В стороне от них, среди деревьев и кустов, что-то зашевелилось, послышался треск ломаемых ветвей и чьи-то тяжелые шаги. Можно было предположить, что это пробирается к воде буйвол, носорог или даже слон.

Действительно, на поляне, где расположились путешественники, вскоре показался карл-коп, то есть слон-самец, лишенный клыков. Он был совершенно один. Судя по тому, как он яростно размахивал хоботом, сокрушал все, что ему попадалось на пути, как свирепо вращал налившимися кровью глазами, можно было предположить, что он очень рассержен. Его, вероятно, выгнали из стада за буйство и строптивость. Таких буйных слонов в стаде не любят и всегда изгоняют из него. Их следует опасаться. Одинокие слоны очень свирепы и жестоки, особенно если они не успели еще ни на ком выместить свою злость. Они часто бывают даже просто бешеными.

Увидев его, молодые боеры схватились за ружья, но Клаас Ринвальд остановил их.

– Вам не убить его с первого раза, – сказал он. – Вы этим только приведете его в страшную ярость. Он бросится на нас и наделает много неприятностей. Мы все скучены. Не обойдется, пожалуй, и без непоправимого несчастья. Да и не к чему его убивать. Он без клыков и не представляет для нас никакой ценности.

– Да, это верно, – согласился Пит. – Это просто охотничий инстинкт.

Пит всегда старался угождать Ринвальду, отцу Катринки, и слушаться его, чем и подавал нередко хороший пример уважения и скромности своим товарищам.

– Интересно наблюдать за этим животным, – продолжал старый боер. – Оно пока еще, кажется, нас не замечает. Да если и заметит – не беда. Самый свирепый слон никогда не бросится на людей, если они находятся в стороне и не задевают его. Право, они этим лучше многих из нас. Рассерженный слон будет ломать и сокрушать все, что ему встретится на пути, но человека зря не тронет, лишь бы тот сам не трогал его. В этом, к нашему счастью, и состоит особенность природы такого крупного и сильного животного.

После этих слов, сказанных негромким голосом, все притихли и затаили дыхание.

Слон, не видя или просто не обращая внимания на людей, прошел мимо них, подошел к воде и принялся утолять жажду, на что ему потребовалось немало времени. Покончив с этим, он вошел в озеро и начал поливать себя из хобота водою. Казалось, из него льется целый водопад, – до такой степени он забирал много воды в хобот.

Очевидно, свежий душ доставлял животному громадное наслаждение, судя по его тихому хрюканью и визгу. Но опустив в десятый раз свой могучий насос в озеро, он вдруг резко вскрикнул, быстро вытащил из воды хобот и поспешно возвратился на берег.

Сильное движение вспененной им воды не позволяло видеть причину этих внезапных эволюций. Да и сам карл-коп, очевидно, не понял, как следует, в чем дело. Стоя на берегу, он внимательно всматривался в озеро, похлопывая своими громадными ушами, пошевеливая крошечным хвостиком и размахивая направо и налево хоботом. Вдруг его маленькие глазки заискрились, уши опустились, хобот принял горизонтальное положение, и сам он двинулся опять к озеру. Должно быть, он понял, наконец, в чем дело. Войдя до половины в воду, он смело, с размаху, погрузил в воду хобот.

Зрители думали, что он намерен возобновить прерванный душ, но ошиблись – умное животное имело совершенно другую цель.

Около карл-копа забурлила вода. Немного погодя появилась голова громадного крокодила, с разинутою страшною пастью, и вскоре он сам показался на поверхности воды. Это был достойный противник слону, футов в двадцать длиною. Очевидно, он-то и укусил карл-копа за хобот и заставил его выйти на берег.

Об уме и находчивости слонов много рассказывается, но то, что увидали боеры, превосходило все известное до тех пор об этих замечательных животных.

Глядя на действия слона, переселенцы единодушно решили, что он руководствуется далеко не одним инстинктом, но и разумом.

Он только конец хобота держал в воде и слегка шевелил им взад и вперед, как делают рыболовы удочкою, на которую насажена приманка.

«Рыбка» не замедлила пойти на приманку. Но не успел крокодил разинуть пасть, как уже сам моментально очутился во власти четвероногого гиганта-рыболова.

Карл-коп с торжеством вытащил из воды крокодила, корчившегося и бившегося в обвившем его и крепко стиснувшем хоботе, и вышел с ним на берег. Затем, высоко подняв свою добычу в воздух, он взмахнул хоботом и швырнул крокодила на переплетенную ветвями вершину стоявшего рядом дерева, где и застрял, как в сетях, крокодил.

Путешественники едва удерживались от смеха, глядя на отчаянно барахтавшегося в ветвях дерева крокодила. Они были вполне уверены, что слон сознательно выбрал такое неудобное место для своего врага, и готовы были расцеловать этого серого колосса за его ум.

Когда карл-коп удалился, Клаас Ринвальд метким выстрелом освободил гигантскую ящерицу от лишних мук.

Молодые люди поблагодарили старого боера за то, что он помешал им выстрелить в слона, доставившего всем такое интересное развлечение.

А карл-коп, гордый своею силою, сметливостью и только что совершенным подвигом, шел прямо, валя и ломая направо и налево преграждавшие ему дорогу кусты и деревья. Долго еще переселенцам слышался треск преград, сокрушаемых этим исполином, и только мало-помалу, по мере его удаления, звуки эти стали затихать и, наконец, замерли вдали.

Глава XIX. НА ЛИМПОПО

Почти под самым тропиком Козерога, по направлению на восток, к Индийскому океану, течет довольно многоводная река. Это – Лимпопо.

Терпеливо совершив вторичную, более трудную, разборку и переноску плотов и всего находящегося на них имущества, боеры снова поплыли по реке. Через два дня они без всяких уже препятствий достигли устья другой реки. Предположение Лауренса блестяще оправдалось: Катринка действительно впадала в Лимпопо.

Убедившись, что попали наконец в настоящую судоходную реку, не прерываемую уже никакими омарамбами, переселенцы нашли более удобным соединить все три плота в один. С этой целью они разыскали еще несколько кокер-боомов, наделали из них бревен, посредством которых и связали все плоты вместе.

Для этой цели и для отдыха они остановились на берегу Лимпопо недели на две и не спеша принялись за работу.

Связав плоты, они поставили все палатки и шалаши для слуг рядом и вместо трех очагов устроили один большой.

Пользуясь продолжительною остановкою, Лауренс предложил еще сделать лодку, в которой могла возникнуть надобность при дальнейшем следовании по Лимпопо. Бааз одобрил это предложение и поручил макобасам сделать, под наблюдением молодого де Моора, лодку по типу лодок туземцев.

Лодка была выдолблена из громадного ствола кокер-боома, снабжена всем необходимым и прикреплена к плоту канатом.

Она, главным образом, предназначалась для сообщений с берегами, к которым не всегда было возможно подвести тяжелый плот.

Со времени встречи с крокодилами «водяные кони» были заброшены, но теперь снова вошли в употребление и весело ныряли вокруг плота.

Во время стоянки не произошло ничего особенного. Все было бы отлично, если бы не москиты. Целые мириады этих «кровопийц», гнездившихся в прибрежном тростнике, положительно не давали никому покоя по ночам.

Молодые люди радовались возможности находиться вместе, на одном плоту, и потому поместились на него в самом радужном настроении. Пожилые боеры тоже были довольны, хотя и по другим, более основательным причинам. Им теперь казалось, что они почти уже достигли своей вожделенной цели и нечего было уже сомневаться более в том, что скоро доберутся до места, где они найдут и цивилизованных людей, и все, что необходимо для мирной, оседлой жизни.

Довольны были все также и тем, что они теперь могут беспрепятственно плыть по великолепной реке и любоваться постоянною сменою роскошных картин природы.

Между тем как река Катринка была сжата холмами и горами, Лимпопо свободно разливалась по громадной равнине, покрытой травою и камышом. Тут и там возвышались группы раскидистых акаций. Других древесных пород было мало.

В одно время года вся эта долина бывает залита водою. Даже теперь, когда жара доходила до пятидесяти градусов и река находилась на самом низком уровне, кое-где еще виднелись болота.

Царство животное имело здесь гораздо больше представителей, чем царство растительное. Особенно много было пернатых всевозможных пород, разных величин и окрасок. Одних журавлей имелось множество видов. Между ними особенно выделялись голубые журавли, известные под названием журавлей Станлэя, и журавли перепончатые.

На берегах виднелись и «журавли кафров», иначе называемые «балеариками». Головы этого вида увенчаны красивою эгреткою. Они двигаются по земле, как будто танцуют. Грациозно прыгая на своих длинных ногах, они держат крылья горизонтально и во время бега слегка размахивают ими.

Немного поодаль от них разгуливали громадные цапли Голиафа, перемешиваясь с фламинго, аистами и другими птицами родственных видов. Между аистами выделялись гигантские «адъютанты», у которых клюв, похожий на заступ, так длинен, что свободно может достать до головы человека среднего роста.

Приближение плавучей колонии боеров вспугивало громадные стаи диких гусей и уток, между тем как страусы и большие драхвы на своих тонких и длинных ногах-ходулях бежали к реке смотреть на незнакомое им водяное чудовище. Очевидно, у этих птиц любопытство брало верх над страхом.

В воздухе носились огромные ястребы, коршуны, орлы и другие хищные птицы. Они описывали огромные круги, зорко высматривая своими острыми глазами добычу.

В четвероногих тоже не было недостатка. Тут и там тяжело плавали гиппопотамы, выставляя на поверхность воды свою неуклюжую, почти четырехугольную голову с противною изуродованною мордою. Набрав воздуха, они снова скрывались под водою, чтобы немного далее опять вынырнуть. Носороги приходили к Лимпопо на водопой, а в отдалении, на равнине, виднелись стада зебр, антилоп и квагг.

Боеры с интересом наблюдали за всеми этими животными, но особенное их внимание привлекали слоны.

Во время своей последней стоянки переселенцы часто видели большое стадо слонов на противоположном берегу. Они думали, что это все одно и то же стадо, приходящее на водопой и опять уходящее куда-нибудь в лес, но предположение их оказалось ошибочным.

Пока путешественники отдыхали, многие стада слонов, одно за другим, проследовали вдоль Лимпопо, так что на четвертый день своего плавания боеры увидели в одном болотистом месте такое скопище этих толстокожих четвероногих, что им невольно пришла в голову мысль – не собрались ли они сюда со всей Африки. Пит уверял, что их тут не менее тысячи, и отец согласился с ним.

Громадное болото, на которое собралась такая масса слонов, было сплошь усажено тростником, который истреблялся слонами в неимоверном количестве. Изобилие этого тростника, должно быть, и привлекало сюда серых гигантов.

Даже пожилой и опытный Ян ван Дорн, повидавший многое на своем веку, никогда не встречал подобного скопища слонов в одном месте и не меньше молодежи удивлялся этому.

Молодым людям страстно захотелось воспользоваться удобным случаем выказать свою охотничью удаль. По обыкновению Пит явился перед баазом просителем за всех, желавших получить разрешение поохотиться на слонов. Конечно, он и сам едва ли не более всех испытывал это желание.

– Нет, друзья мои, – сказал благоразумный Ян ван Дорн, собрав вокруг себя всю молодежь, едва сдерживавшую нетерпение, – нет, я не могу позволить вам этого. Напасть на такое огромное стадо слонов на открытом месте – значит подвергать всех нас страшной опасности. Если же вы сойдете на берег, то едва ли возвратитесь назад. Вы, может быть, и одолеете несколько слонов, но остальные сотрут вас порошок. Мы не в состоянии будем подать вам помощь: разъяренные животные в один миг разнесут наш плот и уничтожат всех нас. Не трогайте их, и они не тронут вас, но горе тому, кто вызовет их страшную месть!.. Будьте же благоразумны и не думайте более о подобной глупости.

Никто, конечно, не решился ослушаться бааза, но все были в душе недовольны его строгим запретом. Гендрик, его младший сын, даже высказал это, шепнув Людвигу и Питу:

– Отец просто становится трусом под старость. Его запрещение лишает нас богатой добычи, не говоря уже о наслаждении испытать свои силы и ловкость над таким противником. Честное слово, обидно! Целое состояние находится у нас почти в руках, и мы не можем воспользоваться им!

Пит хотя и обладал очень горячим темпераментом, но послушание и скромность всегда были преобладающими чертами в его характере. Благодаря этим качествам, он всегда старался обуздывать свои даже самые пылкие стремления. Поэтому он и возразил брату:

– Ты напрасно хочешь уверить нас, что только жажда добычи заставляет тебя находить осторожность отца излишнею и даже называть его трусом. Тебе просто досадно лишиться случая выказать свою ловкость и уменье стрелять. Мне тоже очень хотелось бы поохотиться на этих великанов, но я нахожу запрещение отца вполне благоразумным и основательным. Мне стыдно за твои слова о нем.

Гендрик смутился и протянул руку брату.

– Да, ты прав, – сказал он. – Я искренне жалею о своих неосторожных словах.

Нравоучение Пита не осталось без влияния и на остальных молодых людей, и они успокоились.

Между тем плот продолжал подвигаться вперед. Скоро слоны совершенно исчезли из вида. Пейзажи по-прежнему сменялись один другим.

– Я бы желала плыть так всю жизнь, – сказала Катринка, сидя на переднем конце плота и любуясь разнообразием видов по берегам реки.

– О, я тоже, – ответила сидевшая рядом с нею Мейстья, задумчиво глядя вперед. – Нельзя представить себе ничего лучше этого плавного движения по спокойной поверхности воды. Прелесть, как хорошо! Скользишь себе тихо и спокойно, любуешься природою и не чувствуешь ни малейшей усталости.

– Да, это все так. Но мне кажется, что мы стали «скользить» что-то уж слишком медленно, – заметила Рихия.

И правда, ход плота делался все тише и тише, пока, наконец, совершенно не прекратился. Действовать баграми было невозможно: река была слишком глубока, и они не доставали до дна. На этот раз препятствовал уже не недостаток воды, а излишек ее.

– За весла! – крикнул Ян ван Дорн.

Гребцы взялись за весла, но все их усилия двигали плот со скоростью не более полутора миль в час. Это значило идти черепашьим шагом.

– Вот опять задержка! – воскликнул бааз. – Неудачи точно сговорились преследовать нас!.. Право, от этого можно сойти с ума!

– А ты думаешь, отец, так будет продолжаться долго? – спросила Катринка.

– Да, я почти уверен в этом. Здесь опять стоячая вода, и нам придется так плыть целые сутки, если не больше.

– Ну, это ничего не значит, – проговорила молодая девушка. – Здесь так хорошо, что нечего спешить.

– Если бы ты не была так молода, Катринка, то не сказала бы этого, – заметил ван Дорн. – Пойми, дурочка, что не сегодня-завтра наступит время дождей, которые всегда сопровождаются лихорадками, особенно опасными в этой болотистой местности.

– Но может быть, далее Лимпопо будет опять быстрее, – продолжала Катринка.

– Дай Бог! Но у меня что-то мало надежды на это, – вздохнул ван Дорн.

– Какие тут низкие и ровные берега, точно они сделаны человеческими руками, – сказала Анни ван Дорн.

– Да, река здесь очень похожа на искусственный канал, – задумчиво произнес ее отец.

– А знаете что, ван Дорн? – сказал подошедший Карл де Моор. – Мне пришла в голову одна мысль. Отчего бы нам не пройти это место тем же способом, посредством которого проводят по каналам барки и плоты?

– То есть как это? – с недоумением спросил его бааз.

– Да посредством канатов…

– Ага! Понимаю! – с живостью воскликнул повеселевший ван Дорн. – Это, действительно, превосходная мысль, дорогой друг! Мы сейчас же попробуем привести ее в исполнение. Берега эти очень удобны для такого способа передвижения. Нужно этим воспользоваться.

Не теряя времени, бааз сделал необходимые распоряжения. К передней части плота прикрепили толстый канат, конец которого перевезли на берег в лодке. По шести человек кафров и готтентотов поочередно должны были тянуть бечеву.

С помощью этих сильных и дюжих людей плот пошел почти с прежнею скоростью.

Глава XX. ВОЗМЕЗДИЕ

Пока готтентоты и кафры тянули на своих могучих плечах тяжелый плот, испуская характерные крики: «Огээ!.. Галлоо!» – перед глазами переселенцев разыгрывалась сцена, превосходно иллюстрировавшая знаменитую басню Лафонтена «Лев и комар». Сцене этой предшествовал такой странный факт из жизни птиц, которому могут поверить только очевидцы.

На берегу, как раз на пути людей, тянувших канат, стояли две огромные птицы, с большим крючковатым клювом, на длинных ходулевидных ногах. Все тотчас же признали в них слангфретеров. Это голландское название, означающее «пожиратели змей», было им дано боерами. Нам эта птица известна под именем секретаря.

Туземцы почитают секретарей за истребление змей и даже установили закон, в силу которого виновный в убийстве одной из этих птиц подлежит смертной казни.

Название секретаря этой птице европейцы дали потому, что у нее на затылке торчит пучок перьев, напоминающий гусиное перо, которое писцы в старину имели обыкновение носить за ухом.

Слангфретеры, о которых здесь идет речь, охотились за змеями. Самец схватил клювом одну змею, поднял в воздух и готовился сильно бросить ее на землю с целью переломить спинной хребет и затем съесть. Вытянув шею и нетерпеливо хлопая крыльями, самка собиралась разделить со своим супругом пиршество.

В этот самый момент подошли бечевщики. Они предполагали, что при виде их птицы испугаются, бросят лакомую добычу и поспешат отлететь в сторону. Но они ошиблись. У слангфретеров была семья, которую им необходимо было защищать. Змею они, действительно, оставили, но сами бросились к находящемуся неподалеку кусту мимозы, испуская крики ужаса. Из куста сейчас же донесся в ответ тонкий писк, доказывающий, что там находятся птенцы.

Пройдя еще несколько шагов, бечевщики заметили гнездо – громадное, неуклюжее сооружение из ветвей и листьев. Через край гнезда свешивались длинные, тонкие как спички лапки двух маленьких слангфретеров.

Родители с угрожающим видом стали по обе стороны гнезда и отошли немного в сторону лишь тогда, когда люди подошли к ним вплотную, да и то отошли на такое расстояние, чтобы свободно можно было видеть, что будут делать с их детенышами.

Взобравшись там на дерево, взрослые птицы отчаянно стали звать к себе маленьких. Последние еще не могли летать, но уже отлично пользовались ногами. Услыхав крики родителей, они выкарабкались из гнезда и бросились бежать.

Проникнутая жалостью к этим беспомощным существам, Катринка закричала бечевщикам:

– Ради Бога, не трогайте бедных птиц! Пожалуйста, оставьте их!

Но дикари не слыхали криков молодой девушки или не желали слышать их и бросились вдогонку за птенцами. Они делали это не из жестокости, а просто по глупости. Им захотелось поймать молодых слангфретеров и доставить их на плот для забавы детям. Может быть, они задумали и приручить их в надежде на то, что эти птицы со временем будут охранять колонию от гадов.

Как бы то ни было, но темнокожие, не слушая криков Катринки, продолжали преследовать птенцов, которые бежали так скоро, как только позволяли им не вполне еще окрепшие ноги. Не будь в одном месте ямы, слангфретеры благополучно спаслись бы от преследователей. Но, спеша убраться как можно дальше от них, они не глядели себе под ноги и с размаху бухнулись в яму. Выбраться оттуда, несмотря на все старания, они уже не могли, потому что один сломал себе при падении ногу, а другой повредил крыло. Ноги у этих птиц так хрупки, что легко переламываются при малейшей неосторожности.

Подойдя к птицам и осмотрев их, дикари убедились, что молодые слангфретеры искалечены навсегда, и сейчас же свернули шеи бедным птицам. Покончив с этим, дикари стали продолжать путь как ни в чем не бывало, не обращая ни малейшего внимания на раздиравшие душу крики злополучных родителей, со всех ног кинувшихся, после удаления людей, к трупам своих малюток, за несколько минут перед тем еще так весело щебетавших…

Готтентоты и кафры не отличаются особенною чувствительностью. Отчаяние птиц нисколько не трогало их черствых сердец.

Немного далее их ожидала другая встреча, послужившая им как бы справедливым возмездием за их поступок.

По мере того как они подвигались вперед, зной становился все сильнее и сильнее. Наконец он сделался прямо невыносимым. Темнокожим было уже не до беготни за какою-либо добычею. Они примолкли, насупились и еле передвигали ноги… В этом раскаленном воздухе самое незначительное напряжение становится не под силу, и люди вместо того, чтобы тащить бечеву, вяло волочили ее за собою по песку.

Плот поэтому тоже еле-еле тащился. Заметив, в чем дело, бааз прикрикнул на бечевщиков. Темнокожие нехотя натянули канат и прибавили было шагу, но тут вдруг случилось нечто странное. Дикари внезапно выпустили из рук канат и с громкими криками принялись прыгать, точно сумасшедшие, потрясая изо всех сил ногами и руками. Казалось, все они внезапно подверглись пляске святого Витта.

Очевидно, эти конвульсивные движения и крики вызывались болью – другого объяснения быть не могло. Одни из бечевщиков попадали на землю и стали кататься по песку, другие стали бежать вдоль берега, а некоторые прямо бросились в воду и поспешно поплыли к плоту, точно спасаясь от невидимого врага.

– Что с ними?.. В чем дело? – спрашивали путешественники, изумленно поглядывая друг на друга.

Но когда пловцы приблизились к плоту и вскарабкались на него, загадка объяснилась. Оказалось, что на них напали целые мириады пчел.

Это случилось вот как. Канат, тянувший плот, задел за громадный улей, устроенный в песке, и разрушил его. Рассвирепевшие насекомые в один миг с остервенением накинулись на бечевщиков всею массою и моментально изжалили им все тело. Особенно досталось готтентотам, у которых голова не защищена такою густою растительностью, как у кафров, напоминающих своею волнистою, шерстевидною шевелюрою шерсть баранов. Вот почему все готтентоты и бросились в воду. Хотя часть пчелиного роя и полетела за ними, но, боясь воды, ничего не могла им сделать.

Жужжание разъяренных пчел было так сильно, что напоминало собою шум мельничных колес.

Глядя на комичные прыжки, кувырканье и гримасы оставшихся на берегу дикарей, молодежь хохотала до слез. Даже чувствительная и добрая Катринка не могла удержаться от смеха, говоря, что Бог вполне справедливо наказал этих дураков за бесполезное убийство бедных слангфретерчиков.

Но скоро и всем остальным стало не до смеха.

Последовавшие за пловцами пчелы набросились на плот и энергично атаковали всех находившихся на нем. Защищаться от этой крылатой и так хорошо вооруженной армии не было никакой возможности. Все заметались взад и вперед, как угорелые. Испускали крики, отмахивались чем попало, закрывали лица руками, платками, шляпами, но спастись от назойливых насекомых было трудно. Даже старшие боеры поневоле вышли из своей всегдашней флегмы и, забыв свои лета и достоинство, прыгали и скакали не хуже дикарей.

Смятение и шум на плоту достигли таких размеров, что издали можно было подумать, не едет ли это целая колония сумасшедших или бесноватых, так как причину, вызвавшую эту отчаянную суетню, можно было видеть и понять только вблизи.

Битва с пчелами продолжалась минут двадцать. Наконец, удовлетворенные неприятели удалились, празднуя веселым жужжанием свою победу, а побежденные принялись оглядывать друг друга и с трудом узнавали знакомые черты. Результаты нападения пчел были несравненно хуже последствий атаки москитов. У всех вспухли щеки, носы и подбородки. Глаза из-за этих опухолей были едва заметны, и с трудом открывались. Лбы украсились громаднейшими волдырями. Шеи, руки и другие открытые части тела представляли собою нечто вроде багровых подушек. Зуд был нестерпимым.

Даже Грэ, обезьянка Катринки, не была пощажена: на обеих щеках у нее красовалось по громадной шишке. Желая хоть кому-нибудь отомстить за свое ранение маленькими неприятелями, с которыми она во все время их нападения вела яростную битву, обезьяна вцепилась в волосы Андрэ и изо всей силы дергала за них.

В прежнее время молодой человек обязательно отколотил бы ее за эту проделку, но теперь он удовлетворился только тем, что высвободил свои волосы из ее цепких лапок и прогнал от себя. Обезьянка укусила ему руку и, показав язык, удалилась прочь, но даже и это он оставил без внимания.

Вообще, молодой человек в последнее время сильно изменился к лучшему, и это замечалось всеми его спутниками.

Никто однако не заметил, с какого именно времени начала совершаться в нем эта благодетельная перемена. Но мы по секрету можем сообщить читателю, что перерождение его началось именно с того самого дня, когда он конвоировал женщин по пути от оврага к моване и дорогою долго беседовал с Мейстьей.

С этого дня он старался быть как можно чаще в обществе белокурой красавицы и сделался даже лучшим другом Пита. Ревновать его к Катринке он уже перестал.

Через сутки все слишком заметные следы укусов пчел пропали, и никто не вспоминал бы о нападении насекомых, если бы Катринка по временам не находила нужным напоминать темнокожим дикарям, как строго наказывает Бог за всякую бесполезную жестокость, выбирая орудием для своей справедливой кары даже таких незначительных с виду насекомых, как пчелы. Хотя это насекомое и очень мало, но бороться с ним, как оказалось, гораздо труднее, чем с буйволами и слонами, даже львами.

Вероятно, кафры и готтентоты поняли толкование молодой девушки. Больше они уже не трогали беззащитных и беспомощных существ.

Глава XXI. ОХОТА НА ГИППОПОТАМОВ

После опасного происшествия с крылатыми воинами бечевщики стали осторожнее и зорко всматривались, не попадется ли опять колония пчел или других таких же свирепых насекомых.

Им, впрочем, недолго пришлось тянуть лямку. На следующий же день плот снова попал в глубокий фарватер, бечевщики были призваны обратно на плот, и быстрое течение как и раньше понесло его по направлению к устью Лимпопо.

Свертывая канат, готтентоты и кафры мысленно молили своих богов избавить их от горькой необходимости тянуть на нем плот. Тяжелая работа эта им страшно надоела, особенно после истории с пчелами.

Желание их, казалось, должно было исполниться. Плот несся с удивительною быстротою. Берега так и летели мимо взоров путешественников. Сначала это их очень радовало, но, по мере того как плот начал нестись все скорее и скорее, возрастающая быстрота течения реки заставила их наконец задуматься. Явление это могло быть очень опасным.

– Правду говорят, что человек никогда не бывает доволен, – сказал Клаас Ринвальд Яну ван Дорну. – Давно ли мы жаловались на слишком медленное течение, а теперь вот наоборот… Просто наказанье с нами: никак нам Бог не угодит!

– Да, мы попали из одной крайности в другую, – заметил бааз, – а крайности, как известно, редко бывают хороши. Слишком много хорошего и слишком много дурного одинаково скверно. Этому нас чуть не ежедневно учит житейский опыт… Мы, действительно, летим чуть не со скоростью птицы, а это становится очень… подозрительным. Как бы нам не налететь на что! Мне очень хотелось бы несколько затормозить наш бег.

– Нет ничего легче, – сказал Карл де Моор. – Прикажите упираться баграми. Это не очень трудно.

– Так-то так, – задумчиво произнес ван Дорн, – но это едва ли поможет. Все-таки попробуем.

Он отдал приказание тормозить ход плота с обеих сторон.

Однако это плохо помогало. Плот продолжал мчаться со страшной быстротой.

Таким образом пролетели более двадцати миль.

– Это словно курьерский поезд железной дороги, – заметила госпожа ван Дорн. – Но я не думаю, чтобы это могло повредить нам. Что же тут дурного? Чем скорее мы будем двигаться, тем раньше достигнем цели нашего путешествия.

Оно и правда, пока все шло хорошо. Раз только плот налетел на подводный камень, но все ограничилось одним сильным толчком: кокер-боомы и канаты из баавиан-тува могли выдержать еще и не то.

Вскоре выяснилось, что быстрота течения происходила от того, что ложе реки стало довольно отлого спускаться вниз к устью, которое было уже недалеко. Близость его чувствовалась.

Картина местности, между тем, резко изменилась. Тростник начал исчезать, появились густые леса с разнообразными древесными породами – настоящие тропические леса!

Течение было теперь превосходное: не слишком сильное, но и не тихое. Только река ежеминутно делала самые прихотливые извилины. Контуры ее то и дело напоминали или латинскую букву S, или цифру 8. Карлу де Моору, управлявшему правильным ходом плота, нужно было приложить много внимания и уменья, чтобы не натолкнуться на берег. Ни в баграх, ни в веслах надобности уже не было. Приходилось только направлять плот на середину реки. Моор делал это с редким искусством.

Плот шел со скоростью одной мили в час. Этого было совершенно достаточно. Все опять чувствовали себя превосходно и снова принялись за свои радужные мечты относительно будущей оседлой жизни.

Боеры, как настоящие голландцы, потомки выходцев из мест, прилегающих к Зюдерзее, забывали все прошедшие невзгоды, радовались хорошему настоящему и с надеждою верили в еще лучшее будущее.

В описываемое нами время они были так же спокойны духом, как была спокойна река, по которой плавно скользил их плот.

Прибудут ли они днем раньше или днем позже к месту назначения – это для них было совершенно безразлично.

Судя по всему, они теперь могли рассчитывать достичь Порт-Наталя еще задолго до начала периода дождей. Более пока ничего не требовалось, и все были спокойны и довольны.

Пока старшие делали что-нибудь по хозяйству, молодежь забавлялась стрельбою в птиц, массами кружившихся в воздухе. Много пеликанов, коршунов и даже орлов пало жертвами их охотничьих подвигов, но им все было мало. Пороху, дроби и пуль имелось вдоволь, роеры действовали отлично, а руки и глаза не уставали.

Много бы еще они, вероятно, уничтожили представителей пернатого царства, если бы, наконец, эта беспрерывная и почти бесцельная стрельба не надоела старым боерам.

– Довольно, господа, понапрасну губить этих несчастных птиц! – сказал Ян ван Дорн. – Они нас не трогают, ну и пусть себе живут. Мы все уже убедились, что вы прекрасные стрелки. Следует поберечь и заряды для более нужной цели. Имейте в виду, что там, где мы намерены поселиться, не так легко достать патроны, поэтому будьте поэкономнее. Впрочем, если вам уж очень не терпится и хочется похвалиться твердостью руки и верностью глаза, то вот вам более достойная цель.