ГЛАВА 6

— Видали кольцо у него на пальце? Уверяю вас, что камень — вовсе не рубин.

Говоривший таинственно понизил голос, указывая в сторону Люсьена Тремэйна, который вел в танце младшую дочь виконта Хартли — девицу на выданье, которая в настоящий момент была явно озабочена своим туалетом.

— Я узнал правду у Уайтов. Это — заколдованное сердце. Он вырвал его из живого существа на одной из черных месс.

— Боже милостивый! Да неужели! — пораженно воскликнул Гарт Стаффорд, окидывая презрительным взглядом человечка в неправдоподобно высоком воротничке, скрывающем полное отсутствие подбородка, и коричневом жилете. — Мало ли что мы подозреваем? Но вы говорите об этом вслух — отдаю должное вашей отваге.

— Ч… что вы хотите сказать?

Гарт оттолкнулся от колонны и осторожно огляделся, чтобы убедиться, что никто из гостей не услышит его:

— Я вот что хочу сказать, старина: а вдруг Тремэйн слышал тебя? Ох, какой скорой и жестокой будет его месть! И тогда, возможно, на следующем балу мы увидим у него еще больший «рубин», который он повесит на грудь. Как, вы уже покидаете нас? Пожалуй, это правильно: у вас чересчур бледный вид.

Гарт ухмыльнулся, глядя, как человечек проталкивается к выходу, однако его веселье моментально угасло, когда он вновь посмотрел на своего друга Люсьена.

Нет, не своего друга. Это неправда. Гарт вздохнул, удивляясь сам себе: зачем он так упорно пытается пробить лбом стену равнодушия Люсьена. Люсьен больше не был его другом — он теперь не был ничьим другом.

Гарт не был знаком с этим человеком и даже сомневался, нравится ли он ему.

Когда-то Гарт Стаффорд с Люсьеном еще в школе подсунули мешочек с навозом под тюфяк надзирателя. То-то было смеху! А как они хохотали, гоняясь за визжащей жирной свиньей по грязному хлеву в Испании! Они вместе распевали непристойные куплеты на дне сырого окопа, деля на двоих бутылку вина; они дрались спина к спине на многих полях сражений; и это Гарт утешал Люсьена, который безудержно рыдал над изуродованным тельцем испанского ребенка, убитого шальным снарядом. Куда девался тот Люсьен Тремэйн? Он очень изменился с тех пор, как Гарт вынужден был оставить его, раненного, в маленькой хижине в горах. И внешность и поведение Люсьена внушали Гарту беспокойство.

Люсьен, как всегда, был одет в черное. Сюртук прекрасно облегал его стан, подчеркивая силу и стройность, — особенно когда он непринужденно выполнял самые сложные фигуры в танце. Фигура его, прежде худая и нескладная, приобрела зрелость. Он слегка загорел, его густые черные волосы были прекрасно уложены и подстрижены.

Люсьен не носил никаких украшений, кроме золотого кольца на мизинце левой руки, и крупный рубин в центре его то и дело вспыхивал в пламени канделябров.

Однако изменения произошли не только во внешнем облике Люсьена. Но не это настораживало и пугало Гарта. От Люсьена исходило ледяное равнодушие, воздвигавшее между ними непреодолимый барьер.

Насколько Гарту было известно (а он не прекращал осторожных расспросов с первого же дня, как появился в Лондоне), его друг не участвовал ни в одной дуэли, ни разу не дал повода упрекнуть себя в невоспитанности за тот год, что вращался в лондонском свете. Никто не мог сказать про него ничего плохого. Или, скорее, не смел. Ибо хотя прежнее чувство юмора сохранилось у Люсьена, оно превратилось скорее в сарказм, и мало-помалу он заслужил репутацию человека безжалостного.

Ну и, конечно, стал объектом для слухов.

Захватывающие истории шепотом рассказывали Гарту мужчины, хихикая, поведывали дамы. Там было все: дебоширство, извращения, даже поклонение дьяволу. Таким образом общество пыталось объяснить самому себе то странное, грозное, едва ли не сексуальное возбуждение, которое возникало в нем, стоило появиться Люсьену Тремэйну с лениво прикрытыми темными глазами, с полуулыбкой, пугавшей всех.

И все же, как это ни невероятно, он был принят во всех домах.

В первый же вечер Гарт встретил старого друга на балу у леди Герефорд. Это само по себе казалось удивительным, так как ранее Люсьен никогда не принадлежал к компании лондонских повес. Как когда-то он сам объяснял другу, ему гораздо больше по сердцу «настоящая» жизнь, которую ведут английские джентльмены у себя в поместьях.

После радостного приветствия, бесконечных похлопываний по спине и приглашений распить бутылку Гарт спросил Люсьена о Мелани — обожаемой невесте, рассказы о которой ему приходилось выслушивать каждый вечер у бивуачного костра, — и даже огляделся в поисках этой юной особы.

Вопрос оказался крайне неудачным, так как взгляд Люсьена на мгновение вспыхнул, а потом стал безразличным, непроницаемым, и он ответил:

— Ну неужели ты ожидал, что я ограничу свои потребности одной-единственной бабой? В конце концов, дорогой, все приедается.

Дорогой. Смысл слова слишком не соответствовал интонации, с которой оно было произнесено. В нем не было ни капли теплоты, скорее наоборот. Люсьен, казалось, хотел сказать: «Ты лезешь не в свое дело. И очень обяжешь меня, если перестанешь это делать».

Вскоре Гарт заметил, что Люсьен вообще стал очень часто пользоваться этим словом, и его изрядно веселило, что находится на удивление много глупых созданий (особенно среди женщин), которые принимают его за чистую монету.

Какое-то мрачное обаяние исходило от Люсьена. Внешность его была подчеркнуто безукоризненна, на лице постоянно играла улыбка, в то время как взгляд пронизывал человека насквозь, заставляя чувствовать себя обнаженным.

Гарт тем не менее не поддался этому и был ужасно зол на то, что Люсьен отгородился от него точно так же, как и ото всех остальных. Как он ненавидел, когда Люсьен обращался к нему подобным образом! Уж лучше бы обзывал как-нибудь или даже вызвал на дуэль — все, что угодно, вместо этого безразличного дорогой.

Да, Люсьен был красив, безукоризнен, баснословно богат и дьявольски язвителен. К тому же он был силен, невозмутим и загадочен. Женщины падали к его ногам, причем каждая была уверена, что именно она имеет ключ к его сердцу. Мужчины лишь грозно хмурили брови.

Для Гарта, неделю неотрывно наблюдавшего за другом, стала очевидна причина такого поведения: Люсьену Тремэйну просто все осточертело. Абсолютно все. В том числе и он сам. Особенно он сам.

Оставалось лишь ответить на вопрос: почему? Ни Эдмунд, ни Памела Тремэйн никогда не вращались в лондонском свете, и оттого осторожные расспросы Гарта про родителей Люсьена не привели ни к чему.

Возможно, настало время отправиться в Суссекс.

Когда танец кончился, Люсьен жестом дал Гарту знать, что направляется в игральную комнату. Этот жест вовсе не был приглашающим — простая вежливость. Гарт поколебался, но, ругая себя, последовал за ним. Этот малый не то что не нуждается в нем, вряд ли ему вообще хочется быть в его обществе.

«Ну, ты всегда был упрямым ублюдком», — сам себе заметил Гарт, усаживаясь на свободный стул возле Люсьена и беря в руки карты, с полной уверенностью в том, что ни один из них не встанет из-за этого стола до рассвета.

— Добрый вечер, мистер Стаффорд, сэр. — Высокий седовласый мужчина, распахнувший двери особняка на Портмэн-сквер, окинул Гарта внимательным взглядом выцветших голубых глаз.

— И еще более добрый вечер тебе, Хоукинс, — весело отвечал Гарт, расстегивая пальто и переступая порог просторного холла, выложенного черной и белой плиткой. — Он у себя? — Гарт отдал дворецкому перчатки и шляпу.

— Хозяин в гостиной. Если вы соблаговолите обождать здесь, я доложу о вашем приходе.

— В этом нет нужды, Хоукинс, спасибо, — торопливо отвечал Гарт, уже проскользнув мимо дворецкого. — Я сам доложу о себе. И пожалуйста, успокойся. Даю слово, приятель, что у меня нет оружия. — Хоукинс был просто помешан на охране своего хозяина, что немало веселило Гарта, ибо вряд ли кто-то нуждался в защите менее, чем Люсьен Тремэйн.

Люсьен был один в гостиной. Облокотившись на каминную полку, поставив на решетку ногу в элегантном башмаке, он задумчиво смотрел на письмо со сломанной восковой печатью, которое держал в руке.

Не желая показаться соглядатаем, Гарт слегка кашлянул, давая знать о своем появлении.

— Привет, дружище, — отвечал Люсьен, неторопливо отвернувшись от камина, сложив письмо и сунув его в карман фрака. Его темные глаза были совершенно невыразительны, тогда как легкая улыбка должна была продемонстрировать радость. — Пожалуйста, извини меня. Я не слышал, как Хоукинс объявил о твоем визите. О, судя по твоей самодовольной улыбке, можно подумать, что ты запер доброго малого в клозете?

— Этого совершенно не потребовалось. Прости, если помешал тебе. Что-то важное?

— Глупости, — небрежно ответил Люсьен. — Я уже устал от них. Нам постоянно кажется, что мы должны сделать нечто важное, а это, как ты понимаешь, весьма утомительно. Скажи мне, Гарт, я ошибаюсь или мы действительно обещали где-то быть сегодня вечером? Почему-то я оделся для выхода. Наверное, придется попросить Хоукинса пришпиливать записки мне на рукав. Как ты полагаешь?

— Я бы не советовал. Костюм пострадает.

Гарт подошел к сервировочному столику и налил себе выпить, ужасно заинтригованный тем, о чем думал Люсьен, глядя на письмо.

— Боюсь, что сегодня ничего выдающегося, Люсьен, ведь сезон официально откроется не раньше чем через пару недель. Театр, несколько вечеринок с картами, которые ты так любишь. Думаю, тебе скоро это надоест или ты обчистишь всех партнеров. Тебе дьявольски везет в карты, дружище. Я слышал, Ортон просто рвал на себе волосы после вашей игры прошлой ночью. Конечно, он дрянь человечишка, но все же достаточно безобиден. Неужели надо было так издеваться над ним?

Люсьен взял протянутый ему Гартом бокал и раскинулся на кушетке, закинув ногу на ногу. Гарт понял, что зашел слишком далеко.

И, как бы подтверждая это, Люсьен сказал:

— Ты что же, дорогой, хочешь, чтобы я играл в карты на спички?

Гарт решил продолжать, делая вид, что ничего не заметил: он все еще не оставлял надежды понять Люсьена.

— Альванелли говорит, что он вчера болтался у Уэйтиера, где Ортон кричал, что положит всему этому конец. Подобная угроза вряд ли обеспокоит тебя, дружище, однако если дамы узнают завтра утром, что Ортона нашли висящим на одном из фонарных столбов на Бонд-стрит, они чертовски переполошатся.

Выраженке лица Люсьена оставалось безразличным.

— Я не должен был этого делать, Гарт. Впрочем, я готов все тебе объяснить. Ортон — вполне взрослый человек, и я по глупости решил, что он знает, что делает, когда садится за зеленое сукно.

— Это верно, — кивнул Гарт.

— К тому же, — Люсьен поднялся, — на твоем месте я не стал бы так его жалеть, он нашел достаточно безболезненный способ расплатиться с долгами. Сегодня мне нанесла визит его сестра, она ломала руки и умоляла о милосердии. И зашла так далеко, что даже расстегнула лиф своего платья до самого пупка и предлагала в уплату взять ее самое. Беднягу Хоукинса чуть не хватил удар. Ты когда-нибудь видел прелестную Сусанну Ортон нагишом?

Гарт наблюдал за тем, как Люсьен допил свое вино и аккуратно промокнул уголки рта белоснежным батистовым платком. Ему до смерти не хотелось задавать другу следующий вопрос, однако он сказал именно то, чего, по всей видимости, и добивался от него Люсьен:

— Неужели?! Девица действительно разделась перед тобою и предлагала себя в качестве платы? Боже милостивый, парень, и что же ты с нею сделал?

Люсьен повернулся к нему, старательно поправляя кружевные манжеты своей сорочки и рукава фрака.

— Возможно, мне стоило бы сказать, что я захлопнул дверь перед остолбеневшим Хоукинсом, бросил ее на ковер розовой попкой и изощренно удовлетворил страсть множество раз и… всевозможными способами. Затем вышвырнул ее вон, нисколько не отказавшись от намерения содрать с ее брата все до пенни? Это выглядит достаточно пикантно в твоих глазах, Гарт? — Улыбка исчезла, вместо нее появилась комическая гримаса. — Но, увы, я не могу похвастаться этим — даже ради того, чтобы подразнить тебя, дружище. В конце концов я счел за благо простить Ортона — при условии, что он и его дражайшая Сусанна на весь сезон покинут Лондон. Но я умоляю тебя не рассказывать об этом ни одной живой душе. Ну в конце концов, подумай хотя бы о моей репутации.

Гарт почувствовал облегчение. Ведь все могло бы оказаться хуже, намного хуже. Он молча проклял Ортона за его глупость, а равным образом устроившую эту мелодраму Сусанну, которая вообразила, что влюблена в Люсьена.

— Пожалуйста, прости мои расспросы и сомнения. Ты обошелся с ней по-джентльменски, Люсьен.

Люсьен насмешливо посмотрел на него в монокль, висевший на золотой цепочке.

— Ты и впрямь так считаешь, дорогой? Ты полагаешь, что передо мной не стоял вопрос: лишить ли невинности ребенка или остаться равнодушным к ее непорочной или, скорее, роковой красоте? Но ты знаешь, мне пришлось как следует подумать — ведь и в том и в другом случае я наносил ей глубочашее оскорбление.

Монокль выпал из глаза, заняв свое место на белоснежном жилете.

— Ну что, идем?

— Девица глупа, — заметил Гарт, следуя за другом к передней. — У тебя не было выбора.

— Бабы не настолько глупы, — достиг его ушей равнодушный ответ Люсьена. — Если бы это действительно было так, Сусанна выцарапала бы мне глаза за то, что я посмел отказаться от нее. Лишь после того как я продемонстрировал ей кое-что из того, чего она, по ее убеждению, от меня хотела добиться, она убежала.

Люсьен позволил дворецкому одеть себя.

— Ну а теперь пожелай доброй ночи преданному Хоукинсу и заверь его от всей души, что не будешь спускать с меня глаз, пока в целости и сохранности не вернешь меня под его крыло. Понимаешь, он, бедняга, всякий раз ужасно беспокоится обо мне.

Гарт рассмеялся и покачал головой, принимая свое пальто, перчатки и шляпу от невозмутимого дворецкого.

— Люсьен, ты бессердечен.

— Не бессердечен, дорогой, — поправил Люсьен, уже усаживаясь в карету Стаффорда. — Нет, я уже думал об этом — как раз когда ты вошел, — я абсолютно уверен в том, что дело тут не в бессердечии, а в чем-то ином. В наследственности, возможно? Да, вполне возможно. Гарт, так ты идешь? Не стоит опаздывать в театр сильнее, чем принято.

Над Лондоном уже занимался бледный рассвет, когда карета вернулась к особняку на Портмэн-сквер и Гарт, сидя в ней, размышлял, что явно выпил лишнего. Он сонно наблюдал за тем, как Люсьен ловко соскочил прямо на мостовую, на вид столь же трезвый и бодрый, как и в самом начале вечера.

— Как тебе это удается, дружище? Мы пили наравне и играли всю ночь, а ты сияешь, словно новенький пятипенсовик. Может быть, правда, что ты заключил сделку с дьяволом?

Темные глаза Люсьена блеснули, когда он обернулся и низко склонился к Гарту:

— А ты разве сомневался в этом? В конце-то концов, зачем же лезть на самое дно преисподней, если не можешь извлечь из этого хоть какую-нибудь выгоду? — поддразнил он. — Отвези хозяина домой, приятель, — обернулся он к кучеру, — да только поосторожнее. Бедняга не очень-то хорошо себя чувствует.

— Негодяй, — пробурчал Гарт, откинувшись на мягкие кожаные подушки.

Он был доволен, ибо Люсьен предстал в этот раз прекрасным товарищем — почти таким же, каким он запомнился ему по Испании. Гарту показалось, что он даже смог пробить едва заметную брешь в том каменном заборе, которым окружил себя этот человек. Обернувшись, он кинул прощальный взор на своего друга — и как раз вовремя, чтобы заметить, как четыре темные фигуры выскочили из тени и бегом ринулись к нему.

— Люсьен! Сзади! — взревел Гарт, сразу протрезвев. Он мгновенно соскочил наземь, наполовину вытащив стилет, который всегда брал с собой, отправляясь на ночную прогулку.

Люсьен развернулся, став в оборонительную позицию. Его черное пальто распахнулось, обнажив белый жилет. В сумерках тускло блеснула сталь его кинжала.

Бежавший первым бандит не успел увернуться и по инерции наткнулся на кинжал Люсьена, который по рукоятку вошел ему в грудь.

От толчка Люсьен на мгновение потерял равновесие и приоткрылся. Только бешеный крик Гарта на долю секунды задержал нападавших, но этого было достаточно, чтобы Люсьен оправился и вскочил на третью ступеньку лестницы, лицом к нападавшим. Гарт покосился на раненого: тот бился в агонии на мостовой. Люсьен Тремэйн был отличным бойцом.

Похоже, та же мысль пришла в головы и трем бандитам. Они покосились на Гарта, который успел уже подбежать ближе, потом на Люсьена, стоявшего слегка отставив ногу и ловко играя окровавленным стилетом. При этом он улыбался так мрачно, что у нападавших отпала всякая охота с ним связываться.

— Ну, что ты скажешь, дружище? — произнес Люсьен так спокойно, словно речь шла о том, чья лошадь выиграет приз на бегах. — Возьмешь того, что слева от меня? Посмотри, у него уши какой-то неправильной формы, и это ранит мое эстетическое чувство.

Разбойники оглянулись на стоявшего позади них человека. Гарт улыбнулся и поиграл стилетом у них перед глазами.

— Люсьен, а ты не обратил внимание на нос этого несчастного? Он явно в два раза длиннее, чем необходимо, чтобы обнюхивать тушеную капусту. И я полагаю своим христианским долгом помочь ему избавиться от излишков. Во всяком случае, я все равно благодарен тебе за уши, но можешь оставить их себе.

— Ты всегда привередничаешь, приятель, — заметил Люсьен, слегка качая головой. — Но я полагаю, мы кое о ком забыли.

— Тоже верно. И как насчет третьего? — осведомился Гарт. Он позволил двоим удрать, каким-то образом догадавшись, что Люсьену именно этого и нужно, и теперь следил за третьим.

Улыбка Люсьена угасла, он спустился с лестницы и приблизился к бандиту.

— Я еще не решил. Если он расскажет мне то, что я хочу знать, я, возможно, его не кастрирую. — Он приблизился еще на шаг. — Боже милостивый, Гарт, ты только взгляни на эту рожу. Какое уродство, по крайней мере то, что видно из-под грязи. Он чем-то напоминает крапивника, не правда ли? Итак, ты что-то хочешь спеть мне, милая птаха?

Гарт смутился, но промолчал. По-видимому он был слишком пьян и чего-то не заметил, что-то такое, из чего Люсьен понял, что это не просто попытка ограбления. Разумеется, Ортон мог счесть, что Лондон подходит ему больше, чем сельская местность, и подослал наемных убийц. Но в таком случае он недооценил этого человека. Для того чтобы справиться с Люсьеном Тремэйном, недостаточно четырех неуклюжих мерзавцев, подобранных на Пикадилли.

Оставшийся разбойник трясся от страха. Когда Гарт схватил его за шиворот, его и без того отвратительная физиономия расплылась, и он захныкал:

— Да не знаем мы ничего. Джеки нас нанял, чтоб мы его убрали, вот и все. — Он обращался к Гарту. — Вы уж пустите меня, добрый сударь. Он ведь не шутит, когда говорит, что кой-чего мне отрежет. Пустите меня, сударь, я ничего не знаю.

Люсьен ткнул бандита острием кинжала.

— Ты не поешь, маленький крапивник, — угрожающе заметил он. — Ты ревешь, как сопливый младенец, и я начинаю терять терпение. Наверняка уважаемый Джеки сболтнул тебе, кто заплатил за то, чтобы положить конец моей земной жизни. Шепни же мне это имя, маленький крапивник, и я позволю тебе упорхнуть.

— Я ж сказал вам! Я не знаю! Джеки болтал, что повидался с кем-то, когда наведывался в гости к своей мамаше, вот и все. Ради Бога, сударь, отпустите меня! Ох, Господи! Я ж обмочусь со страху! Пожалуйста, сэр!

Гарт слегка ослабил хватку, вполне уверенный, что бандит не способен убежать, и взглянул на друга. Лицо Люсьена было темнее тучи, рот сжался в прямую линию. Люсьен был способен, не моргнув и глазом, прикончить этого человека — Гарт нисколько не сомневался. Он слегка встряхнул бандита: