Исповедь добровольного импотента

      Новая форма лейтенанта милиции прилежно упрощала геометрию ее тела, не оставляя фантазиям ни малейшего шанса. Жесткий, прицельный взгляд вселял ужас и мистическое чувство долга. Да... это была уже не та дурманящая и манящая субстанция, которая вчера покоилась на сосновом полке бани моего деда. Предо мной явилась функция - неумолимая и беспощадная!
      - Немедленно на выход! - загремел ее протокольный голос. - Через час с документами и вещами быть в военкомате. В 12.00 отправка на главный призывной пункт. Все ясно?!
      - Так точно! - самопроизвольно отрапортовал я, и... противостояние исчезло. Испарились муки. Терзания сгинули. Домыслы канули. А что же осталось, спросите вы? Отвечаю: поселок Лоза, в/ч 43006, пятая рота, второй взвод, четвертое отделение, военный строитель рядовой Веденеев - все! Но не думайте, что это ничтожно мало, нет, просто большего и быть не должно.
      II. Отношение к военной службе
      2. Призывной комиссией при Советском районном военном комиссариате гор. Уфы признан годным к строевой службе.
      Призван на действительную службу и направлен в часть 24 апреля 1983 года.
      Военный комиссар полковник Тимирканов
      11
      "Солдат - понятие нерастяжимое", - любил говаривать командир нашей роты, отличник боевой и политической подготовки, гвардии лейтенант Редозуб. За две недели учебного карантина этот низкорослый человек с широкими плечами из ста тридцати возомнивших индивидуумов выплавлял единый слаженный организм, готовый к выполнению любых стратегических задач. Метод его был непредсказуемо прост и заключался в формировании у новобранцев состояния "кромешной ясности". Что это такое? О, это особое расположение духа возникает тогда, когда вы добровольно и напрочь отказываетесь от всякого рода осмысления происходящего с вами и вокруг вас, а только лишь необузданно-ревностно принимаете все как есть.
      Естественно, что таких результатов можно добиться только неформальным путем. Поэтому к официальным предписаниям, таким как: физподготовка, строевая муштра, ведение боя и политическая зрелость, Редозуб относился пренебрежительно, откровенно скучал и после утреннего развода уходил опохмеляться. Его гений подлинно расцветал ночью.
      Через два часа после отбоя возродившийся таинственный неформал возникал в расположении роты. Прервав доклад заполошного дневального демонстрацией своего гвардейского кулака, он бесшумно проходил в спальное помещение казармы. Там, отдавшись долгожданному сну и утратив всякую бдительность, нежились на двухъярусных кроватях мы - его юнцы - такие еще уязвимые!
      Несколько минут командир стоял в проходе и внимал многоголосию безмятежного храпа, сладострастных стонов и жалобных бормотаний, наполнявших темноту.
      - Рота... Подъем, - бесцветным голосом произносил лейтенант и, получив в ответ все те же сонные излияния, молниеносно преображался.
      Теперь это был неистовый смерч, сметающий все на своем пути. Истинно говорю вам, то были великие минуты - минуты прозрения! Тогда как наши разомлевшие от сна тела копошились на холодном полу среди опрокинутых кроватей, пытаясь облачиться в разбросанное обмундирование, души наши, преисполненные изумления, необратимо мужали.
      Через неделю таких еженощных откровений сон наш становился подозрителен и чуток, как сон залегшего на отдых зверя. Едва различимый шепот наставника: "Рота..." - приводил нас в ярость, которая не ведала преград.
      Редозуб торжествовал.
      Скомандовав подъем, он удалялся в свой кабинет и отсутствовал ровно 45 секунд. На 46-й появлялся в проходе без кителя и фуражки, но в тельняшке и с топориком в левой руке (Редозуб бил и правой и левой на равных). Мы встречали его двумя противостоящими друг другу шеренгами при полной выкладке.
      Медленно двигался Редозуб по образовавшемуся живому коридору. И шеренги, дрогнув, начинали натягиваться, словно две стальные струны. Когда же Редозуб достигал противоположного конца, они сливались в чистейшем унисоне. Линия носков, ранжир, выправка - все дышало совершенством и безупречной симметрией.
      Но гвардеец разворачивался и шел дальше - от совершенства внешнего блеска к красоте внутренней мощи.
      Пристально вглядываясь каждому в глаза, в эти мутные зеркала взбалмошной индивидуальности, командир приводил всех к единому знаменателю, который (по Редозубу) до получения приказа должен быть равен нулю, после стремиться к бесконечности.
      Хлесткий удар правой (чуть выше солнечного сплетения) - и строй покидает рядовой Моторин. Много самоуверенности у этого спортсмена-гимнаста и чересчур самодовольства. Еще удар - выбывает рядовой Кукуруза (потомственный пастух). Беспрерывно излучает подобострастие и таит в своей впалой груди жалкий страх. Удар - и, задыхаясь, лечу я - опять подвела ирония.
      Ночи напролет трудился неутомимый гвардеец, и наконец, по истечении второй недели, сознание наше озаряла "кромешная ясность". И тогда укреплялись ряды наши во сто крат. И самозабвенно чеканился шаг. И вдохновенно гремела песня. Рота военных строителей шла на присягу!
      19. ВОЕННУЮ ПРИСЯГУ ПРИНЯЛ
      12 мая 1983 года при в/ч 43006
      Нач. штаба части капитан Артюхов
      12
      "А как же женщина?" - поинтересуетесь вы. А никак. Первые шесть месяцев она отсутствует на всех уровнях. Ничего удивительного - жизнь сужает границы до минимума, а все, что остается на ее территории, конкретизируется до максимума.
      Ну вот, к примеру, возьмем такое эфемерное чувство, как нежность. В большой жизни эта блажь может посетить вас в любое предполагаемое время и при самых разнообразных обстоятельствах. Скажем: вышли вы по утру из своего подъезда и вдруг обнаружили у себя над головой незапятнанную весеннюю синь и это после шестимесячного гидрометеотеррора! А?! Или, изнывая в часпиковой тесноте, вы натыкаетесь взглядом на торчающую из-за пазухи соседа рыженькую мордашку недавно прозревшего котенка! Каково?! Я уж не говорю о созерцании царственных красот женских подробностей, например, на пляже! В любом из этих и многих им подобных случаях ваши сердечные тоны выстроятся в мажорный аккорд, мышечный каркас обмякнет, взор потеряет фокус и вы, забыв обо всем, растворитесь в эйфории умиления. А в результате: естественно, везде опоздаете; у вас обязательно уведут кошелек; и хорошо, если вы к вечеру не напьетесь с неминуемого разочарования.
      При "кромешной ясности" картина принципиально иная. Во-первых, единственное, что может вызвать в вас ощущения, отдаленно схожие с чувством нежности, это макароны по-флотски. Во-вторых, для переживаний у вас будет ограниченный отрезок времени - путь от казармы до столовой, ровно 236 шагов. В-третьих, результат исключительно положительный - отменный аппетит. Еще лучше при "кромешной ясности" обстоит дело с фантазией. На "гражданке" это порождение ехидны - огнедышащая Химера - явно призвано погубить человека. Чуть увлечешься, а уж она заманит в такие дебри, что у вас и мысли не возникнет выбираться. Напротив - окончательно уверовав в свои вымыслы и возлюбив их как истину, вы становитесь просто одержимы. Вы ищете подтверждений! Вы требуете воплощения! Чем весьма смешите посторонних и огорчаете близких. В конце концов, истощив все свои силы, вы прозреваете и, ужаснувшись, впадаете в пессимизм.
      В армии же фантазия во благо, потому что конкретна. Как только ваша душа взволнуется и вы почувствуете потребность пофантазировать (обычно это случается после отбоя), тут же перед вашим внутренним взором явится утреннее довольствие: стакан чая, четыре кусочка сахара рафинад, горбушка белого хлеба, двадцать пять граммов сливочного масла и яйцо, сваренное вкрутую. Не скальтесь, а лучше поспевайте за полетом моего воображения!
      Вариация № 1: Tour a Tour
      Чай заправляется сахаром, масло размазывается по горбушке, яйцо очищается. Процесс поглощения подобен вальсированию: яйцо-горбушка-чай; яйцо-горбушка-чай; яйцо-горбушка-чай и т. д.
      Вариация № 2: Яйцо-Per se с десертом
      Яйцо принимается за самоценный продукт, съедается в чистом виде и в первую очередь. Остальные продукты выступают как ингредиенты десерта: два кусочка сахара отправляются в стакан. Поверхность горбушки умасливается и на нее укладываются оставшиеся кусочки рафинада, которые предварительно следует окунуть в чай. Выждав несколько секунд, полурастворившуюся массу сахара следует равномерно распределить по горбушке. Десерт готов.
      Вариация № 3: Zukunftsmusik
      Масло традиционно сочленяется с горбушкой. Яйцо, наоборот, расчленяется на белок и желток. Белок съедается, а желток вторым слоем наносится на горбушку. Кушать в прикуску с сахаром, запивая чаем.
      Убедились? Да вам за всю оставшуюся жизнь не исчерпать эту вечную тему! Но самое главное, сочинив на сон грядущий очередную вариацию, вы мгновенно уснете, чтобы поскорее проснуться и сказку обратить в быль. Животворную перспективу - вот что дает вам такая фантазия.
      13
      "Так, а с женщиной-то что? Все? Покончено?!" - опять слышу я ваши нетерпеливые возгласы. Не волнуйтесь, будет вам женщина. Или вы думаете, что я упустил эту строптивую нить художественного повествования и теперь язвлю на чужой счет, чтобы хотя бы прослыть остроумным? Ничего подобного! Я незаметно, исподволь подвожу вас к мысли о той самой женщине, которую вы так алчете. Но только предстанет она перед вами в совершенно ином ракурсе - с головокружительных высот "кромешной ясности"! Замечаете, отсюда женщина видится не как Таинство, дарующее душе вашей крылья для ее вознесения в Царствие Совершенного Восторга, а всего-навсего как цель "самоволки". Чтобы вам стало яснее, разберем основные понятия: "самоволка" это атрибут "деда", "дед" являет собой чин, ну а чин - категория историческая и отражает саму квинтэссенцию "кромешной ясности" - Субординацию. Как видите, в новой системе ценностей женщина теряет свою первостепенность, а с ней и весь мистицизм и всю чертовщину, окутывающие ее фигуру. Но зато она обретает вполне осязаемые очертания и довольно конкретное место в нашем суровом солдатском обиходе.
      Итак, если вы не "чухан", а "дед" и заботитесь о своей репутации, дабы не нарушалась Субординация, то вам просто необходима "самоволка". Как только вы на это решаетесь, автоматически перед вами возникает цель - Женщина. Видите вы ее целиком и четко. Осознаете свои действия по отношению к ней предельно ясно. Поразить цель с первого раза - вот ваша задача. Но я чувствую, что вас утомили мои теоретические выкладки. Бесстыдники, вас прельщает нагота факта! Ну, что ж... Cейчас я опишу одну свою "самоволку", в которой цель была поражена, и я... А впрочем, слушайте!
      14
      Воскресенье. Девять часов утра. Я и Ключник (тоже "дед") не спеша возвращаемся из столовой в казарму. Впереди, гремя песней, движется наша рота. Ходить в общем строю "деду" считается унизительным, и если нет возможности избежать этого позора вовсе, то следует всячески выказывать свою непричастность. Для чего вырабатывается особая поступь - аллюр "Сто дней до приказа", - при котором в марше участвует только одна нога (правая или левая в зависимости от направления движения). Другой ноге как бы уже не по пути, но в силу инерции она все же влечется за общей массой. Для усиления эффекта непричастности можно руки поместить в карманы брюк и время от времени лениво сплевывать не в такт песне. Но я опять отвлекся, так что придется опустить наш сговор о проведении совместной "самоволки" и перейти непосредственно к сборам.
      Перекурив в беседке, мы заходим в казарму и следуем в каптерку. Вокруг шум, гам, суета - это наш старшина прапорщик Вертоух затевает свою коронную генеральную уборку.
      Вертоух прирожденный гигиенист. Организация его мышления не оставляет нечистотам ни малейшего шанса. Его кредо - чистота спасет мир. Вон он стоит в ослепляющих своим блеском сапогах и грозит нам кулаком. Это значит - "Не таскайте мне грязь, волки позорные!"
      Мы демонстративно поднимаемся на носки и, балансируя, по одной доске пола пробираемся к двери каптерки.
      Входим. Единственное окно занавешено одеялом. Горит свеча. Ощущаем тоску по дембелю. Обоняем коктейль нафталина, гуталина и еще чего-то очень интимного.
      За столом сидит голый по пояс Трофим. Он каптенармус, наш земляк и самый авторитетный "дедушка". На его счету несколько блестящих "самоволок". А буквально на днях он был уличен в своей каптерке сразу с двумя продавщицами из овощного магазина, находящегося совсем неподалеку от части. Как он их провел в расположение роты, Трофим не запомнил, к сожалению.
      - Трофим, мы с Ключником решили сегодня свои "мотороллеры" обкатать. Как думаешь, пора? - обращаюсь я к патриарху после молчаливых рукопожатий.
      - Покажите, - хмуро откликается Трофим.
      В отличие от прапорщика Вертоуха, своего непосредственного начальника, Трофим к грязи даже благоволит, поэтому любые мероприятия по борьбе с антисанитарией его удручают.
      Мы спускаем штаны и достаем свои члены. Трофим начинает осмотр. Пришло время объяснить вам, что такое "мотороллер".
      "Мотороллер" - это стеклянный шарик диаметром в 5 миллиметров, выточенный из донышка бутылки от Советского Шампанского и вживленный хирургическим путем в верхнюю плоть члена. Инструмент, с помощью которого проводится такая операция, самый неприхотливый: молоток, продезинфицированная тройным одеколоном отвертка. Из медикаментов стрептоцид.
      - Да... надо было выше бить, - качает головой "хирург", осматривая мой агрегат. - Тогда бы ты прямиком по клитеру бороздил. Но ничего, бабы народ смекалистый, приноровятся. Когда встает, не тянет?
      - Да потягивает.
      - А у меня даже режет, - встревает Ключник.
      - Притрется, - заключил мастер.
      Сам Трофим имеет на своем организме семь инородных тел, которые он вживил самолично. За это его прозвали - "кукурузный початок". Но и орган у него, должен я вам заметить, без малого два с половиной дециметра! В поселке, где дислоцировалась наша часть, среди женского населения распространилась мистификация, что якобы Трофим потомок самого Распутина.
      - Если соберетесь сегодня, уходите через библиотеку. Там на параше "черпаки" первой роты окно вскрыли, - напутствует Трофим. - И к гастроному не ходите. Чуб (командир комендантского взвода) засаду к одиннадцати выставит. Затаритесь в шалмане у Пугачихи (продавщица вино-водочного магазина). Один фаныч для меня возьмете. Я ж сегодня как сука в колесе на пару с этим Мойдодыром, - и Трофим сплевывает в сторону двери, за которой уже в полную силу бушует уборка.
      Получив ЦУ, мы покидаем каптерку. Проскочив мимо Мойдодыра и схлопотав по паре матюков в затылки, мы выходим из казармы и направляемся к зданию армейского клуба.
      У главного входа толпятся воины. Поджидают Перепелицу - главного "киньщика". Военным строителям не терпится узнать, будет ли сегодня индийское кино.
      О Перепилице в нашей части, да чего уж там - по всему военному округу ходила самая сногшибательная мистификация. Дело в том, что кино Перепелица крутил только по воскресеньям, а все остальные дни работал в подсобном хозяйстве. Ухаживал за свиньями. На балансе в/ч 34005 была своя небольшая свиноферма. Правда, в столовую почему-то всегда привозили замороженные свиные туши с фиолетовым штемпелем на ляжках: "1964 год". Как раз в этом году я только родился. Получалось, что мы поедали трупы двадцитилетней давности. Но это пердмет уже другой мистификации.
      Свиноферму охраняла злющая цепная сука немецкой овчарки Ева Браун. Отходы из армейской столовой, составлявшие основной рацион свиней, Перепелица перевозил на стареющей кобыле по имени Наташа Ростова. Вот вокруг этих двух женщин и поползли слухи. Дело получило широкую огласку после того, как Наташа Ростова убила Еву Браун.
      - И это после многолетней нежной дружбы! - загадочно восклицали дуэтом старожилы части - завклубом прапорщик Пиняев и завстоловой старшина внесрочной службы Джабраилов. Они знали виновниц переполоха еще молодыми щенком и жеребенком.
      Естественно, подозрение пало на единственного мужчину, общавшегося с ними. Посыпались показания свидетелей, якобы видевших, как Перепелица вступал в интимную близость то с Наташей Ростовой, то с Евой Браун. А иначе чем было объяснить такую ненависть, разгоревшуюся между двумя дамами, что называется, бальзаковского возраста.
      - Да шо це за диво! - уверял всех Кукуруза, потомственный пастух и знаток домашней скотины. - Всяка тварына, як обычна людина. Тильки шо по нашему не балакают. Зашибла Натаха ту Еву за мандулу этого Перепела, да шоб я пидох под дембель!
      - Да, мандула-то у него пожалуй побольше, чем у Трофима, будет, размышлял Хван, шахтерский паренек с Ростовской области.
      - Эй, зачем мандула? У них любов! - горячился Георгий Чехлидзе из Боржоми.
      Чтобы прервать толки и пересуды, командир части полковник Барабаш приказал отстранить Перепелицу от должности и даже намеревался перевести его в другую часть. Но не тут-то было. Последнее слово, как всегда, оказалось за женщиной. Не пережив разлуки, Наташа Ростова взбеленилась. Новый солдат-фермер не мог даже вывести ее из стойла. Кобыла просто никого к себе не подпускала. Голодные свиньи подняли страшный визг. Барабаш, проявив упрямство, отдал под транспортировку отходов свой УАЗик. Но у командира у самого была зазноба в Загорске - официантка из ресторана "Аленушка", а ведь эта добрая сотня километров, если считать путь туда и обратно. И полковнику пришлось отступить. Говорили, что когда Перепелица вернулся на ферму, у Наташи Ростовой на глазах стояли слезы.
      Итак, мы проходим мимо киноманов и направляемся к другому торцу здания. Там есть маленькая ветхая дверца - вход в библиотеку. И опять напрашивается отступление. Но виной тому не кто иной, как все та же женщина. Они на каждом шагу. Мы постоянно спотыкаемся о них, падаем, подымаемся, чтобы вскорости снова упасть.
      Это подлинная история, а не мистификация. Она произошла со мной на двенадцатом месяце службы. Меня только что посвятили в "черпаки" - деды двенадцать раз приложились столовым черпаком по заду, что означало - первую порцию парень выхлебал. Тогда я еще числился в отделении штукатуров-маляров, по утрам поигрывал на трубе в полковом оркестре и в среде командного состава был заподозрен в интеллигентности.
      - Нужно побелить потолок в библиотеке, - сказал замполит майор Коновал, прохаживаясь перед строем нашей роты.
      - Сделать это нужно быстро, качественно и... - Коновал остановился, корректно.
      Все посмотрели на меня. Из нашей роты я один посещал библиотеку. Может быть слишком часто, чтобы прослыть просто книголюбом. Дело в том, что в библиотеке работала Клара Ворон. То ли казачка, возможно молдаванка или даже цыганка.
      Тяжелая волна черных с отливом волос, бледное личико с раскосыми карими глазами, влажные черешневого цвета губы и безобразный горб за спиной. Клара была почти карлица. Ее тело еще в детстве изуродовала какая-то зверская болезнь. Я не мог без содрогания смотреть на эти странно вывернутые ноги, кривые прутики рук. В ее теле не осталось ничего от женщины. Но я ходил любоваться ее лицом. Когда она сидела за своим столом, неподвижная, и смотрела в окно, за которым серел забор, оно было таким печальным, почти детским. Я брал с полки первую попавшуюся под руку книгу, прятался за стеллаж и упивался тонким переживанием.
      - Веденеев, сколько тебе потребуется времени?
      - До дембеля, - пошутил кто-то из строя.
      - Трое суток ареста! - выкрикнул Коновал.
      И остряка повели в каптерку за шинелью.
      - Даю тебе три дня. Сделаешь и доложишь, как положено.
      В понедельник я взял свой пульверизатор и отправился в библиотеку. Мимо меня маршировали роты военных строителей. Они выдвигались на объекты народного хозяйства. Маляры, штукатуры, каменщики, плотники, облицовщики, бетонщики, слесаря, шоферы и один кузнец. Впереди у них был восьмичасовой рабочий день, плюс час на обед. Основная задача: меньше работать, больше косить, что-нибудь украсть, кому-нибудь продать и как-нибудь выпить. Счастливые. А я шел к Кларе Ворон - женщине, на тело которой я не мог смотреть без содрогания.
      Клара была уже на рабочем месте. Она поливала из лейки цветы, которыми были заставлены все подоконники в зале библиотеки. Заметив меня, она смешалась и присела на край подоконника. Ей было нелегко удерживать вертикальную стойку.
      - Будете белить? - спросила она, спрятав лицо в куст аспарагуса.
      - Мгу, - выдавил я.
      Что-то показалось мне странным и непривычным в поведении библиотекарши. Вернее даже не в поведении, а в атмосфере самой библиотеки. Сейчас-то я могу это "что-то" сформулировать: флирт - вот что я почувствовал тогда, но не распознал. Наверное потому, что это было не веселое, искрометное, обворожительное кокетство, а полузадушенное, исковерканное желание мужской ласки.
      - А как же книги? - пыталась поддерживать разговор Клара.
      - А давайте сделаем вот что, - заговорил я пободрее, зашел в зал, отставил пульверизатор и осмотрелся. - Мы сдвинем все полки сначала в один конец зала. Затем освободившуюся часть застелем газетами, и я побелю над ней потолок. Потом все наоборот. Идет?
      - Но ведь полки тяжелые! Как вы будете их двигать?
      - В армии главным двигателем является приказ!
      С этими словами я подошел к телефону, что стоял на столе, и набрал номер замполита части.
      - Майор Коновал слушает, - послышался хмурый голос.
      - Говорит рядовой Веденеев! Разрешите доложить, товарищ майор?
      - Ты что, уже побелил?
      - Никак нет. Нужно полки с книгами передвинуть. Одному мне не справиться, товарищ майор.
      В трубке повисла пауза.
      - Да... слушай, я и забыл, что там книг полно. Ладно, сейчас пришлю тебе пару гавриков с губы.
      Я положил трубку и заулыбался.
      - А давайте мы с вами пока чаю попьем, можно? - спросил я.
      - Конечно, - ответила она и наконец-то спрыгнула с подоконника, пойдемте в кабинет.
      Пока два арестованных военных-шофера, схлопотавшие пять суток за употребление спиртных напитков, под окрики Чуба двигали в зале полки с книгами, мы пили чай с карамелью и беседовали. Я был поражен. Клара знала все и обо всем. Я забыл всякую предосторожность и развесил уши. Начали мы с музыки, потому что я объявил Кларе о своих занятиях в музыкальном училище. Она поведала мне о причудливой и трагической судьбе Бетховена, о толстом и некрасивом Шопене, о горьком пьянице Мусоргском. Да, она умела рассказывать о чужих страданиях, наверное потому что сама жила в вечных муках.
      На следующий день, пока те же лица делали перестановку декорации, в кабинете шло второе действие закрутившейся драмы. Мы говорили о поэтах. Вот пал на Черной речке Пушкин, вот вздернулся в "Англетере" Есенин, вот Маяковский пустил себе пулю в сердце, а на авансцену уже выходила Цветаева с неминуемой петлей на шее, когда в дверь просунулась чубатая голова Чуба:
      - Готово вже! - съехидничала голова.
      И был день третий. Я уже промыл и свернул свой пульверизатор. Оставалось только развесить шторы. Пододвинув к окну стол и установив на него стул, я влез на верхотуру. Клара с утра была суетлива и бестолкова. Она ходила за мной и, казалось, вовсе не понимала, о чем я ее спрашиваю. Это напряжение передалось и мне. Я потянулся к гардине, наступил на штору и... Рухнул. Клара взвизгнула и упала рядом. Я выбрался из-под шторины и наткнулся на ее бледное лицо.
      - Клара, похоже что-то упало?! - попробовал отшутиться я и... погладил ее по щеке.
      Зачем я это сделал?
      Клара уткнулась в мою ладонь и заплакала.
      - Да я даже не ушибся, Клара! Ну, правда. Вот посмотрите, я хожу, прыгаю, стою на руках. Клара, ну, не надо... Клара...
      Вдруг она резко оборвала рыдания и посмотрела мне в глаза. Я обомлел.
      - Игорь, а вы смогли бы...
      - Что?
      - У меня дома побелить потолок.
      - Я?!
      - Да вы.
      - А у вас что, не белено?
      - Нет.
      - Но ведь я на службе, как я...
      - Я договорюсь с Коновалом.
      Ее неожиданная и резкая решительность загипнотизировали меня.
      - Конечно, Клара, я все сделаю, - сказал я, слабо улыбаясь. - А вы расскажете мне о Ван Гоге.
      Прошла неделя. Я уже почти успокоился, как вдруг:
      - Веденеева к замполиту! - пронеслось по роте поздно вечером в пятницу.
      Я почистил зубы, застегнул крючок на воротничке, подтянул ремень, рассправил гармошку на сапогах и отправился в штаб.
      - По вашему приказанию...
      - Проходи, садись, - оборвал мой доклад майор Коновал.
      В кабинете, отделанном деревом, было уютно. Пахло коньяком и дорогими сигаретами. Я прошел и сел насупротив.
      - Куришь? - спросил Коновал и двинул в мою сторону пачку "Мальборо".
      Я недавно бросил из-за обострившегося гастрита, но даже если бы у меня была язва... Короче, мы закурили.
      - Из дома пишут?
      Я поперхнулся:
      - Мгу.
      - Как там у них?
      - Все нормально.
      - Девчонка пишет?
      - Уже нет.
      - Причины?
      - Замужество.
      - Ясно.
      Коновал бросил в пепельнуцу фильтр - все, что осталось от сигареты после пары затяжек - и выложил оба своих кулака на полированную поверхность стола. Кулаки были большие и розовые. Коновал, вообще, весь был большой и розовый, а волос на голове желтый.
      - Не буду темнить, Веденеев, на тебя выписана... увольнительная. На субботу и на воскресение. Получается на два дня. Задача простая - побелить потолок у библиотекарши на квартире. А теперь поговорим как мужчина с мужчиной. Скажу прямо, человек она, конечно, что и говорить, башковитый. Но сам понимаешь, как-никак, но она, вроде как, еще и женщина... Короче, сынок, действуй по обстановке. Понимаешь, ситуация вышла из-под контроля, теперь все от тебя зависит. От твоей, если можно так выразиться, человечности.
      Коновал вспотел. Я совсем засмущался от его, если можно так выразиться, мучительно-серьезной доверительности.
      - Ну, уяснил задачу?
      - Так точно, товарищ майор, - пролепетал я.
      - Молодец... Как звать-то тебя?
      - Игорь.
      - Иди, отдыхай, Игорек, - сказал майор Коновал и протянул мне свою пачку "Мальборо".
      До дембеля она будет храниться у меня в тумбочке.
      Я весь испереживался, пытаясь уяснить себе, что же происходит - Клара не женщина, увольнительная не самоволка, я иду к ней белить потолок, но она ведет себя не адекватно, вот и майор Коновал намекал на человечность ничего не сходилось! Обессилев, я уснул еще до отбоя и не раздеваясь. Меня никто не тронул. А утром разбудил сам старшина.
      - Иди в каптерку, - сказал Вертоух, глядя на меня совсем не по-военному, - там Трофим для тебя все приготовил. Оденешься, потом бегом в столовую, подойдешь к Алиеву, он тебя покормит. Увольнительная на КПП.
      - Спасибо, товарищ старшина, - сказал я, и мне первый раз захотелось остаться в части.
      - Хм... спасибо говорит, - вдруг улыбнулся старшина. - Ты откуда родом-то, Веденеев?
      - Из Башкирии.
      - Знаю. Воздух у вас там чистый, потому что хвойных лесов много. А хвоя - она, брат, похлеще дуста на любого микроба действует.
      - И пахнет лучше, - ответил я в тон старшине, чтобы отблагодарить за заботу.
      - Ну, это кому как. На вкус и цвет товарищей нет. А вот микроб - он для всех зараза. Ну ладно, действуй, Веденеев, только не оставляй следов.
      И ушел.
      Следов? Каких еще следов? От побелки? Или... Дальше думать не хотелось.
      Трофим нарядил меня в новенькую парадную форму из своих фондов. Но перед этим он выложил передо мной свежий комплект гражданского нижьего белья, т. е. майку, трусы и носки в одном пакете.
      - Мейд ин Поланд, - сказал Трофим. - Пусть "духи" простирнут потом и вернешь. А если честно, зема, не завидую я тебе.
      - Кончай, Трофим, - обрезал я.
      - Да я-то кончу, а вот ты...
      Я взял фуражку и вышел. Трофим догнал меня на крыльце казармы.
      - На вот деньги на фаныч, - сунул он мне в руку свернутую купюру, - все полегче будет, и еще старшина просил передать, что если на вечерней проверке тебя не будет, значит не будет. Увольнительная у тебя завтра заканчивается. Бывай.
      И ушел.
      Алиев выставил передо мной тарелку жареной картошки, полбуханки белого хлеба, полстакана сметаны, две порции сливочного масла, яйцо и кружку горячего какао.
      - Как, ты говоришь, ее имя, а? - спросил он, когда я отставил от себя пустую тарелку.
      - Клара, - ответил я и намазал первую шайбу сливочного масла на белую горбушку.
      - Не русская, а?
      Алиев был красивый азербайджанский мужчина-хлеборез. Я его никогда не видел в форме. Он всегда ходил в белоснежном костюме, который ему специально пошил наш полковой швей.
      - Не знаю, - коротко ответил я, потому что решил заделать себе двойной Цукунфтсмузик, и мне не хотел отвлекаться.
      - Слушай, я ее видел. Но, клянусь аллахом, не обращал внимания.
      Я молчал и ел.
      - Слушай, хочешь честно скажу, я бы лучше на пятнадцать суток к Чубу пошел, чем в такое увольнение, клянусь аллахом, а!
      Сержант Чуб был грозой гарнизонной гауптвахты. И гордые чеченцы, и шумные азербайджанцы, и вдумчивые молчаливые прибалты, и безалаберные русские - все мы опасались маленького скрытного паренька с Западной Украины.
      - Поэтому тебя и не послали, - ответил я и вышел из-за стола.
      Двойной Цукунфтсмузик под какао сделал свое дело. Я обрел бодрость духа.
      На КПП меня поджидал Чуб.
      - Ну, як? Готов вже? - спросил садист-самоучка.
      - Пошел ты в жэ, - нагло ответил я.
      Чуб сжался в сочашийся злобой ком и надавил на педаль. Я прошел сквозь вертушку и оказался вне территории части.
      Была весна. Широкая березовая аллея, которая вела в поселок, походила на зеленый тоннель, убегающий куда-то в глубь земли. И было тепло. Свежо. И все, что произошло со мной за этими воротами с красной железной звездой, вдруг представилось мне сплошным наваждением. Первые минуты, пока я шел и наслаждался отсутствием перед собой затылка впередистоящего, я даже не помнил, куда я иду. Как веселый маляр из какого-нибудь игривого мюзикла, я шел с пульверизатором на плече и высвистывал "Неаполитанский танец" Петра Ильича Чайковского.