      Она прошла мимо, по самому краю обрыва.
      - А меня из пионерлагеря уволили, - сказала она и села на край, свесив ноги в бездну.
      Я приблизился.
      - За что? - спросил и опустился на сухую траву.
      - Главную пионервожатую жабой назвала. Начальник лагеря говорит, извинись и работай дальше, а я отказалась. Меня и выперли, - она вытянула из-за уха папироску.
      - А зачем назвала?
      - Потому что она жаба.
      Огонек спички лизнул носик папироски, обветренные губки отпустили мундштук, шумным вздохом она загнала дым глубоко в легкие, закрыла глаза и запрокинула голову. Я учуял терпкий запах ганьжи.
      Выдохнула и протянула папироску мне:
      - Потянешь?
      Я сделал все, как и она. Вдруг нижнюю часть моих ног охватило беспокойство. Я лег на живот и стал болтать ступнями. Мы смотрели вниз, там копошились на берегу тела - тощие, жирные, красивые и уродливые, молодые, древние, бледные, красные и коричневые. Веселое зрелище. Мы хохотали до икоты. Она встала на четвереньки и поползла, я последовал за ней, почти уткнувший макушкой ей в задницу. Ветер раздувал подол ее платья, как паруса. К ягодицам прилипли сухие травинки. Из под трусиков выбивались черные волоски. Мы ползли и ползли.
      - Какая радость, что я тебя встретил, - промямлил я, бодая ее сзади.
      - Какая? - спросила она, раздвигая ноги и пропуская мою голову под себя.
      - Неожиданная, - оветил я, проезжая ушами по внутренней части ее горячих ляжек.
      Она расхохоталась, повалилась на спину, и я пополз дальше уже по ее содрогающемуся животу. Легкая и светящаяся немощность заполняла меня, и я струился весь и растекался.
      - А ожиданная радость бывает? - почувствовал я ее шепот оплывающими перепонками.
      - О, это уже счастье, - только и смог подумать я в ответ.
      Нежность.
      Из глубины моих грез пустила она стрелу-росток, на котором суждено было распуститься бутону коварному, дикой красоты с неуловимым запахом безумия.
      - Ты пробовал это? - заговорила она вновь только ночью и положила мне на губы прохладный и мягкий маковый лепесток.
      Мы лежали в маленьком фанерном домике в ворохе душистой травы. Сквозь пластиковую крышу просачивался размытый лунный свет. Она поднялась и заглянула в меня.
      - Нет, - шевельнул я губами, и лепесток вздыбился. Она слизнула его и проготила.
      - Я попробовала однажды и почувствовала, что превратилась... - она застонала и провалилась в глубину нашего душистого матраца.
      Ее нагота изнывала, потягиваясь и выворачиваясь.
      - ...В огромное влагалище с клитером, как щупальцы у осьминога, щупальцы, которые извиваются, хватают добычу и затягивают в бездонную дыру, - выговаривала она свое видение, как заклинание.
      И вдруг я понял, что сам лечу в бездну. Перед моим взором замелькали вереницы мыслей, пролетающих мимо моего мозга, я даже не успевал улавливать их смысл - я уже несся со скоростью света, затягиваемый вселенской массой Совершенного Восторга.
      Дни и ночи, воздух и вода, леса и поля, их звуки и запахи - все сконцентрировалось в капельках густого молочка на бритвенных срезах маковых стебельков. Вся сила земли и вся ее грязь вскипала на дне эмалированной кружки. Металлический поршень вгонял в наши вены милликубометры таинственной вселенной, которая миллиардами крохотных озарений разгерметизировала наше унылое сознание. И наши переродившиеся тела с радостным изумлением тянулись друг к другу и переплетались изодранными венами, проникали друг в друга, выворачивались наружу, растекались и стекались в одно месиво, из которого вырывались восторженные крики обезумевших беглецов - путников к престолу Совершенного Восторга. Но успевали лишь промелькнуть по небосклону падшими звездами и, померкнув, оседали на пожухшую траву болезненными стонами. И все повторялось.
      - Я больше не буду, - сказала она и, схватившись за живот, покатилась по полу в безобразных корчах.
      Я старался поддерживать огонь под спасительной кружкой.
      Сквозь швы на ветхих стенах нашей фанерной норы тянуло пронзительным холодом. Я вытряхнул из спичечного коробка себе на лодонь многослойный кусок марли, пропитанный маковым соком и прожаренный на солнце. Черный кирпичик источал резкий запах. Из меня горлом хлынула пена. Я выталкивал ее наружу языком, пытаясь удежать срывающуюся с шеи голову. Спасительный костерок разгорелся, и по хибаре заплясали лохматые тени.