Fairleigh - Озорница

— Почему ты не хочешь сесть? — спросил Джастин, указывая Пенфелду на два пустых кресла.

— Нет, нет, сэр, ни в коем случае, — в ужасе замахал руками слуга, будто ему предлагали совершить смертный грех. Он стойко продолжал стоять, глядя строго вперед, словно боялся нарушить неписаные правила поведения одним лишь взглядом в сторону сцены. — Мне нельзя, это неприлично.

Зазвучали первые ноты увертюры, зал притих, медленно пополз вверх тяжелый бархатный занавес.

— Можно твой бинокль? — попросила Лили, тронув Джастина за плечо.

— Обойдешься, — резко отверг поползновения сестры герцог.

Лили обиженно засопела и откинулась на спинку кресла.

Люстры в зрительном зале погасли, сцену залили потоки света, и полились божественные мелодии Бизе, но Джастин будто оглох. Он вновь направил бинокль на ложу, где сидела Эмили. На ней было нежно-розовое платье, выгодно оттенявшее цвет кожи, а непокорные кудри были стянуты лентой в свободный узел.

Джастин сфокусировал бинокль, сразу приметил рядом с девушкой шапку огненно-рыжих волос и чуть не задохнулся от злости. Конечно, это мог быть только Ричард Клейборн по прозвищу Дик собственной персоной. Небось пускает слюну на обнаженное плечо Эмили. Так, теперь их заслонила чья-то широкая спина. Черт! Герцог по пояс свесился из ложи, вытянул шею и поймал окулярами широко раскрытые гневные глаза. Опустив бинокль, он услышал сердитый шепот:

— Ошиблись адресом, приятель. Сцена в другом направлении.

Джастин вежливо кивнул, извиняясь, и отпрянул назад в ложу. В этот момент распахнулась дверь, повеяло знакомым ароматом лаванды, и за плечом прозвучал низкий голос Сузанны:

— Вы не против, если мы с мужем посидим с вами? Нашу ложу оккупировала моя кузина с большим семейством. Им внезапно взбрело в голову почтить Лондон своим присутствием.

Не дожидаясь согласия, бывшая нареченная Герцога расположилась рядом с ним, а ее муж устроился на другом кресле.

— Терпеть не могу оперу, — брюзжал усталый супруг, которого буквально силой вытащили из дома. — Не понимаю, почему женщин так сюда тянет.

В ответ Джастин промычал нечто невразумительное. В иных обстоятельствах он бы, естественно, вступился за свою давнюю любовь, стал бы отстаивать достоинства оперной музыки, но сейчас ему было не до того, голова забита иными заботами. Впрочем, в любом случае спора получиться не могло, поскольку не прошло и пары минут, как вечно занятой муж Сузанны утихомирился и тихо захрапел.

Герцог скосил глаза на бывшую невесту, преданно глядевшую на сцену, и подумал: «Интересно, помнит ли она наш последний вечер в оперном театре, закончившийся трагически, когда она назвала меня безмозглым ублюдком, узнав, что я отказался от прав на наследство?»

Сузанна и бровью не повела. Видимо, ей не дано было читать чужие мысли.

Джастин поерзал в кресле, в очередной раз внимательно изучил программку, побарабанил пальцами по плюшевому барьеру, понял, что все равно не удержится, схватил бинокль и вновь уставился на ложу, где сидела Эмили. Странное поведение герцога не ускользнуло от внимания Сузанны, она потянулась через его плечо, Джастин поплыл в волнах лаванды и тут вдруг увидел направленный на себя бинокль, вздрогнул от неожиданности и понял, что за ним наблюдает Эмили.

Сообразив, что ее обнаружили, девушка сразу же положила бинокль себе на колени и сделала вид, будто целиком и полностью поглощена действием, происходящим на сцене, где соловьем разливалась пышнотелая примадонна. Джастин с улыбкой откинулся в кресле, очень довольный собой, и небрежно положил руку на спинку кресла Сузанны.

— Эй, я ничего не вижу, — пожаловалась сидевшая позади Миллисент.

— Не забывай, что ты в опере, Милли, — парировал Джастин. — Здесь главное слышать, а не видеть.

Краем глаза он поймал ложу Эмили и с удовлетворением отметил, что она снова направила бинокль в его сторону. Тогда Джастин наклонился к Сузанне, будто спешил поделиться с ней своими сокровенными мыслями.

Когда первый акт подходил к своему величественному финалу, в ложе Эмили засуетились, и Джастин вновь схватился за бинокль. Мимо мирно дремлющей графини проскальзывали к выходу молодые люди, которым явно не терпелось насладиться запретным плодом — более энергичным и веселым зрелищем в мюзик-холлах. В первом ряду остались наедине Эмили и рыжеволосый Клейборн.

Джастин резко встал, не обращая внимания на визгливые протесты сестер. Примадонна выводила высоким сопрано божественную арию под перезвон хрустальных подвесок на люстрах. Пальцы до боли сжали перламутровые бока бинокля при виде того, как мерзавец Клейборн низко склонился над Эмили. Она кокетливо шлепнула его веером по руке, но это не охладило пыл негодяя, он обвил рукой тонкую талию и запечатлел на лебединой шее мокрый поцелуй.

Обладательница сопрано перевела дыхание перед тем, как взять заключительную высокую ноту, и в наступившей мертвой тишине неестественно громко прозвучал голос Джастина:

— Да шли бы вы все к чертовой матери! С меня хватит!

26

«Вполне может статься, что это письмо окажется последним, и поэтому из него нужно исключить полуправду и банальности…»

Все взоры в театре обратились в сторону Джастина, а примадонна так и застыла с открытым ртом, ее двойной подбородок дрожал от обиды и испуга. Не растерялся только тенор, который довел партию до победного конца, тут же вступил хор, и тяжелый занавес начал медленно опускаться. Наступила блаженная передышка, но никому не было дела до происходящего на сцене. Зрительный зал был поглощен иным спектаклем и завороженно следил за тем, что еще учудит скандально известный герцог Уинтропский.

Пенфелд попытался схватить своего господина за фалды фрака, но тот ускользнул, перемахнул через барьер и спрыгнул в ложу ниже ярусом. Зрители повскакали с кресел и запрудили проходы на пути к фойе, стараясь не упустить ни одной мизансцены нового захватывающего представления.

Джастин бежал по широким мраморным ступеням к фойе, не обращая внимания на мощные потоки зрителей, вливавшиеся из боковых дверей. Высоченные колонны мешали ему видеть, но герцог все же безошибочно высмотрел Эмили, как если бы она была единственной дамой во всей этой сутолоке.

— Эмили! — крикнул он, и голос его эхом отозвался от высокого купола потолка.

Смолкли разговоры, и толпа затаила дыхание в предвкушении новых бурных событий.

Эмили не обернулась и продолжала идти дальше, но туфли на высоких каблуках и узкое платье затрудняли движения и вынуждали мелко семенить. Толпа расступилась, образовав пустое пространство, Джастин легко догнал девушку и пошел рядом.

— Забирай накидку! — скомандовал он. — Мы едем домой.

— Окончательно спятил. Никуда я с тобой не поеду!

— Тебе сказано: забирай накидку! — прогремел Джастин.

В фойе воцарилась мертвая тишина.

— А если не поеду? — сверкнула темными глазами Эмили. — Что ты сделаешь? Отшлепаешь меня? — Из ее рта вырвался красный язычок и жадно облизнул пухлые губы.

Эмили подхватила юбки и двинулась прочь. Помедлив секунду, Джастин двумя длинными шагами догнал девушку, схватил за руку и развернул лицом к себе. Когда он снова заговорил, в его речи внезапно прорезался новозеландский акцент, голос звучал очень тихо, но от него мороз бежал по коже.

— Сейчас мы поедем домой. А теперь выбирай: либо пойдешь сама, либо я взвалю тебя на плечо и отнесу — мне все равно.

Эмили задохнулась от ярости, побледнела и пошла красными пятнами, хотела было возразить, но по выражению глаз Джастина поняла, что он сдержит свое обещание, и покорно опустила глаза.

— Ваш плащ, сэр, — засуетился подоспевший Пенфелд.

Джастин набросил плащ на плечи Эмили, и они направились к выходу. Два ливрейных лакея широко распахнули перед ними двойные двери с позолотой. Как только герцог помог девушке подняться по ступенькам в карету, фойе взорвалось ревом голосов. Зрители были шокированы невиданным спектаклем, и в последующие дни в Лондоне только и говорили, что о громком скандале в оперном театре.

Начал падать легкий снег, присыпавший белой пылью непокрытую голову Джастина, пока он помогал Эмили взобраться по ступенькам в карету. Девушка забилась в угол широкого сиденья напротив герцога, сжалась в комок и с отвращением отшвырнула плащ. Ткань пропиталась знакомым пряным запахом, воскрешая воспоминания о загорелой коже и ярком солнце на далеком острове. Узел на волосах расслабился, на глаза упала прядь, и Эмили раздраженно ее отбросила.

Карета двинулась с места, и они поехали в полном молчании. Эмили не отрывала глаз от оконца, задернутого занавеской, а Джастин смотрел на девушку, и она чувствовала на себе обжигающий гневом взгляд.

С каждым оборотом колес в карете, казалось, становилось все теснее. От холода пассажиров защищала грелка с тлеющими углями в ногах и уютный свет фонаря в углу. Джастин словно рос на глазах, разбухал, занимал собою все пространство. Руки он скрестил на груди, а ноги выдвинул далеко вперед. Эмили слышала его дыхание, ощущала исходивший от него жар и понимала, что в любую секунду между ними может пробежать искра и тогда не избежать большой беды.

Тягостное молчание действовало на нервы, Эмили не выдержала и тихо спросила:

— Судя по всему, тебе в высшей степени наплевать, что добрая половина Лондона отныне будет считать тебя сумасшедшим?

Герцог ответил ледяным взглядом и ровным голосом сказал:

— Это в любом случае гораздо лучше, чем дать им повод считать тебя бесстыжей кокеткой.

Незаслуженный упрек больно обидел, Эмили отшатнулась, как от удара.

— В чем дело, Джастин? Что плохого я совершила? Или тебе пришлось не по нраву, что я понравилась другому мужчине? Ты, видите ли, недоволен тем, что во мне наконец увидели женщину, а не ребенка?

— Трудно назвать веснушчатого недоноска мужчиной, — хмыкнул в ответ Джастин.

— Ты так внимательно наблюдал за нами, что небось успел пересчитать все его веснушки? Тебе, как видно, мало было собственной бессовестной кокетки, а может, ты просто извращенец и получаешь удовольствие, подсматривая за другими?

— Чему, хотелось бы знать, нынче учат в пансионе Фоксуорт? Не иначе как изучают творения маркиза де Сада, — хмуро изрек Джастин. — Широта ваших познаний, дорогая, меня просто поражает.

— Ну, с тобой мне все равно никогда не сравниться.

— Когда приедем домой, прямиком отправляйся в свою комнату, — процедил герцог сквозь зубы. — Я не намерен больше терпеть твои дикие выходки и безобразия.

— Ты не имеешь права мне указывать! Сама знаю, что можно и чего нельзя. Ты мне не отец! — Голос Эмили сорвался на крик, слова повисли в воздухе.

Джастин замер, как бы вслушиваясь, потом в его глазах сверкнул злорадный огонек, и губы раздвинулись в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего.

— Ты права, черт возьми! Я действительно тебе не отец.

Не успела Эмили опомниться, как на нее навалилась теплая тяжесть. Стремительным тигриным броском Джастин преодолел разделявшее их расстояние и вдавил девушку в мягкие подушки сиденья. Губы слились в жарком поцелуе, Эмили ощутила требовательный горячий язык, краем глаза поймала руку герцога, хладнокровно потушившего фонарь, и тотчас поплыла, утонула в пьяном аромате до боли знакомого тела, вкусила от его плоти и сладострастно застонала под лаской жарких ладоней, сжавших ее обнаженные плечи. Не было сил сопротивляться, она горела огнем и была способна только еще крепче прижимать к себе любимого.

Эмили не узнавала его и не могла узнать себя. Нет, не может быть, чтобы она издавала такие странные звуки, нет, не она притягивает голову Джастина. Они опускались все ниже, все глубже уходили в подушки и падали, падали, падали в блаженную пропасть.

Джастин шептал милые грубости, пытался сорвать одежды, но желание было столь сильным, что не слушались и дрожали руки. Эмили приподнялась, чтобы помочь ему, юбки задрались выше талии, ноги разошлись, и герцог оказался сверху. Из его горла вырвалось то ли проклятие, то ли хриплый стон, когда он достиг тонкой материи у заветного места.

Ощутив длинные тонкие пальцы на обнаженной коже, Эмили, всегда гордившаяся своей независимостью, сейчас и не думала противиться чужой воле, она спряталась, зарылась лицом в рубашку, пахнувшую ромом и воспомиманиями звездной ночи в Новой Зеландии. Девушка пыталась скрыть от самой себя жуткое и сладостное признание: она была готова позволить Джастину все, что он пожелает, потому что их желания совпадали.

Теперь он не спешил, чутко и ласково притрагиваясь к дрожащей плоти, и девушка отдалась волнам несказанного удовольствия, терзавшим все тело. Потемнело в глазах, а потом сквозь ночь прорезался яркий луч света, ослепил, будто она взобралась на высокий холм, из горла вырвался тихий стон, тело содрогнулось и обмякло.

Долгое время в карете слышалось лишь прерывистое дыхание, и больше ни звука. Постепенно до слуха стало доходить мерное покачивание экипажа, перестук колес по мостовой, свист ветра за тонкими стенами.

По жилам герцога сладко разлилось чувство вины перед Эмили. Она казалась крохотным хрупким созданием, уткнувшись носом в его грудь, перебирая пальцами складки жилета. У него и в мыслях не было смирить непокорную, но так уж получилось, не сдержался. Он ощутил, как девушка вновь содрогнулась всем телом, и обхватил ее руками в стремлении защитить и сохранить то, что ему теперь принадлежало.

«Позаботься о моем ангелочке, Джастин. Поклянись, что выполнишь мою просьбу», — пришли на память последние слова Дэвида.

Но даже клятва, данная в свое время другу, была не способна погасить пылавший в груди огонь. Сейчас Эмили находилась в его власти, она готова подчиниться любому его желанию. Чего проще — убрать тонкую материю, последнее препятствие, раздвинуть бедра, расстегнуть ширинку, дать свободу той части тела, которая давно не дает покоя, и взять Эмили, как взял бы обычную проститутку на сиденье собственной кареты. Джастин осознавал, что в Данную минуту девушка не остановит его, но тогда они оба окажутся в пропасти, из которой возможен лишь один выход, закрытый для опекуна юной девственницы.

Дрогнули веки, Эмили открыла глаза, по-кошачьи светившиеся в темноте.

— Помнится, ты хотел меня отшлепать. Значит, это в виде наказания или оно мне еще предстоит?

Джастин хрипло рассмеялся, погладил девушку по голове и ласково спросил:

— Ты считаешь, что я был слишком суров с тобой?

— Чудовищно суров, — шепотом ответила она. — Отныне я постараюсь почаще плохо себя вести, чтобы заслужить такое наказание.

— Боюсь, мое бедное сердце не выдержит подобной нагрузки.

Однако сердце здесь было совсем ни при чем, мучительно страдал иной орган, каждое движение давалось с трудом и следовало соблюдать крайнюю осторожность. Джастин не мог позволить себе поправить сбившиеся чулки Эмили, вернуть на место нижние юбки. Он боялся даже взглянуть на нее, осторожно отодвинулся, вернулся на свое сиденье, отдернул занавеску и молча уставился в оконце. Сквозь темные тучи пробивался тонкий желтый луч. Мимо проплыли ярко освещенные витрины дорогих магазинов.

Эмили села, кутаясь в плащ герцога, сдунула пряди, упавшие на лоб, и выступила с крайне необычным заявлением:

— Видимо, Тэнси упустила нечто очень важное в моем воспитании, и обучение нельзя считать полноценным. Мне раньше казалось, что мы не должны на этом останавливаться и что должно последовать нечто большее. — Она робко перевела взгляд с колен Джастина на его лицо и с надеждой в голосе добавила: — Значительно большее.

И тут Джастин осознал, что какие бы он ни воздвигал барьеры, исходя из неписаных правил и соблюдая приличия, они никогда не могут стать достаточно прочными и способны рухнуть в любую минуту под напором его собственной эгоистичной страсти. Если продолжать жить в Лондоне, единственное, что ему остается, — это возвести новую непреодолимую стену, вызвав отвращение и ненависть Эмили. И скорее он решится на то, чтобы больше никогда не видеть ее, чем поймать на себе однажды взгляд, преисполненный презрения, за то, что допустил он в минуту слабости. Значит, нужно все сказать как есть, пускай резко, но честно.

— Мне не следовало задерживаться в Лондоне, это была ошибка с моей стороны. Нужно было вернуться в Новую Зеландию, как только я нашел тебя.

— Мы были там счастливы, не так ли? — радостно вскричала Эмили. — Мы снова можем быть счастливы, я уверена. Представляешь, как обрадуется Трини, когда увидит нас вместе? А уж Дани…

— Я возвращусь туда один.

Карета замедлила ход перед въездом на Оксфорд-стрит, где движение было особенно интенсивным. Кучер злобно выругался, пытаясь опередить омнибус, неожиданно взявший вправо, отъезжая от остановки.

— Почему один? — шепотом спросила Эмили.

— Я нужен туземцам, — ответил Джастин, сознавая, что звучит это жалко и малоубедительно.

Эмили опустилась на колени, оказавшись между ног герцога. Плащ соскользнул на пол, обнажив покатые алебастровые плечи.

— А тебе что нужно? Чего ты сам хочешь, Джастин? — настаивала на ответе Эмили, и негде было спрятаться от ее пытливого взгляда.

Доведенный до исступления ее близостью, герцог схватил девушку за груди, приподнял и повалил на себя, крепко прижал, чтобы она почувствовала твердую упругость внизу.

— Вот чего я хочу, — прохрипел Джастин. Откровенная грубость не произвела на Эмили никакого впечатления. Губы тронула тонкая печальная улыбка.

— За пару звонких монет ты можешь получить это у любой женщины, — мягко сказала Эмили и ласково провела пальцем по щеке герцога. — А где ты найдешь нежность? Где найдешь любовь, Джастин?

С огромным усилием он подавил рвавшийся из горла тяжкий стон. Эмили не откажешь в мужестве. Она отвечает столь же пылкой страстью и не стесняется в этом признаться. Однако ни в коем случае нельзя слепо следовать своим желаниям, нельзя позволить взять у нее то, что ему не принадлежит, на что он не имеет никакого права.

Джастин поднял с пола плащ, накинул его Эмили на плечи и застегнул ворот под обиженно вздрагивавшим подбородком.

— Однажды ты сама это сказала, и лучше не скажешь. Я не имею права.

— Права на что, Джастин? Не имеешь права быть счастливым?

Герцог боялся открыть рот, чтобы не вымолвить что-нибудь лишнее, в чем позже он будет горько раскаиваться, и молча отвернулся к оконцу кареты, испытывая отвращение к холодному лицу, отражавшемуся в толстом стекле.

Эмили вернулась на свое место. В ее глазах плясали грозные огоньки, предвещавшие бурю.

— Значит, ты возвращаешься в Новую Зеландию, а я остаюсь в Гримуайлде и буду пользоваться твоей благотворительностью?

— Это не благотворительность, это моя обязанность.

— Ты обязан? Кому? Моему отцу? Убил его и теперь считаешь себя обязанным содержать его дочь?

Джастин отшатнулся, как от удара. Ее слова жестоко ранили, будто в живот воткнули раскаленный добела нож. Он ничего не мог возразить и лишь тупо смотрел на Эмили.

— Я знаю, что ты винишь себя в его смерти, — сказала она. — Я знаю, что именно ты и твой сладкоголосый приятель Ники убедили моего отца вложить в вашу дурацкую затею все деньги, которые он получил по завещанию после смерти матушки. Но вины вашей здесь нет, папенька всегда был мечтателем, неисправимым оптимистом, твердо убежденным в том, что удача подстерегает его за ближайшим углом. Если бы его не вовлекли в поиски золота в Новой Зеландии, он бы непременно ввязался в аферу с алмазами в Африке или занялся бы выращиванием каучука в Индии. Такой уж он человек, и не твоя вина, что мой отец по-дурацки погиб в каком-то захолустье. Выходит, так ему было на роду написано.

Джастин прикрыл глаза, горько размышляя над тем, что Эмили не могла дать ему то единственное, в чем он действительно нуждался, — отпущения грехов.

— А после твоего отъезда передо мной откроются воистину блестящие перспективы, ничего не скажешь, — саркастически заметила Эмили. — Будущее, можно сказать, обеспечено. Я стану тихо зарастать плесенью рядом с Лили, Милли и Эдит в громадном замшелом доме, со временем выйду замуж за какого-нибудь тупого болвана по имени Горацио или Хамфри, он будет надевать на голову перед сном шутовской ночной колпак. Лучше просто не придумаешь.

Ей следовало возразить, попытаться убедить ее, что все не так страшно, как она себе представляет, и Джастин заговорил, стараясь выдержать спокойный и бесстрастный тон:

— Если хочешь, могу нарисовать иную картину твоего будущего. Допустим, по возвращении домой мы ляжем в одну кровать. На следующее утро, естественно, тебе придется упаковать вещи и искать новое пристанище, потому что моя любовница не может жить под одной крышей с такими порядочными женщинами, как моя матушка и сестры. — Герцог видел, как при этих словах Эмили мертвенно побледнела, но продолжал, как бы не замечая ее реакции: — Ты этого хочешь? Хочешь жить, как не так давно жил я, отшельником и парией? Ты хочешь, чтобы я тебя сегодня обесчестил и тем самым приговорил к одинокой старости? Ведь ни один порядочный мужчина никогда не предложит тебе руку и сердце!

— А ты? — жалобно всхлипнула Эмили. Она прилагала все усилия, чтобы не разрыдаться, но на глазах ее помимо воли набухли крупные слезы. Ей стоило огромного труда сохранить внешнее спокойствие и говорить. — Почему ты считаешь, что я могу быть только твоей любовницей? Почему не женой?

Может быть, открыться ей? Но если она узнает всю правду, они никогда не смогут быть вместе! И Джастин не проронил ни слова. Его молчание было красноречивее любых пылких речей. На лицо Эмили набежала тень, и, глядя на нее, герцог мрачно подумал, что они сейчас поменялись местами. Было время, когда он сам беспомощно наблюдал за тем, как рушились его собственные мечты в зловонной струе порохового дыма.

— Будь ты трижды проклят, Джастин Коннор, и к черту твою благотворительность! На этот раз я не позволю, чтобы меня снова бросали. Если кому-то суждено уехать, теперь это буду я.

И прежде чем герцог успел опомниться и понять, что происходит, Эмили швырнула ему в лицо плащ и рванулась к ручке дверцы. Джастин не сразу сумел высвободиться из складок плаща», а потом уже было слишком поздно. Дверца распахнулась, в лицо ударила струя морозного воздуха, Эмили на ходу выпрыгнула наружу и розовым облачком полетела по улице, увертываясь от лошадей и колес экипажей с ловкостью мальчишки, родившегося и выросшего на улице.

Не задумываясь ни на секунду, Джастин бросился вслед за ней, и застигнутый врасплох кучер не сразу осадил лошадей. Герцог едва не попал под колеса, не глядя по сторонам и видя перед собой только одну цель — тонкую девичью фигурку, которая в любую минуту могла затеряться среди массы экипажей. К этому часу закончились представления в театрах, и из всех прилегающих улиц и переулков на центральную магистраль устремились сверкающие лаком кареты.

— Поберегись! Поехали! — прогремел добродушный голос. Предупредив окружающих, великан-кучер омнибуса поднял длинный кнут и сильно стегнул лошадей. Они рванули вперед и затоптали бы Джастина копытами, не увернись он вовремя. Упряжка проскакала мимо, а кучер насмешливо приветствовал своих коллег, осыпавших его проклятиями.

Джастин лихорадочно огляделся. По-прежнему сыпал снег, застилая глаза. Эмили нигде не было видно. Оставалось только крепко выругаться. Он прошел до конца улицы, заметил вдали розовое пятно, подбежал и поднял туфельку, раздавленную тяжелыми колесами омнибуса. «Неужели дерзкая девчонка полагает, что я позволю ей снова исчезнуть из моей жизни? Нет, ни за что! Все равно найду, из-под земли достану!» — обещал себе герцог.

В холодный зимний вечер, когда за окнами мело и прохожие зябко кутались в теплые пальто, гостиная в борделе миссис Роуз казалась оазисом в пустыне. Хозяйка дома ставила перед собой в жизни лишь одну цель — услаждать мужчин; это доставляло ей самой удовольствие и одновременно приносило хороший доход. Ее гостиная внешне ничем не напоминала публичный дом, поскольку миссис Роуз с самого начала поняла, что мужчины посещают ее заведение не только и не столько ради удовлетворения своих физических потребностей.

Ее гости получали возможность полностью расслабиться, сбросить тяжелые пальто, снять удушливые галстуки и развалиться в мягких удобных креслах. Никто не мешал им снять ботинки и положить ноги на оттоманку, закурить трубку или сигару и пускать в потолок ароматные кольца, не опасаясь того, что в комнату вот-вот войдет жена и выгонит в дальний конец дома, потому что только там дозволено портить воздух табачным дымом. Но больше всего посетители ценили возможность провести время в компании хорошеньких девушек, всегда готовых смеяться шуткам гостей, всячески им угождать, и мужчины снова чувствовали себя молодыми и привлекательными.

В тот вечер в пятницу в доме было непривычно тихо и как-то пустынно, но затишье было чисто временным и нисколько не смущало миссис Роуз и ее девушек. Они знали, что гостиная и спальни наверху заполнятся до отказа, как только закроются театры и мужья отвезут жен домой. Пока дамы будут мирно почивать, их сильные половины отправятся в бордель отдохнуть телом и душой.

В комнате плавало сизое облачко. Перед камином в глубоком кресле удовлетворенно попыхивал трубкой румяный толстяк, держа перед глазами последний номер «Тайме». Миссис Роуз массировала его ноги, и толстяк, казалось, мурлыкал от удовольствия. На кушетке сидел смуглолицый мужчина, одной рукой держа бокал с коньяком, а другой лениво лаская красотку, оседлавшую его колени. Возле фортепьяно расположилась девушка в прозрачном халатике, пытаясь подобрать одним пальцем какую-то мелодию.

Внезапно распахнулась парадная дверь, впустив в гостиную порыв ледяного ветра и легкое облачко снега.

— Эй, закройте дверь, черт побери! Дует! — раздраженно крикнула девушка у фортепьяно.

Ее просьба осталась без ответа, девушка оторвала глаза от клавишей и в ужасе уставилась на странное видение. На верхней ступеньке крыльца стояло жалкое босоногое существо, дрожавшее мелкой дрожью в тонком шелковом вечернем платье. На бедняжке не было ни плаща, ни накидки, волосы запорошены снегом.

— Господи! Что стряслось? Вы посмотрите на несчастную девочку! — воскликнул толстяк.

— Боже! Никак изнасиловали! — испуганно пискнула девушка у фортепьяно. Для подопечных миссис Роуз не существовало более страшного и непонятного преступления, чем изнасилование. Они никак не могли взять в толк, какой смысл силой добиваться того, что можно легко получить, не прибегая к угрозам и насилию.

— Принесите одеяло, — скомандовала миссис Роуз.

Темноглазый джентльмен неспешно вынул руку из-под юбки девицы, легонько столкнул ее с колен и как бы про себя тихо сказал:

— Вы только посмотрите, блудливая кошка притащилась с улицы!

— Ты что-то сказал, дорогой?

— Нет, нет, не имеет значения. Ступай.

Он оттолкнул девушку, но, чтобы она не обиделась, нежно ущипнул на прощание. Смуглолицый встал с кушетки и направился в сторону незнакомки, на ходу стягивая с плеч безупречно пошитый пиджак, но, прежде чем он достиг цели, с лестницы спустилась одна из обитательниц заведения, обвившаяся лианой вокруг длинного, как жердь, смущенного юноши, лицо которого сияло от удовольствия. При виде того, что происходит на пороге гостиной, девушка широко распахнула голубые глаза.

— Боже мой! — удивленно воскликнула она. — Это ты, Эм? Какими судьбами? Что случилось?

— О Тэнси! — жалобно вскрикнула незнакомка, рванулась через комнату и утонула в объятиях подружки.

Смуглолицый отступил в тень, с кривой улыбкой наблюдая сцену трогательной встречи старых подруг. Достал сигарету из золотого портсигара, прикурил и глубоко затянулся едким дымом. «Спешить теперь некуда и незачем. Поспешишь — людей насмешишь, — напомнил он себе. — Да и мертвым спешить некуда, времени у них предостаточно».

27

«Всю жизнь я старался увидеть лучшее в каждом человеке, который встречался мне на пути…»

На улице ни души. Ни прохожих, ни экипажей, что немудрено в столь поздний или, возможно, ранний час, в зависимости от того, откуда вести отсчет.

Джастин остановился перед сумрачным зданием пансиона Фоксуорт, где Эмили провела семь долгих мучительных лет. Герцог не мог себе объяснить, почему его неодолимо влекло к этому месту; куда бы он ни направлялся, неизменно оказывался здесь, возле старого обшарпанного дома, выглядевшего жалким и беззащитным при тусклом свете перед восходом солнца.

Здесь почти ничего не изменилось с тех пор, как Джастин нанес первый визит мисс Винтерс. На стенах по-прежнему виднелись щербины там, где кусками отвалилась штукатурка, никто не удосужился и счистить ржавчину с решетки чугунной ограды. Разор и запустение. Здание казалось пустым и заброшенным. Но это лишь на первый взгляд.

Если присмотреться, кое-какие изменения все же произошли. Окна первого этажа забраны глухими ставнями, а темные квадраты верхнего этажа взирают на мир с полным безразличием. Нахлынули воспоминания; Джастин вскинул взгляд на крохотное оконце чердака, заметил, что стекло разбито, и проводил глазами выпорхнувшего оттуда белого голубя, тотчас взмывшего в серое небо.

Не отдавая отчета в собственных поступках, герцог поднялся на крыльцо. Под ногами хрустела тонкая корка льда, покрывшая за ночь ступени. Пурга прекратилась около полуночи, снег таял и замерзал, а перед рассветом весь Лондон превратился в сплошной каток. Все еще дул сильный ледяной ветер, Джастин промерз до костей, конечности и лицо онемели до такой степени, что он почти не чувствовал новых морозных уколов.

Герцог вынул руки из карманов и принялся бить кулаками по тяжелой дубовой двери. Молчаливая пустынная улица наполнилась страшным грохотом, но внутри дома царила тишина, никто не отзывался, что придавало Джастину новые силы, и он продолжал дубасить в дверь.

— Господи боже мой! — послышался крик из соседнего дома. — Кого там черти носят? Кончай барабанить в дверь, болван! Дай людям поспать!

Джастин пропустил вопли соседа мимо ушей и продолжал стучать в дверь до тех пор, пока не сбил в кровь костяшки пальцев. Наконец до него дошло, что биться дальше бесполезно, он поднял воротник пальто и собрался уходить.