Ужели и я, как и "русалка" Мария, ни рыба ни мясо, одно сплошное распутство, женщина, которую поэты и живописцы превратили в этакий вечный символ, - ужели и я ослепла от страсти?
      Не рассуждала, но влеклась любовью?..
      Пусть так, больше это не повторится.
      Потому что тогда я потеряла Робина.
      Пожертвовала любовью ради Англии - не Робинова невеста, но английская королева.
      Когда пришло время выбирать, я выбрала ее, не его.
      И мы оба знали: прошлого не воротишь.
      ***
      Дрожа, я уставилась на Хаттона:
      - Выкладывайте.
      Он запинался от страха:
      - Сообщили.., сообщили о заговоре.., что герцог собирает на севере армию.., что он объединился со всеми тамошними графами, тайными папистами, чтобы освободить королеву Шотландскую, посадить ее на ваш трон и жениться на ней!
      Я стиснула трясущиеся руки.
      - Послать за герцогом, пусть ответит за это!
      - Мадам, уже послали.
      Это сказал Сесил. Он стоял в окружении своих молодых помощников, бледный, как никогда, губы - серая черта.
      - Прежде чем выехать к вам из Лондона, я вашим именем приказал ему явиться. Он ответил, что не может приехать, потому что болен, приедет погодя.
      - Однако болезнь не помешала ему немедленно отправиться в Кеннингхолл, откуда он сможет взбунтовать весь Норфолк, - в Кеннигхолл, свою наследственную вотчину, где у него десять тысяч человек, шестьсот квадратных миль земли и откуда он получает больше годового дохода, чем Ваше Величество со всего Уэльса!
      Это произнес бледный от ярости стройный темноволосый юноша. Сесил утер лоб рукой.
      - Ваше Величество помнит Фрэнсиса Уолсингема, он был с вашим посольством во Франции, сейчас помогает мне в этом сложнейшем деле.
      Напряженное тело Уолсингема выражало досаду, узкое лицо пылало.
      - Ваши враги действуют, мадам, это дело рук королевы Шотландской! крикнул он. - Ее уличают ее собственные письма герцогу, они у нас, и подстрекательские слова, о которых доносят наши люди из числа ее слуг. "Я королева Англии, - похвалялась она, и хуже того:
      - Месяца не пройдет, как по всей этой стране снова будут служить мессу!"
      Тошнота скрутила желудок - если бы только выплюнуть эту отраву, застрявшую в горле...
      Мария! Источник всех измен! Я знала, что так и будет, я предвидела...
      О, вещая моя душа!
      - На кого по-прежнему можно полагаться?
      И кто против нас? - с усилием проговорила я.
      Сесил поклонился:
      - Граф Сассекс извещает, что его люди наготове, он ждет вашего приказа. Графы Дерби и Шрусбери держатся в сторонке; в совете они были заодно с герцогом, но воевать на его стороне не собираются. Но ваш граф Уэстерморленд, Дейкрс и граф Нортемберленд - все бежали в свои земли на севере и, по слухам, выступят, как только герцог подаст им знак. Лорды Арундел и Пембрук по-прежнему в Лондоне, под надзором...
      - Пембрук? И Арундел?
      Нортемберленд - да, ясно, почему против меня папист, один из Марииных новоиспеченных вельмож. Но Пембрук и Арундел? Честный вояка, служивший моему отцу и брату, возводивший на трон сестру Марию.., и бывший воздыхатель Арундел, который сейчас мог бы быть моим мужем?..
      ...мужем...
      Я не смела взглянуть налево, где тот, кто некогда звался Робином, стоял недвижнее статуи, безмолвнее вечности...
      Сесил кивнул:
      - Оба на той неделе замечены в близких отношениях с герцогом...
      Сердце остановилось.
      - Возьмите их под стражу. Потребуйте, чтобы Норфолк вернулся - во имя вассального долга! Хоть на носилках! Велите графу Сассексу вступить в Йорк и сколь возможно замирить край.
      Уолсингем подался вперед.
      - А королева Шотландская? - спросил он с нажимом. - Ее следует немедленно отправить на юг, где мятежникам до нее не добраться.
      В замке Ковентри есть гарнизон, там, в верном вам Уорвикшире, она будет под надежной охраной.
      Верный Уорвикшир - верный Уорвик, верный Кенилворт...
      Довольно.
      - Да! - крикнула я. - И сообщите графу Шрусбери, что он будет ее сторожить! Пусть явит свою верность долгу, докажет, какой королеве он служит!
      - А Вашему Величеству следует удалиться отсюда.
      Это Робин. Нет сил взглянуть на него. Голос мертвый, холодный, безличный, как у герольда или глашатая. Ни одна живая душа не поверит, что всего полчаса назад я жила, любила и стала женщиной в кольце этих рук.
      О, Робин...
      - В Виндзор, ваша милость.
      Я знала, почему он назвал Виндзор: Виндзор из всех ваших замков легче всего оборонять...
      - Я прикажу подать лошадей.
      Он с поклоном удалился. А за ним - мое сердце, моя жизнь.
      ***
      Говорят, бывает, что четвертуемый живет, даже вроде бы говорит, когда у него уже вырвали сердце. Так было и со мной. Омертвелая внутри, я по-прежнему жила. Загнанная в Виндзор, я сидела, недвижная и безгласная, на военном совете, где мои лорды силились сопоставить полученные сведения и свои опасения.
      - Герцог попал в сети к шотландской королеве, едва пересек границу, докладывал Сесил (при свечах его лицо казалось странной маской). - Когда он вел переговоры с лэрдами, один из ее присных позвал его на соколиную охоту, а там без обиняков предложил от ее имени ее руку и английский престол в придачу.
      - Ее руку? - изумился Ноллис. - Паписты поганые! Она же замужем за графом Босуэллом!
      Надо думать, она собралась отделаться от этого мужа, как отделалась от предыдущего! Она его поманила...
      - Показала ему царства мира и славу их, и он внял искусительнице и пал, - съязвил Уолсингем. - За этим предательством последовали все остальные...
      Предательством...
      Я не смела взглянуть туда, где сидел Робин - бледный, тихий, уставившись в стену. Я принуждала себя слушать, слушать и думать.
      Конечно, мы слышали о происках королевы.
      Где только она не искала себе мужа с самого своего возвращения из Франции - она пыталась подлепить даже дона Хуана Австрийского, который всегда воевал! - по этому поводу я как-то неудачно подшутила над Норфолком, посоветовала ему как вдовцу остерегаться той, которая завела себе привычку хоронить мужей...
      Он же видел ее "письма из шкатулки", собственноручные свидетельства ее любви к Босуэллу и соучастия в заговоре против мужа. Значит, этот трусливый предатель знал, что представляет собой Мария - распутная, преступная шлюха, тоскующая по французскому обычаю оголяться, словно публичная девка перед поркой!
      И он собрался на ней жениться!
      А я поверила его пылким заверениям, что он и думать об этом не станет!
      Дура!
      Дура!
      Дура!
      Что же теперь?
      Сассекс удерживает Йорк, но кому еще доверять?
      Я оглядела лица сидящих за столом, эти причудливые маски в мерцающем сумраке. Сесил и Уолсингем, Ноллис и мой двоюродный дед Говард, старый лорд Полет, Робин...
      Робин...
      Я взяла себя в руки.
      - Объявите рекрутский набор - пусть кузен Хансдон, лорд-адмирал Клинтон и лорд Уорвик соберут собственные войска - по меньшей мере десять тысяч человек - и пусть Сассекс введет принудительную вербовку по законам военного времени, наделите его соответствующими полномочиями.
      Они откланялись и удалились. Струхнувшая Парри, Кэри, Радклифф помогли мне раздеться и оставили меня. Радклифф легла в прихожей, напротив двери в мою спальню, а не в ногах моей кровати, как обычно, - я хотела побыть наедине. И наедине со свечой я вглядывалась в зеркало моей души, и там, среди теней, увидела то, что увидела.
      ***
      Не девственница - женщина, как другие.
      Но не мужняя жена, как другие, и нет у меня благоверного, чтобы предложил мне свою любовь, свою силу, свою поддержку и утешение, чтобы встал рядом в час испытания.
      И все же в душе - честная женщина, ибо, отдаваясь Робину, я убеждала себя, что должна стать - да и стала, как же иначе, - его женой.
      А вдруг - Боже, помоги мне - мать? Конечно, иные женщины вроде моей сестры Марии оставались бездетными в многолетнем, браке, зато другие, я знала, разок полежав с мужчиной, становились матерями.
      О, Господи, нет!
      Возможно ли такое?
      Безумие охватило меня. Я слышала трезвон по всей Европе. Самая лакомая новость с тех пор, как моя мать забеременела от моего отца! "Английская королева поиграла в одну игрушку и теперь брюхато от лорда Дадли..."
      И что, придется выйти за него замуж! А он, отвергнутый у самого алтаря, знающий, что я предпочла ему Англию, женится ли он на мне, носящей его дитя?
      И этого я хотела? На это рассчитывала?
      О, этак я еще умоюсь слезами!
      Думай! Думай! Когда у меня последний раз были месячные? Ладони вспотели, я вцепилась в край стола. Не на прошлой неделе, не на предыдущей, это точно - ни даже за неделю до этого, почти наверняка, - так что если у меня начнется в ближайшие дни, через неделю, в крайности через две - все в порядке.
      Если нет...
      Это будут самые долгие недели в моей жизни.
      Я уже чувствовала себя на год старше женщины, которая сегодня утром вставала, полная надежд. День прошел, всего день - поверишь ли, что столь малый срок разделяет меня тогдашнюю и теперешнюю?
      Я затыкала рот кулаком, кусала костяшки пальцев, чтобы не разреветься.
      А если я потеряю трон, окажусь во власти Марии, что тогда?
      А если мне грозит плаха, не обрадуюсь ли я, что могу, как пойманная воровка, которой грозит повешение, прикрываться брюхом", чтобы выиграть несколько месяцев жизни? <По закону казнь следовало отложить до разрешения от бремени.>.
      ***
      Однако какой жизни? Я бы не поверила, что можно так сильно страдать. Словно безрукая и безногая, я проходила сквозь лабиринт боли.
      После утраты Робина мне было почти безразлично, восторжествует ли Норфолк, восстанет ли север, утрачу ли я жизнь и с ней все остальное.
      Он наконец приехал, Норфолк, прискакал в Лондон, когда Сесил уже послал против него войско. Великий предатель явился с уверениями, что не замышлял ничего дурного, что послал к сообщникам-графам гонца отговаривать их от восстания...
      Я не пожелала его видеть, а то бы плюнула ему в лицо. Иуда! Предать меня ради кого - ради нее? Я бы его распяла! Но нет, я приказала поместить его в Тауэр, со всей пышностью и удобствами, положенными великому герцогу, кровному родичу коронованной особы.
      Наступил худой мир, и мне сделалось совсем невыносимо. Не могу сказать, что было хуже - видеть Робина или не видеть этой ледяной фигуры, скованной и мрачной. Двор словно погрузился в небытие, ни слова, ни движения. Сентябрь угасал, красные и золотые деревья сбрасывали листву, природа безмятежно раздевалась ко сну.
      Но страх и печаль не засыпали.
      - Герцога можно не бояться. Но что его шурин Уэстерморленд, что лорд Дейкрс? - донимала я Сесила.
      Он качал головой:
      - Ничего.
      День приходит, день проходит. Ничего.
      Наконец я не выдержала.
      - Пошлите к Сассексу, - взмолилась я, - пусть моим именем велит этим скрытым предателям ехать ко двору и доказать этим свою верность.
      Уолсингем хмыкнул:
      - Они решат, что Ваше Величество хочет отправить их прямиком в Тауэр и поместить рядом с герцогом, пока не сыщется помещения поуже и поглубже! Они не приедут.
      Сассекс тоже противился.
      "Вы толкнете их на то, чего сами боитесь, - на открытый мятеж, - писал он. - Зная, что Вашему Величеству ведома их измена, что их ожидает плаха, они рискнут всем!"
      Но я забыла осторожность.
      "Исполняйте приказ! - гневно отвечала я. - Лучше мы выгоним их из укрытий, чем позволим закоренеть в измене и накопить силы. Действуйте!"
      Итак, больше военных советов, больше свечей, меньше сна, больше слез. И вот передо мной гонец, он держит повисшую руку, вывихнутую в падении во время бешеной скачки.
      - Север восстал, предатели выступили в поход! Набат со всех колоколен зовет людей к оружию. Неверные графы привели войска к Кафедральному собору в Дареме и там служат мессу, английские Библии горят, и мятежники клянутся распятием совершить крестовый поход, как при вашем отце, восстановить старую веру и возвести на ваш трон королеву Шотландскую.
      Говорят, что сильным, жаром заглушают слабый и клином вышибают клин другой <Цитата из пьесы В. Шекспира "Два веронца", акт II, сцена 4.>.
      Знобящий ужас, страх, от которого волосы встают дыбом, страх за жизнь, за трон, худший из всего, что я вынесла во времена Марии, чуть-чуть заглушал боль о Робине - хоть иногда...
      Что огонь, что страсть - они одинаково хранят ростки неописуемых страданий.
      ***
      - Что это, сэр?
      Такая усталость...
      - Свечу, поближе, для Ее Величества.
      Такая усталость.., глаза слипаются над пергаментом.
      Сесил смело выдержал мой взгляд. Палец с несмываемым чернильным пятном от бесконечных воззваний, списков, приказов указывает на узорчатую вязь вверху большого свитка; "Распоряжение о казни..."
      - О казни королевы Шотландской?!
      Он кивнул:
      - Всего лишь предосторожность. Ваше Величество, на случай, если мятежники прорвутся в Ковентри - они должны знать, что главный козырь королева - им не достанется...
      Так-то вот сестра Мария смотрела на распоряжение о моей казни, когда проклятый епископ Гардинер и ее испанские советники требовали моей головы. Так-то Мария Шотландская схватилась бы за перо, окажись перед ней подобное распоряжение касательно моей особы...
      У меня вырвался вопль:
      - Уберите это с моих глаз, я не подпишу, прочь, прочь, прочь!
      Я не стала даже читать.
      Но тогда эта мысль впервые вошла в наше сознание, в нашу жизнь.
      ***
      Однако Сассекс продержался, а графы, двинувшиеся на юг с папистским сбродом и без плана кампании, дрогнули. Дерби и Шрусбери вопреки моим опасениям хранили верность, и единственную битву выдержали мой кузен Хансдон и его сын Джордж - Боже! Ужели этот мальчик дорос до сражений? против лорда Дейкрса, который улепетывал с поля боя, будто за ним дьявол гнался, и примкнул к своим дружкам по ту сторону границы, откуда большинство благополучно переправились в Нидерланды, Францию или Данию.
      Мы победили.
      Если можно сказать "победила" о женщине, которая потеряла все.
      И по-прежнему я не могла спать спокойно.
      Как написал в своей адской гордыне один из беглых предателей: "Это была только первая кровавая потасовка, и она не последняя".
      ***
      Поначалу казалось, что мы отрубили змее голову. Норфолк посылал письма, лебезил, унижался, вымаливая жизнь и обещая исправиться, и клялся вовсю, что не замышлял измены, которую я усмотрела в его надеждах жениться на королеве.
      - Его действия не подпадают под определение измены, мадам, - убеждал меня Сесил. - Он же под конец отстранился.
      - Что? Не измена? - взвилась я, однако пришлось мне уступить.
      Да и не хотелось его убивать - не было у меня отцовского вкуса к кровавым играм. Герцог крепко напуган, думала я - что лучше, чем ощущение топора возле шеи на плахе, призовет беглеца к исполнению долга! К Рождеству, когда другие изменники были казнены или бежали, мне надоело держать его взаперти. И в Новый год, когда, видит Бог, я молилась о новой жизни, я выпустила его из Тауэра под домашний арест в Чартерхаус, в его дворец, один из красивейших в Лондоне, так что сидеть там было не таким уж и наказанием.
      А когда февраль вскрыл наконец замерзшие реки и растопил заледенелые дороги, я вознаградила Сесила. Это была скромная домашняя церемония, но я возвысила его до уровня других моих верных пэров - теперь он стал лордом Берли.
      Да, мне вспомнилось тогда, как я сделала Робина графом Лестером. Но что значит одна боль среди множества других?
      Оттепель не растопила моего сердца. Мария, словно гнойник, отравляла ядом все вокруг, на ее злополучной родине еще кровоточили следы ее деяний. В том же месяце ее сводный брат и наш союзник Морей пал под градом пуль его убили соперники из другого клана, мечтавшие прибрать к рукам регентство. Хорошо хоть мой крестничек, шестилетний король Яков не пострадал в кровавой свалке за опеку над ним. Но вся Шотландия вновь поднялась. Приверженцы Марии увидели случай вернуть ее на престол, и дерзкие набеги марианцев, как они себя называли, превратились в постоянную угрозу. Чума на оба ваши дома - мне даже пришлось послать Сассекса на север, пройтись вдоль границы огнем и мечом, не разбирая, кто за кого.
      ***
      Pax nobisciis, Deus ultionem...
      Мир подай нам. Господи, яко Твое возмездие и Ты воздашь...
      Мир?
      Тщетная надежда, сам антихрист возмутился против нас. Там, в ватиканских клоаках, снова задергалась огромная Римская крыса, заурчало чудовищное брюхо, ягодицы натужились и, словно в моем детском кошмаре, испустили благоуханное подношение очередной Папской буллы.
      Бесподобная куча зловонного навоза!
      "...Елизавета, мнимая королева Англии, служительница зла, похитила корону у нашей истинной дщери Марии, чудовищно присвоила верховное главенство в Церкви, довела нашу землю верных до прискорбного запустения...
      ...посему мы объявляем ее еретичкой и отступницей и лишаем всех титулов, обличаем как блудницу и ввергаем во тьму, изгоняем и отлучаем от Церкви Божией.
      Сим же мы разрешаем ее подданных от всякого служения ей и запрещаем подчиняться ее законам. Те же, кто нарушит нашу волю и буллу, равно отлучаются и ввергаются в преисподнюю навеки".
      ***
      - Мадам, мы его взяли!
      Уолсингем победно ворвался в мои покои, размахивая папской листовкой.
      - Мы поймали католического изменника, когда тот прибивал это к двери собора Святого Павла, - он уже на дыбе!
      О, этот Фелтон, разделивший мою жизнь надвое!
      До сих пор я пыталась не лезть людям в душу и не считала огульно всех католиков предателями, своими врагами, врагами государства.
      А теперь...
      Он храбро встретил ужасную смерть предателя и, благодарение Богу, даже верноподданно: на эшафоте он поцеловал большой алмаз, все свое достояние; и завещал его мне. Этим он обездолил свою жену: я назначила ей пенсион, чтобы она не пошла на панель. Он уплатил свой долг.
      Но за ним длинной вереницей потянулись легионы добрых людей...
      О, подлый Папа, Святой Бздец, а не Отец, за чью гнусную вонь умирали добрые люди, лопоухий кретин с тиарой на голове, с дьявольским желанием везде наложить дерьма! Не видел, что ли, дурак, что эти опасные выпады лучший способ возбудить ненависть к его дщери Марии?
      - Предоставьте мне свободу, мадам, - настаивал Уолсингем, - дайте нам больше власти.
      Католики против нас, мы должны быть бдительней!
      Сейчас у него было то же лицо, что при нашей первой встрече, когда он привез сообщение о резне гугенотов во Франции. Я уверена, он все еще видел воющих женщин с отрезанными грудями, слышал крик заживо горевших в церкви матерей с детьми. За каждого убитого протестанта он, если б мог, заставил католика помучиться вдвойне. Да, сейчас он был мне сподручным орудием.
      Я кивнула:
      - Делайте, что сочтете нужным, сэр. Приступайте.
      Через неделю он привел в мои покои итальянца..
      - Это синьор банкир, Ваше Величество, уроженец Флоренции, способный человек - обратите на него внимание, миледи.
      - Добро пожаловать, синьор.
      - Светлейшая! Роберто Ридольфи лобзает ваши руки, ваши ноги, подол вашего платья...
      Ридольфи...
      - Он двойной агент, - шепнул Уолсингем, когда учтивый итальянец склонился в поклоне. - Работает на Папу, но и на нас - отметьте его.
      О, я его отметила, отметила еще раз, когда Ридольфи, двойной агент, раздвоился снова, разорвался надвое, бегая от королевы Марии - к кому бы вы думали? - к этой пропащей душе, герцогу Норфолку.
      Ибо тот погиб окончательно, я не могла его спасти. Его секретарь сознался на дыбе, что герцог вопреки своим лживым уверениям не раз выражал надежду жениться на русалочьей королеве. Они обменивались письмами в промасленных пакетах, спрятанных в кожаные фляги. Ридольфи доставлял папе и Филиппу Испанскому его послания с просьбами денег и людей, оружия и поддержки, с обещаниями, что по всей стране будут служить мессу, а Мария станет королевой.
      Пэры заседали в Палате лордов без передышки, рассматривали обвинения с семи утра до восьми вечера. Он не смог опровергнуть ни одного, но, сколько бы глав ни содержали ужасные тома, у него была только одна повинная глава, чтобы ее склонить. И вот передо мной указ, я одна могу его подписать.
      Должна ли я, его казнить?
      Добрых двенадцать лет я добивалась народной любви.
      И теперь превратить ее в ненависть?
      Я рыдала и молилась, рвалась, как рыба в сетях, пыталась избежать того, что даже герцог принял как неизбежное. Трижды я рвала пергамент, и трижды лорд Берли, то же воплощенное терпение, что и в бытность свою просто Сесилом, приносил его заново. И в самый холодный день лета первый вельможа моего царствования ступил на эшафот, чтобы головой поплатиться за предательство.
      ***
      Мой отец залил ступени трона кровью, так охотно он убивал всякого, кто подступал к нему слишком близко, - а мне нельзя покончить с тем, кто готовил мою смерть?
      Нет.
      Потому что теперь парламент потребовал новую жертву, потребовал голову Марии, "этого дракона-скорпиона, который зажалит вас до смерти". Истинная правда, но этого я сделать не могла.
      Она жаждала моей смерти, я же сражалась и за ее жизнь.
      Я должна была сражаться, должна была взяться за меч.
      Потерять свою любовь.
      Стать королевой-воительницей.
      ПОСЛЕСЛОВИЕ К МОЕЙ ТРЕТЬЕЙ КНИГЕ
      Только это.
      Прощай, Робин.
      Adieu, любовь моя.
      Здравствуй, верный друг, испытанный воитель за мое дело в войне, которая надвигалась на нас, вырастая из облака едва ли с ладонь в грозовую тучу, которая накрыла весь мир. Ни разу он не выдал меня ни словом, ни жестом, ни на людях, ни наедине, всегда был радостно-почтителен, как прежде.
      И ни разу не упрекнул меня за тот день, когда я принадлежала ему и все же не ему - когда взяла, но не отдала, или отдала, но не согласилась взять.
      Никогда ни он, ни я об этом не говорили.
      Мы никогда больше не целовались, не любезничали, не переглядывались, не выказывали любовь губами, руками, речами или игрой на лютне - никогда не играли на девственных вирджиналах или на страстных мандолинах.
      Я знаю, что осталась царить в его сердце. Но с этого дня я утратила право в его сердце читать.
      А мир потемнел и рушился. Ледяные военные ветры прогнали сладкую весну нашей любви. Я глядела в зеркало с растущим неудовольствием, зубы ныли почти беспрестанно.
      Лань, что со львом спозналась, от любви погибнет.
      Прощай, любовь.
      ЗДЕСЬ КОНЧАЕТСЯ ТРЕТЬЯ КНИГА МОЕЙ ИСТОРИИ