Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Опасные связи [Роковое наследство]

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Майклз Кейси / Опасные связи [Роковое наследство] - Чтение (стр. 10)
Автор: Майклз Кейси
Жанр: Исторические любовные романы

 

 


Паника исчезла, а вместо нее пришла любопытная настороженность. Она ошиблась. Это не то, чего она ждала и чего боялась. Он не сделал ни одной попытки прикоснуться к ее грудям, к ее телу, его руки не пытались проскользнуть под платье. Он просто разгонял ее страхи, оживлял ее, заставляя замечать его, свое собственное тело.

И это тело, оказывается, предавало ее, оно самовольно прижалось к нему, ее губы смягчились, раскрываясь, позволяя его языку свободно проникнуть между них.

И он не замедлил этим воспользоваться.

И даже тогда ее страхи не возвратились. Вместо них волнами наплывали самые невероятные ощущения, когда-либо испытанные Кэт.

Горло у нее сжалось, ей стало трудно дышать, трудно глотать.

Сердце забилось сильно, часто, но не от страха, а от каких-то новых желаний, и это говорило о том, что ее тело знает гораздо больше, чем ее рассудок, о том, что с ней происходит.

Ее тело стало невесомым, и это ощущение напоминало ей, как она плавала на спине в пруду в Ветлах и по-летнему теплая вода, покачивая, баюкала ее. Вот и теперь ее руки как бы всплыли, опустились Люсьену на плечи, ладони прижались к его спине.

А чары не исчезали, они становились все сильнее, и вот уже Кэт чувствовала, как что-то просыпается в самом низу ее живота, как там возникает непонятная тяжесть, напоминавшая чувство голода.

Люсьен наконец оторвался от нее. Его губы скользнули вниз по щеке, по подбородку, по обнаженной шее. Она постаралась вздохнуть как можно глубже, надеясь, что свежий воздух поможет прогнать одурь, сковавшую ее рассудок, и потушит яркие звезды, мелькающие перед глазами.

Она услышала его мягкий смешок:

— Ну, это и есть ответ на мой вопрос, не так ли? Я случайно было подумал, что именно вас поцеловал в ту ночь, но вы ведь должны понять, что я не посмел бы соединить воспоминание о поцелуе с образом молодой дамы, строчившей мне одно за другим язвительные письма. Видите ли, этот поцелуй — первое мое более или менее четкое воспоминание о тех неделях в Тремэйн-Корте. Все остальное — горячечный бред. И мне необходимо было выяснить, кто помог мне вернуться на землю из царства теней.

Кэт снова набрала в грудь побольше воздуха, глядя на кроны деревьев над ними, на последние, угасающие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву и мягко блестевшие на темной шевелюре Люсьена. Она встряхнулась и отступила от него.

— Это вовсе не было даром, И мне кажется, что скорее мое колено вызвало вас тогда из царства теней, мистер Тремэйн, — как можно тверже произнесла она, начиная снова дрожать при мысли, что едва не позабыла обо всем на свете в его объятиях. — И не делайте этого снова. Я не люблю прикосновений чужих людей.

— Неужели? Как это жалко, милая леди, ибо вы просто созданы для прикосновений. — С этими словами он снова обнял ее и слегка укусил за мочку ушка, и эта новая ласка превратила голод, возникший в низу ее живота, в яростное пламя.

Она едва различала, что он говорит, прижимаясь мягкими, щекочущими губами к ее шее:

— А вот это уже та Кэтрин, с которой я познакомился по письмам. По-моему, я все же имел право уяснить это, несмотря на то, что потревожил вас? Но вот были ли ваши ответы правдивыми? Почему-то я в этом сильно сомневался. И должен был убедиться, что это не просто очередной сон. Понимаете, мне снится множество снов, и большинство из них почему-то совсем не такие приятные.

Она не желала все это слушать, не желала вспоминать, каким он был когда-то несчастным, и снова жалеть его. Кэт отклонилась и уперлась ладонями ему в грудь, высвобождаясь из его объятий. На сей раз он не пытался ее удерживать.

— Ну а теперь, коль скоро вы удовлетворили свое любопытство, мистер Тремэйн, пожалуйста, позвольте мне вернуться в дом. Эдмунд начнет беспокоиться, куда я пропала.

Она смотрела, как Люсьен наклонился за ее кинжалом, Теперь его глаза снова потухли, словно их поцелуи, так смутившие ее, были для него всего лишь небольшим экспериментом.

— Это было очень любезно со стороны Мойны — предупредить о вашей маленькой игрушке, дорогая, — произнес он, протягивая ей кинжал рукояткой вперед.

Так он возвращает его? Он что, не понял? Она же собиралась убить его.

Кэт молча взяла кинжал и сунула его в карман, мечтая как можно скорее удалиться, чтобы спокойно поразмыслить над тем, что произошло. Сейчас она так ненавидела его, что вряд ли смогла бы отвечать за свои поступки, посмей он снова обнять ее. Она его ненавидит. Ведь верно?

— Мойне должно быть стыдно. Теперь я обзаведусь пистолетом.

Люсьен громко расхохотался:

— Я обязательно это учту. Мойна к тому же сказала, что вы крайне замкнутая особа, Кэтрин. И должен признаться, что это — среди многих прочих обстоятельств — почему-то еще сильнее возбуждает мой интерес к вам. Пожалуйста, разъясните мне, как вам удалось занять в Тремэйн-Корте первое место?

Кэт была уверена, что он задал этот вопрос не из праздного любопытства. Люсьен явно решил не терять зря времени, уж если приехал в Тремэйн-Корт. Однако если главная его цель — очередное любовное похождение, ему лучше обратиться к мачехе: та прямо-таки лопается от желания его заполучить. Но не Кэт. Ни в коем случае не Кэт. И она должна дать ему это понять.

И если она не желает повторения того, что случилось — а ведь она не желает, конечно же, не желает, — она избавит себя от лишнего беспокойства, если скажет ему правду сразу. «Гораздо легче, — подумала Кэт, — переживать от его отвращения к ней, чем от расположения».

Задрав повыше подбородок, так что теперь она смотрела ему прямо в глаза, Кэт заявила:

— Конечно, я расскажу вам. Это не такой уж большой секрет. Во всяком случае, это был честный труд, которым я впервые в жизни смогла обеспечить себя куском хлеба. Я пришла в этот дом в качестве кормилицы для Нодди, когда умер мой собственный ребенок — мой ребенок, который, мягко говоря, был зачат не совсем законно. Как и вы, мистер Тремэйн.

И прежде чем она смогла заметить реакцию Люсьена, его явное замешательство, а затем веселый блеск в темных глазах, Кэт поспешила повернуться и, держа голову как можно выше, медленно направилась к дому.

ГЛАВА 11

…а с ними — царь

Осанкою; хоть блеск его погас.

Джон Мильтон, «Потерянный Рай»

Мелани распорядилась, чтобы Люсьена поместили непременно рядом с ее спальней, и это заставило его призадуматься.

Он знал, что бояться нечего — если в данном случае вообще было употребимо слово «бояться», — ведь у него имелся Хоукинс, а Хоукинс был проницателен. Не пробыв в доме и дня, он успел убедиться, что Мелани вознамерилась обольстить его хозяина.

Придя к такому выводу, доблестный слуга позаботился запереть дверь комнаты, смежной с хозяйской гардеробной, задолго до того, как туда явился Люсьен, чтобы раздеться на ночь. Хоукинс также поставил хозяина в известность, что, коль скоро у него нет желания спать в отведенной для остальной мужской прислуги общей спальне — особенно памятуя о том, что некогда он имел собственную комнату на первом этаже, — он приказал поставить раскладную койку в этой самой гардеробной.

— Стало быть, ты станешь моей дуэньей, неусыпным стражем моей непорочности, — заметил Люсьен, сидя на краю высокой кровати, пока Хоукинс расшнуровывал ему туфли. — Ты не находишь кое-что странным, Хоукинс? Похоже, мне придется в тебе разочароваться.

— Разочароваться, сэр? — переспросил Хоукинс, поднимаясь на ноги и отдуваясь от усилий, которые ему пришлось приложить, стаскивая узкие туфли с ног хозяина.

Люсьен встал и принялся снимать панталоны. Он уже давно установил рамки, за которые не должна была заходить помощь Хоукинса во время его туалета.

— Да, видишь ли, я, честно говоря, надеялся, что ты ляжешь на коврике у порога, сунув под голову бомбарду вместо подушки. А ты, приятель, лелеешь свою старость и позволяешь себе расслабиться на раскладной койке.

Рубашка и нижнее белье были сняты и отданы Хоукинсу, и Люсьен остался совершенно нагим, ничуть не смущаясь этого, с одной лишь миниатюрой Кристофа Севилла на шее.

— Ну а теперь, если ты не против, я отправлюсь в свою койку, пока не хлопнулся в обморок от усталости. Как-никак, а денек выдался утомительным.

Проведя беспокойную, бессонную ночь, Люсьен вскочил ни свет ни заря и приказал Хоукинсу приготовить для него ванну и проследить за тем, чтобы через полчаса ему подали к крыльцу оседланную лошадь.

Ему необходимо было выбраться из Тремэйн-Корта хотя бы на время, пока он не задохнулся. Гость в этом незнакомом и в тоже время таком знакомом особняке, бывшем когда-то его родным домом, он был лишен даже утешения оказаться в своей прежней спальне. Истерзанный навалившимися на него воспоминаниями и новой реальностью, он едва дождался утра, грезя о высокой женщине с немигающим взором серых глаз, и неохотно уступившими ему губами, обещавшими если не спасение, то хотя бы мимолетное забытье, — и к черту все подробности о роли кормилицы Нодди!

Вскочив верхом на Калибана, угольно-черного, широкогрудого норовистого жеребца, чей грозный вид, злобный нрав и поразительная скорость бега уже успели прославиться на прошлом майском фестивале, Люсьену пришлось полностью сконцентрироваться на укрощении этого животного, явно имевшего свое собственное мнение по поводу цели их прогулки.

Через четверть часа, избавившись от заблуждений, Калибан пошел уже более или менее размеренным галопом, с шумом выпуская из ноздрей огромные клубы пара. Люсьен заметил, что слева появился всадник, который нелепо размахивал руками, пытаясь привлечь к себе его взгляд.

Люсьен мельком отметил, что всадник ловко держится в седле, а его серый в яблоках, идеально вычищенный мерин словно бы плывет над землей поверх полосы тумана.

— Бонжур, мсье! Восхитительный денек для прогулки, oui? — завопил еще издали стремительно приближавшийся незнакомец, срывая с головы шляпу и останавливая своего мерина вплотную к Люсьену. — Боже мой! Наверное, у вас самая огромная и страшная лошадь на свете! — Он сорвал перчатку и протянул руку: — Я — граф де ла Крукс, Гай де ла Крукс, если только это правда и ужасный корсиканец уничтожен — стало быть, мой титул снова имеет значение и смысл, и да будет на то воля Святой Девы. Но это все неважно. Даже если я просто мсье де ла Крукс, это все равно звучит в десять раз приятнее, чем гражданин де ла Крукс, не так ли? Кто знает, если вам будет угодно еще на какое-то время задержаться в этой ужасающе скучной местности, может быть, вы будете звать меня просто Гай, так как я устал от множества формальностей с тех пор, как нахожусь на вашем милом острове. У меня, видите ли, имеется взятый в аренду совершенно очаровательный коттедж не далее чем в двух милях отсюда. А вас, мсье, зовут…

— Тремэйн. Люсьен Тремэйн, — сказал Люсьен, отвечая на пожатие графа, но не снимая при этом перчатки.

Он присмотрелся к этому человеку и пришел к выводу, что тот по крайней мере на фут ниже него, но при этом хорошо сложен и наверняка довольно силен — несмотря на проседь в темно-каштановых волосах, говорившую о том, что граф разменял по меньшей мере четвертый десяток. Одет он был безупречно, его костюм для верховой езды был превосходен, и в глаза бросалась лишь черная повязка на лице, закрывавшая левый глаз — или то, что от него оставалось. Правда, он носил ее так, словно это было единственное украшение, достойное такого мужчины, как он.

Люсьен улыбнулся. Его развеселила столь горячая общительность графа. Обращаясь к открытому сине-зеленому глазу, он сказал:

— А если вы обещаете мне не делать попыток кастрировать моего милого жеребчика, сэр, то я, может быть, позволю сам обращаться ко мне «мистер Тремэйн». С другой стороны, это обращение мы смогли бы заменить и на «Люсьен», помня о том, что находимся здесь в достаточном удалении от столицы и светских условностей.

Француз буквально взорвался хохотом, от которого с ближайшего дерева испуганно сорвалась стайка птиц.

— Вы, англичане, такие лошадники, так любите эту лошадиную плоть! Итак, пожалуйста, Люсьен, — да позволено мне будет заметить, прекрасное французское имя — разъясните мне, не имеете ли вы отношения к Тремэйн-Корту и даже, паче чаяния, к прекрасной миссис Тремэйн?

Люсьен направил Калибана по дороге, и де ла Крукс поехал следом за ним, словно заблудившийся щенок, готовый увязаться за любой дружелюбно настроенной собакой.

— Она — моя мачеха, мсье. Я знаю, что вы извините меня за столь интимный вопрос, но вы всегда так любопытны с утра?

Француз опять расхохотался. Он вообще, похоже, любил посмеяться.

— Утро, день, вечер — какая разница? Разговор — это чудесно, оui? Он так отлично заменяет собой молчание. Мы, французы, мастера болтать, сплетничать и вести романтические беседы, что, увы, и объясняет, каким образом нас удалось обвести вокруг пальца этим кровожадным канальям. Мы были чересчур заняты похождениями в чужих будуарах, мон шер, мы так любим удовольствия. Значит, восхитительная Мелани приходится вам мачехой? Какое прекрасное, неземное создание. Ах, какой же вы счастливец, если уж быть откровенным!

Люсьен решил не обращать внимания. Да его и вправду мало заботило, что кто-то может воспылать страстью к «восхитительной» Мелани, коль скоро он сам, благодарение Богу, давно от нее избавился.

— Могу ли сделать вывод, что вы знакомы с моей мачехой?

Солнце уже довольно высоко поднялось в небе, и мимо них по дороге потянулись крестьянские повозки, направляющиеся на местный рынок. Ему уже пора было возвращаться к завтраку. Мелани наверняка с нетерпением поджидает его, намереваясь в очередной раз домогаться любви. Ему же надо постараться понять, о чем она думает, и получить ответы хотя бы на часть своих вопросов.

Де ла Крукс снова заговорил, напомнив Люсьену о своем присутствии:

— Знаком ли я с нею, Люсьен? О, я познакомился с ней, я танцевал с ней — но вот и все, ведь ей так редко удается выехать. Она так привязана к дому, к мужу и к сыну. Вы понимаете, что мне, как человеку светскому, романтическая интрига необходима как воздух и я не обладаю тем бесконечным терпением, которым наделены вы, англичане. А условности заставляют меня еще сильнее сочувствовать Мелани, такой молодой, такой жаждущей жизни. Я даже позволил себе попытаться навестить ее на той неделе, преподнести ей жалкий букет цветов — вот и все, но, увы, это кончилось плохо. Ее муж, ваш милый отец — ему ведь лучше теперь, не так ли? — очень было неприятно наблюдать, как человек просто падает перед вами, не успели вы с ним поздороваться!

Люсьен отвлекся на то, чтобы привести в чувство Калибана, который явно намеревался позавтракать ухом графского мерина.

— Так вы находились в Тремэйн-Корте в тот момент, когда Эдмун… когда моего отца хватил последний удар?

— Оui! Он как раз сидел на солнышке на террасе в этом смешном кресле с колесами вместо ножек, и никого не было рядом. Я приблизился к нему, надеясь, что ему будет приятно. Не помню точно, что я сказал — впрочем, это неважно, — как вдруг глаза его стали выскакивать из орбит и стали такие белые, и он свалился с кресла прямо на камни, мне под ноги. Ах, какой затем последовал гвалт! Ах, мон шер, это очень хорошо, что вы здесь. Отцы нуждаются в сыновьях в такие минуты, оui?

Люсьен поднял руку и прикоснулся к портрету Кристофа Севилла, спрятанному под рубашкой, отвечая с сарказмом, который остался для графа незамеченным:

— Определенно, Гай. Отцы нуждаются в сыновьях. Как и сыновья нуждаются в своих отцах.

— Точно так! У меня у самого один отец, и он уж очень стар и дряхл. Однако эти старики бывают подчас такими упрямыми. Он никогда не покинет Францию, вот и все. А я, с другой стороны, быстро утомился — сначала прятаться, а потом драться. Глаз — вполне достаточная жертва войне, которая никогда не была моей войной, оui!? В эти последние годы вы можете увидеть целые толпы таких, как я, на ваших берегах. Молю Бога, чтобы мы вскоре увидели вас, англичан, у себя в Париже, чтобы вместе отпраздновать победу. Но я намерен сидеть здесь, на вашем богоспасаемом острове, пока не удостоверюсь в том, что Маленький Капрал уже уничтожен, — и только тогда решусь вернуться домой. Уповаю лишь на то, что мой дорогой упрямый отец и наши поместья дождутся моего возвращения. Но мне не следовало говорить вам это, ведь вы можете подумать, что я трус?

— Вовсе нет, Гай. Одного глаза более чем достаточно. — Люсьену было бы проще простого отнести этого малого к разряду обычных бездомных беглых французских аристократов и на том поставить точку. Просто — если только не учитывать Джеки с дружками и кинжала, который едва не угодил Люсьену в спину. Мойна предупреждала о новой опасности, а этот болтливый господин граф был, как ни крути, незнакомцем.

— Возможно, я мог бы немного скрасить вашу жизнь в изгнании, Гай. Вы окажете мне честь и отобедаете у меня в Тремэйн-Корте вечером в пятницу? Я уверен, что мачеха будет рада такому развлечению.

— Развлечению, Люсьен? О, это очень подходящее слово. Оно так и перекатывается на языке. Развлечение! Оui, mon cherе. Я буду просто счастлив побывать у вас!


Войдя в столовую, Кэт еще улыбалась какой-то шутке, которой обменялась в коридоре со слугами, но ее улыбка моментально угасла, стоило ей увидеть, что за столом перед несколькими опустошенными тарелками сидит Люсьен и пьет кофе.

Солнце ослепительно сияло у него за спиной, так что его лицо было в тени, но тем не менее нельзя было не отметить благородства его черт. Приходилось ли ей когда-нибудь видеть такие пламенные глаза, такой совершенной лепки скулы, такой прямой нос? Он сидел неподвижно, даже расслабленно, и все равно его тело излучало такую скрытую энергию, что Кэт вообразила, будто он способен мгновенно протянуть руку и схватить ее, прежде чем она успеет сделать хоть шаг в сторону.

Так же как он схватил ее вчера под березами. Нет, неправда, Люсьен не хватал ее. Его действия совершенно не походили на тот ужасный случай в Ветлах, который безжалостно сломал всю ее жизнь. А вчера она заранее знала, что Люсьен поцелует ее, она каким-то образом поняла это в ту самую секунду, когда он взял ее под локоть и повел вниз по лестнице из дома.

Она знала заранее, и она позволила этому случиться. Возможно, она даже желала этого. Просто она боялась признаться в этом самой себе вплоть до сегодняшнего утра. Всю ночь она провела без сна, вновь и вновь переживая их поцелуй и то, что было потом, когда исчез ее инстинктивный страх и она смогла что-то почувствовать, и молилась, чтобы Люсьену, этому необыкновенному человеку, удалось победить ее отвращение к физической близости с мужчиной, чтобы она могла испытывать те же чувства, что и все нормальные люди.

И он сделал это. Его прикосновение оказалось целительным, хотя нанесло ей новую глубокую и неожиданную рану. Ну как ей теперь жить дальше, зная, чего она лишена? Ибо у Кэт Харвей, этой грязной, обесчещенной женщины, нет права мечтать о счастье с каким-нибудь мужчиной. И если у нее когда-либо, пусть даже на миг, и мелькала какая-то призрачная мечта, то Люсьен сумел поставить ее на место: ведь он не пошел следом за ней, не сказал ей, что он незаконнорожденный сын, до которого никому нет дела, так же как и до нее, — и что к черту ее прошлое — его интересует только ее будущее.

Кэтрин двинулась к сервировочному столу, стараясь не смотреть на него, хотя всей кожей ощущала на себе его жгучий взгляд. Еще никогда в жизни она не испытывала такой тревоги в присутствии мужчины.

— Доброе утро, Кэтрин. Как это мило снова встретиться с вами — надеюсь, безоружной.

— Уже почти десять. Я надеялась, что вы успели позавтракать и ушли, — пробормотала она невпопад, так как язык почему-то плохо ее слушался.

— Неужели вы еще не привыкли, Кэтрин? Я никогда не поступаю так, как должен. — Он поднялся, чтобы подвинуть ей стул, пока она наполняла свою тарелку, потом взялся за кофейник. — Вы позволите вам налить? Сегодня утром я на удивление великодушен.

— Спасибо, не надо. Если вы надеетесь дождаться Мелани, боюсь, что вас ждет разочарование. Она никогда не поднимается прежде полудня. — Кэт уставилась в тарелку, в замешательстве обнаружив, что зачем-то положила себе целых два вареных яйца. Ведь она ненавидит вареные яйца. Взяв в руки вилку и нож, она отрезала ломтик розовой ветчины, но так и не донесла ее до рта: — Вы собираетесь навестить днем Эдмунда? Он мечтает повидаться с вами снова.

— Я и не сомневаюсь в этом, Кэтрин. И с моей стороны было бы просто безобразием его разочаровать. Однако я запланировал совещание с управляющим имением, а это довольно занудное мероприятие — боюсь, оно затянется до самого обеда.

Она не удивилась бы сильнее, если бы он сообщил, что собирается слетать на луну на пушечном ядре.

— Вы встречаетесь с Джереми Ватсоном? Зачем?

Он наполнил чашку кофе и поставил перед ней.

— Ох, дорогая. Я и вправду должен объяснить? Это так утомительно, дорогая.

Кэт съежилась и набросилась на ветчину так, словно собралась съесть ее вместе с вилкой. Хотя она не считала себя самой проницательной женщиной на свете, она не сомневалась, что для Люсьена словечко «дорогая» вряд ли означает нечто лучшее, чем простое ругательство. Она заставила его подождать, расправилась с ветчиной и ответила:

— Извините. Я позволила себе лишнее.

— Да, Кэтрин, позволили, и не первый раз. Примите мои комплименты. Я не думал, что человек в вашем положении способен сознавать, что прилично, а что — нет. — Он откинулся на спинку стула, поднял салфетку и промокнул предполагаемое пятнышко на губах.

— Человек в моем положении?..

Да что это? Она что, попугай, что повторяет его слова? И ведь она знала, что он сдерживает свой темперамент, сохраняя внешнее равнодушие, что дается ему с большим трудом. С таким же трудом сдерживает себя и Кэт. Чего он ждал от нее? Что она бросится к нему на грудь, умоляя повторить вчерашнее? Или потребует награды за ласки? Или он полагает, что она отдастся с такой же легкостью, с какой его дражайшая мачеха отдается конюхам?

— Я должна воспринимать это как оскорбление?

— Я не знаю, Кэтрин. Понимайте… как бы мне выразиться поделикатнее… я никогда еще не сиживал за одним столом с кормилицей, которая была бы окружена таким почетом. Мне остается удивляться только, что вчера за обедом не вы сидели во главе стола.

Вряд ли он останется таким красавцем, если она швырнет в его аристократический нос яйцо! Вряд ли он будет продолжать свои шуточки, если она выплеснет содержимое кофейника ему на штаны!

Чего он добивается? С чего эти нападки и оскорбления? Да кто он такой в конце-то концов, чтобы смотреть на нее свысока?! Ну да будет ему известно, что она питается в обществе Эдмунда, и выходит лишь к завтраку, чтобы тот мог заняться утренним туалетом с помощью лакея. И черта с два она изменит этот порядок из-за издевок и грубостей Люсьена. Завтрак в столовой был для нее символом, потребностью, и она это заслужила!

— Кэтрин? — Его голос заставил ее очнуться от гневных размышлений. — У меня возникла идея. Повеселитесь вместе со мной, если хотите. Идея относительно того, как вы познакомились с Эдмундом и откуда ему известно о вашем ребенке. Ведь вы вошли в его дом так же легко, как рука в перчатку. Это настолько странно, что не может не вызывать подозрения, вам не кажется?

Вскинув голову, она изумленно уставилась на него, приоткрыв рот. Невероятно! Люсьен считает, что она знала Эдмунда до того, как появилась в Тремэйн-Корте. Знала интимно. С него станется, что он решит, что она и забеременела от Эдмунда! Неужели он способен уверовать в эту чушь?! Каким бы извращенным и нелепым…

— Ваше молчание выдает вас. Отвечайте мне, Кэтрин! — Она не заметила, как он встал со стула, подошел и теперь стоял перед ней, положив руки ей на плечи.

— Вы сошли с ума!

— Неужели, дорогая? А вы на минуточку прислушайтесь к моим доводам. Вы продемонстрировали превосходные манеры, хотя я по-прежнему сомневаюсь в правомочности вашего присутствия за столом. Ваша чистейшая речь выдает вашу образованность, а ваша гордость — ваше происхождение. Да, дорогая, именно гордость. Вы можете быть чудесной кормилицей, приятной компаньонкой, но было бы глупо рассчитывать, что из вас получится хотя бы сносная служанка. Вы до этого не унизитесь.

Он начал поглаживать ее плечи, а потом руки его скользнули ниже.

— Так где же Эдмунд откопал вас? Когда был в Лондоне у своего поверенного, незадолго до моего отъезда на Полуостров? Хотя сам я никогда не был большим охотником до Балов Киприды, я знаю, что там ошивается немало великосветских дамочек. И подумать только, что после этого Эдмунд считает себя вправе судить о нравственности моей матери. Смешно, да?

— Да как вы смеете подозревать Эдмунда в подобных низостях?! — Она попыталась вскочить, но его сильные руки толкнули ее обратно на стул. — И позвольте напомнить, что я вовсе не обязана отвечать на ваши вопросы, мистер Тремэйн!

— Ах, дорогая, но ведь вы отвечаете. Вы очень помогли мне, Кэтрин. Как вы сами изволили мне напомнить, я — в глазах всего света — старший сын Эдмунда Тремэйна, его наследник, его правая рука и опора, особенно теперь, когда он, так скажем, не у дел. Сегодня днем я встречусь с Джереми Ватсоном и снисходительно позволю ему объяснить мне причину столь плачевного состояния поместья Тремэйн-Корт. Как вы понимаете, это мой долг — долг любящего сына.

Он вздохнул, как показалось Кэтрин, осмысливая свои собственные слова, и продолжал:

— У меня появилось столько серьезных обязанностей. И первейшая среди них, дорогая, это удостовериться, действительно ли мой дражайший, однако на данный момент абсолютно недееспособный отец пригрел под нашей крышей одну из своих бывших любовниц.

Прежде чем она осознала, что делает, Кэт схватила со стола вилку и вонзила ему в руку. В следующее мгновенне она вскочила на ноги, занеся руку для пощечины.

И снова оказалась в ловушке. У этого человека были рефлексы пантеры — молниеносные, ловкие, жестокие. Одной рукой он сжал ее запястья у нее за спиной, а другой привлек к себе и снова поцеловал; и опять его язык проник в ее рот, в то время как свободная рука грубо ласкала ее тело.

Прежде чем она опомнилась, он грубо отпихнул ее, его темные глаза помутились, а на лице проступило такое отвращение, что она задрожала.

— Господи! Неужели мне никогда ничего не достанется, кроме объедков с его стола?! — Она знала, что Люсьен обращается не к ней, а к себе. — Неужели это будет моим вечным проклятьем?!

Кэт вытерла губы тыльной стороной руки. Ее трясло так, что было слышно, как стучат зубы.

— Вы не заслуживаете объяснений, Люсьен, — с трудом проговоряла она, — но Эдмунд заслужил. Я никогда в жизни не видела его прежде, чем он пришел в деревню в поисках кормилицы, поскольку Мелани отказалась кормить своего собственного сына. Мой ребенок родился мертвым, и я нуждалась в деньгах, чтобы оплатить счет в «Лисе и Короне» и купить место на кладбище. Эдмунд взял меня в дом, он доверил мне своего сына, а вот теперь доверил мне свое здоровье и благополучие. Я в неоплатном долгу перед этим человеком. И вы, между прочим, тоже, хотя вы и невероятно тупы, невероятно равнодушны ко всему, кроме вашей собственной боли, чтобы понять это!

Она увидела, что ее слова пробились в его душу. Медленно взгляд его прояснился, словно ему открылось нечто, к чему он до сих пор был слеп. Он рванулся к ней, протянув руки:

— Кэтрин, я…

— Нет!!! — Кэт понимала, что не вынесет, если он опять прикоснется к ней, — Нет, — решительно повторила она, качая головой и двигаясь по направлению к двери, сиротливо обхватив себя за плечи. — Не прикасайтесь ко мне! Не смейте больше никогда ко мне прикасаться!

И второй раз за последние двадцать четыре часа она медленно и неохотно пошла прочь от своего предательски чувствительного сердца.

ГЛАВА 12

И все в моей душе перевернулось…

Джон Мильтон, «Потерянный Рай»

Люсьен привязал поводья Калибана к ветке дерева и прошел на край маленькой полянки, откуда открывался вид на небольшой пруд ярдах в трехстах вниз по склону. Он кое-как управился с Джереми Ватсоном, с трудом заставляя себя думать о протекающих потолках, пустых кладовых и эрозии почвы. Все, о чем он мог думать, на чем он мог сосредоточиться, было выражение лица Кэт Харвей в тот момент, когда она стояла утром в столовой лицом к лицу с ним.

Нет, не совсем так. Он думал не только об этом. Воспоминания о двух поцелуях, сорванных против ее воли, не выходили у него из головы.

Что с ним такое? Что за дикость набрасываться на женщину всякий раз, как он ее встретит?

И он понял.

Она знает о его прошлом. Знает и не боится бросить ему это прошлое в лицо, защищая Эдмунда, которого почитает. Вот чем она уязвила его. Она была свидетельницей его падения, его изгнания и даже позволила себе терзать его своими письмами в Лондоне.

В то время как общество принимало за чистую монету его высокомерность, язвительность, холодность — и даже его траурные костюмы, — Кэт Харвей моментально раскусила его, воскликнув: «Боже мой, что же они с вами сделали!»

Да как она посмела разглядеть то, чего не смел видеть никто?! Как она посмела использовать его ради Эдмунда, ради его раскаяния? Кто она такая, чтобы жалеть его, чтобы сочувствовать ему?!

Кормилица. Кэт Харвей была кормилицей. Она делила ложе с мужчиной, она дала жизнь внебрачному ребенку и продала материнское молоко в обмен на кров и кусок хлеба.

Вроде как дойная корова с молочной фермы, мог бы сказать Люсьен.

Нет, так сказать он не может. Если только он хочет быть честным с самим собою. И если ее признание поразило его, то оттого лишь, что он не в состоянии думать о ней плохо. Нет, этому ее ребенку должно быть какое-то объяснение. Она была обручена с солдатом, погибшим на войне. Или она — дочь какого-нибудь религиозного фанатика, вынужденная сама пробивать себе дорогу в жизни, и поэтому пошла в гувернантки. А потом была соблазнена хозяином дома и изгнана, когда стала заметна ее беременность. Что-нибудь, что-нибудь, оправдывающее потерю невинности.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24