Fairleigh - Озорница

— Теперь он ничем не сможет мне помочь. Я совершила нечто ужасное, и если он узнает, то возненавидит навсегда.

— Да брось. Ну что ужасного могла ты совершить?

Что может быть страшнее того, что она полюбила Джастина? Что может быть страшнее того, что позволила ему полюбить себя, а сама все время лгала, бессовестно его обманывала? Эмили не знала ответа на эти вопросы и только тряхнула головой, без особого успеха пытаясь сглотнуть ледяной комок, застрявший в горле.

— Ну, тогда пошли со мной, — предложила Тэнси. — Миссис Роуз примет тебя с распростертыми объятиями, да и гости ее будут рады. О такой завидной девице им можно только мечтать. Сможешь неплохо заработать, и никогда больше не придется просить о помощи. Конечно, нужно честно потрудиться, но работа не пыльная и прибыльная.

Тэнси будто вслух высказывала затаенные мысли Эмили, и ей стало жутко. На долю секунды она представила, как ее тела касаются чьи-то холодные, чужие руки, и ее всю передернуло от омерзения.

— Прости, Тэнси, я рада за тебя, но сама никогда не смогу, прости.

Обеим стало неловко; почувствовав себя чужими, девушки смотрели друг на друга уже отстраненно и впервые ощутили, что завели серьезный разговор посреди шумной улицы. Прохожие поглядывали на них странно. В темнеющей витрине магазина Эмили поймала свое отражение — потертое темное платье, рваные чулки и шаль, зияющая дырами, из ветхих перчаток торчат кончики пальцев. Как посмела оборванка приставать к расфуфыренной даме? Ее наихудшие опасения оправдались, когда Тэнси достала из сумочки монету достоинством в один шиллинг.

— Крупных денег у меня не осталось, — сказала она извиняющимся тоном, — но есть кое-какая мелочь. Давай-ка куплю тебе пирожок с мясом?

Эмили не могла отвести глаз от блестящей монеты, а тут еще со стороны булочной потянуло сладостным запахом горячего хлеба. Набегала слюна так, что девушка едва поспевала ее сглатывать. Но нет, ни за что! «Никогда больше не буду жить за чужой счет! Никогда никому не позволю платить за меня! Даже Тэнси». Эмили поспешно отвела руки за спину подальше от соблазна.

— Нет-нет, спасибо, не надо, я сыта. Только что отобедала у подруги, подавали жареного фазана, мое любимое блюдо, я не смогла себе отказать, а уж соус был просто объедение. — Эмили начала медленно отступать. — На десерт были пирожные… ну, ты знаешь, те самые… их поливают бренди и поджигают. Съела полтарелки пирожных и запила сливками. Наверное, помнишь, как я люблю сливки? — Прижав ладони к животу, она добавила: — Удивляюсь, как все уместилось, но живот набит до отказа. Сейчас я похожа на рождественскую индюшку.

Их уже разделила толпа людей, снующих по магазинам, и Тэнси казалась наседкой среди кучи беспорядочно сваленных у ее ног нарядных пакетов и коробок.

— Эм! Подожди, не уходи! — закричала бывшая горничная.

Эмили приветственно махнула на прощание рукой:

— Желаю всего самого лучшего. Рада была услышать, что ты хорошо устроилась и счастлива на новом месте. Надеюсь, вскоре увидимся, чайку попьем.

Солидный мужчина в темном плаще остановился возле Тэнси, вежливо приподнял шляпу и поинтересовался, не может ли помочь ей собрать покупки. Эмили воспользовалась тем, что внимание подруги отвлекли, смешалась с веселой группой школьников, распевавших рождественские песенки, и растворилась в толпе. Но даже когда повернула за угол, ее неотвязно преследовал с детства знакомый мотив, воскресавший теплые воспоминания о нарядной елке и подарках в чулке. Так и было, пока жив был отец, а сейчас на душе тоскливо и пусто, гложет чувство пострашнее голода. Еще на память пришел Джастин в окружении жадно внимавших ему маори; чтец рассказывал им о великом смысле и торжестве Рождества Христова.

«Гримуайлд на Портланд-сквер», — стучало в голове.

По улице неспешно двигались служители, зажигая газовые фонари, вокруг кишела толпа радостно возбужденных людей, а ноги несли неизвестно куда и зачем, но даже от быстрой ходьбы не проходил холод, сжимавший сердце. Издали послышался перезвон колоколов собора Святого Павла, и Эмили подумала, что Пенфелд сейчас, наверное, уютно устроился возле камина и блаженствует за чашкой горячего чая.

Надо запомнить: Гримуайлд на Портланд-сквер.

Позади остался шум большого города, наступил вечер. Эмили обнаружила, что оказалась в начале широкой улицы, по обе стороны которой возвышались витые железные заборы и могучие дубы, царапавшие небо голыми ветками. В этом районе сохранился чистый снег, покрывший белым ковром лужайки и фонтаны. Эмили чувствовала себя здесь пришельцем с другой планеты.

Значит, Гримуайлд на Портланд-сквер.

Как можно быть такой глупой? С чего это она взяла, что сможет жить с ним в одном городе, ходить по тем же улицам и даже глазком не попытаться взглянуть на него? Может, сидит в одиночестве в своем большом доме, пригорюнился, и некому его утешить, развеять печаль и тяжкие мысли? Или бродит по заснеженному двору и мечтает снова увидеть свою Эмили?

Надо выяснить, а для этого есть только один путь.

Снова повалил густой снег. Эмили накинула шаль на голову и быстро зашагала вперед. Теперь у нее была четкая цель.

17

«Перед глазами стоит видение светлого завтра, и только это вынудило меня уехать. В противном случае мы бы не расстались никогда…»

За окном кружились пушистые хлопья, покрывая белым ковром зеленую лужайку. Хотя Джастин не переставал мечтать о солнце и море, его неизменно волновала картина падающего снега, девственная чистота которого несла свежую надежду.

— Джастин, дорогой, ты где?

«Ну вот, опять», — с досадой подумал Джастин, грустно вздохнул, и на оконном стекле расплылось мутное пятно. Мать не могла оставить его в покое ни на минуту, а прятаться от нее бесполезно. Раздвинулись тяжелые шторы, и в нос ударил знакомый терпкий аромат духов.

— Ах вот ты где! А я уж подумала, что опять залез под кровать, как в детстве.

— Все равно бы не помогло. Окажись я под кроватью, ты велела бы дворецкому вытащить меня за ноги.

— Не говори глупостей, — укоризненно сказала мать, игриво хлопнув сына веером по руке. — Ты обещал уделить внимание моим гостям, а сам прячешься за шторами. Как ты можешь пропустить мой рождественский бал! Единственное, что от тебя требуется, — почтить общество своим присутствием. В конце концов, это всего лишь небольшой семейный праздник.

Джастин горестно вздохнул. «Небольшим семейным праздником» герцогиня называла сборище сотни гостей, битком набивших шестигранник бального зала.

— Я же говорил тебе, матушка, что у меня нет настроения общаться с людьми. И так голова трещит, полным-полно серьезных проблем, а ты хочешь, чтобы я любезно улыбался и весело болтал с пустоголовыми красотками.

— Речь идет о пропавшем ребенке? Послушай, по-моему, пора взяться за ум и перестать волноваться по пустякам. Это не твоя забота. Поисками ребенка занимаются профессионалы, и надо им довериться. Найдут они мальчишку, не беспокойся.

— Речь идет о девочке, — в сотый раз напомнил Джастин. — Я же тебе много раз говорил: о девочке.

— Кстати, о девочках, — подхватила мать, извлекая надушенный носовой платок. — Настоятельно рекомендую поближе познакомиться с дочерью дю Пардю. Если помнишь, я тебе о ней рассказывала. Изумительная девушка, только что закончила обучение в пансионе. — Герцогиня выставила платок за шторы и принялась махать им, как белым флагом. — Сюда, сюда, дорогая.

Джастин прикрыл руку матери краем шторы и недовольно поморщился. Визгливый ее голос действовал на нервы, но особенно неприятными были настойчивые попытки герцогини как можно быстрее женить сына. Вернув наследника, она, по-видимому, тотчас захотела «дополнить» его внуком.

— Не испытываю ни «малейшего желания знакомиться с дю Пардю, дамой приятной во всех отношениях, и не желаю видеть ее дочь, особу, несомненно, еще более приятную. Если ты пригласила королеву Викторию, то и без нее обойдусь. Оставьте меня в покое.

Герцогиня негодующе затрясла седыми букольками.

— Будь по-твоему. Придется извиниться перед гостями, объяснить, что мой сын окончательно одичал за годы дальних странствий:

Хозяйка бала уплыла, гордо вскинув голову. Высокий бюст придавал ей сходство с кораблем, разрезающим волны форштевнем, и при ее приближении гости почтительно расступались. Глядя вслед матери, Джастин понял наконец, почему его отец в далекой юности, когда он был без памяти влюблен в нее, повелел вырезать фигуру герцогини, украсившую нос одного из лучших кораблей его флота.

От этой мысли Джастин чуть повеселел, отошел от окна и, пытаясь ослабить высокий жесткий воротник, туго стягивавший шею, подумал: «Может, я не прав? Не следует сторониться людей, надо оказывать им знаки внимания. Ведь после свадьбы у меня появится, возможно, желание привести в этот дом Эмили, и нельзя допустить, чтобы на нее пала тень от моей недоброй репутации».

Он смешался с толпой гостей, постарался казаться приветливым хозяином, улыбался и вежливо раскланивался со знакомыми. Однако все это давалось ему с трудом, а ведь в прошлом Дэвид и Ники не раз отмечали высокие дипломатические способности компаньона на переговорах с маори. Сейчас Джастин чувствовал скованность, одолевала застенчивость, от которой он страдал в детстве.

Эдит самозабвенно барабанила по клавишам концертного рояля, издавая звуки, отдаленно напоминавшие мелодию «Веселится весь мир». Сестра будто издевалась над бедным инструментом и приятной песенкой, а ее муж орал во все горло, безбожно перевирая слова. Кажется, его зовут Гарольд, но, возможно, и Герберт — какая разница? Джастину никак не удавалось запомнить имена супругов своих сестер, да и различить их было не просто, все они казались на одно лицо.

В надежде обрести мир Джастин пробился к чаше с пуншем, сдобренным ромом, но в рукав тут же вцепилась рука в длинной перчатке.

— Привет, Джастин. Не уделишь минутку старой подружке? — промурлыкал знакомый голос с легкой хрипотцой, напоминавший вкус хорошего бренди, который разливают по бокалам из пылающей чаши.

— Сузанна, — приветствовал Джастин бывшую любовницу, с которой некогда был обручен.

Минувшие годы почти не сказались на ее внешности, лишь смягчилась былая диковатая красота, да под глазами чуть припухло. Миловидное лицо по-прежнему обрамляли пышные пряди густых каштановых волос. Казалось, при виде ее должно было вспыхнуть какое-то забытое чувство, теплые воспоминания, ностальгия, но нет — ничто внутри не шевельнулось, словно перед ним абсолютно незнакомая и малоприятная женщина. Видимо, она поняла, что безразлична ему, и крепче сжала пальцы.

— Мне пришла в голову интересная мысль. Ты не хотел бы пригласить меня на танец? Мой благоверный, судя по всему, куда больше увлечен дискуссией о новом законопроекте, вводящем дополнительные праздничные дни, чем танцами. Ему не до меня.

Джастин посмотрел на невысокого седого мужчину, о котором говорила бывшая любовница. Он действительно о чем-то горячо спорил, был увлечен беседой и мало интересовался танцами, чему не приходилось удивляться, учитывая его возраст. Он был намного старше своей супруги и, видимо, сказочно богат.

Вначале Джастин хотел отказать Сузанне, но она так цепко держала его за рукав, что пришлось согласиться.

— Окажите мне честь, мадам, — попросил Джастин, раскрывая объятия.

Сузанна озарилась лучезарной улыбкой, и они присоединились к нескольким парам в центре зала. Эдит заиграла вальс, и гости начали танцевать.

— Ты еще играешь на фортепьяно? — прервала затянувшееся молчание Сузанна.

— Когда все спят.

Она засмеялась, оценив юмор, но сразу посерьезнела, когда поняла, что Джастин не шутит.

— Помнится, ты хотел поехать в Вену учиться музыке. Ну и как, удалось?

— Не совсем. По пути пришлось сделать изрядный крюк, — небрежно обронил Джастин, направляя партнершу мимо сверкающих высоких окон.

— Да, мечты сбываются далеко не всегда. Часто приходится отказываться от желаемого, чтобы приобрести нечто другое. Ах, если б только можно было вернуть время… — В голосе Сузанны звучала грусть.

Она склонила голову ему на плечо, закрыла глаза, и на какое-то время Джастин забылся, почувствовал родственную душу, перенесшую невозвратную утрату, и прижал Сузанну к груди. Они кружились, подхваченные вихрем музыки, слившись воедино, как встарь, и со стороны могли показаться парой влюбленных. Перед внутренним взором проплывала другая ночь, огромные мерцающие звезды над головой и звучащая в ушах мелодия вальса. Сейчас в его объятиях не та женщина и музыка не та, но на душе покойно и светло. Джастин закрыл глаза и вдохнул не тонкий аромат лаванды — любимых духов Сузанны, а чарующий запах ванили, исходивший некогда от теплой загорелой кожи, и помимо воли тело его прореагировало на провокацию.

— Может, еще встретимся? — шепнула на ухо Сузанна. — Мой муж много путешествует по своей работе. Как раз на следующей неделе он уезжает в Бельгию.

Горячий шепот развеял воспоминания, Джастин открыл глаза и увидел полуоткрытый рот Сузанны и откровенно зовущий взгляд.

— Господи! Совсем забылся, прости, пожалуйста, — извинился Джастин, отодвигая партнершу на длину вытянутых рук.

— За что извиняешься?

— Возврата к прошлому нет, Сузанна, и быть не может, — торопливо заговорил Джастин, сообразивший, что допустил большую оплошность, перепутав прошлое с настоящим.

Он поспешил расстаться с Сузанной, опасаясь, что, если танец продлится, они в конечном итоге окажутся вместе в постели, и почти бежал, расталкивая толпу гостей. По дороге встретился ливрейный лакей с подносом, и Джастин прихватил с собой бутылку рома.

— Ваша светлость! Это для пунша! — испуганно воскликнул лакей, шокированный поступком молодого хозяина.

— Теперь уже нет, — возразил Джастин, скрываясь за дверью полутемной гостиной, где рассчитывал обрести мир и покой.

За высокими окнами кружил снег, и залитая лунным светом широкая лужайка перед домом сверкала белым ковром. Облокотившись на подоконник, Джастин пригубил из горлышка, подождал, пока по жилам растечется огненная влага, но от рома не стало теплее на душе и настроение не исправилось.

Из бального зала доносился дребезжащий баритон Герберта, который вполне мог оказаться и Гарольдом. Он затянул грустную балладу о юноше: по всему миру искал он свою любовь, а в конце пути нашел любимую девушку в объятиях другого мужчины. Джастину случалось раньше слышать эту песню, но сейчас ее слова царапали сердце, он глухо застонал и, закрыв глаза, прислонился лбом к холодному оконному стеклу.

Когда он вновь открыл глаза, то увидел смутную фигуру за воротами. Густой снег мешал разглядеть ее, молодой герцог подумал, что ему померещилось, часто замигал, но видение не пропало. Человек небольшого роста в темной одежде неподвижно стоял за воротами, вцепившись руками в железные прутья. «Должно быть, попрошайка», — мелькнуло в голове.

В последние недели Джастин потратил немало времени на знакомство с сиротами и беспризорниками, наводнившими лондонские улицы. Замерзшие, голодные, несчастные и никому не нужные, они не имели ничего общего с детьми маори. Согласно традициям туземцев, все дети считались общим достоянием, вне зависимости от того, кто был их родителями, и все о них трогательно заботились. А в трущобах большого города буквально на каждом шагу попадались голодные дети, до которых никому не было дела. Молодой герцог старался что-то сделать для них, и, возможно, один из тех, кому он помог, посоветовал нищенке навестить шикарный дом на Портланд-сквер в надежде раздобыть что-нибудь поесть.

Задребезжало стекло от порыва сильного ветра, снег повалил еще гуще, Джастин невольно поежился, представив себе, как промерзла попрошайка за воротами. «Надо сказать Пенфелду, чтобы пригласил несчастную на кухню и накормил горячим». С этой мыслью Джастин хотел было покинуть свой пост у окна, но тут его обожгла новая мысль. «А что, если?.. Нет, быть того не может! И все же… Чем черт не шутит». Сощурившись, он еще раз оглядел маленькую жалкую фигурку за воротами, неподвижную, будто чего-то ожидавшую, и стремглав кинулся из гостиной.

По дороге он ударился коленом о бронзовый пьедестал, на котором возвышался бюст принца Альберта, выругался и вихрем ворвался в бальный зал, растолкал толпу, не обращая внимания на испуганный вопль лакея, выронившего поднос, и побежал дальше под удивленные крики гостей, шокированных поведением сына хозяйки бала.

— Господи! Куда его несет?

— Миллисент, поберегись! Он мне истоптал шлейф платья.

— Эй, сынок, где горит? Может, лучше позвать пожарных?

Джастин проскочил через вестибюль и распахнул парадную дверь. Морозный воздух обжег легкие, навернулись слезы на глаза, мешавшие видеть. Гонимые сильным ветром кружились в сумасшедшем вальсе снежные хлопья, устилая все вокруг белым ковром. Оставив дверь широко открытой, Джастин пересек лужайку, поскальзываясь на жестком насте, вырвался за ворота, побежал в одну сторону, в другую, но на улице никого не было видно. Жалобно поскрипывала на ветру створка ворот. Джастин присел на край тротуара и закрыл ладонями лицо, потом еще раз медленно огляделся. Нет, по-прежнему никого.

«То ли померещилось, то ли я схожу с ума», — думал молодой герцог, невидяще уставившись в ночную мглу и прислушиваясь к шороху падающего снега. Казалось, метель нашептывала какие-то обещания, не намереваясь их выполнить.

Длинными шагами Эмили мерила тротуар, ничего не замечая вокруг, пока не толкнула плечом трубочиста, выбив из рук орудие его труда.

— Куда разогналась, дуреха? Смотреть надо, — проворчал трубочист.

— Ты кого дурой обозвал, болван? — грозно вопросила Эмили, схватила металлическую метлу и приставила к горлу обидчика.

Трубочист отшатнулся и поднял руки в знак того, что сдается. Девушка отдала ему метлу.

— Желаю счастливого Рождества! — крикнул он вслед Эмили, молча зашагавшей прочь.

Грудь распирало от ярости, но Эмили не пыталась успокоиться, а еще больше распалялась, бередя старые раны, припоминая былые обиды. Именно чувство гнева в прошлом помогало ей выстоять под градом насмешек, высоко нести голову и сполна платить по долгам. Ей становилось легче, когда она завязывала узлом длинные белокурые волосы Сесилии или подставляла кому-то подножку. Ничто так не согревало холодными ночами в конуре на чердаке, как праведный гнев, и только он вытеснял отчаяние и страх.

Большинство магазинов были уже закрыты, а их владельцы небось грелись дома перед весело пылающими каминами. От этой мысли стало еще холоднее, Эмили передернула плечами и вдруг услышала шаги за спиной; она обернулась, ожидая увидеть трубочиста с железной метлой наперевес, нацеленной в голову дерзкой нищенки, но вдали лищь метнулась тень, пропавшая за углом узкого переулка. Эмили едва не рассмеялась: чего ей, собственно, бояться? Кому придет в голову сумасбродная идея ограбить уличную попрошайку?

Она вышла на широкую улицу, залитую светом газовых фонарей; из кафе на углу доносился заливистый смех. Уголком глаза она поймала знакомый белый листок, приклеенный на столбе, какой-то прохожий внимательно изучал объявление. Эмили поспешила укутать лицо концом шали. Портрет все же схож с оригиналом, и нельзя рассчитывать на то, что вокруг все тупые и слепые, как Джастин. А он хорош, нечего сказать.

Она-то, дурочка, думала найти его в пустынном доме в горести и печали, тоскующим по девушке, брошенной на далеком солнечном берегу. А он предстал перед ее глазами совсем в ином облике, промелькнул в окне, сжимая в объятиях прекрасную незнакомку, и был таков. Как удивительно легко вписался Джастин в блестящую светскую жизнь, чувствовал себя на балу как рыба в воде, а ей, одинокой и покинутой, оставалось только наблюдать за ним со стороны.

«Будь у меня побольше опыта, как, к примеру, у той красивой дамы, с которой вальсировал Джастин, да и голова на плечах, я бы сразу поняла, что он просто играет с глупой девчонкой, вынесенной волной на берег. Впрочем, почему бы и нет? Разве у него был выбор? На острове не было другой женщины, если не считать маори, но к ним он потерял интерес, получив от них все, что хотел, задолго до того, как под руки ему попался дар моря. В общем, глуп-то как раз не Джастин, а я», — горестно размышляла Эмили.

«В ту незабываемую ночь на берегу я раскрыла перед ним душу и тело, позволила делать то, чего не позволяла никому и никогда, а он, подлец, прижимал сегодня к груди женщину столь же страстно, как обнимал меня при свете луны. Но до чего хорош, черт возьми, в темном вечернем костюме! И эти чудные волосы, падающие волнами на высокий белый воротник! Как есть предатель!»

В горле застрял комок, стало трудно дышать. Крепко сжав кулаки, Эмили дала себе слово выстоять во что бы то ни стало, не позволить острой боли разорвать сердце. Если сейчас, не дай бог, расслабиться, силы оставят ее и она свалится прямо здесь, на улице, а наутро полиция обнаружит труп еще одной нищенки, окоченевшей на морозе.

Девушка упрямо шла вперед, гоня от себя мысли о промокших насквозь башмаках, онемевших пальцах, торчавших из прорех в перчатках, и стараясь не замечать уколы снежинок, которые ветер пригоршнями бросал в лицо. Мимо прошла нарядная парочка, дама брезгливо сморщила нос, а кавалер окинул бродяжку презрительным взглядом. Да, они правы, ей здесь не место, с этим трудно не согласиться. Ей нигде не место, она никому не нужна.

Впереди распахнулась дверь булочной, и оттуда повеяло манящим запахом свежеиспеченного хлеба. Эмили остановилась, словно уперлась носом в стену. Ей было невыносимо стыдно, будто ее поймали голой на Пиккадилли-серкус, но она не могла сдвинуться с места, потом пришла в себя, осторожно приблизилась и прижалась лбом к холодной витрине.

Пред ней предстали груды пирожных и тортов, готовые, казалось, лопнуть от изобилия ягод и фруктов, а прилавок ломился от слоеных пирожков. От жаркого ее дыхания запотело стекло, Эмили смахнула пятно рукавом и продолжала смотреть не отрываясь. Есть хотелось отчаянно, до рези в желудке.

Однажды отец привел ее в такую булочную и предложил выбрать самое вкусное, а потом они сели за столик и до самого вечера объедались пирожными и кексами, спать укладывались с туго набитыми животами.

Дверь булочной вновь открылась перед шикарно одетой дамой, спрятавшей руки в меховой муфте; ее сопровождал галантный кавалер. Ни на секунду не задумываясь, Эмили проскользнула внутрь вслед за ними и спряталась за широкой мужской спиной, пока парочка делала свой выбор. Как только булочник отвернулся, чтобы упаковать покупки, Эмили, воспользовавшись моментом, протянула руку и схватила с прилавка самую толстую и аппетитную булочку, обжегшую пальцы еще горячим боком.

— Эй, куда лезешь? Не смей! — остановил Эмили голос покупателя. Девушка бросилась к двери, споткнулась о порог и зарылась носом в снег.

— Полиция! Держи воровку! — заорал булочник и кинулся вслед за нищенкой.

Эмили вскочила, но не успела сделать и двух шагов, как с обеих сторон послышались полицейские свистки; она закрутилась на месте, не зная, куда бежать. Секундное замешательство дорого ей обошлось, покупатель крепко ухватил ее за край платья и приподнял над землей.

— Не вертись, малышка! Веди себя прилично. Да будет тебе известно, что плохих девочек сажают в тюрьму, — приговаривал мужчина.

Он ослабил хватку; Эмили, почувствовав почву под ногами, рванулась было в сторону, но полицейский поймал ее и заломил ей руку за спину. Из груди вырвался жалобный вопль, когда булочка упада в грязный снег. Однако Эмили не думала сдаваться и оказала героическое сопротивление: одного полицейского ударила ногой, а второго укусила за руку. В ходе потасовки с ее головы сползла шаль.

— Разойдись, ребята! Не толпись! По одному! — скомандовал укушенный страж порядка. — Мы имеем дело с бешеной.

Сильная рука вцепилась Эмили в волосы, запрокинула голову, слезы навернулись ей на глаза.

— Что верно, то верно, бешеная. А теперь спокойно, господа, не волнуйтесь, сейчас я надену на нее намордник.

Сверху сверлил темный глаз, сверкавший похотью и жадностью, и Эмили похолодела в предчувствии большой беды.

— Разрешите представиться, господа, Барни Доббинс к вашим услугам, — зло усмехнулся мучитель, еще раз тряхнув для острастки Эмили за волосы.

Где-то смеялся ребенок.

Джастин открыл глаза и сел в постели. Он не сразу сообразил, что в голове гудит от сильного сердцебиения. В груди стучало так громко, что на мгновение отказал слух и вернулся, лишь когда сдвинулись в камине куски пылающего угля. Одеяло запуталось в ногах, сбилось в толстые складки, напоминавшие путаные и нескладные мысли, которые терзали весь день и превратили сон в сплошное мучение. Кошмары имеют затаенный смысл, остается лишь разгадать его.

Джастин отбросил одеяло, спустил ноги на пол и с отвращением оглядел кровать. Воистину чудовище, как и вся обстановка в отцовском доме, — черное дерево сплошь изуродовано причудливыми листьями и ветками. Ложась спать, каждый раз испытываешь страх утонуть в этих необъятных просторах и больше никогда не выбраться на волю.

Из-под двери соседней комнаты пробивался свет. Пенфелд предпочитал спать с зажженной лампой. «Будь я уверен, что свет развеет ночные кошмары, поступил бы так же», — подумал Джастин, набросил халат и, покинув спальню, направился вниз по длинной витой лестнице. Сейчас никто не посмеет к нему приставать. Слуги уже привыкли к тому, что молодой хозяин бесцельно бродит по дому днем и ночью в самое неподходящее время, и обходили его далеко стороной. На посторонних, видимо, производили сильное впечатление синие круги под глазами герцога — свидетельство страшной усталости, люди его побаивались. Иногда Джастин думал, что окружающие по-своему правы и он в самом деле медленно, но верно сходит с ума.

Любой здравомыслящий человек пришел бы к такому заключению, наблюдая за поведением новоиспеченного герцога Уинтропского. Он мог бы теперь позволить себе купить десяток золотых приисков или осуществить заветную свою мечту — отправиться в Вену учиться музыке. Он мог также арендовать оперный театр и нанять оркестр, который каждый вечер исполнял бы симфонии, рожденные в тиши Северного острова под шум морского прибоя. А вместо этого Джастин метался и терзался, стремясь лишь к одному — вновь ощутить на лице теплый солнечный луч и услышать звонкий смех Эмили.

В кромешной тьме Джастин налетел на деревянную подставку, проклял в душе идиотский дом, где все заставлено громоздкой мебелью и невозможно повернуться, схватил и швырнул вазу, с удовлетворением отметив, что она раскололась вдребезги от удара об стену. В отдалении хлопнула дверь. Видимо, кто-то из слуг вышел на разведку, но поспешил ретироваться, когда понял, что молодой хозяин явно не в духе.

Джастин забрел в гостиную, залитую лунным светом, присел за фортепьяно и тяжело задумался. За высокими окнами сверкал чистый снежный покров, доносился перезвон колоколов, звавших на полуночную службу, и тут до него дошло, что сегодня ночь перед Рождеством, ночь, когда в мире впервые появилась надежда. «Но меня это не касается, — мрачно подумал герцог. — Мне не на что надеяться и не о чем мечтать, пока дочь Дэвида бродит по улицам, дрожа от холода. Звон колоколов не предвещает мне радость и спасение, а напоминает о былых грехах и непростительных ошибках».

Подняв глаза, Джастин встретился с неподвижным взглядом громадных голубых очей куклы Клэр Скарборо, восседавшей на рояле с апломбом правящей королевы. С тех пор как молодой хозяин водрузил игрушку на это место, никто не посмел даже пыль с нее смахнуть. А сейчас они смотрели друг на друга, и Джастин готов был возненавидеть куклу, упорно отказывавшуюся поделиться своими секретами. Интересно, что бы она сказала, если бы умела говорить? Осыпала бы проклятиями или упреками за трусость, доставившую ее хозяйке горе и страдания?

Джастин тронул клавиши, пальцы сами выбрали сонату Бетховена, но надежда забыться в музыке не оправдалась, и звуки печальной мелодии ранили душу. «Какой же я болван! — билось в голове. — Оставил Эмили ради погони за привидением, а в результате остался ни с чем».

Возникло ощущение, будто он заживо гниет в огромном мавзолее, а так хотелось вновь ступить на сыпучий песок, услышать басовитый смех Трини и песни маори. Пальцы летели над клавишами, поглаживая их и лаская, словно под ними оказалась» шелковистая кожа Эмили. «Я не могу, не имею права снова увидеть ее и посмотреть ей в глаза, зная, что бросил на произвол судьбы ребенка Дэвида. Нельзя допустить, чтобы девочку поглотили безжалостные улицы Лондона. Эмили заслуживает лучшего в этой жизни, чем любовь калеки, обреченного вечно терзаться сознанием собственной вины».

Пальцы не слушались, левая рука плохо работала из-за отсутствия практики, прозвучала неверная нота, Джастин с досады грохнул кулаком по клавишам и закрыл ладонями лицо. Перед глазами возник образ Эмили, начал расплываться и таять, а потом обрел черты лица, запомнившегося на всю жизнь.

Кто-то вежливо прокашлялся, нарушив тягостную тишину, Джастин вскинул голову, рассмотрел темный силуэт на фоне окна, и на миг показалось, что его посетил дух Дэвида. Привидение заговорило голосом Чалмерса.

— Ее нашли, сэр.

Джастин затряс головой в попытке прогнать туман и прочистить мозги. Он окончательно запутался и вначале не мог сообразить, о ком идет речь — об Эмили или о Клэр.

— Девушку нашли, сэр, — повторил Чалмерс, нервно теребя в руках шляпу. — Она жива и здорова.

— Жива? — переспросил Джастин. Перед глазами все поплыло, а в голове зазвенело так, будто ударили враз колокола всех церквей Лондона.

18

«Иногда мне кажется, что еще вчера ты только училась ходить, неуверенно передвигала ножками и просилась на руки…»

— Осторожней, Пенфелд, я просил побрить меня, а не перерезать глотку, — вскричал Джастин, отшатнувшись от бритвы, поранившей ему горло.

Слуга промокнул полотенцем каплю крови и виновато посмотрел на тазик, где вода приобрела приятный розовый оттенок. Руки брадобрея ходили ходуном.

— Простите великодушно, сэр. Право, не знаю, что со мной творится. Видимо, сказывается нервное напряжение.