Днем в караване не было той тишины, какая царствовала ночью. В повозках дети тихо плакали или стонали. Матери и старшие сестры старались утешить их. Вне повозки раздавались раздирающие душу звуки: рев быков, мычание коров и телят и блеяние баранов.

Час проходил за часом, не принося никакого облегчения, напротив, постепенно усиливая страдания каравана. Отвесные лучи солнца вонзались, точно стрелы, в тело и, в довершение мучений, местность, по которой теперь двигались, была сплошь покрыта мелкими колючими порослями, до крови раздиравшими босые ноги кафров, готтентотов и даже животных.

Благодаря этому новому препятствию, уже не представлялось возможным проходить по три мили в час, что при путешествиях по Южной Африке считается минимумом.

Эта медлительность сильно беспокоила бааза, тем более, что конца переходу не было видно. Впрочем, его пока еще поддерживала надежда, внушенная Смуцом и Карлом де Моором. Они уверяли, что в пятнадцати или восемнадцати милях находится никогда не пересыхающее озеро, но при медленном движении каравана оставалось еще по крайней мере часа четыре до того озера. Это была страшная пытка при том состоянии, в котором все находились. Люди и животные готовы были каждую минуту свалиться с ног.

А между тем идти вперед заставляла крайняя необходимость, иначе пришлось бы погибнуть от зноя и жажды среди пустыни. И волей-неволей шли, напрягая последние силы.

Глава II. СТЫЧКА СО ЛЬВАМИ

Наконец путешественники увидали на горизонте темное пятно, все увеличивавшееся по мере того, как к нему приближались.

– Вот и влей! – воскликнул проводник Смуц. «Влей» значило озеро, так нетерпеливо ожидаемое, оазис в этой песчаной пустыне.

При одном этом слове весь караван оживился. Пешеходы прибавили шагу, животные, инстинктивно почуявшие близость отдыха, тоже пошли быстрее и не нуждались более в понуканиях. Последние мили живо были пройдены.

Но – увы! – надежда и на этот раз обманула боеров: это озеро, так же как и предыдущее, оказалось высохшим, более того, на дне его не осталось ни капли влаги, вместо светлых струй и волн было лишь скопище миловидных голышей, покрытых слоем белой пыли, резавшей глаза своим блеском в лучах заходящего солнца.

Карл де Моор и Смуц уверяли, что возле озера будет и тень, но это тоже оказалось мечтою. Деревья, окружавшие впадину, где когда-то существовало озеро, были из тех, что дают тени не больше, чем проволочная решетка. Это были так называемые мопаны, из семейства бангиний. Подобно австралийскому эвкалипту, листья их поднимаются вверх. Солнечные лучи скользят по этим листьям, так что самое густое дерево подобной породы не дает никакой тени.

Трудно описать горькое разочарование несчастных переселенцев! Они молча перекидывались скорбными взглядами. Кричали лишь дети, усугубляя страдания взрослых, да ревели животные.

Смуц и Карл де Моор старались утешить окончательно выбившихся из сил путешественников уверениями, что немного дальше есть другое озеро, несравненно более глубокое и потому едва ли успевшее совершенно высохнуть. Но их почти не слушали. На всех лицах выражались только полная безнадежность и глубокое отчаяние. Было очевидно, что большая часть страдальцев предпочла бы лучше отдохнуть хоть под мопанами, нежели продолжать утомительный путь.

– Оставаясь здесь, мы ничего не выиграем, – говорил бааз. – Двинемся вперед. Еще несколько шагов – и мы будем у цели. Озеро само не может прийти к нам, и потому мы должны идти к нему.

Карл де Моор хотел тоже сказать что-то, но тут вдруг случилось нечто неожиданное, поразившее и его самого.

Несколько в стороне от высохшего озера деревья составляли довольно густую чащу. Из этой чащи вдруг раздались звуки, от которых одинаково задрожали и люди и животные. Звуки эти, как громовые раскаты, пронеслись по окрестностям и невольно заставили оледенеть сердца даже у людей, уже привыкших к ним. Словом, раздалось страшное львиное рычание, которое сразу узнается даже слышащими его первый раз в жизни.

Рычало по крайней мере двадцать львов, составляя дикий, нестройный концерт. Казалось, каждый из них старался перещеголять собрата силой и выразительностью своего голоса.

Несмотря на испытанное уже во многих опасных происшествиях мужество, боеры чуть было не упали духом при мысли о близких, хотя и сидевших в крепких повозках, но слишком, конечно, мало защищенных от страшных врагов, если тем вздумается штурмовать передвижные дома, заграждавшие им путь.

Все верховые, включая и молодых людей, мгновенно спешились и, осмотрев свои ружья, выстроились в одну линию возле повозок.

Весь караван пришел в страшное смятение. Испуганные животные все до одного разбежались бы куда глаза глядят, если бы не были крепко привязаны. С взъерошенной шерстью, с дрожащими ноздрями, с тревожно бегающими глазами и навостренными ушами они тщетно пытались освободиться, между тем как их проводники прятались под повозки. Ни у кафров, ни у готтентотов не было никакого оружия. В обыкновенное время они не имели в нем нужды, чтобы охранять вверенные им стада, а в пути Ян ван Дорн тоже не нашел нужным снабдить их оружием. Он опасался, как бы эти люди не вздумали взбунтоваться дорогою, если представятся слишком уж суровые испытания.

Грозные враги не замедлили приблизиться и начали понемногу выступать из-за деревьев. Они шли к каравану не прямо, а зигзагами. Судя по страшному реву, от которого буквально мороз продирал по коже и все живое пряталось, куда можно, страшные звери были очень голодны, а потому и находились, конечно, в самом свирепом настроении. Если бы им вздумалось сразу начать дружную атаку, то, без сомнения, погибли бы все боеры или во всяком случае лишились бы половины своего скота.

Но, к счастью для переселенцев, лев, следуя своему кошачьему инстинкту, никогда не бросается зря, не изучив предварительно своего противника.

Вид повозок, представлявших для этих диких царей пустыни совершенную новинку, очевидно, смутил их. Они все легли на землю, с целью хорошенько рассмотреть эти диковинные штуки и сообразить, что бы это могло быть.

Ободренные тем, что ни повозки, ни окружавшие их люди не двигались, львы стали приближаться ползком.

Боеры только этого и ждали. Подпустив к себе зверей на расстояние выстрела, они сделали по ним дружный залп. Грохот выстрелов заставил умолкнуть рев этих величественных «кошек». Несколько львов было убито на месте.

Не давая времени зверям опомниться, боеры сделали новый залп. Когда рассеялся дым от выстрелов, стало видно, как около десятка раненых львов тащились назад, под защиту деревьев, оставляя за собою широкие кровавые следы; остальные валялись на песке в предсмертных судорогах.

Боеры и их слуги вздохнули с облегчением и огласили воздух радостными криками.

Победа была полная. Боеры не понесли ни малейшего урона. Бааз не ожидал, что стычка с таким опасным неприятелем обойдется благополучно, и едва верил глазам.

– Ну, дешево отделались, слава Богу! – воскликнул он. – Теперь опасность миновала. Остается лишь снять шкуры с наших мертвых противников. Они останутся у нас на память, в виде трофеев… Принимайтесь-ка за дело, юнцы, – добавил он, обращаясь к своим сыновьям и их товарищам. – Кстати, я должен сказать, что вы держали себя отлично – настоящими молодцами. Таким хладнокровием и такою выдержкою отличаются только вполне опытные охотники. Даже и ты, Пит, превзошел самого себя на этот раз.

Пит смутился и покраснел от похвалы отца еще более, нежели раньше от его выговора. Удостоверившись одним взглядом, что на повозке Ринвальда слышали лестный для него отзыв бааза, он последовал за своими товарищами, которые уже бросились сдирать шкуры с убитых зверей.

Обменявшись с членами семей выражениями радости по поводу блестящей победы и поговорив с ними о всех подробностях неожиданной встречи, боеры принялись обсуждать это событие между собою.

– Я сосчитал число убитых зверей. Оказывается, мы убили одиннадцать штук, – сказал Ганс Блом.

– Я никак не пойму, что значило это скопище львов, – заметил Ринвальд. – Обыкновенно эти гордые животные живут в одиночку. Они никогда не сходятся в большие стаи. У них и характер не самый подходящий для общежития.

– Засуха, вероятно, согнала их вместе, – проговорил бааз. – Должно быть, этот влей служил раньше водопоем для всех окрестных жителей пустыни.

– Очень может быть, – заметил Карл де Моор, несколько минут бродивший под деревьями. – Я вижу здесь много остовов буйволов и антилоп, обчищенных до последней возможности. Очевидно, жвачные все погибли от засухи. Остались лишь плотоядные. Если б мы не прикончили несколькими меткими выстрелами этих проголодавшихся царей пустыни, то им пришлось бы, в конце концов, съесть друг друга.

Судя по худобе трупов, львы, действительно, должны были быть очень голодны. Продолжительность их голодовки доказывалась тем, что они решились сойтись вместе целой стаей.

Одна минута колебания боеров, малейшая их оплошность, немного больше смелости со стороны львов – и от всего каравана не осталось бы почти ничего: одни животные были бы съедены голодными зверями, другие – разбежались бы в разные стороны и погибли бы в пустыне.

Молодые люди сняли шкуры только с пяти львов – наиболее красивые и лучше других сохранившиеся. Эти трофеи они принесли с таким торжественным видом, точно покорили полмира.

– Разве вы боитесь посмотреть на эти прекрасные шкуры, Катринка? – спросил Пит старшую дочь Ринвальда, которая, несмотря на просьбы братьев, ни за что не соглашалась выйти из повозки, пока ее не вытащила оттуда сестра Мейстья.

– Вовсе нет, – ответила девушка, – чего мне бояться шкур!.. Я просто молилась сейчас, благодарила Бога за избавление нас от такой страшной опасности. Спасибо и вам всем за то, что вы так мужественно защищали нас.

Полюбовавшись на действительно великолепную шкуру, разостланную Питом у ее ног, молодая девушка с грустной улыбкою добавила:

– Бедные львы! Встретившись с нами на собственную погибель, они заставили нас забыть о нашей жажде и этим облегчили отчасти наши страдания.

– Да, это верно! Это справедливо! Катринка всегда права! – послышалось из других повозок.

Да, так уж устроен человек. Он забывает о своем страдании, если противовесом является другое, более сильное чувство. Катринка, очевидно, поняла это.

Глава III. ЯДОВИТЫЕ ТЮЛЬПАНЫ

Продолжать ли немедленно путь или продлить задержанную львами стоянку до полуночи? Вопрос этот долго обсуждался баазом и двумя его приятелями. Наконец, они решили, что лучше сейчас же двинуться далее на поиски другого озера, которое, по словам Карла де Моора и Смуца, должно находиться поблизости. День уже склонялся к вечеру, зной уменьшался, и потому идти в это время было гораздо легче, чем утром.

Однако Карл де Моор неожиданно высказался против намерения боеров.

– Я нахожу, – заявил он, – что нужно подождать еще часа два. После всего перенесенного нами сегодня благоразумнее было бы отдохнуть и собраться с силами, прежде чем пускаться снова в путь. Слуги наши дрожат как в лихорадке и почти не в состоянии держаться на ногах… Да вот и мадмуазель Катринка вся бледная от волнения и испуга.

– От испуга?! – воскликнула девушка. – Ну, нет! Я вовсе не из робких и не так легко пугаюсь. Будь у меня ружье, я бы доказала вам, что и девушка может быть мужественной и хладнокровной. К сожалению, отец не желает доверить мне ружья… Ведь это обидно, не правда ли? – прибавила она, мило надув губки и обращаясь к Питу ван Дорну, все еще стоявшему возле нее.

– Не могу не одобрить осторожности господина Ринвальда, хотя вы, быть может, и рассердитесь на меня за это, – ответил молодой человек. – Ваши руки созданы вовсе не для того, чтобы управляться с ружьем. Вы можете поранить себя, а это очень огорчило бы ваших родных и… друзей, не говоря уже о том, что лишило бы нас удовольствия защищать вас.

– Господи, как самолюбивы эти молодые люди! – со смехом заметила Анни ван Дорн, прибежавшая из своей повозки. – Они придираются к слову, чтобы напомнить о своих услугах… напрашиваются на благодарность. Сознайся все-таки, Пит, что девушкам в нашем положении вовсе не мешает уменье стрелять.

– Конечно, нет, – подхватила Катринка, обрадованная этой дружеской поддержкой. – Я желаю иметь ружье совсем не для того, чтобы рисоваться или перенимать мужские манеры, как делают некоторые женщины в Роттердаме или Гаарлеме, а особенно в Америке. Я нахожу это глупым и неприличным, если это является только последствием желания выделиться из своей среды, обратить на себя внимание. Но в пустыне, где на каждом шагу угрожают опасности, необходимо, чтобы все женщины и девушки могли способствовать общей защите. Повторяю, что по крайней мере у меня хватит на это мужества.

– Ну, а у меня не хватит, – сказала Мейстья, сконфужено улыбаясь. – Признаюсь откровенно, я ужасная трусиха… Когда раздался рев львов, я забилась в угол повозки и заткнула себе уши, чтобы ничего не слышать… Потом, когда вы начали стрелять, я чуть не умерла от страха и все кричала, чтобы вы перестали, не соображая в ту минуту, что вы делаете это для нашего же спасения… Как видите, я уступаю Катринке привилегию на храбрость.

Пока молодежь оживленно болтала, совет старших окончился. Несмотря на убеждения Карла де Моора отдохнуть еще немного, бааз приказал двинуться далее.

Он хорошо сделал, отдав это приказание. Кустарник скрывал в своей чаще врага, который мог повредить переселенцам несравненно больше, чем дикие звери. С последними боеры еще могли справляться, но против первого у них не было средств защиты. Между тем враг этот был с виду очень незначителен. Это было растение, похожее на порей и образовавшее из своих нежно-зеленых листьев густой ковер под деревьями.

Растение это, свойственное тропическим странам, очень походит своими листьями и цветами на обыкновенный тюльпан; оно принадлежит к семейству ирисов и к роду морея.

На первый взгляд это растение может показаться совершенно безобидным. Однако в нем скрыт страшный яд, быстро убивающий травоядных животных.

Почти вслед за бегством последнего раненого льва, проголодавшиеся бараны кинулись под деревья искать себе пищу. Пастухи, столпившиеся в кучу и с увлечением обсуждавшие происшествие со львами, не обратили внимания на то, как жадно набросились жирнохвостки на эту траву. Им даже и в голову не приходило посмотреть, нет ли в кустарнике ядовитого тюльпана, существование которого хорошо было известно всем трансваальским боерам, так как редкое стадо у них не терпит временами урона от этого растения.

Проницательные глаза Карла де Моора отлично видели пучки тюльпана вперемежку с другою травою. Он даже весело улыбался, глядя, с какою алчностью бараны пожирали привлекательное и сочное на вид растение.

«Вот и отлично! – злорадно подумал он, – часть моей задачи совершается сама собою, без моего содействия».

Лицо его моментально приняло обычное угрюмое и бесстрастное выражение, когда бааз заметил, наконец, присутствие вредного растения, и Карл де Моор сейчас же выказал более всех сожаления, усердно помогая отгонять от ядовитого тюльпана несчастных животных.

– Собирайте скорее баранов! – кричал Ян ван Дорн. – Гоните их, иначе они все перетравятся.

Началась страшная суматоха. Все принялись сгонять глупых жирнохвосток криками и ударами бича. Более всех суетились, конечно, пастухи, виновные в плохом присмотре за животными. Немало помогали им и собаки, лаявшие изо всех сил и хватавшие баранов за ноги.

Наконец, все жирнохвостки были собраны к повозкам.

– Поздно! – грустно проговорил Клаас Ринвальд. – Достаточно съесть несколько листков, чтобы отравиться. Остается только надежда, что не все ели тюльпаны, там ведь есть и другие растения.

– Ну, на это слабая надежда, – со вздохом сказал Ганс Блом. – Стоит ли вести за собою это стадо? Все равно оно дорогою передохнет.

– Погодите! – воскликнул Ян ван Дорн. – Может быть, часть и останется жива, а это все-таки лучше, чем ничего. Напрасно вы так скоро приходите в отчаяние. Это не годится в нашем положении.

По его распоряжению баранов снова загнали на свое место посредине стада, и караван поспешил удалиться от места, где все так ему не благоприятствовало.

Всем было не по себе. Шли или ехали, опустив головы и предаваясь невеселым размышлениям. Над всеми точно нависла грозная туча мрачных предчувствий…

Бараны, действительно, были обречены и падали один за другим. Конечно, это было обидно, но Ян ван Дорн совершенно резонно говорил, что отчаиваться из-за этого не следовало.

– Продли мы еще немного стоянку, – сказал он, – мы могли бы лишиться и лошадей и коров, а это уж была бы непоправимая беда.

– Еще бы! – проговорил Ринвальд. – Остаться в пустыне без лошадей… Одна мысль о возможности такого несчастья приводит меня в ужас.

– Само Провидение спасло нас, – продолжал Ян ван Дорн. – Мы жаловались на отсутствие воды, но будь там вода, мы расположились бы на ночь и утром лишились бы всех своих животных. Тогда и нам оставалось бы только умереть!..

Между тем, солнце уходило за горизонт, и вечерняя свежесть оживила измученных путешественников.

Наконец, показалась луна и сразу разогнала наступивший было мрак.

Караван пошел быстрее. Около полуночи добрались до второго озера. При первом взгляде и оно казалось совершенно высохшим. Неужели новое разочарование? Нет! Ближайший осмотр показал, что на дне его, в ложбинках, еще сохранилась чистая и прозрачная, как кристалл, вода, отражавшая, точно в зеркале, сияние звезд и луны.

Эти ложбинки были вырыты копытами животных, устраивавших себе таким образом колодцы.

С поспешностью людей, томившихся жаждою в течение целых суток, боеры углубили и расширили один из водоемов, так чтобы в него собралась драгоценная влага из остальных ложбин.

Громадного труда стоило воспрепятствовать животным броситься сразу к воде. Почуяв ее близость, они точно взбесились. Удержать их почти не представлялось возможным, а между тем это было необходимо до тех пор, пока не наберется достаточно воды для людей. Стадо взмутило бы ее сразу, и тогда пришлось бы долго ждать, пока она снова отстоится.

Поднялось невообразимое мычание, ржание, блеяние. Наконец, все эти разнообразные звуки, выражавшие нетерпение, перешли в один сплошной оглушительный рев.

Некоторые из животных прорывали составленную вокруг них живую цепь людей и бросались к воде. Но там тоже стояла стража, которая не допускала их к ямам.

Когда, наконец, переселенцы сами напились и запаслись водою, пастухи стали поить животных из тростниковых ведер.

Эти ведра, известные у кафров под названием «молочных корзин», отличаются особенною легкостью, благодаря которой они применяются в дороге вместо железных или деревянных. Делают их из стеблей биперуса, родственного бумажному тростнику. Стебли этого растения сплетаются и потом сшиваются так крепко, что после просушки вода не может пройти сквозь них. Кафры употребляют такие ведра вместо подойников. Когда молоко из них выливается, пастухи предоставляют своим собакам вылизывать их дочиста. Эта чистка довершается общеизвестным насекомым – тараканом, высасывающим остатки молока, застрявшие в плетенке. Кафры находят услуги тараканов настолько полезными, что, обустраиваясь по хозяйству или переходя из старых хижин в новые, обязательно берут с собою этих насекомых.

Утолив жажду, переселенцы тотчас же расположились на отдых. По распоряжению бааза, были назначены часовые, которые должны были сменять друг друга каждый час.

На этот раз даже не сделали загородки для скота, находя это излишним, так как и животные, измученные не менее людей длинным переходом, едва ли имели желание убежать. Да и вообще в дороге все стадо смотрело на повозки как на дома своих хозяев и всегда группировалось около них, инстинктивно понимая, что ему тут всего безопаснее при нападении хищных зверей.

Кроме того, животные еще находились под влиянием испуга, навеянного встречею со львами. Они всю эту ночь дрожали при малейшем шуме. Особенный ужас наводил на них резкий голос гиен, завывавших вдали, но не осмеливавшихся приблизиться из-за своей трусости.

По временам доносился и львиный рев. Встревоженный этими зловещими звуками, которых столько наслышался днем, проводник Смуц, стоявший на часах, все порывался разбудить бааза и спросить его, считает ли он два костра, разложенные на противоположных концах бивуака, достаточною охраною против вторичного нападения зверей. Долго он крепился, наконец не выдержал и разбудил бааза.

– По-моему, довольно, – сказал Ян ван Дорн, прислушиваясь к отдаленному реву. – Звери далеко отсюда. Положим, тут достаточно еще воды, чтобы привлечь сюда антилоп, зебр и других животных, составляющих обыкновенно добычу львов и потому привлекающих их, но костры настолько ярки, что, глядя на них, ни один лев не решится подойти к нашей стоянке. О других же, более трусливых зверях, и говорить не стоит. Не беспокойся, Смуц, в эту ночь нечего бояться.

Пит, спавший рядом с отцом, слышал этот разговор и добавил со своей стороны:

– Это львы оплакивают своих собратьев, убитых нашими боерами; они справляют тризну по павшим на поле битвы. Эхо вторит им, отчего выходит еще жалобнее… Впрочем, может быть, они и предупреждают нас, чтобы мы не слишком гордились своей победой, и своим ревом дают нам знать, что они не все еще перебиты нами… Во всяком случае, пока они держатся от нас в отдалении, опасаться нечего, а когда им вздумается подойти поближе, предупредите нас. Мой роер тщательно заряжен. Я уже успел отдохнуть и снова готов…

– Ну, довольно, перестань, Пит! – перебил его бааз, с невольной улыбкой слушавший фантазии сына. – Спи, пока можно. А ты, Смуц, гляди в оба!

Ночь прошла спокойно, безо всяких нападений. Поздно утром, после скудного завтрака, путешественники двинулись далее.

Глава IV. ПОД МОВАНОЙ

Два дня спустя каравану пришлось устроить стоянку под одним из тех гигантских баобабов, которые в Южной Африке называются мованами. Боеры, наконец, окончили свой скучный, утомительный и опасный переход через пустынный карру и теперь рассчитывали простоять лагерем несколько дней, чтобы как следует отдохнуть, прежде чем продолжать путь далее на север.

Трудно было найти более прекрасное и удобное место для стоянки. Великолепные пастбища, обилие тени и воды, масса топлива для костров – все было под рукою. Широкая река прозрачною лентою и красивыми изгибами вилась на далекое расстояние, а по обе ее стороны, до самого горизонта, расстилались зеленые цветущие луга, на которых скот мог вдоволь насытиться после продолжительной голодовки в пустыне.

На ночь вся скотина собиралась в обширный загон, а лошади привязывались к специально для этого врытым в землю столбам.

В стаде не было более ни одного барана – все стали жертвами страшного тюльпана. Пали они не сразу, а постепенно, в зависимости от степени отравления. Трупы их могли бы указать путь, по которому прошел караван, если бы не были уничтожены шакалами, гиенами и коршунами, не упускающими никакой падали.

После того как голые пески пустыни слепили переселенцам глаза своим резким блеском под лучами солнца, боеры теперь больше всего радовались тени. Конечно, одной тени было бы для них недостаточно, если бы рядом не было воды и лугов. При наличии же этого тень казалась уже такою роскошью, о которой переселенцы не смели и мечтать.

Мована, или баобаб – один из самых крупных видов растительного царства. Издали он представляет как бы зеленый шатер.

Высушенные и истолченные в порошок листья этого дерева служат лечебным средством против некоторых болезней – лихорадок, дизентерии и им подобных. Плод его, несколько кисловатый на вкус, очень ценится туземцами. Вообще мована – незаменимое в тропиках дерево.

То дерево мованы, под которым расположился караван, давало тень и прохладу ярдов на сорок пять с лишним в окружности.

Под таким шатром боерам нечего было бояться зноя.

Было позднее утро. В лагере, окруженном высокою изгородью из колючек, кипела жизнь.

На натянутых по ветвям дерева веревках сушилось только что выстиранное белье. Все, что имелось в повозках, было вынесено и подвергалось тщательной чистке, как и сами повозки.

Молодые девушки бегали взад и вперед, деятельно помогая своим матерям и прислуге, и перекидывались шутками, оглашая воздух веселыми песнями и звонким хохотом.

Во всем караване не было ни одного праздного человека – все были заняты по горло, пользуясь возможностью привести в порядок все то, что было запущено в дороге.

Одни чинили конскую сбрую, седла и попоны, другие исправляли колеса, оси и прочие пострадавшие части подвижного состава. Для починки колес использовали способ, применяемый в Южной Африке. Сломанное колесо просто-напросто обтягивается размоченною в воде шкурою какого-нибудь животного. Никаких предварительных приготовлений для этого не требуется: шкура высыхает и стягивается, сжимая дерево крепче всяких железных обручей.

Некоторые из готтентотов готовили вел-шенены, то есть башмаки из недубленой кожи, сшиваемые тонкими ремешками вместо дратвы. Обувь эта предназначалась для боеров.

Готтентоты – специалисты по изготовлению этой обуви. Многие из них достигают такой ловкости, что делают пару вел-шененов за два часа.

Когда внутри повозок все было приведено в порядок, женщины принялись за другие дела.

Госпожа ван Дорн, заведовавшая молочным хозяйством, отправилась на луг, где паслись коровы. За нею следовали обе ее дочери, Рихия и Анни, и несколько кафров с тростниковыми ведрами.

Госпожа Ринвальд с дочерьми, Катринкою и Мейстьей, занялись шитьем. Шили все очень усердно, причем обе молодые девушки пели, услаждая слух матери.

Госпожа Блом управляла кухней. Ей помогали две добродушные негритянки. В настоящую минуту готовился второй, более плотный завтрак, потому что первый состоял только из кофе и хлеба.

Очаг, на котором стряпала госпожа Блом, был весьма своеобразный, не имевший ничего общего со всеми теми приспособлениями, которыми так гордится Европа. Такими очагами, устроенными без всякого содействия со стороны людей, пользуются только в Южной Африке, и более нигде. Это, попросту, – покинутое жилище белых муравьев, состоящее из смеси затверделой грязи и какой-то студенистой массы. Вокруг места стоянки каравана находилось множество таких покинутых конусообразных муравейников.

– Не одни мы переселяемся! – воскликнул Пит, когда увидел эту опустевшую колонию. – Среди насекомых тоже, вероятно, есть свои англичане, выгнавшие отсюда бедных термитов.

Никто не ответил на это шутливое замечание. Но какова бы ни была причина бегства муравьев, боеры с удовольствием воспользовались плодами трудов этих смышленых и трудолюбивых насекомых.

На этих пылающих очагах кипели и шипели котлы, сковороды, кастрюли, распространяя раздражающий аппетит запах, хотя гастрономы, не привыкшие к трансваальской кухне, пожалуй, и не удовлетворились бы ею. Обыкновенно жарился на сале бараньего хвоста кусок антилопы. Были, правда, и супы, и разные приправы, но все очень простое.

Понятное дело, бараньи хвосты, употребляемые в кушанья, не принадлежали отравленным павшим животным, а были взяты боерами еще из дому.

Голландские колонисты в Африке много потребляют этого сала, заменяющего им масло. Хотя оно и имеет горьковатый вкус, неприятный с непривычки, но боеры находят его превосходным.

Распространяемый им из кухни госпожи Блом запах действовал так соблазнительно, что проголодавшиеся переселенцы сами сбежались, не дожидаясь особых приглашений.

Каждый сел там, где ему вздумалось, – кто уселся прямо на траву, кто взгромоздился на кучу седел, брошенных на месте их починки. Дети уселись было в кружок возле большой миски, но сейчас же вскочили и забегали, чтобы услужить старшим: кому принести вторую порцию супа, хлеба или жаркого, кому подать чашку кофе, кому воды. Молодые девушки сначала накормили слуг, о которых заботились больше, чем о себе, а потом пошли благодарить Гендрика, Пита и Андрэ, устроивших им тем временем удобное сиденье на сухом пне, устлав его пледами.

– А я разве менее других заслужил благодарность? – с улыбкой спросил Людвиг Ринвальд.

– Не только менее других, но и вовсе не заслужил ее, – сказала его сестра Катринка. – Ты ведь здесь ровно ни при чем. Я не знала раньше, для кого приготовляется это роскошное сидение, но видела, как Гендрик, Пит и Андрэ тащили сюда этот пень, а потом бегали за пледами и устилали его. Один ты не помогал им, а сидел возле бааза и важничал, воображая из себя что-то.

– Вот тут попробуй заслужить благодарность! – с комическим ужасом воскликнул Людвиг. – Впрочем, удивляться нечему. Я был бы первым братом, которому сестра отдала бы дань справедливости… На этот раз я протестую. Знайте, благородные девицы, что именно мне вы и обязаны тем, за что благодарите других. Мысль об устройстве для вас удобного сиденья принадлежит всецело мне. Пит, Гендрик и Андрэ только исполнили то, что я им посоветовал. Кто осмелится отрицать это?

– Никто, никто, будь покоен! – ответили хором приятели Людвига.

Молодые девушки весело смеялись.

– Следовательно, – продолжал Людвиг Ринвальд, – меня нужно благодарить больше, нежели моих товарищей, потому что голова, дающая нужную мысль, важнее рук, приводящих эту мысль в исполнение. Вообще, мне думается, выдумать что-нибудь важнее, нежели…

– Ну, хорошо, хорошо, – перебила Рихия ван Дорн, – мы извиняемся и изъявляем вам, господин Людвиг, нашу глубочайшую признательность за вашу удачную мысль об устройстве нам такого прекрасного сиденья.

Мейстья Ринвальд, сидевшая рядом с Рихией, толкнула ее локтем и, сделав притворно-сердитое лицо, сказала:

– Напрасно ты так балуешь моего брата. Он теперь возомнит о себе… По твоей милости пропал прекрасный случай победить его. Ведь ты хорошо знаешь, что ему нужно только твое одобрение, наше же для него безразлично. Если бы ты промолчала, он подумал бы, что ты сердишься на него вместе с нами за то, что он не участвовал в заботе о нас, и мы могли бы добиться от него кое-чего другого. Мне вот, например, очень хотелось бы попробовать, в виде десерта, плодов этого почтенного баобаба, защищающего нас своею тенью. Они висят слишком высоко, и нам самим не достать их. Если б ты не испортила дела своею непрошеной благодарностью, мы бы потребовали от Людвига достать нам эти плоды. А теперь он наверное так возгордился, что едва ли исполнит нашу просьбу.