Майн Рид

Молодые невольники

Глава 1. ДВЕ ПУСТЫНИ

Мореплаватели всех наций больше всего боятся опасностей, которые им грозят около западных берегов Африки, между Сузом и Сенегалом. А между тем, несмотря на все предосторожности, здесь-то всего чаще и случаются кораблекрушения.

Две необъятные пустыни, из которых одна – Сахара, а другая Атлантический океан, идут рядом на протяжении целых десяти градусов широты. Пустыни эти разделяет только одна воображаемая линия. Водяная пустыня обнимает песчаную, которая так же опасна, как и первая, для тех, кто потерпел крушение около этого негостеприимного берега, справедливо называемого Варварийским.

Частые кораблекрушения объясняются тем, что здесь проходит одно опасное течение Атлантического океана, настоящий Мальстрем для тех, кому, по несчастью, приходится плавать в этой местности.

Образовалось это течение под влиянием страшной тропической жары Сахары, иссушающей всякую влагу и убивающей растительность, присутствие которой наверное умеряло бы нестерпимый зной на поверхности земли. Но зелень здесь видна только в оазисах. Раскаленный воздух беспрепятственно поднимается в более холодные слои атмосферы, и в то же время к земле стремятся, влекомые непреодолимой силой, воды океана.

Между Боядором и Бланке, этими двумя хорошо известными каждому моряку мысами, на несколько миль в море выдается узкая песчаная коса земли, высохшая, побелевшая под тропическим солнцем и похожая на длинный язык змеи, стремящейся утолить свою жажду в море.

В один июньский вечер четверо потерпевших кораблекрушение плыли к этой песчаной полоске земли; они все держались на довольно большом обломке мачты. Их едва ли можно было бы рассмотреть с берега даже в очень сильную подзорную трубу: так ничтожна была эта черная точка, двигавшаяся к берегу, и так мало выделялась она из окружающей ее почти такой же темной массы воды.

Что касается самих потерпевших крушение, то, как ни напрягали они свое зрение, они видели только белый песок и воду.

По всей вероятности, возле берега во время бури, разразившейся два дня тому назад, потонул корабль; обломок мачты и четверо людей – вот все, что уцелело после кораблекрушения.

Трое из плывших на обломке мачты были одеты совершенно одинаково: голубого сукна куртки, украшенные медными полированными пуговицами, такого же цвета фуражки, обшитые золотым галуном, и воротники с вышитыми на них короной и якорем. Одного взгляда на эту форму достаточно, чтобы сказать, что они мичманы английского флота. Судя по наружности, они были почти ровесники: самому младшему могло быть приблизительно лет семнадцать.

По-видимому, все трое были с одного и того же корабля, но, глядя на их лица, можно было сказать, что здесь собрались представители различных национальностей; тут по первому же взгляду можно было узнать англичанина, ирландца и шотландца. Каждый из них был настолько типичен, что во всем Соединенном Королевстве нельзя было бы найти более подходящих представителей для каждой из этих наций.

Звали их Гарри Блаунт, Теренс O'Коннор и Колин Макферсон.

Что касается четвертого из пловцов, то лета всех троих его товарищей все-таки не составили бы еще числа его лет; его речь заставила бы призадуматься самого знаменитого лингвиста. Когда он говорил, – что, впрочем, случалось редко, – это была смесь английского, ирландского и шотландского языков. Ни по манере говорить, ни по акценту нельзя было угадать, какой именно из этих наций принадлежит честь считать его своим. На нем была надета обыкновенная матросская одежда и звали его Биллем, но на погибшем фрегате его все называли не иначе, как старый Билль.

Незадолго до описываемых событий потерпел крушение фрегат, крейсировавший около Гвинейских берегов. Застигнутый опасным течением, о котором мы говорили, он наткнулся на песчаную отмель и почти моментально погрузился в воду. Тотчас же были спущены все шлюпки, и люди кинулись в них; те, кому не удалось попасть в лодки, искали спасения вплавь, хватаясь за обломки мачт или просто за доски. Многие ли из них достигли берега, – этого не знал никто из четверых моряков, находившихся теперь на берегу.

Все их сведения на этот счет ограничивались тем, что они точно знали, что фрегат пошел ко дну. Весь остаток этой долгой ночи они носились по волнам. Не раз волны почти вырывали у них из рук ненадежную опору, не раз за эту ночь они с головой погружались в морскую воду, задыхаясь от недостатка воздуха. Когда же, наконец, настало утро, никого кроме них не было на всем видимом просторе океана.

Буря стихла, и, судя по этому ясному утру, день предстоял солнечный и спокойный; впрочем, волнение моря все еще продолжалось, и потерпевшие крушение моряки, чтобы добраться до берега, энергично стали работать руками, наудачу подвигаясь вперед.

Они не видели ничего, кроме моря и неба. Они решили плыть все время на восток, потому что только с этой стороны надеялись найти землю. Солнце начинало опускаться за горизонт и указывало им направление, которого следовало держаться.

Когда зашло солнце и наступила ночь, звезды заменили им компас, и во всю вторую ночь после крушения они продолжали плыть к востоку.

Снова настал день, но желанной земли все еще не было видно: все то же безбрежное море. Страдая от голода и жажды, истомленные непрестанными усилиями, они уже совсем было отчаялись, как вдруг увидели при блеске солнечных лучей под собою белый песок. Это было морское дно и совсем близко от поверхности океана.

Такое мелководье предвещало близость берега; ободренные надеждой скоро ступить на твердую землю, моряки удвоили усилия.

Но еще до наступления полудня им пришлось на время прекратить грести. Они находились почти под самой линией тропика Рака. Стояла как раз середина лета, и в полдень тропическое солнце с зенита невыносимо палило им головы.

Несколько часов провели они в безмолвии и бездействии, отдаваясь на волю течения, гнавшего их потихоньку к берегу. Они не могли сделать ничего для улучшения своего положения. Следовало ждать.

Если бы они могли приподняться на три фута над морем, они увидели бы землю, но плечи их были наравне с водой, и им не были видны даже самые высокие гребни дюн.

Когда солнце снова начало склоняться к горизонту, моряки опять принялись грести руками, направляя обломок мачты к востоку. Вдруг при последних лучах светила они увидели несколько белых вершин, которые точно выходили из океана.

Может быть, это облака? Нет, эти линии слишком ясно обрисованы на тускнеющем фоне неба. По всей вероятности, это или вершины отдаленных снежных гор, или же скорее песчаные холмы, потому что в этой стороне нет гор со снежными вершинами.

Крик «земля!» одновременно сорвался со всех уст. Руки стали работать энергичнее, обломок мачты быстрее заскользил по воде; голод, жажда, утомление, – все было забыто!

Моряки думали, что им придется сделать еще несколько миль, прежде чем они достигнут берега, но старый Билль, подняв глаза, издал радостный крик, который тотчас же повторили его спутники: они увидели длинную песчаную косу, точно дружескую руку, протянутую им в радушном приветствии.

Почти тотчас же они сделали другое открытие: сидя верхом на обломке мачты, они вдруг почувствовали, к великой своей радости, что ноги их скользят по песку.

В ту же минуту все четверо решили воспользоваться счастливым открытием, оттолкнули мачту, погрузились в воду и остановились только тогда, когда достигли крайней точки косы.

Выбросившись на берег, они, казалось, забыли, что больше двух суток во рту у них не было ни крошки и их мучила жажда. Да это и понятно: страшное напряжение физических сил и долгая бессонница, – бодрствовать они должны были поневоле, чтобы не сорваться с мачты, – требовали прежде всего отдыха. И все четверо, шатаясь, едва смогли пройти несколько шагов по песку, а затем, выбрав местечко поудобнее, улеглись и заснули как убитые.

Оконечность косы всего на несколько футов поднималась над уровнем моря, а середина ее, несмотря на то, что находилась ближе к земле, едва возвышалась над поверхностью воды.

Моряки спали уже около двух часов, когда их разбудило ощущение холода: вода заливала их песчаное ложе, кипела и пенилась вокруг них.

Умирая от усталости и больше всего на свете желая уснуть, они совсем забыли про прилив, который теперь так неожиданно вывел их из оцепенения.

Остаться там, где они находились, значило пойти на верную гибель; поэтому следовало как можно скорей искать другое убежище. А потому нужно было только идти за волнами спиной к ветру. Они так и сделали, но скоро увидели, что вода очень быстро поднимается и доходит им почти до плеч.

Несчастные повернули в другую сторону и, после некоторых усилий, нашли более мелкое место. Но как только они начинали идти вперед, то снова погружались до плеч.

Скоро валы стали разбиваться уже над их головами. Колебаться больше было нельзя. Надо было вооружиться терпением и плыть к берегу.

Глава 2. РАЗЛУКА ПОНЕВОЛЕ

Из четверых моряков только трое умели плавать!

Для того, чтобы спастись этим трем, надо было покинуть четвертого…

Из четверых потерпевших крушение не умел плавать только один. Старый морской волк не обладал искусством, которое, казалось бы, должно быть чуть ли не врожденным у каждого моряка.

Только великодушие так долго удерживало рядом с ним трех его молодых спутников. Будучи отличными пловцами, они еще в самом начале прилива, если бы смело бросились в воду, могли без труда достигнуть берега.

Вдруг громадная волна, каких еще не налетало до сих пор, прокатилась над их головами и отнесла трех мичманов больше чем на полкабельтова от того места, где они находились.

Все их попытки стать на ноги не увенчались успехом: вода поднялась слишком высоко. Несколько секунд барахтались они так, не спуская глаз с того места, откуда их снесло, и где черная точка, немного поднимавшаяся над водой, была головой Билля.

– Эй! Молодцы! – крикнул им старый моряк. – И не думайте возвращаться сюда… это ни к чему не приведет… меня вам все равно не спасти!.. подумайте лучше сами о себе!.. Держитесь, и прилив отнесет вас к берегу. Прощайте, друзья!

Еще минута борьбы и колебаний, затем последний прощальный взгляд старому Биллю, – и мичманы с грустью поплыли к берегу.

Не успели они проплыть по бухте полмили, как Теренс, плававший хуже остальных своих товарищей, почувствовал, что ноги его задевают за что-то твердое.

– Мне кажется, – сказал он прерывающимся голосом, – что я достал до дна. Слава тебе, Пресвятая Дева, я не ошибся! – крикнул он, становясь на ноги, причем голова и плечи его возвышались над поверхностью воды.

– Верно, – подтвердил Гарри, становясь рядом с ним. – Слава Богу! Это – берег.

– Слава Богу! – повторил Колин, подплывая в это время к ним.

Потом все трое инстинктивно повернулись к морю, и одно и то же восклицание сорвалось с их уст:

– Бедняга старый Билль!

– Право, нам следовало бы захватить его с собою, – проговорил Теренс, с трудом переводя дыхание. – Неужели мы не могли бы спасти и его?

– Конечно, могли бы, – отвечал Гарри, – если бы только знали, что нам придется так мало плыть.

– Ну, а что если нам попробовать вернуться… может быть, нам и удалось бы еще…

– Нечего и думать! – перебил его Колин.

– И это говоришь ты, Колин?! А еще считаешь себя самым лучшим пловцом из всех нас… Не стыдно тебе… – послышались восклицания двух остальных мичманов, желавших во что бы то ни стало спасти старого матроса.

– Если бы я надеялся спасти его, я сам первый бросился бы сейчас к нему, – отвечал Колин, – но только это ни к чему не приведет! Идемте!..

Печально опустив головы, побрели они к берегу, не переставая оплакивать своего товарища, покинутого ими только потому, что они не знали, что берег так близко. Теперь он уже наверное утонул и погребен под волнами прилива.

Наконец они остановились. Море все еще кипело вокруг них, хотя воды было не больше чем по колено. Так простояли они больше двадцати минут, смотря на кипевшее вокруг них море и с грустью замечая, что прилив продолжается. Вода должна была подняться, по крайней мере, на один метр со времени отплытия их с отмели. На этом основании они вывели печальное заключение, что старый моряк, должно быть, уже утонул.

Затем они потихоньку направились к берегу, все еще озабоченные участью своего спутника, о котором думали больше, чем о своем собственном положении.

Не успели они сделать и десятка шагов, как вдруг крик позади них заставил их поспешно обернуться.

– Эй! Подождите! – кричал голос, раздавшийся, по-видимому, из глубины океана.

– Это Билль! – воскликнули одновременно все три мичмана.

– Это я, детки, я! Я страшно устал и теперь немного передохну. Потерпите немножко, и я через пять минут подойду к вам!.. Дайте мне только взять рифы моего марселя.

Мичманы были очень обрадованы и удивлены внезапным появлением того, кого они уже считали мертвым. Они просто не верили своим ушам. Между тем, все сомнения должны были рассеяться при виде Билля, который вдруг вышел из воды.

– Это и в самом деле он! – вскричали мичманы.

– Ну конечно! А то кого же еще думали вы увидеть? Быть может, старого Нептуна или морскую сирену?.. Ну, давайте руку, товарищи! Биллю, видно, на роду не написано утонуть.

– Но как это тебе удалось, Билль? Прилив ведь все еще продолжается…

– Я приплыл к вам на настоящем маленьком плоту, который и вы все отлично знаете. Это тот самый обломок мачты, который донес нас до песчаной косы.

– Наша мачта?

– Она самая. Как раз в ту самую минуту, когда я готовился испустить последний вздох, что-то ударило меня по голове, да так сильно, что я сразу пошел ко дну; но это «что-то» оказалось нашей брамреей. Я, само собою разумеется, недолго думая, взобрался на нее и просидел на ней до тех пор, пока не почувствовал, что ноги мои достают до дна.

Мичманы крепко пожимали руку старому моряку, поздравляя его с чудесным спасением, а затем все четверо направились к берегу.

Не больше чем минут через двадцать выбрались они, наконец, на песчаное побережье, но продолжали идти все вперед для того, чтобы быть совершенно вне опасности на случай, если бы прилив поднялся еще выше.

Но прежде, чем им удалось найти такое место, они должны были перейти огромное пространство мокрого песка. Зато выбравшись на холм, они могли уже не бояться прилива и решили остановиться тут, чтобы посоветоваться, что делать дальше.

Ночь становилась все холоднее, и теперь было бы очень кстати развести огонь, чтобы обогреться около него и просушить мокрое платье. У Билля, правда, отлично сохранились трут и огниво, которые он держал в герметически закрытом оловянном ящичке, но недоставало самого главного – дров. Обломок брамреи, который отлично им пригодился бы теперь, плавал от них за целую милю в глубокой воде.

Видя, что приходится отказаться от надежды развести огонь, они сняли с себя одежду и изо всех сил стали выжимать из нее воду, а затем снова надели все на себя. Что делать, – оставаться раздетыми еще хуже, а так платье все-таки скорее просохнет.

Луна вдруг выплыла из-за туч, и при ее бледном свете они ясно могли разглядеть берег, к которому пристали.

Кругом, насколько хватало глаз, виднелся один только белый песок. Это была не гладкая поверхность, а целый ряд холмов, образующих лабиринт, который, казалось, тянулся до бесконечности. Они решили войти на самый высокий холм и оттуда осмотреть все побережье, и, кстати, выбрать местечко, где они могли бы надежно приютиться хотя бы на первое время.

Место казалось подходящим, и они собирались было лечь тут, но одно обстоятельство внушило им мысль идти дальше.

Ветер дул с океана, и, по мнению Билля, опытного метеоролога, предвещал близкий ураган. Он был и так уже очень силен и настолько холоден, что приходилось искать другой, более защищенный уголок. Как раз у подножия холма, в стороне от берега виднелось укрытое местечко.

Скоро они поняли, пытаясь взобраться на вершину дюны, что их мучениям не пришел конец: с каждым шагом они чуть ли не по пояс погружались в сыпучий песок.

Поэтому восхождение казалось им чрезвычайно тяжелым, хотя холм достигал не больше сотни футов. Наконец они достигли вершины холма, но куда они ни смотрели, везде видели только одни дюны. Песок блестел, как серебро, под бледными лучами луны; вся земля казалась покрытой снегом; можно было подумать, что находишься в Швеции или Лапландии.

Спустившись вниз, они очутились в узком овраге. Вершина, которую они только что покинули, была самой высокой точкой в этой длинной цепи дюн, примыкавших к берегу. Другая цепь холмов пролегала параллельно первой дальше по берегу.

Подошвы двух холмов сходились так близко, что образовали острый угол.

При виде этого узкого прохода моряки были неприятно удивлены; но усталость брала свое, и они решились провести здесь остаток ночи.

Они приняли полувертикальное положение, опершись спиной и ногами о дюну; это было ничего, пока они не спали, но когда они закрыли глаза, то мышцы их, расслабленные сном, каждую минуту заставляли их скользить в глубь ямы; из-за этого то тот, то другой просыпался и снова старался принять ту же позу.

Вскоре они убедились, что при этих условиях им не удастся уснуть. Теренс, более нетерпеливый, чем остальные, объявил, что немедленно станет искать себе другое ложе.

С этими словами он встал и уже готов был отправиться искать другое убежище.

– Мы поступим очень благоразумно, если не будем расходиться в разные стороны, – внушительно проговорил Гарри Блаунт, – иначе мы легко можем потерять друг друга.

– В этих словах есть доля истины, – сказал молодой шотландец. – Мне тоже кажется очень неосторожным удаляться одному от другого, но какого мнения об этом наш мудрый Билль?

– Я думаю, что нам следует оставаться там, где мы принайтовились, – не колеблясь отвечал старый моряк.

– Но какой черт сможет здесь заснуть! – отвечал сын Эрина ^{note 1} . – Разве что лошадь или слон; а что касается меня, то я предпочитаю шесть футов в длину даже на голом камне этой проклятой яме из мягкого песка.

– Постойте, Терри, – крикнул Колин, – у меня появилась дельная мысль!

– Послушаем, что придумал твой шотландский мозг. Ну говори скорее, в чем дело…

– Да, да, Колин, говори, – вмешался и Гарри Блаунт.

– Объявляю вам, что вы можете совершенно спокойно провести здесь ночь; смотрите и учитесь, – покойной ночи!

И Колин соскользнул на дно овражка, где и растянулся во всю длину.

Товарищи последовали его примеру, и скоро все спали так крепко, что их не могли бы разбудить даже пушечные выстрелы.

Глава 3. САМУМ

Так как ущелье было слишком узко, чтобы позволить им улечься рядом, то они вытянулись один за другим, начиная с Колина и кончая старым моряком. Билль заснул последним; товарищи его уже некоторое время спали, а он все еще прислушивался к реву моря и жалобному вою ветра, дувшего между склонами дюн.

«Это начинается буря, и она разыграется в самом скором времени, – сказал он сам себе, – но здесь, слава Богу, нам нечего бояться».

Едва старый морской волк закрыл глаза, как предсказание его сбылось. Остальные его спутники спали уже приблизительно около часа. Подул ветер африканских пустынь, – ужасный самум.

Туман, некоторое время висевший над берегом, унесло первым порывом ветра, его заменило облако белого песка, которое, крутясь, поднималось к небу и даже неслось над океаном.

Если бы это была не ночь, а день, было бы видно, как огромные песчаные смерчи завиваются над дюнами, то превращаясь в столбы, неподвижные, как колонны, то гордо шествуя по вершинам холмов для того, чтобы вдруг рассыпаться. Наиболее тяжелые частицы, больше не поддерживаемые силою вихря, разлетались по земле подобно песчаному дождю. Потерпевшие крушение все же продолжали спать, несмотря на вой бури и осыпавший их песок.

Но они были уже наполовину засыпаны, и если хотя бы один из них не проснется, то еще немного – и они будут совершенно засыпаны песком, а когда человек засыпан песком, он теряет всякую энергию, чувства притупляются, онемение становится непреодолимым, – это нечто вроде расслабления, подобного тому, какое одолевает несчастного, увлеченного снежной лавиной. За оцепенением наступает смерть.

Над моряками, все еще продолжавшими спать, уже носилось дуновение смерти; они лежали неподвижно, как люди, разбитые параличом; несмотря на шум волн, яростно разбивавшихся о берег, несмотря на завывание ветра и пыль, набивавшуюся им в рот, ноздри и уши и грозившую задушить их, они продолжали лежать, не подавая ни малейших признаков жизни.

Если они не слышали урагана, завывавшего над их головами, если они не чувствовали тяжести песка, сыпавшегося на них, что же нужно, чтобы вывести их из этого непонятного мертвенного оцепенения. Кто мог бы пробудить их от этой странной дремоты?

Не прошло еще часа с начала бури, а над телами спавших было по несколько футов песка.

Они начинали чувствовать удушье, на них давил огромный слой песка, делая невозможным малейшее движение. Это было ощущение, сходное с тем, которое испытывают во время кошмара, что, впрочем, могло происходить также от их крайнего утомления.

Головы их, лежавшие выше тел, были, впрочем, не совсем еще засыпаны – песочная пыль слегка только прикрывала их и оставляла еще доступ воздуху.

Вдруг все четверо одновременно были пробуждены от этого ужасного сна и притом далеко не обыкновенным образом: им показалось, что по их телам ступали ногами, что их давила какая-то огромная масса.

Так как это давление повторилось два раза с промежутками не больше секунды, то этого было достаточно, чтобы привести их в чувство. Они скорей инстинктивно, чем осознанно, поняли, что наверняка будут раздавлены, если не сделают отчаянных усилий, чтобы выйти из этого положения.

Прошло, однако, еще несколько минут, прежде чем кто-нибудь из них мог сказать хоть слово, и тогда оказалось, что каждый рассказывал одну и ту же историю. Каждый чувствовал, что его чем-то давило сверху, и видел, хотя и неясно, как над ним прошла какая-то огромная масса, без сомнения, какое-нибудь четвероногое животное… Весь вопрос заключался только в том, какое это животное. Ответить на это никто не мог. Они знали только одно, что это было гигантское животное, странное, с тонкой шеей и таким же туловищем, длинными ногами и огромными ступнями, которыми оно, тяжело ступая, причинило им боль.

Едва оправившись от кошмара и все еще смутно соображая, что же с ними случилось, вместо того, чтобы стараться угадать, какое это было животное, они стали делать самые странные предположения, не догадываясь, от какой опасности избавило их появление зверя, если это даже и дикий зверь, и как они должны быть ему благодарны за это. Когда прошли первые минуты удивления и разговоры смолкли, все стали с дрожью прислушиваться. Рокот моря, стоны ветра, шелест падающего песка – это был единственный шум, который они сначала услышали.

Но вскоре, однако, они расслышали продолжительный топот; через известные промежутки к нему примешивалось всхрапывание и крики, совершенно им не знакомые. Старый Билль, уверявший, что знает голоса животных всего мира, и тот не мог объяснить, что это, он никогда не слыхал ничего подобного ни на море, ни на суше.

– Пусть меня повесят, – прошептал он своим спутникам, – если я что-нибудь тут понимаю.

– Тс! – проговорил Гарри Блаунт.

– Ай! – крикнул Теренс.

– Тс! – прошептал Колин. – Что бы это ни было, оно приближается, будьте внимательны!

Молодой шотландец говорил правду; шум шагов, храп и крики приближались, хотя производившее их животное все еще оставалось невидимым из-за песчаной бури. Однако слышно все-таки было достаточно для того, чтобы догадываться, что какое-то огромное тело быстро спускается по склону ущелья и притом несется с такой удивительной скоростью, что следовало как можно скорее убираться с дороги, по которой бежит зверь.

Потерпевшие крушение инстинктивно стали искать защиты на противоположном склоне дюны.

Едва успели они переменить позицию, как совсем близко от них пронеслась огромная масса, почти задевая их ноги.

Если бы моряки не знали, что находятся на берегах Африки, изобилующей странными животными, они подумали бы, что это что-нибудь сверхъестественное, но по мере того, как к ним возвращались способность мыслить и хладнокровие, они решили, что перед ними не дикий зверь, а самое обыкновенное, хотя и очень большое четвероногое животное.

Прежде всего обращало на себя внимание наблюдателя ничем не объяснимое странное поведение животного. Зачем уходило оно сначала к самому верху прохода, а потом спустилось вниз и понеслось по ущелью, точно спасаясь от преследования?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно было ждать, пока станет хоть немного светлее.

Самум прекратился, и, наконец, с рассветом потерпевшие крушение узнали, с кем они имели дело.

Это действительно было четвероногое животное, и если оно показалось им странным в темноте, то не менее странным оно казалось и теперь.

У него была длинная шея, голова почти совсем без ушей, мозоли на коленях; ноги, оканчивавшиеся широкими раздвоенными копытами, тонкий хвост, большой горб, возвышавшийся на спине, – все это подсказывало им, что перед ними одногорбый верблюд.

– Ба! Да это всего лишь верблюд! – сказал Билль, как только свет дал ему возможность хорошо рассмотреть животное. – За каким чертом он сюда забрался?

– Наверное, – подал голос Теренс, – он-то и ходил по нашим телам, пока мы спали. Я чуть не задохнулся, когда он наступил мне на живот.

– И я также, – сказал Колин, – он на целый фут втоптал меня в песок. Хорошо еще, что на нас лежал толстый слой песка; мы ему обязаны спасеньем жизни: не будь песка, эта крупная скотина растоптала бы нас в лепешку.

Моряки подошли к животному. Оно лежало вовсе не так, как ложатся животные, собираясь отдохнуть; видно было, что эту позу верблюд выбрал не по доброй воле. Длинная его шея запуталась в передних ногах, а голова лежала ниже, уже наполовину засыпанная песком. Так как верблюд лежал неподвижно, то моряки сочли его сначала мертвым и предположили, что он разбился насмерть во время падения. Это могло объяснить его скачки, происходившие, без сомнения, от предсмертных конвульсий.

Однако, осмотрев верблюда хорошенько, они увидели, что он не только жив, но даже находится в вожделенном здравии, и поняли причину его странных движений: крепкий недоуздок, привязанный вокруг его головы, запутался в передних ногах, и поэтому верблюд упал. Длинный конец веревки запутался вокруг его ног.

Меланхолическая поза верблюда развеселила смотревших на него моряков. Они были очень голодны, и мясо верблюда, не особенно лакомое кушанье в обычное время, теперь казалось роскошью. Кроме того, они знали, что внутри верблюжьего желудка они найдут запас воды, который даст им возможность утолить снедавшую их жажду.

Но, осматривая верблюда, они сделали открытие, что вовсе нет надобности убивать животное для того, чтобы утолить мучительную жажду: на верхушке его горба находилась небольшая плоская подушка, крепко державшаяся на своем месте благодаря толстым кожаным ремням, проходившим под животом. Это был мехари, или верховой верблюд, одно из тех быстроходных животных, которых используют арабы при своих продолжительных поездках по пустыне Сахара.

Но не седло привлекло внимание моряков, а нечто вроде мешка, висевшего за горбом мехари. Мешок был из козьей кожи, и оказалось, что он наполовину полон воды. Это действительно была «le gerba», принадлежавшая хозяину животного, составлявшая часть вьюка и более необходимая, чем само седло.

Четверо потерпевших крушение, страдая от жажды, не задумываясь присвоили себе содержимое мешка. Они отстегнули его, вырвали пробку и, по очереди передавая друг другу драгоценную влагу, жадно выпили все до последней капли.

Утолив жажду, они стали советоваться, каким бы образом утолить им также и мучивший их голод, который сильно начинал давать себя знать. Убить им верблюда или нет?

Это средство, по-видимому, было единственным, и горячий Теренс уже вытащил из ножен свой кортик, чтобы вонзить его в шею верблюда.

Колин, более спокойный, посоветовал ему подождать, по крайней мере, до тех пор, пока они решат окончательно этот вопрос.

Вопрос принялись обсуждать. Мнения разделились. Теренс и Гарри Блаунт советовали, не раздумывая долго, немедленно убить верблюда и поесть. Старый Билль присоединился к мнению Колина и был против этого предложения.

– Сначала попробуем с его помощью выбраться отсюда, – сказал молодой шотландец. – Мы можем еще один день пробыть без пищи, и только тогда, если ничего не найдем, мы зарежем животное.

– Ну, на что можно надеяться в подобном месте? – спросил Гарри Блаунт. – Посмотрите вокруг: ни малейшего клочка зелени, кроме моря, в какую бы сторону ни повернулся… не видно ничего, из чего можно было бы приготовить обед хотя бы для сурка!

– Быть может, – возразил Колин, – пройдя несколько миль, мы встретим иные места. Мы можем идти вдоль берега. Может быть, нам удастся найти какие-нибудь раковины, которыми мы еще лучше, чем верблюжьим мясом, подкрепим наши силы? Посмотрите туда, я вижу темное место на побережье. Я уверен, что мы там непременно найдем раковины.

В ту же минуту все посмотрели в ту сторону, за исключением Билля. Старого моряка в этот момент интересовало совсем другое. Вдруг послышалось его радостное восклицание, привлекшее внимание его товарищей.

– Это самка, – объявил Билль. – У нее был детеныш недавно. Смотрите – у нее есть молоко; его хватит на всех нас, за это я ручаюсь.

И, точно желая доказать, что он говорит правду, старый моряк стал на колени около все еще лежавшего животного и, приблизив свою голову к его вымени, начал сосать.

Верблюдица не оказывала ни малейшего сопротивления; если она и удивлялась виду этого человека, то только из-за цвета его кожи и странного костюма, потому что, без всякого сомнения, верблюдица была приучена оказывать такие же услуги своему африканскому владельцу.

– Превосходно! Первый сорт! – крикнул Билль, отодвигаясь, чтобы передохнуть. – Подходите!.. Каждому свой черед; хватит на всех!

Молодые люди стали на колени, как это уже делал моряк, один за другим и всласть напились из «фонтана пустыни».

Когда каждый выпил приблизительно около пинты этой питательной жидкости, опавшее вымя верблюда дало им знать, что запас молока истощился.

Глава 4. КОРАБЛЬ ПУСТЫНИ

Больше никто уже и не заговаривал о том, чтобы убить верблюда: это значило бы убить курицу, которая несла золотые яйца.

Весь вопрос теперь заключался в том, в какую сторону следует направиться.

На первый взгляд покажется странным, что главное затруднение заключалось в выборе пути.

Верблюд был оседлан и взнуздан, – значит, животное убежало от своего хозяина недавно, наверное, во время бури, и просто-напросто заблудилось. Так именно думали и потерпевшие крушение, и это-то больше всего и беспокоило их.

Пусть понаслышке, но они тем не менее достаточно хорошо знали побережье, на которое теперь попали, и безошибочно могли сказать, что хозяином заблудившегося верблюда должен быть какой-нибудь араб, которого, если станут искать, они найдут не в доме, не в городе, а в палатке и, по всей вероятности, в обществе других таких же арабов.

Теренс предложил было поискать хозяина верблюда. Молодой ирландец не знал ничего о страшной репутации жителей Варварийского берега. Билль, хорошо знавший, с кем бы пришлось иметь дело, больше всего, наоборот, боялся встречи с хозяином верблюда.

– Увы, мистер Терри! – вздохнув, проговорил старый моряк, становясь таким серьезным, каким молодые товарищи его еще никогда не видали. – Нас ждет печальная участь, если, не дай Бог, мы попадем в руки этих разбойников.

– Что же ты нам посоветуешь, Билль?

– И сам не знаю, – отвечал старый моряк, – но думаю, что лучше всего будет держаться поближе к берегу и не терять из виду воды. Если мы повернем внутрь страны, мы можем быть уверены, что так или иначе, а пропадем; а если будем идти на юг, то можем дойти до какого-нибудь торгового порта, находящегося в сношениях с Португалией.

С того места, где все еще продолжала лежать верблюдица, не было видно моря тому, кто лежал бы на земле: надо было выпрямиться во весь рост и, кроме того, подняться еще на холм, чтобы увидеть берег, а за ним и океан.

Если же стать спиной к воде и посмотреть в глубь берега, то перед глазами возникал бесконечный лабиринт песчаных дюн. В этом лабиринте не было дороги ни людям, ни животным.

По совету старого моряка, который, по-видимому, знал пустыню так же хорошо, как и море, потерпевшие крушение улеглись таким образом, чтобы их не было видно с побережья.

Едва успели они принять эту позу, как старый Билль, все время бывший настороже, объявил, что он видит какие-то предметы.

Две темные тени двигались вдоль берега, идя с юга, но они были на таком расстоянии, что нельзя было даже сказать, что это: животные или люди.

– Дайте мне посмотреть, – предложил Колин, – к счастью, со мной моя небольшая подзорная труба. Она была у меня в кармане, когда нам пришлось покинуть корабль.

Говоря таким образом, молодой шотландец вытащил из кармана куртки маленькую подзорную трубку. Он навел ее на указанную точку, тщательно стараясь держать голову как можно ниже.

– Это люди, – объявил, наконец, Колин. – Они одеты во все цвета радуги. Я вижу ярких цветов шали, красные головные уборы и полосатые плащи. Один сидит на лошади, другой – на верблюде, на таком же точно, как и наш. Они едут тихо и точно осматриваются кругом.

– Ах, этого-то я и боялся! – сказал Билль. – Это хозяева нашего верблюда, они его ищут. Хорошо еще, что песком занесло его следы, иначе они привели бы прямо к нам. Нагнитесь, нагнитесь, мистер Колин! Не надо показывать им наших голов: у этих разбойников глаза острые, – они за целую милю увидят даже шестипенсовую монету.

Колин понял справедливость замечания моряка и тотчас же еще больше нагнул голову. Случай этот ставил потерпевших крушение в положение и утомительное, и тревожное в одно и то же время. Любопытство вызвало в них желание наблюдать за движениями приближающихся лиц. В то же время это было необходимо, чтобы знать, когда, наконец, можно будет поднять головы над дюной, но при этом они рисковали поднять их именно в ту минуту, когда всадники смогут их видеть.

Положение было крайне опасным, но, к счастью, они избавились от грозившей им беды гораздо раньше, чем могли на это надеяться. Колин нашел средство выйти из затруднения.

– Ах! – объявил он. – Мне пришла в голову хорошая мысль. Я буду наблюдать за этими разбойниками и в то же время лишу их возможности видеть нас, ручаюсь вам в том.

– Каким образом? – спросили остальные.

Колин ничего не ответил им на это; он просунул свою трубку сквозь верхний гребень песка таким образом, что конец трубки выходил по ту сторону. Как только все приготовления были окончены, шотландец приложил глаз к стеклу и затем сообщил своим товарищам шепотом, что видит еще каких-то всадников.

– Я могу вам даже сказать, какие у них лица, – прошептал Колин. – Сказать правду – физиономии не из красивых. У одного лицо желтого цвета, а другой – весь черный. Последний, должно быть, негр, потому что у него курчавые волосы; он сидит на верблюде, на таком же, как этот. Желтолицый человек сидит на лошади… у него довольно большая борода клином. Я думаю, что это араб. Это, должно быть, хозяин негра. Он делает такие жесты, точно отдает ему приказание. Ага! Они остановились и смотрят в нашу сторону.

– Спаси, Господи! – прошептал Билль. – Они увидели трубку.

– В этом нет ничего невозможного, – подтвердил Теренс, – стекло должно блестеть на солнце, и араб наверное заметил его.

– Не лучше ли будет убрать сейчас же трубку? – спросил Билль.

– Совершенно верно, – отвечал Колин, – но я думаю, что теперь уже слишком поздно: если они остановились потому, что внимание их привлекла трубка, – нам пришел конец.

– Все-таки отодвиньте ее потихоньку; если они не будут ее видеть, то могут и не дойти до нас.

Колин хотел последовать этому совету, когда, бросив последний взгляд, заметил, что путешественники направились вдоль берега, как будто не видели ничего, что могло бы их заставить свернуть с дороги.

К счастью для потерпевших кораблекрушение, не блеск стекла заставил остановиться араба и негра. Другой овражек, пролегавший через всю цепь дюн, гораздо более широкий, чем тот, в котором скрывались наши моряки, привлек внимание обоих всадников, и, судя по их жестам, Колин мог сказать, что они находились в затруднении – идти ли им в эту сторону или продолжать свой путь к берегу. Разговор их кончился. Желтый человек пустил лошадь в галоп, а черный последовал за ним.

Было видно по взглядам, которые они бросали во все стороны, что они что-то искали, по всей вероятности, верблюда.

– Ну, этак они долго будут ездить, – сказал Колин, как только увидел, что всадники скрылись за дюной, – иначе плохо бы нам было.

Оба всадника удалились, и берег опять сделался пустынным.

Хотя моряки не видели уже больше ни малейших следов живых существ, они считали необходимым подождать и не выходить из своего убежища. Причем время от времени они выглядывали из-за гребня дюны, чтобы удостовериться, что берег все еще продолжал оставаться безлюдным и, только уже окончательно успокоившись на этот счет, спрятались, и до самого заката никто не сделал ни шагу из тайника.

Верблюд не шелохнулся, впрочем, они приняли меры, чтобы он не мог уйти, крепко связав ему ноги. Под вечер животное подоили так же, как и утром, и, утолив голод и жажду молоком, моряки приготовились покинуть убежище, ужасно им наскучившее.

Приготовления их быстро были окончены. Им осталось только развязать верблюда и вывести его на дорогу, или, как говорил Гарри смеясь, снять с якоря корабль пустыни и начать путешествие.

Последние лучи солнца погасли за белыми гребнями дюн, когда они вышли из своего убежища и начали путешествие, продолжительность и исход которого были им неизвестны.

Посоветовавшись, они решили ехать на верблюде поочередно, но скоро должны были отказаться от этого удовольствия: качка слишком сильно давала себя знать. Мехари опять был свободен и предоставлен в распоряжение старого Билля, все время не выпускавшего из рук повода.

Глава 5. ПРЕРВАННЫЙ ТАНЕЦ

Бесплодные попытки молодых мичманов должны были заставить и старого моряка отказаться от удовольствия проехаться на верблюде, тем более, что он сам признавался, что никогда в своей жизни не садился в седло.

Но он вот уже целых пять дней бродил по зыбучему песку и, как моряк, не любивший много ходить, думал, что всякий другой способ передвижения будет лучше этого.

Ему не пришлось делать много усилий, чтобы взобраться на седло, так как хорошо дрессированный мехари становился на колени, когда желали на него сесть. Моряк только уселся в седле, как взошла такая ослепительная луна, что, казалось, она могла соперничать с дневным светилом. В ее призрачном свете старый морской волк, восседавший на верблюде, этом корабле пустыни, представлял собою довольно комическое зрелище.

Верблюд быстро побежал вперед. Некоторое время товарищи Билля еще могли следовать за ним, делая усилия, но скоро расстояние между ними заметно увеличилось, и моряку стало очевидно, что он должен укрощать пыл животного или будет скоро разлучен со следовавшими за ним пешком мичманами.

Но уменьшить скорость, с которой двигалось животное, было делом трудным, и Билль чувствовал себя положительно неспособным на это. Правда, он держал повод, но это давало ему мало власти над верблюдом.

– Остановите его, – крикнул он, как только мехари стал прибавлять шагу. – Пусть меня повесят! Я принужден свистать всех наверх и убирать паруса. Вы можете смеяться, сколько хотите, молодые люди, но это совсем не обыкновенный корабль! Ах, черт возьми, мне с ним не справиться.

Пока моряк говорил, животное удвоило быстроту бега. В то же время оно издало странный крик, нечто вроде храпа, причиной которого, впрочем, был не всадник.

Верблюд был уже на целую сотню шагов впереди мичманов, а после крика он еще усилил свой бег, и через несколько минут ошеломленные молодые моряки потеряли из виду старого Билля.

Отдав себе отчет в своем положении. Билль стал думать о том, как бы изо всей силы уцепиться за седло. Он продолжал еще некоторое время звать и кричать; потом, видя, что это ни к чему не ведет, замолчал.

«Чем это кончится? Куда привезет меня верблюд?» – таковы были вопросы, которые он сам себе задавал.

Ему не долго пришлось раздумывать над решением, потому что мехари достиг вершины холма, и тогда глазам Билля представилось зрелище, оправдавшее все опасения моряка.

Через несколько секунд он подъехал уже настолько близко, что хорошо мог видеть открывшуюся перед ним картину. В долине, куда нес его мехари, виднелся освещенный круг, метров двадцати в диаметре, посреди которого ритмично двигались мужчины, женщины и дети. Вокруг них он заметил различных животных: лошадей, верблюдов, овец, коз и собак. Слышались голоса, крики, песни и странная музыка, – играли на каком-то примитивном инструменте. Мехари во весь дух нес его к этому кружку. Лагерь был расположен у подошвы горы. Билль собрался соскочить во что бы то ни стало на землю, но на это у него не хватило времени: прежде чем он смог сделать движение, он понял, что его увидели. Крики, поднявшиеся у палаток, не оставляли никакого сомнения в этом отношении. Было уже слишком поздно, чтобы пытаться бежать, и он остался сидеть, точно приклеенный к седлу. Верблюд отвечал диким криком на призыв своих товарищей и ринулся прямо в круг танцующих. Там, среди восклицаний мужчин, визга женщин, криков детей, ржанья лошадей, блеяния овец и коз и лая штук двадцати собак верблюд остановился так круто, что его седок сделал головокружительное сальто и упал, подняв кверху все четыре конечности. Вот таким образом Билль вступил в арабский лагерь.

Билль, по воле Провидения, поднялся, лишь слегка ошеломленный падением, но, сделав всего несколько шагов, совершенно пришел в себя и ясно осознал свое положение; о побеге нечего было и думать: он был пленником племени бедуинов.

Моряк был очень удивлен, увидя несколько вещей, хорошо ему знакомых. У входа в одну из палаток, самую большую из всех, он заметил целый ворох вещей, подобранных с потерпевшего крушение корабля.

Билль не мог иметь ни малейшего сомнения относительно корабля, которому все это принадлежало. Он узнал многие вещи, бывшие его собственными. С другой стороны лагеря, около другой большой палатки, лежала еще куча морской экипировки, охраняемая, как и первая, стражей. Билль осмотрелся кругом, в надежде увидеть кого-нибудь из своего экипажа; быть может, кому-нибудь удалось, как и ему и его троим товарищам, добраться до берега на бочонках, обломках мачт и т. п. Но его сослуживцев не было видно в лагере, если только они не находились внутри палаток. Последнее казалось мало вероятным. Правдоподобнее было предположить, что они утонули или же их постигла горькая участь уже после того, как они попали в руки береговых грабителей.

Обстоятельства, при которых Билль пришел к такому заключению, должны были заставить его считать свои предположения верными. Его тащили и толкали два человека, вооруженные длинными кривыми саблями, споря, по-видимому, только о том, кому должна принадлежать честь отрубить ему голову.

Эти двое, по всей вероятности, были шейхами племени, – старый моряк слышал, что так их называли в толпе, – и оба, казалось, очень спешили его обезглавить. Билль считал: его голова в опасности, и после того, как его отпустили, он несколько секунд спрашивал себя, держится ли она еще на его плечах. Он не понимал ни слова из того, что говорилось между соперничающими сторонами, хотя наговорено было достаточно для того, чтобы заполнить заседание парламента.

Спустя некоторое время моряк, однако, угадал, – не по речам, а по жестам, – что именно происходило между ними: длинные сабли были взяты не для того, чтобы срубить ему голову, – их хозяева грозили ими друг другу.

Билль понял, что оба шейха ссорились между собой, что лагерь состоял из двух племен, соединившихся, по всей вероятности, с целью грабежа.

Было очевидно, по двум частям добычи, тщательно разделенным и охраняемым перед палаткой каждого из шейхов, что они поделили между собою выброшенные на берег остатки корвета. Положение Билля было, действительно, весьма серьезным. Он видел, как его поочередно тащили оба человека, и мог угадать почти наверное, что каждый из них желает завладеть его особой.

Спорящие из-за Билля вожди разительно отличались друг от друга. Один был маленький человечек, с желтым и загорелым лицом, с жесткими, угловатыми чертами лица, в которых нетрудно было увидеть арабское происхождение; у другого кожа была цвета черного дерева, геркулесово сложение, широкое лицо, курносый нос и толстые губы, огромная голова с густой копной торчащих лоснящихся волос.

Арабский шейх хотел овладеть моряком потому, что знал: уведя его на север, он может выгодно продать его европейским купцам в Мединуане или европейским консулам в Могадоре. Это был не первый из потерпевших крушение у берегов Сахары, возвращенный таким путем своим друзьям и своей родине, вовсе не из чувства человеколюбия, как нетрудно угадать, а по причине вытекавшей отсюда выгоды.

У его черного соперника была в голове почти такая же мысль. Только он намеревался отвести Билля в Тимбукту. Как бы мало ни уважали белого человека арабские купцы, когда смотрели на него как на простого раба, черный знал, однако, что на юге Сахары за него дадут хорошую цену.

После нескольких минут, проведенных в перебранке и угрозах, оба соперника перестали размахивать своими саблями, и, казалось, готов был водвориться мир.

Однако спор был еще не кончен. Оба вождя говорили поочередно, и хотя Билль не понял ни одного слова из их перебранки, но ему показалось, что маленький араб основывал свою претензию на том, что ему принадлежал верблюд, на котором прибыл пленник.

Черный показывал на обе кучи обломков и, по-видимому, доказывал, что на его долю при дележе досталось меньше.

В эту минуту появилась новая личность: молодой человек, который, насколько мог заключить Билль, пользовался у них некоторым уважением. Билль подумал, что это должен быть посредник. Каково бы ни было сделанное им предложение, оно, казалось, удовлетворило обе враждующие стороны, и они, по-видимому, приготовились разрешить спор другим способом.

Оба шейха направились в сопровождении своих сторонников к ровному песчаному месту возле лагеря. На песке был начерчен четырехугольник, в котором сделали рядом несколько маленьких, удлиненных углублений; потом оба соперника сели каждый на своей стороне. В руках у них были маленькие комочки, скатанные из верблюжьего помета, которые были затем помещены в углубления, и началась игра, так называемая хельга.

Ставкой был Билль.

Игра состояла в перемещении шариков из одного углубления в другое, вроде того, как при игре в шашки. Ни одним словом не обменялись противники. Они сидели на корточках один против другого с такими же серьезными лицами, как два игрока в шахматы. Когда партия была окончена, шум поднялся снова; послышались восклицания торжества со стороны победителя и его сторонников и проклятия среди сторонников проигравшего. Таким образом, Билль узнал, что он принадлежит черному шейху. Впрочем, последний пришел тотчас же за ним.

Но, вероятно, ставку сделали на моряка без одежды, потому что его в ту же минуту раздели до рубашки, и все это было отдано другому шейху.

Потом старого Билля отвели в палатку его хозяина и поместили в качестве новой добычи на куче предметов, находившихся у входа.

Глава 6. СЛЕДЫ БИЛЛЯ

Во время игры Билль служил предметом любопытства для женщин и в особенности для детей. Моряк, полумертвый от голода, напрасно выражал знаками свое страдание. Впрочем, равнодушие толпы его не особенно удивляло: он слишком хорошо знал характер этих сирен Сахары и манеру их обращения с несчастными, попадающими к ним в руки.

В то время, как на голову Билля сыпались всевозможные ругательства, когда одни засыпали ему глаза пылью и плевали в лицо, более жестокие били его палками, царапали и кололи, дергали за баки так сильно, что чуть не вывихнули ему челюсти, и пучками вырывали волосы из головы.

Напрасно старый морской волк отвечал им самой энергичной руганью, напрасно кричал им: «Оставьте меня!» Его яростные крики, его призывы только возбуждали палачей. Одна женщина особенно выделялась своим остервенением. Ее звали Фатима. Несмотря на такое поэтическое имя, это была одна из самых страшных фурий, когда-либо виденных моряком. Ее два глазных зуба торчали так сильно вперед, что она почти не могла закрыть рта и видны были зубы верхней челюсти. Судя по ее костюму и манерам, можно было угадать в ней жену властелина, султаншу.

И действительно, когда черный шейх пришел взять Билля, чтобы уберечь от возможной порчи свою новую собственность, Фатима последовала за ним в его палатку с таким видом, который говорил, что она если и не любимая, то во всяком случае старшая жена в гареме шейха.

А теперь вернемся к мичманам. Их смех был непродолжительным: он прекратился с исчезновением Билля. Тогда все трое остановились и посмотрели друг на друга с беспокойством.

Было ясно, что мехари понес Билля: крики и призывы моряка доказывали, что корабль пустыни не слушается своего седока.

Мичманы стали советоваться: дожидаться ли им тут возвращения Билля или же идти по его следам, чтобы попытаться к нему присоединиться? Быть может, он не вернется? Если мехари увез его в лагерь дикарей, то, по всей вероятности, его задержат как пленника; но неужели же он настолько прост, что позволит мехари увезти себя к своим врагам?

Трое молодых людей во время совещания неподвижно стояли на одном месте, устремив глаза на ущелье, через которое исчез мехари. Светлые лучи месяца скользили по белому песку. Вдруг им показалось, что они слышат голоса и крики животных. Колин утверждал, что они не ошибаются. Если бы не беспрерывный шум волн, докатывавшихся почти до того места, где они стояли, то у них не могло бы оставаться ни малейшего сомнения на этот счет. Колин объявил, что эти нестройные звуки несутся из лагеря. Его товарищи, знавшие, какой у него тонкий слух, поверили его словам.

Итак, они не должны были оставаться там, где были. Если Билль не возвратится, то долг обязывал их идти его искать. Если, наоборот, он к ним вернется, то, без сомнения, они встретят его в том проходе, через который умчался верблюд.

Когда этот вопрос был решен, трое мичманов пустились в путь в глубь континента.

Они двинулись вперед с осторожностью. Колин в этом случае заменил собою осторожного Билля. У молодого англичанина не было такого, как у него, недоверия к «туземцам», а что касается О'Коннора, то он упорно продолжал думать, что опасности большой быть не могло.

– Колин предполагает, – сказал Теренс, – что слышит голоса женщин и детей; наверное, рассказ о жестокостях, которые им приписывают, только россказни моряков. Если недалеко лагерь, пойдемте туда, попросим пристанища. Разве вы ничего не слыхали об арабском гостеприимстве?

– Он прав, – добавил Гарри.

– Вы не знаете того, что я читал и слыхал о них от свидетелей-очевидцев, – продолжал Колин, – не знаете даже того, о чем я могу судить сам. Тсс! Слушайте…

Молодой шотландец остановился. Его товарищи сделали то же самое. Слышны были крики женщин, детей и животных. Это было в то самое время, когда оба шейха спорили из-за Билля; но вслед за этим шумом наступила глубокая тишина; в это время шейхи как раз играли в хельгу.

В эту минуту затишья мичманы продвинулись вперед по оврагу и проползли между холмами, окружавшими лагерь; скрытые ветвями мимозы, они могли видеть все, что происходит в лагере посреди палаток.

Тут они признали вполне справедливым опасение, выраженное Колином. Билль предстал пред ними посреди женщин или, скорее, шайки мегер, которые не знали границ своей ярости.

Трое молодых людей шепотом передавали друг другу свои впечатления. Оставить старого товарища в таких руках было не по-товарищески, все равно что покинуть его на песчаной косе под угрозой утонуть во время прилива; даже хуже, потому, что волны казались менее страшными, чем эти арабские ведьмы.

Но что они могли сделать, вооруженные своими маленькими кортиками, против такого большого количества врагов? У тех у всех были ружья, мечи; было бы безумием попытаться освободить Билля.

А потому следовало предоставить моряка его судьбе. Молодые люди могли только молиться за него и, к сожалению, ничего больше!

Они должны были думать только о том, чтобы расстояние между ними и арабским лагерем стало как можно больше.

Молодые люди стали спешно советоваться. Они согласились с тем, что ничего не выиграют, возвратившись назад, как не выиграют ничего, уклонившись направо или налево. Другой дороги не было, другого решения нельзя было принять, оставалось одно – взобраться на гору, бывшую перед ними, и проползти возможно быстрее по ложбине.

Но все же у них оставалось еще одно средство – подождать, пока скроется луна. Эта мысль пришла в голову осторожному шотландцу, и его спутники хорошо бы сделали, если бы приняли ее; но они не хотели слушать его совета. Прием, оказанный Биллю в лагере арабов, внушал им слишком сильное желание удалиться как можно скорее от опасных соседей.

Колин на стал спорить. Он взял назад свое предложение, и все трое начали взбираться на холм.

Глава 7. СТРАННОЕ ЖИВОТНОЕ

На полдороге они остановились, потому что увидели странное животное, какого ни один из них еще не встречал.

Оно было не больше сен-бернара, хотя казалось длиннее. Оно имело собачьи формы, но голова у него была какая-то странная, широкая и четырехугольная; передние ноги гораздо выше задних, отчего вся спина его шла покато к хвосту.

Молодые мичманы отлично могли видеть животное, находившееся на самой вершине горы, к которой они направлялись. Луна сияла сверху – ни одно из движений животного не ускользало от них.

Оно ходило вдоль и поперек, подобно бдительному часовому, не слишком отдаляясь от вершины дюны.

Вместо того чтобы двигаться вперед, молодые люди остановились посоветоваться.

Нельзя сказать, что здесь не о чем было подумать. Животное, которое от лунного света, а также, быть может, и от страха, «у которого глаза велики», представлялось им величиной с быка, вовсе не было препятствием, которым можно было пренебрегать, в особенности если оно, как это казалось, не намерено было добровольно уступить им дорогу. Даже сам Гарри Блаунт почувствовал себя смущенным.

Если бы не было опасности в возвращении назад, быть может, наши смельчаки снова повернули бы в долину, но надо было идти вперед. Мичманы вытащили свои кортики и боевым строем двинулись к дюне.

Странное животное тотчас же исчезло, приветствовав их таким страшным хохотом, что не могло уже оставаться сомнения, какого именно зверя видят они перед собою.

Когда странное животное, угрожавшее преградить им дорогу, спряталось, мичманы перестали о нем думать и стали заботиться только о том, чтобы пробраться через дюну, не будучи замеченными из лагеря.

Они вложили кортики в ножны и продолжали осторожно подвигаться вперед.

Быть может, они выполнили бы свой замысел, не случись обстоятельства, которого они не могли предусмотреть: хохот странного четвероногого был услышан арабами и вызвал большое волнение в лагере. Многие из мужчин, узнав голос смеющейся гиены, взяли ружья и вышли поохотиться, рассчитывая на ее шкуру для украшения своих палаток.

Но когда они побежали в ту сторону, где слышали хохот, то увидели не гиену, а три человеческих существа, освещенные полным светом луны. По их одежде из синего сукна, желтым пуговицам и фуражкам арабы с первого же взгляда узнали в них моряков: не колеблясь ни секунды, все мужчины из лагеря бросились в погоню, испуская крики радости и удивления.

Одни пошли пешком, точно на охоту за гиеной, другие сели на верблюдов, а некоторые оседлали лошадей и пустились галопом.

Бесполезно говорить, что теперь мичманы прекрасно знали, что им грозило. Они слышали крики арабов и видели, что те бегут и потрясают руками, как сумасшедшие.

Они не стали больше смотреть, а повернулись спиной к лагерю и прыгнули в овражек, из которого так неосторожно ушли.

Так как ущелье было не очень длинным и им оставалось только спуститься с холма, то они не много времени употребили на то, чтобы пробежать его, и снова очутились на берегу.

Предполагая, что им больше нечего бояться, молодые моряки стали совещаться относительно плана дальнейших действий.

Идти берегом и держаться как только можно дальше от арабских палаток, – таково было мнение всех троих.

Порешив на этом, они направились к югу и пошли с такой скоростью, какую допускали их дрожавшие ноги и мокрая одежда.

Едва сделали они несколько шагов, как были принуждены остановиться: они услыхали шум в стороне овражка. То был храп, который издавало, как казалось, какое-то животное, и они предположили, что то была опять гиена, укрывшаяся в ущелье при их приближении. Посмотрев в этом направлении, они поняли, что заблуждались. Огромное животное выходило из-за дюн, и по его неуклюжим формам они узнали верблюда. Это их опечалило, так как одновременно с верблюдом они увидели на его спине человека с грозным лицом, вооруженного длинным мечом. Он направлял своего верблюда прямо на них.

Мичманы сразу поняли, что пропала всякая надежда ускользнуть от врага. Усталые, путаясь в своей мокрой одежде, они не могли бы состязаться в скорости даже с хромой уткой. Решив покориться своей судьбе, они стали ждать, не шевелясь, приближения седока.

Глава 8. ХИТРЫЙ ШЕЙХ

У ехавшего на мехари всадника были угловатые черты лица и желтая кожа, сморщенная как пергамент.

Ему, по-видимому, было лет около шестидесяти; его костюм и в особенности манера держать себя, – что-то гордое и властное было во всей его наружности – указывали, что это один из арабских шейхов. Это в действительности и был арабский шейх, владелец найденного моряками накануне мехари; он был в отчаянии от того, что вследствие неудачного хода проиграл Билли в хельгу, и теперь желал вознаградить себя за потерю, взяв в плен вместо одного троих моряков.

В несколько секунд старый шейх был возле мичманов. Вместо приветствия он начал угрожать молодым людям оружием. Он поочередно направлял на каждого дуло своего длинного ружья и знаками приказывал им следовать за собою в лагерь.

Первым побуждением измученных усталостью юношей было повиноваться. Теренс и Колин уже знаками выразили согласие, но мистер Блаунт взбунтовался.

– Сперва повесим его! – крикнул он. – С какой это стати стану я слушаться приказаний этой старой обезьяны? Позорно идти за ним следом! Никогда ничего подобного не будет. Если меня и возьмут в плен, то уж не без борьбы!

Теренс, стыдясь того, что так легко готов был подчиниться, перешел от одной крайности к другой.

– Клянусь святым Патриком, – крикнул он, – и я с тобой, Гарри!.. Лучше умрем, чем сдаваться!..

Колин, прежде чем высказаться, посмотрел вокруг и на устье овражка, чтобы удостовериться, что араб действительно был один.

– Черт его побери! – вскричал он после осмотра. – Если он нас схватит, то для этого нужно сперва, чтобы он с нами подрался. Нет, слезай, старый кремень! Ты встретишь настоящих британских морских волков, готовых сразиться с двадцатью такими, как ты!

Молодые люди выстроились треугольником для того, чтобы окружить мехари.

Шейх, не ожидавший ничего подобного, казалось, не знал, что ему делать. Потом вне себя от ярости, не будучи в состоянии долее пересиливать своего раздражения, он поднял ружье и прицелился в Гарри Блаунта, начавшего первым угрожать ему.

На минуту облако дыма окутало молодого человека.

– Промах! – спокойным голосом проговорил он.

– Слава Богу! – вскричали Теренс и Колин. – Теперь он наш! Он не успел снова зарядить ружья. Навалимся на него все разом!

И трое товарищей кинулись на мехари.

Араб, несмотря на свой возраст, казалось, ни в чем им не уступал.

Ловкий как кошка, он бросил наземь свое ружье, ставшее бесполезным, так как он не мог его снова зарядить, и начал размахивать вокруг себя саблей, которую держал в судорожно стиснутой руке.

Вооруженный таким образом, он имел преимущество перед нападающими: в то время, как он мог достать того или другого одним движением, они не могли подойти ближе из боязни, что шейх выбьет у них кортики, а то и снесет голову. Из-за этого юноши все время должны были держаться на известном расстоянии от шейха, и их оружие не приносило им никакой пользы.

Шейх, сидя на верблюде, само собой разумеется, мог не бояться своих противников, тогда как каждый из его ударов мог сделать одного из молодых людей непригодным к битве.

– Убьем верблюда, – крикнул Гарри Блаунт, – тогда старый мошенник будет к нам ближе, а там…

Но Теренс придумал нечто другое и теперь готовился выполнить задуманное.

Молодой человек еще в коллегии славился своим искусством при игре в чехарду: никто не прыгал лучше его. Он кстати вспомнил свою ловкость и только подстерегал момент, чтобы ею воспользоваться. Наконец он выбрал минуту, когда мехари повернулся к нему задом. В ту же минуту он сделал отчаянный прыжок, взлетел довольно высоко в воздух, потом раздвинул ноги и упал верхом на верблюда.

К счастью для шейха, молодой наездник-гаер уронил свое оружие, иначе мехари недолго нес бы на себе двойной груз.

Оба противника таким образом сидели на спине мехари, что можно было принять их за одного седока. Худой, как кащей, араб совершенно исчезал в объятиях Теренса, – так сильно последний его сжимал, а сабля, недавно еще такая грозная, валялась на песке у ног мичманов.

Борьба продолжалась на спине мехари.

Араб сидел крепко, зная, что если только он очутится на земле, то будет во власти молодых людей, с которыми думал так легко справиться. Он понимал, что бегство было единственным шансом спасения. Ему во что бы то ни стало надо было разлучить своего врага с его двумя компаньонами.

И он издал крик. Услышав голос хозяина, мехари, хорошо выдрессированный, повернулся на одном месте, как волчок, и быстрым аллюром помчался в сторону овражка.

Молодой ирландец был так занят желанием сбить с верблюда своего противника, что не обратил внимания на сигнал. Когда он почувствовал опасность, то решил отказаться от борьбы с арабом и уже не думал о том, чтобы стащить шейха со спины мехари, а желал только сам убраться поскорее. Все его усилия остались бы бесполезными, не случись обстоятельства, совершенно неожиданно способствовавшего исполнению его намерения.

Повод животного тащился по земле. Араб, занятый борьбой с врагом, выпустил из рук повод, и мехари, запутавшись в нем, упал на песок. Груз его был опрокинут этим ударом, оба противника, ошеломленные падением, оставались несколько мгновений без чувств.

Они еще не пришли в себя, когда Гарри Блаунт и Колин подбежали к ним. В то же время появился и целый отряд странных созданий, которые окружили их, испуская адские крики.

Выстрел, сделанный шейхом, был услышан в лагере. Арабы тотчас же побежали к овражку. Сопротивление, таким образом, становилось невозможным. Мичманы, захваченные врасплох, дали себя связать и увести в палатки.

Они приблизились к дуару с таким же отвращением, как и Билль час тому назад. С них прежде всего сняли одежду, оставив им только рубашки, да и то они предпочли бы быть от них избавленными – до такой степени они были мокрыми. А когда одежды их были розданы отряду согласно обычаю, шейх потребовал себе троих своих пленников, и после некоторого пререкания его требование было удовлетворено.

Вот в таком-то смешном наряде мичманы снова очутились перед Биллем, одеяние которого было не лучше. Его молодым товарищам не было дозволено приблизиться к нему. Хотя они принадлежали арабскому вождю, но им пришлось испытывать на себе, подобно старому моряку, ярость женщин и детей до той минуты, когда, боясь порчи своей добычи, хозяин, наконец, пришел за ними, чтобы укрыть их в своей палатке; остальная часть ночи прошла довольно спокойно.

Как мы уже говорили, в ту минуту, когда Билль явился в лагерь, оба шейха, с общего согласия, собирались снять свои палатки. Сын Иафета направлялся на север к марокканским рынкам, а потомок Хама шел на юг в Тимбукту.

Неожиданное пленение моряка и троих мичманов изменяло их проекты; они отложили свой отъезд до следующего дня и удалились в палатки для отдыха.

Дуар безмолвствовал. Крики женщин и детей прекратились. Слышен был только лай собак, ржанье лошадей и храп мехари.

Трое мичманов говорили между собой, время от времени они повышали голос, чтобы их мог слышать Билль, которого стерегли на другом конце лагеря, а они так нуждались в его советах.

Арабы не понимали ни слова из того, что говорили молодые люди, и поэтому не мешали им продолжать беседу.

– Что они с тобою делали, Билль? – спрашивали двое молодых людей.

– Все, что могли придумать, чтобы сделать старого морского волка как можно несчастнее – на моем бедном теле нет ни одного местечка, которое не было бы ранено. Мой худой остов должен походить теперь на старую цедилку. Лагерь разделен между двумя вождями, и один из них – тот старый плут цвета копченой селедки. Они долго ссорились и, наконец, разыграли меня.

– Как ты думаешь, куда они поведут нас, Билль?

– Бог один знает. Я же уверен только, что нас далеко увезут отсюда!

– Значит, нас разлучат?

– Клянусь кровью, мистер Колин, я этого очень боюсь.

– Почему ты думаешь, что это будет именно так?

– Потому что я много слышал и видел. Мне кажется, они хотят идти по разным дорогам. Я немногое понимал из того, что они говорили, но все время слышал, что они говорили про Тимбукту и про Сок-Атоо, два больших негритянских города, и я думаю, что мой хозяин направится к одному из этих портов.

– Но почему ты думаешь, что и нас не поведут в ту же сторону?

– Потому, что вы принадлежите старому шейху, который, конечно, араб – он собирается направиться на север.

– Это довольно правдоподобно, – сказал Колин.

– Видите ли, мистер Колин, нас поймали две земляные акулы, и мы можем быть уверены, что они продадут нас тем, кто пожелает купить…

– Надеюсь, – перебил Теренс, – что ты ошибаешься. Неволю было бы очень тяжело переносить одному. Вместе какое бы то ни было горе мы перенесем гораздо легче. Я все-таки надеюсь, что нас не разлучат.

Разговор окончился на этом пожелании, и, невзирая на свое печальное положение, они не замедлили заснуть.

Глава 9. ДУАР НА РАССВЕТЕ

С первыми лучами утреннего солнца весь дуар был уже на ногах.

Женщины поднялись первыми и теперь готовили завтрак, состоявший из просяной похлебки.

Тут и там виднелись мужчины, доившие верблюдиц; некоторые же из более нетерпеливых просто-напросто высасывали молоко из полного вымени верблюдицы. Остальной народ занят был разбиранием палаток, так как предстоял переезд на новое кочевье, в такой же оазис.

Трое мичманов смотрели на это зрелище все еще одетые в одни рубашки. Старому моряку было не лучше; он весь дрожал от ночного холода. Разбойники-арабы оставили на нем только рваные бумажные панталоны.

Причина, почему все четверо дрожали от холода, состоит в том, что в Сахаре, после знойного дня, ночью и утром температура бывает до того низкой, что, кажется, будто наступил зимний холод.

Это не мешало, впрочем, молодым людям видеть все, что происходит вокруг них, и шепотом делиться своими впечатлениями.

Но им не долго пришлось разговаривать: арабы не замедлили со свойственной им грубостью напомнить пленникам о себе и приказали им помогать хозяевам при сборах к отъезду.

Билля на рассвете его хозяин разбудил пинком ноги. Моряк нехотя поднялся, а затем, вспомнив, где он, покорно принялся за исполнение обязанностей раба.

Как мало понадобилось времени на приготовление завтрака, так же скоро он был уничтожен. Скудость еды удивила молодых мичманов. Самые важные лица племени получили на свою долю лишь маленькую порцию молока и похлебки. Одним только шейхам подали нечто похожее на завтрак. Все же остальные, в том числе и черные невольники должны были довольствоваться каждый менее чем пинтой кислого молока, наполовину разбавленного водой, – по-арабски это называется шени.

Ну, а что же дадут пленникам? Вопрос этот сильно занимал как молодых мичманов, так и старого Билля. Они были голодны, как гиены, а им ничего не давали есть. Наконец, они кончили тем, что стали знаками выражать свою просьбу, но их жалобные призывы только вызывали смех. При том, что арабы не собирались дать работу их желудкам, они считали, что руки и ноги пленников не должны были оставаться в бездействии. Как только все было готово к отъезду, пленников нагрузили тяжелыми ношами, с угрозами, заставившими их понять, что всякое сопротивление будет бесполезно. Кончено, – они были рабами.

Странная сбруя верблюдов, овальной формы корзины, помещаемые на верблюдах для перевозки женщин и детей, маленькие дети, привязанные ремнями к спинам матерей, верблюды, становящиеся на колени для приема груза, – все это живо заинтересовало бы мичманов при других обстоятельствах.

Тут пленники еще раз заметили разницу между двумя шейхами, в руки которых они так несчастливо попались. Как уже было сказано, черный шейх представлял собой чистый африканский тип, и большая часть его подчиненных принадлежала к той же расе; лишь некоторые были, должно быть, из другого племени, да и те, по всей видимости, были невольниками.

Отряд другого шейха состоял из таких же арабов, как и он сам, лишь за немногими исключениями.

Закончив все приготовления, обоим шейхам оставалось только обменяться прощальным приветствием: «Мир да будет с вами!» – но оно еще не было произнесено. Можно было подумать, что шейхам не хочется расставаться, хотя их взаимные чувства были не из самых сердечных.

И действительно черный шейх вместо того, чтобы сказать арабу прощальные слова, возвысил голос и потребовал у него разговора наедине по важному делу.

Глава 10. ГОЛАХ

Само собою разумеется, мичманы ничего не поняли из разговора шейхов, но взгляды, которые бросали на них араб и негр, их оживленные жесты лучше всяких слов давали им понять, что предметом разговора служили именно молодые пленники.

Через полчаса им показалось, что разговаривающие, наконец, пришли к соглашению. Араб направился к месту, где были собраны невольники черного вождя и, тщательно их осмотрев, выбрал троих самых сильных, самых толстых, самых молодых негров из всей толпы и велел им стать отдельно.

– Нас, очевидно, будут менять… – прошептал Теренс. – Мы будем принадлежать негру, и вероятно, будем путешествовать вместе с Биллем.

– Погодите немного, – сказал Колин, – мне кажется, не все еще кончено.

В эту минуту черный шейх двинулся вперед к троим невольникам и прервал их разговор.

Чего он хотел? Вероятно, взять их с собою, как это сделал араб с тремя неграми.

К их великому огорчению, только один О'Коннор был уведен африканцем, а что касается двух остальных, то им угрожающими жестами было приказано оставаться там, где они были. Итак, значит, условия обмена были трое черных за одного белого.

Теренса отвел его новый хозяин и поставил возле троих черных.

Но этим дело не кончилось. Старый Билль, судя по тому, что он уже раньше видел, и по нынешним приготовлениям понял, что произойдет, и крикнул своим товарищам:

– Мы будем тут ставкой, мастер Терри, вот посмотрите! Вы пойдете со мной, потому что чернокожий побьет желтокожего!

Углубления, в которых играли в хельгу накануне вечером, были снова сделаны, и игра началась.

Предсказание Билля оказалось верным: черный шейх выиграл Теренса О'Коннора.

Араб казался очень недовольным, и видно было по его беспокойным движениям, что он на этом не остановится.

У него оставалось еще двое белых, – с ними он мог еще отыграться. Игра началась снова, но с тем же результатом.

Трое мичманов присоединились к Биллю и стали возле черного шейха. Не прошло после этого и двадцати минут, как все четверо уже двигались через пустыню к Тимбукту.

Четверо моряков входили в состав каравана из шестнадцати взрослых и шести или семи детей.

Все они стали собственностью черного шейха.

Пленники скоро узнали, что негра звали Голахом, – имя, без сомнения, происходившее от испорченного имени Голиаф.

Конечно, Голах был человек умный, созданный для того, чтобы повелевать: у него было три жены, больше всего на свете любившие поговорить, но одного слова, взгляда, движения вождя достаточно было, чтобы их остановить.

У Голаха было семь верблюдов, четверо из которых несли на себе его самого, его жен, детей, палатки и багаж.

Трое остальных верблюдов были нагружены добычей, собранной после кораблекрушения.

Двенадцать человек взрослых из отряда были принуждены идти пешком, следуя за верблюдами.

Один из черных мужчин был сыном Голаха, молодой человек лет восемнадцати. Он был вооружен длинным мавританским мушкетом, тяжелой испанской шпагой и кортиком, отнятым у Колина.

Главным его занятием, казалось, было стеречь невольников с помощью мальчика, брата, – как мичманы позднее узнали, – одной из жен Голаха.

Последний тоже был вооружен мушкетом и саблей; он и сын Голаха, казалось, считали, что их жизнь зависит от более или менее хорошей охраны рабов, потому что последних было еще шестеро, кроме Билля и его спутников. Все они направлялись к какому-то из южных рынков.

Билль решил, что только двое из этих шести невольников настоящие крумэны, то есть африканцы. Он часто встречал последних в качестве матросов на кораблях, возвращавшихся от африканских берегов.

Другие были гораздо менее темнокожи; старый моряк называл их черными португальцами. Все они, по-видимому, только с недавнего времени сделались невольниками.

Белые невольники чувствовали сильное негодование против своих поработителей. К этому чувству присоединились страдания от голода, жажды, утомление, испытываемое ими от ходьбы по горячему песку равнины под жгучим солнцем.

– С меня довольно, – сказал Гарри Блаунт своим спутникам. – Мы можем терпеть это еще несколько дней, но я не вижу толку ставить опыт, чтобы узнать, сколько именно дней я выдержу.

– Продолжай. Ты говоришь и за меня, Гарри, – перебил Теренс.

– Нас четверо, – продолжал Гарри. – Все мы принадлежим к той нации, которая хвалится, что никогда не знала гнусного рабства; кроме того, у нас еще шесть товарищей по плену, а они тоже могут значить кое-что в стычке. Неужели мы так и останемся безропотными слугами трех черных скотов?

– Я тоже об этом думал, – сказал Теренс. – Если мы не убьем старого Голаха и не бежим с его верблюдами, то заслуживаем того, чтобы окончить наши дни в неволе.

– Хорошо сказано. Когда же мы начнем? – крикнул Гарри. – Я жду.

Во время этого разговора потерпевшие крушение заметили, что один из крумэнов старается держаться возле них, и по-видимому, внимательно прислушивается к разговору. Его блестящие глаза выдавали самое живое любопытство.

– Разве вы нас понимаете? – строго спросил его Билль, поворачиваясь к нему.

– Да, сэр, немного, – отвечал африканец, будто не замечая гнева моряка.

– А зачем вы подслушиваете?

– Чтобы узнать, что вы говорите, мне хотелось бы бежать с вами.

Билль и его товарищи с большим трудом понимали язык крумэна. Он служил на английских кораблях и там немного научился английскому языку. Он был в плену уже четыре года и тоже вследствие кораблекрушения.

Крумэн успокоил моряков, сказав им, что так как у Голаха нет средств содержать невольников, то они, вероятно, скоро будут проданы какому-нибудь береговому английскому консулу, и прибавил, что у него нет надежды даже и на это, потому что его родина не выкупает подданных, попавших в неволю. Когда он увидел, что у Голаха есть невольники-англичане, он порадовался, что, может быть, и его выкупят вместе с ними, потому что он раньше служил на английских кораблях.

Дорогой черные невольники, хорошо зная свои обязанности, подбирали куски сухого верблюжьего помета: это должно было служить топливом на бивуаках.

Тотчас же после захода солнца Голах приказал остановиться: верблюды были развьючены, палатки расставлены. Около четвертой части всей похлебки, которой едва хватило бы на одного человека, было роздано невольникам на обед, а так как они ничего не ели с самого утра, то пища эта показалась им прекрасной.

Осмотрев невольников, Голах удалился в свою палатку, из которой через несколько минут послышались звуки, походившие на раскаты грома.

Сын и шурин Голаха поочередно сторожили ночью.

Но их дежурство было ненужным: измученные, истомленные, умирающие от голода и усталости белые пленники думали только об отдыхе.

На рассвете следующего дня невольникам дали выпить немного шени и затем снова пустились в путь. Солнце, поднимаясь на безоблачном небе, палило, казалось, еще сильнее, чем накануне; ни малейшего дуновения ветра не проносилось по бесплодной пустыне. Воздух был так же горяч и неподвижен, как песок под их ногами. Они уже не чувствовали голода: жажда, неутолимая, палящая, заглушала всякое другое ощущение.

– Скажите им, чтобы дали мне напиться, или я умру, – прошептал Гарри крумэну сдавленным голосом. – Я стою денег и, если Голах даст мне умереть из-за капли воды, то он безумен.

Крумэн отказался передать эти слова шейху.

– Это кончится только тем, – объявил он, – что навлечет на вас гнев шейха, и он вас прибьет.

Колин обратился к сыну Голаха и знаками дал ему понять, чего он просит. Черный юноша вместо ответа состроил ему насмешливую гримасу.

У одной из жен шейха было трое детей, а так как каждая мать сама должна смотреть за своим потомством, то ей приходилось дорогой сильнее утомляться, чем ее товаркам. От нее требовалась большая бдительность, чтобы трое ее непослушных малышей, качавшихся на спине мехари, не слетели на землю. Путешествовать таким образом ей казалось очень утомительным, и она не прочь была бы найти себе помощника или няньку.

Ей хотелось заставить кого-нибудь из невольников нести старшего ребенка, мальчика четырех лет.

Колину суждено было поступить в услужение к негритянке. Все усилия молодого шотландца избавиться от ответственности, угрожавшей ему, были напрасны. Женщина действовала решительно, и Колин должен был повиноваться, хотя он сопротивлялся до тех пор, пока она не пригрозила позвать Голаха. Этот аргумент показался мичману убедительным, и мальчугана посадили ему на плечи; негритенок ногами обхватил шею моряка, а руками крепко держал его за волосы.

В то время как Колин вступал в новую должность, начинало темнеть, и двое черных, служившие сторожами, пошли вперед с намерением выбрать место для постановки палаток.

Нечего было бояться, что кто-нибудь из невольников попытается бежать: они все слишком хотели получить то небольшое количество пищи, которое обещала им вечерняя остановка.

Изнемогавший от усталости и к тому же обязанный тащить ребенка, Колин остался позади. Мать ребенка, внимательно следившая за своим первенцем, умерила шаг своего мехари и направила его к молодому шотландцу.

После того как верблюды были развьючены и палатки поставлены, Голах занялся распределением ужина. Порции были еще меньше, но они были уничтожены пленниками с еще большим удовольствием, чем прежде.

Билль объявил, что то краткое мгновение, в которое он съедал свою порцию похлебки, вполне вознаграждало его за все перенесенные страдания в течение дня.

На следующее утро, когда караван выступил в путь, черный мальчуган был опять поручен Колину; впрочем, ему не все время приходилось его нести – малыш часто шагал рядом с ним.

В продолжение первой части дня шотландец и его ноша шли рядом со всем караваном, иногда даже они бывали впереди; внимание мичмана к ребенку было даже замечено Голахом, лицо которого выказало немного человеческого чувства гримасой, долженствовавшей изображать улыбку.

Около середины дня Колин, казалось, сильно устал и начал отставать, как и накануне. Мать, обеспокоенная, остановила своего верблюда и дождалась, пока шотландец и ребенок догнали ее.

Билль был очень удивлен поведением Колина в предыдущий вечер, особенно терпением, с которым тот подчинился обязанности нянчиться с ребенком. Здесь была тайна, которой он не мог понять и которая также интриговала Гарри и Теренса.

Спустя немного времени после полудня негритянка пригнала Колина к каравану, заставляя его идти впереди себя резкими криками и нанося ему удары сплетенным концом веревки, которая ей служила для понукания верблюда.

Гарри, шагая рядом с крумэном, попросил его объяснить значение слов, выкрикиваемых негритянкой по адресу шотландца.

Крумэн сказал, что она называла его свиньей, лентяем, христианской собакой и неверным и грозила убить его, если он будет отставать от каравана.

Гарри и Теренс продолжали свой путь, огорченные за своего друга, которому и дальше могло грозить такое же обхождение негритянки. Билль даже убавил шагу, чтобы лучше все видеть и слышать…

– Я теперь нисколько не удивляюсь, – сказал Билль, догоняя обоих мичманов. – почему Колин так интересуется маленькой обезьянкой.

– Что такое, Билль? Что ты узнал? – спросили Гарри и Теренс.

– Ярость негритянки и все эти крики и удары – одно притворство.

– Ошибаешься, Билль, это все твои выдумки, – сказал Колин, который с ребенком на спине шагал теперь рядом со своими спутниками.

– Нет, нет, я не ошибаюсь; женщина к вам благоволит, мистер Колин. Ну-ка, скажите, что она дает вам есть?

Видя, что бесполезно скрывать свою удачу, Колин сознался, что негритянка, когда никто их не видел, давала ему сухие финики и молоко, хранившееся в кожаной бутылке, которую она носила под плащом.

Товарищи Колина открыто завидовали его удаче и говорили, что готовы целыми днями таскать какого угодно негритенка, только бы получать за это молоко и финики.

Но они не подозревали в эту минуту, что скоро придется им переменить свое мнение и что предполагаемое счастье Колина будет скоро источником несчастья для них всех.

Глава 11. ВЫСОХШИЙ КОЛОДЕЦ

В этот день после полудня сделалось особенно жарко, а Голах как нарочно пустил своего верблюда таким быстрым ходом, что невольники с большим трудом могли за ним поспевать.

Билль устал первым и, наконец, решил, что не в силах идти дальше; если он и не падал еще от усталости, то во всяком случае терпению его настал конец.

Он сел на землю и объявил, что дальше не пойдет. Целый поток ударов посыпался на него, но не заставил его изменить решения. Оба молодых негра, родственники Голаха, не зная, какие бы средства пустить в ход, обратились за помощью к шейху.

Последний немедленно повернул своего мехари к строптивому невольнику.

Прежде чем он достиг места, где лежал Билль, трое мичманов употребили все свое влияние на товарища, стараясь убедить его встать до прибытия тирана.

– Ради Бога, – вскричал Гарри, – если ты только в силах, поднимись и пройди хоть немного!

– По крайней мере, попробуй, – советовал Теренс, – мы тебе поможем; ну же, Билль, сделай это усилие для нас, Голах уже близко.

Говоря это, Теренс и Гарри, с помощью Колина, схватили несчастного Билля и пытались поставить его на ноги, но старый моряк упрямо оставался там, где был.

– Быть может, я и могу пройти еще немного, – сказал он, – но я не хочу. Довольно с меня! Я хочу ехать на верблюде, а Голах пускай пойдет в свою очередь пешком. А вы, мальчики, будьте благоразумнее и не беспокойтесь очень за меня. Все, что вам следует делать, это смотреть на меня: вы научитесь кой-чему. Если у меня нет молодости и красоты, как у Колина, чтобы составить мне счастье, зато я больше его прожил на свете и приобрел опытность, а моя ловкость заменит мне остальное.

Доехав до места, где сидел моряк, Голах узнал, что произошло и что обычное средство не достигло своей цели.

Он вовсе не казался недовольным этим сообщением: его лицо даже выразило некоторое удовольствие. Он спокойно приказал невольнику встать и продолжать свой путь.

Моряк, истомленный усталостью, умирая от голода и жажды, дошел до крайнего отчаяния. Он сказал крумэну, чтобы тот передал шейху, что он готов продолжать путь, но не иначе как сидя на одном из верблюдов.

– Значит, ты хочешь, чтобы я тебя убил? – крикнул Голах, когда слова моряка были ему переданы. – Ты хочешь украсть у меня то, что я отдал за тебя? Этого не будет, ты меня еще не знаешь.

Билль клятвенно заверил шейха, что не двинется с места и что его не принудят двигаться иначе, как верхом на верблюде.

Этот ответ, переданный крумэном Голаху, по-видимому, заставил его задуматься.

Он подумал с минуту, что ему делать, и вскоре отвратительная улыбка искривила его черты.

Взяв повод от своего верблюда, он привязал его одним концом за свое седло, а другим концом обвязал кисти рук моряка. Тщетно пытался Билль сопротивляться: он был точно ребенок в могучих руках черного шейха.

Сын и зять Голаха стояли возле него с заряженными ружьями, готовые выстрелить при первом же движении товарищей моряка. Когда последний был связан, начальник приказал своему сыну провести верблюда вперед, и Билль потащился следом за животным по песку.

– Теперь ты едешь вперед! – кричал Голах победоносно. – Вот новый способ путешествовать на верблюде. Бисмиллях! Я остался победителем!

Путешествовать таким образом было слишком большим мучением, чтобы его возможно было терпеть долго; Билль решился встать на ноги и идти. Он был побежден, но в наказание за его возмущение шейх продержал его привязанным у седла верблюда весь остаток дня.

Никто из белых невольников не поверил бы, что они будут в состоянии переносить такое обращение с собой и позволят товарищу терпеть подобное унижение.

Между тем ни у одного из них не было недостатка в истинной храбрости, но их гордость уступала перед силой голода и жажды. Голах рассчитывал именно этим путем подчинить себе своих невольников и вот таким-то образом он торжествовал над теми, которые, при других обстоятельствах, спорили бы со своей судьбой до последней крайности.

На следующее утро Голах сказал своим пленникам, что после полудня они пойдут к цистерне или источнику и остановятся там дня на два или на три.

Это известие было передано Гарри крумэном, и все были в восторге, что наконец-то отдохнут и, кроме того, напьются воды вволю.

Гарри довольно долго разговаривал с крумэном, и последний выразил свое удивление тем, что белые пленники так легко подчиняются неволе. Он сообщил англичанину, что дорога, по которой они идут, если продолжать держаться все в том же направлении, приведет в глубь страны, по всей вероятности, в Тимбукту. Поэтому крумэн советовал просить Голаха отвести их скорей в какой-нибудь береговой порт, где их мог бы выкупить английский консул.

Крумэн обещал быть переводчиком во время их разговора с Голахом и сделать все, что будет в его власти, чтобы содействовать удачному окончанию переговоров. Он мог убедить шейха изменить направление, сказав ему, что тот найдет гораздо лучший рынок, если поведет своих пленников в такое место, куда приходят корабли, капитаны которых охотно выкупят пленников.

В заключение крумэн прибавил таинственно, что есть еще один предмет, относительно которого он хотел их предостеречь. На предложение объясниться крумэн смолчал и, видимо, находился в сильном замешательстве. Наконец, он кончил тем, что сказал, что их друг Колин никогда не покинет пустыни.

– Почему? – спросил Гарри.

– Потому что шейх убьет его.

Гарри попросил его определеннее высказать свое мнение и объяснить, на чем оно основано.

– Если Голах заметит, что мать ребенка дает вашему товарищу хотя бы только по одному финику в день или по капле воды, он убьет их обоих. Голах вовсе не дурак, – он все видит.

Гарри обещал предупредить своего товарища о грозящей ему опасности, чтобы спасти его, прежде чем пробудятся подозрения Голаха.

– Ничего хорошего, ничего хорошего, – добавил крумэн.

Чтобы объяснить эти слова, переводчик сказал Гарри, что если молодой шотландец откажет женщине в какой бы то ни было просьбе, оскорбленное самолюбие негритянки превратит ее симпатию в ненависть, и тогда она постарается возбудить против него гнев Голаха, что, конечно, будет иметь роковое значение для его жертвы.

– Что же тогда делать, чтобы спасти его? – спросил Гарри.

– Ничего, – ответил крумэн, – вы ничего не можете сделать. Любимая жена Голаха любит его, и он умрет.

Гарри передал Биллю и Теренсу весь разговор с крумэном, и все трое стали советоваться.

– Мне кажется, черномазый прав, – сказал наконец Билль. – Если Голах заметит, что одна из его жен оказывает предпочтение мистеру Колину, – бедный малый пропал.

– В этом нет ничего невозможного, – добавил Теренс. – Я вижу, что с какой стороны ни взгляни, Колин попал в затруднительное положение; непременно надо его предупредить, как только он к нам присоединится.

– Колин, – сказал Гарри, когда их товарищ с ребенком подошел к ним, – держись подальше от этой негритянки. Тебя уже заметили; крумэн только что предупредил нас, и, если Голах увидит, что она тебе дает что-нибудь есть, ты погибший человек.

– Но что же я могу сделать? – отвечал молодой человек. – Если бы эта женщина предлагала вам молока и фиников, когда вы умираете от голода и жажды, могли бы вы отказаться от них?

– Нет, признаюсь, и желал бы только, чтобы поскорей случилось подобное; но только держись от нее подальше; ты не должен отставать от нас и все время иди рядом с другими.

Между тем караван шел к тому месту, где Голах рассчитывал найти известный ему источник и сделать привал.

Глава 12. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ

Прошло еще два дня утомительного путешествия, прежде чем караван дошел до источника. Четверо белых невольников находились в самом плачевном состоянии. Тропическое солнце немилосердно жгло их своими знойными лучами; рот высох, кожа потрескалась, а израненные от долгой ходьбы по горячему крупному песку ноги отказывались служить.

Голодные, снедаемые мучительной жаждой, обессиленные, еле тащились несчастные пленники за своим хозяином, восседавшим на верблюде.

Увидев издали небольшой холмик, покрытый довольно густым кустарником, Голах обернулся и жестом указал невольникам на зеленую листву деревьев. Все поняли значение этого сигнала, и у них вдруг явилась надежда на спасение. Силы точно чудом прибавилось, и каждый без всякого принуждения удвоил шаг и спустя немного времени караван был уже у подошвы холма.

Нечеловеческие усилия, которые употребили изнемогавшие от жажды невольники, чтобы поскорее достигнуть источника, должны бы были вызвать к ним сострадание черного шейха, но это был не такой человек; чужие страдания его, по-видимому, только забавляли.

Сначала он приказал развьючить верблюдов и поставить палатки, а пока одни невольники занимались этим, другие отправились на поиски топлива.

Покончив с устройством лагеря, шейх собрал все имевшиеся меха и сосуды для воды и разместил их возле колодца.

Медленно, точно нарочно испытывая терпение остальных, привязал он затем на веревку кожаное ведро и, доставая им воду, начал наполнять все расположенные кругом сосуды, стараясь не проливать ни капли драгоценной влаги.

Когда все сосуды до последней бутылки были наполнены водой, шейх велел подойти к себе женам и детям и дал каждому из них почти по целой пинте воды. После этого всем им приказано было отойти и дать дорогу невольникам.

Женщины и дети безропотно покорились суровому голосу владыки.

Только после этого уже подошли невольники, и тут началась настоящая сумятица: вырывая друг у друга сосуды, наскоро наполняли их водой, залпом осушали по целой кружке и тянулись к воде, радуясь возможности утолить так долго мучившую их жажду.

Часа через два после прибытия этого каравана к источнику подошел другой караван. Голах встретил прибывших словами: «Друзья или враги?» – обычная формула приветствия в пустыне между незнакомыми людьми.

На следующее утро у Голаха был длинный разговор с шейхом, после чего он вернулся в свою палатку с недовольным видом.

Новоприбывший караван состоял из одиннадцати человек, восьми верблюдов и трех лошадей. Они шли с северо-запада. Кто они такие и куда идут – этого Голах не знал, а объяснения, полученные им от шейха, вовсе не удовлетворили его.

Несмотря на то, что Голах сильно нуждался в провизии и ему необходимо было как можно скорее возобновить ее запасы, он решился провести весь этот день у источника. Крумэну удалось узнать, что шейх решился поступить таким образом, боясь враждебных действий со стороны новоприбывших.

– Если он их боится, – заметил Гарри, – так, по-моему, он должен уходить отсюда как можно скорее.

Крумэн отвечал на это, что если предположение Голаха верно и арабы действительно занимаются грабежом в пустыне, то они не тронут Голаха, пока он будет стоять у колодца.

Крумэн говорил правду: разбойники никогда не нападают на свои жертвы в харчевне, а всегда на больших дорогах, пираты не грабят кораблей в гавани, а непременно в открытом море. То же самое повторяется и в великом песчаном океане – Сахаре.

– Я бы очень хотел, чтобы эти арабы оказались разбойниками и чтобы они отбили нас у Голаха, – сказал Колин, – может быть, они согласятся отвести нас на север, где рано или поздно за нас заплатят выкуп; если же нас поведут в Тимбукту, как заявил нам Голах, то мы никогда не выберемся из Африки.

– Об этом следует подумать теперь же. Каждый день пути к югу удаляет нас от нашей родины и уменьшает надежду возвратиться когда-нибудь домой; может быть, эти арабы могут нас купить и отвести на север. Что, если мы попросим крумэна поговорить с ними об этом?

Все согласились с этим мнением. Подозвали крумэна и сообщили ему о своем плане, на что крумэн ответил, что никто не должен видеть, когда он будет говорить с арабами. Он сказал при этом то же самое, что заметили и сами мичманы еще раньше. Голах и его сын не теряли их из виду, и потому едва ли удастся найти случай поговорить с арабским шейхом.

Пока крумэн говорил с ними, арабский шейх направился к колодцу. Невольник встал и осторожно стал приближаться к нему, но Голах его увидел и с угрозой приказал вернуться назад, африканец не особенно торопился повиноваться и сделал вид, что пьет.

Вернувшись назад, крумэн передал Гарри, что ему удалось все-таки поговорить с новоприбывшим шейхом и сказать ему: «Купите нас, вы возьмете за нас потом хорошие выкупы». На это шейх отвечал: «Белые невольники – собаки, они не стоят того, чтобы их покупать».

– Значит, у нас нет никакой надежды! – грустно проговорил Теренс.

Крумэн покачал головой, как будто не разделяя мнения, только что высказанного молодым О'Коннором.

– Как! Вы думаете, что еще есть какая-нибудь надежда?

Невольник сделал утвердительный знак.

– Как? Каким образом?

Крумэн отошел от них, не дав никакого объяснения.

Когда солнце собиралось садиться, арабы сняли свои палатки и ушли по направлению к высохшему колодцу, который Голах и его караван только что покинули. Как только они исчезли за холмом, сын Голаха взобрался на вершину холма и оттуда следил за арабами, пока женщины и дети навьючивали верблюдов и складывали палатки.

Дождавшись, пока ночь спустилась на землю, Голах отдал приказ продолжать путь по направлению к юго-востоку; этим путем он удалялся от берега и отнимал у невольников всякую надежду когда-нибудь вернуть себе свободу.

Крумэн, напротив, был, по-видимому, рад, видя, что они едут этой дорогой.

Несмотря на ночное путешествие, Голах все еще боялся, что его нагонят арабы, и поэтому стремился уйти как можно дальше от места последней стоянки. Он сделал привал только тогда, когда солнце уже часа два стояло над горизонтом. Фатима, его любимица, какое-то время шла около него и говорила с ним очень оживленно. По жестам и выражению лица хозяина видно было, что он выслушивал важное известие.

Как только палатки были расставлены, он приказал негритянке, матери ребенка, которого нес Колин, подать ему мешок с финиками, которые ей поручено было сохранять.

Женщина встала и повиновалась, но при этом дрожала всем телом. Крумэн бросил на белых невольников взгляд ужаса, и хотя последние не поняли приказа Голаха, но почувствовали, что сейчас произойдет что-то ужасное.

Женщина подала мешок, оказавшийся наполовину пустым.

Финики, которые раздавались невольникам три дня тому назад еще возле иссохшего колодца, были взяты из другого мешка, хранившегося у Фатимы.

Значит, мешок, который в эту минуту подавала Голаху вторая жена, должен быть нетронутым, и Голах спросил, почему мешок наполовину пуст.

Негритянка с дрожью отвечала, что она и ее дети ели финики.

Услышав этот ответ, Фатима насмешливо засмеялась и произнесла несколько слов, заставивших задрожать негритянку.

– Я переведу вам, – сказал крумэн, сидевший возле мичманов, – что сказала Фатима Голаху: «Собака-христианин поел финики». Голах убьет и его, и жену.

По законам пустыни, нет большего преступления, чем похитить у путешественников пищу или воду или же, путешествуя с другими, есть или пить потихоньку от своих спутников. Неумолимый закон пустыни строго наказывает виновных.

Провизия, которую отдают на сохранение кому-нибудь, должна быть сохранена даже в том случае, если бы для этого пришлось пожертвовать жизнью.

Ни при каких обстоятельствах такое доверенное лицо не имеет права располагать ни малейшей частицей пищи без общего согласия и всё должно быть разделено поровну.

Если Фатима сказала правду, то преступление, совершенное негритянкой, само по себе было настолько велико, что она могла быть осуждена на смерть, но, как оказалось, вина ее была еще больше…

Она покровительствовала невольнику, собаке-христианину, и возбудила ревность своего повелителя.

Фатима казалась счастливой, потому что, по меньшей мере, надо было случиться чуду, чтобы спасти жизнь второй жены, ненавистной ей соперницы.

Вытащив свою саблю и зарядив ружье, Голах приказал невольникам сесть на землю в одну линию. Этот приказ был немедленно выполнен.

Сын Голаха и другой страж стали против них тоже с заряженными ружьями. Им было приказано стрелять во всякого, кто встанет. Тогда шейх направился к Колину и, схватив его за темно-русые кудри, оттащил в сторону и оставил там одного.

Голах роздал затем порцию шени всему каравану, за исключением негритянки и Колина.

Шейх считал излишним давать пищу тем, которые должны умереть; между тем видно было, что он еще не решил, каким образом предать их смерти.

Оба стража, с ружьями в руках, зоркими глазами следили за белыми невольниками, пока Голах разговаривал с Фатимой.

– Что же нам теперь делать? – спросил Теренс. – Старый негодяй придумывает какую-нибудь мерзкую шутку, но как ему помешать исполнить, что он задумал? Не можем же мы позволить ему убить бедного Колина?

– Надо действовать немедленно, – сказал Гарри, – мы и так слишком долго ждали. Скверно только, что мы отделены от остальных невольников!.. Билль, что ты нам посоветуешь?

– И сам не знаю, что вам сказать, – отвечал моряк. – Если мы кинемся на них дружно, пожалуй, нам удастся убить человека два или даже три при первом натиске, и, пожалуй, все бы кончилось отлично, если бы эти черные невольники согласились к нам присоединиться.

Крумэн, услышав эти слова, предложил присоединиться к ним; он еще прибавил, что его соотечественники тоже готовы помогать. Что же касается остальных черных, то он за них не отвечает и боится, как бы сторожа не услышали их переговоров.

– Тогда отлично, – объявил Гарри, – нас было бы шестеро против троих. Ну, что же, подавать сигнал?

Это был отчаянный план, но, по-видимому, все были согласны сделать попытку.

Со времени ухода от колодца они были убеждены, что не могут иначе избавиться от рабства, как только вступив в бой с поработителями.

– Ну, все согласны?.. Я начинаю, – прошептал Гарри, стараясь не возбуждать внимания стражи. – Раз!

– Остановись! – вскричал Колин, внимательно прислушивавшийся к тому, что затевалось. – Двое или трое будут немедленно убиты, а остальных шейх прикончит своей саблей. Лучше пусть он убьет меня одного, если уж он так решил, чем вам жертвовать собою в надежде меня спасти.

– Мы хлопочем не об одном тебе, – отвечал Гарри, – у нас тоже не хватает больше терпения подчиняться этому черномазому дикарю.

– Ну, в таком случае бунтуйте тогда, когда у вас будут хоть какие-нибудь шансы на успех, – возразил Колин. – Вы все равно не можете спасти меня и только рискуете поплатиться за это жизнью.

– Голах наверняка собирается убить кого-нибудь, – сказал крумэн, устремив глаза на шейха.

Последний в это время все еще говорил с Фатимой, и на лице его читалось выражение страшной жестокости.

Женщина, судьбу которой они в эту минуту решали, ласкала своих детей, без сомнения, предчувствуя, что ей оставалось лишь несколько минут, чтобы сказать им последнее «прости»; ее черты выражали странное спокойствие и покорность. Третья жена удалилась в сторону, держа своих детей на руках, она смотрела на все происходившее с любопытством, смешанным с удивлением и сожалением.

– Колин, – вскричал Теренс, – мы не в силах оставаться спокойными свидетелями твоей смерти на наших глазах! Не лучше ли нам сделать попытку освободить тебя и себя, пока еще есть некоторые шансы на успех, пусть Гарри подаст сигнал.

– Но ведь это безумие! – возразил опять Колин, – Подождите, по крайней мере, пока мы не узнаем, что он думает делать. Быть может, он решит сохранить меня для будущей мести, и тогда вы будете иметь возможность предпринять что-нибудь в удобную минуту, а не так, как теперь, когда перед вами стоят два человека настороже, готовые всадить вам пулю в лоб.

Мичманы сознавали, что товарищ их говорит правду, и они решили ждать, молча устремив глаза на палатку шейха.

Вскоре Голах двинулся в их сторону – скверная улыбка играла на его лице.

Прежде всего он достал кожаные ремни, которые были привязаны у седла его верблюда, потом повернулся к обоим сторожам и оживленно с ними заговорил, приказывая, по всей вероятности, им хорошенько сторожить, потому что они тотчас же направили свои мушкеты на пленников, и, казалось, только ждали приказа стрелять.

Затем шейх сделал Теренсу знак приблизиться к нему. Последний колебался.

– Ступай, товарищ, – сказал Гарри, – он тебе не желает зла.

В эту минуту Фатима вышла из палатки своего мужа, вооруженная саблей и, по-видимому, очень желавшая иметь случай пустить ее в дело.

Теренс, повинуясь знаку начальника, приподнялся; затем крумэн получил точно такой же приказ, и Голах увел их обоих в палатку. Фатима последовала за ними.

Тогда шейх сказал несколько слов африканцу. Последний перевел их молодому мичману: «Полное повиновение, – велел передать ему Голах, – одно только может его спасти; ему свяжут руки, и он советует ему, если он дорожит своей жизнью, не звать на помощь своих товарищей. Если он останется спокойным, то ему нечего бояться, но малейшее сопротивление с его стороны будет сигналом смерти для всех белых».

Теренс был одарен редкой для своего возраста силой, но в борьбе с африканским колоссом он неизбежно был бы побежден; безумие – сражаться с ним одному.

Не подать ли своим товарищам условный сигнал? А что если это приведет к их немедленной смерти? Их стражи уж наверное не промахнутся при первой же попытке возмущения. И он подчинился.

Голах вышел из палатки и тотчас же вернулся с Гарри Блаунтом. Видя Теренса и крумэна связанными, молодой человек бросился к выходу и стал бороться, желая высвободиться из объятий негра. Но усилия его были напрасны; побежденный своим страшным соперником, который в то же время ограждал его от ярости Фатимы, он тоже должен был позволить себя связать.

Затем Теренс, Гарри и крумэн были выведены наружу на то место, которое ранее занимали.

С Биллем и Колином поступили так же.

– Чего этому черту от нас надо? – спросил моряк, пока Голах связывал ему руки. – Уж не собирается ли он нас убить?

– Нет, – отвечал крумэн, – он убьет только одного.

И глаза его указали на Колина.

– Колин! Колин!.. – вскричал Гарри. – Видишь, что ты наделал… ты не хотел нашей помощи вовремя, а теперь мы уже и не можем помочь тебе.

– Тем лучше для вас! – отвечал последний. – По крайней мере, с вами не случится ничего дурного.

– Но если у него нет дурных намерений, зачем он нас связал? – спросил моряк. – Странная манера доказывать свою дружбу.

– Да, зато этот способ самый надежный. В этом виде вы не можете подвергать себя опасности безумным сопротивлением его воле.

Теренс и Гарри поняли, то хотел сказать Колин и почему с ними так поступил шейх: он хотел лишить их возможности вмешаться, когда он будет расправляться с осужденными на смерть.

Как только Голаху удалось справиться с белыми невольниками, ему нечего было бояться остальных, и оба сторожа удалились в палатку.

Во время этого разговора между потерпевшими крушение Голах был занят расседлыванием одного из верблюдов. Предметом его поисков были две лопаты, которые он передал своим невольникам, они тотчас же принялись копать яму в песке.

– Они копают могилу для меня или для этой бедной женщины, а может быть и для нас обоих, – сказал Колин, смотря на них спокойно.

Трое остальных европейцев разделяли уверенность своего товарища, но молчали.

Тем временем Голах занимался приготовлением к отъезду.

Когда невольники вырыли в мягком песке яму глубиною около четырех футов, шейх приказал им копать другую.

– Будут две жертвы, – сказал Колин.

– Ему следовало бы убить всех нас! – вскричал Теренс. – Мы подлые трусы, потому что не боролись за нашу свободу.

– Да, – повторил Гарри, – безумцы и трусы! Мы не заслуживаем сожаления ни в этом мире, ни в ином. Колин, друг мой, если с тобой случится несчастье, клянусь отомстить за тебя, как только мои руки будут свободны.

– И я клянусь вместе с тобою, – добавил Теренс.

– Не заботьтесь обо мне, товарищи, – сказал Колин, который был спокойнее остальных. – Но как только вы будете иметь возможность, постарайтесь отделаться от этого чудовища.

В эту минуту внимание Гарри привлек Билль. Старый моряк сделал знак одному невольнику развязать ему руки, но последний, вероятно, боясь, что его увидит Голах, отказался.

Второй крумэн, оставшийся связанным, предложил своему соотечественнику развязать его, но тот также отказался.

Несчастная женщина, которой грозила месть Голаха, оставалась все такой же спокойной; дети ее с плачем прижимались к ней, а мичманы, вне себя от ярости и стыда, хранили гробовое молчание.

Одна Фатима казалась торжествующей.

Вторая яма была вырыта на небольшом расстоянии от первой и той же глубины. Голах приказал неграм прекратить работу.

Тем временем палатки были опять сложены, верблюды навьючены. Все было готово к отъезду.

Оба стража снова заняли свой пост перед белыми невольниками. Тогда Голах направился к негритянке, которая освободилась от своих детей и встала при его приближении.

В лагере царила глубокая тишина.

Неужели он собирается убить ее? Неизвестность продолжалась недолго.

Голах схватил женщину за руки, приволок ее к одной из ям и бросил в нее; потом невольникам приказано было засыпать яму, оставив снаружи только голову несчастной.

– Бог да сжалится над нею! – закричал Теренс с ужасом. – Чудовище зарывает ее живою в землю! Нельзя ли нам ее спасти?

– Мы будем недостойны называться мужчинами, если не попытаемся спасти ее, – сказал Гарри, поднимаясь на ноги.

Его примеру тотчас же последовали его товарищи.

Сторожа подняли ружья и прицелились, но быстрый жест Голаха остановил выстрел.

Сын шейха, по приказу своего отца, кинулся к яме, где стояла женщина, в то время как Голах сам шел навстречу мятежникам. В одну минуту бунтовщики были укрощены. Он схватил двоих, Гарри и Теренса, за волосы и оттащил их на то место, где они лежали раньше.

Затем Голах направился к яме, в которую была опущена негритянка, уже наполовину засыпанная песком.

Она не пробовала сопротивляться и даже не издала ни одного стона; она покорилась своей участи. Одна только ее голова виднелась над могилой, где она была осуждена умереть с голоду. В ту минуту, когда шейх уходил, она сказала ему несколько слов, не тронувших этого бесчувственного варвара; зато слезы наполнили глаза крумэна и покатились по его щекам.

– Что она говорит? – спросил Колин.

– Она просит его быть добрым к ее детям, – отвечал тот дрожащим голосом.

Оставив свою жену, Голах направился к Колину. Сомневаться в его намерениях было невозможно: оба лица, навлекшие на себя его гнев, должны умереть одинаково.

– Колин! Колин! Что можем мы сделать, чтобы тебя спасти? – с отчаянием закричал Гарри.

– Ничего, – отвечал последний. – И не пробуйте даже, – это ни к чему бы не привело; предоставьте меня моей судьбе.

В эту минуту несчастный Колин также был брошен в яму, и сам Голах держал его в вертикальном положении до тех пор, пока невольники не наполнили всей ямы песком.

Колин, следуя примеру женщины, не сделал ни одного движения, не произнес ни одной жалобы и скоро был зарыт по плечи. Товарищи его были поражены.

Затем шейх объявил, что он готов к отъезду. Он приказал одному из невольников сесть на верблюда, на котором ездила зарытая женщина, и трое детей несчастной были помещены вместе с ним.

Оставалось только отдать еще одно приказание, вполне достойное той, которая ему его внушила, то есть Фатимы.

Наполнив сосуд водою, он поставил его между двумя ямами, но на таком расстоянии, что ни той, ни другой жертве невозможно было до него дотянуться. Возле сосуда он положил также несколько фиников. Эта сатанинская мысль имела целью возбуждать их страдания видом того, что могло бы их облегчить. Затем он приказал трогаться в путь.

– Не трогайтесь с места! – сказал Теренс. – Ему еще придется поработать.

Голах взобрался на своего верблюда и стал во главе каравана, когда невольники пришли известить его, что белые пленники отказываются идти.

Шейх вернулся назад в страшном бешенстве. Он стал действовать прикладом и, кинувшись на Теренса, который был к нему ближе всех, начал бить его изо всей силы.

– Встаньте! Повинуйтесь! – кричал Колин. – Ради Бога, уходите и оставьте меня! Вы ничего не можете сделать, чтобы меня спасти!

Ни просьбы Колина, ни удары Голаха не могли заставить мичманов покинуть своего товарища.

Затем шейх кинулся на Билля и Гарри, схватил их обоих и бросил возле Теренса. Соединив их всех троих таким образом, он послал за верблюдом. Приказ был немедленно исполнен. Шейх взял в руку уздечку.

– Нечего делать, нам придется идти, – сказал Билль. – Он опять начинает ту же игру, которая недавно удалась ему со мной, я не дам ему повода вторично беспокоиться.

Пока Голах привязывал веревку к рукам Гарри, пронзительный голос Фатимы привлек его внимание. Обе женщины, правившие верблюдами, навьюченными добычей с корабля, отошли вперед почти на двести ярдов от того места, где находился хозяин, и теперь были окружены, равно как и черные невольники, кучкой людей, сидевших на верблюдах и на лошадях.

Глава 13. НОВОЕ РАБСТВО

Не без причины боялся Голах арабов, с которыми встретился у колодца, и приказал своему отряду идти усиленным маршем всю ночь.

Забыв на время о невольниках, черный шейх схватил свой мушкет и в сопровождении сына и шурина кинулся вперед защищать своих жен.

Но он пришел уже слишком поздно. Еще раньше, чем Голах успел подойти к ним, женщины, невольники и вся добыча были уже во власти врагов. Грабители-арабы навели на него целую дюжину ружей и приказали не думать о сопротивлении.

Голах благоразумно покорился силе.

Проговорив спокойным голосом: «На то воля Бога», – он сел и предложил победителям объявить ему условия сдачи.

Видя, что караваном завладели теперь арабы, крумэн крикнул своим товарищам, чтобы они развязали ему руки, после чего сейчас же побежал на помощь к белым невольникам.

– Голах нет больше наш хозяин, – сказал он на ломаном английском языке, развязывая руки Гарри.

В одну минуту веревки были развязаны, и мичманы, став свободными, принялись откапывать из земли Колина и несчастную негритянку, и через несколько минут Колин и негритянка были уже освобождены.

Радость матери, целовавшей своих детей, была так трогательна, что у крумэна на глазах показались слезы.

Между тем переговоры Голаха с арабами окончились не так, как он рассчитывал.

Арабы предлагали ему двух верблюдов и одну из его жен на выбор, с условием, что он отправится на свою родину и даст клятвенное обещание никогда больше не возвращаться в пустыню.

Черный шейх с гневом отказался подчиниться этим условиям и объявил, что скорее умрет, чем поступится хоть чем-нибудь из того, что ему принадлежит.

Отказ был выражен так категорически и таким угрожающим тоном, что арабы сочли нужным обезоружить непокорного черного шейха и затем даже связали его.

Как только белые невольники увидели Голаха на земле, в ту же минуту они добровольно сдались арабам. В ту же ночь Голах и его сын с зятем бежали, захватив несколько верблюдов и убив четырех арабов из одиннадцати. Найдено было также тело второй жены Голаха – с отрубленной головой.

Глава 14. МЕСТЬ ГОЛАХА

К вечеру того же дня моряки своими глазами увидели, что солнце заходит в блестящий горизонт, который вовсе не походил на горизонт песчаной пустыни, по которой они уже так давно тащились.

Отдаленное появление любимой стихии больше всех обрадовало старого Билля.

– Это наша родина! – вскричал он. – Мы не будем зарыты в песке! Теперь я уже больше не хочу терять море из виду, я хочу окончить жизнь свою под водой, как христианин!

Мичманы были так же счастливы, как Билль. Но море все-таки было еще слишком далеко, и они не могли подойти к нему в тот же вечер. Лагерь устроили в пяти милях от берега.

Ночью трое арабов постоянно стояли на страже, а на следующее утро все пустились в путь, – некоторые с надеждой, а другие, напротив, с боязнью, что Голах больше не покажется.

Арабы желали встретить его днем, надеясь отнять при этом похищенных животных, и так как они хорошо знали эту часть берега, то были почти уверены, что желание их исполнится. В двух днях пути находилось единственное место, где можно найти воду, и если они дойдут туда раньше Голаха, им придется только дождаться его там. Он обязательно придет туда, чтобы не дать животным умереть от жажды.

В полдень они сделали остановку недалеко от берега. Они оставались там недолго, так как старому шейху хотелось добраться до колодца как можно скорее. Мичманы воспользовались остановкой, чтобы выкупаться в море и кстати набрать раковин.

Освеженные купаньем и подкрепившись сытной пищей, белые невольники переносили трудности пути гораздо легче; благодаря этому караван достиг колодца за час до захода солнца.

Старый шейх и другой араб предусмотрительно сошли на землю, чтобы осмотреть следы, оставленные теми, которые были раньше на этом месте. Они были сильно разочарованы: Голах уже побывал здесь, и – в этом не было никакого сомнения – прошло не больше двух часов со времени его отъезда, потому что следы казались совершенно свежими. По всей вероятности, черный шейх недалеко и выжидает только удобного случая нанести ночной визит своим врагам.

Страх арабов еще больше усилился после этого открытия. Они положительно не знали, как им быть и что предпринять. Мнения разделились. Одни советовали пробыть несколько дней у колодца, пока запас воды, взятый с собою врагами, истощится и тогда Голах будет принужден прийти за новым. Мысль была недурна, но, к несчастью, запасы провизии не позволяли сделать такой долгой остановки, и решено было уйти немедленно.

В ту минуту, когда они снимались с места, с юга прибыл караван купцов, и старый шейх спросил их, не встречали ли они кого-нибудь дорогой. Купцы отвечали, что дорогой у них купили провизию три человека, и, судя по описанию наружности этих людей, это были именно те негры, о которых расспрашивал старый шейх.

Неужели арабы могли предполагать, что Голах откажется от мести? На это нечего было и рассчитывать.

Старый шейх объявил, что имущество погибших будет разделено между оставшимися в живых; затем караван тронулся в путь.

После небольшого перехода опять остановились на отдых, и невольники получили позволение собирать раковины, но уже не только для себя, а и для всего каравана. Большинство арабов думало, что черный шейх наконец ушел в свою страну, удовольствовавшись местью.

Они даже считали, что на будущее время незачем будет им ставить стражу на ночь.

Крумэн не разделял этого мнения и сделал все, что мог, чтобы убедить своих новых хозяев, что им и в эту ночь, точно так же как и в предыдущие, грозит посещение Голаха.

Он всеми силами старался доказать им, что если Голах для удовлетворения жажды мщения убивал у них людей даже в то время, когда он был один и почти безоружный, то теперь, отлично вооруженный, истребив почти половину своих врагов, он, конечно, уже не оставит их в покое, тем более, что у него в отряде есть еще двое.

– Скажите арабам, – вмешался Гарри, – что если они не хотят сторожить, тогда мы сами об этом позаботимся, если они дадут нам какое-нибудь оружие.

Крумэн передал это предложение шейху, который только улыбнулся в ответ.

Мысль доверить охрану дуара невольникам и особенно дать им оружие, казалось, его очень забавляла.

Гарри понял значение этой улыбки: это был отказ.

– Шейх – старый дурак, – сказал он переводчику. – Объясни ему, что мы так же боимся попасть в руки Голаха, как и ему не хочется лишиться нас или быть убитым. Дай ему понять, что мы желаем идти на север, где надеемся, что нас выкупят, и уже по одной этой причине будем сторожить лагерь с такой же бдительностью, как сами арабы.

Эти доводы, казалось, поразили вождя; убежденный аргументами крумэна, что Голах мог так же напасть на них в эту ночь, как и в предыдущие, он приказал, чтобы дуар и в эту ночь тщательно охраняла стража, к которой присоединятся и белые невольники.

– Вы пойдете на север и будете проданы вашим соотечественникам, – сказал он, – если сдержите ваше слово. Теперь нас немного, нам тяжело путешествовать весь день и еще сторожить ночью. Если вы действительно боитесь снова попасть во власть этого проклятого негра, если вы хотите помочь нам защищаться от его нападений, – милости просим, но если хоть один из вас вздумает нас обмануть, вам всем четверым тотчас же отрежут головы. Клянусь бородой пророка.

Итак, шейх согласился, наконец, назначить стражу, но он все еще слишком не доверял белым невольникам, чтобы позволить им сторожить вместе.

Он спросил у крумэна, кто из белых больше всего пострадал от жестокого обращения Голаха. Крумэн указал на Билля.

– Бисмиллях! – вскричал старый араб, когда узнал, что вытерпел моряк. – Я теперь не боюсь, что он нам изменит; пусть он сторожит первым, и после всего, что ты мне сказал, я легко повторю, что его желание отомстить помешает ему закрыть глаза в течение целого месяца!

Один из часовых стоял на берегу в сотне шагов к северу от дуара. Ему было приказано проходить пространство около ста шагов. Другой был поставлен на таком же расстоянии к югу от лагеря, а Билль должен был прогуливаться между двумя арабскими часовыми. Каждый из них, встречая его в конце назначенного ему обхода, должен был произносить слово «акка».

Что касается арабов, то предполагалось, что они достаточно опытны, чтобы отличить врага от друга, не имея надобности прибегать к паролю.

Шейх, которого звали Риац-Абдалла, пошел в одну из палаток и затем вынес оттуда огромный пистолет или, скорей, мушкетон. Он отдал его моряку, советуя ему через толмача стрелять только тогда, когда он будет уверен, что убивает Голаха или одного из его спутников.

Билль питал такую ненависть к своему бывшему хозяину, что с радостью дал обещание, несмотря на свою усталость, ходить по мостику всю ночь и не терять из виду прибоя.

Оба араба, которым было поручено сторожить вместе с Биллем, знали по опыту, что если на караван будет совершено нападение, то они первые подвергнутся наибольшей опасности, и одного этого достаточно было, чтобы заставить их неусыпно бодрствовать на своих постах.

Оба они ходили, как им было указано, и каждый раз, когда Билль приближался к концу назначенной дистанции, он ясно слышал условный сигнал – «акка».

Один из арабов, тот самый, который стоял к югу от дуара, внимательно осматривал только окружающую его пустыню, предполагая, что лагерь вполне защищен со стороны моря.

Он ошибался.

Голах на этот раз решил повторить проделку мичманов. Он вошел в воду, выставив из нее только свою волосатую голову; таким образом он наблюдал за малейшими движениями часовых, не будучи замечен ими.

Если бы стоявший у берега более внимательно осматривал и морской берег, ему, вероятно, было бы легко открыть врага, но уже сказано: все его внимание было направлено в другую сторону.

Он уже в сотый раз начинал свой обход, когда Голах, пользуясь временем, когда часовой шел назад, повернувшись спиной к берегу, пошел позади него: шум его шагов терялся в рокоте волн, разбивавшихся о валуны.

У Голаха была только одна сабля, но в его руках это было очень опасное оружие. Он близко подошел к часовому, поднял над ним свою могучую руку, и араб склонился, издав вздох, которого никто не слыхал.

Убийца взял ружье часового и пошел в том же направлении; на этот раз он шел смело, потому что предполагал, что шум его шагов будет приписан его жертве, но никого не встретил. Негр остановился, стараясь разглядеть что-нибудь в окружающем мраке и, не видя ничего, прилег на землю, прислушиваясь.

Затем, приподнявшись, он заметил впереди какой-то темный предмет; не зная, что бы это могло быть, он двинулся вперед ползком, пока не увидел человека, лежавшего на земле, который, по-видимому, также прислушивался, как и он сам. К чему? Конечно, не к шагам своего товарища, в этом не было надобности. «Быть может, он спит», – подумал Голах.

Если это так, значит, случай ему благоприятствует, и с этой мыслью негр продолжал ползти к лежавшему человеку.

Хотя последний не делал ни малейшего движения, Голах вовсе не был уверен, что он спит. Он сделал новую остановку, и тогда его взгляд устремился на видневшееся спереди тело с удвоенным вниманием. Если этот человек не спит, зачем позволяет он врагу подходить к себе так близко? Чем объяснить эту неподвижность? Почему не поднимает он тревоги? Голах подумал, что если ему удастся отделаться от этого стража, как и от того, без шума, то ему можно будет с двумя его товарищами (ожидавшими результатов его попытки) проскользнуть затем в дуар и взять обратно все, что он потерял.

Негр подвинулся еще немного и увидел, что человек этот лежит на боку, повернув к нему лицо, наполовину закрытое согнутой рукой.

Шейх не заметил в руках этого человека ружья, – следовательно, опасности нет. Голах взял свою саблю в правую руку, рассчитывая убить вторую жертву, как и первую, одним ударом.

Стальной клинок сверкнул в темноте, и могучая рука шейха с силой сжала рукоятку оружия.

Билль! Старый моряк! Неужели ты уже изменил своему слову? Разве ты забыл о своих обязанностях? Берегись! Голах приближается, его рука занесена над тобою, и в мыслях он уже видит тебя мертвым.

Глава 15. СМЕРТЬ ГОЛАХА

Проходив два часа взад и вперед и не слыша ничего другого, кроме слова «акка», и ничего не видя, кроме серого песка, Билль начал чувствовать усталость и уже пожалел, что старый шейх почтил его своим доверием.

В продолжение первого часа своего караула моряк внимательно осматривал восточную сторону горизонта, свято исполняя взятые на себя обязанности часового, но затем, не видя нигде и следов неприятеля, он постепенно стал забывать о грозящей ему опасности и – что случалось с ним очень редко – начал вспоминать прошедшее и мечтать о будущем. Но скоро и это ему надоело и, не зная, чем развлечься, он принялся осматривать врученное ему шейхом оружие.

«Вот знатный мушкетон, – подумал он. – Надеюсь, мне не придется пускать его в дело. Ствол такой тоненький, а пуля величиною должна быть с куриное яйцо. Вот раздастся-то грохот, если выстрелит… А что, если арабы забыли его зарядить… Как это не пришло мне в голову удостовериться в этом с самого начала?..»

Осмотревшись кругом, старый моряк заметил валявшуюся на земле небольшую палочку, поднял ее и измерил длину ствола снаружи; потом, опустив палочку в дуло пистолета, увидел, что снаружи ствол был длиннее, чем внутри.

Значит, пистолет заряжен, но, судя по незначительности места, занятого зарядом, пули быть не должно. Затем старый матрос осмотрел затравку и нашел все в полном порядке.

– Понимаю, – пробормотал он, – старый шейх хочет, чтобы я только побольше нашумел, если увижу что-нибудь подозрительное. Он не зарядил пистолет пулей из боязни, что я употреблю оружие против них. Нельзя сказать, чтобы он мне особенно доверял! Они хотят, чтобы я только залаял в нужную минуту, не имея возможности укусить!.. Ну, это мне совсем не по нутру. Честное слово! Я отыщу себе хорошенький камешек и опущу его в дуло вместо пули!..

Говоря это, Билль стал искать на берегу камешек требуемой величины, но нигде не мог найти ничего подходящего: под руку попадался только мелкий песок.

Пока моряк разыскивал пулю для своего пистолета, ему показалось, что он слышит шаги человека, идущего совсем не с той стороны, откуда он должен был услышать обычное «акка».

Билль остановился и стал внимательно присматриваться, но впереди не было ничего подозрительного.

Со времени своих невольных странствований по пустыне Билль много раз замечал, что арабы ложатся на землю, когда хотят прислушаться. Он употребил тот же прием.

Опустившись на землю, Билль сделал еще одно открытие: в этой позе он мог видеть на гораздо большее расстояние, чем стоя. Земля казалась ему больше освещенной, чем в то время, когда он смотрел на нее с высоты четырех или пяти футов, и отдаленные предметы яснее выделялись на горизонте.

Вдруг он услышал шум шагов, как будто кто-то шел со стороны побережья, но, убежденный, что это были шаги часового, моряк не обратил на это особенного внимания. Он лежал прислушиваясь, не повторится ли шум шагов, который, как ему показалось, доносился с противоположной стороны.

Но больше ничего не было слышно, и моряк решил, что он ошибся.

Но вот странное обстоятельство. Часовой с левой стороны подошел к нему ближе обыкновенного и до сих пор еще не произнес условленного «акка».

Билль повернул голову и стал смотреть в эту сторону. Шум шагов прекратился, но зато моряк увидел на небольшом расстоянии от себя фигуру человека, который стоял выпрямившись и внимательно осматривался кругом.

Этот человек не мог быть часовым.

Араб был маленького роста и худощав, а стоявший пред Биллем был чуть ли не великан. Вместо того, чтобы, остановившись на одном месте, произнести условленный пароль, незнакомец пригнулся, приложив ухо к земле, и стал слушать.

Старый матрос воспользовался этим временем, чтобы набить песком дуло своего пистолета.

Что ему теперь делать? Выстрелить, поднять тревогу и затем бежать в лагерь?

Нет! Может быть, это все напрасные страхи. Человек, который в эту минуту слушает, пригнувшись к земле, может быть, не кто иной, как араб-часовой, по своей привычке проверяющий, все ли спокойно кругом.

Пока Билль раздумывал над этим, Голах приближался к нему ползком. Он подполз шагов на десять и вдруг поднялся.

Тут Билль уже с уверенностью мог сказать, что перед ним не араб-часовой, а сам черный шейх!

За всю свою жизнь не испытывал старый моряк такого страха, как в эту минуту. С испугу он хотел было уже разрядить свой пистолет и затем бежать к дуару, но подумал, что раньше чем успеет подняться, шейх убьет его ударом сабли, и, весь дрожа от страха, остался лежать неподвижно.

Голах подошел еще ближе, и моряк решился, наконец, действовать.

Он навел свой пистолет на черного шейха, спустил курок и в ту же минуту вскочил на ноги.

Раздался громкий выстрел, за котором последовал ужасающий крик.

Билль не дождался результатов своего удачного выстрела: стрелой летел он к лагерю, где его встретили перепуганные арабы. Поднялся страшный крик, кричали все: мужчины, женщины и дети.

С той стороны, куда выстрелил Билль, слышно было, как кто-то кричал: «Мулей! Мулей!»

– Это голос Голаха! – сказал крумэн по-арабски. – Он зовет своего сына, того зовут Мулей.

– Они нападут на дуар! – сказал арабский шейх.

Слова шейха еще больше увеличили смятение арабов. В то время, пока арабы в испуге метались по дуару, обе жены Голаха, забрав своих детей, убежали из лагеря; никто этого даже и не заметил.

Женщины услышали тревожный крик тирана-властелина, которого они боялись в дни его могущества и к которому теперь чувствовали жалость.

Арабы приготовились встретить страшного шейха, но время шло, а враг не показывался. Вслед за внезапным шумом наступила тишина, и можно было подумать, что тревога, поднявшая на ноги весь дуар, была лишь беспричинной паникой.

Заря начинала уже заниматься на востоке, когда арабский шейх, оправившийся от страха, решил осмотреть дуар и проверить своих людей.

Два важных факта не позволяли думать, что тревога была ложной: часовой, поставленный к югу от дуара для его охраны, исчез, исчезли также и обе жены Голаха.

Исчезновение женщин не требовало никаких особенных объяснений: они убежали, желая присоединиться к человеку, звавшему Мулея.

Но куда девался араб?

Неужели и он пал жертвой кровожадного Голаха?

Билль, считая свои обязанности часового оконченными, отправился спать. Шейх велел крумэну разбудить его.

– Спроси его, – сказал шейх крумэну, – зачем он стрелял.

– Зачем? Затем, чтобы убить черномазого Голаха, и, если не ошибаюсь, я, кажется, хорошо исполнил свои обязанности часового.

Когда ответ этот был переведен шейху, на его устах показалась улыбка недоверия. Затем он велел спросить Билля, видел ли он черного шейха.

– Он спрашивает, видел ли я Голаха? Конечно! – отвечал моряк. – Он был всего в четырех шагах от меня, когда я выстрелил в него. Говорю вам, что он ушел и больше уже никогда не вернется.

Шейх покачал головой, и та же улыбка недоверия снова появилась на его губах.

Эти вопросы были прерваны известием, что нашли труп часового, который все тотчас же окружили.

Голова у трупа была почти отделена от туловища; нанесенный ему удар, очевидно, был делом рук черного шейха. Около трупа виднелись следы ног, которые могли оставить только громадные ступни Голаха.

Теперь было совершенно светло, и арабы, осматривая южную сторону берега, сделали еще одно открытие: они увидели в полумиле от себя двух верблюдов и лошадь. Оставив одного араба стеречь дуар, шейх, в сопровождении всех остальных мужчин, тотчас же отправился в ту сторону в надежде захватить пропавших животных.

Дойдя до места, где виднелись верблюды, арабы нашли зятя Голаха, который караулил животных. Он лежал на песке, но при приближении арабов вдруг поднялся, протягивая им обе руки.

Он не был вооружен и жест его означал: «Мир!»

Обе женщины, окруженные своими детьми, стояли возле него и, казалось, были очень огорчены. Они даже не подняли глаз при приближении старого шейха.

Ружья и другое оружие валялись вокруг на земле. Один из верблюдов был убит, и молодой негр пожирал кусок сырого мяса, вырезанный из горба животного.

Арабский шейх спросил негра про Голаха. Негр в ответ на этот вопрос молча показал рукой на море, где два тела бились в волнах прибоя.

По приказанию шейха трое мичманов отправились вытаскивать трупы.

В мертвых признали Голаха и его сына Мулея. Лицо черного шейха было сильно изуродовано, а глаза чем-то выбиты.

Снова принялись за зятя Голаха и потребовали от него объяснения того, что здесь произошло.

– Я услышал, как вождь стал звать Мулея после выстрела, и поэтому решил, что он ранен. Мулей побежал сейчас же к нему на помощь, а я на это время остался стеречь животных… Я голоден!.. Мулей недолго проходил и скоро вернулся вместе с отцом, который бесновался как одержимый злым духом. Он бегал туда и сюда, размахивая своим мечом во все стороны, точно желая убить и нас обоих и верблюдов. Он ничего не видел и только поэтому нам удалось от него увернуться… Я голоден!

Молодой негр на этом окончил свой рассказ и, откусив кусок сырого мяса верблюда, стал пожирать его с быстротой, доказывавшей истину его слов.

– Свинья, – вскричал шейх, – прежде расскажи все, а потом поешь!

– Хвала Аллаху! – сказал негр, продолжая свой рассказ. – Голах наткнулся на одного из верблюдов и убил его. После этого шейх успокоился. Злой дух покинул его, и он сел на песок. Тогда жены его подошли к нему; он ласково с ними говорил и, положив руки на головы детей, называл их по имени. Дети, подняв на него глаза, вдруг закричали, но Голах сказал им, чтобы они не пугались, что он вымоет лицо и тогда уже не будет таким страшным. Один из самых маленьких мальчиков повел его к морю, и он вошел в воду чуть не но самую шею. Он шел туда умирать. Мулей побежал остановить его и спасти, но течение увлекло их, и они оба утонули. Я не мог им помочь, – я был голоден!

Донельзя истощенные лицо и тело негра подтверждали истину его рассказа. Он шел день и ночь в течение почти целой недели и теперь изнемог от голода и усталости.

Невольники, по приказанию шейха, похоронили трупы. Избавившись, наконец, навсегда от ужасного врага, арабский шейх решил дать себе на целый день отдых, к великой радости невольников, которым отдали мясо верблюда.

Оставалось только разъяснить еще одну тайну смерти Голаха. Снова потребовали крумэна, который, впрочем, должен был служить только переводчиком.

Когда шейх узнал, каким образом Билль сделал из своего пистолета смертоносное оружие, зарядив его песком, он выразил свою благодарность моряку за такое добросовестное исполнение долга.

В награду за оказанную им услугу он обещал, что не только сам Билль, но и все остальные его товарищи будут отведены в Могадор и отпущены к друзьям.

Еще два дня утомительного пути, показавшегося невольникам целым веком страданий: голод, жажда, утомление и удушающая жара довели их до такого состояния, что они сами начинали просить смерти. Но все это было забыто, когда, наконец, подошли к источнику.

Моряки с первого же взгляда узнали место, где они попались в руки Голаха.

– Храни нас Бог! – проговорил Гарри Блаунт, – мы здесь уже были; я боюсь, что мы не найдем здесь воды: мы оставили здесь ровно столько, чтобы наполнить два ведра, а так как дождя с тех пор не было, то источник должен высохнуть.

Отчаяние появилось на лицах его товарищей, но беспокойство их было непродолжительным, и они могли вволю утолить жажду, потому что воды нашли в изобилии: довольно сильная гроза разразилась несколько дней тому назад над маленькой долиной.

На следующее утро караван снова тронулся в путь.

Арабы не питали никакой злобы к молодому человеку, помогавшему Голаху убивать их товарищей. Теперь негр состоял в числе невольников и, насколько можно было судить по его внешности, вполне примирился со своей участью; он только менял хозяина.

Глава 16. БЕРЕГОВЫЕ ГРАБИТЕЛИ

Еще целых восемь дней шел караван по направлению к северо-востоку.

Вечером на восьмой день они подошли к ложу недавно высохшего потока. Хотя ручей и высох, но в нем еще оставались кое-где лужи стоячей воды. Около одной из этих луж и раскинули палатки.

К северу на холме росло несколько зеленых деревцев; туда отвели верблюдов, и листья, ветви и даже тонкие стволы были тотчас же съедены голодными животными.

Палатки раскинули в сумерках, и в эту минуту все увидали двух людей, шедших к лагерю; они вели верблюда и несли меха из козьей кожи, без сомнения, для того, чтобы набрать воды. Они, по-видимому, были удивлены и раздосадованы, встретив около лужи чужестранцев.

Видя, что они не могут убежать, не будучи незамеченными, вновь прибывшие смело пошли вперед и стали наполнять свои меха. Они сказали старому шейху, что составляют часть каравана, расположившегося недалеко отсюда, что они идут на юг и завтра утром отправятся дальше.

После их ухода арабы стали совещаться.

– Они нам солгали, – проговорил старый шейх, – они не путешествуют, иначе они сделали бы привал здесь, около воды. Клянусь бородой пророка, они солгали!

Все были того же мнения и решили, что оба эти человека принадлежат к каравану, расположившемуся на берегу и занимавшемуся сбором добычи с какого-нибудь разбившегося корабля.

Это был случай, которого не следовало упускать. Арабы решились получить свою долю из находки, выпавшей на долю их соседей.

Рано утром на следующий день караван уже шел к морскому берегу, находившемуся недалеко. Дуар из семи палаток виднелся почти на самом берегу; несколько человек вышли вперед встретить прибывших.

Произошел обмен обычными приветствиями, и новоприбывшие стали осматриваться. Несколько куч дерева, разбросанных на берегу, доказывали, что арабы не ошиблись, предполагая, что здесь недавно произошло кораблекрушение.

– Бог един и равно добр ко всем, – сказал старый шейх. – Он выбрасывает корабли неверных на наши берега, и мы пришли требовать нашу долю от его щедрости.

– Мы охотно готовы уступить вам все, что вы имеете право от нас требовать, – отвечал человек высокого роста, по-видимому, предводитель, – Магомет – пророк Того, Кто посылает нам добро и зло. Осмотрите берег и постарайтесь найти что-нибудь.

После такого любезного приглашения верблюды были развьючены, и арабы разбили палатки. Затем новоприбывшие немедленно принялись за поиски остатков кораблекрушения.

Но, к удивлению их, вся добыча ограничивалась несколькими обломками мачт и досок, не имевшими для арабов никакой цены.

Сиди-Ахмет – так звали предводителя – сказал, что они работают уже целых четырнадцать дней, вытаскивая груз, а между тем работа их еще и наполовину не кончена, так как вытаскивать грузы из корабля очень трудно. Старый шейх спросил, в чем состоит этот груз, но не получил ответа.

Тут была какая-то тайна. Семнадцать человек работают четырнадцать дней над разгрузкой разбившегося корабля, а нигде не видно и следов собранного товара!

Новоприбывшие решили ждать и во чтобы то ни стало узнать правду, а затем потребовать своей доли, если окажется, что найденный груз того стоит.

Оказалось, что арабы таскают на берег огромные глыбы песчаника, в несколько пудов весом каждая.

Удивление, выразившееся на лицах Билля и его товарищей, укрепило грабителей в убеждении, что они открыли нечто очень ценное: это открытие только еще больше увеличило рвение арабов, и они работали на славу.

Крумэн попытался было объяснить своему хозяину, что эти камни, которые они считают, по-видимому, такими ценными, не что иное как простой балласт.

Слова крумэна были встречены улыбкою недоверия. Остальные арабы также не верили этому. Люди Сиди-Ахмета решили, что крумэн или лжец, или безумец, и продолжали свою работу с тем же усердием.

Старый шейх, услышав, что крумэн настаивает на своем, покачал головой.

Он думал, что не могут же люди быть такими безумцами, чтобы предпринять длинное морское путешествие только для того, чтобы перевозить ничего не стоящие камни.

А так как на корабле не было ничего похожего на груз, то камни должны быть ценными.

Так рассуждал араб.

Пока крумэн старался объяснить шейху, зачем иногда нагружают корабли камнями, подошел один из грабителей и сказал, что больной невольник, лежащий в одной из палаток, желает поговорить с невольниками-неверными, о прибытии которых он только что узнал.

Крумэн сообщил эту новость морякам, и они поспешно направились к больному в надежде увидеть, может быть, даже соотечественника, который, как и они, имел несчастье быть выброшенным на негостеприимный берег Сахары.

Войдя в указанную им палатку, моряки нашли там лежащего на земле человека. Он страшно исхудал, – кожа да кости, но вовсе не казался больным, и во всяком другом месте, кроме Африки, он никогда бы не мог считаться белым.

– Вы – первые англичане, которых я вижу за целые тридцать лет, – сказал он им, – а я уверен, судя по вашим чертам, что вы именно из Англии. Вы – мои соотечественники. Я также был прежде белым, но и вы станете такими же черными, каким сделался я, если, как меня, вас будет сжигать африканское солнце в течение целых сорока трех лет.

– Как! – вскричал Теренс. – Неужели вы так давно в Сахаре? В таком случае, да хранит нас Господь! Какую же можем мы питать надежду хоть когда-нибудь вырваться на свободу?

В голосе молодого ирландца звучало отчаяние.

– Вероятнее всего, что вы никогда не увидите вашей родины, милый мальчик, – продолжал больной. – Однако теперь у меня есть некоторая надежда вырваться из неволи, а также выручить и вас, если только вы сами не испортите всего дела. Все зависит от вас и ваших товарищей. Ради самого неба не говорите арабам, что они безумствуют, собирая как, какое-нибудь сокровище, балласт с погибшего корабля. Если вы это сделаете, – я погиб, потому что я уверил их, что эти камни имеют большую ценность. Сделал я это для того, чтобы заставить их отвезти камни в какое-нибудь такое место, откуда я мог бы бежать. Это единственный случай, представившийся мне за все эти годы. Не лишайте же меня этой надежды, если только у вас есть хоть капля жалости к соотечественнику!

Невольник рассказал затем, как он странствовал по пустыне более сорока лет с пятьюдесятью различными хозяевами.

– Неужели вы серьезно надеетесь, – спросил Гарри Блаунт, – что они повезут балласт так далеко, как вы советуете, не справившись о его действительной ценности?

– Да, я уверен, что они перевезут его в Могадор, и на этом-то я основываю свою надежду.

Пока мнимый больной говорил таким образом, Билль смотрел на него с необычайным интересом.

– Извините, если я перебью вас и скажу вам, что считаю вас гораздо моложе, чем вы думаете дорогой товарищ, – сказал Билль, – и я никогда не поверю, что вы в самом деле уже сорок лет разгуливаете по пустыне; наверное, не так давно!

Оба разговаривавшие, посмотрев друг на друга некоторое время, кинулись затем обниматься!

– Билль!

– Джим!

Братья нашли, наконец, друг друга.

Мичманы вспомнили историю, когда-то рассказанную Биллем; эта сцена для них не требовала объяснения. Они вернулись к крумэну. Последнему, наконец, удалось доказать старому шейху, зачем именно нагружают таким камнем корабли, но Сиди-Ахмет и его товарищи все еще не хотели этому верить.

Они передали брату Билля мнение, выраженное новоприбывшими относительно стоимости их добычи.

– Само собою разумеется, – отвечал на это Джим, – что они во что бы то ни стало будут уверять вас, что груз не имеет цены. Они очень были бы рады, если бы вы его оставили для того, чтобы им завладеть. Разве здравый смысл не доказывает, что это обманщики? Который из вас меня выдал? – спросил Джим у мичманов, когда они остались одни.

Ему объяснили, что так как крумэн не был предупрежден, то ошибка его невольная.

– Я должен с ним поговорить, – сказал брат Билля. – Если только эти арабы откроют, что я их обманул, они меня в ту же минуту убьют, и, кроме того, ваш хозяин, старый шейх, наверное, лишится всей своей собственности.

Крумэна и Риац-Абдаллу привели к нему в палатку.

– Не разуверяйте моих хозяев, – сказал Джим старику, – и они будут так заняты, что дадут вам уйти спокойно. Иначе, если они узнают правду, они отберут у вас все, что вы имеете. Вы уже достаточно наговорили им, чтобы возбудить в них подозрение; они ежеминутно могут убедиться, что я их обманул. Жизни моей грозит большая опасность, если я останусь у них; купите меня и уйдемте все как можно скорее.

– Вы больны, – сказал Риац, – и если я вас куплю, вам нельзя будет идти.

– Позвольте мне сесть на верблюда, пока я буду на глазах у моих хозяев, – отвечал невольник, – а потом вы увидите, могу ли я ходить. Они очень дешево меня продадут, потому что считают меня больным, а я не болен.

Старый шейх казался расположенным сдаться на этот совет и приказал делать приготовления к отъезду.

Сиди-Ахмет охотно променял Джима на старую рубашку и палатку из верблюжьей шерсти.

Риац-Абдалла и его товарищи, купив Джима, немедленно тронулись в путь, оставив Сиди-Ахмета с его шайкой продолжать их бессмысленную работу.

Глава 17. АРАБСКАЯ ДЕРЕВНЯ

Караван направился по большой дороге, проложенной в плодородном крае, по обеим сторонам которой тянулись сотни акров, засеянных ячменем.

В этот вечер, по какой-то неизвестной причине, арабы не сделали остановки на ночлег в обычное время. Белые невольники прошли уже через несколько деревень, но арабы не останавливались даже и там, чтобы возобновить сильно уменьшившиеся запасы воды и съестных продуктов.

Бедные невольники жаловались на голод и жажду, в ответ они слышали только приказание идти скорее; удары подгоняли непокорных и подбадривали изнемогавших от усталости.

К полуночи, когда последние силы стали уже покидать невольников, караван подошел к деревне, окруженной стенами. Арабы остановились, и ворота открылись перед ними. Старый шейх объявил невольникам, что здесь они напьются и наедятся досыта; к этому шейх еще прибавил, что в деревне караван простоит дня два или три.

В деревню они вошли ночью и поэтому, естественно, не могли рассмотреть, куда занесла их судьба. На другой день утром оказалось, что караван стоит в центре квадрата, застроенного двумя десятками домов, окруженных высокою стеною. Здесь же находились стада овец и баранов, а также довольно большое количество лошадей, верблюдов и ослов.

Джим объяснил своим спутникам, что у арабов Сахары есть постоянные жилища, где они живут большую часть года в таких вот деревнях, окруженных стенами.

Стены возводятся как для защиты от нечаянного нападения, так и для того, чтобы заменить собою изгородь этого большого скотного двора.

Белые невольники пришли к заключению, что арабы приехали домой, потому что навстречу прибывшим вышли их жены и дети. Вот причина того, почему арабы так быстро двигались вперед весь предыдущий день.

– Я боюсь, что мы попали в такие руки, из которых нам не скоро удастся освободиться, – сказал Джим. – Если бы эти арабы были купцами, они отвели бы нас на север для продажи. А теперь мне почему-то кажется, что это – фермеры, земледельцы, занимающиеся грабежом только по необходимости. В ожидании, пока созреет ячмень, они совершили экспедицию по пустыне, в надежде добыть нескольких невольников, которые помогли бы им во время уборки урожая.

Джим не ошибался. При случае он и его спутники спросили у старого шейха, когда он рассчитывал отвести своих невольников в Свеору ^{note 2} , и араб ответил:

– Наш ячмень теперь поспел, и мы не можем оставить его неубранным. Вы нам поможете во время жатвы, и это даст нам возможность отвести вас поскорей в Свеору.

– Вы в самом деле хотите отвести наших невольников в Могадор? – спросил крумэн.

– Конечно, – отвечал шейх. – Разве мы не обещали им этого? Но мы не можем бросить наши поля. Бис-миллях! Наш ячмень пропадет.

– Этого именно я и боялся, – сказал Джим. – Они не имеют никакого намерения вести нас в Могадор; подобное обещание двадцать раз давали мне различные хозяева.

– Что же нам делать? – спросил Теренс.

– Вы спрашиваете, что делать? А ничего, – отвечал Джим. – Мы никоим образом не должны помогать им. Если мы окажемся им полезными, они не выпустят нас. Я давно был бы свободен, если бы не старался заслужить благосклонность моих хозяев, работая на них. Это была с моей стороны большая ошибка. Мы не должны ни в чем помогать им.

– Но они заставят нас работать силою, – заметил Колин.

– Нет, не заставят, если мы будем твердо стоять на своем. По-моему, гораздо лучше быть убитым сразу, чем подчиняться арабам. Если мы станем работать во время жатвы, они заставят нас делать потом что-нибудь другое, и лучшие дни вашей жизни пройдут в рабстве, как прошла и моя жизнь. Каждый из нас должен сделаться невыносимым, должен все портить своему хозяину, и тогда они нас непременно продадут какому-нибудь купцу из Могадора, который наживет хорошие денежки, получив за нас выкуп. Это, по-моему, единственный выход. Арабы не уверены, что получат за нас деньги в Могадоре, и из-за этого они, конечно, не рискнут на такое далекое путешествие. К тому же они разбойники, и уже по одной этой причине никогда не осмелятся войти в город. Мы должны во что бы то ни стало заставить их продать нас какому-нибудь купцу.

Все белые невольники дали клятву следовать советам Джима, хотя были заранее уверены, что их ждут жестокие страдания за отказ подчиняться требованиям арабов.

Началась борьба. Невольники отказывались работать, арабы стали их морить голодом и жаждой. Так продолжалось два дня. Наконец арабы, испугавшись, что невольники все перемрут и они останутся в убытке, принесли им воду и похлебки. Все это время несчастные были заперты в каком-то хлеву.

Действие пищи на этих голодных людей было почти чудесным: они сразу ожили и весело благодарили Джима за его находчивость.

– Все идет как по маслу! – вскричал старый моряк. – Мы победили! Нам не придется работать в поле, нам будут давать пищу, откармливать нас и продадут, а может быть, и отведут в Могадор. Возблагодарим Бога, давшего нам силу выждать!

Так прошло два дня, в течение которых белым невольникам давали хорошие порции похлебки; за водою им стоило только сделать несколько шагов к колодцу.

На другой день вечером белых невольников посетили в их убежище трое арабов, которых они еще не видели. Эти последние одеты были очень хорошо, прекрасно вооружены и имели более приятную наружность, чем обитатели пустыни.

Джим немедленно вступил с ними в разговор. Он узнал, что это были купцы, путешествующие с караваном и попросившие приюта в деревне на ночь.

– Вы и есть те люди, которых мы желали встретить, – сказал брат Билля на арабском языке, на котором он мог бегло говорить благодаря долгому пребыванию в пустыне. – Мы хотели бы, чтобы нас купили купцы, которые отвели бы нас в Могадор, где наши друзья внесут за нас выкуп.

– Один раз я купил двух невольников, – отвечал один из арабов, – и с большими издержками отвел их в Могадор. Они мне сказали, что их консул купит их, я слишком поздно узнал, что в городе у них не было консула. Мне пришлось вести их обратно, и я потерял деньги, истраченные на путешествие.

– Это были англичане? – спросил Джим.

– Нет, испанцы.

– Я так и думал; англичан наверняка выкупили бы.

– Это еще неизвестно, – отвечал купец. – Английский консул не всегда бывает в Могадоре, и, кто знает, согласится ли он еще внести выкуп за своих соотечественников.

– Как бы там ни было, для нас это не имеет никакого значения, – сказал брат Билля. – у одного из молодых людей, находящихся здесь, есть дядя – богатый купец, живущий в Могадоре, и он заплатит выкуп не только за него, но и за всех его друзей; трое молодых людей – офицеры английского флота; отцы их богаты, они все великие шейхи в своей стране, и они служили, чтобы сделаться капитанами, когда их судно потерпело кораблекрушение. Дядя одного из них выкупит нас всех.

– У кого же из них богатый дядя? – спросил один из арабов.

Джим указал на Гарри Блаунта.

– Вот у этого, – проговорил он. – У его дяди много кораблей, которые приходят ежегодно в Свеору с богатым грузом.

– Но черный человек не англичанин? – спросил еще араб.

– Нет, но он говорит по-английски; он плавал на английских судах и будет куплен вместе с нами.

Затем арабы оставили наших моряков, обещая вернуться на другой день утром.

После их ухода Джим передал своим товарищам весь разговор с арабами, и они почувствовали, что у них в душе промелькнул проблеск надежды.

На другой день утром арабы пришли опять, и невольники, по их желанию, встали и вышли к ним для подробного осмотра.

Убедившись, что все невольники могут вынести путешествие, один из арабов сказал, обращаясь к Джиму:

– Мы купим вас, если вы докажете нам, что не обманываете нас, и если вы примете наши условия. Скажите племяннику английского купца, что мы требуем за каждого из вас выкуп в полтораста испанских долларов.

Джим сообщил об этом Гарри, который немедленно согласился на требуемую сумму. При этом Джим сделал оговорку, что за крумэна «дядя» едва ли согласится дать больше ста долларов.

Несколько минут арабы тихо говорили между собою, а затем один из них сказал:

– Хорошо. Мы согласны на сто долларов за негра, а теперь приготовьтесь к отъезду, завтра утром на рассвете мы отправляемся в путь.

Затем арабы ушли. После их ухода глубокая радость овладела невольниками: надежда на освобождение снова улыбалась им.

Брат Билля передал свой разговор с их новыми хозяевами.

– Я хорошо знаю характер арабов, – сказал он, – и нарочно не хотел принимать всех их условий, не поторговавшись немного; иначе они подумали бы, что мы обманываем их. К тому же, ввиду того, что крумэн не английский подданный, в получении выкупа за него могут встретиться большие затруднения и поэтому следовало во всяком случае условиться о возможно меньшей цене.

Перед вечером им принесли добавочную порцию пищи; по ее изобилию они заключили, что она была приготовлена за счет их новых хозяев, что предвещало им лучшее будущее.

Они легли спать и в первый раз со времени кораблекрушения провели ночь превосходно.

Глава 18. НОВЫЕ МУЧЕНИЯ

На следующий день утром арабы привели трех ослов, на которых во время путешествия по очереди могли садиться белые невольники. В качестве племянника богатого купца Гарри Блаунт пользовался наибольшею благосклонностью своих новых хозяев: в его личное распоряжение дали особого верблюда.

Гарри всеми силами старался отклонить такое ничем не заслуженное преимущество. Арабы не обратили внимания на его возражения, а несколько слов Джима заставили его скоро умолкнуть.

– Они рассчитывают, что вместе с вами выкупит и нас ваш богатый родственник; вы ни в коем случае не должны поэтому отказываться от верблюда, иначе это может возбудить у них подозрения, и тогда пропало все наше дело. Кроме того, разве вы забыли, что в случае неудачи на вас ляжет вся ответственность и вы должны будете жизнью заплатить за обман, если на наше несчастье в Могадоре никто не согласится внести за нас выкуп. Принимайте же смело теперь награду за тот риск, которым грозит вам это путешествие. Ведь вы слышали: они обещали отрубить вам голову, если то, что мы им наговорили, окажется обманом.

Сделав около двенадцати миль по плодородной равнине, арабские купцы подошли к водоему, вокруг которого они расположились лагерем на ночлег. Водоем был сделан из камня и притом таким образом, что в нем собиралась вся вода, текущая в него тонкой струйкою.

На другой день купцы остановились возле колодца, вокруг которого уже стоял лагерем пришедший еще раньше большой арабский караван. Стада паслись на равнине. Белые невольники могли на свободе изучать нравы этого кочевого народа и между прочим в первый раз увидели тут приготовление масла по арабскому способу.

Козий мех, наполненный смешанным ослиным, верблюжьим, овечьим и козьим молоком, подвешивается при входе в палатку, затем его мерно раскачивают до тех пор, пока не собьется масло, которое женщины и вытаскивают своими черными пальцами.

Арабы с тщеславной гордостью говорят, что именно им первым принадлежит открытие способа делать масло.

Заслуга, надо сказать правду, не особенно значительная, потому что необходимость наливать молоко в козьи меха и раскачивание их во время переезда на спине верблюдов должны были сами по себе внушить им мысль о возможности получить масло именно таким способом.

На этой стоянке невольникам раздали несколько ячменных лепешек и немного масла. Оно показалось им восхитительным, несмотря на его не совсем опрятный способ приготовления.

Вечером три купца и еще несколько арабов уселись в кружок. Подали большую трубку, и каждый, сильно затянувшись, передавал ее своему соседу.

Они очень оживленно разговаривали между собой, причем часто произносилось слово «Свеора», то есть Могадор.

– Разговор идет о нас, – сказал Джим. – Нужно узнать, о чем именно они толкуют. Боюсь, как бы не случилось чего-нибудь ужасного.

– Крумэн, – сказал он, обращаясь к африканцу, – они не знают, что ты говоришь на их языке. Ложись поближе к ним и притворись спящим и не пропускай ни одного слова. Если пойду я, они меня прогонят.

Крумэн сделал вид, что ищет, где бы поудобнее улечься на ночь, и растянулся вблизи арабов.

– Меня так часто обманывала надежда получить свободу, – сказал Джим, – что я каждую минуту боюсь, что какое-нибудь непредвиденное обстоятельство расстроит все дело. Эти люди говорят о Могадоре, и мне не нравятся их взгляды. Смотрите-ка! Что это они хотят делать? Мне кажется, что эти арабы делают предложения нашим хозяевам на наш счет. Да ниспошлет на них проклятие их пророк, если это так!

Разговор арабов затянулся до позднего вечера. Белые невольники с понятным нетерпением ожидали возвращения крумэна.

Наконец он пришел, и все окружили его, чтобы узнать, о чем говорили между собой арабы.

– Я все понял, отлично понял, но, к сожалению, не узнал ничего хорошего, – сказал крумэн.

– В чем дело?

– Двух из вас продадут завтра утром!

– А кого именно?

– Не знаю.

Затем крумэн сказал, что один из вновь прибывших арабов был скотоводом, владеющим большими стадами, и недавно вернулся из Свеоры. Он уверял купцов, что они не получат большого выкупа за своих невольников в этом городе и не покроют издержек, которые им придется нести во время такого далекого путешествия. Затем он еще прибавил, что никогда христианский консул или иностранный купец в Могадоре не согласится уплатить большого выкупа, а если и уплатит, то только за двоих или троих невольников, а отнюдь не за шестерых. Кроме того, консулы в этих случаях оплачивают только расходы по путешествию и платят одинаково, как за знатного человека, так и за последнего бедняка.

После долгих переговоров купцы решились продать владельцу стад двух своих невольников; последний должен был выбрать, кого именно он желает купить завтра утром.

– Я и сам заметил, что они что-то затевают, – сказал Джим, – но мы не должны соглашаться добровольно на разлуку, хотя бы за это нам грозила смерть или вечное рабство. Надо будет постараться, чтобы наши хозяева отвезли всех нас в Могадор; конечно, за это нам придется вытерпеть немало мучений, но будем тверды и тогда все перенесем. Помните, сила воли уже спасла нас однажды.

Все обещали повиноваться Джиму и спустя несколько минут заснули глубоким сном, растянувшись один возле другого.

На другой день во время завтрака к белым невольникам подошел продавец скота.

– Кто из них говорит по-арабски? – спросил он у купцов. Купцы указали на Джима, и араб немедленно выбрал его в числе двух невольников, назначенных на продажу.

– Скажи им, брат, чтобы они купили вместе с тобой и меня, – проговорил Билль. – Мы должны плыть вместе, хотя мне очень жаль расставаться с молодыми джентльменами.

– Мы сделаем все возможное, чтобы воспротивиться этому, – отвечал Джим, – только нам придется много выстрадать. Покажем себя настоящими мужчинами, – это наше единственное спасение.

Затем скотовод выбрал Теренса.

Купцы уже заканчивали торг, когда с ними заговорил Джим.

Он стал их уверять, что он и его спутники решились лучше умереть, чем расстаться; что ни один из них не согласится ни на какую работу, пока они будут в неволе: все они хотят идти в Свеору.

Арабы только улыбнулись на эти слова и продолжали толковать о цене.

Джим попробовал тогда затронуть их жадность и сказал купцу, что дядя даст ему гораздо большую цену, чем скотовод.

Но все было напрасно: его и Теренса отвели к их новым хозяевам.

Остальным четверым невольникам купцы приказали следовать за собою.

Гарри Блаунт, Колин и Билль в ответ на это спокойно уселись на песке.

Арабы во второй раз повторили то же самое приказание и на этот раз угрожающим тоном.

– Повинуйтесь, – сказал Джим. – Мистер Теренс и я – мы скоро последуем за вами. Они не удержат меня здесь живым!

Колин и Билль сели на ослов, а Гарри вскарабкался на верблюда. Арабские купцы казались удовлетворенными повиновением своих невольников.

Джим и Теренс хотели последовать их примеру, но их новые хозяева приготовились к этому, и по одному их слову несколько арабов бросились на пленников и крепко связали.

Гарри, Колин и Билль бросили поводья, сошли с ослов и снова уселись на траву, выказывая намерение остаться со своими спутниками.

Оставался только один выход из этого затруднительного положения: разлучить невольников силою, – четверых, принадлежащих арабским купцам, увезти с собою, а двух остальных оставить тем, которые не согласились на их продажу.

Всем присутствующим предложено было принять участие в этом деле. Гарри схватили и силою посадили на спину верблюда, к которому крепко привязали веревками.

Точно также поступили с Колином, Биллем и крумэном. Их силой посадили на ослов и связали им ноги под брюхом животных.

Затем купцы за небольшую сумму заручились помощью нескольких арабов, чтобы присматривали за невольниками в течение первых двух дней, – пока доберутся до марокканской границы.

При отъезде один из купцов сказал Джиму:

– Скажите молодому человеку, племяннику богатого английского купца, что мы отправляемся в Свеору в уверенности, что он говорил правду, и поэтому мы теперь уводим его туда силой, а если только он обманул нас, ему за это придется поплатиться жизнью.

– Он не обманул вас, – сказал Джим. – Отведите его – и вы непременно получите богатый выкуп.

– Так почему же не идут они добровольно?

– Потому что не хотят расстаться со своими друзьями.

– Неблагодарные собаки! Они должны бы благодарить судьбу, которая так счастливо свела их с нами. Может быть, они считают нас жалкими рабами и хотят заставить нас подчиниться их воле?

В это время двое других купцов вывели на дорогу своих верблюдов и минуту спустя Гарри Блаунт и Колин расстались со своим товарищем Теренсом, не имея надежды когда-нибудь увидеть его снова.

Глава 19. ХАДЖИ

Целый час Гарри, Колин и Билль ехали привязанные веревками к своим скакунам. Этот способ передвижения показался им таким неприятным, что они попросили крумэна сказать арабам, что они беспрекословно последуют за ними, если их развяжут. До этого времени африканец никогда не говорил с арабами.

Узнав, что крумэн говорит по-арабски и до сих пор скрывал это, арабы страшно разозлились и жестоко избили его, наградив предварительно целым градом ругательств; затем они развязали невольников и поставили их во главе каравана. Двое людей, нанятые для присмотра за невольниками, следовали за ними по пятам.

Поздно ночью путешественники подошли к высокой стене, окружавшей небольшой городок.

Пропустив вперед невольников, арабские купцы вошли последними, и, сделав нужные распоряжения о размещении невольников на ночь и приказав дать им поесть, сами отправились к шейху, который пригласил их отдохнуть после утомительного перехода.

Невольникам подан был сытный ужин, состоявший, впрочем, из одних только ячменных лепешек и молока; затем их отвели в большой хлев, где они провели часть ночи, все время сражаясь с насекомыми.

Никогда еще ни одному из них не приходилось проводить ночь в помещении, где была бы такая масса насекомых, обладавших к тому же самым ненасытным аппетитом.

Кончилось, однако, это тем, что они все-таки заснули, устав телом и душою, и на другой день проснулись уже тогда, когда арабы принесли им завтрак.

Солнце в это время уже высоко стояло на небе. Странно, почему до сих пор не делалось никаких приготовлений к отъезду. Бедным невольникам начинало казаться, что их ожидает какая-нибудь новая неудача. Часы шли за часами, а арабы и не думали показываться.

Волнуясь, обсуждали они, что бы это могло значить. Ничем не объяснимая медлительность была тем более странна, что купцы обещали им как можно скорее отвести их в Могадор. Эта новая отсрочка сулила впереди новые препятствия, и они начали бояться, что их заветным мечтам грозит какая-то страшная опасность.

Только к вечеру арабы дали им возможность разрешить загадку.

Они сказали крумэну, что Гарри надул их; шейх, гостеприимством которого они пользовались, отлично знал Свеору и всех живущих в ней иностранцев и клятвенно уверял, что у Гарри там не было и не могло быть никакого дяди.

– Мы вас не убьем, – сказал один из арабов Гарри, – потому что не хотим сами себе причинять убыток. Вместо этого мы отведем вас опять в пустыню и там продадим кому придется.

Кроме того, купцы узнали, что невольники, приведенные из пустыни в государство Марокко, могли отдать себя под покровительство местного правительства, что и случалось нередко; тогда их отпускали на волю, не заплатив выкупа, а арабы, которые брали на себя труд приводить невольников, должны были возвращаться назад, не получив даже благодарности за свои труды.

Один из купцов, по имени Бо-Музем, по-видимому, больше остальных своих товарищей был расположен благосклонно выслушать Гарри, но ему помешали другие. Благодаря этому все уверения молодого англичанина о бегстве своих родственников, о своей ценности и ценности своих товарищей, как флотских офицеров, не имели никакого успеха.

Наконец арабы удалились, оставив Гарри и Колина в глубоком отчаянии. Билль и крумэн тоже, по-видимому, потеряли всякую надежду на успех и теперь молча сидели, убитые горем. Перспектива вернуться в пустыню отняла у них способность мыслить и чувствовать. Старый моряк, всегда энергично выражавший свои чувства, точно лишился дара речи и не произносил обычных для него в такие минуты проклятий.

Вечером, на другой день после прибытия каравана в деревню, двое путешественников довольно поздно постучались в ворота, прося гостеприимства на ночь.

Как только один из них назвал свое имя, его тотчас приняли с большим почетом.

Купцы далеко за полночь просидели вместе с новоприбывшими в палатке местного шейха. Но это, впрочем, не помешало им подняться на другой день на рассвете, чтобы заняться приготовлением к отъезду.

Всем невольникам дали позавтракать, приказав торопиться, чтобы помочь навьючить верблюдов.

Мичманы теперь окончательно узнали, что возвращаются в Сахару, где будут проданы первому встречному.

– Как же нам теперь быть? – спросил Колин у своих спутников. – Что, по-вашему, лучше: смерть или рабство?

Никто не отвечал. Глубокое отчаяние овладело всеми.

Купцам пришлось самим делать все приготовления к отъезду и вьючить верблюдов. В ту минуту, когда они хотели употребить жестокие меры, чтобы заставить невольников подняться идти с караваном, им пришли сказать, что Эль-Хаджи ^{note 3} хочет говорить с христианами.

Через несколько минут к мичманам подошел один из прибывших накануне странников.

Это был древний старец, почтенного вида, с длинной седой бородой, ниспадавшей на грудь.

Он только что совершил путешествие в Мекку на поклонение святыне магометан и с титулом «хаджи» приобрел право на уважение и гостеприимство каждого истинного мусульманина.

При посредничестве крумэна, исполнявшего обязанности переводчика, Эль-Хаджи задал несколько вопросов невольникам и, казалось, был очень тронут их ответами.

Он узнал от них название корабля, потерпевшего крушение, сколько времени они находятся в неволе и какие им пришлось перенести с тех пор страдания.

Гарри сказал ему, что у него и у Колина есть отец и мать, братья и сестры, которые теперь наверное оплакивают их как мертвых, что он и его спутники уверены, что их выкупят, если только их отведут в Могадор. Затем он прибавил, что теперешние их хозяева дали им слово отвести их в Могадор, но отказываются исполнить свое обещание из боязни не получить вознаграждения за свои труды.

– Я сделаю все, что только могу, чтобы помочь вам, – отвечал Эль-Хаджи, когда крумэн передал ему слова Гарри. – Я обязан это сделать, чтобы уплатить долг благодарности одному из ваших соотечественников, и я заплачу этот долг, если только это в моей власти. Я заболел в Каире и умирал от голода; один английский морской офицер подал мне золотую монету. Эти деньги спасли мне жизнь, и я мог продолжать свое путешествие и снова увидеть родственников и друзей. Мы все – дети единого Бога и наш долг – помогать друг другу. Я поговорю с вашими хозяевами.

Затем старый пилигрим обернулся к стоявшим невдалеке арабам.

– Друзья мои, – сказал он им , – вы дали обещание этим невольникам-христианам отвести их в Свеору, где друзья могли бы их выкупить. Разве вы не боитесь Бога, отказываясь исполнить свое обещание?

– Мы думаем, что они нас обманули, – ответил один из купцов. – Мы боимся вести их в Марокко, где они могут уйти от нас без выкупа. Мы – люди бедные и уже много потратили на этих невольников. Их потеря нас разорит окончательно.

– Вам нечего бояться подобного, – отвечал старый Хаджи, – они принадлежат к нации, которая не оставляет в рабстве своих соотечественников. Ни один английский купец не откажется выкупить их. А если бы и нашелся такой человек, он бы потом не осмелился вернуться в свою страну. В ваших же интересах, по-моему, отвести их в Свеору.

– А что если по прибытии туда они пожалуются на нас губернатору? Тогда нас сейчас же вышлют из города и не дадут ничего. Это часто случалось. Здешний шейх знает купца, с которым поступили таким же образом. Он потерял все, а губернатор взял выкуп и положил его в свой карман.

Эль-Хаджи не знал, что и ответить на это, но, подумав, сумел найти выход из затруднительного положения.

– Не отводите их в Марокко, – сказал он, – пока вам не уплатят выкупа. Двое из вас могут остаться здесь с ними, а третий отправится в Свеору с письмом от этого молодого человека к его друзьям. У вас ведь до сих пор нет никаких доказательств, что он хочет вас обмануть, и поэтому вы ничем не можете объяснить, почему отказываетесь исполнить свое обещание. Отвезите письмо в Свеору; если вы не получите денег, тогда будете иметь право не вести туда невольников и можете делать с ними, что захотите. Так вы будете правы, и никому не удастся вас обмануть.

Бо-Музем, самый молодой из купцов, первый одобрил предложение пилигрима и стал энергично поддерживать его.

– Нужен только один день, – сказал он, – чтобы достигнуть Агадэца, пограничного города государства Марокко, а оттуда до Свеоры не больше трех дней езды.

Двое остальных купцов совещались несколько минут и затем объявили, что готовы последовать совету мудрого Эль-Хаджи. Бо-Музем отвезет в Свеору письмо от Гарри к его дяде.

– Скажите молодому человеку, – сказал один из купцов переводчику, – скажите ему от меня, что если там не заплатят выкупа, он непременно умрет по возвращении Бо-Музема.

Крумэн перевел эти слова, но Гарри не задумываясь принял условие.

Гарри принесли кусок грязной бумаги, заржавленное перо и немного чернил. В то время, как он писал, Бо-Музем приготовился к отъезду. Зная, что единственная надежда на спасение состояла в том, чтобы сообщить об их положении какому-нибудь соотечественнику, живущему в Могадоре, Гарри взял перо и написал следующие строки:

«Сэр!

Два мичмана с английского военного корабля, потерпевшего крушение несколько недель тому назад у мыса Бланке, и еще двое матросов в настоящее время находятся в неволе в небольшой деревушке на расстоянии одного дня пути от Агадэца. Податель этой записки – один из наших хозяев. Цель его путешествия в Могадор – узнать, будет ли заплачен за нас выкуп. Если он не найдет лица, которое согласилось бы заплатить за нас, пишущий это письмо будет убит по возвращении посланного. Если вы не можете или не хотите заплатить суммы, назначенной за наше освобождение (сто пятьдесят долларов за каждого), то будьте добры указать подателю письма кого-нибудь из европейцев, который согласится дать эту сумму.

Еще один мичман и матрос с того же корабля также находятся в рабстве на расстоянии двух дней пути к югу от этой деревушки.

Податель этого письма Бо-Музем выкупит также и их, если он будет уверен, что получит выкуп и за них.

Гарри Блаунт»

Молодой англичанин адресовал это письмо: «Английскому купцу в Могадоре».

Бо-Музем был готов. Перед отъездом он велел сказать Гарри, что если его путешествие в Свеору будет неудачно, то только смерть молодого собаки-христианина в состоянии будет вознаградить его за это.

Затем он сел на верблюда и уехал, обещав вернуться не позже, чем через неделю.

Глава 20. ПУТЕШЕСТВИЕ БО-МУЗЕМА

Бо-Музем, несмотря на свою профессию полукупца-полуразбойника, был человек относительно честный и теперь хотя и ехал в Могадор, но в душе почти не верил трогательной истории про богатого родственника, рассказанной моло-дым англичанином. Сам он вполне разделял мнение, высказанное шейхом. Но после разговора с престарелым Эль-Хаджи он считал необходимым совершить это путешествие, чтобы сдержать данное обещание. Они дали слово белым собакам-христианам и, прежде чем отказаться вести их в Могадор, они должны убедиться, что за них действительно не дадут никакого выкупа.

Он спешил как только мог и, перебравшись через Атласские горы, вечером на третий день уже подъезжал к небольшому городку, также окруженному стенами, всего в трех часах пути от знаменитого морского порта Могадора.

На ночь он решил остановиться в этом городке, чтобы на рассвете снова пуститься в путь.

Зайдя в город, Бо-Музем прежде всего наткнулся на своего знакомого.

Это был тот самый скотовод, которому он несколько дней тому назад продал Теренса и Джима.

– А! Друг мой, ты разорил меня, – сказал скотовод, подойдя к Бо-Музему. – Я лишился этих двух бездельников-христиан, которых ты продал мне; я теперь несчастный человек!

Бо-Музем просил его объяснить, что произошло.

– После твоего отъезда, – начал скотовод, – я пытался заставить немного поработать этих неверных собак, но они и слышать не хотели о работе, говоря, что готовы лучше умереть, чем согласятся приняться за работу. Я – бедный человек и не мог кормить их, если они не будут работать. Не мог я также, к несчастью, доставить себе удовольствие убить их, хотя, признаюсь тебе, мне этого очень хотелось. На другой день после твоего отъезда я получил известие из Свеоры, куда меня немедленно просили приехать по важным делам. Рассчитывая найти в этом городе какого-нибудь сумасшедшего христианина, который согласился бы что-нибудь сделать для своих соотечественников, я взял и их с собою. Они уверили меня, что если я отведу их к английскому консулу, он даст за них большой выкуп. Мы пришли в Могадор и отправились в дом консула; тогда собаки-христиане объявили мне, что они свободны и с презрением отвечали на мои приказания идти за мной. За все мои труды и расходы я не получил ни одного пиастра. Губернатор Свеоры и император Марокко состоят в дружеских отношениях с правительством неверных и точно также с презрением относятся к бедным арабам пустыни. Для нас нет справедливости в Могадоре. Если вы поведете своих невольников в город, можете быть уверены, что они улизнут от вас.

– Я ни за что не поведу их туда, – отвечал Бо-Музем, – пока не буду уверен, что за них заплатят выкуп.

– Вы никогда не получите его в Свеоре. Их консул не даст ни одного доллара, и вместо того постарается освободить их так же, как и моих невольников.

– Но у меня есть письмо одного из невольников к его дяде, богатому купцу, живущему в Свеоре, который и даст деньги.

– Собака обманул вас. Здесь нет у него дяди. Если ты хочешь, я могу тебе доказать это. Как раз в этом городке теперь находится еврей из Могадора, который знает всех неверных купцов в городе, и, кроме того, он понимает их язык. Покажи ему это письмо.

Бо-Музем, горя нетерпением узнать истину, с благодарностью принял это предложение и в сопровождении скотовода направился к дому, где жил еврей.

Еврей взял письмо Гарри и на вопрос араба, желавшего знать, кому оно было адресовано, отвечал:

– Английскому купцу в Могадоре.

– Бисмиллях! – вскричал Бо-Музем. – Все английские купцы не могут быть дядями собаки-христианина, написавшего это письмо!

– Довольно, – сказал Бо-Музем, – я не пойду дальше, я сейчас же возвращусь назад; собака, насмеявшаяся над нами, будет предана смерти, а его двух товарищей мы продадим первому встречному.

На другой день рано утром Бо-Музем выехал из города по дороге к деревне, где его возвращения ожидали с нетерпением. Скотовод отправился тоже вместе с ним, так как по делам ему будто бы было нужно ехать в ту же сторону.

– Я хочу, – сказал последний, когда они уже выехали из города, – купить первых попавшихся невольников-христиан.

– Бисмиллях! Зачем? – удивленно спросил Бо-Музем. – Ты же сам говорил мне, что совсем разорился, лишившись денег, заплаченных за тех двух невольников?

– Да, – отвечал скотовод, – и именно поэтому я и хочу купить неверных, чтобы иметь возможность выместить на них свою неудачу. Невольники, которых я теперь куплю, умрут от работы и голода. Но я им покажу теперь!

– Ну, в таком случае и я не прочь помочь тебе, – отвечал Бо-Музем. – У нас ведь еще останется двое товарищей молодого собаки-христианина, которого я поклялся убить. За исключением его, мы с удовольствием продадим тебе остальных.

Скотовод предложил десять долларов и четыре верблюда за каждого невольника, на что и согласился его товарищ.

Бо-Музем дал себя провести. История бегства обоих невольников, Теренса и Джима, была целиком вымышлена.

Глава 21. РАИС-МУРАД

Прошло шесть дней, в продолжение которых с белыми обходились сравнительно недурно. По крайней мере, они не страдали от голода и жажды.

Под конец этого времени их хозяева посетили их в сопровождении какого-то мавра.

Мавр приказал им встать и поочередно внимательно осмотрел их, как купец, не желающий покупать товар за глаза.

На мавре надет был богатый кафтан, вышитый на груди и на рукавах и подпоясанный вокруг талии роскошным поясом. Широкие сафьяновые сапоги и красный шелковый тюрбан дополняли его костюм.

Судя по тому, с каким почтением относились к нему купцы, мавр, должно быть, представлял собою знатную особу. Вместе с ним прибыла многочисленная свита верхами на великолепных арабских скакунах.

Осмотрев невольников, мавр ушел, а немного погодя арабы вернулись и объявили невольникам, что они перешли в собственность этого знатного чужестранца.

Надежда на освобождение, которую питали в продолжение нескольких дней несчастные молодые люди, разлеталась, как дым, при этом известии.

– Пойдем к нашим хозяевам, арабским купцам, – вскричал Гарри, – скажем им, чтобы они не продавали нас! Идите все! За мной!

Молодой англичанин опрометью выскочил из хлева в сопровождении своих товарищей. Все они направились к жилищу шейха.

– Зачем вы продали нас? – начали они говорить, когда отыскали купцов. – Разве вы забыли свои обещания? Зачем же в таком случае один из ваших отправился получать за нас выкуп?

– Что же из этого? – отвечали арабы. – Если даже Бо-Музем и найдет в Могадоре человека, который согласился бы внести за вас выкуп, какую цену должен он будет получить с этого человека?

– Сто долларов за меня, – отвечал крумэн, – и по сто пятьдесят долларов за каждого из моих товарищей.

– Верно. Значит для того, чтобы получить эти деньги, мы должны отвести вас в Свеору и еще тратиться дорогой?

– Да.

– Хорошо. Раис-Мурад, богатый мавр, заплатил нам за каждого из вас по сто пятьдесят долларов. Уж не считаете ли вы нас круглыми дураками, чтобы за ту же цену вести вас в Могадор? А там еще может случиться, что мы ничего и не получим. К тому же теперь поздно: мы покончили дело с Раис-Мурадом; отныне вы принадлежите ему.

Получив такой ответ, мичманы увидели, что их судьба находится в руках мавра. Они попросили крумэна попытаться разузнать, куда собирается вести их новый хозяин.

Но как раз в эту минуту им было приказано возвратиться в хлев и поскорей заканчивать свой обед. Билль объявил, что у него пропал аппетит, и он не в силах проглотить куска.

– Не горюй, старик Билль, – сказал Гарри, – надежда еще не потеряна!

– А по-моему теперь все пропало! – заметил Колин. – Если мы постоянно будем менять хозяев, то, в конце концов, попадем на такого человека, который поведет нас в Могадор.

– Так вот в чем твоя надежда на избавление из плена! – проговорил Колин разочарованно.

– Вспомните моего бедного брата, – вмешался в разговор старый моряк, – он переменил, по крайней мере, целый десяток хозяев, и все же до сих пор он еще не вырвался на свободу, да, по всей вероятности, никогда и не вырвется.

– Что же, будем мы повиноваться нашему новому хозяину? – спросил Колин.

– Да, – отвечал Гарри, – моя спина еще не зажила от побоев. Прежде чем подвергаться новым побоям, надо удостовериться, принесет ли это упорство какую-нибудь пользу.

Раис-Мурад, желая поскорее окончить путешествие, купил четырех лошадей для невольников. Пока седлали лошадей, невольники старались разузнать, по какой дороге собирается ехать мавр, но вместо ответа на этот вопрос они услышали следующее:

– Это знает один Бог. Ему угодно, чтобы люди слепо повиновались Ему. Как же мы можем сказать вам заранее, куда мы придем?

В этот момент, когда мавр и его отряд собирались уезжать, Бо-Музем в сопровождении скотовода въезжал в ворота деревушки.

Глава 22. ВОЗВРАЩЕНИЕ БО-МУЗЕМА

Завидя Бо-Музема, белые невольники бросились к нему навстречу.

– Спроси его, – вскричал Гарри, обращаясь к крумэну, – дадут ли за нас выкуп, будем ли мы, наконец, свободны!

– Сюда! Сюда! – прервал Билль, хватая африканца за руку и указывая на скотовода. – Узнай у этого человека, где мой брат Джим и мистер Теренс.

Крумэну не удалось исполнить просьбы ни того, ни другого, потому что, завидя мичмана, Бо-Музем в ту же минуту дал волю своему гневу.

– Собаки! Обманщики! – завопил он. – Пусть соберутся женщины и дети, и пусть все будут свидетелями, как я отомщу собаке-христианину, который осмелился обмануть Бо-Музема!

Но в это мгновение в разговор вмешались двое оставшихся арабов, которые, громко крича, объясняли Бо-Музему, что белые невольники уже не принадлежат им. Если бы Гарри Блаунт не попал в число невольников, проданных мавру, Бо-Музем ничего бы не имел против этой выгодной сделки, но, видя, что намеченная жертва ускользает от него, он пришел в бешенство. С проклятиями объявил он, что товарищи его не имели права продавать невольников во время его отсутствия, потому что эти собаки одинаково принадлежат как ему, так и другим.

В это время подъехал Мурад, который тоже вмешался в разговор, отдав предварительно приказание своим слугам окружить белых и немедленно отправляться в путь.

Последние были уже на лошадях и по приказанию своего хозяина стали выезжать из деревни, не обращая внимания на раздраженного Бо-Музема. Только один человек симпатизировал последнему: это был хитрый скотовод, с которым он дорогой заключил соглашение относительно продажи невольников.

Как лицо заинтересованное, он вмешался в спор и, подойдя к мавру, сказал, что невольники куплены им еще вчера; он горько жаловался, что раз уже потерпел убыток и теперь его опять обманывают, и грозил привести, если понадобится, хоть двести человек, чтобы отстоять свои права.

Но Мурад не обращал никакого внимания на его требования и, хотя на дворе была уже ночь, приказал своему отряду ехать по дороге в Агадэц.

Повернувшись, он увидел скотовода, галопом направлявшегося в противоположную сторону.

– Мне хотелось узнать у этого человека, что сталось с Джимом и Теренсом, – сказал Колин, – но теперь слишком поздно.

– Да, слишком поздно, – повторил за ним Гарри. – Какое несчастье, что он не купил и нас: мы были бы, по крайней мере, все вместе.

– А я об этом ни капельки не горюю, – отвечал Колин. – Несколько минут тому назад мы были в отчаянии, что нас уступили мавру, а теперь он спас жизнь Гарри.

– Билль, о чем ты мечтаешь, старина? – спросил молодой шотландец у моряка.

– Ни о чем; я не хочу и не буду ни мечтать, ни думать.

– Мы едем по дороге в Свеору, – сказал крумэн, повернувшись в это время к белым.

– Неужели это правда? – вскричал Гарри. – Значит, несмотря ни на что, мы все-таки едем в Могадор?

– Э! Теперь и это меня не радует! – грустным тоном проговорил Колин. – Разве не при вас говорил Бо-Музем, что не нашел там охотника внести за нас выкуп?

– Он не был в Могадоре, – вмешался крумэн, – он не мог в такой короткий срок съездить туда и обратно.

– Я думаю, что африканец прав, – заметил Гарри, – я хорошо помню, как говорили арабы, что для того, чтобы добраться только туда, нужно ехать четыре дня, а он успел даже вернуться назад всего на шестой день.

Дальнейшему разговору невольников помешали мавры, которые каждую секунду приказывали им подгонять лошадей.

Настала очень темная ночь. Билль, по его словам, был не в состоянии управлять сухопутной шлюпкой; он и так с большим трудом сидел на лошади. К полуночи он слез с лошади и отказался ехать дальше, объявив, что он не желает сломать себе шею, что непременно случится, если он сядет на «шлюпку».

Эти слова передали Раис-Мураду, который сперва страшно рассердился, но потом быстро успокоился, узнав, что один из невольников говорит по-арабски.

– Ты и твои товарищи хотите получить свободу? – спросил он сам у крумэна.

– В этом заключается вся наша надежда.

– Ну, так скажи этому человеку, что свобода не здесь, а со мною; пусть он немедленно следует за отрядом.

Крумэн перевел эти слова Биллю.

– Я не хочу слышать больше о свободе, – возразил последний, – я слишком много наслышался подобных обещаний и отлично знаю им цену.

Ни просьбы, ни угрозы не могли заставить моряка двинуться вперед.

Тогда Раис-Мурад отдал приказание остановиться, сказав, что остаток ночи они проведут на этом месте.

При первых проблесках наступающего дня снова тронулись в путь. Взошло солнце, и с вершины высокого холма, на расстоянии не более четырех лье, видны были белые стены города Санта-Круца, или Агадэца, как называют его арабы.

Кавалькада приближалась к плодородной равнине; там и сям виднелись небольшие деревушки, окруженные виноградниками и рощами финиковых пальм.

Путники остановились около одного из таких поселков и въехали в деревню.

Белые невольники, выбрав тенистое местечко под густою купой пальм, опустились на землю и почти в ту же минуту заснули глубоким сном.

Через три часа их разбудили и подали завтрак, состоявший на ячменных лепешек и меда.

К концу завтрака Раис-Мурад вступил в разговор с крумэном.

– Что говорит мавр? – спросил Гарри.

– Он говорит, что отведет нас в Свеору к английскому консулу, если мы обещаем хорошо вести себя.

– Отвечай ему, что мы согласны, и скажи, что ему заплатят хороший выкуп.

Мавр отвечал, что он желал бы иметь письменное обязательство пленников в подтверждение того, что ему заплатят известную сумму. Он требовал по двести долларов за каждого и, достав письменный прибор, сам написал на арабском языке расписку от имени белых невольников. Затем он приказал крумэну слово в слово перевести содержание расписки товарищам; последний повиновался и прочел следующее:

«Английскому консулу.

Мы – четыре невольника-христианина. Раис-Мурад купил нас у арабов. Мы обязуемся уплатить ему по двести долларов за каждого из нас, т. е. восемьсот долларов за нас четверых, если он отведет нас в Свеору.

Будьте добры заплатить немедленно».

Гарри и Колин подписались без размышления. Билль взял бумагу и торжественно приготовился начертать свое имя; его рука несколько минут раскачивалась из стороны в сторону и, когда ему удалось изобразить несколько иероглифов, которые, по его мнению, означали «Виллиам Мак-Ниль», он протянул расписку Гарри. Последний должен был на другой стороне написать по-английски принятое ими обязательство.

Спустя два часа все снова были уже на лошадях и рысью ехали по дороге в Санта-Круц.

Отъехав немного, они услышали за собой конский топот и, оглянувшись, увидели отряд человек в тридцать всадников, которые неслись за ними крупным галопом.

Раис-Мурад вспомнил об угрозе скотовода и приказал своим людям ехать быстрее.

Но плохие лошади, на которых сидели невольники, не могли взбираться галопом по склону горы, по которой они теперь ехали.

Отряд арабов с каждой минутой приближался к ним все ближе; между двумя отрядами было не более полумили.

Мавр, как мог, торопил своих спутников; им оставалось ехать до города еще около мили.

В тот момент, когда Раис-Мурад и его люди приближались к цели своего путешествия, их враги показались на вершине холма позади них. Пять минут спустя белые невольники слезали с лошадей и благодарили Бога за избавление от опасности.

Бо-Музем, скотовод и их друзья прибыли на четверть часа позднее и рысью проскакали мимо часовых. Казалось, они хотели разорвать Гарри, который возбуждал в них особенную злобу.

Но Раис-Мурад подозвал стражу и объявил Бо-Музему, что тот не имеет права нападать на него в стенах города; кроме того, он должен дать слово вести себя тихо. Арабы вспомнили, что они находятся в марокканском городе, и принуждены были уступить. Оба отряда были размещены в различных кварталах; стычка была немыслима в этих условиях.

Глава 23. «ПРЫЖОК ЕВРЕЯ»

На другой день утром Раис-Мурада и его невольников потребовали к губернатору города. Мавр беспрекословно повиновался этому приказанию и вслед за солдатом отправился в дом губернатора.

Бо-Музем и скотовод были уже там, и через некоторое время губернатор вошел в зал. Это был пожилой человек очень симпатичной наружности. Гарри и Колин безбоязненно ожидали теперь приговора, как будто были заранее уверены, что он будет и справедливым, и благоприятным для них.

Бо-Музем заговорил первый. Он объяснил, что в компании с двумя другими купцами купил стоящих здесь невольников и совсем не согласен на продажу всех их мавру, потому что вовсе не желал продавать одного из них, которого он считает своей собственностью. Что же касается двух остальных невольников, то они принадлежат, по его словам, Магомету, его другу, скотоводу, которому он их продал во время своей поездки в Свеору, с согласия своих товарищей.

Заявив свои требования, Бо-Музем умолк, и заговорил Магомет. Он сказал, что купил троих христианских невольников у своего друга Бо-Музема, заплатив ему по десять долларов и по четыре верблюда за каждого. Невольники эти силою уведены Раис-Мурадом, но он считает их своей собственностью.

Губернатор спросил мавра, на каком основании он удерживает у себя чужую собственность.

Раис-Мурад отвечал, что двое арабских купцов продали ему невольников, за которых он уплатил наличными деньгами по сто пятьдесят долларов за каждого.

Губернатор молча сидел несколько минут, а затем повернулся к Бо-Музему.

– Твои товарищи, – спросил он его, – предлагали тебе разделить деньги, полученные за невольников?

– Да, – отвечал купец, – но я не взял их.

– Ты и твои товарищи получили от человека, который заявляет права на троих невольников, двенадцать верблюдов и тридцать долларов?

После некоторого размышления Бо-Музем отвечал отрицательно.

– Невольники принадлежат Раис-Мураду, – объявил губернатор, – идите!

Все ушли; Магомет и Бо-Музем жаловались, что в Марокко нечего искать справедливости для бедных арабов.

Мавр отдал приказание собираться в дорогу и попросил купца проводить его за городские ворота. Последний согласился, но с условием, что возьмет Магомета с собою.

Странная улыбка появилась на губах Раис-Мурада, когда он соглашался на это предложение.

– Милый друг, – сказал он покровительственным тоном Бо-Музему, – тебя обманули. Если бы вы отвели, как обещали, этих невольников в Свеору, вы не только бы с излишком вернули свои расходы, но у вас остался бы еще и хороший барыш. К счастью, я встретил твоих товарищей и, благодаря им, обделал выгодное дельце. Тот, кого ты называешь своим другом, а именно Магомет, купил у вас двух других христиан и продал их английскому консулу, с которого получил за них двести пиастров. Для этой же цели он хотел купить и этих невольников. Он обманул тебя. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его, а Бо-Музем – простофиля.

Бо-Музем тотчас же понял всю справедливость этих слов. Он увидел теперь вероломство скотовода и бросился на него, размахивая саблей; последний ожидал нападения. Между ними завязался кровопролитный бой. Белые невольники равнодушно смотрели на них, не сочувствуя ни тому ни другому.

В борьбе мусульманин больше полагается на справедливость своего дела, чем на свою силу и ловкость, и когда он чувствует себя виноватым, то теряет значительную долю мужества.

Ввиду доказанной измены Бо-Музем сражался смело и был почти уверен в победе: он дрался, не сомневаясь в исходе борьбы.

Совсем иначе сражался скотовод, обуреваемый противоположным чувством; он отступал с каждой минутой. Наконец он упал мертвым к ногам своего противника.

– Честное слово, одним мошенником меньше! – сказал Билль. – Как жаль, что он не привел с собой сюда Джима и мистера Теренса!.. Что он с ними сделал?

– Спросим у мавра, – отвечал Гарри, – он должен это знать и, может быть, купит и их.

Крумэн, по просьбе Гарри, пошел было спросить об этом мавра, но Раис-Мурад решительным тоном приказал невольникам занять свои места, чтобы отправиться в путь.

Дав совет Бо-Музему остерегаться отряда, приведенного Магометом, мавр стал во главе каравана, и все тронулись по дороге в Могадор.

Дорога, по которой ехал Раис-Мурад, шла по холмистой местности. То приходилось проезжать по узкой долине по берегу моря, то взбираться по тропинке, выбитой в крутой горе. Тогда приходилось ехать поодиночке, и всадники должны были пустить в ход все свое искусство, чтобы вместе с лошадью не слететь в пропасть.

Во время короткой остановки для отдыха лошадей крумэн нашел огромного скорпиона под плоским камнем. Он вырыл яму в песке и бросил туда насекомое; затем он начал искать другого скорпиона, чтобы составить компанию пленнику. Он находил их почти под каждым камнем и, когда в яме собралось их около дюжины, принялся дразнить их палкой.

Скорпионы, выведенные из себя таким обращением, вступили в смертельную борьбу между собой, на которую мичманы смотрели с таким же холодным любопытством, как и на битву Бо-Музема и Магомета.

Борьба между врагами подобного рода начинается горячей стычкой, каждый старается схватить другого своими клешнями. Когда одному из них удается крепко схватить противника, последнему нет помилования, и он скоро издыхает от смертельных уколов своего врага.

Крумэн сам прикончил оставшегося в живых скорпиона.

Когда Гарри стал упрекать африканца за его бесполезную жестокость, последний отвечал, что каждый порядочный человек должен уничтожать скорпионов, как только представится случай.

После полудня караван достиг местности, называемой «Прыжок еврея». Это была узкая тропинка, поднимавшаяся по склону горы, основание которой омывается морем. В длину она была около мили, а в ширину от четырех до пяти футов. Направо возвышалась скалистая стена, а налево клокотало море.

Если случалось кому-нибудь срываться тут вниз, он погибал в волнах бушующего прибоя.

Ни кустика, ни деревца – ничего, за что бы мог ухватиться падающий человек.

Крумэн знал эту дорогу. Он сообщил своим товарищам, что никто не решается ездить по ней в дождливое время года и что вообще эту тропинку считают чрезвычайно опасной, но она сокращает путь на семь миль в горах и поэтому по ней часто ездят. Она называется «Прыжок еврея» потому что мавры, при встрече здесь с евреями, обыкновенно сбрасывали последних в море.

Прежде чем пуститься в этот опасный путь, Раис-Мурад заботливо убедился, что никто не едет навстречу с противоположной стороны. Он несколько раз крикнул громким голосом, спрашивая, нет ли кого впереди, и только тогда приказал своему отряду следовать за собою, дав совет невольникам полагаться больше на лошадей, чем на себя. Два мавра ехали в арьергарде для охраны.

Не успели они проделать и половины дороги, как лошадь Гарри Блаунта вдруг чего-то испугалась. Это было молодое животное, привыкшее к равнинам пустыни и совсем незнакомое с горными дорогами.

Лошадь вдруг остановилась.

При других условиях Гарри, конечно, постарался бы принудить лошадь к повиновению, но тут об этом нечего было и думать; оставалось только одно – слезть с лошади… Вдруг испуганное животное подалось назад.

Молодой англичанин очутился позади своих товарищей, а за ним ехал мавр. Этот последний, испугавшись за свою собственную безопасность, ударил упрямое животное, чтобы заставить его идти вперед.

В ту же минуту лошадь осела на задние ноги и, казалось, готова была свалиться вместе со своим всадником в бездну, хотя и старалась, видимо, сохранить равновесие. Тогда Гарри схватил лошадь за уши и, сделав отчаянное усилие, благополучно перескочил через ее голову.

Несчастная лошадь, предоставленная своей участи, сорвалась с утеса и ее тело с глухим шумом упало в воду.

Когда миновали этот опасный участок, спутники Гарри стали хвалить его за хладнокровие и ловкость.

Молодой человек молчал.

Его душа была слишком полна признательности к Богу, чтобы он мог выслушивать слова людей.

Глава 24. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На другой день Раис-Мурад вместе со своими спутниками благополучно подъезжал к Могадору, но так как было уже слишком поздно, то стража не впустила их в город.

Гарри, Колин и Билль не спали всю ночь; на этот раз они были почти уверены, что не позже следующего дня получат свободу.

Они поднялись с рассветом, сгорая от нетерпения узнать свою судьбу; но мавр, зная, что ничего не сделаешь раньше чем часа через три или четыре, не позволил им идти в город.

В страшной тревоге ожидали они наступления этого момента. Наконец Раис-Мурад позвал их и направился с ними к воротам, с которых они не сводили глаз с самого утра.

Пройдя несколько улиц, белые невольники увидели дом, над которым развевался флаг. При виде этого флага у них забилось сердце: то было знамя старой Англии!

Они подошли к жилищу консула. Раис-Мурад смело шел впереди, приказав им следовать за собою. Проходя по двору, они увидели двух человек, бежавших к ним навстречу: это были Теренс и Джим!

Вслед за тем европеец почтенной наружности подошел к Гарри и Колину, пожал им руки и сердечно поздравил с благополучным прибытием.

Присутствие Теренса и Джима в могадорском консульстве вскоре объяснилось. Скотовод, купив их, отвел их в Свеору. Консул тотчас же уплатил выкуп, назначенный Магометом, который пообещал выкупить остальных трех невольников и привести их в Могадор.

Раис-Мураду консул тоже без всяких проволочек выдал сумму, обещанную Гарри, Колином и Биллем; но он не считал себя вправе тратить деньги своего правительства на выкуп крумэна, который не был английским подданным.

Услышав эти слова, бедный негр впал в глубокое отчаяние.

Его товарищи по несчастью не могли остаться равнодушными к его горю; они обещали сделать все возможное, чтобы освободить товарища по неволе. У них у всех были богатые родители, и они надеялись найти какого-нибудь английского купца в Могадоре, который согласился бы дать им взаймы нужную сумму.

Они не ошиблись. На другой же день крумэн был выкуплен и освобожден.

Консул рассказал об этом случае нескольким иностранным купцам; тотчас же была открыта подписка, и нужная сумма была вручена Раис-Мураду.

Затем мичманов снабдили всем необходимым, и они ждали только английского корабля, чтобы вернуться на родину.

Спустя несколько дней высокие мачты корабля с развевающимся британским флагом бросили тень на воды Могадорской бухты.

Трое молодых людей встретили радушный прием в офицерской кают-компании, где в честь них был выпит не один тост, а Билль, его брат Джим и крумэн хорошо устроились на баке.

Все наши герои потом отличились на службе и заняли подобающее место в обществе. Но когда им удавалось сходиться вместе, они любили вспоминать то время, когда невольниками бродили по пустыням Сахары. 

Note1

Так называют ирландцев, а их родину – островом зеленого Эрина.

Note2

Арабское название Могадора.

Note3

Титул правоверного мусульманина, совершившего путешествие в Мекку.