Розалин МАЙЛЗ
      Я, ЕЛИЗАВЕТА
      ТРЕТЬЯ КНИГА МОЕЙ ИСТОРИИ
      КОРОЛЕВА
      ПРОЛОГ
      Королева...
      Regina Anglorum...
      Королева Англии, наследница английских монархов.
      И каждый в Англии, не щадя жизни, пойдет за меня в бой.
      Я слышала музыку звезд. Блистающие потоки блаженства пронзали меня, наполняли сердце и питали готовую разорваться душу. Я - королева!
      На один ослепительный миг я увидела вечность во всем ее сиянии, а в ней - о, Боже! - отца, и его отца, и наш королевский род, ветвь, длящуюся от первого дня Творения <Фраза, навеянная видением Макбета "До Судного ли дня продлится эта ветвь?" В. Шекспир, IV акт.>.
      И в тот же самый блаженный миг я расхохоталась над представшим мне зрелищем. Ведь все это - ложь, фиглярство и самообольщение, не больше.
      Наш королевский род насчитывал лишь двух королей, в тонких жилах основателя нашей династии, юного Генриха Тюдора, текло меньше доброй английской крови, чем у любого другого английского короля со времен нормандского ублюдка, Вилъгельма Завоевателя. Генрих был чистой воды полукровка, валлийско-французская помесь.
      Gaudeamus igitur! Возрадуемся же и восхвалим дедушку Генриха за ловкость рук, поднесем ему свое восхищение на королевском блюде!
      Незаконнорожденные и полукровки, полукровки и незаконнорожденные, сила нашего королевства...
      Теперь, когда все они мертвы, я, Елизавета, королева Англии, могу сказать - в предках Генриха Тюдора по мужской линии царственность и не ночевала, разве что, если быть совсем точной, лежала рядом. Ко времени смерти Генриха V, Оуэн Тюдор, дед будущего Генриха VII, был всего лишь доверенным слугой королевы, хранителем ее гардероба. И этот-то гардеробщик пролез под одеяло безутешной вдовы и, женившись, одним махом стал лордом-постельничъим и Главным спальником Ее Величества Королевы, Главным управляющим Королевского Тела и Валлийским Отведывателем Королевиных деликатесов - словом, королевское величие снизошло на него, подобно греху, через близость.
      Этот келът-верхолаз поплатился за свою самонадеянность головой. Но его странствие в чужие края (королева была француженкой) и возделывание вдовьей нивы принесли плоды. Ибо отпрыск этого союза таким же точно прыжком достиг другой царственной невесты, последней из Ланкастеров, и Тюдоровская династия будущих королей вышла в поход.
      Кстати, его сын, мой дед Генрих, "Всеанглийская роза Тюдоров", за все отрочество ни разу не ступил на английскую землю своей валлийской ногой ("Валлийской и лягушачьей в придачу", - злословили враги). В постоянной опасности из-за близости к трону, он половину юности провел в навозных замках Южного Уэльса, другую половину - в бегах, вместе со стариком-дядюшкой крадучись по задворкам Бретани - "Собачья дыра, мальчик мой, - рассуждал Джаспер, - однако лучше вам расти в этой конуре, чем в Англии".
      И отсюда, наконец, пришел юный Генрих заявить свои права на Англию с какими-то двумя тысячами бойцов - французов, валлийцев, шотландцев - только не англичан, как вы можете заметить!
      Более века валлийские барды пели о грядущем возвращении Тюдора. Народ ждал прихода Мессии-Тюдора. Однако валлийцу что пророчество изречь, что плюнуть - цена одна; он всегда охотнее бранился и бахвалился, чем бился и боролся. И в то время как Генрих вел свой многоязыкий, вооруженный копьями и кольями отряд в тот пыльный август, только один вельможа, лорд Тальбот, пришел к нему на помощь (осудите ли вы меня за то, что я по сей день удерживаю Тальботов при себе!).
      И в битве при Босворте горбун Ричард (отдадим дьяволу должное) бился, как сам дьявол, кромсая вражеские печенки, - так вепрь в последнем исступлении клыками рвет в клочья воздух. И не переметнись граф Стенли на сторону Генриха, Ричард бы победил.
      Тогда и началось возвышение дома Тюдоров, из праха Ланкастеров и Йорков. Так полукровка, сын французской королевы, воспылавшей к своему хранителю гардероба, вспрыгнул на трон и сел вровень с Фридрихом III, императором Германским, его сыном Максимилианом I, только что коронованным королем Римским, Карлом VIII Французским и Яковом III Шотландским, назвавшись другом и братом этой монаршей компании. И все это - едва достигнув двадцати четырех лет!
      Нападаю ли я на дедушку Генриха?
      Нет, рукоплещу ему, так же, как рукоплещу его выбору будущей королевы, единственной женщины, способной исцелить раны, нанесенные Войною Алой и Белой розы, - моей бабушки-тезки, юной принцессы Елизаветы.
      От нее пошло червонное золото Тюдоровских волос, бледная кожа и точеные черты, которыми, что греха таить, мы так тщеславимся.
      И это было больше, чем брак по расчету. "Я люблю тебя, милая, - писал он весенней порою их любви, - и томлюсь по тебе больше, чем сердце умеет выразить".
      И это была хорошая пара, а он - хороший король. Он возродил измученную землю, опустошенную войною и сильными мира сего. Он подавил мятеж, низвел его до состояния вши, ползущей по телу политики. Он боролся с интригами. Он не заводил фаворитов.
      И он берег свои чресла не для любовников того или иного пола. У него не было ни Марии Болейн, ни Бесси Блант, ни Пирса Гавестона, возлюбленного Эдуарда П. Ни один из его детей не корчился от боли под бичующим "ублюдок!" - о, если б мой отец был так же осмотрителен, когда расплескивал свое семя!
      Он не расточал понапрасну свое естество; и точно так же не расточал понапрасну деньги. Он крепко держал свою казну - "крепче, чем сжатый кулак, как выразился граф Сент-Джон, его лорд-казначей, и ни капли не утекло сквозь пальцы"! Таким образом, он оставил государство в прибыли.
      И Генрих был миротворцем - он всегда больше миловал, чем казнил. За двадцать четыре года Генрих ни разу не вторгся в чужие пределы и ни разу не покинул своих. Он оставил по себе чистую совесть и безупречные балансовые ведомости - неплохое наследство.
      И неплохой урок для свежеиспеченной королевы Я дала обет усвоить его целиком. Клянусь, в тот день в Хэтфилде он явился рассказать мне это все. А я обещала помнить - помнить и следовать...
      Глава 1
      "Золотые слова - взять, удержать, сберечь", - говорят в народе.
      Взять, удержать, сберечь...
      Это - обо мне.
      Я задыхалась от радости. Но хотя голова у меня кружилась, а душа трепетала в эти первые минуты опьянения, внутренний голос оставался трезвым и нашептывал: "Взять - самое простое; сумей теперь удержать и сберечь".
      В прозрачном ноябрьском воздухе я слышала свой собственный сбивчивый голос - он доносился как бы со стороны:
      - Благодарение Богу! Это Его дела! Обнародуйте новость! Сообщите императору Священной Римской Империи, испанскому королю, английским послам, лорду Роберту Дадли, королям французскому, датскому и шведскому...
      Лорду Роберту Дадли? Как затесался он среди великих мира сего?
      Не спрашивайте. Не знаю.
      Жидкая грязь, на которой я стояла, пропитала чулки и холодила колени. Вслед за гонцами в парк набился народ. Их сиятельства встревожились: "Ваше Величество, ради всего святого, пройдите в дом!"
      Величество...
      Есть ли слово слаще?
      С большой галереи я смотрела на волнующуюся толпу, что запрудила двор, и от полноты сердца не могла даже плакать. Воздух гудел от колокольного трезвона, далеко на горизонте горел сигнальный маяк, передавая от одной сторожевой башни к другой весть о моем восшествии на престол. Служители выкатывали из погребов бочки и бочонки, обрадованные гуляки под гром здравиц распивали светлый искристый эль.
      И вдруг посреди толпы чистый, высокий голос запел:
      Молились мы в годину бед:
      Господь, храни Элизабет!
      Когда детей терзают плоть,
      Даруй нам нашу Бесс, Господь!
      В раю их дух, в могиле плоть;
      Молитвам нашим внял Господь!
      И тут я разрыдалась.
      Дрожащая, бессловесная Кэт цеплялась за мою руку, Парри, окрыленная видением будущего могущества, вдохновенно тарахтела о платьях и драгоценностях, уборах и белилах, корсажах, гофрированных манжетах и шлейфах в сорок футов длиной. Каждый из моих приближенных ликовал по-своему. Эскам стучал кулаком по ладони и цитировал древних греков, казначей Парри орал по-валлийски, Чертей без стеснения рыдал то на одном, то на другом плече онемевшего, сияющего Вернона.
      Вайн с горсткой слуг сдерживал в дверях напор охрипшей от криков толпы. Впрочем, одного тихого человека пропустили сразу.
      - Моя милостивейшая владычица!
      Преклоненные колени, строгий наряд, мягкая черная судейская шапочка, сумка со свитками и актами - мой Сесил!
      Смеясь и плача, я подняла его с колен.
      - Мой дорогой, добрый друг!
      Он тряхнул головой, улыбаясь пронзительными серыми глазами.
      - К вашим услугам, мадам.
      Его слова, его тяжелая сумка с документами, его рвение - все говорило об одном.
      - Ладно, сэр, - отвечала я, - раз так, служите мне изо всех сил!
      Мы приступили в тот же вечер у меня в комнате, сдвинув колени у очага, похожие больше на школьницу и учителя, чем на королеву и ее советника.
      - Перво-наперво следует замириться с Францией, мадам, покончить с войной, - настаивал Сесил, - укрепить границы - а для этого восстановить флот, - но ограничиться обороной. Ведь война стоит денег, денег у нас нет, казна истощена. Чтобы все это осуществить, ваша милость должны установить свое правление через Тайный совет и далее через судей, должностных лиц, судебных исполнителей и приставов, клерков и околоточных надзирателей по всей стране.
      Мне стало страшно. Справлюсь ли я со всем этим? Сама, одна?
      Сесил, похоже, угадал мои мысли, потому что улыбнулся и добавил:
      - Но первым делом ваша коронация!
      Моя коронация!..
      - С которой вам помогут члены вашего Тайного совета.
      Члены моего Тайного совета...
      Мои тайные советники...
      Мои, мои советники...
      ***
      Они ждали меня в большом сводчатом зале Хэтфилда, мои тайные советники, усталые и сумрачные, с лицами пустыми, белыми, словно пергамент, ожидающий моей подписи и печати.
      Я вошла в алом с головы до ног, все на мне пламенело рубинами - от обруча на волосах до пряжек на туфлях, однако сама была бледна, как зимний рассвет.
      Сердце мое замирало, к горлу подступала тошнота, когда я оглядывала ряды коленопреклоненных мужчин: вот мой двоюродный дед, лорд Говард, с ним юный герцог Норфолк, вот лорд-казначей Полет, вот Сассекс, Дерби и Бедфорд, рядом с ними Арундел, Гастингс и Шрусбери - эта троица неизменно сопровождала Гардинера, когда сей добрейший епископ являлся меня запугивать, вот Клинтон и Норфолк, Пембрук и Паджет, да, да, Паджет, а рядом с ним эта гадина Рич - палач Анны Эскью и орудие Ризли - хотя сам Ризли, слава Богу, счел за лучшее оставить двор, - и все их присные, разряженные в пух и прах, чтобы засвидетельствовать почтение королеве.
      Кому из них можно доверять?
      Тишина стояла гробовая, казалось, дрожал сам воздух. И немудрено! Немудрено, что у смело глядящих лордов в душе тряслись их благородные поджилки! Последний раз я видела их всем скопом, когда они отправляли меня в Тауэр. Могли ли и я, и они это забыть?
      И все же забыть надо.
      Я должна забыть, я, королева, - сейчас или никогда...
      Я сжала руками резные львиные головы на подлокотниках - они были холодные.
      - Милорды, - начала я, - Господь свидетель, я скорблю о смерти сестры.., но Он возложил на меня это бремя, и я не вольна отказаться. Мы все - рабы Божьи и должны быть покорны Его воле. И коли я должна править, я буду править!
      Если они ожидали услышать робкую зеленую девчонку, то они просчитались. Кто-то шумно выдохнул, кто-то испуганно сморгнул - да, это была сладкая месть. Я ликовала.
      Однако мой долг - не мстить за прошлые обиды, а глядеть в будущее. "Прежде всего подберите себе совет", - сказал Сесил. При отце в совет входило двадцать лордов; Мария по слабости, а также из желания угодить мужу, возвышая его людей, раздула их число почти до пятидесяти. Слишком много - подсказывало мне чутье. Мой совет будет меньше.
      Кому можно доверять?
      Все пятьдесят советников Марии стояли передо мной на коленях, с непокрытыми головами, готовые по моему слову вывернуться наизнанку. Еще бы, ведь место в совете или при дворе - безусловно власть. А власть - это уважение, уважение - это деньги, деньги - это власть, для тех, кого я пожелаю к себе приблизить.
      Кому можно доверять? Как поведут себя Дерби, Шрусбери, Арундел, Нортемберленд, Уэстерморленд, великие лорды Севера, католики до мозга костей, враждебные ко всему, что связано с именем "Болейн", - станут ли они служить женщине и еретичке? Я не могу разом прогнать всех Марииных людей. Но, быть может, выход - разбавить их своими родичами и единоверцами, ввести в совет моего двоюродного деда Говарда, кузенов Фрэнсиса Ноллиса и Генри Кэри, столь же крепких в новой вере, как эти лорды - в старой? Кого-то я могу возвысить сама - Сэсил упомянул своего свояка, умного законоведа и члена парламента, сэра Николаса Бэкона, - надо бы с ним поговорить...
      Кому-то из старых знакомцев придется уйти - тому же Паджету, этой ядовитой жабе, Ричу!
      А как с остальными?
      Это не к спеху!
      - Милорды, - промолвила я со сладчайшей улыбкой, - вы видите меня перед собой - простую девушку, Божью девственницу, руководимую нынче Им одним. Многолюдство порождает сумятицу - мне нужен совет, с которым я сумею сладить, маленький совет по моим скромным нуждам. И вскоре я его назначу.
      К вашим услугам, милорды, я прибегну по мере надобности. Однако вам, сэр Вильям, - я шагнула к Сесилу и взяла его за руку, - я поручаю возглавить совет и, не щадя живота, трудиться на благо мое и моего королевства.
      Я знаю - вы неподкупны и всегда будете руководствоваться соображениями полезности.
      Знаю и то, что могу положиться на вашу деликатность, и обещаю вам свою. Разрешаю вам вести переговоры по своему усмотрению, здесь и за границей, с врагом и с другом, представлять меня во всех делах. Облекаю вас соответствующей властью.
      Позже мой Сесил написал: "Тайны, сохраняемые меж принцессой и ее секретарем, можно уподобить нежному чувству влюбленных, скрываемому даже от друзей". Так оно и было: в важнейших делах государства, как в делах любви, в брачном союзе умов. Я знала, что его рассудительность, кропотливость, изобретательность, преданность мне не изменят. Теперь предстояло испытать его патриотизм - и мой...
      Дом - начало всего: прежде наведи порядок в собственном доме.
      Попивая сладкое золотое вино и жуя засахаренные вишни, я сражалась с новой непомерной задачей: кто будут мои приближенные дамы.
      Первый шаг сомнений не вызывал: Кэт и Парри станут моими гофмейстеринами, обер-фрейлинами, хранительницами гардероба, августейших книг и безделушек, августейшего спокойствия!
      Что до остальных...
      - Вам надо окружить себя дамами, миледи, и обязательно самыми лучшими! - поучала Кэт, вполне освоившаяся со своей новой ролью. - Вот, например, леди Екатерина Грэй, кузина вашей милости, и леди Джейн Сеймур, дочь покойного лорда-протектора, леди Анна Рассел, дочь герцога Бедфорда, - все добрые протестантки, мадам, вполне достойные быть рядом с королевой.
      Екатерина, кузина Екатерина - тощая бледная лисичка, точь-в-точь покойница Джейн, только без ее ума. Зато, надо полагать, с гонором, еще бы, ведь теперь она старшая в роду! Мало радости постоянно видеть ее рядом с собой, принимать ее услуги днем и ночью!
      И все же теперь она - моя очевидная наследница; она при мне выполняла ту же роль, что я - при Марии. Лучше пусть будет рядом, под присмотром, чем невесть где и невесть с какими мыслями. Ладно, я согласна.
      - Кэт...
      - И другие ваши родственницы, мэм, хоть и дальние: свояченицы вашего кузена Генри, сына Марии Кэри.
      Урожденной Марии Болейн.
      Да, я не забыла Генри. Я покажу миру, что родная кровь - это родная кровь, добрая кровь Болейнов...
      Кэт не унималась:
      - У вашего двоюродного зятя, Фрэнсиса Ноллиса, есть две дочери, Леттис и Сесилия, от вашей кузины, дочери вашей тетушки Марии, и еще одна Мария леди Мария Говард, дочь лорда Говарда, вашего двоюродного деда...
      Как она их всех помнит?
      - Довольно, Кэт! Теперь ты обер-фрейлина, вот и выбирай кого хочешь, лишь бы были молодые, здоровые, пригожие и стойкие в вере... Только папистских гадюк я рядом с собой не потерплю!
      И это только начало. Предстояло еще разбираться с придворными и челядью, постельничьими и дворецкими, камеристками, лейб-гвардейцами и телохранителями...
      А от Марии мне досталась чета придворных дураков - Вил и Джейн Сомерс, отцовские карлики, итальянский жонглер, две итальянские карлицы, Ипполита и Томасина, да еще арапчонок, наряженный, как мартышка, в широкие штаны и черную курточку с золотой мишурой...
      Куда их всех деть?
      Близилось обеденное время, и я чувствовала, что верный Сесил опять расхаживает в галерее со своими бумагами. Голова раскалывалась, в ушах звенело, все тело было натянуто, как струна. Коронация, казна, воинство и флот, Испания и Франция - волнами проносилось в мозгу. Но одна мысль господствовала над всеми.
      Доскакал ли гонец до Норфолка? Из всех моих посланий европейским, монархам это - самое для меня дорогое, его везет гонец, посланный по моему личному приказу на самом резвом коне...
      Сколько миль от Хэтфилда до Фрамлингхэма!
      Когда его ждать?
      ***
      Вечерний воздух лучился золотом и багрянцем, закат догорал, на небосводе проступила бледная облатка луны. Окрестный народ по-прежнему валил валом: кто предлагал товар, кто - услуги, кто пришел просто порадоваться вместе с нами. Но даже сквозь гул толпы я различила четкий, нарастающий звук, мерный четырехтактный топот мчащегося галопом коня.
      А вот и он сам: огромный, безупречно-белый скакун с грохотом пронесся по дороге и одним прыжком, словно крылатый Пегас, перемахнул через ограду в парк. Лишь один человек в Англии может совладать с таким скакуном, отважиться на подобный прыжок...
      А вот и он, в самую нужную минуту, о, Господи! Господи Боже, ведь это он, у моих ног, целует мне руки...
      - Ваше Величество!
      Он плакал: по его тонкому, красивому лицу текли слезы.., из глаз, которых я уже не чаяла в этой жизни увидеть, разве что во сне...
      Он стал старше - смуглее, серьезнее...
      ...это был...
      ...это был...
      ...это был...
      Глава 2
      - Робин!
      Мой Робин.
      В залог своей любви он привез мне дубовые листья (знаете ли вы, что его имя происходит от латинского robur - дуб?). Дуб - символ Англии, символ крепости, символ верности и несгибаемости!
      А я давно придумала и мысленно пообещала ему придворную должность, идеальную должность для идеального наездника.
      И на следующий день, когда я выехала в Лондон, рядом со мной гарцевал на белом жеребце новый смотритель королевских конюшен. За нами ехал Сесил, слегка огорченный тем, что его лошадка оказалась на двадцать дюймов ниже Робинова скакуна и моей длинноногой кобылы.
      Нас провожала тысячная толпа, и чем ближе к Лондону, тем она становилась больше. А я сидела на золотисто-гнедой кобыле в лиловом бархатном платье, пышном, словно распустившаяся пармская фиалка, в венце из аметистов, с развевающимся на ветру золотистым шарфом, и рядом с двумя такими мужчинами чувствовала себя воистину королевой.
      Однако на подъезде к Тауэру меня затрясло, как в лихорадке, из глаз брызнули слезы. Здесь мучилась Джейн, здесь умерла моя мать, здесь на глазах у Робина казнили его брата и отца, здесь я готовилась прожить свою последнюю ночь. "О, Господи! - рыдала я. - Многих наследных принцев низринули до здешних узников, но мало кто из здешних узников, подобно мне, возвысился до принцессы! Боже Всемогущий, Ты избавил меня, как Даниила изо рва львиного; во всю мою жизнь не устану возносить Тебе хвалу!"
      А знаете, что отец Робина перед смертью был вынужден принять католичество? Отречься от своей веры, стерпеть унижение на глазах тех, кто пришел поглумиться над ним у ступеней эшафота, - чтобы спасти от лютой смерти сыновей. И все же старший, лорд Джон, сложил голову в темнице. Ему не было и двадцати двух. Удивительно ли, что Робин ненавидит папистов и льнет ко мне?
      И в это Рождество в Уайт-холле Робин не упустил случая показать всем, что папизм мертв.
      "Ибо старая римская шлюха, - дерзко заявил он, - в последний раз задирала юбки на этой земле!"
      Поэтому мы устроили пантомиму в ярких нарядах и под развеселую музыку, где попы и монахи выступили жадными черными шутами, епископы - жирными свиньями и тупыми ослами, кардиналы - волками, стригущими простодушных овечек - народ. Славное получилось угощенье для испанцев, которые еще оставались при моем дворе. У Ферии глаза вылезли из орбит, словно его сейчас хватит удар, но пришлось ему терпеть. Мы с Робином, спрятавшись за моим веером, потешались над его смятением не меньше, чем над выходками ряженых. А потом плясали, плясали, плясали самую быструю, самую стремительную гальярду, какую когда-либо отплясывали при дворе.
      А что же Эми, грудастая смуглянка Эми, его жена!
      Он не говорил, я не спрашивала, voila.
      ***
      А потом была моя коронация.
      Ш-ги-ш, я и сейчас их слышу: колокольный звон, пальбу, возгласы толпы: вся Англия до хрипоты выкликает пятисложное Е-ЛИ-ЗА-ВЕ-ТА!..
      Я знала: мне следует венчаться на царство с такой пышностью, чтобы никто не усомнился в законности моих прав. Уже и так католики, и попы, и миряне, беспокоились и злились - тревожились за свою власть и пугались возвращения наших изгнанников, таких, как Эшли, муж Кэт, или мои кузены Ноллис и Кэри, тех, кто при Марии бежали от гонений в мирную Швейцарию.
      - Вот, волки сбегаются назад из Женевы, этой выгребной ямы протестантизма! - ярились они со своих кафедр.
      В Рождество Господа нашего Иисуса Христа громогласный епископ посмел по римскому обряду поднять Святые Дары передо мною, своей королевой!
      - Прекратите комедию! - рявкнула я на него.
      Однако он не унялся. И я знала, что многие - кто шепотом, кто в открытую - говорят, мол, я не та королева, потому что прижита вне брака, а значит, престол должен перейти по линии старшей сестры отца к шотландской королеве, моей католической кузине Марии.
      Поэтому я решила закатить такую коронацию, чтобы поразить своим могуществом даже врагов. "Предоставьте это мне, мадам, - уговаривал Робин, - и я, ваш церемониймейстер, явлю вас народу, как ни ему, ни вам даже не снилось. Только доверьтесь мне!"
      И я согласилась.
      Он хотел, чтобы все было самым лучшим образом, я же - чтобы все прошло как можно скорее, и наши люди сбивались с ног в попытке угодить нам обоим.
      - Ваша милость, парча из Антверпена, пурпур из Браганцы, шелк цвета слоновой кости из Китая...
      - Мадам, честью ручаюсь, это паутинка, бабочкины крыльца, трепетание мотылька, дыхание ангела!
      Бог весть как им это удалось, но к середине января у Парри и Кэт были готовы четыре церемониальных платья. Дату назвал ученый астролог (его нашел Робин): он составил мой гороскоп и пообещал мне долгую жизнь под знаком восходящей - всегда восходящей Девы.
      ***
      В назначенное утро Дева встала после бессонной ночи, но в том состоянии, когда усталость пропадает и чувствуешь себя бесплотной.
      - Нет, не надо ничего взбадривающего, Кэт, ни вина, ни пива, мне ничего не надо!
      Взглянув в мои сияющие глаза, Кэт оставила меня питаться воздухом и восторгами.
      И впрямь, я словно плыла из Тауэра в Вестминстер, сперва во дворец, потом в старое аббатство, где венчались на царство и похоронены мои отец и дед. Через Истчип, мимо собора Святого Павла, вниз по Ладгейт-хилл, вверх по Флит-стрит, по набережной вдоль Темзы меня несло по сплошной паутине, сотканной из криков толпы, пения хоров, колокольного трезвона, пушечной пальбы, грохочущей, как при конце света.
      - Вы должны показаться народу, миледи! - объявил Робин.
      И я показалась - парящая над толпой в платье из золота и серебра, в паланкине, обитом белым атласом, на восьми подушках белого атласа, расшитых золотом.
      Золотом? Мы купались в золоте, мы ехали в золоте и по золоту. Я восседала на раззолоченных носилках, под златотканым балдахином, который поддерживали четыре лорда; даже мулы, которые несли паланкин, были обвешаны золотом - золотые уздечки, золотые попоны, золотая сбруя. За мной ехал Робин, тоже в золоте, на черном скакуне, чтоб оттенить безупречную масть моей молочно-белой кобылы, которую он вел за золотые поводья на случай, если в ней возникнет надобность.
      Впереди ехала верхом многочисленная свита: придворные, судьи, духовенство и чиновники.
      Рядом со мной восседал на коне лорд-мэр с золотым скипетром, по другую руку от него - герольдмейстер Ордена Подвязки с золотой державой. Сзади шел лорд Пембрук с поднятым мечом государства: на тяжелых, позолоченных зимним солнцем ножнах сверкали бесчисленные жемчужины. Возле носилок маршировали парламентские приставы, рядом - королевские пенсионеры, рядом лейб-гвардия в новых алых бархатных камзолах с золотыми и серебрянными блестками, позади - сорок моих дам, разодетых в парчу и багрянец, ибо мы перевернули всю Англию, да что Англию, весь мир в поисках всего самого лучшего!
      И наконец, народ... О, мой народ, никогда я его так не любила! Тысячами, десятками тысяч, с осунувшимися от холода синими лицами, люди выстаивали под утренним снегом, в дорожном месиве, чтобы приветствовать мой кортеж.
      - Взгляните на ее милость! - рыдала женщина. - Взгляните на ее благословенный лик!
      - Долгой жизни и радости! Всех благ королеве Елизавете!
      - Спасибо! - кричала я в ответ. - Вот увидите, я буду вам хорошей королевой и госпожой!
      На колени мне летели букеты и бутоньерки из сухих бессмертников, вереска и тимьяна. Престарелая дама бросила пучок розмарина. Розмарин - это для памятливости: как навязчиво этот запах воскрешает прошлое! Бери, дружок, и помни! Я оглянулась на Робина и по его глазам поняла: он тоже вспомнил.
      - Господь да благословит Ваше Величество!
      - Храни вас всех Господь, - отвечала я, - и спасибо от всего сердца!
      - Благодарение Богу, что вы есть, госпожа!
      Молитвы и благословения, приветствия и пожелания счастья сыпались золотым дождем.
      И золото, кстати, тоже - у Чипсайд-кросс лорд-мэр Лондона вручил мне алый атласный кошель с тысячей марок золотом. Однако лучший подарок - тот, что не купишь ни за какие деньги, - слабый выкрик одного дряхлого старика:
      - Я вспоминаю старого короля Гарри Восьмого! Теперь Англия снова заживет весело!
      И пантомимы, сценки на каждом углу - милое и наивное выражение преданности и гордости! У Малого канала - живая картина: старец с косой и в саване, рядом - хорошенькая девица.
      - Эй! Остановите паланкин! - крикнула я. - Что это значит?
      - Она, с разрешения Вашего Величества, изображает Истину, дочь старика-Времени, - последовал ответ.
      - Времени! - Я весело рассмеялась и помахала старику. - Воистину время привело меня сюда!
      Во дворце я сменила золотое и серебряное платье на королевское алое как сердцевина розы, как любовь, как кровь. Вырезанное под самое горло, с маленьким плоеным воротником из снежно-белой камки, оно было обещанием целомудренной скромности, этакой неосыпавшейся розой, и в нем я по пунцовому ковру двинулась к аббатству.
      И тут, в решающий момент, силы мне изменили. Я дрожала как осиновый лист. От приторно-сладкой волны ладана у входа меня чуть не стошнило. Я тряслась, не в силах ступить и шагу, все мои члены охватил девственный трепет.
      - Мужайтесь, Ваше Величество! - раздался хриплый шепот у самого уха.
      Графы Шрусбери и Пембрук поддерживали меня под руки, их супруги несли мой шлейф.
      И все же я вздрогнула, вступая в аббатство, когда холодная сводчатая огромность взорвалась светом и шумом, озаренная тысячей тысяч свечей, наполненная громогласными выкриками тысячи тысяч глоток.
      Однако в алтаре мы остались одни - я, старик епископ.., и Бог...
      Да, Он был здесь, в какое-то бессмертное мгновение я ощутила Его близость!
      Не верите? Не думаете, что Он освятил своим присутствием меня, мое помазание, благословил мою страну и мое правление?
      Он был здесь: я знала, я чувствовала, Он вдохновил меня на мой путь. Ибо с этой секунды мне предстояло стать королевой - и я, словно невеста, жаждала обнять свое предназначение, слиться с ним, отдаться душой и телом...
      Шаг за шагом женщины готовили меня к этой секунде. С меня сняли бархатную шапочку, воротник, манжеты, рукава, робу, платье, корсаж. цепи и серьги, юбки, даже туфли. На мне осталась одна сорочка - лишь тонкий льняной покров между моей стыдливой наготой и пронизывающим холодом...
      И даже ее пришлось распахнуть для поцелуя святой мирры - брр! Как оно холодило мою неприкрытую грудь! И еще оно было прогорклое - как терпко и странно оно пахло, стекая между грудей! Я задыхалась от холода и от экстаза. Грубым, как у работника, старческим большим пальцем епископ трижды начертал на моем теле крест - на лбу и над каждой грудью, вдавливая и вдавливая так сильно, что у меня поднялись соски, но он, похоже, этого не заметил - он надевал коронационное кольцо на мой левый безымянный палец.
      Так я сочеталась браком: я отдалась и повенчалась, ибо в эту секунду что-то овладело моим телом и душой. Пусть мои ноги, руки, лицо были холодны как лед - внутри глубочайшая женская суть затрепетала, теплота, жар пронизали меня, и я поняла, что принадлежу Англии, повенчана с Англией, живу ее жизнью, что я - душа Англии, ее ангел-хранитель, мать и любовница, жена и королева.
      Королева...
      Я беззвучно рыдала, как все мы, женщины, рыдаем в минуты величайшего счастья.
      И вот самое роскошное из моих платьев, коронационное облачение, золотой, затканный серебром шелк, манжеты тончайшей венецианской парчи оторочены золотой каймой. На шее, на груди, на плечах - ожерелья из плоскогранных сапфиров с большими круглыми рубинами и жемчужными подвесками. А сверху - королевская мантия: расшитый золотом шелк в цвет платью с горностаевым воротником в двадцать дюймов шириной, отороченный по подолу горностаем, - знак королевского достоинства. Поверх мантии струились мои незаплетенные волосы, распущенные по-девичьи, золотисто-рыжие, как и лучистый шелк робы, - все олицетворяло полную гармонию и согласие.