Мария умела нагнать страху, благо сама натерпелась его немало. Я должна вместе с ней идти к мессе и прилюдно участвовать в богослужении по римскому обряду. Я рыдала, молила, извивалась, как рыбина на крючке.
      - Моя ли вина, - всхлипывала я, - что меня не учили доктринам старой религии? Как могу я пойти к мессе без веры?
      Мария обожгла меня улыбкой:
      - Если будете ходить к мессе, то вера придет!
      Я зарыдала громче:
      - Потерпите, мадам.., дайте мне время. Мария заколебалась - она не любила причинять боль. Однако испанец тронул ее за рукав, что-то шепнул на ухо, и она резко выпрямилась. "Остерегайтесь, мадам, - различила я его шепот, и взгляд, брошенный в мою сторону, говорил, что это намеренно. - Помните, что она - дочь шлюхи, которая блудила со своим лютнистом! Я чувствую в ней дух очарования, направленный против вас и истинной веры".
      Мария вспыхнула. Он затронул ее глубочайший страх, разбудил ее глубочайшую ненависть.
      - Вылитая мать! - произнесла она со злобой, и моя судьба была решена.
      - Это воскресенье - тринадцатое после Троицы, праздник Рождества Пречистой Девы Марии, священный день для нас обеих, торжество девственниц, - гневно объявила она. - Я приказываю, чтобы вы были на моей мессе, здесь, в Гринвичской церкви. Откажетесь, и вам несдобровать!
      Я кивнула - а что мне было делать? Глаза Ренара сверкнули ироничным довольством.
      Что мне было делать?
      - О, Кэт!
      Едва добравшись до своих покоев, я разразилась слезами - на этот раз вполне искренними, а не теми крокодиловыми, которыми я пыталась разжалобить Марию. Однако пришлось взять себя в руки и готовиться к неизбежному.
      То воскресенье шло сразу за моим днем рождения. "Двадцать лет, мадам!" умилялись Парри и Кэт, но мне было не до веселья. Как рассказывала Парри, король, узнав, что вместо обещанного сына родилась я, обезумел от гнева. Осыпая ругательствами лже-астрологов и болтливых повитух, он отменил все назначенные торжества и, как Ахилл, гневно удалился в шатер. Когда он все-таки пришел навестить королеву, то разогнал слуг, и что между ними прозвучало, знают лишь они сами - да еще Великий Шутник, наблюдавший за ними с небес.
      Впрочем, королевской гордости я обязана пышными крестинами, которые имели место тремя днями позже, в Гринвичской церкви, где за двадцать четыре года до этого Генрих венчался с Екатериной Арагонской. Если ее рассерженный дух и витал под сводами храма, я этого не заметила. По приказу короля весь Лондон озарился праздничными кострами, вино лилось рекой, народ плясал на улицах. Колокольни звонили во все колокола, монахи в соборе святого Павла пели "Те Deum" <Латинское название (по первым словам) благодарственного песнопения "Тебя, Бога, славим...".>. Лондонский мэр и олдермены, в золотом и алом, прибыли в Гринвич на барках, чтобы приветствовать новорожденную принцессу.
      Даже если б родился принц, церковь не могли бы убрать более пышно. Многовековые камни пола устилали тирские ковры, от горящих жаровен поднималось тепло и аромат. Потолочные балки обвивала золотая и серебряная парча, по стенам радовали глаз новые яркие шпалеры.
      - И вот вдовствующая графиня Норфолк, вельможная родственница вашей матушки по линии Говардов, внесла младенца, - продолжала с увлечением Парри. Следом шел отец Анны - он нес шлейф крестильного платья, многие ярды обшитого золотой бахромой королевского пурпура, в котором только что не тонула трехдневная малютка, покоящаяся на белой атласной подушке на руках у старой герцогини.
      Возле купели ждал епископ Лондонский со святой водой и елеем. Оглушительно запели монахи, сладкий запах ладана и благовоний ласкал обоняние, сердца собравшихся затрепетали.
      - В добрый час. Ребенок родился в добрый час! - рыдал старый лорд Фэйрфакс, который полстолетия назад маленьким мальчиком сражался на Босвортском поле. Тогда он держал знамя и весь день тонким детским голоском выкрикивал: "За Тюдора! За Тюдора!" Теперь тонким от старости голосом он затянул песнь святого Симеона Богоприимца:
      Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром <Святому старцу Симеону было обещано, что он не умрет, доколе не увидит Мессию. Когда Мария принесла младенца в Иерусалимский храм, Симеон взял Его на руки и произнес слова, начало которых и повторяет здесь Фэйрфакс.>.
      Вскоре старый лорд умер, блаженно улыбаясь и бормоча о славе Англии. Быть может. Господь и впрямь ненадолго отдернул завесу и дал ему увидеть грядущее сияние? Однако, сказать по правде, в тот день в храме все были охвачены благоговейным восторгом - впервые за восемнадцать лет, прошедших с рожденья Марии, к купели принесли живого младенца Тюдора.
      - Я нарекаю дитя - Елизавета! - нарушил тишину зычный голос епископа.
      Выстроившиеся вдоль стен телохранители зажгли факелы, жаровни и огласили своды громовым "ура!", в то же время мне в крошечный кулачок вложили горящую свечку. Герольдмейстер Ордена Подвязки вышел вперед и возгласил: "Господь в Своей бесконечной милости да пошлет многая лета и благоденствие нашей могущественной принцессе Елизавете!" И все кричали и кричали, так, что звенела кровля. Потом лорды и леди, вельможи и вассалы, купцы и курьеры вернулись во дворец по завешанным коврами, усыпанным свежим тростником и майораном переходам, на крестильный пир, где вино и сладости, холодные паштеты и горячая кутья подавались с королевской щедростью и радушием. "Никто не испытывал нужды ни в чем, - писал французский посол своему королю. - и все, почтенные приглашением, разошлись довольные".
      Кроме одного.
      Моего отца.
      Короля не было на торжестве.
      Мать не решилась выйти из своих покоев, опасаясь родильной горячки.
      Но отец не почтил своим присутствием, ни крестины, ни последующий пир. За всей торжественностью, за всем великолепием, за всем хлебосольством он не сумел скрыть разъедающую его сердце злобу - которая постепенно перерастала в черную ненависть, сулящую разрушение и смерть, грозу, которая вот-вот должна была разразиться по всему королевству, сея ужас и разрушение...
      А Мария подрастала в свой черед...
      ***
      Как ни старались отвлечь меня Парри и Кэт, с приближением назначенной на то черное воскресенье мессы меня охватывало все более глубокое отчаяние. Что делать? Надо идти. Однако ради моей веры надо показать, что я иду против воли, но в то же время не навлечь на себя гнев Мариин.
      Что делать?
      Уже не в первый раз меня выручила Природа. Я проснулась от сильной колики в желудке, и к тому времени, когда мы двинулись к дворцовой церкви, могла без всякого притворства взывать о помощи и поддержке. "О, помогите мне! Потрите мне живот!" - просила я идущую рядом со мной добрую леди Браун. Кэт и Парри поддерживали меня сзади.
      По быстрым взглядам и еле заметным усмешкам окружающих я поняла, что мое отнюдь не немое представление замечено. И знала, что теперь начнет передаваться из уст в уста: принцессу Елизавету принудили пойти к мессе, но она шла с большой неохотой, и сама мысль вызывала у нее дурноту.
      Игра увенчалась успехом. Мария так радовалась моему "обращению", что прислала брошь с рубинами и алмазами и свои собственные резные четки из белого коралла. И, благодарение Богу, ее расположения ко мне хватило до самой коронации. Она вновь сделала меня второй дамой в королевстве, осыпала алмазами, которые мне предстояло надеть для торжественного шествия, велела выдать королевский отрез редкой белой иерусалимской парчи и другой парчи, серебряной, чтобы мой наряд на коронации по богатству почти не уступал ее.
      По богатству - но не по царственности. В то время как я в своих непорочных одеждах изображала бледную принцессу-девственницу, сама Мария блистала королевским пурпуром, пышным, словно у царя Соломона или царицы Савской. Грудь и голова ее сверкали самоцветами, новая маленькая корона вспыхивала на солнце. С плеча к бедру сбегала церемониальная перевязь, а на ней россыпью падучих звезд теснились рубины и алмазы; аметисты и ограненные розочками алмазы выглядывали из каждой складки ее сплошь вышитой верхней юбки и огромных, подложенных ватой рукавов. Сами перстни, которыми были тесно унизаны ее пальцы, победно звенели, возвещая, что новая религия самоотречения, протестантизм, мертва, и на ее место вернулась прежняя, с ее бесстыдной роскошью обрядов и самовосхваления.
      Вернулась сторицей?
      Солнце палило вовсю, а я дрожала и мерзла.
      Глава 16
      Сходив к мессе, я угодила Марии: все видели, как королева-девственница и девственная принцесса вместе молились на празднестве Пресвятой Девы. Не обидела я и своих сторонников, тех, кто крепко держался новой веры и не собирался перекраивать свою совесть в угоду последней моде.
      Однако в этой победе была и своя горечь. Коль скоро сестру королевы принудили смириться, всем ясно, откуда дует ветер. Кузены Фрэнсис Ноллис и Генри Кэри пришли проститься, у обоих на лицах было написано поражение. "Здесь не место для тех, кто исповедует истинную веру!" - хрипло прошептал Фрэнсис, стискивая мне руку в горьком прощании. Генри рыдал в открытую и попросил дозволения писать. "Хотя не знаю, что можно будет сказать открыто, миледи..."
      Теперь на место их и прочих друзей, моих и Эдуарда, повылезали из нор Мариины паписты. Они праздновали победу. Больше других колола мне глаза старая графиня, о которой предупреждал Денни, мать единственного мальчика-Тюдора. Генри Дарили. Постоянно сопровождаемая своим десятилетним долговязым сынком, леди Маргарита Леннокс не пропускала ни одной мессы и вечно норовила протиснуться впереди всех, кроме Марии и меня, чтобы похвастаться королевской кровью. Глядеть на нее было не приятнее, чем целоваться с жабой, запах ладана явно заглушал что-то более мерзкое, я ненавидела ее всеми фибрами души, она отвечала мне взаимностью.
      А так дорого купленная передышка оказалась недолгой. Когда в следующее воскресенье я под предлогом недомогания отказалась пойти к обедне, Мария в отместку понизила меня в ранге. Теперь я должна была сидеть ниже других особ королевской крови! Мне приходилось расшаркиваться и приседать перед старой толстой Фрэнсис Грей, моей четвероюродной теткой и матерью осужденной изменницы Джейн, и, что еще хуже, склоняться и приседать перед торжествующей графиней и ее гаденышем. Гордость моя была уязвлена, и Мария это знала.
      И это было только начало. В следующем месяце испанский посол Симон Ренар и лорд-канцлер, ненавистный Гардинер, протолкнули парламентский акт, в котором обвинения в незаконнорожденности снимались с Марии, но зато подтверждались в отношении меня.
      Снова незаконнорожденная - в который уже раз?
      И каждый новый удар больнее.
      Однако во всем остальном парламент решительно отказывался идти у Марии на поводу. Потому что все видели, как Ренар втерся к ней в доверие и дает советы по любому поводу. И все не хуже моего знали, что у Его Католического Величества короля Испанского есть сын, весьма завидный жених, недавно овдовевший инфант Филипп...
      - Она не выйдет, не может выйти замуж за иностранца и паписта! - бушевали горячие головы на каждом углу. Однако все понимали, что королева выйдет замуж - после долгого, одинокого, безрадостного девства она всем сердцем стремилась к браку.
      И не просто выйдет - должна.
      - В нашей истории не было царствующих королев, - сокрушался Сесил в личной беседе со мной - Господи, сколько мне еще слушать эту старую песню? - А те королевы-супруги, что нами правили, приносили нам только смуту!
      - Смуту? - Мне не понравилось слово. Он беспомощно потряс головой.
      - Свирепая Матильда и та не сумела удержать трон - она породила гражданскую войну и жестокое безвластие. Пока Ланкастеры воевали с Норками, две королевы-супруги узурпировали мужскую власть, и страну захлестнула кровь! Нельзя допустить повторения! Спору нет, королева должна выйти замуж - нам нужен принц! А для этого необходим король, но только, ради Бога, не сын испанского короля.
      В одиночестве я обдумала его слова. Если бы дело было только в Марииной вере, то Кортни - католик. Однако правитель вплетает в государственную ткань не только одну нить. Она обещала парламенту не выходить за иноземца. Значит, Кортни? Я не завидовала ее выбору. А ей было уже тридцать восемь, ее время уходило быстро, быстрее, чем виделось со стороны, но не настолько быстро, чтобы остановить реки крови, реки огня...
      За множеством хлопот и треволнений Мария тем не менее находила время бороться с дьяволом за мою душу. Неделями мы ссорились и препирались, она то подкупала меня алмазами, то грозила опалой и даже хуже, если я не смирюсь. При дворе я была бессильна и понимала, что единственный путь для меня отступление. Пока Мария металась от одной крайности к другой, я все твердила свое: "Молю Ваше Величество о дозволении уехать к себе".
      Наконец она сдалась, и я отправилась в Хэтфилд. Новое зимнее путешествие отнюдь не прибавило мне веселья. Мария - восходящее солнце, а я кто закатившаяся звезда? Мы добирались до Хэтфилда словно разбитые в бою солдаты, которым предстоит восстановить силы или потерять все. Однако и в Хэтфилде мне не удалось укрыться от интриг Марииного двора. Не прошло и недели с моего приезда, как нас посетил гость.
      - Сэр Джеймс Крофтс к вашим услугам, принцесса! - представился он с низким поклоном.
      - Что вам угодно, сэр Джеймс?
      В последний раз я видела его в Уонстеде в числе тех, кто поздравлял Марию с восшествием на престол. Жилистый, низкорослый, он был придворным моего брата; больше я о нем ничего не знала. Однако, преклонив колено и целуя мою руку, он сдавил мне пальцы, заглянул в глаза и прошептал:
      - Отпустите всех, кроме самых доверенных служителей, миледи, - то, что я должен сказать, предназначено только для ваших ушей.
      Не первую ли встречу с милордом Сеймуром, не его ли вольность в обращении с моей рукой напомнило это пожатие? Меня прошиб озноб. Даже в Хэтфилде у стен есть уши. Я кивнула.
      - Давайте поговорим в парке.
      На улице было сухо, солнце мужественно пробивалось сквозь тучки, никто не мог подслушать наш разговор.
      - Итак, сэр?
      Его голос дрожал от ярости.
      - Ваша сестра обнародовала свой выбор. Она нарушила данное парламенту обещание - английским королем-супругом станет Филипп Испанский!
      Горчайшая новость для каждого англичанина. Я чуть не потеряла дар речи. Он гневно продолжал:
      - Наша страна окажется в подчинении у Папы и Испании, станет форпостом Священной Римской Империи! Англия этого не потерпит! Это недопустимо!
      Мои губы напряглись.
      - Что должно быть, будет.
      - Есть лекарство. Лекарство.
      "Но не для Марии", - слышалось в его тоне. Что, заговор против нее со мной в качестве пешки?
      - На все воля Божья. Он снова вспыхнул.
      - Однако если народ встанет на свою защиту.., поднимет оружие за правое дело.., разве это будет против Божьей воли. Его заповедей?
      Я почуяла недоброе.
      - Замолчите!
      - Выслушайте меня, мадам! Если вас позовут править.., спасти новую веру от гнусностей старой...
      - Господь может позвать меня, как позвал мою сестру.., препоручаю все Его мудрости!
      Я пошла прочь, не слушая больше ни слова. Я чуяла заговор, чувствовала дуновение холодного ветра от его смертоносных крыл, реющих близко, до опасного близко. Если догадка моя верна, даже говорить об этом - измена.
      Непрошеный секрет все равно что поцелуй постылого ухажера. Я не могу, не буду посягать на дочь моего отца и законную королеву! Однако безопасно ли оставаться в неведении? Нет, надо все разузнать. На следующий день я отправила вдогонку Крофтсу верного Чертей с поручением прощупать нашего посетителя и как можно скорее сообщить мне новости.
      Через два дня вернулся мрачный Джон.
      - У сэра Джеймса тайная квартира в Лондоне, в неприметном доме за Поултри, далеко от двора. Джентльмены приходят туда по двое, по трое, прикрыв лица и низко надвинув шляпы. Но всех их я знаю.
      - И кто же они?
      - Это сэр Вильям Томас, он был клерком совета при вашем батюшке и теперь боится возрождения папизма. Сэр Вильям Пикеринг служил при нашем посольстве во Франции и страшится испанского господства. Сэр Николае Трокмортон преданно служил вашему брату; он говорит, что не позволит свести на нет усилия доброго короля. А сэр Томас Уайет страшится брака королевы с испанцем; он утверждает, что при жизни его отца, ничего хорошего не вышло из брака короля с арагонской инфантой, и клянется отцовской памятью, мадам, что посадит на престол дочь Анны Болейн! Уайет.
      - Значит, он их вожак?
      - Да, миледи.
      Уайет!
      У меня сжалось сердце: все возвращается на круги своя! Я знала этого Уайета, я и сейчас видела его на ночной гулянке с моим покойным лордом Серреем и Вильямом Пикерингом в ту ночь у Темзы. Но я слышала и многое о другом Уайете, носившем эту фамилию прежде него: отец нынешнего Уайета любил мою мать.
      ***
      Стоило ей впервые появиться при дворе, как мужчины устремились к ней, словно мотыльки на огонь. Еще до того, как король, ослепленный личным горем, ее заметил, она успела подпалить крылышки двум лучшим молодым придворным.
      - Осторожнее, дочка, юный Гарри Перси положил на тебя глаз, предостерегал ее отец, умный Томас Болейн.
      - Глаз? - со смехом отвечала она. - Скажите уж, все сердце! Он клянется мне в любви!
      Как и сам король, Гарри Перси, наследник одного из древнейших северных графств, полюбил ее с первого взгляда. И если б не ненависть отца к выскочкам Булленам - так назывались они до того, как переделали свою фамилию на французский манер, - ни за что бы с ней не расстался.
      Другому ее обожателю тоже пришлось изведать горечь разлуки. Юный поэт, сын кентских соседей Болейнов, Том Уайет полюбил Анну еще в детстве. Теперь ему пришлось поневоле уступить ее королю.
      Доведенный любовью до исступления, он рискнул жизнью, скрестив с августейшим соперником клинок гневного стиха:
      Стрелок, я к лежке лани приведу! Что ж до меня, я выхожу из гона... У лани по ошейнику горят Алмазные слова предупрежденья:
      "Noli me tangere", я цезарева стада.
      Noli me tangere - не тронь меня. Уайет никогда ее больше не видел. Вынужденный жениться на нелюбимой, отправленный королем на чужбину, он сгинул молодым, оставив после себя лишь одного сына, мальчика Тома.
      А теперь юный Уайет решил посадить на английский престол дочку Анны Болейн, чтобы таким образом отомстить за разбитую отцовскую любовь?
      - Когда они хотят это сделать? - прошептала я, не разжимая губ.
      - На Вербное воскресенье, мадам, в этот день в Англию должны прибыть испанский инфант и его свита. Народ будет гулять, дороги опустеют, ничто не помешает мятежникам войти в Лондон. Но боюсь...
      - Чего же?
      - Заговор течет, как решето! - с жаром произнес Чертей. - Сейчас декабрь до марта что-нибудь да просочится наружу!
      Он оказался прав. Мы получили всего три недели передышки - если можно назвать передышкой тревожные дни и пронизанные страхом ночи. На исходе третьей недели из Уайтхолла прискакал падающий от усталости гонец - он привез вести от того же доверенного человека, что сообщил мне про кончину Эдуарда.
      - Все кончено.., они проиграли.
      Рассказ был короток. Совет проведал о заговоре, мятежникам пришлось выступать немедленно, слишком рано. Их не спасли и два громких имени. Первое лорда Генри Грея, герцога Сеффолка, который усмотрел в этом последнюю возможность усадить на престол свою дочь Джейн. Вторым был не кто иной, как отвергнутый король-супруг Эдвард Кортни, который решил все-таки сделаться королем, но с другой королевой, а именно - со мной.
      Итак - королева Елизавета, жена короля Эдварда?
      Я должна была придать красоту и завершенность их замыслу: соединить последнего Плантагенета с последней Тюдор - значило бы довести чистоту английской королевской крови до последнего возможного градуса - цель, достойная такого риска. Кто бы все-таки занял престол, удайся их восстание, я или Джейн? Они и сами не знали.
      А теперь? Гонец повертел в руках забрызганную грязью шляпу и ответил:
      - Народ остался верен королеве Марии, восстание подавлено. Сэр Томас Кортни, герцог Сеффолк и прочие мятежники в Тауэре. Идут поиски тайных пособников.
      Пособников.
      Я не участвовала в заговоре. Но это меня не спасет - ведь я была в самом центре изменнических планов!
      Вот теперь мне стало по-настоящему страшно, как и тогда, когда лорд Сеймур впутал меня в свои предательские козни. Дрожа, я позвала Кэт и легла в постель.
      Однако я уже знала - спрячься я хоть в мышиную нору, меня оттуда вытащат.
      ***
      И вытащили. Весь дом услышал тяжелую поступь вооруженных людей за десять миль по дороге. С ними прибыли посланцы Марии, тайные советники, с приказом отвезти меня в Лондон. Пришлось сказаться больной; Мария это предвидела и прислала своих врачей. Я просила времени привести в порядок свой дом - мне отказали, при этом лорды обменялись такими взглядами, будто говорили: "И не спрашивайте, когда вернетесь домой".
      Тут мне действительно стало дурно. Живот раздуло, я не могла сесть на лошадь. Неважно: добрая королева прислала свои личные носилки. "Угодно ли Вашему Высочеству приготовиться к отъезду в Лондон - немедленно?"
      Я поняла: теперь я пленница, такая же как кузина Джейн. Мы выехали на следующее утро, когда вспыхнул первый проблеск зари и вместе с ним погас последний проблеск надежды. Перед поворотом на большую дорогу я не посмела даже оглянуться - когда-то я вновь увижу тебя, мой милый, милый Хэтфилд?
      ***
      Когда этим страшным февралем я въезжала в Лондон, другая покидала его та, кому невиновность до поры служила защитой, но лишь до поры. Бедная, несчастная девятидневная Джейн, - казнить только за то, что честолюбивый отец вновь провозгласил ее королевой.
      Однако и сейчас Мария готова была ее простить, она никогда не убивала своих личных врагов, только Божьих. Удастся ли Джейн избежать топора? В ту ночь под стражей в одном из самых мрачных покоев Уайт-холла я и сама была ни жива ни мертва от страха и все же плакала и думала только о Джейн - ее судьба самозваной королевы может стать и моей.
      Весть принес Чертей, когда пришел прислуживать мне за ужином. Я отодвинула блюдо с вареной зеленью, поставленное передо мной Кэт, схватила кубок и уставилась на кроваво-красное вино. Лицо Чертей было красноречивее всяких слов.
      - Значит, она умерла? Как?
      Голос его осип, словно от простуды.
      - Очень мужественно, мадам, в отличие от своего мужа Гилдфорда, который кричал и плакал, пока его волокли на эшафот. Но она умерла, как...
      Как королева.
      Сумею ли я умереть так же?
      И придется ли мне?
      Если они докажут, что я знала о заговоре Уайета, меня отправят на эшафот вслед за Джейн раньше, чем ее кровь высохнет на топоре! Первую попытку сделал мой старый недруг Гардинер, который направлял Марию в совете, как Ренар - в ее личных покоях. Он вошел ко мне, облизывая толстую нижнюю губу, и я поняла: он считает, что я уже у него в зубах. Его улыбка смотрелась приглашением на кладбище.
      - Итак, мадам Елизавета, приступим? Господи, как я его боялась! Боялась и ненавидела. А как ему нравилась его работа! День за днем он играл со мной в кошки-мышки, и все это время я знала, что Уайету выкручивают сустав за суставом, добиваясь показаний против меня. И вот пришел день, когда сияющий торжеством Гардинер победно объявил:
      - Предатель Уайет сознался, что вы знали и одобряли его замыслы! Я была к этому готова.
      - На дыбе вам скажут что угодно. Я невиновна!
      Он был глух.
      - Вам остается лишь молить Ее Величество о снисхождении... Как Джейн?
      - ..и просить прощения за ваши гнусные злодеяния.
      - Как может невинный просить прощения за то, чего не совершал?
      И так далее, и так далее. Разве могла я винить Уайета? Даже если б он ничего не сказал, даже если б против меня не нашлось и одного свидетельства, то и тогда мне было не видать безопасности и свободы.
      ***
      Тени сгущались день ото дня. Когда Уайета вели на суд, народ открыто его приветствовал. В Лондоне разбрасывались листовки и слагались баллады, где он провозглашался героем и мучеником. В Истчипе случилось чудо - говорящая стена (Бог знает, кто за ней прятался) громко произнесла:
      - Да здравствует королева Мария! Молчание.
      - Да здравствует принцесса Елизавета!
      - Аминь! - последовал ответ.
      - Что такое месса? - спросил голос. Шепот:
      - Идолопоклонство!
      - Берегитесь идолопоклонства! - жутким голосом предостерегла стена. Потом она принялась вопить:
      - Испанцы! Испанцы идут! - покуда жители не разбежались в страхе.
      Хуже всего была история с собакой. Дохлую дворнягу, одетую в шутовское подобие монашеского платья и с выбритой тонзурой, забросили в окно Марииной опочивальни. Королева молилась в одиночестве: от страха и отвращения ее начало рвать, и рвало, пока она не лишилась чувств. Теперь Мария окончательно уверилась, что по стране бродят Антихрист и его темные приспешники, а значит, надо со всей суровостью гнать его прочь.
      Поскольку Нортемберленд, Сеффолк, Уайет, Джейн и Кранмер - все ее противники-еретики - были либо казнены, либо томились в тюрьме, оставалась одна я. А приезд ее "мужа" (она мысленно обвенчалась с Филиппом в тот же миг, как решила, что Бог назначил им соединиться) ожидался со дня на день, и она желала приветствовать его на Священной Римской земле, а не в гнусном гнездилище еретиков.
      Все эти недели я сидела взаперти, а тьма вокруг сгущалась, сгущались страхи. Я жила глухим жужжанием слухов и крохами несвежих сплетен, за отсутствием другой пищи днем, и ночью пережевывала их высохшие кости.
      "Епископ Гардинер намерен уловить вас в сети и подвести под топор палача, - говорили сегодня, - ибо он видит в вас дьявольский камень преткновения на пути восстановления старой веры!" А назавтра шептали: "Вы нужны королеве живой, чтобы показать инфанту Филиппу, что и величайших еретиков возможно вернуть в лоно Матери-Церкви!"
      Кому верить? Что мне назначено - жить или умереть? Я знала одно, что не хочу умирать! Отчаяние превратилось в моего каждодневного спутника. И все же я оказалась не готова к тому мгновению, когда мой враг Гардинер вошел, хлопая полами длинного одеяния, словно огромная черная летучая мышь.
      - Отошлите женщин!
      Кэт, Парри и горничных вытолкали вон. Вслед за Гардинером вошли главные тайные советники: лорд-казначей Полет, лорд Бедфорд, граф Сассекс, лорд Паджет и даже мой родич Говард, а с ними еще человек десять.
      Комната наполнилась мужчинами, их мехами, шляпами, сапогами - воздух сперло от запаха власти. У них были повадки палачей и такие же глаза. Гардинер дождался своего часа. Его так и распирало от радости, он только что не брызгал ядовитой слюной. Я чувствовала, что его челюсти смыкаются на моей шее.
      - Королева повелела, чтобы вас препроводили в Тауэр.
      Глава 17
      Conserva me, Domine... Храни мя, Господи, яко на Тя уповаю...
      Чертей сказал, что Джейн, обнимая плаху, твердила "Miserere" - так молятся все погибающие:
      miserere mei, Dens, помилуй мя. Боже, помилуй мя...
      Помилуй мя... (Пс.56, 2)
      А что до тебя, черная шапка, черное сердце, черный епископ, певец псалмов сказал и про тебя:
      Quis gloriaris, tyranne saevissime? Что хвалишься злодейством, сильный?
      Что хвалиться... (Пс.51, 3)
      Гардинер вышел. Я осипшим от страха голосом прошептала ему вслед:
      - Дозвольте мне увидеть королеву! Тишину нарушил лорд-казначей Полет:
      - Королева предвидела вашу просьбу и отказала заранее.
      Я оглядела их каменные лица, надеясь найти хоть проблеск жалости. Грустные глаза Говарда, казалось, говорили: "Я ничем не могу вам помочь". Рядом с казначеем стоял лорд Сассекс, дальше Паджет, склизкий секретарь совета времен моего отца. Не они ли провожали Джейн в ее последний путь?
      - Тогда позвольте мне ей написать. Полет покачал головой.
      - Идет прилив, на реке ждет барка из Тауэра. У вас нет времени писать.
      Граф Сассекс тяжело переступил с ноги на ногу.
      - Милорд! Право каждого...., осужденного?
      - ..каждого подданного обратиться к своему монарху!
      Послышался одобрительный гул. Они вышли, я села за стол и взяла перо. От того, что я сейчас напишу, зависит моя жизнь - но что сказать? Спасти меня может лишь моя невиновность, в которую никто не верит, - в противном случае меня бы не отправили в Тауэр.
      Однако что писать: "Пощади меня, сестра, ради всего святого! Я не хочу умирать"?
      Я заплакала и плакала довольно долго.
      Внезапно меня осенила слабая догадка. Если протянуть время, мы пропустим прилив. Может быть, за ночь ее сердце смягчится?
      Но даже если я напишу, увидит ли она письмо? Призраки обступили меня, они шептали:
      "Нет". Лорда Сеймура обрек на смерть собственный брат, как меня - моя сестра; я твердо знала, что его последнее письмо так и не передали по назначению.
      И еще более печальный призрак женщины, которой, как и мне, не исполнилось и тридцати и которая, как и я, проделала этот путь, чтобы не вернуться.
      Лорд Говард - дядя моей матери, вспоминает ли он сейчас о ней, как вспоминаю я?
      Из-за двери доносились голоса лордов. Винчестер, похоже, был доволен. "В конечном счете, когда леди окажется в Тауэре, все вздохнут спокойнее".
      - Надо надеяться, ей там будет безопаснее, и от врагов, и от обвинений в заговоре! - спокойно отвечал лорд Говард. Значит, он сохранил родственные чувства ко мне, раз думает об опасности, которой я подвергаюсь.
      - Однако нам следует быть осмотрительными. - Судя по голосу, Сассекс больше других тяготился своей сегодняшней ролью. - В ней течет королевская кровь, и, кто знает, может быть, она будет нашей следующей королевой.
      Паджет негромко хохотнул:
      - Это уж зависит от того, насколько королева Мария будет плодовита в браке. Если она родит, наша молодая особа останется не более чем воспоминанием истории.