Одному Богу известно, как все это началось. Я не уверена, что мы пришли к истине после поисков и исследований, логических рассуждений и немыслимых интуитивных догадок. Если истина вообще существует. Мы, несчастные люди, слишком ограничены в пространстве и времени с нашими пятью чувствами. Подобно муравьям, мы бессмысленно бегаем взад и вперед со своими заботами, пожирающими наши годы, оставаясь в пределах нескольких квадратных дюймов земли.
      Отец Стивен сказал бы, что Бог не имел к этому никакого отношения. В раннюю эпоху существования Церкви он был бы отлучен от нее за грех манихейства. Это одна из распространенных в истории ересей – идея о существовании равных по силе доброго и злого духов и об их бесконечной борьбе за спасение либо проклятие мира. Его Бог – аристократический пожилой джентльмен в ночной сорочке, а тот другой – нечто среднее между возвышенным, измученным Духом Тьмы Мильтона и хелловинским дьяволом с рогами, хвостом и вилами.
      Отец Стивен верит, что он и его пожилой джентльмен в ночной сорочке победили в этой борьбе. Би соглашается с его доводами, хотя не считает себя вправе судить об этом. Роджер думает, что он одержал победу строго логическими, интеллектуальными путями. Я? Я сбежала. Это не победа, это стратегическое отступление. Тот, кто борется и убегает... Но я никогда не вернусь к баталиям. По крайней мере, не на этом поле боя.
      Несомненно, я не проиграла, но и не победила. Мой противник все еще там, неразбитый, сильный, как всегда. Зимние штормы пришли и ушли, а дом все еще стоит. Он перенес самое худшее – огонь и воду, осаду и вторжение, врагов внешних и внутренних – за тысячу лет. И у меня нет сомнения, что он простоит еще тысячу лет, когда стройные, серебристые космические корабли исполосуют небо звездными маршрутами. Кто будет жить в ней тогда, желала бы я знать. Потомки человека, если они останутся, или пучеглазые монстры отдаленных миров, или чужеземные эстеты, восхищающиеся причудливой архитектурой древних людей? Несомненно одно: если в те далекие времена будут жить чувствующие существа, они защитят дом. Дом будет жить. У него есть защита и охранники.

      Джо отбыл в Европу в пятницу тринадцатого. К этому его принудили не обстоятельства. Он сознательно выбрал это число: Джо любит испытывать судьбу.
      А запомнила я эту дату вот почему. В четверг двенадцатого я находилась в своей неудобной крошечной кухне, рубила мясо, обжаривала его, тушила и делала массу прочих несвойственных мне дел. Мне следовало бы не заниматься приготовлением пищи, а принимать повторные выпускные экзамены. Некоторые из неудачливых студентов мерили шагами коридор возле моего кабинета, желая узнать, смогут ли они сегодня пересдать экзамен. Оттягивать встречу с ними даже на день было бы полнейшим садизмом. Я знала это, поскольку не так давно распрощалась со своими собственными студенческими годами. Я была, как часто говорил мне Джо, простым и сентиментальным школяром. Почему же я должна испытывать муки совести из-за каких-то ленивых разгильдяев, которые не удосужились завершить письменные работы и подготовиться к экзаменам? Меня действительно мучила совесть. Но я перебарывала свои чувства и продолжала рубить мясо, обжаривать и т. д. Это был прощальный ужин с Джо, и он должен был быть особым.
      Джо предложил устроить его в ресторане под открытым небом. Что ж, ему выбирать, ведь это его прощальный ужин. Мы не ели бы много, так как оба выплачиваем полученную на работе ссуду, а наше суммарное жалованье меньше, чем у квалифицированного страхового агента.
      Я возражала против его предложения не потому, что жалела денег. Мои аргументы заключались в другом: «Ты устанешь, у тебя будет множество дел перед отъездом, ты можешь ошибиться с одеждой, а, кроме того, ты должен увидеть, как хорошо я готовлю, если у меня есть настроение». Последний довод был истинной причиной, хотя я и не призналась в этом: «Взгляни на меня, я могу делать все. Разве ты не будешь скучать, когда меня не будет рядом?»
      Мы были вместе в течение шести месяцев. Это было чудесное время. Даже стычки у нас были интересными. Множество споров возникало из-за того, что Джо был неисправимым мужчиной-шовинистом и уязвлял меня в моих феминистских чувствах. Он вынужден был признать разумными мои настоятельные предложения разделить поровну домашние обязанности. Моя академическая загруженность была такой же серьезной, как и у него, мои перспективы были такими же. Не было оснований для того, чтобы он мог позволить себе приходить по вечерам домой и, бросившись в кресло, спрашивать: «Что на ужин?» Не было оснований и для того, чтобы я подбирала его носки и стирала его белье.
      Первое время, когда он спрашивал, что на ужин, я вручала ему сырой гамбургер и говорила: «Вот что на ужин. Дай знать мне, когда он будет готов». Но я никогда не одерживала победу в вопросах стирки. Вскоре мне показалось, что проще самой сгребать все грязное белье и нести в прачечную.
      Это удивительно, как много обнаруживается маленьких проблем, когда люди живут вместе, в супружестве или без него. Вещей, о которых никогда не думаешь в восторге первой любви, вещей настолько тривиальных, что они не должны были бы вызывать озабоченность. Мы спорили о том, как часто убирать квартиру и кто должен это делать; мы спорили о том, кому чистить туалет и сколько пива можно положить на полку в холодильнике, без каких менее привлекательных, но важных для питания продуктов можно обойтись; мы спорили о наших друзьях и о том, нужно ли скрывать от наших семей наши отношения. И, конечно же о том, нужно ли нам пожениться. Иногда ему нравилась эта идея, иногда мне. Но мы так и не пришли к согласию.
      Может показаться странным, но время это было веселое. Джо имел сильный темперамент и был легко возбудим, но никогда не дулся. Наши ссоры заканчивались смехом после того, как один из нас признавал абсурдность повода, и переходили в бурное, полное любви примирение. Это была сильная его черта – бурные примирения. Он добивался любви с нежностью и яростью, что выбивало меня из колеи. Его худшей чертой, как казалось мне тогда, было полное отсутствие интереса к чему-либо, кроме науки. Музыка навевала на него скуку. Произведения изобразительного искусства были для него предметами, заполняющими пустые места, – он не видел особой разницы между Рафаэлем и Норманом Роквеллом. Когда наши отношения только завязывались, он говорил, что не читал фантастики со второго курса. Поэзия? О да, единственное стихотворение, которое он декламировал, было: «Буянила компания мальчишек...» Я мечтала о возлюбленном, к которому могла бы обратиться со страстным ямбическим пентаметром Милэя или Вилая, если не самого Шекспира. Но у Джо были и достоинства.
      Мы жили вместе только пару месяцев, когда Джо узнал, что искомый грант на это лето выделен. В тот вечер он ворвался, размахивая конвертом, улыбаясь во весь рот. Я знала о его ожидании. Мы часто говорили о субсидии, молились за нее, но никогда не думали, что он ее получит.
      И как только я представляла это, у меня портилось настроение. Я не хотела, чтобы он получил ее.
      Я пыталась соревноваться с ним в энтузиазме, бесконечно поздравляла его, прыгала от радости. Мне казалось, что я ошеломила его и что прыгала достаточно высоко. Но Джо сделал едкое замечание, я ответила, и у нас началась словесная перепалка. В заключение он обвинил меня в ревности и в том, что я хочу привязать его к себе завязками от передника, хотя я никогда не надевала передников.
      Ссора закончилась объятиями и просьбами о прощении. Джо налил себе пива, и мы уселись на кушетку поговорить.
      – Я тоже буду скучать без тебя, – сказал он, не глядя на меня.
      – Я знаю, – пробормотала я. – Мне жаль, Джо, мне действительно жаль. Я знаю, какая это замечательная вещь. Бог мой, там, должно быть, было пятьсот кандидатов. Я, конечно, глупая.
      – Прости, что покидаю тебя, – сказал Джо. – Я не могу выразить, как люблю тебя...
      – О, не надо.
      – Нет, послушай. У меня появилась великая идея. Едем со мной.
      – Зачем? – уставилась я на него.
      – Едем. Мы постараемся добыть денег, займем, если надо. Черт побери, Энн, с твоей помощью я могу натворить дел в два раза больше. Я всегда удивлялся, как мне удалось завершить работу только за три месяца. Это замечательное решение!
      Это был наиболее романтический путь устройства наших дел. Но хотя эта мрачная мысль дошла до моего сознания, я вытеснила ее оттуда. Мы говорили не о романтике, мы говорили о двух взрослых людях, мучительно ищущих приемлемый выход.
      – Это скверная идея, – сказала я. – Неужели ты думаешь, что я откажусь от своих летних планов и возьму на себя роль твоей секретарши? Залезать дальше в долги ради сомнительного удовольствия лицезреть твою работу по двенадцать часов в день, бегать взад-вперед с бумагами и приносить кофе?
      У Джо вспыхнуло лицо и раздулись ноздри.
      – Я предлагаю тебе способ провести вместе это лето. Я думал, что это важно для тебя.
      – Да. Я догадываюсь, – сказала я, пристально разглядывая в задумчивости свои стиснутые руки. – Вопрос в том, насколько это важно для меня.
      – Именно.
      – Я подумаю об этом.
      Я думала об этом раньше. Подумаю немного и в течение следующей недели.
      Три месяца не такое уж долгое время, чтобы не подарить его тому, кого любишь. Однако принятие такого решения влекло за собой еще большее осложнение наших взаимоотношений. Если бы я поехала с Джо, это не было бы свободным подарком любви, это была бы уступка и капитуляция. Он же не шел на компромисс. Приняла бы я его предложение или нет, для него бы ничего не изменилось. Выбор был за мной. И не только в этой конкретной ситуации, но вообще до тех пор, пока мы будем вместе. Посвятить ли мне свою жизнь целиком Джо, готовя для него и убирая, воспитывая детей, печатая его бумаги и получая в награду надпись типа: «Эту книгу я посвящаю своей жене, печатавшей рукопись и внесшей ряд ценных замечаний»? Или же мне печатать собственные рукописи и самой писать подобные снисходительные посвящения?
      Менее существенным, но тем не менее важным было то обстоятельство, что летом мне нужно было сделать кое-что еще. Кевин Блэклок был моим другом и коллегой. Так же как и я, он преподавал английский. И, подобно мне, был беден и амбициозен. Мы работали над книгой. Учебное пособие для высшей школы мало что давало для престижа, но нам очень нравилась наша работа, и мы надеялись заработать хоть немного денег. Нам хорошо работалось вместе, по крайней мере до того момента, как Джо вторгся в мою квартиру и в мою жизнь. Последние месяцы я видела Кевина не часто. Он воспринял мои многочисленные извинения вполне добродушно, заметив в заключение с улыбкой, являющейся одной из привлекательных его черт: «Я понимаю, Энн. Я сам был в такой ситуации. Забудем на время о книге. Мы вернемся к ней следующим летом».
      Трудно было относиться плохо к такому человеку. И нельзя было не поддержать его в этой работе.
      Я попыталась заставить себя проникнуться чувством ответственности по отношению к Кевину, ожидающему моего окончательного решения.
      Когда я сказала Джо, что не поеду с ним, он только пожал плечами.
      – Решать тебе, – сказал он.
      Решение было принято, и мучительные колебания оставили меня. Я меняла его по пять раз в неделю, пока не стало слишком поздно, чтобы принять его предложение. Последний месяц прошел как в лихорадке. Вдобавок к заботам о проведении семестровой работы я схватила грипп, и все дни проходила в каком-то тумане. Джо был занят еще больше, чем я, но по мере приближения нашего прощального вечера в нем все больше ощущался прилив чувств, и мы провели пару действительно чудесных недель. Изысканный ужин, последняя ночь, прощальные мгновения – романтика!
      Романтично было с самого начала. Я все пустила в ход – цветы на столе, свечи, шампанское во льду, для которого я приспособила бак для кипячения. В общем, все было очень впечатляюще.
      Мой внешний вид не был столь выразителен. Я не думаю, что мое имя сыграло со мной злую шутку, хотя я иногда удивляюсь, почему матери дают своим сухопарым рыжеволосым детям имя Энн. Мои волосы не каштанового и не красновато-золотистого оттенка. Они в точности цвета моркови, а в сырую погоду свиваются в тонкие плотные колечки. Когда я была того же возраста, что и уродливый ребенок в комическом стриптизе, моя фигура выглядела почти так же. Когда я стала постарше, мои формы не изменились, только немного вытянулись. И завершающий удар судьбы последовал, когда я узнала, что вынуждена буду носить очки.
      В тот теплый майский вечер пар от четырех горшочков, булькающих в печи, осел на стеклах моих очков так, что глаза стали подобны большим пустым кругам.
      Джо опаздывал, поэтому у меня появилось время, чтобы протереть очки. Привести в порядок прическу я не успела. Но Джо, казалось, не занимало это. Он, как обычно, набросился на еду. Атмосфера была вполне домашней. После ужина Джо развалился на кушетке, положив голову мне на колени, и шутливо заворчал, что объелся.
      Это был уже не первый случай, когда я смутно ощущала, что любовь и домашняя жизнь могут быть несовместимы. Я устала. Шесть часов, проведенных в чадящей кухне, выбили из меня всю чопорность. В мойке меня ожидали сваленные туда горшочки, сковородки, тарелки – практически вся наша посуда. Мне очень не хотелось просить Джо помочь мне помыть посуду в этот прощальный вечер, но она стояла перед моими глазами, как огромная качающаяся жирная пирамида, усиливая ощущение сильной усталости.
      Однако когда Джо стал предпринимать попытки заигрывания, ему удалось пробудить во мне интерес. Но тут произошло то, чему я не могу найти объяснения.
      Внезапно на меня нахлынуло отчаяние. Все отрицательные эмоции, которые я когда-либо испытывала, собравшись и усилившись, нависли надо мной огромной всеобволакивающей тучей. Я ослепла и передвигалась на ощупь, мой рот исказился гримасой страха, мои уши оглохли от собственного крика. Мне показалось, что это длилось всего несколько секунд. Когда я вышла из этого состояния, то обнаружила, что стою, вцепившись пальцами в Джо, а лицо мое мокро от слез. Мой нежный возлюбленный принял сидячее положение и дал мне хорошего пинка. Я увидела его лицо сквозь слезы, покрывающие стекла моих очков, его выпученные от ужаса глаза, устремленные к двери. Его рот вытянулся в прямую уродливую линию, а рука поднялась.
      – Не надо, – сказала я, ловя ртом воздух. – Я в порядке. Я... Пожалуйста, не надо, Джо. Дай мне минуту.
      Джо скользнул к противоположному краю кушетки и с оцепенением наблюдал, как я искала носовой платок, чтобы привести себя в порядок. Конечно же, этой вещи у меня не нашлось. Через секунду Джо вскочил на ноги и принес коробку с бумажными носовыми платками. Снова садиться он не стал. Он стоя наблюдал, как я протираю лицо и вспотевшие ладони и шарю в поисках очков. Надев их, я почувствовала себя не такой беспомощной, и беззащитной.
      Подобно благородному рыцарю на поединке, ожидающему, пока его соперник придет в себя, Джо наконец решил, что теперь я готова возобновить сражение.
      – Что за дьявол в тебя вселился? – потребовал он ответа.
      – Теперь уже все, – я обхватила руками голову. – Теперь прошло. Боже мой, как это было ужасно! Я так испугалась, так...
      И тут я остановилась – я, с моим, как я думала, даром умеренного красноречия, я, искушенная в остротах и красотах давних английских литературных традиций, не могла найти слов, чтобы описать то, что я испытала.
      – Ты помнишь, что ты говорила? – спросил Джо. – Ты помнишь, что ты делала?
      Словно немая, я покачала головой. Нужные слова все еще ускользали от меня, подобно порхающим в темноте ночным бабочкам, уклоняющимся от расставленной для них сетки.
      – Ты постоянно повторяла: «Не уезжай, пожалуйста, не покидай меня», – сказал Джо.
      Для ответа я нашла не те слова, что нужно: не милые порхающие бабочки, а жалящие осы:
      – Как это трогательно!
      – Да? А вот это трогательно тоже?
      Жестом, достойным миледи, открывающей свое клейменое плечо, Джо сорвал с себя рубашку. Его грудь покрывали кровавые пятна.
      – Я не знаю, что со мной случилось, – сказала я слабо.
      Джо присел на край кушетки. Он наблюдал за мной, как за опасным зверем, ловя каждое угрожающее движение. Но вместе со страхом в его взгляде присутствовали явные признаки самодовольства.
      – Я не думал, что ты настолько взволнована моим отъездом, – сказал он. – Почему ты не говорила об этом раньше? Ты молчала, как проклятая...
      – Я не очень взволнована.
      Я могла сказать это более тактично, но в тот момент я больше думала о состоянии своей головы, чем о Джо. Я припоминала истории о людях, теряющих память, страдающих эпилепсией, не помнящих, что с ними происходило во время припадков.
      – Может быть, тебе стоит показаться врачу? – предложил Джо.
      Я уже сама думала об этом. Но поскольку это предложил Джо, мне захотелось ему возразить.
      – Тебе самому нужен доктор, – сказала я со слабой улыбкой. – Смажь йодом эти царапины.
      – Да. Конечно. Послушай, Энн, я серьезно. Может, кому-нибудь нужно остаться с тобой. Я имею в виду...
      – Я знаю, что ты имеешь в виду.
      – Не знаешь! Если ты думаешь, что я подразумеваю...
      – Ну, что ты подразумеваешь?
      Еще несколько обменов репликами такого рода – и мы бы стали кричать друг на друга. Ссора развивалась старыми знакомыми путями, и она закончилась бы так, как заканчивались все наши ссоры. Но она не получилась точно такой же. Я не могу упрекнуть ни Джо за то, что он отступил, ни себя. Переходить на грубость мы боялись. Мы оба боялись, что когтистая и слезливая история повторится.
      Я очнулась от короткого тяжелого сна и обнаружила, что в комнате темно, а Джо рядом нет. Выразительные звуки плещущейся воды из ванной говорили о том, где он находится, и я, заставив себя слезть с кровати, пошла готовить кофе. Когда я шла мимо ванной комнаты и взглянула в зеркало, то увидела, что мои глаза глубоко запали и стали так же невыразительны, как и у моих тезок.
      Джо никогда много не спал, и ночь, прошедшая без новых вспышек, полностью восстановила его силы. Я же была опухшей от бессонницы и не могла ответить на его раздражающую бодрость ничем, кроме апатии. Я накормила его завтраком, приготовив яичницу в последней чистой сковородке, и выпила три чашки кофе. Подкрепившись таким образом, я надеялась, что смогу съездить в аэропорт и обратно.
      Мы позаимствовали автомобиль у одного из моих друзей и поэтому находились наедине до самого последнего момента. Поездка прошла почти в полном молчании. Мы прибыли раньше назначенного часа, но Джо не захотел задерживаться.
      – Терпеть не могу слоняться по аэропорту, повторяя разные глупые вещи снова и снова, – сказал он мрачно. – Давай попрощаемся. До встречи.
      – Хорошо, – согласилась я.
      Джо неуклюже обнял меня и поцеловал в паре дюймов от моих губ. Прежде чем я могла ответить ему и обнять, он развернул меня и слегка подтолкнул. Я, пошатываясь, сделала несколько шагов, прежде чем ощутила равновесие. Когда я обернулась, он уверенным шагом направлялся к воротам.
      Я вышла из здания и села в автомобиль. Самолеты садились и взлетали. Наконец огромный серебристый монстр взмыл в небо при реве реактивных моторов, и я решила, что Джо находится в этом самолете. Я наблюдала, как он сделал круг и стал набирать высоту, пока не превратился в точку на небе. Воздух был уже теплым и влажным. Наступал новый жаркий день.

      Я могла бы снова лечь в постель, но знала, что не усну. У меня было два неприятных дела, и я выбрала то, которое мне казалось менее неприятным. Читать экзаменационные работы я могла, по крайней мере, сидя.
      Часом позднее я сидела, все еще вглядываясь в первое предложение первой работы. Оно гласило: «Джон Китс родился в 1792 году». Даже дата была ошибочна. Я боялась, что если возьму свой красный карандаш и исправлю дату, то начну писать корявые и нелицеприятные замечания. Поэтому я сидела не двигаясь, удивляясь, как это первокурсники могут начинать работу словами:
      «Тот-то и тот-то родился в...» Самолет Джо подлетал уже к побережью океана. Был хороший день для полетов – ни одного облачка на небе.
      Стук в дверь моего кабинета принес приятное облегчение. Даже студента я увидела бы с удовольствием, за исключением, может быть, того недоумка, который написал эту работу.
      – Войдите, – сказала я.
      Это был не студент. Это был Кевин, мой покинутый соавтор и хороший приятель. Он, улыбаясь, стоял на пороге. В руке у него был бумажный стаканчик.
      – Кофе? – спросил он.
      – Благодарю.
      – Я не задержусь. Я только подумал...
      – Заходи. Я не могу сейчас заниматься этими дурацкими экзаменационными работами. Может быть, поговорив с кем-нибудь, кто знает, как разговаривать и писать по-английски, я буду чувствовать себя лучше.
      Кевин опустился на студенческий стул возле моего письменного стола.
      – Джо благополучно отбыл?
      – Угу.
      Кевин кивнул и с симпатией посмотрел на меня. С дружеским беспристрастием я решила для себя, что он внешне один из самых интересных среди моих знакомых – высокий, стройный. Его густые темные волосы вились вокруг ушей и поэтически огибали высокий интеллектуальный лоб. У него были восхитительные маленькие ямочки на щеках, вызывающие материнский инстинкт у всех женщин. Его нос был тонким, с узкими ноздрями, не способными раздуваться. Его чувственные губы, казалось, неспособны были произносить жестокие слова. Несмотря на тонкость черт, в нем не было изнеженности. Он хорошо играл в теннис и плавал, его тело было такое же складное, как и лицо. И при виде его впечатлительные студентки забывали, о чем хотели спросить. Мне стало лучше.
      – У него будет изумительное лето, и он переделает много дел, – сказала я, оживляясь. – А как будет у нас?
      Длинные ресницы Кевина затрепыхали и опустились.
      – Я пришел вот о чем сказать тебе, Энн. Я очень не люблю приносить плохие новости после... Это плохие новости для меня, но, возможно, они не столь плохи для тебя. Ты могла бы присоединиться к Джо...
      – О, нет, – возразила я горестно. До сего момента я не представляла, как важно для меня выполнение нашего плана на лето. Без него мне не на что было опереться. Надо было быть слабоумной, чтобы последовать за Джо. И это было бы еще хуже, чем ехать с ним с самого начала.
      Кевин сидел в молчании. Его губы печально изогнулись.
      – Извини, – сказал он вслед за этим.
      – Что случилось?
      – Это все мои родители. Помнишь, я рассказывал тебе о том, что они боролись за те деньги?
      – Какие деньги?
      Большие красивые карие глаза Кевина встретились с моими. Он выглядел удивленным. Затем он улыбнулся.
      – Мне кажется, что все это время ты думаешь о чем-то другом, более важном.
      – Подожди минуту. Я вспомню. – Обезоруженная, как всегда, его кротостью, я почувствовала стыд и стала рыться в памяти, пытаясь вспомнить разговор, состоявшийся месяц назад. Государственная лотерея, не так ли?
      – Полмиллиона долларов.
      – Бог мой! Так много?
      – Может быть, я не точен в сумме. Конечно, много пойдет на налоги. Но только половина. Ты знаешь, говорят, что деньги делают деньги. Я не понимаю, как это делает папа – в области финансов я невежда, – но ясно, что он любит риск. Он манипулировал и играл с фортуной меньше года. Он рассказал мне об этом всего несколько недель назад, и слава богу, Энн. Когда он назвал мне полную сумму, я чуть не упал.
      – Я очень рада за них. – Мои чувства были искренни, как никогда. Родители Кевина, о которых он говорил часто и с любовью, рисовались в моем воображении достойными людьми. – Но в чем проблема?
      – Проблема в том, что они только что купили дом, – сказал Кевин. Он тепло улыбался, как всегда, когда говорил о родителях. – Я не могу поверить в это. Родители продали старый дом в Форт-Вейн, из которого я уехал, потому что, как они сказали, он слишком велик для них двоих. И теперь они гордые обладатели замка с десятью спальными комнатами. Мама говорила, что это было безумием, но она влюбилась в замок с первого взгляда.
      – Это тот род безумия, которому я сочувствую. Почему бы им не жить красиво с их деньгами?
      – Именно. – Кевин лучезарно улыбался мне. – Сам я не видел этого места, но, по рассказам, оно изумительно. Проблема в том, что они не хотят оставлять его пустым на лето, пока будут в Европе.
      Я засмеялась. Моя веселость была искренней. Мама и папа Кевина, по его рассказам, были вполне в моем вкусе, даже если бы они сорвали мои летние планы.
      – И они уже заселили его, не так ли? Понимаю, что твои родители не хотят дать шанс ворам и громилам. И они просят тебя помочь?
      – Они многого не требуют, – сказал Кевин. – Но кроме дома имеются домашние животные. Белла – хорошая старая собака, она очень страдает, если нет кого-нибудь из хозяев, а у одной из кошек проблемы со здоровьем...
      – Сколько же у вас животных? – спросила я наполовину весело, наполовину раздражаясь. Я не возражала бы против заботы о любимых престарелых маме и папе, но Дряхлая собака или кот с предстательной железой...
      – Только четверо. Две собаки и две кошки. Если мама не завела еще. Она может это.

      Спустя две недели я безнадежно заблудилась в Пенсильвании. Водитель такси заблудился тоже. Солнце заходило на западе, цифры на счетчике достигали умопомрачительной суммы, а кругом не было ничего, кроме круглых холмов, колеи дороги и двух вытянувших головы черно-белых коров.
      – Должно быть, мы сделали неправильный поворот на прошлом перекрестке, – сказала я.
      – Вы сказали, что поворот правильный, – заметил глухо таксист.
      – Я ошиблась. Нам лучше вернуться назад и попробовать ехать в другом направлении.
      Таксист был пожилым джентльменом. Если бы он не был им, то выкинул бы меня из салона задолго до этого. С красноречивым молчанием он развернулся, и мы поехали обратно по дороге, по которой приехали. Коровы с безразличием наблюдали за нами.
      Это была моя оплошность. Перед тем как уехать из университета Кевин детально объяснил мне дорогу. Я не знаю, куда положила записи. То ли когда собиралась домой, то ли когда покидала дом. Я знаю только то, что, когда я садилась в такси на автобусной станции в Питсфилде, их уже не было.
      Я вытряхнула содержимое моего кошелька на сиденье в салоне. Там я обнаружила рецепт коктейля, три старых списка покупок и несколько записей, сделанных на лекции о Байроне. Я не нашла описаний Кевина.
      Таксист наблюдал отечески терпеливо. Счетчик работал.
      – Ладно, – сказала я. – Я примерно знаю, где это. Десять миль на северо-запад. Дорога называется Зеленая Долина. Или, может быть, Зеленая Гавань.
      Это не была Зеленая Гавань. Такой дороги вообще нет. На Зеленой Долине должно быть два фермерских дома и таверна под названием «Джосайз Плейс».
      К этому времени я уже сидела рядом с шофером, рассматривая его карту. Я рассказала ему историю жизни родителей Кевина, как бедно, но честно они начинали, как недавно на них свалилось богатство и они купили дом. Он очень заинтересовался, но рассказ не помог ему найти дорогу.
      – Мне не часто приходится выезжать за город, – объяснил он, оправдываясь (на этой стадии он все еще оправдывался). – И если эти люди приехали сюда недавно, то я не могу даже знать их имен.
      – Но вы должны знать дом, – стала я спорить. – Это древний дом или что-нибудь в этом духе.
      – Мисс, каждый дом с дурной репутацией в округе зарегистрирован как древний, – сказал водитель. – Если бы вы знали, как он выглядит, или как называется, или что-нибудь еще о нем...
      Этого я не знала.
      Наконец нам повезло. В местной лавке на пересечении дорог имелась газовая колонка, полки с сухими и прочими товарами и маленькая старая востроглазая леди, живущая в этих местах все свои семьдесят лет.
      – Должно быть, вы имеете в виду Карновски, – сказала она. – Я слышала, что он был продан каким-то приезжим с Запада. Езжайте вниз к следующему перекрестку, затем спускайтесь направо.
      Ее указания привели нас в район столь непохожий на фермерские земли, которые мы уже пересекали, что я с трудом могла поверить, что мы находимся в том же самом округе. В этом районе были расположены крупные имения и не очень. Большая часть домов была невидима, но железные ворота с чеканкой и каменные столбы, некоторые с геральдическими животными наверху, говорили о состоянии тех, кто скрывался за деревьями и изгородями. Еще несколько миль вперед – и мы достигли следующего перекрестка, окруженного не городскими, не загородными, а настоящими деревенскими строениями Старого Света. Деревня была крошечной – дюжина хорошеньких старых домиков, удивительно старая церковь и магазин. Последний не был похож на тот, что держала старая леди, которая указала нам направление. Вместо прогнувшегося переднего крыльца с расщепившимися деревянными ступеньками он имел длинный каменный фасад и кадки с геранью по бокам двери. Товары рекламировались на резной деревянной доске.
      Миновав деревню, мы вскоре подъехали к высокой каменной стене, о которой говорила старая леди. Мы ехали очень долго, прежде чем достигли ворот. На бронзовой дощечке левого столба было написано: «Серая Гавань».
      Водитель такси воздержался от комментариев по поводу такой путаницы в мыслях. Он свернул с дороги и подъехал к стоянке. Железные ворота были закрыты.
      Во мне нарастало не совсем беспричинное раздражение на Кевина, который мог бы встретить меня на автобусной станции, черт его побери. Я приготовилась к тому, чтобы перелезть через стену, найти дом и высказать ему все, что о нем думаю. Но эти героические меры оказались излишними. Ворота не были заперты. Мы проехали еще милю по дороге, обсаженной деревьями и кустами. Резкий поворот вывел нас из лиственничного туннеля, и я в первый раз увидела Серую Гавань...
      На днях, просматривая бумаги, я нашла фотографию дома. Это был моментальный снимок, и я сразу «вспыхнула», что само по себе нелегко в квартире, где нет огня, а лишь электричество. Если бы я захотела запомнить план дома и места, к чему я вовсе не стремилась, то мне уже не надо было бы заучивать детали, потому что каждая из них четко отпечаталась в моей памяти.
      Он был расположен в долине, окруженной со всех сторон лесистыми склонами. Позади него ровными ступенями вверх поднимались сады. В плане дом имел квадратную форму с внутренним двориком. Неровная линия крыш говорила о нескольких периодах застройки, но доминировал большой надвратный дом, обрамленный зубцами и бойницами. Вальтеру Скотту он наверняка бы очень понравился.
      Я потерла глаза. Я никогда не была за границей, но в своем кресле совершаю удивительные путешествия, рассматривая фотографии, гравюры, слайды, сделанные другими людьми. То, что открылось сейчас моему взору, было настоящим английским средневековым замком, совершенным во всех деталях.
      Восклицание шофера убедило меня, что я не сплю.
      – Жуть, – сказал он, – какой большой?!
      – Правда.
      Почтительно выдерживая скорость двадцать миль в час, мы спускались по медленно петляющей дороге. Я начинала понимать, почему водитель не знаком со здешними местами. Владельцы загородных имений не нуждались в такси. У каждого из них было по три-четыре автомобиля, а может быть, и по вертолету. В случае выхода из строя одного из автомобилей он просто выбрасывался и покупался новый.
      Чем ближе мы подъезжали к дому, тем меньше я верила собственным глазам. Похоже было, что мы переместились в пространстве. Проехав через ворота, мы очутились в Южной Англии, а может быть, и в другом веке. Такси подошло к площадке перед воротами дома. Они были встроены в более позднее крыло эпохи Елизаветы или ранних Тюдоров. Единственной видимой дверью в этой части дома был огромный арочный портал в надвратном доме. Вряд ли кому пришло бы в голову назвать это входными дверьми. Это был парадный подъезд, и я не удивилась бы, если бы увидела пару лакеев в ливреях, выбежавших для приветствия.
      Но никто не выбежал. После того как водитель выключил двигатель, вокруг разлилась мирная деревенская тишина. Темная дубовая дверь упрямо не хотела открываться.
      Я взглянула на шофера. Он снял свою кепку и почесал в затылке.
      – Похоже, что никого нет дома. Вы уверены, что это то самое место, мисс?
      Я не была вполне уверена. Мне трудно было представить Кевина в такой обстановке, так же как любого из моих знакомых.
      Вскоре из кустов, обрамляющих дорогу, вылезла несообразная фигура – лохматая жирная собака, результат смешения бог весть каких пород. Белая шерсть, необычайно длинная, вилась колечками на ее морде. Пасть раскрылась, и собака два раза злобно пролаяла. Видимо, это отняло у нее слишком много сил, потому что вслед за этим собака рухнула на траву и лежала там, глядя на нас.
      – Белла? – сказала я, удивляясь, почему мои непонятные мозги могли забыть название дома Кевина и запомнить кличку собаки.
      Лохматые уши собаки дернулись, когда я произнесла ее имя. Еще один сердитый лай подтвердил мою правоту.
      – Это то самое место, – сказала я. – Уже поздно, и я должна вам свое месячное жалованье. Почему бы вам не начать разгружать мои вещи, пока я не подниму моего друга?
      Дверного звонка не было видно. В центре двери висел молоток в форме тарелки двух футов в диаметре. Обеими руками я приподняла это устройство и, отпустив, дала возможность с грохотом возвратиться на свое место. После того как я проделала это еще два раза, мои руки устали, но звук не произвел никакого эффекта. Даже на Беллу, которая закрыла глаза и уснула.
      Шофер разгрузил мои вещи – один чемоданчик с одеждой, тремя книгами и бумагой. Он взял деньги, которые я протянула ему, и снова поскреб в затылке.
      – Мне не хотелось бы оставлять вас здесь, мисс, если никого нет дома.
      Я переубедила его – не знаю как насчет себя, – и он уехал. Похоже, Кевин забыл о том, что я должна была приехать в этот день. Я была уверена, что он не оставил бы собаку без присмотра на длительное время, но если его действительно не было, то он мог отсутствовать вплоть до полуночи.
      Отступив на несколько шагов, я заслонила рукой глаза от солнца и посмотрела вверх. Надвратный дом был на один этаж выше чем остальная часть крыла, в центре которого он находился. Его окна были маленькими, квадратной формы и утопали в глубине стены. Но солнце все еще ярко светило, и, внимательно вглядевшись, я различила что-то движущееся за самым верхним окном. Что-то бледное, округлой формы могло быть лицом, прислоненным к стеклу.
      Мысль о том, что кто-то находится в доме и не желает отвечать на стук в дверь, рассердила меня еще сильнее. Я снова подошла к двери. Если бы на мне были нормальные ботинки, я бы лягнула ее, но голые пыльные пальцы, торчащие из моих босоножек, заставили меня остановиться. Движимая больше раздражением, чем ожиданием, что дверь не заперта, я схватилась за железную ручку и повернула ее.
      Она повернулась легко. Дверь отворилась. Передо мной открылось обширное пустое пространство с мрачно блестевшим полом, ограниченное деревянными панелями, увешанными картинами и гобеленами. Долговязая фигура рысью бежала ко мне.
      Кевин был одет в джинсы и синюю Т-образную рубашку с цветными полосами. Он был босым, и, когда, широко улыбаясь, двигался в мою сторону, следы его ног четко отпечатались на пыльном полу. Казалось бы, вид его должен был оскорблять величественность и роскошь этого холла, но даже неряшливые отпечатки его ног подчеркивали его право находиться здесь.
      Он горячо, по-братски обнял меня.
      – Как я рад тебя видеть! Трудно было найти дорогу?
      – Я заблудилась, – призналась я. – И уже час колочу в двери. Где тебя черт носит?
      – Честное слово, я не слышал.
      – Бьюсь об заклад, что ты дрыхнул.
      Протесты Кевина были настолько искренни, а радость от встречи со мной столь неподдельна, что я перестала дуться. Мы внесли мои вещи в дом, и он спросил:
      – Сначала посмотрим комнату или выпьем?
      – Я очень устала, ведь я в дороге с семи часов утра, – сказала я безразлично.
      Теперь мои глаза привыкли к полумраку внутри помещения, и я все больше испытывала благоговение. Холл имел длину примерно сорок футов и разрезал пополам это крыло дома. В дальнем конце двусторонняя лестница поднималась к центральной площадке. Открытая дверь между крыльями вела в центральный дворик, мощеный каменными плитами, украшенный фонтаном и висячими цветами в горшках.
      – Сюда, пожалуйста, – Кевин взял меня под руку. К тому времени, пока мы добрались до библиотеки, мне действительно захотелось выпить. Библиотека была расположена в западном крыле. По пути туда мы прошли через задрапированную столовую, маленькую гостиную с буфетом, наполненным фаянсом, и большой зал со средневековыми деревянными сводами и камином таких размеров, что в нем можно было зажарить быка. В сравнении с ним библиотека была почти уютной. Стены, закрытые рядами книг, всегда заставляли меня чувствовать себя дома. Книжные полки были расположены в двух ярусах. На верхний можно было подняться с помощью железной спиральной лестницы. Комната была достаточно большая, чтобы в нее без ущерба для внешнего вида можно было поставить несколько больших столов, кушеток и стульев. Двустворчатые двери открывались в другую часть центрального дворика. Глубокие кожаные кресла и низкие столы были обращены в сторону резного камина.
      Когда Кевин спросил меня, что я буду пить, я рухнула в кресло и махнула рукой:
      – Безразлично что. Невероятно, мой мальчик. Я никогда не видела ничего подобного, разве что в музеях, где показывают комнаты дворцов и феодальных замков. Дом не может быть подлинным. Это стиль времени, отстоящего на четыре века от времен первых поселенцев в Америке. Возможно, какой-нибудь оригинал-миллионер воспроизвел родовой особняк своих предков или как?
      Кевин подал мне стакан и поставил свое кресло напротив моего. Стол между нами был заставлен книгами, газетами, стаканами, кофейными чашками и тарелками. Очевидно, Кевин проводил здесь много времени. Мне приятно было видеть такие свидетельства усердия и прилежания.
      – Насчет оригинала-миллионера ты угадала, – сказал он, – но дом этот не воспроизведение. Он подлинный. Начиная от печной трубы и кончая камнями подвала. Рудольф Карновски нашел его в Уоркшире в двадцатые годы и перевез по частям в Пенсильванию вместе с обстановкой.
      – Следовательно, это не был его родовой дом?
      – Это был эмигрант откуда-то из Центральной Европы, – сказал Кевин, улыбаясь. – Ходили слухи, что он прибыл на остров Эллис с носовым платком в кармане, хитроумными планами в голове и ничем больше. Ему было пятнадцать. Через тридцать лет он стал одним из богатейших людей в Америке, чье имя сравнимо с такими именами, как Карнеги или Рокфеллер. Конечно, это были старые добрые времена, когда не было ни драконовских налогов, ни ужасного антитрестовского законодательства.
      – Поэтому он решил купить эти камни и установить их здесь. Фантастика!
      – В этом нет ничего необычного. Херст проделал нечто подобное в Сан-Суси, если ты помнишь. Он тратил по миллиону долларов ежегодно в течение пятидесяти лет. И это пошло не только на потолки, камины и отделку, но и полностью на дворцы и монастыри.
      – Да, я читала об этом.
      Кевин с трудом дождался, когда у меня иссякнет поток чувств. Его глаза блестели, и он продолжал:
      – Держу пари, ты не представляешь, как много в действительности дворцов было построено в Соединенных Штатах. Один из наиболее сложных находится в Пенсильвании, около Филадельфии. Он был создан по образцу Олнвикского дворца в Англии и имел свыше двухсот футов в длину. Затем Палмерский дворец в Чикаго, дворец на острове Дар в районе Тысячи островов, Ламбергский дворец в Патерсоне, Нью-Джерси...
      Если бы я не перебила его, он, наверное, продолжал бы не один час.
      – Я не думала, что ты так много знаешь по этому вопросу.
      – Я кое-что прочел, – Кевин указал на книги, лежащие на столе. Это было не популярное чтиво, а серьезные тома с такими наименованиями, как «Американские дворцы» и «Воспроизведение готики в Америке». Смутное, непонятное чувство дискомфорта овладело мной, когда я представила все это, но интерес, который Кевин вызывал своими рассказами, заставил меня забыть об этом.
      – Пик всеобщего интереса к этим вещам был в 1890-х годах, – продолжал он. – Но первый дом дворцового типа был построен в Западной Пенсильвании в 1843 году, тогда как в Массачусетсе Хаммондский дворец появился только в 1925 году. Он сделан из секций подлинного строения, привезенных из Европы. В нем воспроизведено даже Розовое окно из Реймского собора. Единственное, что отличает нашего друга Рудольфа от других оригиналов-миллионеров, – это более развитый вкус. Вместо того чтобы покупать отдельные куски и фрагменты, он купил весь дом с его содержимым.
      – Ты не упомянул, что каждый предмет мебели здесь средневековый, – сказала я скептически.
      – Нет, конечно, нет. Семья, у которой Рудольф купил дом, была в очень стесненных обстоятельствах. Она продала перед этим большую часть из остававшегося у нее антиквариата. Но библиотека была фактически не тронута. Оставались также семейные портреты и разный хлам, являющийся скорее данью памяти, чем коммерческой ценностью.
      – У меня нет слов.
      – Не только у тебя, – усмехнулся Кевин.
      – Почти нет слов. Я влюблена во все это, Кевин.
      – Ты еще не все видела. Как насчет экскурсии?
      Я не хотела экскурсий. Моя голова могла переварить зараз только небольшое количество чудес. Именно поэтому я никогда не проводила в музеях больше часа. Если бы моя воля, то я поглощала бы все подобные сокровища маленькими порциями, наполняясь знаниями постепенно. Кроме того, я умирала от голода. После завтрака я не ела ничего, кроме черствого сэндвича где-то между Филадельфией и Питсфилдом. Но прежде чем я успела высказать это, Кевин взял меня за руку и вытащил из моего кресла.
      Позднее я познакомилась с домом гораздо лучше, но я все еще помню то изумление и смятение, которое охватило меня во время первого осмотра. Там была музыкальная комната, две гостиные, маленькая и побольше, кухня, в которой был только один современный уголок – электрическая печь и холодильник. Там были спальные комнаты, кровати с четырьмя столбиками и драпировкой. Они имели названия, например Белая комната, Покои королевы Марии. Имелись также ванные комнаты, которые я была очень рада увидеть, желая узнать, как их обустраивали в такой древности. Я не знаю, почему мне хотелось узнать именно это. Ведь в доме было множество других фрагментов, подвергавшихся постоянной перестройке и модернизации. Ванные комнаты относились, должно быть, ко временам королевы Виктории. Они были оснащены каминами и мраморными ваннами. Одна из ванн была либо хорошей копией, либо подлинником римских саркофагов, украшенным рельефными херувимами и нимфами.
      Когда мы закончили восхищаться ванными комнатами, было уже почти темно, и Кевин неохотно сказал, что лучше бы подождать до утра, прежде чем осматривать подземелья.
      – Почему бы нам не выпить во дворике, пока готовится ужин? – предложил он.
      – А что у нас будет на ужин? – спросила я.
      Безукоризненный вид комнат говорил о том, что в доме находились невидимые слуги или древние рабы, которые, должно быть, выскочат из потайных дверей, запрятанных среди драпировок, чтобы приняться за мойку и чистку, как только мы уйдем. Я даже надеялась, что эти невидимые слуги уже приготовили пирог с павлиньими языками, за которым подадут грог.
      – Телевизионный ужин, – сказал Кевин. – Что ты предпочитаешь, жареных цыплят или спагетти с фрикадельками?

      Я ела спагетти с фрикадельками. Благодаря посаженным кустам самшита одна сторона внутреннего дворика оказалась замкнутой. Она примыкала к кухне. Я сидела на воздухе за столом, положив натруженные ноги на другой стул, и наблюдала через открытую дверь, как Кевин занимался трудной работой по сдиранию фольги, в которую был упакован ужин. Домашние животные были собраны и накормлены. Когда Кевин вышел ко мне, они последовали за ним. Белла ступала медленной подагрической походкой. Более молодая собака, ирландский сеттер, явно провела день среди зарослей ежевики. Далее следовали три кошки различных размеров и пород. Одна из них была смиренным полосатым котом, который явно опасался другого, длинношерстного и красивого, превосходящего его по весу по крайней мере фунтов на десять. Кевин указал на третью – крошечное создание с ушами слишком большими для его маленькой мордочки.
      – Последнее мамино приобретение. Кто-то подкинул ее к воротам. Эти болваны всегда так избавляются от нежелательных животных. Видимо, они думают, что бедные существа могут сами позаботиться о себе за городом. Большинство из них, конечно, погибает ужасной смертью.
      – Но не те, которые встречают твою маму, – возразила я, пытаясь приласкать котенка. Он зашипел на меня и отпрянул назад. Шерсть его поднялась дыбом.
      – Плохая девочка, Петтибоун, – поругал ее Кевин.
      – Я не виню ее за подозрение к людям.
      – Да, действительно, она пережила тяжелые времена. Это были кожа да кости, когда Белла принесла ее.
      – Белла?
      Старая собака обратила на меня ленивый глаз, когда я упомянула ее кличку.
      – Белла хуже мамы, – сказал Кевин. – Она всегда приносит домой бездомных. В ней есть, видимо, кровь охотничьей собаки. Она никогда не повреждает то, что приносит. У нас появились кролики, сурки, а однажды – крайне раздраженный скунс. Две недели и пара галлонов томатного сока смирили его с человеческим обществом.
      Один из котов, длинношерстный серо-белый, прыгнул мне на колени. Он весил почти двадцать фунтов. Мои колени прогнулись, и кот вцепился в них когтями, чтобы не упасть.
      – Это Табида, – сказал Кевин. – Охотник и сексуальный маньяк.
      – Я ему нравлюсь, – сказала я, в то время как Табида терся о мою грудь, оставляя клоки серой шерсти.
      – Жаль, что не могу сделать тебе комплимента, но Табида любит всех. Для него не существует дискриминации.
      Табида извивался и мурлыкал, когда я щекотала его под подбородком. Одной из причин его расположения был, по-видимому, поданный ужин. Мне пришлось бороться за каждую фрикадельку.
      Длинные летние сумерки сгущались. Усыпанные бойницами крыши и башни Серой Гавани острыми черными силуэтами выделялись на фоне мягкой синевы неба. Я откинулась в кресле и вздохнула.
      – Это очень мирное место. Я вижу, почему оно приглянулось твоим родителям. Хотя и непрактичное.
      – Не все здесь непрактично, – быстро сказал Кевин. – На первый взгляд дом чересчур велик, но здесь только десять спальных комнат.
      – Плюс большая гостиная, музыкальная комната, а ты еще забыл упомянуть о часовне.
      – Большая часть комнат закрыта, если не происходит званого вечера.
      – Я согласна с тобой, – сказала я, немного удивленная его повышенным тоном. – Это их дом, и они могут делать с ним то, что им нравится. Единственное, что беспокоит меня, это количество домашних обязанностей. Я несомненно буду заниматься уборкой, это справедливо. Но я не могу полностью посвятить себя дому, особенно, Кевин, если мы будем заниматься здесь работой над книгой.
      – Нет проблем. Бригада уборщиков приходит пару раз в неделю.
      – Здесь нет постоянно живущих слуг?
      – Я думаю, у мамы есть какие-то люди, – неуверенно ответил Кевин. – Она предложила нам взять кого-нибудь из них, но я сказал, чтобы она не беспокоилась. Я подумал, что ты не захочешь, чтобы вокруг были люди, постоянно путающиеся у нас под ногами.
      Несколькими часами раньше я сказала бы ему, что он подумал правильно. Действительно, трудно сосредоточиться, когда люди шныряют туда и сюда, включают пылесосы и хватают грязные чашки из твоих рук. Вот почему я не смогла бы работать дома. Но теперь, когда я увидела дом, мне захотелось увидеть слуг, безразлично, снующих или нет.
      Я размышляла об этом, когда Кевин небрежно добавил:
      – Кроме того, здесь завтра будет тетя Би.
      – Кто?
      – Сестра моей матери. В прошлом месяце она закончила бракоразводный процесс и теперь не при деле после тридцати лет замужества. Ей будет приятно приехать и помочь.
      Как сказано где-то одним из моих любимых писателей, дурные предчувствия сжали мне сердце. Тетя Би, борющаяся с муками одиночества, будет хуже стаи служанок. Она будет тщательно ухаживать за своими волосами, высоко собрав их над головой, если не станет жертвой меланхолии и не позволит им спадать серыми клочьями. Она будет ходить небрежно распоясанной или слишком туго затягивать себя в корсет при соответствующем опять же настроении. И непрерывно говорить на множество надоевших тем, заканчивая их на Гарри или на всем, что связано с этим именем. О том, как его решение оставить ее было для нее полностью неожиданным, как она никогда не предполагала, что может появиться другая женщина, как она боролась за то, чтобы удержать его дома.
      Все это грозно и угнетающе пронеслось в моем мозгу. Поскольку мне надо было что-то сказать, а я не могла заставить свои губы сложиться в форму, соответствующую выражению восторга, то я вежливо спросила:
      – Что случилось? После тридцати лет? Ничего, что я спрашиваю?
      – Я не знаю, – признался Кевин. – Все, что рассказала мне мама, это то, что дядя Гарри («Ага» – подумала я) перенес климактерический период. В семье ходят слухи, что он ударил ее.
      – Как ужасно! – сказала я, представив себе болезненную пожилую женщину, съежившуюся на полу, прикрывающую свой отекший глаз и умоляющую Гарри не бить ее.
      – После чего, – продолжал Кевин, – она нанесла ему удар каратэ в адамово яблоко, затем справа в челюсть и выбежала на улицу.
      Внешний облик тети претерпел резкую метаморфозу: болезненная маленькая леди превратилась в грозную представительницу матриархата с железно-серыми вьющимися волосами и сорокапятидюймовым бюстом. Я нашла этот образ более привлекательным, чем первый (пусть всегда о нем помнит тетя Би), но не гарантирующим более легкой жизни.
      Я снова впала в унылое молчание, пока Кевин превозносил кукурузный хлеб и вкуснейшие пироги тети Би, ее вязание и шитье, а также ее мастерство в рассказывании историй. Но в мрачном настроении было оставаться трудно – шелковая теплота воздуха, величественность ночного неба над зубчатой стеной, мурлыкающие кошки и храпящие собаки, общая атмосфера уюта были слишком всепроникающи, чтобы им можно было сопротивляться. Наконец я издала звук, в котором Кевин узнал зевоту.
      – Тебя пора устраивать, – сказал он. – Тебе подойдет спальный мешок?
      – Думаю, что да. – Я встала вместе с Табидой, который, подобно чиновнику, держался за свое место.
      – Ты знаешь, где все находится, – добавил лениво Кевин.
      – Если не знаю, то найду. – Кот лизнул меня в подбородок. – Что мне делать с этим?
      – Он будет спать с тобой, если ты позволишь ему. Но гляди, чтобы он не стянул все одеяла.
      – Спасибо за предупреждение. Спокойной ночи.
      – Ты не боишься ночью или что-нибудь еще?
      – Что ты подразумеваешь под «что-нибудь еще»?
      Кевин засмеялся.
      – Ну, меня всегда легко соблазнить. Чувствуй себя свободно. Действительно, для некоторых то, что я имел в виду, не имеет никакого значения. Мне только что пришло в голову, что моя комната находится на некотором расстоянии от твоей, поэтому если ты относишься к тем людям, которые слышат воров или видят призраки, то можешь прийти в мое крыло. Мама подумала, что ты предпочтешь ту комнату, но она довольно удалена.
      – Я не слышу воров и призраков. И я достаточно устала, чтобы спать без задних ног. Не зови меня. Я позову тебя.
      – Как скажешь, – пробормотал Кевин.
      Я без труда нашла свою комнату, хотя искать выключатель света с котом в двадцать фунтов на руках было нелегко. Когда мы достигли спальни, Табида отцепил свои когти и прыгнул на кровать.
      Когда Кевин показывал мне, где я должна спать, я была несколько разочарована. Я предпочла бы более старую часть дома, где была расположена его комната. По словам Кевина, эта часть вела свое начало с XV века, и я могла этому поверить. Ее толстые стены и узкие извилистые коридоры произвели впечатление на детское мистическое и романтическое воображение, которое в разной степени сохраняется в нас. Я говорила что-то о привидениях. Хотя он засмеялся, но ответил, что не отказался бы, чтобы хоть одно из них поселилось здесь.
      Во всяком случае, я не находила недостатков в своей комнате, расположенной в крыле королевы Анны. Я высоко оценила предусмотрительность матери Кевина при выборе ее для меня, хотя и предполагала, что истинным критерием ее выбора было желание разместить меня на благоразумном расстоянии от ее сына. Так же как и подобные комнаты нижнего этажа, она была выдержана в стиле 1745 года – с лепниной на потолке и в пространстве над камином. На белом фоне изящно вырисовывались линии лозы и розы пастельных тонов. Выступающий оконный карниз выходил в сад. Кто-то поставил вазы со свежими цветами на туалетный столик и на стол, стоящий позади бархатного шезлонга цвета слоновой кости. Я сделала вывод, что в этот день здесь была бригада уборщиков и что миссис Блэклок оставила ясные и точные указания. Имелось даже хорошее освещение для чтения в постели.
      Я порылась в чемодане и, найдя книгу, которую в то время читала, забралась в постель. Это была большая двуспальная кровать с вычурным балдахином. Но проклятый кот улегся спать прямо посередине ее, и, прежде чем вытянуться, я вынуждена была выпихнуть его на край. Не прочла я и полглавы, как глаза мой слиплись, том вывалился из рук, и мне пришлось погасить свет.
      Темнота летней ночи, посеребренная луной и звездами, не была полной. Небо имело бархатно-синий оттенок и было очень красивым. Ветерок, пробежавший по моему лицу, принес запах роз. Я наблюдала, как при бледном струящемся свете крутились и поднимались кисейные занавески, подобно бескостным призрачным танцорам. Предположение Кевина, что я могу чего-то бояться, показалось мне забавной шуткой. Я качала смеяться, но не успел закончиться первый приступ смеха, как я уснула.

      На следующее утро кот разбудил меня, встав мне на живот и уткнувшись в лицо холодным носом. Он был настолько тяжел, что его лапы, давившие на мое тело, казалось, достают до позвоночника.
      Согнав его, я подумала, не стоит ли мне поспать еще часок, но убивать утреннее время в постели было слишком роскошно. Мое окно выходило на восток. Рассвет встречал меня розовой дымкой и лазурным небом над темно-зелеными холмами. Когда я двинулась в сторону кухни, ко мне в полном составе присоединилось все четвероногое население дома, издающее требовательные звуки. Я не имела понятия, где Кевин держит для них еду, поэтому, прикрыв дверь, выгнала их вон. Последней покинула кухню Белла. По ее вздоху и укоризненному взгляду я поняла, что очень разочаровала ее.
      Утро было в полном разгаре, когда появился зевающий и трущий глаза Кевин. Я снисходительно пожелала ему доброго утра так, как это делают рановстающие в отношении любителей поспать. Кофе вернуло приветливость ему и некоторую связность его поступкам.
      – Я – сова по натуре, – сообщил он. – Надеюсь, что это не создаст нам проблем.
      – Вообще-то я тоже сова. Но сегодня было такое чудесное утро, что я не могла оставаться в постели. Не волнуйся, мы выработаем приемлемый распорядок дня.
      – Я думал, что ты на дворе, – сказал Кевин. – Я хотел показать тебе сады.
      – Я люблю все осматривать сама. Ландшафт очень красив. Я никогда не видела так много роз. И я встретила садовников – мистера Марсдена и его помощника Джима.
      – Есть еще один, – сказал Кевин. – Его, кажется, зовут Майк.
      – Три садовника? Как часто они приходят?
      – Я думаю, что каждый день.
      Я прищурилась. У моей мамы работает женщина, которая раз в неделю приходит пропалывать петунии. Но, конечно, столько акров цветников, бархатистых лужаек, экзотических деревьев требуют трудоемкого ухода, особенно в летний период. Мне придется еще не один раз изумиться так, как это случилось в первый день моего пребывания здесь. Простому смертному трудно себе представить, как живет одна десятая часть населения.
      – Итак, – сказала я, увидев, что в глазах Кевина появляются первые признаки умственных способностей, – чем мы сегодня займемся?
      Кевин взглянул на наручные часы.
      – Что, уже так поздно? Проклятие! Через несколько часов я должен встречать в аэропорту тетю Би.
      Располагая всего несколькими часами, не имело никакого смысла начинать работу над книгой. Кевин предложил партию в теннис. На территории имелись корт и плавательный бассейн. Я потерпела позорное поражение во всех сетах. После обеда, состоящего из бутербродов с ветчиной и супа из консервов, Кевин уехал. Тетя Би требовала гораздо больше забот, чем я предполагала, но настроение у меня было настолько благодушным, что я даже словом не обмолвилась об этом.
      На небе сгущались большие белые пышные облака. Воздух был теплым и влажным. Но я чувствовала себя хорошо. Утренние физические упражнения всегда придают мне много сил, возможно, потому, что занимаюсь я ими крайне редко.
      Работать над книгой не было никакого смысла. Я пошла на кухню. Кевин оставил после себя страшный беспорядок. Там валялись стаканы, подносики от телевизионного ужина, немытые миски животных. Но когда я уходила из кухни, то не оставила за собой ни единого пятнышка. «Пусть у тети Би с самого начала сложится хорошее мнение обо мне», – подумала я.
      Затем со сборником кроссвордов, который нашла в библиотеке, я забрела во внутренний дворик. Но вместо того чтобы раскрыть его, я просто сидела, сложив руки, мирно всматриваясь в небо. Я не припомню, когда в последний раз чувствовала себя такой расслабленной. Это был трудный год. Заботы навалились одна за другой. Я работала как лошадь и заслужила отдых.
      Когда я снова открыла глаза, пышные белые облака потемнели, солнечные лучи исчезли. Я пересекла внутренний дворик и зашла под арку, выходящую к садам. Когда я вышла из тени арки, солнце сверкнуло последними упрямыми лучами, и розы на опрятных цветниках засияли, подобно драгоценным камням – рубинам, гранатам, жемчугам, розовым кварцам и золотистым топазам. Затем солнце скрылось за массой облаков, закручивающейся над поверхностью холмов. Молния рассекла темно-каштановое чрево неба. Непроизвольно я начала считать. Один, два, три... и я услышала отзвук далекого небесного взрыва. Он пришел быстро и был очень силен; До сих пор холмы укрывали меня от поднимающегося ветра. Было жутко наблюдать за извивающимися молниями и сжиматься при раскатах грома, стоя в своем маленьком уголке.
      Я желала, чтобы Кевин вернулся, не столько из-за того, что я волновалась, как бы его не застигла гроза, сколько из-за потребности в его обществе. Я боялась гроз. Когда я оставалась одна, то залезала в постель и натягивала одеяло на голову. Поэтому я направилась назад в дом, намереваясь поступить именно так. Но при виде мебели, расставленной во внутреннем дворике, я изменила свое решение. Каркасы были железные, но светлые подушки могли намокнуть, если оставить их здесь, поэтому я затащила их в кухню. Как только я отнесла последнюю из них, капли Дождя стали падать на каменные плиты, оставляя пятна размером в двадцатипятицентовую монету.
      Кот юркнул за мной через дверь кухни. Он проделал эго так быстро, что я не успела заметить, который из них это был.
      – Белла! – стала я звать, взволнованно обращаясь во все стороны потемневшего дворика.
      Ответ донесся из кухни. Белла была неглупа, несмотря на возраст и медлительность, и давно нашла себе укрытие.
      А где остальные животные? Окна, как я знала, были открыты, и некоторые из них, возможно, были внутри дома. Я обежала Дом, созывая их по дороге. Единственной, кто откликнулся, была Эми – помесь ирландского сеттера. Она не ожидала, что кто-нибудь есть дома. Услышав мой голос, она галопом помчалась навстречу и попыталась уговорить меня взять ее на руки. Пока я ходила из комнаты в комнату, она следовала за мной, путаясь под ногами и подвывая.
      Беглая проверка показала, что все окна были закрыты, за исключением тех, которые находились в обжитых комнатах – кухне, библиотеке, спальнях. Я закончила свой обход в спальне Кевина, в которой большие французские двери вели на балкон, охватывающий все спальные комнаты этого крыла. Парапет балкона был с бойницами и достаточно высокий, чтобы быть использованным при осаде. Я представила себе Кевина, пускающего стрелы через щели бойниц. Он выглядел бы великолепно в доспехах и с перевязью.
      Если бы я была любительницей гроз, то эта гроза поглотила бы мое внимание. Из окон Кевина мне было видно все пространство от плавательного бассейна до северных холмов. Вершины деревьев гнулись, как в муках живые существа, а черно-серые облака походили на небесное стадо, с громким топотом бредущее под ударами серебристого кнута молний.
      Когда я отвернулась от окна, в комнате было так темно, что с трудом можно было различить очертания предметов мебели. Я вышла из комнаты и, проходя по коридору и лестнице вниз, включала все огни, которые смогла найти. Я подумала о свечах. Если отключат электроэнергию, мне понадобятся свечи.
      Я также беспокоилась о маленьком котенке с большими ушами. Хватит ли у него интуиции, чтобы найти вход в дом и уйти из-под дождя? Все остальные животные, были внутри. Во время осмотра дома я видела обоих котов и не возникало вопроса относительно Эми – она все время следовала за мной по пятам. Я пошла в кухню и открыла заднюю дверь. Взъерошенный шерстяной клубок вкатился в кухню, сердито попискивая. Я подняла его с пола – он умещался на моей ладони. И к большому моему приятному удивлению, замурлыкал.
      – Я торопилась, как могла, – сказала я. Котенок тоже не любил грозы. Он вскарабкался ближе к моему плечу и вцепился когтями, пока я искала свечи. Они нашлись в шкафчике над раковиной. Я приготовила себе чашку кофе и уселась за кухонный стол – здоровенный кусок дерева пяти футов в длину и шести дюймов толщиной. Котенок сидел у меня на коленях.
      С некоторым самодовольством я думала о том, как это я могла так испугаться грозы. Для боязни не было никаких причин. Дом был надежным убежищем, все его обитатели находились в безопасности внутри, возле них на столе лежали свечи и спички, готовые для применения в чрезвычайных обстоятельствах. Дом походил на крепость. Стены были толстыми, окна узкими. Если бы не по-ночному темное небо и не вспышки молний, я не знала бы, что снаружи бушует шторм. Даже гром, который грохотал уже где-то близко над головой, существенно заглушался толстым древним камнем.
      Успокоившийся котенок спустился по моим брюкам вниз и направился к миске с едой. Мне показалось, что где-то в другом крыле захлопнулась дверь. Возможно, это вернулся Кевин, уже пришло время. Дождь все еще временами продолжался, но уже не сильный. Я встала и пошла к входной двери.
      В переднем холле никого не было. Когда я отворила тяжелую дверь, ни одной живой души не было видно, только серебристые нити дождя, шустро переплетаясь, образовывали плотную занавесь.
      Я стояла и смотрела на улицу. Мне вдруг пришло в голову, что в любом случае я не могла услышать звук открывающейся и закрывающейся здесь двери. Она была слишком далеко от кухни. Может быть, я слышала другую, более близкую дверь? Мысль могла показаться пугающей. Но этого не произошло. Я тут же отвергла ее. Возможно, это не было вообще звуком, а только чувством присутствия, чувством компании. Это чувство все еще не покинуло меня, поэтому я повернулась и окинула взглядом ярко освещенный холл.
      Ни воров, ни призраков, только дом – крепкий, безопасный, уютный. Только его довлеющее присутствие. Слегка улыбаясь собственной фантазии, я снова повернулась к дверям и увидела огни автомобиля, показавшиеся на вершине гряды холмов.

      Реальная тетя Би разрушила мои представления о милых старых тетушках. Ей было, должно быть, за пятьдесят, и она выглядела на эти годы, но при этом производила приятное впечатление. Слегка располневшая талия, немного седины на висках и ни малейшей попытки скрыть морщины вокруг рта и глаз. Это были складки, образовавшиеся от частого смеха. Когда она улыбалась, они всегда появлялись на своем месте.
      Если бы у меня возникло хоть какое-то ощущение неловкости при встрече с ней, оно тут же исчезло бы под влиянием ее манеры держаться. Кроме того, при нынешней погоде всякая церемонность была излишней. Пока они с Кевином бежали сквозь стену дождя, лампочки замигали и погасли.
      – Здравствуйте, – сказала, смеясь, Би. – Я с удовольствием пожала бы вашу руку, но не могу ее найти. Помогите мне!
      Лампы немедленно зажглись, и Би снова разразилась смехом:
      – К вашим услугам. Быстрее, Энн, возьмите мою руку, пока они снова не погасли.
      – У меня есть свечи, – сказала я, пожимая протянутую руку.
      – Где? – спросил Кевин, как только свет снова погас, и на этот раз, видимо, навсегда.
      – В кухне.
      – Толковая девочка.
      Это саркастическое замечание последовало за грохотом падения и проклятиями, когда Кевин обо что-то споткнулся.
      Мы добрались до кухни на ощупь, смеясь и натыкаясь то и дело на мебель. Вода в чайнике была все еще горячей, и я приготовила чай. Пока мы с Би сидели опершись локтями о стол, а свечной воск капал на чайное блюдце, Кевин вышел и запустил аварийный генератор. Я не знала, что таковой имеется, но даже если бы я знала, ТО все равно не могла бы с ним обращаться.
      Свет зажегся. Кевин вернулся насквозь промокшим, но я не обратила на него внимания. У меня уже появилось ощущение, что я знаю Би давным-давно, и я зачарованно слушала ее живой рассказ о том, как расстроился ее брак после стольких лет. Это была очень забавная история. Если бы я не была так увлечена ею, то могла заподозрить тетю в чрезмерном легкомыслии. Мне было непонятно, почему она настолько откровенна с незнакомым человеком.
      После продолжительной и солидной деятельности в партии консерваторов старый добрый Гарри неожиданно обрел Бога и вступил в общество, известное как «Избранники второго пришествия». Безбрачие было желательным, если не обязательным условием в этом культе, и Гарри стал думать о разводе, который его жена к тому времени была счастлива дать ему. Она не была столь же счастлива при передаче «Избранникам» общих сбережений.
      – По крайней мере, я спасла дом, – закончила она весело. – Он находился в общей собственности, и Гарри не мог продать его без моего согласия. Кевин, дорогой, ты весь промок! Вставай и переодевайся сейчас же, пока не простудился.
      Я не могла извиниться перед Би за то, что плохо думала о ней прежде, без того, чтобы не признаться, как именно, поэтому я молча приняла виноватый вид. Безусловно, она имела право на несколько месяцев восстановления сил и пересмотра взглядов после удивительного преображения Гарри. Увидев ее сегодня, я почувствовала уверенность, что она скорее будет в выигрыше, чем в проигрыше. Это впечатление усилилось, когда она усмехнулась в ответ на предложение Кевина приготовить телевизионный ужин и на его судорожные поиски в кладовке.
      В кладовке мало что содержалось, кроме телевизионных ужинов. Я это знала, поскольку заглядывала туда. Но Би приготовила прекрасные блюда из разных остатков и не приняла моего предложения помыть тарелки.
      – Вас не должны касаться домашние заботы, – сказала она строго. – Книга гораздо важнее. Кевин рассказал мне все об этом. Но я претендую на то, чтобы быть упомянутой в предисловии, конечно.
      Мы провели вечер в библиотеке в сопровождении дождя, стучавшего в окна, и животных, непринужденно разлегшихся на ковре. Мы были похожи на единую семью. Би принесла огромный кусок ткани, который она вышивала и который однажды должен был стать ковром.
      – Гарри пытался продать это тоже, но никто не купил бы его.
      Мы разговаривали. Я не помню о чем конкретно, но мы много смеялись. Я это помню. Смеялись мы много.

      На следующий день мы с Би пошли в магазины. Она пыталась уговорить меня остаться дома и работать, но мне показалось несправедливым, чтобы она выполняла такую работу в одиночестве. Обычно я очень не любила ходить в магазин за продуктами, но в сопровождении Би это получилось весело. Мы пообедали в Питсфилде и сделали небольшой круг по торговым рядам. Когда мы проходили мимо магазина, торгующего предметами рукоделия, Би понадобилось на минутку заглянуть туда, и я купила наволочку для вышивания с картинкой, изображающей китаянку. Би помогла мне подобрать нитки и пообещала показать, как это делается. В тот же вечер я начала вышивать один из фрагментов картинки – блузку и часть зонтика китаянки.
      Когда Би сказала, что, пожалуй, ей пора идти спать, я тоже поднялась. Я дошла до середины книги «Вечное хранилище», которую никогда прежде не читала, и мне не терпелось узнать, что будет дальше. Так приятно будет читать в моей удобной мягкой кровати, оперевшись на кружевные подушки, с растянувшимся в моих ногах Табидой.
      – Между прочим, – сказала Би, с усилием пытаясь затолкать акры своей вышивки в большую магазинную сумку, – вы, наверное, не обратили внимания, что завтра воскресенье. Я предполагаю, что оба вы, мои юные создания, неверующие?
      – Друиды, – сказал Кевин, растягиваясь в кресле. – Реформированные.
      – Я боюсь... – начала я.
      – Моя дорогая девочка, я не пытаюсь обратить вас! – воскликнула Би. – Я только хотела выяснить насчет машины на завтрашнее утро.
      – Есть три автомобиля и «пикап», – сказал Кевин.
      – Я не думаю, что «пикап» подойдет мне, – серьезно ответила Би.
      Я допоздна читала «Вечное хранилище». К тому времени, когда на следующее утро я спустилась вниз, Би уже уехала. Ощущалась атмосфера воскресного дня, и сад напоминал об искусстве Чинквеченто – XVI века в Италии – божественными голубыми небесами, темно-зелеными кипарисами, изящными розами. Было очень приятно находиться в саду одной, без садовников, неожиданно вырастающих из-за кустов. Я взяла корзину и садовые ножницы из сарая и стала срезать увядающие розы. Они были такими пышными, что по дороге в дом я не могла удержаться от того, чтобы не срезать и не укладывать в корзину все новые и новые цветы. Я ставила их в хрустальную вазу, когда возвратилась Би. Она выглядела очень элегантно и сдержанно в синем льняном костюме с белым галстуком-бабочкой под подбородком.
      – Как прошла служба? – спросила я вежливо. Кевин вошел как раз в тот момент, когда можно было услышать и вопрос, и ответ.
      – Чудесно. Отец Стивен – вдохновенный проповедник. Я таким всегда представляла святого Франциска: полностью осведомленным о человеческих слабостях и сочувствующим им. В то же время Бог прикоснулся к нему.
      Я была несколько напугана напыщенным описанием и блеском глаз Би. Я еще не видела ее в таком настроении и не предполагала в ней такого. Я удивлена была также титулом, которым она величала священника.
      – Он и вы – католики?
      – Мы принадлежим к епископальной церкви, – ответила Би. – Я считаю, что существует единая всемирная церковь.
      – Терпимость, – проговорил Кевин, улыбаясь, – равноправие, восприимчивость к любому хорошо говорящему и хорошо выглядящему.
      – Это одна сторона, – сказала спокойно Би. – Я всегда выбирала мою церковь не по названию, а по достоинствам пастора. Отец Стивен необычайно талантлив.
      – Не слишком ли ты спешишь с выводами после одной проповеди? – спросил Кевин. – Он мне не очень понравился. Я не частый посетитель церкви, но не верю, что искренне верящие люди могут воспринимать это как занимательное зрелище.
      Би, казалось, привыкла к поддразниваниям Кевина.
      – Одной проповеди достаточно, – сказала она. – Но, кроме того, отец Стивен имеет здесь прекрасную репутацию. Я говорила с несколькими людьми после службы, и они превозносили его до небес. Было приятно встретить некоторых из наших соседей.
      – Соседей? – переспросила я, вспомнив о пустых пространствах, окружающих нас.
      – Да, это самые ближние из них. Меня приглашали поужинать завтра вечером. Они приглашали также вас, но я сказала им, что, к сожалению, не получится. Что вы очень заняты и не имеете времени для того, чтобы бывать в обществе.
      Я внутренне сжалась при этих словах. Конечно, я приехала сюда работать, но пока что ничего не сделала. Кевин, видимо, не чувствовал себя виноватым.
      – Я не возражал бы против встречи с соседями, – сказал он, – но я не уверен, что они захотят увидеть меня. Неужели они не понимают, что мы с Энн не женаты и даже не обручены? Наверняка они подумают худшее.
      – Ерунда, – возразила Би. – Вы, молодые люди, всегда думаете о тех, кому за сорок, что они безнадежно отсталые. Люди сегодня вполне допускают подобные вещи. Они с пониманием относятся даже тогда, когда вы выходите за грань. Кроме того, вас будет сопровождать ваша тетушка Би.
      Кевин разразился смехом. Я присоединилась к нему только тогда, когда увидела насмешливый огонек в глазах Би.
      Итак, следующим вечером мы поехали на званый ужин. Это был тот самый дом, чьими колоннами у ворот я восхищалась в день моего приезда. Геральдические грифоны сидели на каменных колоннах, их лапы (или у грифонов копыта?) были подняты в величественном предостережении. Дом был прекрасным большим старым особняком времен королей Георгов, построенным из легкого красного кирпича и наполненным большим количеством антиквариата. Хозяин, доктор Гарст, был хирургом. Жена его была значительно моложе, чрезмерно худощава и с изможденным лицом, говорящим о постоянной озабоченности собственной внешностью.
      Во время застолья возникло два неприятных момента, когда разговор зашел о политике. Наши хозяин и хозяйка оказались закоренелыми реакционерами, а взгляды Кевина, не говоря уже о моих, нельзя было назвать даже консервативными. Однако я давно уже знала по многочисленным шумным баталиям с моим отцом, что логические аргументы не действуют на таких людей. Поэтому, искусно изменив предмет обсуждения, перейдя от болезней общества к местной истории и от грабительских подоходных налогов к садоводству, я ухитрилась отвлечь наших хозяев от обвинений в адрес Кевина, что он является коммунистом.
      Большинство из прочих гостей принадлежали к тому же слою общества, что и доктор Гарст и миссис Гарст. Они были приятные, но туповатые. Однако двое из них были непохожи на других.
      Одним из них был отец Стивен. Я поняла, почему Би так увлеклась им. Если бы я задумала старомодный романтический фильм, я предложила бы ему роль доброго приходского священника. Это был очень красивый человек с густой белой шевелюрой и элегантной фигурой, окруженный такой же теплой аурой, как лучшие священники, врачи и психиатры. Он был умным и интеллигентным собеседником. Он и Кевин уселись рядом и начали дискуссию о поэтах-метафизиках. У Кевина при этом исчезла его страдальческая улыбка, безошибочно свидетельствующая о скуке.
      У меня были ограниченные возможности поговорить в тот вечер с Роджером О'Нейлом, другим гостем, привлекшим мое внимание. Большую часть времени он потратил на то, чтобы строить глазки Би, которая выглядела особенно мило. Мне понравилось его лицо: домашне-приветливое, с крупным носом и широким ртом, сложенным в постоянную улыбку. Но изгиб в углу улыбающегося рта помогал ему избежать слащавости; его левая бровь то и дело искривлялась параллельно этому изгибу, что придавало ему шутливый, но несколько циничный вид. Я предположила, что ему под шестьдесят или немного за шестьдесят, и он этого не скрывал, выставляя напоказ свой живот, челюсти и лысину.
      Когда отца Стивена увела одна из женщин, судя по ее обожающему взгляду – его поклонница, Кевин остался с племянницей доктора Гарста, которая следовала за ним по пятам весь вечер. Это была единственная, кроме меня, молодая особа среди гостей, и я решила, что одной из причин, по которой нас пригласили, была надежда, что мы станем с Лейлой друзьями по развлечениям.
      У Лейлы были другие помыслы. Она, разумеется, хотела развлекаться, но не со мной. Она смотрела на Кевина глазами, которыми сидящий на диете смотрит на пломбир в шоколаде. Очевидно, она решила очаровать его остроумной и веселой беседой. Ее улыбка ни на минуту не исчезала, ее губы постоянно двигались. Очень скоро ответная улыбка Кевина стала неподвижной, что было мне знакомо очень хорошо.
      Я направилась к Би, которая все еще разговаривала с Роджером О'Нейлом. Мне пришлось тронуть ее за локоть, для того чтобы она заметила мое присутствие. Я сказала, что нам пора ехать домой, солгав, что нас с Кевином ждет работа.
      – Это означает, что вы и Кевин скучаете, – сказал Роджер. У него был низкий глубокий голос. Конечное «р» он произносил гнусавя, подобно Хамфри Богарту. – Я вас не упрекаю. Я и мистер Джонс здесь единственные люди, с которыми стоит поговорить. Би мило вспыхнула:
      – Я надеюсь, что нас не сочтут невоспитанными.
      – Нет, нет. Наш славный отец и я обычно отбываем в это время. Как только мы уезжаем, оставшиеся начинают выпивать по-серьезному и жаловаться на жизнь.
      О'Нейл настоял на том, чтобы проводить нас до машины. Он медлил даже после того, как Кевин завел двигатель. Его голова наполовину торчала в окне автомобиля, его глаза были устремлены на Би.
      – Я не уйду, пока вы не пригласите меня к себе, – заявил он. – Чай, обед, завтрак, ужин, напитки – не имеет значения, лишь бы поскорее. Что, если завтра?
      У Би от смеха немного перехватило дыхание.
      – О, мистер О'Нейл...
      – Роджер.
      – Роджер, я буду рада видеть вас в любое время, но эти молодые люди...
      – Они меня не заботят. Вы – единственная, кого я хочу видеть.
      – Меня или мой дом? Вы сказали, что он вас интересует в первую очередь, – скромно заметила Би.
      – Это было до того, как я увидел вас. Завтра около пяти? Мы поедем ужинать. Только мы вдвоем.
      Не ожидая ответа, он отправился прочь.
      – Ну и ну! – сказал Кевин. – Кто из здесь присутствующих является дуэньей?
      – Та, о которой ты думаешь, – ответила Би. – А ты являешься учителем английского языка.

      Роджер прибыл без пятнадцати пять. Би все еще наряжалась наверху. Она была поглощена мирскими делами, когда Кевин напомнил ей шутливо о ее завоевании, но она начала наряжаться только в три часа дня. Я открыла Роджеру дверь и провела его во внутренний дворик, где к нам присоединился Кевин и предложил выпить. Роджер согласился на что-нибудь тонизирующее с ломтиком лайма.
      – Я уничтожал свою печень двадцать лет на службе моей стране, – объяснил он. – Бросил пить виски, когда вышел в отставку. И больше в нем не нуждаюсь.
      Би успела рассказать нам, что он состоял на дипломатической службе. Я завела разговор о его интересных должностях за границей, но Роджер не поддержал меня. Он не шутил, когда говорил, что его интересует дом. Его комментарии показывали не только его интерес, но и значительные знания в области архитектуры.
      – Вы действительно еще не видели этого места? – спросила я.
      – Я живу в этом районе всего несколько лет, – ответил Роджер. – Когда я переехал сюда, дом принадлежал престарелой мисс Мариан Карновски. Единственный, кого она желала видеть, был отец Стивен.
      – Тогда почему бы нам не совершить экскурсию? – предложил Кевин.
      Когда мы вышли в холл, перед нами явилась Би, спускающаяся по лестнице с уверенностью актрисы. Свет садящегося солнца, льющийся из окна, создавал вокруг нее красновато-бронзовый ореол и сглаживал морщины на ее лице. Она выглядела достаточно привлекательно, чтобы оторвать Роджера от архитектуры, и Кевину пришлось напомнить нам, что надо продолжить экскурсию.
      Когда мы возобновили осмотр, интерес Роджера снова ожил. Он даже пожелал увидеть подвалы, в которых я еще не была. Раньше я предполагала, если вообще думала об этом, что они образованы простой выемкой грунта, что было обычно для холмистых местностей Пенсильвании. Но, увидев массивную каменную кладку, я поняла, что Рудольф продумал все тщательно и досконально: «От самого верхнего горшка на каминной полке до полов подвала», как говаривал Кевин. И он не преувеличивал. Так же как и остальная часть дома, подвалы были электрифицированы, но свет от дюжины лампочек не мог полностью рассеять тьму помещения, напоминавшего скорее церковный склеп, чем хранилище старой мебели и вин. Пока мы следовали за Кевином из помещения в помещение, никто из нас не проронил ни слова. С большим облегчением мы набредали на обыденные предметы, связанные с современной жизнью, такие, как котел для нагревания воды.
      Мы находились в помещении подвала, выходящем на северную сторону, когда я случайно посмотрела вниз. То, что я увидела, заставило меня нескладно присесть на корточки, чтобы лучше рассмотреть. Высеченные квадратные буквы почти стерлись от времени, но оставшиеся вполне проясняли назначение этого камня. Я инстинктивно отступила назад.
      – Это надгробная плита! – взвизгнула я.
      – А вот еще одна, – сказал Роджер, показывая на камень, соседствующий с тем, от которого я отскочила. – И еще... Я предполагаю, что это помещение находится как раз под часовней.
      – Это правда, – сказал Кевин.
      – Кевин, – сказала я. Мой голос звучал выше и тоньше, чем обычно. – Кевин, как глубоко лежит Рудольф?
      Кевин засмеялся. В комнате звучало сильное эхо, и следующие его слова сопровождались подхихикиванием, обычно наблюдаемым у помешанных:
      – Я тоже желал бы об этом знать. Я предполагаю, что где-то есть документы, в которых об этом сказано. Но я пока не нашел их.
      На этом месте моих записей я испытала большой соблазн превратить их в историю с привидениями, полную страшных описаний, которая быстро раскупится в наши дни. Распухший труп... призрак или два... несколько луж запекшейся крови... Кевин, как маниакальный убийца, гоняющийся за мной с древним палашом... кто знает, может быть, я получила бы предложения и от кинематографистов. Но этого не произошло и не произойдет никогда.
      Даже этому необычному подпольному помещению не удалось нагнать на меня волну страха. Мое ощущение дискомфорта было вполне естественным, так как вызвано нахождением в тесном и мрачном помещении, и обычным благоговейным, но в то же время отталкивающим отношением к умершим. Но когда Кевин повернулся к следующим дверям, ведущим в сырой коридор с каменными полами, я дала ему понять, что внизу я уже повидала достаточно. Би поддержала меня, напомнив, что уже становится поздно.
      – Хорошо, мы поднимемся наверх, но вы должны посмотреть часовню, – настаивал Кевин. – Буквально одним глазом. Я знаю, что Роджеру будет интересно. Своды выполнены изумительно. – Его гордый взгляд собственника был тем более смешон, что он относил себя к левым социалистам.
      Поскольку часовня не принадлежала к ежедневно используемым помещениям, то в ней не проводилось регулярных уборок. Бригаде уборщиков работы хватало и без того. Когда Кевин открыл дверь, множество пылинок затанцевали в лучах света, струящихся из высокого арочного окна, расположенного над алтарем.
      Здесь было полдюжины скамеек, витиевато изогнутых, с подушечками для коленопреклонения. Из-за отсутствия распятий и других атрибутов я заключила, что последними здесь проводили службу протестанты. Первоначально, однако, часовня была освящена римской церковью. Своды часовни расходились ажурными линиями, и можно было отнести ее к концу XV столетия. Хотя более мелкий рисунок походил на работу, которую можно увидеть в часовне Генриха Семнадцатого в Вестминстерском аббатстве. Высокие стрельчатые окна относились к тому же периоду. Те, что находились сбоку часовни, были заколочены досками. Это было сделано, видимо, прежним владельцем, боящимся, что редкое старинное витражное стекло может быть повреждено.
      – Я прошу прощения, что так темно, – оправдывался Кевин. – Это единственная комната в доме, куда никогда не подводилось электричество.
      Тихо и не отдавая себе отчета в том, что делает, Би заняла место на одной из задних скамеек. Она сидела со склоненной головой и сложенными руками, пока все остальные осматривали то, что их интересовало. Единственным местом, не находящимся в тени, был алтарь, который освещался солнечными лучами из окна, расположенного выше.
      Я всегда непросто чувствую себя в церкви, никогда не бываю уверена, что все делаю правильно. Пока я робко держалась в тени, Роджер, который явно не испытывал никаких сомнений, стал взбираться по невысоким ступеням, ведущим к алтарю. Только одна из ступеней была сделана из камня. На них лежало вышитое золотом малиновое покрытие. Оно не закрывало края ступеней и не доходило до пола у нижней из них. Роджер приподнял его и, наклонившись, заглянул под него. В этом жесте было нечто почти грубое, словно он украдкой заглянул под полу матери церкви.
      – Интересно, – сказал Роджер. – Как ты думаешь, Кевин, что это такое?
      Он спрашивал не меня, но я тоже подошла взглянуть. Под помостом алтаря находилась каменная плита около трех футов шириной и двух футов высотой. Она, по-видимому, была мраморной с рыжевато-коричневым рисунком, но надписей нигде не было видно.
      – Святые мощи, возможно, – сказал Кевин немного веселым голосом. – Камень из гроба Господня или из Иерусалимского храма?
      – Едва ли. – Ответ Роджера на шутливое предположение был быстр и энергичен. – Они не нуждались в мраморе со Святой земли доримских времен. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, это итальянский мрамор, но возможно, что и греческий.
      Мне понравилась его уверенность в том, что он говорил. В конце концов, он провел много лет в Восточном Средиземноморье, находясь на государственной службе. Чего я не смогла понять, так это его интереса к обычному, незамысловатому ненадписанному камню. Он и впрямь встал на четвереньки и, засунув голову под алтарь, стал ощупывать и вглядываться в камень. Наконец он неохотно поднялся и взглянул на наручные часы.
      – Я совсем забыл о времени, – сказал он. – Я заказал столик на семь тридцать. Думаю, нам пора ехать.
      Однако часовню он покинул последним. Он задержался в дверях, чтобы бросить последний взгляд, и слегка нахмурил свой высокий лоб.
      Если бы я спросила его тогда... Нет, я не собираюсь описывать свою оплошность тривиальностями типа: «Если бы я знала» – и мучить себя раскаянием. В конечном счете это ни на что бы не повлияло.

      Перечитывая то, что я написала до сих пор, я испытываю большое желание порвать все и начать снова. В свете того, что я знаю теперь, мои записи только сбивают с толку и ведут по ложному пути. Однако они довольно точно описывают не только развитие событий, но и настроение тех дней – мирное, безоблачное, идиллическое. Еще большим обманом было бы утверждать, что те залитые солнцем дни были омрачены хоть малейшим предчувствием.
      Однако бывали такие моменты, как пребывание в склепе или гроза, когда меня не покидало чувство, что в доме кто-то есть. Такие моменты стали возвращаться в дни, последовавшие после вторжения Роджера в наше маленькое общество. Я употребляю слово «вторжение», поскольку так относился к этому Кевин. С самого начала между ними возникла какая-то настороженность – не как между врагами, а как между людьми, которые однажды, при определенных обстоятельствах, могут стать врагами. Роджер в действительности проводил очень мало времени со мной и с Кевином. Он забирал Би, и они уезжали обедать, ужинать, в длительные поездки. Изредка она проводила вечера у него и, возвратившись, с энтузиазмом рассказывала о его очаровательном доме. Ему принадлежал один из восстановленных коттеджей XVIII века, находящийся в деревне.
      Ни я, ни Кевин никогда не бывали в его доме. Я не думаю, что я боялась показаться не ко двору, просто не было времени. У меня было множество других забот. С растущим очарованием на меня действовал сад. Старый мистер Марсден в конце концов с большим снисхождением позволил мне помогать ему в прополке. У меня было рукоделие и кроссворды. Почти каждое утро мы с Кевином играли в теннис, днем плавали в бассейне. Я хорошо загорела, и некоторые отвисшие складочки, сформированные долгим малоподвижным образом жизни, превратились в твердые мышцы. Правда, я очень мало сделала в работе над книгой – только предварительные наброски, подготовительные материалы и т. п. Мне казалось, что торопиться ни к чему.
      Но бывали моменты и другого рода. Когда я вдруг отрывалась от своего рукоделия с чувством, что кто-то стоит, опершись о спинку моего стула, наблюдая с дружеским и одобрительным интересом. Когда ветви куста, который я прореживала, вдруг шевелились, как будто кто-то приглаживал их сзади. А еще были сны.
      Первый из них приснился ночью, последовавшей за нашим посещением часовни. Я не могу припомнить все детали. Но помню, что очень старалась проснуться, зная только то, что сплю и что сон не был приятным.
      Все это развивалось постепенно. Но я могу указать точный день, когда поняла, что в наш рай заползла змея, когда увидела мерцающие переливы ее чешуек под цветами и поняла, что это началось уже давно.
      В то утро я проснулась от сотрясений, какие испытывала прежде, просыпаясь от приснившихся полетов и падений. Я заснула снова, но на этот раз запомнила кое-какие сновидения.
      Мне приснился Джо. Вспомнила о Джо? Я не уделяла ему много места в своих мыслях, по крайней мере в осознанных мыслях. Со времени моего прибытия в Серую Гавань я получила от него одну маленькую открыточку. Открыточку, написанную мелким почерком, опрятным на вид, но трудноразборчивым. Текст занимал половину поля, предназначенного для сообщения, и касался только собственной исследовательской работы, которую он успел выполнить. Заканчивался он словами: «Пиши, старушка. Джо».
      Я не намеревалась отвечать. Джо был не более чем раздражающим память эпизодом далекого прошлого. Если бы я не перестала думать на эту тему, то поразилась бы той легкости, с которой зашвырнула Джо в отдаленный угол моей памяти и захлопнула за ним дверь.
      Теперь я действительно перестала думать об этом. Наступал еще один чудесный день. Из моей удобной кровати я могла видеть солнечный свет и голубые небеса, слышать пение птиц. Приглушенные звуки, раздававшиеся в отдалении, говорили мне о том, что Боб, или Майк, или кто-нибудь в том же роде косит лужайку. Я могла бы обдумать, какими из приятных вещей мне следовало заняться сегодня – теннисом, плаванием, завершением разгадывания кроссвордов или канвой картинки с китаянкой, для которой требовалась бирюзового цвета шерсть. Но что-то постучало в дверь, ведущую в отдаленный уголок моей памяти.
      Джо не был первым человеком, в которого, как я воображала, безнадежно влюбилась, но я никогда не заходила так далеко, как в отношениях с ним. Каждый любовный эпизод заканчивался болью, раскаянием и долгими неделями страданий. Как же я могла забыть его так быстро? И что за дьявол, вырвавшись из плена, преследовал меня? Сон уже стал забываться. Я могла припомнить только ощущение опасности и яростную, отчаянную борьбу за то, чтобы успеть сделать что-то, попасть куда-то, пока не слишком поздно. Я видела лицо Джо, искаженное гневом и страхом, его кричащий, широко открытый рот.
      Но все без толку. Я не могла идти на попятную, да и не была уверена, что хотела бы. Подобно спасательному кругу, ко мне пришли мысли о предстоящих приятных часах. Ведь на чай должен был заехать отец Стивен.
      Однако непрекращающееся чувство дискомфорта, тревоги постоянно присутствовало, и после окончания завтрака – застолья, на которое мы собирались все вместе перед тем, как каждому заняться своим делом, – вместо розового сада я пошла в библиотеку.
      Вечера мы обычно проводили в этой комнате. Несмотря на свои размеры, она была уютнее обычных гостиных. Би приспособила эту комнату для своих приемов, но с молчаливого согласия она осталась за ней. Иногда она принимала здесь людей, до которых мне и Кевину не было никакого дела, и мы чувствовали, что она имеет право на часы уединений и конфиденциального общения.
      Кресла, стоящие полукругом у очага, и большой стол перед ними были немыми свидетелями часов, проведенных нами вместе. Здесь мы с Би занимались рукоделием – кроме первой работы я взялась вышивать более сложный рисунок на подушке, – здесь же я занималась разгадыванием кроссвордов. Все коврики были покрыты шерстью животных. Мы с Кевином каждый использовали для работы по отдельному большому библиотечному столу с позолоченным кожаным покрытием и промокательной бумагой для защиты от чернильных пятен. На первый взгляд эти письменные столы свидетельствовали об усердной работе. На них были разложены книги, бумаги, письменные принадлежности, включая портативную пишущую машинку Кевина. Когда мне вдруг захотелось провести пальцем по поверхности клавиш, вокруг следа пальца образовалась кучка белой пыли. Бригаде уборщиков было велено не заходить в эту комнату, если не поступит специального указания.
      Более внимательный осмотр книг на столе у Кевина говорил о том, что с литературой работали мало, а то, что было изучено, так это тома по средневековой истории и литературе. Я повернулась к своему столу. Просмотрев свои записи, я еще больше встревожилась: я сделала совсем немного с тех пор, как... Неужели я нахожусь в Серой Гавани уже три недели?
      В этот момент голос Кевина, зовущий меня, напомнил, что я опаздываю на теннис. Я положила книгу «Исследования по современной литературе» на промокательную бумагу и поспешила к выходу.

      На обед мы обычно собирались в кухне, которая была одной из приятнейших комнат дома, с залитым солнечными лучами потолком и большим камином. Би поставила горшки с ярко-красной геранью на широкие подоконники и разложила пестрые салфетки на столе. Покончив с едой, Кевин пробормотал: «Я пошел к себе, если никому не нужен» – и вышел. Я уже слышала от него это. Когда он сказал это в первый раз, мне захотелось узнать, чем он занимается в послеобеденные часы. Наверняка он не нуждался во сне. Он выглядел очень хорошо, намного бодрее, чем когда-либо прежде.
      Я взяла за правило помогать Би с мытьем посуды. Ее протесты были чисто машинальными, они были еще одной данью установившемуся порядку. Сегодня, однако, она не была, как всегда, разговорчива, и я заметила, что она избегает встречаться со мной взглядом. Я уже собиралась спросить ее, что случилось, когда она быстро проговорила натянутым, неестественным голосом:
      – Дело в том, что сегодня днем я хочу сменить комнату.
      – Правда? Что-нибудь не в порядке с вашей?
      – Вы знаете, что она соседствует с комнатой Кевина?
      – Да, знаю.
      – У нас общий балкон.
      – Да.
      – В эти теплые ночи я оставляю французские двери открытыми.
      – Я думаю, что вы правильно делаете, – сказала я с удивлением. – Что случилось? Кевин храпит?
      Лицо Би было наполовину повернуто от меня в сторону чашки, которую она мыла и которой уделяла неестественно много внимания. Я заметила волну слабого нездорового румянца, двигающуюся от ее шеи к щеке. Обычно она краснела легко и мило, но это не было похоже на ее розовый прелестный румянец. Она явно чувствовала себя неловко и тревожно. Она полностью отвернулась от меня и стала говорить быстро и монотонно:
      – Я не осуждаю вас. Вы оба взрослые. Это целиком ваше дело. Я стараюсь быть тактичной. Кевин для меня как сын. Он вырос на моих глазах, и большинство матерей не хотело бы услышать, что...
      Я должна была понять, к чему она клонит, гораздо раньше. Но ее мысли были так далеки от того, чем была занята моя голова, что я постигала ее очень медленно. Я начала хохотать, но затем поспешно обуздала себя: Би было не до смеха.
      – Би, поверьте мне, я и Кевин не... – Я не воспользовалась первым же глаголом, который пришел мне в голову, и попыталась найти эвфемизм, чтобы не усиливать смущение Би. – Мы не спим вместе. Вы знаете, я без колебаний призналась бы в этом, если бы это было так.
      – Нет, конечно, – голос Би стал более естественным и с оттенком юмора. Она повернулась. Сердитый румянец пошел на убыль, но щеки были еще красноватыми. – Поверьте, мне стыдно думать...
      Она говорила таким тоном, словно ошибочно обвинила меня в убийстве или в хищении сбережений убогой старой леди. Мне пришлось напомнить себе, что для ее поколения подобные обвинения почти равноценны. И действительно, с нашей стороны было бы необдуманно, зная взгляды Би, заниматься нашими делами так близко к ней, когда в доме оставалась дюжина незанятых комнат и акры площадей. Я представила себе занятия любовью на бильярдном столе, или на коврике в библиотеке, или под навесом, где хранились горшки, и не смогла снова не расхохотаться.
      – Забудем об этом, – сказала я великодушно. – Единственная вещь, которая меня удивляет, – как вы могли подумать, что у нас с Кевином такого рода отношения. Даже у нашего распущенного поколения сексуальная активность предполагает определенную степень эмоционального влечения. Кевин же относится ко мне как к сестре.
      В глазах Би все еще не исчезло волнение.
      – Я думала об этом, Энн. Я была разочарована, потому что я начала надеяться, что вы... Но это действительно не мое дело.
      – Я могу уверить вас, что, если мы решим... жить более дружественно, мы будем делать это в уединении, – сказала я. – Вам нет нужды менять комнату.
      – Вы не поняли меня. – Следующая волна краски залила ее лицо. – Я слышу все и ничего не могу поделать с этим. Энн, если это не вы, то кто?
      Ее слова ударили меня, подобно пощечине, особенно слово «кто». Говоря об услышанных ею звуках, она не употребила слово «что». Совершенно обдуманно она выбрала личное местоимение.
      В моем мозгу пронеслось множество предположений. Но ни одно из них не имело смысла, поскольку я не располагала достаточной информацией. Я хотела попросить Би описать то, что она слышала, но быстро отбросила эту затею. Ее язык никогда не смог бы подобрать правильные слова. Не могла я также быть уверенной, что описание будет точным. Откуда я могла знать, какого рода неврозы и сексуальные предрассудки будоражат подсознание Би?
      – Кто? – повторила я. – Черт возьми, Би, о чем мы с вами ведем речь – о вампирах или о дьяволах в женском образе? Я не могу представить себе Кевина, тайком проводящего в свою комнату красотку, даже если бы она у него была. Может быть, это какая-нибудь девушка из бригады уборщиков?
      Я знала, что такое предположение было абсурдным даже до того, как Би выразительно покачала головой, отрицая это. Бригада уборщиков состояла из мужчин и далеко не очаровательных женщин средних лет. Несколько раз Кевина приглашала к себе племянница доктора Гарста, но он постоянно уклонялся от ее приглашений и игнорировал ее прозрачные намеки о том, что она не любит купаться в одиночестве.
      – Тогда, может быть, он разговаривает во сне? – сказала я, после того как мы перебрали все возможности. – Это, пожалуй, наиболее простое объяснение.
      Рот Би сложился в упрямую линию.
      – Если это так, – сказала она, – то он применяет два различных голоса.

      После того как Кевин выспался или закончил какое-либо другое занятие и пошел к бассейну, мы с Би поменялись комнатами. Я перенесла свои вещи к ней, она свои – ко мне. Она не испытывала энтузиазма по отношению к этой затее, но мне удалось убедить ее, что мной движет не праздное любопытство и не развращенность. Было бы проще уговорить ее, если бы я сказала, что очень беспокоюсь о Кевине, но я не могла поступить так. Было бы жестоко нарушать спокойствие и безмятежность новой жизни Би, такой радостной после многих месяцев несчастий и тревожных дум о будущем. Поступить так было бы неразумно.
      Наиболее логичным объяснением звуков, которые слышала Би, можно было отнести к игре ее воображения, когда самые обычные шумы кажутся зловещими и порочными звуками. Я не могла делать каких-либо заключений, пока сама их не услышу. Но не смогла бы сделать их и в противном случае. Если бы я что-нибудь услышала, то не побежала бы искать место, откуда я смогла бы шпионить за Кевином. Мне было бы неловко поступить так, но еще более неудобно я чувствовала бы себя в других вариантах. Открытие Би было подобно лучу солнца, освещающему темные углы, обнажающему истинные очертания предметов, прячущихся в тени.
      Для меня было почти невозможно продолжать с Кевином работу над нашей книгой, являющейся в конце концов причиной моего пребывания здесь. У него всегда находились красивые извинения и ссылки на другие неотложные дела. Я твердила себе, что именно его нерасположение к работе мешает мне сосредоточиться. «Сейчас как-то нет настроения начинать работу», – как часто каждый из нас говорил эти слова, как часто я их говорила себе, продолжая убивать часы, предаваясь многочисленным соблазнительным развлечениям.
      Кевин не работал над книгой, но он тратил очень много времени на другое исследование. И все, что он изучал, имело отношение к дому.
      С моей стороны было бы глупостью говорить об этом с Би, свидетельствуя о драматических изменениях, происшедших с Кевином. Это было невинное увлечение, которое вполне можно было понять. Почему он, собственно, должен был заниматься скучной, тягостной работой, если он перестал нуждаться в деньгах? Почему нужно было сопротивляться очарованию красивого древнего дома и не интересоваться его историей? Но одной из существенных черт характера Кевина, которой я всегда восхищалась, была его честность по отношению к другим и к себе. Если он решил отказаться от планов, которые мы осуществляли уже почти год, он должен был сказать мне об этом прямо.
      Кевин не казался мне сейчас таким же целеустремленным идеалистом, с каким я познакомилась восемнадцать месяцев назад на политическом митинге в университете. Это был случай, когда местный суд присяжных отпустил на свободу одного субъекта, который совершенно случайно, конечно, выстрелом убил молодого негра – друга его дочери. Кевин нечаянно сильно ударил меня по голове каким-то транспарантом и для того, чтобы загладить вину, предложил купить мне пива. Сидя за столом, намочив рукава своей выцветшей рубашки в луже, но не обращая на это внимания, он говорил без умолку. Сначала об этом случае, потом, выяснив, что мы коллеги – о своих идеях по созданию действительно хорошего, действительно полезного учебного пособия. Та сцена отпечаталась в моей памяти так же ясно, как фотография. Рядом с той фотографией я представила себе новую – сегодняшнего Кевина – загорелого, в белой тенниске или пьющего бренди в собственной библиотеке после обеда. Физически он выглядел на сто процентов предпочтительнее. Но я скучала по бледному, небрежно одетому человеку, чьи волосы всегда нуждались в стрижке и у чьих рубашек всегда не хватало пуговиц.
      Было и другое обстоятельство, в котором я с трудом могла бы сознаться самой себе из-за боязни показаться глупой. До того как Джо оказался на моем пути, я начала думать, что Кевин мог бы проявить интерес и к другим моим достоинствам – не только к толковым мозгам. Думаю, не надо объяснять, что я не особенно уверена в своей физической привлекательности. Я была еще менее уверена в ней тогда, когда было так много других женщин, окружавших Кевина, – женщин с пышными красивыми волосами, совершенными белыми зубами и воздушными фигурами. Но теперь у меня было то преимущество, что мы были рядом. Почему бы не воспользоваться бильярдным столом или ковриком перед камином в библиотеке? Почему эта мысль не пришла ни мне, ни Кевину? Не вечно же быть праведниками.
      Если продолжать мыслить в том же направлении, то скорее можно докопаться до правды. Хотя я уже сознавалась, что не знаю, существует ли такая вещь, как истина. Я знала, что что-то было ошибочным, но чувствовала это чисто инстинктивно, без участия разума. И в своем стремлении найти логическое оправдание моим тревогам, я избрала Кевина козлом отпущения.
      Мы закончили переносить мои вещи, и мрачно выглядевшая Би пошла готовить сладости к чаю. Отец Стивен готовился отведать угощений – сэндвичи с водяным крессом, слегка покрытое глазурью домашнее печенье и ячменные лепешки со сгущенными топлеными сливками. Я решила, что присоединюсь к компании после плавания. Би готовила слишком вкусно, чтобы упустить такой случай.
      Но перед тем как идти к бассейну, я вышла на балкон. Стоя у парапета с бойницами, доходящего до груди, я представляла себя знатной дамой, высматривающей из окна в башне, не возвращается ли ее возлюбленный из крестового похода или какого-нибудь другого романтического бесполезного предприятия. Солнце согревало мое лицо. Ароматный ветерок сдул пряди волос мне на щеки. Я почти могла почувствовать вес тех высоких изогнутых головных уборов, которые прижимали волосы к голове.
      Уголком глаза я видела, что двери в комнату Кевина приоткрыты. Как бы случайно, я прошлась по балкону, высоко держа голову, удивляясь, как средневековые женщины удерживали свои огромные головные уборы oт падения. Неужели у них в шляпах были булавки?
      Разыгрывание средневековой дамы было маленькой бесхитростной игрой, отвлекающей мои мысли от действительного намерения – вторгнуться в комнату Кевина в надежде найти разгадку того, что с ним творится. Я испытала нечто вроде шока, когда первой вещью, попавшейся мне на глаза, стал портрет средневековой дамы в платье с длинным стелющимся шлейфом и в изогнутом головном уборе.
      Портрет, обрамленный уродливыми золотыми викторианскими завитушками, висел на стене слева от меня. Он был не очень большим, около двух футов в ширину и высоту, и даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что он очень плохо исполнен. Определенно это был малоценный родовой портрет XIV или XV века. Круглое лицо молодой женщины и мягкие складки ее платья меньше всего походили на строгий стиль средних веков. Скорее они напоминали работы Вильяма Морриса и Берн-Джонса, а также последний викторианский период с его интересом к псевдосредневековым предметам, сделавшимся популярными благодаря Вальтеру Скотту. Это произведение не было даже хорошей имитацией работ второстепенного художника. Это была явно работа неумелого любителя, возможно вельможного дилетанта из того неторопливого века.
      Я все еще стояла во французских дверях, и стыдливость удерживала меня от того, чтобы пройти дальше. Как я и предполагала, осмотр комнаты не обнаружил ничего необычного. Возможно, если бы я обследовала выдвижные ящики и шкафы... При этой мысли мои щеки загорелись. Подобно крысе, я поспешно ретировалась.
      Однако, когда я разделась и облачилась в купальный костюм, что-то снова вернуло меня к мыслям о портрете. Портрета не было в комнате Кевина, когда я в первый раз побывала там во время начальной экскурсии по дому. Я запомнила это из-за необычного обрамления. Действительно, я видела его где-то еще, в одной из комнат, не помню какой. Кевин решил его перенести. Только он мог сделать это. Би не стала бы перестраивать его комнату. И никто из бригады уборщиков не позволил бы себе вмешиваться в устройство интерьера, я уведена в этом. Почему он решил повесить такую уродливую вещь себе на стену, причем на стену, находящуюся напротив его кровати?

      В тот же день позднее я сказала Кевину, что мы с Би обменялись комнатами. Он отреагировал на эту новость пожатием плеч и сообщил, что решил присоединиться к нам за чаем. Отец Стивен прошлый раз говорил что-то о Донне, которого он хотел бы обсудить. Кроме того, перефразируя Генриха IV, если Париж достоин мессы, то тетушкино домашнее печенье достойно проповеди.
      Чаепитие прошло блестяще. Отец Стивен тоже был неплох. Это был первый случай, когда мне удалось поговорить с ним пространно, и я поняла, почему его прихожане ставят его столь высоко. Нисколько не пытаясь приуменьшить значение его мужского обаяния, скажу, что и во внешности его невозможно найти изъяна. Он напоминал чарующий портрет Томаса Мора кисти Гольбейна – зрительное воплощение чистоты и ума, хотя выглядел он даже намного лучше. Он умел обращаться к человеку, с которым говорил, удивительно сосредоточенно, как будто в этот момент на земле больше ничего не существовало. У меня создалось, однако, впечатление, что невозможно задеть его или его принципы – его мягкий рот мгновенно становился жестким, а добрые серые глаза вспыхивали огнем.
      Но в тот день огня и вспышек мы не увидели. Он явно наслаждался обществом, угощением, но более всего – беседой. Они с Кевином говорили о Донне. Все это было, конечно, очень интересно, но мастера метафизики – не мой конек. Все эти белые кольца вечности, женская грудь, которая на самом деле не грудь, а что-то связанное с Церковью.
      Я и Би не могли вставить даже слова во все эти премудрости, даже если бы захотели принять участие. В конце концов отец Стивен решил, что настало время сменить тему, и предоставил нам эту возможность.
      – Как приятно видеть этот красивый древний дом восстановленным в том виде, которого он заслуживает, – сказал он, наметанным взглядом окидывая комнату. – Я с нетерпением ожидаю увидеть ваших родителей, Кевин, как своих соседей. Я звал их, вы знаете, вскоре после того, как они сюда переехали.
      – Папа не религиозен, – сказал Кевин со смущением.
      – Он так и сообщил мне. – Отец Стивен усмехнулся. – Самым учтивым образом, конечно. Я не обращаю в свою веру, Кевин. Надеюсь, не солгу, если скажу, что среди моих друзей есть люди самых разных вероисповеданий и неверующие вовсе. В конце концов, я считаю Роджера О'Нейла своим другом, а он, – добавил он, шутливо изменив свой голос и заговорив с провинциальным акцентом, – а он является самым закоренелым язычником и гордится этим, ей-богу!
      Би была единственной, кто не улыбнулся при этом шутливом обвинении. В том же тоне я быстро откликнулась:
      – Да, я слышала, как он хвастался этим. Когда мы в первый раз увидели его, он сказал, что больше всего его интересует посещение этого дома.
      Отец Стивен засмеялся и покачал головой.
      – В этом весь Роджер. Из-за своего чистосердечия он часто выглядит хуже, чем есть на самом деле. Но, конечно, его заинтересовал дом. Это много видавший, мыслящий человек, с глубокими познаниями в области истории и искусства. Я предполагаю, что отчасти своим очарованием это место обязано своей прежней недоступности. Бывшая его владелица была затворницей. За последние десять или пятнадцать лет я был единственным, кого она пригласила сюда.
      – Прежний, владелец был женщиной? – Кевин с интересом подался вперед. – Папа, кажется, говорил мне, что купил дом как недвижимость мистера Карновски.
      – Мистер Карновски отбыл сорок лет тому назад. – Голос отца Стивена стал резким. – В доме жила его единственная оставшаяся в живых дочь, мисс Марион. Она жила здесь вплоть до своей смерти два года назад.
      – Одна в этом огромном доме?! – воскликнула Би. – У нее должны были быть слуги, друзья...
      – Нет. – Ответ был таким выразительным, что мы все притихли. Отец Стивен перевел дух и продолжал приглушенным голосом: – Я прошу прощения, Би. Правда состоит в том, что мисс Марион была той, с кем я потерпел жестокую неудачу. Я виноват, что крикнул на своих друзей.
      В лице Би отразилось его горе. Она бы поддержала его в намерении переменить тему, но Кевин вдруг продемонстрировал нехарактерную для него бестактность, заметив:
      – Вот почему это место было так сильно запущено! Папе пришлось постоянно держать армию работников, до того как они уехали. Я думаю, что старая леди была скуповата и не тратила денег на содержание дома.
      – Ей нечего было тратить, – сказал резко отец Стивен. – Ее отец стал одной из жертв кризиса 1929 года. Многие годы он боролся за возмещение убытков, но безуспешно. Дом был единственным предметом, который он ухитрился сохранить, единственным незаложенным наследством, которое он оставил своей дочери. Конечно же она любила его и делала все, что в ее силах. Я помню, как однажды застал ее сидящей на четвереньках и зашивающей порванное место в раздвижной оконной шторе. Ей тогда было почти восемьдесят.
      Он резко остановился, а Би завела речь о погоде. Какое прекрасное лето стоит до сих пор! Хотя слышно, что фермеры тревожатся о засухе. Какое счастье, что в доме есть своя поливная система. Могут ли колодцы когда-нибудь высохнуть?
      В задумчивом молчании Кевин покончил с остатками еды на своей тарелке.

      В библиотеке проходил наш обычный тихий вечер. На первый взгляд, это был вечер, каких много, с длительными молчаливыми паузами, время от времени прерываемыми случайными репликами. Каждый из нас занимался своим любимым занятием. Но что-то отличало этот вечер, и я знаю, что именно. Сегодня ночью я должна буду шпионить за Кевином. Теперь я раскаивалась, что поменялась с Би комнатами. Какое, к черту, мне дело, чем занимается Кевин?
      В одиннадцать часов, в ее обычное время, Би сложила свой ковер и поднялась. Она зевнула. Я зевнула. Она сделала шутливое замечание, что ей надо рано вставать. Я сделала шутливое замечание, что необычно сильно устала, и последовала за Би.
      На верхней площадке мы остановились и посмотрели друг на друга.
      – Вы говорили с ним? – прошептала Би.
      Мне не было нужды спрашивать, что она имела в виду.
      – Да. Он не особенно заинтересовался этим.
      – Может быть, это была игра моего воображения?
      – Посмотрим.
      – Зовите меня, если...
      – Если что? Когда мы подбираем слова, то делаем из мухи слона. Или я не преподаватель английского языка.
      Попытка шутить не облегчила моего состояния. Лицо Би оставалось серьезным.
      – Энн, я не уверена, что мы поступаем правильно. Почему бы вам не вернуться обратно в новое крыло? Там есть прекрасная комната по соседству с моей.
      Она хотела переубедить меня, но достигла противоположного эффекта. Я предполагала ранее, а теперь уверилась: звуки, исходящие из комнаты Кевина, не только беспокоили ее, они напугали ее. И мой переезд был единственной возможностью решить эту проблему.
      – Не пугайтесь. Ничего не случится. Спите спокойно.
      Она больше не показывала своих чувств. Я знала, что она стояла, озабоченно провожая меня глазами, пока я не завернула в коридор, ведущий в старое крыло.
      Включив свет в своей комнате, я стояла на пороге, осматриваясь вокруг. Поведение Би подействовало на меня, и нервы мои были напряжены. Если бы я только увидела хоть что-то подозрительное, по крайней мере малейшую вещицу, выглядящую неправильно...
      Нож конечно же я не увидела. Комнатам этой части дома не хватало очарования моей прежней спальни с ее высокими потолками, большими окнами, изящной лепниной, но в них была своя привлекательность, отчасти объясняемая неподдельной древностью. Мебель в этой комнате была тяжелой, декор – приглушенным, большей частью коричневых и рыжевато-коричневых тонов, с которыми соприкасались темно-синие цвета. Французские окна и балкон, очевидно, были пристроены позднее в попытке впустить свет и воздух, не уничтожая средневековый вид. Наиболее впечатляющим предметом мебели была кровать, красновато-коричневые бархатные занавеси которой свешивались с высокого балдахина. Это была зимняя комната, предстающая во всей красе, когда языки пламени пляшут в камине, отражаясь богатыми оттенками в массивной, сделанной из красного дерева мебели. Снежными ночами бархатные занавеси вокруг кровати сохраняли для спящего тепло, заглушали завывание зимнего ветра и позволяли ему чувствовать себя в безопасности.
      Зловещие намеки Би сразу показались абсурдными выдумками женщины, утратившей молодость, у которой только что рухнули тридцать лет ее жизни. Ее раны не были видны, она хорошо их прятала, быть может слишком хорошо. Чтобы вылечить их, боль должна проявляться внешне, гнев – выражаться открыто.
      Я была настолько самоуверенна, что заерзала от нетерпения, думая об этом. Я даже решила про себя, что начну завтрашний день с того, что вдохновлю Би на рассказ о своих бедах. Это для нее так важно.
      Среди новых книг в библиотеке имелись детективы, Уложенные на нескольких полках, включая собрание сочинений Агаты Кристи, которое я с жадностью поглощала. Я никогда не думала, какое успокаивающее действие производят ее книги в поздние вечера. Протоколирование происшествий и рутинный процесс допроса подозреваемых, выполняемые детективом-любителем в чрезвычайно учтивой манере, были так далеки от жестокости реальных преступлений, что не сказывались вредно на нервной системе.
      Я закончила «А тогда не было никого» и выбрала «Яму». Были годы, когда я читала таинственные истории и популярные романы. Когда же я решила обратиться к серьезной литературе, мой критический глаз не нашел ничего интересней Томаса Гарди. Теперь я почувствовала обеспокоенность, словно находилась в какой-то криминогенной обстановке, поэтому тайком притащила в свою комнату груду книг Агаты Кристи. Книги были невыразительны. Приукрашенное поверхностное описание, безжизненные персонажи, неестественная интрига. Почему тогда, о критиканка, ты так наслаждаешься этими книгами?
      Между тем я уже прочла половину «Ямы» и знала, что не усну, пока не выясню, кто это совершил. Я не слышала, когда Кевин поднялся наверх – стены были слишком толстыми, но я обнаружила его присутствие в его комнате по звукам, доносящимся из открытого окна. Высокая балюстрада балкона, должно быть, вела себя, как акустическая труба, усиливающая и выталкивающая малейшие шумы.
      Я закончила книгу и погасила свет. Кевин, очевидно, уже лег. Из его комнаты ничего не было слышно. Я предпочла бы последовать его примеру, но смешанное чувство любопытства и долга удерживало меня от этого. Мелкими кошачьими шагами я подошла к окну и отдернула занавеску.
      Луны не было, но ночь не была темной. Из соображений безопасности освещение снаружи оставалось гореть и тяжелая масса дома казалась прижимающейся к земле в световом пространстве. Синева отраженного света слева от меня выдавала плавательный бассейн. Вопреки намерениям зажженные огни делали дом более уязвимым. Теперь я видела, почему родители Кевина не хотели оставлять его пустым.
      Я представила себе Кевина, тайком ведущего женщину через залитую светом лужайку или через освещенное светом окно. Ему пришлось бы отключить охранную сигнализацию и не забыть включить ее снова после ухода посетительницы. С тех пор как приехала Би, мы очень тщательно за этим следили. Переполненная чувством ответственности, она настаивала, чтобы Кевин всегда включал сигнализацию, когда запирал на ночь двери. Она обычно отключала ее сама, поскольку была первой, кто спускался вниз из спальни, поэтому непременно должна была заметить наличие промахов в заведенном порядке. Очевидно, что такой замысел Кевина был бы абсурден, невероятно сложен в осуществлении, а главное – не нужен. Если бы Кевин захотел поразвлечься с местной нимфой, то нашел бы более простую возможность. Я представила себе племянницу доктора Гарста, крадущуюся среди кустов и взбирающуюся по лозе на балкон Кевина – Ромео и Джульетта наоборот. Я размышляла об этой чарующей сцене, когда услышала шум.
      Возможно, я не услышала бы его, если бы лежала в постели, укрывшись одеялом. Двери в этом доме не скрипели. Все, что мне удалось уловить, – щелканье ручки двери, поворачивающейся и возвращающейся в исходное положение. Я уверила себя, что Кевин, возможно, сошел вниз перекусить или за книгой. Но потом послышались другие шумы, и моя стройная основательная гипотеза, опирающаяся на здравый смысл, рухнула.
      Я не опишу всего в деталях, но домыслы Би не были преувеличены. Невозможно было предположить ничего, кроме того, что предположила она.
      Слышно было два голоса.
      Бормочущий тон нежно любящей девушки был ясным и утонченным, напоминающим пение пианиссимо. Девушки, а не женщины. Тембр голоса был нежным, почти детским. Теперь я знала, почему Би воспользовалась именно теми словами, которые выбрала. Там было одушевленное существо, к которому применимо слово «кто». К голосу добавлялось сильное ощущение ее присутствия.
      Не успели еще вздохи и нежное дыхание достигнуть своего кульминационного момента, как я почувствовала, что стою, вцепившись в складку занавески судорожно сжатой рукой, и мое собственное дыхание значительно участилось. Бедная Би! Я была к ней несправедлива и теперь разделяла ее стыд. Не потому, что то, что я слышала, внушало мне отвращение – это было не так, это было красиво. А из-за того, что я очутилась в роли соглядатая или, точнее, подслушивателя.
      Наконец – это звучит отвратительным фарсом – я услышала скрип пружин кровати. Запоздало поняв, что это означает, я промчалась через комнату с неуемным желанием приоткрыть дверь настолько широко, чтобы можно было выглянуть наружу.
      Огни в холле всегда оставлялись на ночь. Они были неяркими и затемненными, такими, чтобы предотвратить несчастные случаи и отпугнуть воров. Вначале я не увидела ничего, кроме узкого дугообразного коридора, теряющегося в темноте в его дальнем конце. Затем дверь Кевина отворилась.
      Он стоял обнаженный, и его тело было так красиво, что у меня перехватило дыхание. Казалось, я вижу одну из классических мраморных статуй Древней Греции, оживший Дорифор, но только из смуглой плоти взамен белого камня, отливающей слабым блеском пота, наподобие тел атлетов, натертых маслом. Он стоял вполоборота ко мне. Всем весом он опирался на одну ногу. Одна рука его висела сбоку, другая была поднята, ладонь вытянута, как будто бы он касался чего-то невидимого для меня. Поза его была подобна статуям Поликлета, но в лице не было спокойствия копьеметателя. Губы его были изогнуты в мягкой сдержанной улыбке, глаза сфокусированы на чем-то... чем-то близком к нему, несколькими дюймами ниже и несколькими дюймами дальше.
      Я ничего не видела. Но я поняла: в какой-то момент это что-то стало уходить прочь. Глаза Кевина провожали его. Его тело развернулось, подобно стрелке компаса, указывающей на север.
      В темных частях коридора появилось слабое свечение. «Фигура без формы, тень без цвета, парализующая сила без движения...» Но это двигалось, медленно дрейфуя в сторону темноты. Затем неясные очертания, меняясь, стали выкристаллизовываться во что-то прозрачно-белое, закручивающееся, подобно клокам облака, увенчанное золотистым мерцанием. В следующий момент оно стало узнаваемым. Я не стала ждать. Мягко и бесшумно я закрыла дверь. Мягко и бесшумно я пересекла комнату и успела юркнуть в постель, прежде чем начала трястись. Дрожь моя нарастала, я ощущала холод в костях и теплый воздух этой летней ночи.

      На следующий день Би должна была поехать с Роджером осматривать достопримечательности. Они собирались уехать рано.
      Я помню, что проснулась с глубокой благодарственной молитвой. У меня было пять или шесть часов для того, чтобы разобраться, что я должна ей сказать.
      Может показаться смешным, что после того, как я стала свидетельницей того, как весь осязаемый мир перевернулся вверх тормашками, меня больше всего волновал вопрос: что сказать Би? Но в действительности это был непростой вопрос. Если бы в это была вовлечена я одна, я могла бы уговорить себя, что ничего необычного не случилось. Психоанализ и современный скептицизм дают нам обильный материал на эту тему и уверяют нас, что тут практически все нормально. Даже экспромтом я могла бы дать несколько четких объяснений тем двум голосам, которые, как мне казалось, я слышала. Но Би слышала их тоже.
      Если она страдала расстройствами и нарушениями в гормональной системе, то, значит, то же было и со мной. Правдоподобные фразы типа «коллективные галлюцинации» и «массовый гипноз» толкали мои мысли в ложном направлении, У меня не было сомнений, что это самоутешающая глупость. Опытный мим с помощью жестов способен создать для своей аудитории мир людей и объектов. Насколько более впечатляюще поведение человека, реально поверившего в то, что он якобы видит, настолько велика была вера Кевина в существование своей возлюбленной, что он оказал ни меня гипнотическое действие и заставил поверить тоже. Если бы я задержалась там еще на несколько секунд, то увидела бы ее ясно – в белом платье, с позолотой в волосах.
      Я уговорила себя поверить во весь этот вздор без особого труда, но все еще оставалась проблема с Кевином. Я не много знаю о психопатологии, но у меня сложилось впечатление, что небольшие сексуальные отклонения в настоящее время считаются болезнью. Возможно, любовные отношения с воображаемым партнером относятся к тем несущественным явлениям, при которых психиатр только пожал бы плечами. Но открывание дверей невидимой женщине? Разговор с ней и получение ответа? У Кевина был низкий баритон, переходящий в бас. Он никогда бы не сумел специально сымитировать нежное сопрано.
      Мои неприятные размышления были прерваны стуком в дверь и голосом, выкрикивающим мое имя. Это был голос Кевина – нечто среднее между басом и баритоном. Состояние моих нервов было таким, что я громко закричала в ответ. Кевин быстро распахнул дверь.
      – Что за дьявол... – Он внезапно замолчал, глядя на поставленный мною спектакль: стрела от арбалета лежала прямо на кровати, глаза были навыкате и вращались, руки стискивали края простыни под подбородком.
      – Ты выглядишь, – сказал Кевин, – как Кларисса Гарлоу, ожидающая похищения. Не бойся, прекрасная дева, я не опасен для тебя. Что случилось – страшный сон?
      – Да. То есть нет. Я имею в виду...
      Кевин был одет для тенниса. Он уселся в ногах кровати и стал критически изучать меня. Я подавила в себе желание отпрянуть.
      – Ты испугалась меня и завопила как не знаю кто, – сказал он. – Я подумал, что тебе плохо или что ты увидела мышь.
      – Я не кричу, когда вижу мышь. Я... спала. Ты испугал меня.
      – О, прости. Едва ли ты когда-нибудь спала в этот час. Я уже стал думать, не общаешься ли ты с богом или что-нибудь в этом роде.
      – Забавно, – сказала я.
      – Ты будешь играть в теннис?
      – Ради бога, я даже не попила кофе. Как можешь ты делать такие неприличные предложения?
      Кевин усмехнулся:
      – Моя дорогая девочка. Если ты считаешь, что данное предложение неприлично, подожди, и ты услышишь в моем исполнении отрывки из произведений драматургов времен Реставрации. – Загадочное выражение появилось на его лице. – Что ты делаешь здесь? Тебя не было в твоей комнате, там были вещи Би. Из чего я сделал умный вывод, что вы поменялись комнатами. Как это произошло?
      Пережитое в нынешнюю ночь быстро уменьшалось в размерах и становилось рядовым и не очень страшным сном. Несомненно, этот человек не был тем видоизмененным Кевином, находящимся в трансе. Его прямой вопрос давал мне благоприятную возможность углубиться в эту тему, однако я подбирала слова с осторожностью.
      – Я говорила тебе вчера, – сказала я. – Разве ты не помнишь?
      – О да, действительно. Я думал о чем-то еще в тот момент. Чья это идея?
      Лицо Кевина вытянулось. Я могла бы громко расхохотаться. Я нанесла удар по его драгоценному мужскому самолюбию. Его реакция была настолько предсказуемой, что я пожалела, что не дала ему возможность оставаться в плену своих иллюзий.
      – Ох, – сказал он.
      – Очевидно, ты храпел.
      Не может быть!
      – Ну, ты издавал какие-то звуки, весьма специфические.
      – Мне раньше никогда не жаловались.
      Выражение его лица менялось: теперь на нем была написана не уязвленная гордость, а оскорбленность. Он застыл в бездействии. У него явно не осталось ни малейшего воспоминания о том, что случилось. Было ли это хорошим знаком или плохим? Я не знала, что подумать.
      Я обещала присоединиться к нему на теннисном корте, как только позавтракаю. Когда я пришла туда, он колотил мячами о стенку и все еще дулся на мои выпады. Игра вернула ему хорошее настроение, он в пух и прах разбил меня, как обычно, и это превратило меня в ком покрытой потом протоплазмы. Погода была жаркой, воздух – влажным, и к тому времени, когда мы закончили игру, у вершин холмов начали собираться облака.
      К полудню воздух был как в турецких банях, но дождя все еще не было. Мое физическое состояние еще более усугублялось мечущимися мыслями. Мои мозги напоминали мне гороховый суп. Я решила искупаться. Тепловатая вода была приятной, но это не облегчило мои размышления. Я дрейфовала на спине в состоянии полнейшей прострации, когда появился Кевин. Минуту он стоял, балансируя на краю бассейна с поднятыми над головой руками, затем, подпрыгнув, рассек воду чисто, как ножом. Это было красивое зрелище. Предполагая, что следующими его движениями будет хватание меня за локоть или за руку с последующим утаскиванием в глубину, я прибавила скорость, меньше заботясь о грациозности.
      Я заметила – знойная женщина, – что у Кевина очень красивое тело. Когда он раздевался перед купанием, практически все оно хорошо просматривалось. Прошедшей ночью я видела не намного больше, чем много раз до этого. Почему же тогда я была так поражена, как подросток? Что-то изменилось в нем или во мне. Причина в тебе, дорогая Энн, это ты сошла с ума.
      Когда первый раскат грома пронесся над деревьями, я выкарабкалась из бассейна, сопровождаемая насмешками Кевина.
      – Бассейн – опасное место во время грозы, – прокричала я темноволосой прилизанной голове, лежащей на гладкой поверхности воды и напоминающей о французской революции. Кевин открыл рот для ответа, забыв, что его окружает вода, и скрылся с поверхности. Смеясь, я побежала переодеваться!
      Теперь я начала понимать кое-что в человеческой натуре, чего не могла постичь прежде. Почему люди, застигнутые извержением вулкана или каким-либо другим стихийным бедствием и едва не погибшие, расчищают завалы и возвращаются жить на прежнее место? Они делают это, потому что не верят, что это может повториться. Они не верят, что это может снова случиться на прежнем месте. Человеческая натура обладает удивительной способностью игнорировать то, во что не хочет верить. Здесь я одна находилась рядом с человеком, принимающим среди ночи воображаемую леди; и двенадцать часов спустя после присутствия на этом спектакле я убеждаю себя, что все это было во сне.
      Он был таким нормальным! Несмотря на едкие замечания, он ненамного отстал от меня, когда я сбежала из бассейна. Вместе мы проделали хорошо знакомую работу по подготовке дома к непогоде – закрыли окна и собрали животных. Вместе мы сидели в библиотеке: Кевин с консервной банкой пива, я со стаканом кофе со льдом. Мы подшучивали над бедной Эми, которая пыталась забраться к Кевину на стул. Я гладила Петтибоун, которая сидела у меня на коленях и неистово мурлыкала.
      – Она любит меня, – сказала я.
      – Кошки мурлыкают, когда нервничают, – сказал Кевин. – Она, наверное, боится грозы.
      – Премного благодарна.
      Небо за окном было по-ночному темным. Кевин включил лампу позади своего стула и придвинул книгу. Это был красивый том, искусно переплетенный с помощью коричневой телячьей кожи с золотыми тиснеными рисунками.
      – Что ты читаешь? – спросила я лениво.
      – Это? Это история Мандевиллей – семьи, которая последней владела этим домом в Англии.
      – Фамилия звучит знакомо.
      – Для меня нет. Эти люди ничем не выделялись. Они были очень инертны.
      – Тогда почему ты читаешь это?
      – Черт меня знает, – сказал весело Кевин. – Наверное, я надеюсь открыть какой-нибудь громкий скандал викторианского периода.
      – О том, кто в действительности скрывался под именем Джек Потрошитель? – предположила я. – Или имя любовницы принца Альберта?
      – Я не знал, что у него была любовница.
      – Он должен был ее иметь. Никто не смог бы быть чистым и лояльным по отношению к такой скучной женщине, как королева Виктория, и ни разу не сбежать от нее к кому-нибудь.
      – Если это так, то она не принадлежала роду Мандевиллей. Они не отличились ничем интересным.
      – Насколько я понимаю, именно у них наш друг Рудольф купил этот дом?
      – Совершенно верно. Среди них к 1925 году не осталось ни одного мужчины. Оба сына погибли во время первой мировой войны. – Кевин отбросил книгу в сторону. – Мне придется вернуться еще дальше назад, – сказал он как бы про себя.
      – Назад? Куда?
      – К людям, которые владели домом до Мандевиллей. Только четыре поколения из них жили в нем – они купили дом в начале девятнадцатого века у семьи с фамилией Левендорп.
      – Ну?
      – Дело в том... – Кевин осторожно наблюдал за мной. – Если ты будешь смеяться, я положу в твою постель жабу.
      – Я не буду смеяться.
      – Такое место, как это, подобно вере, ты понимаешь? Я последний, вернее, последний по счету в длинной цепочке людей, которые жили здесь, смотрели на дом как на прибежище, поддерживали его жизнь, можно сказать. Он дает человеку чувство вечности, редкое в наши дни. Я хочу сказать, что некоторым камням в этих стенах свыше пяти веков.
      – Нет, не пять веков, а пять миллионов лет. Именно тогда Земля образовалась из раскаленной плазмы. Это похоже на исследование своей родословной, – сказала я с пренебрежением. – Все мы произошли от кого-нибудь. Для меня нет разницы, то ли это Юлий Цезарь, то ли один из его рабов.
      Его глаза блестели. Кевин наклонился вперед, готовый привести аргумент. Но в это время прогремел гром подобно взорвавшейся над головой бомбе. Котенок и я одновременно подпрыгнули.
      – Испугалась? – спросил Кевин.
      – Я не люблю бурь.
      – Хочешь сесть ко мне на колени? Я предпочел бы тебя Эми.
      Его взгляд говорил, что он подразумевает больше того, что сказал. Я могла бы принять приглашение, но в это время хлопнула передняя дверь и в холле раздались голоса.
      Они вошли смеясь. Очевидно, над шуткой, которую ни я, ни Кевин не слышали. Руки Би откидывали мокрые завитки волос со лба. Роджер отряхивался, как большая собака. Они не держались за руки и не прикасались друг; к другу, но в ту минуту, когда я увидела лицо Би, я поняла, что между ними что-то происходит. Этого нельзя передать словами ни себе, ни кому бы то ни было; но это было так же видимо, как улыбка, так же осязаемо, как объятия.
      Роджер уселся на предложенный стул и выпил стакан тонизирующего напитка. Мы говорили о том, где они побывали и как им удалось только что избежать грозы. После слабого подобия сопротивления Роджер приняли приглашение на ужин. Он пошел на кухню вместе с Би, и я не предложила помощи своим добровольным слугам. Как только они покинули комнату, Кевин начал рыться среди бумаг на столе, как будто ища что-то. Видя, что он yе склонен ни к разговору, ни к чему бы то ни было, я взялась за кроссворд. Котенок мурлыкал, дождь барабанил в окно. Мои веки смыкались.

      Слегка вздремнув, я надолго приобрела заряд бодрости. Когда я выскользнула из своей комнаты около часа ночи, сна не было ни в одном глазу.
      Был практически только один способ попасть в спальню Кевина. Балкон находился слишком высоко, парапетная стенка была слишком отвесна, чтобы использовать этот путь. Кроме того, я слышала, как открывалась и закрывалась его дверь, как он говорил «до свиданья», «спокойной ночи», «большое спасибо». Кому? Реальной женщине, из плоти и крови? Возможно, мои глаза обманывали меня. Световой эффект, помутнение рассудка, полусон, полубред? Этой ночью я буду во всеоружии и настороже. Если кто-то или что-то видимое посетит Кевина, я увижу ее, приходящую и уходящую.
      Мне удалось избежать объяснений с Би. Ее состояние эйфории, объясняемое присутствием Роджера – а он ушел только после одиннадцати, – удерживало ее от неудобных вопросов. Один раз, когда мы убирали со стола, она повернулась ко мне с поднятыми бровями и пробормотала:
      – Что прошлая ночь?
      Я отшила ее:
      – Все нормально. Мы поговорим завтра. Не беспокойтесь.
      Затем вошел Роджер и увел ее в гостиную, поэтому у нее не было возможности продолжить разговор.
      Я ушла в свою комнату рано. Отчасти для того, чтобы улизнуть от Би, отчасти, чтобы успеть устроить мою засаду. Позднее, сидя в темноте у слегка приотворенной двери, я слышала, как Кевин поднялся наверх. Я дала ему полчаса для того, чтобы угомониться. После этого я перебралась в выбранное мною место – маленькую нишу в коридоре возле края лестничного пролета. Она была высечена в каменной стене, толщина которой в этой части дома составляла три фута. Маленькое окошко в глубине ее днем пропускало достаточно света, чтобы поддерживать жизнь в миниатюрном лесу из горшечных растений. Из-за ваз застенчиво выглядывала мраморная нимфа. Между стеной и пьедесталом статуи мне едва хватило места даже после того, как я отодвинула часть растений.
      Я вынуждена была сидеть, поджав колени; и после того, как прошло некоторое время, я поняла, что не представляла себе всех лишений шпионской профессии. Моя спина болела, судороги свели мои ноги, мозги закисли от скуки.
      Я знаю наизусть множество поэтических произведений. Я повторила про себя все, что знала, включая «Пустошь» и полностью второй акт «Гамлета». Затем я приняла сидячее положение, чувствуя, что мои ягодицы совсем онемели, и жалея, что не надела своих наручных часов со светящимся циферблатом. Огни в коридоре охватывали широкое пространство, оставляя темными промежутки между ними. Дождь ослабел и только моросил, но небо было все еще в тучах – ни луна, ни звезды не освещали моего тайника.
      В конце концов я задремала, скорее, от скуки, чем от усталости. Это была легкая дремота. Неудобство моей позы и ночные шумы вдруг заставили меня пробудиться. Затем я услышала звук, который разбудил меня окончательно, – клацанье щеколды.
      Я забилась подальше, в пространство между пьедесталом нимфы и задней стенкой ниши. Оттуда я осторожно подалась вперед, с болью перенося свой вес на колени, и украдкой выглянула наружу.
      Я пыталась несколько раз описать то, что я увидела, но во всех случаях я не могла сбросить с себя эмоционального напряжения. Это моя первая попытка изложить все беспристрастно.
      Дверь в спальню Кевина была открыта. Он стоял на пороге. Комната позади него не была освещена. Створка двери скрывала часть его фигуры, которая стояла ко мне вполоборота. Его руки были вытянуты, кисти рук слегка искривлены и смотрели друг на друга, как будто бы он легко касался чего-то. Его губы не были сомкнуты. Бормочущий звук достиг моих ушей, но слов я не разобрала. Затем руки его опустились. Несколько секунд он стоял неподвижно. Затем, медленно передвигаясь, как пловец под водой, он ушел в свою комнату; дверь закрылась.
      К этому времени фигура стала ясно различима. Ее очертания были расплывчаты, как клочья тумана, но формы были определенно человеческими. Нижние конечности были скрыты стелющимися полами одежды, которая покрывала все тело так, что казалось, будто оно плавно скользит, а не идет. Оно вышло из тени на свет, и свечение лампы отразилось от серебряно-золотистой субстанции, покрывающей голову и свешивающейся вниз на спину. Были ли это волосы или какое-то подобие капюшона, я не уверена.
      Описывать мои чувства было бы ненаучно. Я ограничусь описанием того, что я делала. Я начала вспоминать таблицу умножения. Дойдя до трижды четыре, я вынуждена была остановиться, потому что не могла вспомнить ответ. Тогда я ногтями ухватила складку кожи между большим и указательным пальцами и сильно сжала ее. Следы моих ногтей были видны и на следующий день.
      Золотистый отблеск шел от волос, шелковистых локонов объекта, спускаясь ниже его талии. Руки в длинных широких рукавах были слегка вытянуты, как будто балансировали. Теперь оно полностью обрело форму, за исключением нижней части длинного одеяния, которое волочилось в неплотной туманной дымке несколькими дюймами выше пола. Через нее я видела коридорный палас. И по рисунку на нем я определила, что движение прекратилось.
      Легкая зыбь прокатилась по этому некто, напоминая напряжение мускулов. Оно знало, что я здесь. Каким-то шестым чувством оно узнало о моем присутствии. Я была в этом так же уверена, как если бы оно закричало или вытянуло грозящий палец. Я попыталась встать. Мои ноги болели. Я чувствовала боль, говорящую о том, что я владею своими чувствами и правильно воспринимаю окружающие предметы. Но эта боль не могла сдержать моих движений.
      Внезапно, извиваясь по-змеиному, оно повернулось. Движения его совершенно отличались от прежнего медленного скольжения. На долю секунды я увидела лицо, которое до меня видел Кевин, – улыбающееся, с ямочками на щеках, слегка округленное лицо девушки. Затем черты ее растаяли, как у восковой куклы, поднесенной к пламени. Изящный носик превратился в стекающую каплю, щеки стали бесформенным образованием вокруг провала на месте рта. В изменяющейся на моих глазах массе я наблюдала вспышки, подвижки, приводящие к уродливой незавершенности облика. Черты лица обретали другую форму и мгновенно растворялись. Сползающий нос, выступающие сильно изогнутые тяжелые скулы, сжатые губы, напоминающие звериное рыло, – все это превращалось в расплывчатое, тестообразное образование. Корчащаяся восковая масса все еще пыталась обрести форму и вдруг накренилась вперед – в мою сторону.
      Наверное, я должна была вскочить на ноги, хотя я этого не помню. Все, что я помню, – это свой пронзительный крик, тяжелое движение и темную массу, угрожающе нависшую надо мной. В шести дюймах над моим ухом раздался грохот, и я погрузилась во тьму.

      Очнувшись, я обнаружила себя в руках Кевина и начала кричать.
      Он сделал два широких шага и бросил меня на какую-то упругую поверхность, прогнувшуюся под моей тяжестью. Вслед за этим меня подкинуло вверх.
      – Она в истерике, – сказал он. – Может быть, шлепнуть ее по щеке?
      – Конечно, нет. – Би оттолкнула его в сторону и присела на край кровати. Ее лицо было встревожено. – Энн, это я. С вами все в порядке? Что случилось?
      Что-то заставило меня замолчать. Это была не показная храбрость и не сила воли. Это был взгляд Кевина, стоящего у кровати. Его брови были нахмурены. На нем были надеты пижамные брюки – из уважения к Би, наверное, – одна рука была поднята к щеке.
      – Расскажите мне, что случилось, – сказала я слабым голосом. – Я не помню.
      – Слава богу. – Би подалась вперед. – Я хочу сказать, слава богу, что вы обрели дар речи. Я опасалась контузии. Статуя пролетела мимо вас не более чем в шести дюймах. Это было преступной халатностью просто поставить ее на пьедестал, ее нужно было закрепить.
      – Надеюсь, я не сломала ее, – пробормотала я.
      Би натужно засмеялась.
      – Дорогое мое дитя, она мраморная и весит свыше двухсот фунтов. Сломать можно было только вас. – Ее руки помахивали в моем направлении, чтобы обеспечить приток воздуха.
      Я потерла свой лоб.
      – Должно быть, я повредила голову, когда падала. Немного больно, но крови нет.
      – Благодари свою шевелюру, сиротинушка Энни, – сказал Кевин. Его строгий взгляд смягчился. Он опустил свою руку, чтобы показать воспаленное красное пятно на щеке. – Это твоя работа. Мне не следовало притрагиваться к тебе так внезапно. Должно быть, ты испытала сильный шок, видя, как статуя падает на тебя.
      – Это действительно был шок, – сказала я.
      – Я все еще трясусь. – Кевин подчеркнуто содрогнулся. – Эта проклятая статуя повредила пол, как гаубичная батарея. Я выбежал в коридор, еще полностью не проснувшись. И увидел тебя, лежащую здесь со статуей почти на тебе... Не делай этого больше, ладно?
      Он похлопал меня по руке. Я закусила губу, но сумела не закричать, не отпрянуть. От его прикосновения по моему телу пробежали мурашки.
      Би заметила мою реакцию. Ее глаза сузились.
      – Ступай спать, Кевин. Ей уже лучше.
      – Ты уверена, что мне не следует вызвать врача? Хорошо. Если ты изменишь решение, не задумываясь, буди меня.
      После того как он ушел, Би методично провела руками по моему телу и добралась до моей головы. Когда я вздрогнула, она откинула мои волосы и посмотрела в упор.
      – Нигде нет даже крови. Тебе очень повезло, Энн, покрайней мере, нет физических ран. Что произошло?
      Ее глаза просили успокоительного обмана. Я попыталась удовлетворить ее желание.
      – Я пошла за книгой. Должно быть, угодила куда-то и упала на...
      – Нет, – вздохнула Би. – Мне хотелось бы поверить в это. Но когда я увидела ваши глаза при прикосновении Кевина... Это как-то связано с теми звуками, которые я слышала? Почему вы сразу не рассказали мне об этом?
      – Мне нечего было рассказывать. Ничего определенного.
      – Кевин оскорбил вас? Напал на вас?
      Ее лицо озабоченно вытянулось. Я грубо засмеялась, издавая каркающие звуки.
      – Нет, дорогая, Кевин не насильник. Жаль, что все не свелось к такому простому исходу.
      – Тогда расскажите мне, Энн. Я должна знать.
      – Я не уверена, что смогу описать это. Но попытаюсь.
      Мой рассказ был совсем не таким точным и гладким, как приведенный выше. Но думаю, что мои заминки и колебания подействовали более убедительно. Би слушала, не прерывая меня. В ее спокойствии и серьезности было что-то основательное.
      – Я подумала, что оно направляется ко мне, – закончила я. – Это парализовало меня. Я, должно быть, вскочила на ноги и схватилась за статую, чтобы устоять! У меня онемели ноги от долгого сидения.
      Би кивнула:
      – Это понятно. А что, если...
      Мой мозг был так напряжен от жутких воспоминаний, что был более восприимчив, чем обычно. Казалось, я ловлю ее мысли на лету.
      – Вы имеете в виду, что оно толкнуло статую, желая расплющить меня? Вам не следует больше пугать меня, Би. Я и так еле говорю.
      – Я не пытаюсь напугать вас. – Би слабо улыбнулась. Пока она сидела, ее лицо было спокойно, как у мадонны, руки покоились на коленях. – Я пытаюсь шевелить мозгами. Мысль эта так же отвратительна для меня, как и для вас. Но мы обязаны рассмотреть возможность, что имеем дело с...
      – Призраками, – сказала я. Вырвавшееся слово прозвучало грубо.
      – Это очень старый дом.
      – Знаю, знаю. Но, черт возьми, Би, я предпочла бы поверить в то, что у меня что-то с головой, что это – галлюцинации. И если вы процитируете мне «Гамлета», то назовете одно зловещее имя.
      – Горацио, не так ли? Энн, не хотите ли вы чашку чая?
      Мне пришлось рассмеяться.
      – Что я действительно хочу, так это пить, но думаю, что не стоит делать этого. Идите и готовьте чай, если хотите. Я не могу достаточно отчетливо представить нас с вами, спокойно беседующих с призраками за чашкой чая, но...
      – Я не буду больше обсуждать эти вещи сейчас. Вы нуждаетесь в отдыхе. Какие ваши планы на завтра?
      – Я могу уехать в Питсфилд и там укрыться от опасности.
      Би нахмурилась.
      – Я вижу, что шутки в трудных ситуациях применяются вашим поколением, чтобы справиться с ними.
      Я не шутила. Но прежде чем я сказала ей об этом, она продолжала:
      – Мы буден обедать вместе с Роджером. Вам стоило бы присоединиться к нам. Он захочет услышать рассказ очевидца.
      – Роджер? Вы собираетесь рассказать ему?
      – Почему нет? Нам нужен добрый совет.
      Я могла бы привести множество возражений, но окончательное решение принадлежало не мне. У меня не было права собственности на «призрак». Это была проблема Би. Кевин был ее племянником, дом принадлежал ее сестре и мужу сестры. Она не обязана была советоваться со мной.
      – Я бы только не хотела, чтобы мы бежали к мужчине, как две убогие беспомощные женщины, – пробормотала я.
      – Поверьте мне, я тоже в обычных ситуациях так не поступаю, – сказала Би сухо. – На моего бывшего мужа нельзя было опереться. Скорее, он нуждался в опоре. Роджер – разумный человек, рационалист и скептик. Слишком большой скептик, по моему мнению, но именно в этой черте его характера мы сейчас нуждаемся.
      Я не могла спорить с этим. Действительно, чем больше я об этом думала, тем более подходящим казался мне Роджер. Испытывая чувства к Би, он не станет отвергать ее идеи, как связанные с климаксом фантазии. Это был наиболее умудренный опытом человек из всех окружавших нас, к тому же атеист или вроде того. Он не будет бормотать о разбуженных духах или предлагать решить проблему с помощью молитв.
      – На этом и порешим, – сказала Би. – Сейчас попытайтесь заснуть. Я же расположусь в том большом кресле.
      – Теперь в этом нет нужды. Мои нервы в порядке.
      Она не спорила, а просто улыбнулась и уселась, завернувшись в свой халат. Было приятно, что она находится здесь, хотя она совсем не напоминала обычную седовласую маму. Удивительно быстро я почувствовала, что мои веки тяжелеют. Засыпая, я подумала, как это странно, что я чувствую себя уютно, а страхи куда-то исчезли.

      В старой, построенной из камня придорожной гостинице, в пяти милях к западу от нас, находился любимый Би и Роджера ресторан. Внешний вид его зачаровывал. Видавшие виды камни и темные ставни были спрятаны в тени высоких старых деревьев. Я подумала, что при работе над интерьером они переборщили с тяжелыми оленьими рогами и причудливой резьбой. Комната была такой темной, что я с трудом могла видеть, куда идти.
      Но это волновало меня меньше всего. Меня почему-то очень смущала идея посвятить в мою историю Роджера. Мое смущение не ослабело, даже когда в то утро я увидела Кевина, его светло-карие блестящие веселые глаза, полные участия ко мне. Он даже не стал настаивать на игре в теннис. Была только одна вещь, которую я бы не вынесла, – его желание прикоснуться ко мне. Когда он вытянул свои руки, я увидела те самые руки, которые ласкали тающее и крутящееся ужасное видение.
      Хозяйка провела нас к столику, за которым ожидал Роджер. Я не думаю, что он сразу увидел меня. Поднявшись, он протянул руку Би, и они стояли, глядя друг на друга. Это было очень мило.
      Мне интересно было узнать, как Би подведет нас к предмету, который мы хотели обсудить. Но этого не потребовалось. Не успели мы занять наши места, как Роджер негромко спросил:
      – Что случилось, Би? Какие-нибудь неприятности?
      – Как вы узнали? – воскликнула я. Роджер сделал нетерпеливый жест.
      – Я всегда знаю, когда Би расстроена. Вы мне расскажете об этом?
      – Это очень просто, – сказала я. – Или я, или Кевин сошли с ума.
      – Это не так просто, – сказала Би. – Я слышала то же, что слышала Энн.
      – Я заинтригован вашим обоюдным волнением! – воскликнул Роджер. – Эти зловещие намеки... – Он прервался на время, пока официантка подходила принять наш заказ. Когда та отошла, он положил локти на стол и взглянул на Би. – Продолжайте, – сказал он.
      Брови Роджера отражали все, что происходило в нем. Они поднимались и опускались, качались и изгибались, пока Би говорила. Я допускала, что Роджер будет смеяться или понимающе улыбаться над некоторыми из ее фраз – они были строго выдержаны и смягчены. Но он оставался серьезным и, когда она сделала паузу, безошибочно задал главный вопрос:
      – Второй голос – фальцет или...
      – Это был женский голос, – сказала Би. – Вернее, девичий. Очень молодой, очень нежный.
      – Красивый, – добавила я. – Музыкальный.
      – Продолжайте.
      Би рассказала о нашем решении поменяться комнатами, затем она кивнула мне.
      Рассказывать было намного проще, чем я это предполагала. Роджер был хорошим слушателем. Когда я закончила, его брови воспарили высоко, туда, где перед этим была линия волос, но они не выражали ни насмешки, ни недоверия.
      Он повернулся к еде, которую раскладывали перед нами, заметив только:
      – Неплохой момент, чтобы прерваться.
      Когда мы остались снова одни, он отпихнул от себя тарелку и опять поставил локти на стол.
      – Хорошо, – сказал он, оживляясь. – Давайте займемся черной работой. Постарайтесь набраться терпения, Энн. Я вынужден задать вопросы, чтобы кое-что прояснить. Вы никогда не страдали эпилепсией, слабым здоровьем, манией или галлюцинациями? Бывали ли вы на приеме у психиатра? Были ли в вашем роду душевнобольные? Принимаете ли в настоящее время какие-нибудь наркотики? Применяли ли вы в прошлом ЛСД, пейот и другие галлюциногены? Являетесь ли вы или были ли в прошлом членом организации, предполагающей, что духи умерших могут контактировать с живыми с какими-либо целями и тому подобное?
      Я рассердилась, когда он начал. Но к тому времени, когда он закончил, я уже смеялась; моя голова тряслась, как у робота.
      – Я говорю вполне серьезно, – вспыхнул Роджер. – Я вас не знаю. Вы мне нравитесь, но я ничего не знаю о вас. Я могу предположить, что вы, как и большинство ваших сверстников, баловались травкой. Не хитрите со мной, я в этом уверен. Если вы не попали в этот капкан, то не похоже, что пара сигарет с марихуаной могла послать вас в этот штопор, даже если бы вы в это время закурили.
      – Действительно, Роджер, – сказала укоризненно Би.
      Лицо Роджера осветилось любовной улыбкой, когда он повернулся к ней.
      – Это только проверка, дорогая. Разве вы не видите, что в случаях, подобных нашему, нужно очень постараться, чтобы найти истину? – Его рот растянулся шире, в блаженную улыбку. – Бог мой, как это удивительно! Это так здорово, что я боюсь в это поверить. Но если мы вычислим...
      – О чем вы говорите? – потребовала я объяснений.
      Роджер все еще радовался:
      – Настоящее, подлинное проявление, слава богу. Я никогда не рассчитывал увидеть это. SPR наградит меня медалью.
      Аббревиатура была мне незнакома, но Би знала ее. Замешательство на ее лице сменилось враждебной подозрительностью:
      – Я надеюсь, что неправильно поняла вас, Роджер. Вы не способны на такую низость, как предание гласности наших личных проблем.
      – Дорогая, – Роджер схватил ее руку. – Любимая, поверьте мне. Это были отвратительные слова. Я беру их назад. Если бы вы знали, как много лет... Естественно, ваше благополучие для меня главное. Скажите, что вы верите мне, или вскрою себе вены этим ножом.
      Губы Би задрожали.
      – Вы паясничаете, – прошептала она, пытаясь высвободить свою руку. – Люди смотрят.
      – Тогда скажите мне, что вы...
      – Я прощаю вас, Роджер. Вот вам моя рука.
      Вместо этого Роджер взял руку Би под столом. Не отрывая взгляда от ее глаз, он сказал:
      – Не ухмыляйтесь, Энн. Я знаю, что вам, наверное, забавно смотреть на двух дурачащихся стариков.
      – Это выглядит красиво, – успокоила я.
      – Вы славная девушка. – Роджер улыбнулся мне. – Из большого уважения к вам я продолжу чтение методически верно построенной лекции. Вы готовы к ней?
      – Я чувствую, что это необходимо, независимо от того, готова я к ней или нет, – сказала я.
      – Продолжайте, Роджер, – сказала Би.
      – Я уверен, что большинство этих предположений уже разбирались вами. Я только хочу быть уверенным, что нами ничего не пропущено. Во-первых, существует возможность того, что оба ваших наблюдения являются выдумкой, вернее, вы неправильно истолковали то, что слышали. Конечно, эта возможность предполагает, что Би – женщина с расстроенной нервной системой и что Энн не просто невротичка, а легко внушаема. Я не верю в это. Я прав?
      – Едва ли это возможно, – сказала Би.
      – Во-вторых, Кевин страдает галлюцинациями. Вы можете сказать, и я приму ваши возражения, о том, что он появляется, не помня того, что делал и говорил в середине ночи во время, назовем это так, любовного свидания. Это предположение также не освобождает нас от версии, что Энн слабоумная и легковнушаемая, что ее галлюцинации спровоцированы действиями Кевина. В это я также не верю.
      – Благодарю вас.
      – Не стоит. В-третьих, что наиболее вероятно: то, что вы слышали, было в действительности, то, что вы видели, также имело место. В доме существует нечто, какая-то физическая сила, которая проявляет себя при некоторых пока еще не выясненных обстоятельствах. Кевин видит это в образе красивой желанной женщины. Сила может напрямую воздействовать на слуховые, тактильные и зрительные центры мозга, или она может принимать физическую форму, вполне осязаемую, чтобы Кевин...
      Он взглянул на Би.
      – Я понимаю, – сказала она быстро. – Это очень интересно, Роджер, но вы упускаете четвертую и, как мне кажется, более правдоподобную версию.
      Роджер глубоко и печально вздохнул:
      – Я боялся, что вы коснетесь этого.
      – Она права, – вступилась я. – Поскольку мы не отказываемся рассматривать ваши естественные толкования, вы должны не исключать возможности вмешательства призрака.
      – Это не то слово, которое мне хотелось бы использовать, – сказала Би. – Оно несет отрицательный оттенок, немного комичный и даже просто глупый. Но пусть будет так. Вы сказали, Роджер, что «в доме существует нечто». Почему не «некто»?
      Я привстала. Би взглянула на меня:
      – Вы тоже склоняетесь к этому, не так ли?
      – Да, – промолвила я несколько неуверенно.
      – Привидение, – продолжала Би, – назовем его душа или дух, персонализировано. Почему нет, Роджер? Все великие религии и большинство языческих культов допускают отделение от плоти и оживление духа в теплообразной оболочке.
      – Ваша церковь не особо помешана на этой идее, – сказал Роджер. – Организованная религия до сих пор является сильным оппонентом спиритуализма и психологических исследований.
      – Потому что спиритуализм опасен. Он без разрешения вмешивается в те дела, которые должны быть оставлены за теми, кто специально подготовлен заниматься этим. – Би была настроена очень серьезно. Подавшись вперед, в сторону Роджера, она старалась не спускать с него глаз. Он опустил глаза, избегая ее взгляда.
      – Какое имеет значение употребленное слово? Это все детский лепет! Вы знаете классические истории о призраках. Все они похожи на те, что упоминаются у Диккенса или у Теккерея. Сюжетная канва выработана так, чтобы лучше раскрыть персонажи, живущие, умирающие и счастливо воскресающие впоследствии. Вы говорите, что у вас чувство присутствия кого-то в доме. Это обычное явление. Я не знаю, каким психологическим термином это охарактеризовать, но я сам чувствую это, когда расслаблен или поглощен чем-то. Разрешите мне спросить вас, Энн: не создалось ли у вас такого впечатления прошлой ночью?
      – Я хотела спросить вас об этом, – сказала Би. – Бывает ошибочное впечатление, что обычные, повседневные предметы настроены к вам недоброжелательно или враждебно. И та упавшая статуя подошла близко, якобы чтобы ударить вас. Я не могла удержаться от того, чтобы спросить... Что вы скажете, Энн?
      Я вынуждена была задуматься об этом.
      – Я должна подумать, не знаю, – ответила я в конце концов. – Все было так страшно, так подавляюще действовало. Я часто думаю, что чувствуют люди, когда они встречают человека другой расы, благожелательно настроенного, но очень неприятно выглядящего. Даже неожиданное появление может привести к тому, что человек отпрянет, даже если...
      – Давайте закончим с философией, – прервал грубо Роджер. – Я понял, что вы хотите сказать, и также вы, Би. То, что вы почувствовали, было обусловлено страхом перед незнакомым и неожиданным, правильно? Особенной угрозы не было.
      – Я предполагала это, – сказала я, испытывая неприятное чувство, будто меня ведут.
      Но это подтверждает мою точку зрения! – воскликнул Роджер. – Силы, которые я гипотетически представил себе, нейтральны по природе. Они не обладают эмоциями и не проявляют их.
      – Это подтверждает также и мою гипотезу, – сказала Би жестко. – Обитающий на земле дух, разбуженный и возмущенный...
      – Бык .
      Би сердито посмотрела на него:
      – Я вынуждена буду воспользоваться советами отца Стивена. Роджер, если вы будете снова богохульствовать, я уйду.
      – Любимая, я больше никогда не буду. Но, какого дьявола, вы хотите посвятить его в это?
      – Он занимался проблемами духов.
      – Послушайте, он мне друг и славный малый. Он рассудителен и умен, разбирается во всех вопросах, кроме одного. Только одно упоминание о святом духе вызывает в нем безудержный полет фантазии. Он попытается поставить опыт, поупражняться на нем.
      – Возможно, это неплохая идея, – сказала я. – Небольшие физические упражнения – это то, что нам нужно. Длительные прогулки по утрам, плавание днем. – Моя слабая попытка сострить получила заслуженный отклик. Оба они с возмущенными лицами повернулись ко мне. – Хорошо, согласна, что это не смешно, – сказала я. – Роджер, ваше объяснение непротиворечиво и логично. Но это заботит меня меньше. Главное – что делать с этим. Есть ли у вас какие-нибудь практические предложения?
      – Есть одно. – Голос Роджера был абсолютно серьезен. – Выехать из этой комнаты. И немедленно.
      – Мне помнится, вы говорили, что это не опасно, – сказала я, пытаясь не обращать внимания на мурашки, пробежавшие по моей спине.
      – Я никогда не говорил так. Я сказал, что это не враждебно, но это не значит, что оно не может быть опасно. Это страшно опасно.

      Мы были последними покинувшими ресторан. Когда официантки стали крутиться вокруг, предупредительно кашляя хором, Роджер понял намек. Между тем^ мы не закончили наш спор. Он продолжался до хрипоты, пока мы стояли около наших респектабельных автомобилей на i почти пустой стоянке.
      Я не была активной участницей. Я только вставляла: замечания то тут, то там, принимала то одну, то другую сторону. Но противоборствующие стороны игнорировали мои замечания. В конце концов мы пришли к некото – i рым компромиссам. Би согласилась отложить свою беседу с отцом Стивеном на следующий день и разрешить Роджеру этой ночью провести эксперимент.
      Мне показалось, что компромисс был несколько односторонним; Би выполнила все, что от нее потребовали. Когда я сказала об этом, Роджер отмел мое возражение легким пренебрежительным жестом.
      – Если бы я добился своего, Стив вообще ни во что не был бы посвящен, – сказал он. – Не волнуйтесь. Надеюсь, что сегодня ночью я соберу достаточно фактов, чтобы рассеять ваши маленькие глупые страхи, моя дорогая!
      Би, казалось, испытывала искушение ответить на это ласковое обращение коротким выразительным эпитетом. Но любопытство пересилило ее негодование.
      – Что именно вы планируете? – спросила она.
      – Подождать и посмотреть. – Роджер потирал руки и посмеивался. – Вы должны только подыграть мне, когда я приеду сегодня вечером. Ваши роли я распишу.
      Не вполне удовлетворенные, мы расстались. Хорошо, что я сидела за рулем. Это дало возможность Би отвести душу, топая ногами и сжимая кулаки.
      – Мужчины! – воскликнула она.
      – Только раздражают, – согласилась я.
      Уголки рта Би дернулись. Она горестно засмеялась:
      – Я действительно люблю его, Энн.
      – Я так и думала.
      – Что вы думаете о нем?
      – Мне он тоже нравится. Я рада за вас, Би.
      – Я не хочу действовать поспешно, – сказала Би скорее себе самой. – Было бы ошибкой бросаться очертя голову.
      – Наверное, имеет смысл.
      – Можно спросить вас кое о чем?
      – Чувствуйте себя свободно.
      – Может быть, я выйду за рамки. Но я иногда удивляюсь, почему вы и Кевин не становитесь ближе. Я имею в виду романтически. Мне кажется, что вы очень подходите друг другу. У вас есть кто-нибудь еще?
      – Был. Сказать по правде, я не знаю: или я при Джо, или он при мне. Он получил разрешение на работу за границей на летний период. Когда мы расставались, молчаливо подразумевалось, с моей стороны по крайней мере, что осенью мы снова будем вместе. Ночью, перед тем как он улетел...
      Би нарушила тишину:
      – Что-то случилось?
      – Да, – сказала я подавленно, вспомнив внезапный беспричинный страх, слезы и судорожную работу ногтями. Был ли тот странный случай связан с вещами, происходящими в Серой Гавани? Предостережением от опасности и первым признаком зарождающегося умственного или физического расстройства?
      Видя мой испуганный взгляд, Би начала что-то бормотать, оправдываясь.
      – Это не связано с тем, что вы сказали, – уверила я ее. – Я только вспомнила, что… Мне придется обдумать это. Поскольку мои отношения с Кевином касаются... – Я замолчала, страшное подозрение посетило меня. – Би! Вы не считаете, что я должна отдаться Кевину, чтобы отвлечь его от воображаемой леди?
      – Вы могли бы обдумать это самостоятельно, – сказала Би холодно. – Вам не следует слишком быстро принимать решение, не обдумав его хорошо.
      – Мне кажется, я обдумала. Ведь у нас уже было подозрение, даже надежда, что Кевин страдает каким-то психическим расстройством на сексуальной почве. Эту версию принять гораздо легче, чем другие. Но, Би, даже если бы выдался случай, во что я не верю, я не могу предположить, что мои сомнительные чары способны сыграть серьезную роль. Кроме того...
      – Что?
      Мои руки сжали руль.
      – Если Кевин вступит в связь со мной... Я никогда не буду уверена, что именно меня он держит в своих объятиях.
      В своих откровениях я смогла дойти только до этого момента. Я не могла заставить себя рассказать Би, что я действительно чувствовала к Кевину. Она не видела его воображаемую девушку, ее растворяющиеся в конвульсиях черты. То, что я сказала, было уже слишком. Она вздрогнула, как от пощечины.
      – Я поняла, – сказала она.
      – Я прошу прощения, если я...
      – Давайте не будем оправдываться друг перед другом. У меня создается впечатление, что мы собираемся говорить и делать много того, что может быть неправильно истолковано. Мы должны проявлять добрую волю и добрые намерения, чтобы верить друг другу.
      Это было прекрасное предложение. Мне оставалось только надеяться, что мы будем следовать ему.
      Когда мы прибыли, Кевина не было дома. Время, чтобы осуществить идею Роджера о смене комнат, было удобным. С этой идеей я была полностью согласна. Я выбрала комнату по соседству с Би. Бегая рысью взад и вперед с ручной поклажей, состоящей из одежды и книг, я решила, что это должен быть мой последний переезд в этом доме. Если мой скарб будет путешествовать снова, то только в чемоданах и на значительное расстояние.
      Могут спросить, почему я не упаковала вещи там же и тогда же. У меня было так много причин, что психиатр, вероятно, сказал бы, что ни одна из них не является серьезной. Но, во-первых, мне некуда было ехать: я сдала свою квартиру. Пребывание в нашем семейном доме было отравлено моими родными братьями и сестрами и их отвратительными друзьями. У меня не было там даже собственной комнаты. Я вынуждена была делить ее со своей младшей сестрой. Кроме того, мне не хотелось покидать в трудном положении Би, которую я полюбила, и Кевина, который был моим другом.
      Была и другая, истинная причина. Но тогда я не могла ни осознать, ни определить ее.
      Перенос вещей занял немного времени. Кевин все еще не появлялся. Я решила спуститься к бассейну и посмотреть, нет ли его там. Хотелось также искупаться, но я не была уверена, что выдержу бурные игры без нового приступа истерики.
      Кевин был в бассейне. Я услышала его прежде, чем увидела. Я услышала кое-что еще, от чего у меня задрожали колени. Это был девичий голос – свежий, высокий, смеющийся.
      Некоторое время я стояла окаменело, тяжело дыша, затем звуки стали различимы, каждый в отдельности. Их было несколько, а не два. Голоса смеялись и истошно вопили.
      Бассейн был окружен восьмифутовым забором, как того требуют местные законы. Кевин всегда аккуратно запирал калитку, когда мы покидали бассейн. Сейчас она была открыта. Я осторожно приблизилась к ней, готовая ретироваться.
      Я настолько привыкла, что, кроме нас с Кевином, там никто не купался, что сейчас вода показалась полной купающимися. Но их там было всего четверо: сам Кевин и три женщины. Еще одна девушка, загорая, растянулась на светлом пляжном полотенце. В верхней части купального костюма у нее были развязаны тесемки, чтобы избежать некрасивых белых полос. Лицо ее было загорожено руками, но я узнала ее по бедрам. Это была племянница Доктора Гарста.
      Мои колени снова ослабели, на этот раз от спавшего напряжения. Я почувствовала себя в глупом положении: ведь я должна была бы предвидеть это. Я уже упоминала, что маленькая мисс Лейла делала весьма прозрачные намеки. Устав ждать, когда Кевин откликнется на ее приглашение, она просто пригласила сама себя и привела с собой несколько подруг.
      Я села на одну из тумб у края бассейна и сидела там несколько минут, пока Кевин увидел меня. Казалось, он весело проводит время. Почему бы и нет, если ты окружен тремя почти голыми женщинами, по очереди взбирающимися на тебя? Одна из них особенно привлекла мое внимание. Думаю, и Кевина тоже. У нее были длинные светлые волосы, которые эффектно вытягивались в воде или оборачивались вокруг ее лица, держа его закрытым большую часть времени. Остальная часть ее виднелась под водой. На меня произвело впечатление ее стройное загорелое тело, одетое в скромный черный купальник.
      Когда Кевин заметил меня, он издал возглас приветствия и поплыл в мою сторону. Его гарем последовал за ним, как утята за мамой-уткой. Он вылез из воды и уселся, тряся мокрой головой.
      – Привет.
      – Привет.
      – Хорошо пообедали?
      – Да.
      – Нагрянуло немного гостей...
      – Вижу.
      Девушки стояли в стороне и изучающе смотрели на меня. Блондинка откинула волосы. Племянница Гарста приподнялась и села. Верхняя часть ее купальника тут же упала. Она подхватила ее, но не очень быстро.
      – Лейлу ты знаешь, – сказал Кевин. – Это Дебби, – он указал на блондинку. – Мэри Сью и... Гм...
      «Гм» назвала мне свое имя. Я больше никогда не встречалась с ней, поэтому нет особых причин загружать ее именем эти страницы, даже если бы я и вспомнила его.
      – Вы живете поблизости? – спросила я с деланной вежливостью и обращаясь одновременно ко всем трем, без различия индивидуальностей.
      – Мы остановились у Лейлы, – пояснила Мэри Сью. – Здесь очень красивая местность.
      – Мои двоюродные сестры, – представила их Лейла.
      – Прекрасно, – сказала я.
      Бедные молоденькие создания, они весело щебетали, бросая взгляды на Кевина, чтобы увидеть, какое они произвели впечатление. Единственной, кто не говорил, была Дебби. Когда ее представляли, она с улыбкой кивнула мне и вытянулась на шезлонге, прикрывая глаза тонкой рукой. Ее лицо было хорошеньким. Обычная судьба такого сорта привлекательных американок – появление на этикетках косметических товаров и в фоторекламе. Я подумала, что она еще и умнее других – вместо того, чтобы толкаться среди них, она устроилась поодаль. Возможно, она знала, что уже выиграла первый раунд: глаза Кевина постоянно искали ее.
      Отдав долг вежливости девушкам, я искупалась и удалилась. Они оставались там еще часа два. По крайней мере, через столько времени появился Кевин. Я чистила на кухне картошку.
      – А вот и я. Хотел сказать тебе, что меня не будет на ужине.
      – О, назначил свидание?
      Кевин никогда не выглядел более расслабленным и более умиротворенным. На лице его было петушиное выражение, которое появляется у самцов, когда они думают, что одержали победу.
      – Толковое умозаключение, – ответил он.
      – Дебби?
      Улыбающийся рот Кевина принял презрительное выражение. Видимо, он подумал, что я ревную.
      – Отвергнутый и растоптанный моей первой избранницей, я подхвачен другой. – Он подарил мне кипящий страстью взгляд, насупил брови и зашатался. Это была Пародия на «Гамлета», поставленного весной студентами.
      – Она похожа на Офелию, – сказала я зло. – Особенно эти спадающие волосы.
      Кевин ушел, – я вернулась к моей картошке и решила закончить чистку, поскольку ввиду отсутствия Кевина ее уже более чем достаточно. Все повторилось снова – возврат назад, к нормальной жизни, после моих непростых догадок и страхов. Или, может быть, Кевин, поняв, что выдал себя, теперь пускает пыль в глаза? Если это так, то его игра превзошла нашего «Гамлета», хотя и без шумной огласки.
      Би вошла, принося извинения за опоздание к началу ужина. Я сообщила ей, что Кевина не будет с нами и почему. Ее первая реакция была типичной для тетушек:
      – Кто эта девушка?
      – Все, что я знаю, так это ее имя, затем то, что она приятно выглядит и состоит в родстве по женской линии с племянницей доктора Гарста.
      – Гм, – сказала Би.
      – Именно, – согласилась я.
      Кевин был наверху довольно долго. Он выглядел очень чисто и опрятно, когда забежал пожелать Би спокойной ночи. От него даже пахло одним из тех смехотворных мужских одеколонов, которые, как считают, являются прекрасным сексуальным стимулятором. Восхищаясь им, Би поправила воротник его сорочки и одернула рукава. После того как он ушел самодовольной походкой, что-то насвистывая, мы с Би решили, что слишком жарко для; того, чтобы готовить горячее. Пока я кормила животных, она сделала салат. Такой пустяк, как жара, не повлиял на их аппетит. Я поставила миски в ряд и отступила назад, чтобы уклониться от их набега. Котенок протолкался к еде вслед за ирландским сеттером, и несколько минут не было слышно ничего, кроме вульгарного чавканья. Глядя на линию пушистых хвостов, я пришла к интересной мысли:
      – Ведь животные, как полагают, чувствуют присутствие сверхъестественной силы?
      – Я тоже слышала, – сказала Би, нарезая помидоры.
      – На эту толпу, похоже, ничего не воздействует.
      – Это правда, – произнесла задумчиво Би. – Кстати, о Роджере, Энн. Это хороший аргумент против его смехотворной теории.
      Я подумала, что ее теорию я тоже ни во что не ставлю, но не сказала этого. Это дело Роджера.
      Ряд звонков на стене рядом с камином остался с тех времен, когда в доме был полный штат прислуги. Сейчас ни один из них не использовался, за исключением того, что был укреплен на передней двери. Это был уличный звонок. Я не увидела кнопку от него в день моего прибытия, поскольку она была незаметно утоплена в дереве. Звук звонка был таким оглушающим и пронзительным, что всегда заставлял меня подпрыгивать. На этот раз Би подпрыгнула тоже. Это показало мне, какое внутреннее напряжение скрывалось за ее внешним спокойствием.
      – Это не может быть Роджер, не так ли? – спросила я. – У меня сложилось впечатление, что он должен быть позднее.
      – Он не сказал.
      Никто из нас не тронулся с места, пока звонок не зазвонил во второй раз.
      – Это, должно быть, Роджер, – сказала я. – Всякий другой сделал бы более длительную паузу, прежде чем позвонить еще раз.
      Это действительно был Роджер, выглядящий более помятым, чем обычно. Синяя линия пересекала его щеку, как будто бы он не успел завершить боевую раскраску. Он нес два чемодана громадных размеров.
      – Приветствую, – сказал он громко. – Вам не жалко бедного бездомного бродягу? Сегодня днем я окрашивал свою спальню и забыл, что эти запахи всегда заставляют меня...
      – Кевина здесь нет, – промолвила я.
      – Ох! – Роджер казался озадаченным.
      – Пожалуй, к лучшему, – продолжала я. – Это одна из наиболее неубедительных историй, которые я слышала. А эти чемоданы? Я держу пари, что в вашем гардеробе нет так много одежды.
      – Не имеет значения, – сказал Роджер. – Кевин не любознательный человек. Большинство мужчин такие. Они искренне верят в...
      – О, проходите, – сказала я. – Что за чертовщина находится в этих чемоданах?
      – Мое оборудование.
      – Я думаю, вы не ели, – предположила Би.
      – Как я мог готовить в помещении, пронизанном запахом краски? Я рад, что Кевина здесь нет. Мы можем свободно поговорить. Куда он ушел?
      – Он, наверное, будет поздно, – сказала я. – Он подцепил новую женщину.
      – Правда? – Роджер выглядел заинтересованным. – Не говорите мне ничего. Подождите, пока я уберу эти вещи подальше. Вы переехали из вашей комнаты, Энн?
      – Вы не будете там спать, Роджер! – воскликнула в тревоге Би.
      – Я не собираюсь спать.
      – Роджер, вы сказали, что это опасно. Пожалуйста...
      Роджер с грохотом опустил чемоданы и обнял ее.
      – Голубушка, это опасно, если вы будете мне мешать. Я знаю, что делаю. – Он повернулся ко мне. – Что вы уставились, молодая особа? Не чувствуете, как кипит мясо в горшочках?
      – У нас нет мяса в горшочках, но я принимаю намек.
      Я ушла на кухню и присела. Время шло. Я вытащила несколько холодных кусков мяса и сыр и искусно разложила их на тарелке. Роджер съедал по полтонны разных закусок на завтрак, и я понимала, что он не удовлетвориться одним лишь тощим салатом.
      Прошло много времени, прежде чем они пришли. Их разногласия явно были улажены. Другими словами, Роджер взял верх над Би. Он сиял и потирал руки. Меня уже пронизали дурные предчувствия. Для него это была игра, интеллектуальный штурм. И я искренне желала, чтобы его настроение не изменилось двенадцать часов спустя.
      Он был достаточно серьезен, когда сел за еду, которую мы вынесли во внутренний дворик. Би рассказала ему про животных, и он серьезно кивнул.
      – Это может быть существенным фактом. Обычно принято считать, что животные чувствуют присутствие посторонних физических сил. Я не знаю, как много средств нужно привлекать, но мы должны провести некоторые испытания.
      – Какие испытания?
      – Мы должны поместить их в различные комнаты и следить за их поведением. Эта сила может иметь специфический центр. Одни места могут оказаться более проницаемыми, чем другие.
      – Верхний коридор и комната Кевина должны находиться в центре, – сказала я. – Но животные не нервничают там. Табида спит со мной... Погодите минутку, это было в моей прежней комнате.
      – Это ничего не значит, – заметила Би. – Кошки спят везде.
      Роджер в это время жевал огромный кусок сэндвича с окороком и сыром. Он начал смеяться. Результат оказался крайне неприятным: ирландский сеттер подскочил к его ногам и начал подъедать упавшие куски.
      Встретившись глазами с Би, Роджер взял свой сэндвич под контроль.
      – Я собираюсь провести над собой серьезную работу, моя дорогая, – сказал он. – В течение двадцати лет я был образцовым дипломатическим служащим. Теперь же я слишком расслабился. Замечание справедливое.
      – Если вы закончили есть, – сказала мягко Би, – то мне хотелось бы кое-что вам показать.
      – Я закончил, – Роджер бросил остатки сэндвича собаке.
      Би провела нас в библиотеку и показала кресло у очага, где она обычно сидела по вечерам.
      – Вы говорите о фактах, Роджер. Я нашла кое-что укрепляющее мою веру.
      – Некто в доме, – сказал Роджер.
      – Некто все еще в доме, – уточнила Би. Я заметила, что она, как и я, невольно оглянулась. – Дух кого-то, жившего здесь раньше. Я пыталась найти записи о последней трагической насильственной смерти.
      Идея завораживала. Если это правда, то призрак становился чем-то более понятным. И вся история представлялась стройной искусной конструкцией с детективным уклоном. Я прочла изрядное количество страшных книг с участием призраков, некоторые из них относились к классике: Кэти и ее вересковый утес, блуждающий в тумане по болоту, судья Пинчен, погибший в проклятом доме с семью фронтонами, Киплинг, Стивенсон, де ла Map... Писатели сделали своих призраков почти респектабельными. Я чувствовала, что смогла бы иметь дело с разбуженными духами, которые нуждались бы только в нескольких молитвах, в выяснении имени, в извлечении из земли клада для того, чтобы они перестали бродить и ушли туда, откуда появились.
      Роджер также еще не пришел к решению: блестевшие суженные глаза выдавали его.
      – И вы что-нибудь нашли? – спросил он.
      – Еще нет. Но я нашла кое-что другое, – Би указала на беспорядочную груду книг, лежащую на столе Кевина. – Он работает над тем же.
      – Возникает вопрос... – начал Роджер.
      – Она права! – воскликнула я. – Я должна была обратить на это внимание. – Я рассказала им о том, что Кевин говорил о Мандевиллях, и о его странном замечании, что надо продолжить путь назад.
      – Он продолжил свой путь назад, – заключила решительно Би. – Взгляните сюда.
      Книги, на которые она указала, выглядели очень разно: одни были переплетены в телячью кожу, другие были истрепанными брошюрами, некоторые разрозненные бумаги были собраны и помещены в папки и конверты.
      – Погодите, давайте не будем действовать с наскока, – сказал Роджер. – Тот факт, что Кевин проявляет интерес к истории своего дома, еще не доказывает, что он интересуется призраком. Но это интересно.
      Он полистал одну из книг – тяжелый том большого формата. Сверху торчали бумажные закладки, с помощью которых Кевин отмечал страницы, на которых нашел интересующий его материал. Роджер открыл книгу на одной из этих страниц и громко прочел:
      – «В 1586 году был устроен последний и наиболее опасный из заговоров с целью убийства королевы и возведения на английский престол ее находящейся в заключении соперницы. Антоний Бабингтон, юный дворянин, католик, пал жертвой пагубных чар Марии. Он готов был поставить на карту все для восстановления ее священных прав. В июле он написал Марии, что шестеро аристократов, находящихся при дворе, готовы убить королеву, как только появится подходящий случай».
      – Марии Шотландской? – спросила я.
      – А кому же еще? Королевой была Елизавета Первая Английская. Заговор был раскрыт, конечно. Это был последний заговор, потому что в конце концов Елизавете это надоело, и она санкционировала смерть Марии, которая была обезглавлена. Заговорщики умерли менее красиво. Одним из них был Роберт Ромер – владелец «Серой Гавани».
      Я знала, что он подразумевал под «менее красиво»: повешены, выпотрошены, четвертованы. Их вынули из петли прежде, чем они умерли, вырвали их внутренности и разрубили тела на куски для острастки публики и предостережения будущим врагам. Я желала бы знать, думал ли Роберт Ромер о своем имении в последние мгновения перед кончиной.
      – Если это он бродит по дому, то мы в беде, – сказала я уныло. – Нам никогда не собрать его костей и не предать их священной земле.
      – Давайте предположим, что это не Роберт. – Роджер, казалось, забыл, что решительно отвергал существование какого-либо призрака. – Он был последним в этом роду. Вторая помеченная страница говорит о том, как собственность заговорщиков раздавалась различным приближенным Елизаветы. «Серая Гавань» отошла к некоему Уиксу.
      – Может быть, это тот самый Уикс! – Би выглянула из-за брошюры, которую внимательно просматривала. – Антоний Уикс, собиратель древностей, ученый. «Был любим королевой за свои знания». Брошюра была напечатана лично его внуком. Он описывает восстановление Антонием дома и садов.
      Роджер бросил книгу на стол и взялся за другую.
      – Какой беспорядок! Из Кевина выйдет отвратительный ученый: он даже не сделал попытки систематизировать этот материал. Знаете, что нам нужно сделать?
      – Составить хронологический список, – сказала я. – Что-то вроде генеалогического древа обитателей дома. Роджер, это можно сделать всегда, но это не даст нам того, что мы хотим узнать. Мы ничего не выиграем, найдя много драматических смертей, подобных смерти Роберта Ромера.
      – Мы ничем другим не должны заниматься, пока Кевин не вернется домой, – возразила Би. – Возможно, это наш единственный шанс просмотреть материал, не вызывая его подозрений.
      Роджер рассеянно кивнул. Я видела, что его голова была занята чем-то еще.
      – У меня появилась ужасная мысль, – сказал он.
      – Какая? – одновременно откликнулись я и Би.
      – Не в том смысле ужасная, о котором вы думаете. Я просто подумал, что мы обращаемся с Кевином как со своим врагом. Может быть, мы пропускаем очевидные вещи. Если я поговорю с ним...
      – Нет, – отвергла я. Би покачала головой.
      – Почему нет? – потребовал ответа Роджер. – Мы будем чувствовать себя последними идиотами, если окажется, что всему этому имеется простое объяснение и что Кевин знает об этом все.
      Он взглянул на Би. Она ничего не ответила, только покачала головой. Тогда сказала я:
      – Вы не жили рядом с ним, Роджер. О, черт, я не могу найти аргументов, я только знаю. Будет пагубно, если мы расскажем Кевину правду. И если вы предполагаете, что это может быть основательно подготовленной комедией с его стороны, то забудьте об этом. Он чист.
      – Гм, каждый способен на такую затею, но в любом случае подобные глупые шутки говорили бы о том, что у него что-то не в порядке с головой, – признал Роджер. – Хотя это идея.
      – Мы теряем время, – сказала Би. – Я достану бумагу и карандаши. Энн, разделите этот материал на три части.
      Мы разговаривали очень мало. Они были настроены очень серьезно, так же как и я. И правильно, что мы принялись за работу, даже за такую безумную, как охота на призраков.
      В десять часов Роджер захлопнул свою книгу и взглянул на часы на руке.
      – Давайте теперь сравним записи. Я хочу оставаться здесь, пока не вернется Кевин. Скажите мне, когда вам удобно будет прерваться.
      Вскоре и я была готова. Би попросила еще пять минут, пока не закончит главу. Я ожидала, что Роджер выступит как координатор. Вместо этого он вручил мне свои записи и записи Би.
      – Вы опытный исследователь. Посмотрите, можно ли это как-нибудь связать, пока я раздобуду что-нибудь попить.
      Я была удивлена, как много информации мы собрали вместе. Записи немного дублировали друг друга, поскольку мы пользовались различными источниками. Спустя некоторое время я подняла глаза и увидела Би и Роджера, глядящих на меня в ожидании. Я испытала чувство неловкости, которое всегда посещает меня, когда я делаю научные доклады или читаю лекции.
      Я откашлялась.
      – То, что мы имеем, является грубой канвой основных событий в доме с 1485 года и до настоящего времени. Архитектурные доработки, модернизации, изменения во внешнем облике имения плюс несколько фактов из жизни его владельцев, таких, как Роберт Ромер, участвовавший в хорошо известных исторических событиях. Я не вижу здесь дневников или других семейных документов, за исключением этой книги о Мандевиллях, которая, как сказал Кевин, не дает много информации.
      Би как раз работала над этими поздними материалами. Она согласно кивнула.
      – Автора интересовало, насколько знатными и заслуженными были его предки. Они тихо умерли в кроватях после образцово прожитой жизни или пали смертью храбрых за Англию и короля. Упомянуты один или два случая, но детали не приведены. Неужели дом действительно такой древний, Энн? Мои материалы описывают события начиная с 1700 года.
      – Я разбила их хронологически, – объяснила я. – Роджеру достались ранние времена. Его записи начинаются с 1485 года. Является ли эта дата исторически примечательной, Роджер?
      – Чему вас учили в школе? Босвортское поле, Ричард III убит в сражении, династия пала, конец войны Алой и Белой розы, начало династии Тюдоров...
      – О, да.
      – Дом еще старше, – сказал Роджер. – Возможно, это был укрепленный замок с наполненным водой рвом и подъемным мостом. В те времена они нуждались в такой защите. Династические перевороты происходили каждые несколько лет с баталиями, осадами, кровью. Люди меняли одежду, прежде чем успевали сносить ее. Семья, которая владела домом в те времена, называлась Ловелл. Возможно, что они имели отношение к лорду Ловеллу, приспешнику Ричарда III. Наш Ловелл, Георг, участвовал в Босвортской битве на стороне Ричарда. Он был убит, «сражаясь с доблестью, достойной лучшего применения», согласно оценке победителей. Имение и земли были дарованы Джону Ромеру, который случайно оказался в стане победителей.
      – Вот откуда появились Ромеры, – добавила я. – Замок находился в их владении менее ста лет. Когда Роберт лишился жизни, не говоря уже о кишках и других жизненно важных органах, во владение вступили Уиксы. Они «жили в доме до 1708 года, пока он не был куплен Левендорпами. Затем пришли Мандевилли, затем Рудольф, затем родители Кевина. Совсем немного владельцев.
      – Не больше, чем можно было предположить, – уточнил Роджер, – учитывая возраст дома и продолжительность жизни человека. Ничего уникального в доме не сохранилось. В Англии сотни столь же величественных домов...
      – Наверняка, не таких старых, – сказала Би, с таким же рвением защищая дом, как и Кевин.
      – Не все из них, конечно. Но есть дома в возрасте четырех или пяти веков.
      – И за это время владельцы всех очень старых домов должны были испытать насильственную смерть, – настаивала Би. – Мы уже узнали о некоторых. Роберт Ромер, Ловелл, убитый в Босворте, двое сыновей Мандевилля во время первой мировой войны...
      – Даже если допустить, что ваша наивная мысль правильна, вы встали на ложный путь, – сказал Роджер. – Мы ищем женщину.
      – Вы сказали, что дом построен раньше 1485 года, – начала я. – Насколько раньше?
      Роджер пристально посмотрел на меня:
      – У вас есть какие-то соображения? Не скромничайте.
      – Я не скромничаю. Я только сейчас вспомнила. Тот портрет в комнате Кевина. Костюм средневековый, но стиль...
      – Правильно! – с воодушевлением воскликнула Би. – Это женский портрет. Женщины с длинными светлыми волосами.
      – Но это не того периода времени, – упрямо твердила я.
      Роджер стукнул кулаком по столу.
      – О чем вы говорите, что вы утаиваете от меня?
      – Я не думаю, что в этом есть какой-то смысл. Ошибочно…
      – Период. Я понял, – согласился покорно Роджер. – Я не буду спрашивать, что скрывается за вашими двусмысленными оценками. Я посмотрю его сам. Давайте оставим все эти материалы там, где их нашли. Я позабочусь об этих записях.
      Мы вернули книги в начальное беспорядочное состояние и заперли дверь. Би набросала для Кевина какую-то записку, где объясняла, что Роджер переночует у нас. Затем мы пошли наверх, сопровождаемые двумя котами и одной из собак. Белла осталась в библиотеке в ожидании Кевина. Она была любезна с каждым из нас, но предпочитала его.
      Вначале мы пошли в комнату Кевина показать Роджеру портрет. Изучив его, он покачал головой:
      – Какая мазня! Я вижу, что вы имели в виду, когда говорили, что это не тот период, Энн. Костюм средневековый, но стиль позднего викторианского периода или времен Эдуарда.
      – Костюм неправильный, – добавила Би. – Это смешение стилей. Такой не носили ни в одну эпоху. Платье и накидка начала четырнадцатого века, а головной убор королевы Марии Шотландской. Он не подходит к ее длинным распущенным волосам.
      – Я не знала, что вы знаток истории одежды! – сказала я восхищенно.
      – Это одно из моих хобби. Портрет, может быть, и не слишком хорош, но тем не менее эта молодая женщина со светлыми волосами...
      – Ба! – охнул Роджер. – Никто, в ком сохранилось хоть немного хорошего вкуса, не будет восхищаться этим недоразумением. Еще меньше шансов увлечься девушкой, изображенной здесь.
      – Но он перенес ее, – твердила я. – Он принес ее сюда. Когда я приехала, она висела в каком-то другом месте, в одной из спален.
      Роджер отвернулся, пожав плечами.
      – Я не вижу никакой связи. Где это дитя пропадает? Время быть дома.
      – Он может появиться нескоро, если Дебби добилась желаемого успеха, – сказала я. – Вам предстоит долгое скучное ожидание, Роджер. Где вы собираетесь спрятаться?
      – В той же нише, что использована вами. Теперь, когда убрали статую, это место подходит еще лучше. Здесь прекрасная позиция, скрытая растениями. Подойдите, и посмотрите.
      Технические новшества и машины – наши современные религиозные символы. Наблюдая за каким-нибудь щелканьем, тиканьем или вращением, мы испытываем такое же чувство защищенности, какое испытывал средневековый крестьянин, прикасаясь к реликвии, надеясь, что таким образом обуздает неведомые ему силы. На меня произвела впечатление техника Роджера, включающая в себя знакомые мне предметы, а также множество деталей, прежде мною не виденных. У него был дорогой японский фотоаппарат, небольших размеров, очень эффективный.
      – Инфракрасная пленка, – гордо пояснил Роджер. – Он снимает кадры каждую секунду автоматически. Это... – сказал он, показывая прямоугольный черный ящик со многими кнопками и датчиками, – измеряет и записывает изменения температуры. Мне придется подождать, пока Кевин ляжет спать, прежде чем установить это, а то он может заметить. Так же как и черную нить, присоединенную к этим приборам. К стене они прикрепляются с помощью присосок.
      – Значит, вы думаете, что физическая сила материализована и может задеть нить, – пренебрежительно заметила Би.
      – Мы не можем исключать возможность человеческих фокусов, – ответил Роджер. – Подождите... – поспешил добавить он, видя, как губы Би сложились, чтобы выразить протест, – я не обвиняю Кевина. Но ученый не должен опираться на эмоции. Если что-либо осязаемое коснется нити, оно будет сфотографировано. Если маршрут его пройдет мимо нити, я сниму его другим фотоаппаратом. Существуют более изощренные приборы, но у меня их нет, и нет времени брать их напрокат. Можно начать с таких.
      – Что мы должны делать? – спросила я.
      Би хранила молчание. Ее нижняя губа была непокорно выпячена.
      Роджер выглядел удивленным.
      – Вы пойдете спать, конечно. Ничего не случится. Я не собираюсь нападать на объект. Только сфотографирую его.
      Я схватила Табиду, который успел уже пару раз ударить лапой по висящей нити, и мы с Би разошлись по своим комнатам. Я улеглась на кровать с Табидой и Агатой. Я не предполагала, что смогу уснуть, и не могла решить, можно ли надеяться, что что-нибудь случится.
      Я оставила свою дверь отворенной. Тишина поздней ночи была такой глубокой, что я слышала, как Кевин вернулся домой – вначале грохот цепей и засовов, когда он запирал за собой двери, затем скрип одной из ступеней. После этого тишина восстановилась. Я взглянула на часы, стоящие на прикроватном столике: был час ночи. Роджер, должно быть, ходил на цыпочках, натягивая нити и монтируя фотоаппарат.
      Сорок минут второго. Убийцей оказалась невинно выглядящая юная девушка. «Эркюль Пуаро поспел как раз вовремя, чтобы предотвратить новое убийство...» Мой подбородок упал на грудь. Затуманенным взором я взглянула на часы: десять минут третьего. Я бросила книгой в Табиду, который застонал, но не шелохнулся, и позволила моим глазам закрыться.
      ... Я гуляла по дороге, мощенной желтым кирпичом. Силуэты вдоль дороги не были маленькими, они были размером с человека, возможно, статуями. Фигуры были жесткими и неподвижными, застывшими в принятой позе. Я узнала некоторых из них. Би, Роджер, Кевин... Старая, старая женщина, одетая в выцветшее черное платье, на ее лице было много морщин. Мужчина в шляпе и белом галстуке с тяжелой золотой цепочкой от ручных часов, свешивающейся ему на пузо. Я стала двигаться быстрее. Еще женщины в старомодных одеждах, мантиях и свободных платьях. Ребенок с большими голубыми глазами, никогда не мигающими, – фарфоровая кукла в панталонах и с обручем. Высокий молодой человек в яркой униформе, с золотыми эполетами и шпагой на боку. Я бежала быстрее, чем самый быстрый олимпийский бегун, и чей-то голос где-то кричал: «Назад, дальше назад, дальше...» Фигуры осветились. Я ловила взгляды белых лиц, застывших, как мрамор, смотрела на одежды, пришедшие сюда из музеев и картинных галерей, – мантии из зеленого бархата двадцати ярдов в длину, гофрированные воротники, широкие рукава, отделанные мехом, вышитый золотом жесткий костюм герольда. «Назад, дальше назад...» Тоги, туники и домотканые плащи с эмалевыми фибулами, фигуры, сжимающиеся в размерах, темнеющие и сгибающиеся. С головокружительной скоростью я скользила по поверхности, и фигуры стали терять все человеческое. Они падали на четвереньки, на копыта, на лапы. Я летела так быстро, что казалось, будто они с такой же скоростью двигаются назад – ползут, скользят, плывут и все дальше сжимаются, в то время как тот же голос продолжал в одинаковой тональности свою литанию: «Дальше, дальше назад...» Назад, к самому началу, к бесформенным частицам материи, из которых произошли мы. Назад, к первозданной массе и органической химии. Я не могла больше смотреть на фигуры, которые корчились и бились вдоль дороги. Я двигалась слишком быстро. Когда я достигну конца, я разобьюсь или упаду. Я не могла остановиться...
      Удар сотряс каждый мускул моего тела. Минуту я тряслась от страха, прежде чем поняла, что вокруг меня свет – свет от моей настольной лампы, которую я не выключила, и единственным корчащимся и бьющимся объектом был Табида, растянувшийся в моих ногах. Вдруг он сел и поднял голову. Звуки в моих ушах не были остатками ночного кошмара. Табида слышал их тоже.
      Я соскочила с кровати. Дверь Би отворилась, как только я выбежала в коридор.
      – Что случилось... – начала она.
      – Наверное, Роджер напал на призрака, – предположила я.
      Когда я завернула в коридор, находящийся в западном крыле, там было необычно темно. Лампочка возле двери Кевина погасла, оставив неосвещенным длинный участок. Именно здесь имели место видения. Вначале я различила только бесформенную массу, корчащуюся и дергающуюся подобно фигурам в моем сне, но значительно крупнее. Я резко остановилась, давая возможность Би догнать меня. Она не утратила трезвого разума и догадалась захватить с собой карманный фонарик. Его луч дал возможность увидеть на полу неожиданное зрелище: Кевин стоял на коленях, кисти его рук были сомкнуты на горле Роджера О'Нейла, лежавшего навзничь. Кевин всей массой навалился на него. Лицо Роджера было синим. У Би вырвался крик:
      – Кевин! Прекрати сейчас же!
      Реакция Кевина последовала мгновенно. Я предполагаю, что до него дошел тон, если не сами слова, которые он несколько тысяч раз слышал в детстве. Он отпустил Роджера и слез с него. Роджер поймал воздух длинным хриплым глотком. Оттолкнув племянника со своего пути, Би упала на колени перед Роджером.
      – Дорогой, тебе плохо?
      – Я могу больше никогда не заговорить, – прокаркал Роджер. Его рука потянулась к горлу. – Это очень глупый вопрос, любимая.
      Кевин взывал поочередно ко всем святым из длинного списка, причем таким тоном, которого не одобрил бы отец Стивен.
      – Всемогущий Боже, – закончил он. – Я виноват, я не знал, Роджер...
      Резной деревянный сундук, почерневший от времени, стоял возле меня. Я упала на него.
      – Я собирался в ванную комнату, – объяснял Кевин, – и увидел, что кто-то нырнул в сторону, как будто собирался спрятаться. Естественно, я подумал... Роджер, как вы? Давайте, я помогу вам подняться.
      Роджер махнул рукой. Казалось, он больше поражен состраданием Кевина, чем попыткой его задушить.
      – Я не беспомощен, мой мальчик. Ты нечаянно поймал меня или... Ладно, позвольте-ка мне, Би. Я способен подняться сам.
      Он попытался сделать это. Бережно обхватив его рукой, Би обратила яростный взгляд на Кевина, который все еще сидел на корточках на полу. Выглядел он жалко.
      – Кевин, ты идиот, неужели ты не читал моей записки? Я писала тебе, что Роджер переночует у нас.
      – Я пошел сразу наверх, – сказал грустно Кевин. – Черт меня дернул, тетя Би. Я сказал, я очень виноват.
      – Ладно. – Роджер выпрямился. – Его можно понять. Ничего страшного не случилось.
      – Я действительно очень сожалею, – повторил Кевин.
      Би повернулась к нему спиной.
      – Пойдемте со мной, Роджер, и позвольте мне приложить что-нибудь к вашим синякам.
      Она увела его с собой. Я поднялась.
      – Ночь, Кевин. Спи крепко.
      Время, чтобы уйти, было подходящим. Кевин уже начал терять самообладание, видя, что его жалкие оправдания отвергаются, и в следующую минуту он выплеснул бы свои эмоции на меня. Когда я уходила, то услышала, как хлопнула его дверь.
      Роджер сидел на кровати в комнате Би, его голова была откинута назад, пока Би осматривала его горло.
      – Взгляните на эти синяки! – воскликнула она гневно. – Как он мог сделать это?
      – Я не виню его, – ответил Роджер. – Я делал то, что он сказал, – пытался спрятаться. Это было глупое движение, но он напал на меня неожиданно, не дав опомниться.
      Я села возле Роджера. Кроме темных пятен на горле, у него была шишка на подбородке и несколько царапин на щеках. Он выглядел ужасно.
      – Не нужно ли оказать помощь Кевину тоже? – спросила я.
      Роджер выкатил глаза в моем направлении. Его глаз, ближайший ко мне, заметно вспыхнул.
      – Благодарю, – ответил он сухо. – Я немного пострадал. Но он намного моложе и крепче меня. Он будет жить. Теперь, Би, вы развлеклись достаточно. Я готов продолжать это для вас и впредь.
      – Согласна, – сказала я. – Дайте ему рассказать, Би. Я хочу услышать, что случилось до этого столкновения. Вам что-нибудь удалось сделать?
      – Это зависит от того, что вы понимаете под словом «удалось», – произнес раздраженно Роджер.
      – Я могу задушить вас сама, если вы будете продолжать в таком духе, – пригрозила я.
      – Я приготовлю чай, – предложила Би.
      Когда она повернулась, чтобы выйти, Роджер поймал ее за рукав.
      – Не надо. Отныне вы не должны ходить по этому дому ночью.
      – У меня в гостиной есть горячие блюда и чайник, – возразила Би.
      – Значит, что-то случилось, – резюмировала я.
      – Одна вещь, – сказал Роджер, тщательно подбирая слова. – Я изложу вам с самого начала.
      Я не хотела методичного, размеренного рассказа. Мне хотелось знать, видел ли он тающее, вязколицее привидение. И я заподозрила, что не столько логические соображения, сколько пристрастие к драматизму заставили его выбрать именно этот способ изложения. Но спорить с ним было бесполезно, и я, кивнув, уселась на кровати, скрестив ноги.
      – Кевин пришел домой в двенадцать пятьдесят три, – начал Роджер. – Я дал ему десять минут, чтобы угомониться, затем вышел, чтобы установить мое оборудование. Затем я вернулся в свою комнату и занял позицию на балконе, посредине между его и моей комнатами. Ровно в час сорок семь я услышал легкое скрипение, которое, по-видимому, издавали пружины кровати Кевина. До этого он не издал ни звука. Должно быть, он спокойно спал.
      Он сделал паузу, принимая из рук Би чашку чая. В этот момент я едва не пихнула его ногой.
      – Я в состоянии точно указать время, потому что мои часы имеют светящийся циферблат, – педантично заметил Роджер.
      – Я могла бы пропустить это мимо ушей, – сказала я ему.
      – Точным быть необходимо. Примерно через полторы минуты я начал слышать бормотания. Это продолжалось... около десяти минут. – Его голос сломался, и он пощупал горло. – Ох, дьявол, – сказал он. – Мне придется быть более лаконичным. Моя глотка начинает распухать. Я не слышал того, что вы слышали. Я не могу поклясться, что было два разных голоса. Не видел я и вашего привидения, Энн. На мой взгляд, это игра вашего воображения. Призрака не существует.

      Мне следовало почувствовать облегчение. Вместо этого я познала чувства Ноя, которые он должен был испытывать, когда соседи, посмеиваясь, говорили ему, чтобы он не волновался – дождь не может продолжаться сорок дней и сорок ночей. Он знал, что может и будет. Уговоры соседей не успокоили его. Они добавили ему только разочарования и чувства обреченности.
      Би подтащила стул и села около кровати. Она сказала спокойно:
      – Вы не можете отвергать это как игру воображения Энн, Роджер. Я ничего не видела, но голоса были... Я не могу выразить вам, как это поразило меня.
      – Ну, сейчас я не отвергаю ничего. Я просто пытаюсь объяснить, что проявления такого рода могут меняться в зависимости от характера и пристрастий очевидца. Это случается даже в так называемых нормальных ситуациях. Свидетели преступления или происшествия редко сходятся в деталях. Можно получить совершенно невероятные показания даже от честных и здравомыслящих людей. В нашем же случае явление явно ненормальное, выходящее за рамки обычного опыта. Естественно, что свидетели интерпретируют его по-разному.
      – Благодарю вас, Зигмунд Фрейд, – сказала я.
      – Это ближе к Юнгу, – ответил Роджер. – Я не видел вашего привидения и не слышал вашу леди-вампира, но видел достаточно, чтобы убедиться, что в этом доме действуют физические силы от Кевина или через Кевина. Теперь вы больше удовлетворены?
      Я задумалась над вопросом.
      – Не знаю, – сказала я.
      – Есть что-то ненормальное в акустическом состоянии комнаты Кевина, – продолжал Роджер. – У меня создалось впечатление, что что-то заглушало звуки, как будто бы между окнами оказалась тяжелая плотная занавесь. Но ее не было, его окна были широко раскрыты, и я мог видеть его занавески, колышущиеся на ветру.
      В пять минут третьего я покинул балкон и спрятался в нише. Через пятнадцать минут Кевин открыл дверь. Меня поразила непосредственность его движений; он нисколько не таился. Я не видел никого, кроме Кевина. Однако... здесь я должен согласиться с вами, Энн, я на сто процентов уверен, что Кевин что-то видел. Выражение его лица, движение его глаз... Лампа, вставленная в светильник возле его комнаты, довольно тусклая. Как вы могли заметить, она освещала призрак (прошу меня простить) не так долго. Ничего странного в этом нет – лампочки имеют свойство перегорать. Но это затруднило мое наблюдение. Впечатление стороннего присутствия усиливалось. Усиливалось с каждой секундой. Мне не надо говорить вам, что я щелкал затвором фотоаппарата так быстро, как мог. У меня была восхитительная позиция: коридор был как на ладони. Как раз перед тем, как Кевин вернулся в комнату и закрыл дверь, я заметил, что что-то мелькнуло. Самым правильным было бы описать его как столб тусклого свечения, примерно четырех футов в высоту. Он слабо светился и передвигался. Он зашел за угол коридора и исчез из поля зрения. Оставался слабый, очень короткий отблеск.
      Я слышал, как бьется мое сердце, и чувствовал, что частота пульса повысилась, но чувства ужаса и страха не испытывал. Я сделал последнюю пару снимков и подождал полных четверть часа, прежде чем собрать свое оборудование. Не проверяя, я запихнул все предметы в чемодан. Я без приключений добрался до комнаты и уложил свой чемодан как следует, затем пошел в ванную комнату. Я возвращался оттуда, когда Кевин вышел из своей комнаты. Я думал, что он еще долго будет пребывать в глубоком сне, и потому, испугавшись, совершил необдуманное движение – и он прыгнул на меня. У него сработал рефлекс, как у кота. Физически все было правильно.
      Минуту мы все молчали, обдумывая скрытый смысл этой необычной истории. Роджер массировал свое горло. Наконец, я сказала:
      – Вы думаете, что у Кевина что-то неладное с головой?
      – Что-то творится, но не с головой в том смысле, который вы имеете в виду, – произнес Роджер хрипло. – Теперь я понимаю, почему вы обе так возражали против обсуждения с ним этого вопроса. Он, вероятно, не только не сможет обсудить его, а просто не воспримет. Знаете ли вы правильное толкование слова «чары» – не такое, каким гнилой Голливуд обманывает нас.
      Я пробормотала:
      «О, как легко приберет к рукам болезнь тебя.
      Одиноко блуждающего в четырех стенах».
      Би кивнула.
      – La Belle Dame sans merci , – сказала она. – Тема стара как мир, как человек, мужчина или женщина, которые попадают под чары сверхъестественной любви. Боги и богини, тритоны, инкубы и суккубы .
      – Обратите внимание, – заметил Роджер, – я не говорю, что Кевин околдован каким-нибудь низменным духом. То, что действует здесь, принимает свой облик для него, является исключительно ему. Почему оно избрало его и чего оно добивается – на сегодняшний день я не могу даже начать строить догадки. Но он нуждается в помощи и не может помочь нам. И мое мнение: рассказать ему о том, что случилось, не только бесполезно, но и вредно и даже опасно.
      – Я была бы согласна е этим, если бы не ваша главная посылка, – возразила Би. Она сидела, приняв официальную позу: ее спина была прямой, руки сложены на коленях. Ее мягкое свободное платье с рисунком сирени и побегов плюща было подпоясано гладкой лентой.
      – Вы все еще цепляетесь за красивого светловолосого призрака? – встрепенулся Роджер. – Ее возлюбленный был убит в крестовом походе, поэтому она томилась... Или была изнасилована злым владельцем имения, после чего выбросилась из окна или со стены... Или жестокий отец уморил ее голодом до смерти, потому что она не согласилась выйти замуж за человека, которого он для нее выбрал...
      – Я не желаю больше обсуждать эту тему, – сказала Би. – Вы остаетесь при своей версии, я – при своей. – Ее нос поднялся, как будто почувствовал отвратительный запах. Роджер шумно рассмеялся, затем схватился за горло.
      – Вы восхитительны! – прокаркал он.
      – Хм, – сказала Би. – Я хочу положить лед вам на горло.
      – Нет. Не беспокойтесь. Мне надо идти. Я хочу обработать пленку. Завтра я привезу отпечатки.
      – Вы сейчас собираетесь домой? – спросила я.
      – Почему нет? Я не могу ждать. Мне нужно заняться пленкой.
      – У вас нет причин не уезжать отсюда, за исключением того, что Кевин может что-то заподозрить в вашем внезапном отъезде.
      – Кевин не заметит даже епископа при всех регалиях, полученных за изгнание нечистой силы, – возразил Роджер. – Однако, возможно, вы правы. Я останусь.
      – Вам нельзя возвращаться в ту комнату, – сказала Би.
      – У вас есть предложение?
      – Я только хотела сказать, что не думаю, что она безопасна...
      – Я согласен, – Роджер взял ее за руку. – Мне страшно возвращаться туда. Мне нужен кто-нибудь, кто стоял бы рядом со мной и держал меня за руку. Приятный, душевный человек.
      Они не заметили, когда я ушла. Я не знаю, где Роджер спал в ту ночь, но надеюсь на лучшее. Протестам Би не хватало искренности.

      Когда я легла спать, то подумала, что, если Кевин на следующее утро ворвется в комнату и разбудит меня, желая играть в теннис, я разобью ракетку о его голову. Но он не пришел, не пришел и никто другой. Я спала до тех пор, пока солнце не вползло в комнату и не ударило мне в глаза.
      Как обычно, утро принесло бодрость и утешенье, притупив ночные тревоги. Однако у меня было нездоровое чувство любопытства, которое должно было еще какое-то время остаться со мной, – потребность знать, где находится Кевин и что он делает. После завтрака я отправилась искать его.
      Следуя не очень утонченной логике, я пошла вначале на теннисный корт. Конечно же, он был там, и я увидела, почему он не побеспокоился о том, чтобы разбудить меня утром. Дебби была прелестна, как цветок, и одета в восхитительный теннисный костюм, усеянный маленькими дырочками. Юбчонка была достаточно короткой, чтобы не скрывать прелестных оборчатых штанишек. Ее волосы были завязаны сзади «конским хвостом» и неудобно болтались из стороны в сторону. Но это не смущало ее. Она, во всяком случае, не собиралась побеждать в этой игре. Раз или два она забылась и отразила удар с незаурядным мастерством, показывающим, каким хорошим игроком она была на самом деле. Но большей частью она играла достаточно плохо, чтобы приблизить конец игры. Когда победа была одержана, Кевин перепрыгнул через сетку – с Меркурием на белых шортах и аллигатором на Т-образной тенниске – и, обхватив ее руками, засмеялся. Она прижалась к нему в объятиях, но, когда он положил руку на ее грудь, захихикала и оттолкнула ее.
      Это подтвердило мои предположения: она была из тех, кто «делают это в первый же день». Ничего удивительного, что бедный старик Кевин был таким усталым, возвратившись домой прошлой ночью. К тому же он заработал боли в сердце и тяжелое дыхание, насколько я могла судить. Они оба побрели в сторону сада, сплетясь, как Лаокоон и змеи. Я вернулась в дом.
      Би, видимо, посылала бригаду уборщиков в библиотеку. Поверхности из красного дерева блестели, и следы нашей незапланированной встречи прошлым вечером исчезли. Я осмотрела свой письменный стол. Ни пятнышка пыли не было видно, но книги имели такой покинутый вид, будто дети, оставленные у дверей сиротских приютов. Мои записи, казалось, пожелтели. Чистая игра воображения, конечно. Им было не больше восьми месяцев, а бумага не меняет цвет так быстро.
      Я стала проглядывать эти старые записи. Некоторые наши идеи были неплохи. Книга должна была получиться первоклассной. Раздел поэзии, например. Я села за стол и потянулась к ручке.
      Я работала уже около часа, когда появился Кевин. Я уже хотела спросить у него, где Дебби, когда в последний момент вспомнила, что не следует открывать, что я видела ее здесь. Поэтому я только сказала:
      – Привет.
      Кевин тоже сел за стол.
      – Работаешь?
      – Пытаюсь.
      Кевин оперся о спинку стула, вытащил из-под стола ноги и стал угрюмо рассматривать колени.
      – Я был ленивой крысой, правда?
      – Я тоже не была особо энергична.
      – Нет, но тебе следовало что-то предпринимать, раз я еле волочил ноги. Это твоя вина, Энн, что ты не в меру вежлива. Почему ты не отругала меня?
      Это был прежний Кевин – очаровательный, оправдывающийся, тактичный.
      – О, да, – сказала я осуждающе.
      – Я исправлюсь, – пообещал Кевин.
      – Зачем? Одной из причин, по которой мы это затеяли, было заработать немного баксов. Тебе теперь незачем об этом беспокоиться.
      – Да, это одна из причин, почему я не усердствовал, хотя это не оправдывает меня. Но деньги были лишь одним из мотивов. Могла получиться хорошая книга. Кроме того...
      – Ты мне ничем не обязан, – возразила я, предваряя его слова. – Только честным отношением. Если ты передумал – просто скажи мне об этом. Я могу найти другого партнера или закончить все самостоятельно.
      – Это очень трогательно с твоей стороны. – Кевин подарил мне одну из своих приятнейших чарующих улыбок. – Давай решать в зависимости от того, что мы сможем сделать за это лето, ладно? Если я отделюсь, это все твое, включая все, что мы сделали совместно.
      Он протянул руку.
      Что я могла сказать? Это звучало достаточно честно. Только... за три месяца интенсивной работы мы могли бы завершить всю работу или большую часть ее. Теперь же у нас не было шансов успеть. Но отказываться от предложения Кевина было невежливо. Поэтому я тоже протянула ему руку.
      Затем он более чем поразил меня, непрерывно и продуктивно работая в течение двух часов. Мы только закончили разработку начального плана первого раздела, когда Би разыскала нас, чтобы сказать, что готов обед.
      К счастью для моей совести, слишком склонной к мазохистскому самобичеванию, после обеда Кевин, вместо того чтобы вернуться к работе, поднялся наверх, в свою комнату. Я снова получила возможность возмущаться им.
      Я начала помогать Би убирать тарелки.
      – Не беспокойтесь, – сказала она. – Бригада уборщиков еще не прикасалась к кухне. Они наведут здесь порядок.
      – Я навожу порядок, поскольку ожидаю, что сейчас появится Роджер, – объяснила я.
      – От него ничего не слышно, – коротко бросила она.
      Затем я возвратилась в библиотеку.
      Я работала около двух часов, стоически игнорируя нежный ветерок, дующий из сада, и прелестные прыжки Деттибоун, которая хотела вовлечь меня в свою игру. Кевин так и не возвратился. В три часа я решила, что он пошел купаться. Я могла бы и сама заняться тем же. Был очередной жаркий день. Но, представив себе, что там находится Дебби, я решила взять на себя роль великомученицы и, истекая потом, продолжала упорно работать.
      Незадолго до того, как пробило четыре часа, зазвонил дверной звонок. Я с трудом поднялась со своего стула и пошла открывать двери, надеясь, что это Роджер. Хотя я по-настоящему была поглощена работой, но где-то в голове непрерывно вращалась мысль о том, что обнаружит он на своих фотографиях.
      Но это был не Роджер. Это был отец Стивен.
      Би подошла к дверям раньше меня. Из малой гостиной, не замеченная ими, я видела, как она поздоровалась с ним и повела его наверх.
      Итак, Би закусила удила и продолжала выполнение собственного плана, несмотря на возражения Роджера. Она не нарушила своего обещания и отложила встречу с пастором до тех пор, пока Роджер не выполнил своих исследований. Хотя я сомневалась, что он посмотрит на это так же объективно.
      Я приняла душ, переоделась и затем постучалась в дверь комнаты Би. Отец Стивен поднялся, когда я вошла. Одного взгляда на его сияющее лицо было достаточно, чтобы понять, что Би еще не секретничала с ним. Без сомнения, она собиралась накормить его свежеиспеченными булочками и напоить китайским чаем, прежде чем огорошить своими новостями.
      – О, Энн, я только что собиралась попросить вас присоединиться к нам, – сказала она прохладно.
      – А где Кевин? – спросил отец Стивен. – Все еще работает? Так поглощен?
      – Возможно, он в бассейне, – ответила я. – Он проводит там все дни, а утренние часы – на теннисном корте.
      Брови отца Стивена поднялись. Я намеревалась придать моему комментарию слегка юмористический оттенок, но он прозвучал как жалоба.
      – Что-то не так, Энн? – спросила Би.
      – Извините, но у меня нет настроения поддерживать пустую, учтивую болтовню. Давайте прямо вперед и скажите ему. Разве вы не этого хотели?
      Би имела полное право возмутиться моим поведением и тоном. Вместо этого она подарила мне благожелательный взгляд.
      – Дебби все еще здесь?
      – Я не знала, что она приехала, – солгала я.
      – Она недавно подходила к дверям кухни. Кевин все еще был в своей комнате. Она представилась очень приветливо и сказала, что он пригласил ее купаться.
      – Я не понимаю, почему вы о ней заговорили, – сказала я.
      Отец Стивен наблюдал за нашим обменом репликами, слегка улыбаясь и наморщив лоб. Другой на его месте мог бы попытаться умиротворить нас, но он спросил прямо:
      – Расскажите, в чем дело?
      Би отвела глаза и закусила нижнюю губу. Вслед за этим отец Стивен взглянул на меня.
      – Возможно...
      – Нет, все в порядке, – заверила Би. – Энн в курсе всех дел, ее присутствие не помешает мне. Я не могу придумать, как рассказать вам обо всем без того, чтобы вы не заподозрили, в своем ли я уме.
      – Я не представляю себе, что могу подумать такое, – сказал отец Стивен, улыбаясь.
      – Начните с самого начала, – было мое блестящее предложение.
      Би глубоко вздохнула.
      Прежде чем она смогла произнести первое слово, послышались быстро приближающиеся шаги, и дверь резко отворилась. На пороге стоял Роджер. Он окинул взглядом нас троих: отца Стивена, встретившего его с приветливой улыбкой, Би с открытым ртом, собирающуюся начать рассказ, и меня. Не знаю, почему я почувствовала себя виноватой, но мне показалось, что я пытаюсь уменьшиться в размерах. Никогда я не видела таких злых глаз на человеческом лице.
      – Непостоянство, имя тебе – женщина, – произнес он, сверкнув глазами на Би.
      – Это самое неуместное цитирование, какое я когда-либо слышала, – сказала я, приходя в себя. – Она не обещала...
      – Обещала.
      Би начала говорить. Я думала, что она скажет: «Я не обещала». Но, представив себе, куда это может привести, она изменила свое решение.
      – Садитесь, Роджер.
      – Вы обещали...
      – Это не имеет отношения к делу.
      Роджер с такой силой плюхнулся в кресло, что пружины протестующе заскрипели.
      – Вы рассказали ему?
      – Нет еще.
      – Но вы собирались. Я могу попросить вас отказаться от этого?
      – Я очень надеюсь, что нет, – вступился отец Стивен. – Из всех троих вы вызываете во мне наибольшие опасения. Что это: исповедь, обвинения или... Ради всего святого, откройтесь мне, пока меня не разорвало от любопытства и тревоги.
      – Хорошо, – сказала Би. Она открыто посмотрела на него, повернувшись спиной к Роджеру. – Это началось несколько дней назад, когда...
      Я не знаю, что ожидал услышать отец Стивен, но я с уверенностью могу утверждать, что никогда ни в одном страшном сне он не мог представить историю, подобную той, что рассказала ему Би. Многолетний опыт научил его управлять выражением своего лица, но уже в начале повествования приветливость и обычное его спокойствие сменились тревогой и ужасом.
      Что касается меня, то я почувствовала необъяснимую веру, так же как и ребяческую надежду, что теперь наконец мы получим помощь. Такова была особенность отца Стивена. Разговор с ним был подобен разговору с Богом. Более того, в один из моментов моего собственного повествования я увидела, как по его лицу скользнуло выражение, словно он что-то припоминал или слышал эту историю не в первый раз. Но меня ждало разочарование. Первая его реплика после окончания рассказа содержала только страх:
      – Какой ужас!
      Последовала пауза. Я ожидала продолжения, но он просто сидел в молчании, покачивая головой. Роджер, который уничтожал булочки с непреодолимой жадностью, противно захихикал:
      – Хотите услышать мой комментарий, прежде чем возьмете слово, Стив? Я предупреждаю, что он разобьет все ваши теории в пух и прах.
      Вызов вернул пастору дар речи, если не самообладание:
      – Роджер, ваше циничное поведение объясняется неутихающей болью в шее. Откуда вы знаете, какую теорию я собираюсь применить?
      – У вас нет выбора, – ответил Роджер. – Вашей профессией вы обречены всю свою жизнь искать согласия между благожелательным Богом и порочным миром. Я хочу уберечь вас от унижения оказаться неправым в этом случае и рассказать о своем открытии прошлой ночью.
      Пока Роджер вел свой рассказ, отец Стивен слушал его недоверчиво и подозрительно. Как умудренный опытом риторик, Роджер приберег главное напоследок.
      – Сегодня днем я проявил пленку, – сказал он. – Вот что получилось.
      Из кармана куртки он вытащил толстую пачку отпечатанных фотографий. Би нетерпеливо протянула руку, но Роджер затряс головой с улыбкой сумасшедшего на лице:
      – В свое время, в заданном порядке и с комментариями.
      Отодвинув чайную посуду, он освободил место на столе. Мы столпились вокруг. Отец Стивен проявлял такое же любопытство, как я и Би.
      – Во-первых, – сказал Роджер, – два фотоаппарата я укрепил на стене. Они срабатывали от протянутых к ним нитей.
      В его голосе звучали необычные нотки, заставившие меня взглянуть на него с подозрением. Между тем он положил на стол первый отпечаток.
      Это был замечательный снимок Анабеллы, бегущей по коридору. Ее хвост был поднят, взгляд выражал глубокую задумчивость.
      Прежде чем кто-либо успел высказать свое мнение, Роджер добавил к первому еще один отпечаток. На этот раз Анабелла, видимо, услышала щелканье затвора или увидела слабую красную вспышку. Ее голова была повернута в сторону фотоаппарата. Она выглядела слегка заинтересованной, но ничуть не смущенной.
      Никто, кроме меня, не счел это смешным. Через минуту мой смех прекратился, и Роджер сказал:
      – Мне следовало предвидеть что-либо в этом роде. Дом кишит этими проклятыми животными. В следующий раз я подниму нити на несколько футов выше.
      – Ладно, Роджер. Пошутили и хватит, – произнесла холодно Би. – Вам не следовало показывать нам эти фотографии, если вам не удалось снять что-нибудь важное другим фотоаппаратом. Давайте будем серьезнее.
      Роджер добивался эффекта. Снова я почувствовала, что все, что происходит, для него является прежде всего захватывающей игрой. Даже синяки на его шее, теперь спрятанные под шарфом, не убедили его, что проблема далеко не академическая.
      – Хорошо, – согласился он. – Пойдем дальше.
      Он стал вытаскивать фотоснимки, как из карточной колоды, и давать по ходу дела комментарии.
      – Первые три показывают коридор до того, как Кевин отворил дверь. Здесь нет ничего необычного. Здесь изображен Кевин. И здесь, и здесь...
      Отец Стивен тяжело задышал. Ни мои описания, ни Роджера не могли передать потрясающий смысл действий Кевина. Его движения и выражение его лица, запечатленные на снимках, разделенных во времени лишь секундой, не оставляли сомнения в его мыслях и намерениях.
      – Никаких признаков другого – гм... – объекта, вы видите, нет, – сказал Роджер, продолжая извлекать новые отпечатки. – Здесь Кевин опустил руки. Вот поворачивается. А здесь...
      На фотографии, которую он показывал, Кевин полностью повернулся спиной к фотоаппарату. Рядом с ним, между небольшим столиком в стиле чиппендейл и зеркалом, имелась слабая полоска света.
      – Это может быть дефектом пленки, – предположила я.
      – Посмотрите на эти, – ответил Роджер.
      Оставалось двадцать четыре фотографии. На двух последних коридор был пуст, дверь в комнату Кевина закрыта. Но на трех снимках перед ними...
      Я схватила один из них. Отец, Стивен и Би сделали то же самое. Они были почти идентичные.
      То, что первоначально было слабой полоской света, на этих трех отпечатках стало светящимся столбом. Это было похоже на объект, который я видела в первую ночь, перед тем как он начал обретать форму. Сужение в «талии» и шар над тем местом, где было расширение «плеч» и которое могло оказаться головой, напоминали человеческие формы, но детали были неразличимы.
      – Я увеличил последний снимок, – сказал Роджер, доставая фотографию на глянцевой бумаге форматом восемь на десять. – К сожалению, увеличение только ухудшило четкость.
      Мы повертели фотографию в руках. Фигура стала видна менее отчетливо, но теперь удалось заметить пару интересных деталей. В центре фигуры имелась сердцевина из практически непрозрачного материала. Через него нельзя было увидеть другие предметы, тогда как через края фигуры это сделать было можно. Кроме того, можно было что-то различить в нижней части фигуры.
      – Складки, – указал Роджер. – Видите их? Что-то похожее на длинную юбку, или платье, или тогу.

      – Тога? – голос отца Стивена потерял свою мягкость я спокойствие. – Роджер, порою вы испытываете мое терпение. На что вы намекаете? На духов римлян, которые «кричат и вопят на улицах»? Вы, должно быть, сошли с ума, если так легкомысленно относитесь к данному предмету.
      – Кто говорит, что легкомысленно! – с негодованием воскликнул Роджер. – Я подхожу к нему, как и ко всем другим проблемам, разумно, логически...
      – Проблема добра и зла не поддается логике.
      – Ха! Приехали. Я знал, что вы сюда свернете. Дальше вы будете твердить о дьяволах, злых духах и кем-то проклятых душах.
      – Роджер, вы невероятно грубы, – взмолилась Би. – Что еще может быть, кроме...
      – Ничего страшного, Би. Мы с Роджером дополняем друг друга. – Отец Стивен пришел в себя. Он слабо улыбался. – В действительности возможны многие вещи.
      – Включая галлюцинации? – с надеждой предположила я.
      – В вас говорит современный молодой скептик, – сказал отец Стивен. – Нет, Энн, забудьте об этом. Я считаю невероятным, чтобы три разумных взрослых человека страдали одним и тем же недугом.
      – Четверо, – поправила я.
      У отца Стивена исчезла улыбка.
      – Четверо, совершенно верно. Несчастный молодой человек... Что-то надо делать. Он в серьезной опасности.
      Я поспешила заявить:
      – Я так благодарна, так удивлена и рада – вы поверили нам, правда?
      – Роджер сказал бы, что я доверчив по натуре и по воспитанию. Конечно, я думаю, что труднее поверить в предрассудки современной психиатрии, чем в... даже в теорию Роджера о неизвестных науке полях психической энергии.
      – Гм, – хмыкнул Роджер. – Все равно, Стив, мы имеем то, что имеем. Это принимает различные формы для различных людей. Так и должно быть. Оно не имеет физической формы. Это неодушевленный физический феномен, кажущийся сверхъестественным только потому, что наука еще...
      – Вздор! – твердо отрезала Би.
      Пастор взглянул на нее.
      – Совершенно верно. – Он предостерегающе поднял руку, когда Роджер приготовился протестовать. – Подождите минуту, Роджер. Каждый из вас рассказал мне по одной главе невероятно интересной истории. Теперь моя очередь. Би, вы не очень будете возражать, если я закурю? Это отвратительная привычка, но я нуждаюсь в чем-нибудь, что помогло бы мне собраться с мыслями.
      Би принесла ему пепельницу, пока он любовно набивал свою трубку с нудной медлительностью, присущей курильщикам трубок и считающейся важной частью этого ритуала.
      – Несколько дней назад мы говорили о мисс Марион Карновски, прежней владелице этого дома. Моя манера рассказывать могла показаться странной и даже шокировать вас. Би, оставьте деликатность. Я знаю, что говорил сумбурно и нервно. При других обстоятельствах я и не помышлял бы о том, чтобы обсуждать личные дела бывшего друга и прихожанки. Однако ваша ситуация экстраординарна, и то, что я собираюсь рассказать вам, должно пролить некоторый свет на эту историю. Кроме того, уже настало время рассказать о ней.
      Когда я приехал сюда двадцать лет назад, мисс Марион была уже в пожилом возрасте. Она была пунктуальна в выполнении религиозных обрядов, никогда не пропускала служб, относилась ко мне с вниманием и уважением, которые, я уверен, помогли моей карьере больше, чем мои собственные способности. Я был, как помнится, зеленым юнцом с большим самомнением.
      Как бы то ни было, но годы шли, и мисс Марион перестала посещать церковь. Я не слишком много думал об этом, предположив, что виной тому старческая немощь. Ее старик шофер умер, и у нее по соседству оставалось еще несколько друзей, которых выбрала она сама. Я был единственным, кого она видела регулярно, и, когда она прекратила приезжать на службы, я постарался наносить ей визиты почаще. Но я не ездил к ней так часто, как следовало бы. Перед поездкой я обычно звонил ей. Это также было ошибкой, хотя я не сознавал этого. Это давало ей время, чтобы хорошо подготовиться к приему, подать в гостиную чай и натереть до блеска столовое серебро. Она приводила все в порядок, чтобы оставить меня в неведении, но мне следовало быть более наблюдательным. Женщина бы заметила, что ее одежда поношена и вышла из моды; психолог увидел бы другие признаки. После того как ее покинул последний из слуг, я увещевал ее, что неразумно жить одной в таком большом пустом доме. Она отвечала, вскинув голову, что должна остаться, как говорится, благородной высокодуховной девушкой, что она в состоянии управляться с хозяйством и что самым добрым поступком по отношению к ней было бы позволить ей умереть, так же как и жить, в ее собственном доме. Когда она сказала о своем отрицательном отношении к приютам и больницам, я впервые увидел у нее на лице выражение сильного страдания.
      Отец Стивен докурил трубку до конца. Он сидел, покачивая ею в руках, его лицо вытянулось.
      – Совесть никогда не прекратит терзать меня, – сказал он тихо. – Если бы я действовал быстрее, то мог бы предотвратить случившееся. Но... – Он сделал жест рукой с трубкой. – Я не собираюсь заниматься здесь самобичеванием. Поверьте мне, я уже достаточно это делал.
      Я никогда не забуду день, когда я узнал правду. Это был холодный зимний день. Уже несколько недель стояла морозная погода, и земля была покрыта снегом. У меня было поручение по соседству, и я решил заехать к мисс Марион. Я не видел ее некоторое время.
      Когда я открыл дверь, она была закутана в шаль, в серую шерстяную шаль, тщательно починенную во многих местах, где были дырки и потертости. Казалось, что она не очень обрадовалась мне, но повела меня в маленькую гостиную внизу, которую, я думаю, мистер и миссис Блэклок превратили в комнату для завтраков. В отличие от других частей дома, довольно холодных, здесь было тепло. Воздух был невыносимо спертым. Бреши в окнах были заткнуты тряпками. Одеяла, аккуратно сложенные на диване, говорили о том, где мисс Марион спит. Она жила в этой комнате, в которой сохраняла тепло. В камине тлел огонь. Возле него стояла корзина, полная веточек и прутьев – тщательно собранных остатков дров. Я видел, как она, прихрамывая, ходила по комнате и тяжело останавливалась, чтобы подобрать упавшие веточки. С болью в сердце я присел на стул, который она мне предложила.
      Но худшее было впереди. Она была встревожена. Она говорила сумбурно, торопясь и бессвязно. Я был так потрясен, что едва замечал это. Словно пелена спала с моих глаз: каждый предмет, который я видел в этой комнате, включая ее хозяйку, свидетельствовал о бедности и лишениях.
      Наконец она неожиданно сказала: «Святой отец, есть кое-что на моей совести. Я пытаюсь набраться храбрости, чтобы рассказать вам об этом». Я спросил, не желает ли она исповедоваться, но она решительно в знак отказа покачала головой. «Я не хочу, чтобы мне отпустили грехи, отец. Для этого я должна буду обещать не совершать грехов впредь, не так ли? Но я не собираюсь отказываться от них».
      Как ни парадоксально это звучит, но речь ее подбодрила меня. Физически она неплохо себя чувствовала для ее лет. И мрачный юмор, который искривлял ее губы, когда она говорила, убеждал меня в ее умственной полноценности.
      Как я ошибался! Я не догадывался об этом, пока она не начала свой рассказ. Вы не можете представить себе ужас, охвативший меня, когда совершенно спокойно она информировала меня о том, что в течение десяти лет живет в доме с... она назвала его «мой духовный друг». Его общество явилось утешением ее старости. Он так любил ее, развлекал, помогал. Моя кровь холодела, когда она описывала, как они вместе сочиняли музыку, играли в карты, разговаривали, обменивались рассказами. Кульминация пришла, когда она назвала источник своих прегрешений. Находясь ли в нужде, получила она своего друга из рая, которого тот стоил? Или это был ангел-хранитель, принявший видимую форму и посланный ей богом?
      Я совсем не помню, как покинул этот дом. Я пришел в себя, когда добрался до автомобиля, в котором просидел длительное время, не обращая внимания на леденящий холод и борясь с чувством долга. Достаточно сказать, что необходимые приготовления заняли очень много времени. Она была последним оставшимся в живых членом семьи. И необходимо было пройти через длительные и болезненные официальные процедуры, прежде чем меня утвердили опекуном. Наиболее страшные воспоминания моей жизни связаны с последними разговорами, которые я имел с ней, предлагая прекрасный приют, подобранный для нее мною и судебным представителем. Она... она прокляла меня. Я не думал, что она знает такие слова, хотя признаю, что большинство из них взято из Библии. Из Ветхого завета, конечно.
      Он вынул из кармана носовой платок и провел им по лицу.
      – Она прожила всего несколько недель, – заключил он. – Я, малодушный, почувствовал облегчение, когда меня вызвали, чтобы сообщить, что она умерла во сне.
      – Вы ничего не могли бы поделать, – успокоила Би, коснувшись его рукой.
      – О, нет, он мог бы, – сказал Роджер. – Не поймите меня неправильно, Стив. Я знаю, что вы сделали больше, чем сделало бы на вашем месте большинство людей, и с наилучшими намерениями. Если она была такой бедной, кто бы заплатил за дорогой приют для престарелых? Но теперь наш собственный опыт приоткрывает завесу над галлюцинациями мисс Марион, не так ли?
      – Это доказывает, что я была права! – с триумфом произнесла Би. – Другой свидетель, независимо от нас, видел призрак. Никто из нас не слыхал о том, что случилось с мисс Марион, и нас нельзя обвинить, что мы оказали влияние на нее. Я уверена, что дух тот же самый – очаровательная молодая девушка, умершая безвременной смертью.
      Отец Стивен откашлялся:
      – О, дорогая! Разве я не сказал?.. Поистине, это пример того, как неосознанно я искажаю факты. «Друг» мисс Марион не был женщиной, Би. Это был молодой и красивый мужчина.

      Я подумала, что Би собирается ударить Роджера тарелкой из-под печенья. «Грубиян» – единственное подходящее слово, которым можно было охарактеризовать его смех.
      Насмеявшись от души, он долго извинялся.
      – Это очень трогательная и трагическая история, – сказал он. – Стив, прекратите заниматься самобичеванием, вы поступили так, как и должны были поступить. И у вас это получилось хорошо. И престарелая леди имела в течение многих лет... – уголки его рта сильно дернулись, но он овладел собой и продолжал: – Утешение. Она долго этого дожидалась. Не кажется ли вам, что эта история подтверждает мою теорию, а не версию Би? Кевин видит прелестную девушку, мисс Марион видела мужчину.
      – Не обязательно. – Лицо отца Стивена было все еще мрачным, но мне показалось, что после рассказа он почувствовал облегчение. – Этот старый дом мог быть свидетелем многих трагедий, Роджер. Мы знаем так мало. Возможно, здешняя атмосфера особенно способствует...
      Он подбирал слова. Би кивнула.
      – Я знаю, что вы хотите сказать, Святой отец. Здесь атмосфера мира. Мы все чувствуем это. Может быть, поэтому мы продолжаем жить здесь после того, что случилось, вместо того чтобы сбежать отсюда. Почему бы прежним обитателям не ощущать то же самое?
      Отец Стивен выглядел огорченным, но он сдерживал себя. Он стал бы протестовать против точки зрения, которую можно было назвать по меньшей мере неортодоксальной, если бы Роджер излагал ее более тактично.
      – Честное слово, Би, я не понимаю, как здравомыслящая, разумная женщина может поверить в такую чушь.
      Би вспыхнула. Присутствие пастора удерживало ее от ответных колкостей, поэтому я это сделала за нее:
      – Эти ваши теории – чушь. Точку зрения Би подтверждают несколько фактов.
      – Какие?
      Я начала загибать пальцы:
      – Во-первых, Кевин общается с женщиной. По крайней мере, для него она женщина. Во-вторых, я видела очертания девушки с золотистыми волосами. В-третьих, и я, и Би – обе слышали женский голос. В-четвертых, и я это считаю наиболее значимым, портрет в комнате Кевина тоже принадлежит девушке с золотистыми волосами. Портрет был написан сравнительно недавно. Так вот, я думаю, что если он был написан сто лет назад, то автор портрета мог наблюдать то же видение, что теперь наблюдает Кевин.
      Реакция была самой благоприятной. Би захлопала в ладоши. Отец Стивен в задумчивости кивнул. Даже Роджер слегка отступил:
      – Что же, я не думал об этом. Все равно...
      – Тише, – Би предупреждающе подняла руку. – Кто-то идет.
      Это был Кевин.
      – А вот и я, – сказал он после того, как Би ответила на его стук в дверь. – Я всюду искал тебя. Я не знал, что у нас гости.
      Как всегда, у меня появилось ощущение недоверия при виде его, выглядящего и ведущего себя так нормально.
      – Это называется эгоизмом, – продолжал он весело. – Спрятаться здесь и уничтожить всю еду. Держу пари, это Роджер прикончил все печенье. Я ужасно голоден.
      – На кухне есть еще, – сказала Би. – Почему бы тебе не сходить за ним? Я заварю свежего чаю.
      – Хорошо. – Кевин исчез, оставив дверь открытой.
      – В это трудно поверить, – пробормотал Роджер, не спускавший с него глаз. – Он выглядит таким...
      – И мисс Марион была такой же, – сказал отец Стивен. – Но в отличие от нее он, по-видимому, не помнит ничего из своих похождений.
      – Может быть, и у нее начиналось так же, – предположила я, содрогнувшись.
      – Я собираюсь поговорить с ним, – сказала решительно Би.
      – Вы с ума сошли! – воскликнул Роджер.
      Но она успокоила его властным жестом.
      – Не о его... видениях. Это ухудшит дело, я согласна. Я сделаю это с умом, будьте спокойны. Но я чувствую, что мы обязаны определить, в сознательном или бессознательном состоянии он находился. Это просто необходимо.
      Для обсуждения мнения Би уже не было времени, даже если бы кто-либо из нас и захотел это сделать, а по лицу молчащего Роджера я определила, что у него есть возражения. Но рот Би сложился так же упрямо, как и у Роджера. Я уже не раз убедилась, что под ее кажущейся мягкостью скрывается непреклонная воля.
      Кевин вернулся через несколько минут.
      – Мы должны собираться почаще, – сказал он, ставя тарелку с печеньем на стол. – Роджер, вы выглядите не совсем обычно. Я прервал вашу беседу? О чем вы говорили?
      – О призраках, – ответила Би.
      Роджер поперхнулся печеньем, которое надкусил. Я подумала, что если именно это Би называет «поговорить с умом»... Но Кевин лишь с любопытством посмотрел на нее.
      – Я размышляла, – продолжала Би, – могут ли они бродить по этому дому.
      – О, наверняка, – сказал Кевин непринужденно. – Как же могут места, подобные этому, обойтись без призраков. А ты их не видела, тетя Би?
      Еще не существовало актера на сцене, экране или на телевидении, который бы мог задать этот вопрос с таким простодушием. В отличие от него ответ Би был явно фальшивым:
      – Я видела. Раз или два, но мне показалось, что я сплю. Это случалось в те моменты, когда я засыпала.
      – Что же ты видела? – спросил Кевин.
      – Не видела. Но мне показалось, что я слышала голос, девичий голос.
      – В самом деле? Это изумительно. – Кевин поставил свою чашку на стол и лучезарно улыбнулся тетушке. – Это, должно быть, Этельфледа.

      Я дважды споткнулась на узкой лестнице, ведущей в подвал. Если бы Роджер не поддержал меня под локоть, я бы упала.
      Кевин вел нас, чтобы показать надгробие Этельфледы. Именно это обстоятельство, по-видимому, и повлияло на мое состояние, на координацию движений.
      Кевин объяснил, что Этельфледа была той самой женщиной, изображенной на портрете в его комнате. Когда Роджер спросил его, как он это определил, Кевин ответил просто:
      – Ее имя написано на холсте. – Досада, обозначившаяся на лице Роджера, выглядела очень смешно. Никто из нас не заметил и даже не удосужился поискать надпись к портрету. Кевин продолжал объяснять, что он заинтересовался этой женщиной после того, как обнаружил несоответствие между костюмом и временем, когда картина могла быть написана. – Указание имени на портрете дает основание предположить, что она существовала в действительности и не являлась вымышленной средневековой дамой. Поэтому я представил себе, что она могла быть одной из прежних обитательниц дома, и начал просматривать записи.
      – Ты никогда не говорил об этом, – пробормотала я, запинаясь.
      – Тебе? – Кевин пожал плечами. – Я всегда чувствовал свою вину из-за того, что прекратил работу над книгой. И я не решился признаться, что транжирю время на исследование древностей. Я так мало знаю средневековую историю, хотя этот период всегда интересовал меня. Поэтому, развивая свои исследования, я добрался до склепа и предположил, что одно из надгробий в нем принадлежит ей. Так и получилось. Идемте, я покажу вам.
      Он оказался прав. Она была там. В жестком и элегантном головном уборе, в красивых одеждах она лежала со сложенными на груди руками. В ее лице застыла идеализированная красота юности без каких-либо индивидуальных особенностей. На свету вся ее фигура отливала мягким золотистым блеском. Мемориальная плита была не каменной, а металлической. Латунь была красиво выгравирована. Плита имела примерно четыре фута в длину и два фута в ширину и была встроена в углубление в камне. Вначале я не могла понять, как пропустила это во время нашей первой экскурсии по склепу. Затем я вспомнила, что мы не были в этом помещении. Оно, должно быть, примыкало к тому, где мы читали надписи на надгробиях. Когда-то давно оба помещения составляли одно. Закругленные своды, поддерживаемые массивными колоннами слева от двери, должно быть, находились первоначально в центре, но потом вследствие ослабления конструкции пространство между колоннами было заполнено кирпичом и строительным раствором.
      Би опустилась на колени, воркуя от восхищения:
      – Один из моих друзей копировал рисунки на латуни с помощью притираний. Я всегда хотела попробовать заняться этим. Это очень красиво. Взгляните на завитки волос и на эти изгибы, обозначающие складки одежды. Я никогда не видела ничего подобного. Обычно только фигура выполняется из латуни и затем встраивается в камень.
      – Латунные плиты менее распространены, чем одиночные латунные фигуры, но они встречаются. – Я могла предположить, что Роджер знает все, касающееся этого предмета. Он опустился на пол, ворча от прилагаемых усилий: – Что это здесь написано по краям плиты?
      – Ее имя, – сказал Кевин. – Я не смог различить остальную часть надписи. Но это так очевидно.
      Держа нос всего лишь в дюйме от памятника, Роджер прополз по краю, стараясь разобрать надпись, обрамляющую латунную плиту.
      – Проклятые готические буквы! – пробормотал он. – Мне кажется, вы правы, Кевин. Это Этельфледа. Вопросов не возникает. Оставшаяся надпись частично на латинском, частично на английском языке: «Царица ночи, будь благосклонна ко мне». Я не вижу дат рождения и смерти и никаких других биографических данных.
      – Может быть, они были первоначально, но не сохранились? – предположила Би.
      Роджер продолжал ползать и бормотать:
      – Dormo sed resurgam. «Я сплю, но я встану». Глупое религиозное изречение.
      – Я думаю, что это не относится к нашему призраку, тетя Би – сказал Кевин. – Этельфледа не может здесь прогуливаться. Она умерла с репутацией праведницы.
      Его фривольный тон раздражал. Би нахмурилась, а отец Стивен холодно сказал:
      – Она ушла на покой с молитвами на устах. В ее руках распятие.
      Роджер взглянул наверх, подобно собаке, жаждущей кости.
      – Я очень хотел бы знать, – произнес он, поддерживая мою однажды отпущенную реплику, – как глубоко копал миллионер, когда он воздвигал этот дом.
      – Вы что, кладбищенский вор? – спросил Кевин, усмехаясь. – Не собираетесь ли вы потревожить прах Этельфледы?
      – Не дай бог, – пробормотал отец Стивен.
      Когда Кевин предложил подняться во дворик и отведать напитков, отец Стивен сказал, что ему пора домой.
      Мы проводили его до дверей, где он взял Би за руку и со значением посмотрел на нее:
      – Приезжайте ко мне завтра. Мы продолжим разговор.
      Кевин снисходительно улыбнулся.
      – Я больше не помешаю вам разговаривать на религиозные темы, – заверил он их.
      – Нет, нет... Мне просто пора возвращаться.
      – Было очень приятно увидеть вас, – сказал молодой владелец имения. – Приезжайте в любое время, Роджер. Я угощу вас прекрасными напитками.
      Они вышли вместе. Я задержалась, чтобы услышать, как отец Стивен мягко заверил:
      – Это замечательно, что мы поговорили об этом, Би. Я очень заинтересован. Обещайте, что вы не будете делать ничего спонтанно, пока у нас не появится возможность обсудить возможные последствия.
      – Очень хорошо, – обещала Би.
      Когда он ушел, она повернулась ко мне:
      – Вот это сюрприз! Ведь правда?! Я знала, что делаю правильные шага, но никак не думала, что они будут настолько успешными.
      – Я не знаю, Би, – произнесла я неуверенно. – Вы думаете...
      – Я уверена, что я на правильном пути. – Ее лицо пылало. – Теперь, когда мы знаем ее имя, мы можем больше узнать о ней и затем...
      – Успокоить возмущенный дух, – продолжила я.
      – У вас есть какие-то сомнения? Почему?
      – Я не знаю, – снова сказала я. – Но мне так не кажется...
      – Жаль, что у вас такие ощущения. – Би по-дружески положила руку на мое плечо. – Я очень рада, Энн. Не только потому, что мы нашли ключ к дальнейшим поискам, но и потому, что мы можем быть уверены, что у духа нет никаких враждебных намерений. Я никогда не боялась его, теперь же я чувствую легкую жалость. Если бы только вы могли разделить мою веру.
      – Мне жаль, что я не могу, – ответила я честно. Но мне хотелось знать: была ли вера Би лучом света, пронизывающим мрак, или же плотной завесой, ослабляющей ее связь с реальностью?

      Роджер пригласил нас на ужин. К моему удивлению, Кевин откликнулся с готовностью. Казалось, что он очень доволен собой. Среди прочих тем разговор коснулся и Этельфледы, о которой он говорил не более заинтересованно, чем об остальном. Он все еще не добился успеха в поиске материалов, в которых упоминалось бы ее имя.
      – Мы должны провести профессиональную библиотечную работу и составить каталог книг, – сказал он. – Я не думаю, что это когда-либо делалось.
      – Вы не найдете печатных книг времен Этельфледы, – возразил Роджер.
      Кевин окинул его усталым страдальческим взглядом:
      – Я знаю, Роджер, знаю. Но могут сохраниться манускрипты – акты, завещания и тому подобное. Если они существуют, то я просто еще не нашел их.
      – Может быть, я могу помочь вам? – предложил Роджер.
      Реакция Кевина была такой, какой и должна была быть, – одновременное удивление и признательность:
      – Если вы располагаете временем, это было бы здорово.
      – У меня есть свои мотивы, – признался Роджер.
      – Вы предупредите нас, когда надумаете к нам приехать, – произнес Кевин с улыбкой.
      – Я не могу сразу. У меня проблемы с... водопроводом. Ничего, если я попрошу вас дать мне несколько дней, чтобы уладить этот вопрос?
      – Конечно. Нет проблем. Если тетя Би не возражает.
      – Нисколько, – сказала Би.
      – Было бы прекрасно, если бы кто-нибудь составил вам компанию, – предложил Кевин.
      После ужина Роджер покинул наш дом и уехал «заниматься своими делами». Я предположила, что «дела» состояли в подготовке дополнительных приборов для охоты за призраком, и хотела бы знать, не собирается ли он проводить все ночи в нишах, делая снимки. Я не собиралась сама участвовать в этих «делах», если даже Кевин был осведомлен о его присутствии в доме. Чем чаще я вспоминала о его нападении на мнимого вора, тем больше это тревожило меня. Кевин был не из робкого десятка. Вполне в его характере было хватать непрошеных гостей в одиночку. Но ему совсем не свойственна была жестокость, стремление придушить человека, уже поверженного. Рукопашная борьба такого сорта не характерна для пацифиста, человека, постоянно избегающего контактных видов спорта. Однажды он сказал мне, что не играл даже в баскетбол, хотя университетский тренер пытался уговорить его попробовать свои силы в команде. Личность Кевина развивалась по-другому, более утонченно. Возможно ли, что изменения в нем проявились в склонности к насилию?
      Он не пошел с нами в библиотеку. Через несколько минут он внезапно появился только для того, чтобы сообщить, что он уезжает и чтобы его не ждали. Из чего я быстро сообразила, что он пригласил Дебби.
      Би все время суетилась, выравнивала книги и газеты, передвигала вазы с цветами и по-разному убивала время. Табида попытался взобраться мне на колени, но встретил противодействие со стороны Петтибоун. После обмена ворчанием и ударами лапой Табида уступил и удалился, негодующе подергивая хвостом. Я поднесла котенка к подбородку.
      – Вам помочь? – спросила Би.
      – Если не трудно, подайте мне, пожалуйста, книгу с письменного стола – ту, что лежит на промокательной бумаге. Извините, что я такая ленивая. В своем доме мы обычно говорим: «Я не могу встать, потому что у меня на коленях кошка», если мы не хотим утруждать себя лишним движением.
      – Причина уважительная, – признала Би, подавая мне книгу. – Вы уже проделали какую-нибудь работу? Я чувствую себя неудобно оттого, что вы теряете летнее время.
      – Вам незачем винить себя за это, – сказала я. – Я наверняка не смогла бы предвидеть такие обстоятельства.
      Би подсела ко мне, нервно потирая руки.
      – Я должна сказать это, хотя рискую быть непонятой, – начала она. – Я очень полюбила вас, Энн. Мне хотелось бы, чтобы мы навсегда остались друзьями.
      – Но вы бы хотели, чтобы я уехала.
      – Нет, я не хочу, чтобы вы оставляли нас! Это было бы большим несчастьем. Я не только наслаждаюсь вашим обществом, я завишу от вас. Я совсем бы растерялась без вашей уравновешенности, без вашего чувства юмора. Но у меня нет права просить вас остаться. В лучшем случае это пустая трата времени для вас, в худшем...
      – Вы думаете, что существует опасность?
      – Нет, честно говоря, нет. Но я не имею права подвергать вас опасности нервных срывов и постоянных страхов, о которых мне говорит интуиция. Если бы вы чувствовали что-нибудь к Кевину, то у вас была бы прямая заинтересованность в его благополучии.
      – Я всегда испытывала большую симпатию в Кевину, – сказала я. – В последнее время мои чувства качаются вверх и вниз, подобно маятнику. Единственным способом судить, действительно ли он интересует меня больше, чем я представляла раньше, является моя реакция на Дебби.
      – Я заметила это.
      – Вы? – я натянуто рассмеялась. – Вам следует задаться вопросом, не решаю ли я более значительные проблемы, как, например, влюблена ли я в Кевина или опасаюсь за его жизнь.
      – Он может использовать девушку, чтобы заставить вас ревновать.
      – Ничего подобного, Би, давайте пока оставим эту тему. В случае чего я честно предупрежу вас. Я так растеряна, что не знаю, что делать.
      – В любом случае решать вам, – сказала она.
      Я пыталась сосредоточиться на «Течениях в современной американской поэзии», а Би морщила лоб над массивным томом по средневековой архитектуре, когда вошел Роджер, опутанный фотоаппаратами и проводами.
      – Я прошел мимо Кевина, когда возвращался, – сообщил он, снимая с себя снаряжение. – Куда он собрался?
      – Позднее свидание, я думаю, – ответила я.
      – Очень хорошо. Благодарю бога за эту девушку, кем бы она ни была. Она сможет увести Кевина подальше от нас на какое-то время. – Роджер упал в кресло. Табида прыгнул ему на колени и важно взглянул на меня. Роджер в задумчивости положил на него руку.
      – Странное чувство не покидает меня, – пробормотал он. – Видеть этого парня, такого открытого и здорового, и тут же вспоминать, как он выглядел прошлой ночью, с его глазами, сфокусированными на чем-то, с его руками, передвигающимися по чему-то, чего я не могу видеть. Как все равно Джекил и Хайд  или...
      – Или Элизабет-Бетти-Бет, – сказала я. Остальные посмотрели на меня вопросительно. – Читали ли вы когда-нибудь «Птичье гнездо» Шерли Джексон?  – спросила я. – Или «Три лица Евы»?
      – О, да, – кивнул Роджер. – Многоликость. Я вижу, почему вы обратились к этому, Энн, но не в этом дело. Это особенная болезнь. Не заразная.
      Он начал проверять свои фотоаппараты. Их у него насчитывалось с дюжину или даже больше.
      – Чем вы занимались? Покупали эти штуки? – спросила я.
      – Нет, я взял их напрокат. Вот почему я сегодня припозднился. Мой друг живет в Хаверфорде.
      Би отложила свою книгу.
      – Надеюсь, вы не сказали ему, зачем они вам понадобились. Если вы сказали ему хоть слово, Роджер, я никогда с вами больше не буду разговаривать. Я не желаю, чтобы этот дом осаждали ваши назойливые друзья и репортеры.
      – Вам бы следовало думать обо мне лучше. Я сказал ему, что это в моем доме кто-то обитает. – Роджер усмехнулся. – Я вынужден был пообещать ему, что он может позднее нанести мне визит. Я надеюсь на его прощение. Скажу, что мне удалось изгнать духов или что-нибудь в этом роде.
      – Что вы собираетесь делать с таким большим количеством фотоаппаратов? – спросила я.
      – Установлю их, конечно. Я думаю, что начну с большого холла. Желал бы я иметь их сотню; это заняло бы порядочно времени, чтобы перекрыть весь дом.
      – Почему с холла? Единственным местом, где мы видели что-то...
      – Было место, в котором мы оказались случайно. Кроме того, могут выявиться еще ночные веселья и пирушки, особенно в местах, в которых вы обычно не бываете. Особенно вероятно, что это происходит в старейших частях дома. – Роджер стал заглядывать в объективы. Я не знаю, что он искал или что рассматривал. Затем он положил их на место. – Мы должны проделать все методически точно, – сказал он серьезно. – В случаях, подобных нашему, имеется обычно фокус или центр. Я не уверен, что комната Кевина находится в центре. То, что мы видели, двигалось от нас, как вы помните. Мне хотелось бы узнать, куда это оно ушло?
      – А что, если в склеп? – произнесла я тихо.
      Роджер чуть не рассмеялся. Он придвинулся ближе ко мне, обдумывая ответ.
      – Нет, Энн, – сказал он уверенно. – Этого не может быть. Вы напускаете на себя ненужные страхи. Разве Стив не сказал вам, что средневековая девушка спит спокойно.
      – Они могли положить ее туда, – пробормотала я. – Но это не гарантирует, что она пребывает там.
      – Я сегодня установлю фотоаппараты в склепе вместо холла, – пообещал Роджер. – Я сомневаюсь, что я получу что-либо, но, может быть, это вас успокоит.
      – Все это хорошо, – согласилась я. – Но не рассчитывайте на мою помощь. Я не спущусь туда ночью даже ради литературной Нобелевской премии.
      – Он поддразнивает вас, Энн, – успокоила меня Би. – Он не верит в Этельфледу.
      – Я не поддразниваю, а пытаюсь переубедить ее! – возмутился Роджер.
      – Вам это не удалось, – сказала я ему.
      Роджер похлопал меня по плечу так же дружески, как перед этим кота.
      – Что вы читаете, любовь моя? – спросил он Би.
      – Одну из тех книг, что нашел Кевин, – ответила Би. – «Английские замки». В ней есть глава об этом доме.
      – В самом деле? – Роджер выпрямился в кресле. Табида, который извивался под его ласкающей рукой, потерял равновесие и позорно скатился вниз. Роджер извинился и снова поднял его. – Доведите до нас суть, Би. Есть какая-нибудь новая информация?
      – Здесь все ново для меня. Книга была написана перед первой мировой войной. По словам автора, это один из немногих оставшихся образцов укрепленного замка. Когда-то он был окружен стенами, имел ров, опускающуюся решетку и все как полагается. Но все эти составные части были взорваны, или же им позволили превратиться в руины в течение восемнадцатого и девятнадцатого веков.
      – В них отпала нужда, – сказала я.
      – Что? – Роджер внимательно посмотрел на меня.
      – Я имею в виду... – Я говорила не думая, только под влиянием минуты. – В те времена закончились гражданские войны и прекратились угрозы вторжений.
      – Но был Наполеон, – напомнил Роджер. – И Гитлер.
      – Но не они сделали это.
      – Какого черта?! О чем мы говорим? – спросил Роджер. – Вы сбиваете меня с толку. Продолжайте, Би.
      – Крыло, включающее в себя большой холл, часовню и определенное количество жилых комнат, относится к пятнадцатому веку, – продолжала Би. – Другие части здания сильно перестроены, одни – во времена Елизаветы, другие...
      – Не упоминайте о более позднем хламе, – перебил Роджер. – Есть ли что-нибудь ранее пятнадцатого века?
      Его голос звучал странно настойчиво. Би взглянула на него с удивлением:
      – Что же вам еще нужно? Это и так очень давно.
      – Я только хотел знать.
      – Умница. Вы правы. – Она прочла в книге: «Главной достопримечательностью „Серой Гавани“ являются остатки каменной кладки, сохранившейся, по-видимому, с более ранних времен на месте заложения замка. Одна из частей склепа с типичными массивными каменными колоннами и плоскими сводами в романском стиле наводит на мысль о норманнской архитектуре. Изящная резьба на колоннах...» – Здесь она прервала чтение, чтобы сделать замечание: – Я не видела никакой резьбы, а вы видели?
      – Я не видел, – пробормотал Роджер. – Продолжайте, продолжайте.
      – «... напоминает дверные косяки порталов церкви в Килпеке, в Херефордшире, датируемой 1134 годом. Еще более замечателен один из участков фундамента, подвергшийся в более поздние времена реконструкции, в котором можно предположить саксонскую кладку. К сожалению, не было возможности провести исследования, основываясь на этих гипотезах, поскольку подвергаются риску сдвига верхние слои кладки. При этом возникает опасность для всего здания, и теперешние хозяева имения по понятным причинам отказались от исследования. Однако остается предположение, что нынешний дом является позднейшим из нескольких строений, занимавших это место, самое раннее из которых было воздвигнуто до времен завоевания».
      – Здорово! – воскликнула я, потрясенная неожиданно для себя. – Ничего удивительного, что Карновски положил глаз на это место. Дом действительно очень старый.
      – Это счастье, что он перевез его именно в то время, – сказал Роджер.
      – Что вы хотите сказать этим? – спросила Би.
      – Не вы ли рассказывали мне, что первоначально он находился в Уорикшире, близ Ковентри? Вспомните, что произошло в этом районе во время второй мировой войны?
      Я никогда не понимала нездоровый интерес некоторых людей к той войне, но даже я слышала о Ковентри. Что-то смутно зашевелилось в отдаленных уголках моего мозга. Но прежде чем мне удалось выудить из недр моей памяти нужную информацию, Роджер поднялся и посадил на освободившееся место Табиду.
      – Мне нужно заняться делом, – провозгласил он. – Вы ведь не хотите, чтобы Кевин застал меня в подвале. Мне не хватит времени, чтобы придумать объяснение, почему я нахожусь там в такое время ночи.
      Собрав свои фотоаппараты, он вышел. Через секунду Би, улыбнувшись мне, пожала плечами и последовала за ним. У меня не было никакого желания присоединиться к ним, и я задумалась, почему это место производит на меня гораздо более тягостное впечатление, чем на других. Может быть, я более восприимчива к вещам, обычно – внушающим страх, – склепам, костям и могильным памятникам? Хотя к настоящему времени никаких костей за четыре века не сохранилось. Если не...
      Однажды, не помню когда и где, я мельком прочитала статьи, описывающие эксгумацию различных древних британских королей, когда проводилась реставрация надгробий Вестминстерского аббатства. Я не помню, почему я читала об этих малоприятных вещах, если они производили на меня такое мерзкое впечатление. Некоторые детали еще долго возвращались ко мне в ночных кошмарах. Кажется, его звали Пепи, бонвиана и хроникера XVII века, который хвастался тем, что целовал королеву и держал верхнюю часть ее тела в своих руках. Это была королева Екатерина, жена Генриха Пятого, умершая в 1437 году, за два с половиной столетия до того, как Пепи прижал свои губы к ее мумифицированному лицу. Он писал, что тело ее все еще состояло из плоти, напоминающей загорелую кожу. Все это было отвратительно, извращенно, но со смертью во времена Пепи сталкивались гораздо чаще и были более привычны к ней. Разложившиеся головы казненных изменников, ухмыляясь, смотрели с Лондонских ворот перед зданием Темпля вниз, на прохожих, публичные казни проводились на глазах у вышедшей на прогулку почтенной публики. Разносчики торговали закуской, которая пережевывалась в то время, как осужденный висел и извивался в петле, после чего зрители дрались за право купить куски веревки повешенного человека.
      В 1744 году была вскрыта могила Эдуарда Первого, умершего в 1307 году. На теле короля сохранились королевские одежды, золотисто-малиновый мундир и мантия из красного бархата. Рост его составлял шесть футов и два дюйма, и ни один из дюймов не пострадал столетия спустя после его смерти.
      В конце XVI века рабочий наткнулся на брешь в могиле Эдуарда Исповедника, короля и святого, который, как предполагают, был канонизирован в 1066 году. Через отверстие рабочий увидел голову святого, целую и невредимую, в верхней и нижней челюстях было множество зубов.
      Зубы сохранялись шесть веков.
      Я заставила себя отвлечься от предмета. Роджер был прав: я сама нагоняла на себя страхи. В комнате было очень тихо. Я жалела, что не попросила его закрыть окна. Они оставались открытыми перед наступлением ночи, темные высокие прямоугольники. Кто-то рядом с моей рукой тяжело скрипуче вздохнул. Еще через два вздоха я поняла, что это Белла, похрапывающая во сне. Я испытала безумный малодушный страх, вылезая из моего кресла с его охраняющими меня высокими спинкой и подлокотниками.
      Почему они так долго задерживаются? Все, что им необходимо сделать, – это установить несколько камер. Решение Роджера натянуть через комнату несколько нитей, чтобы призрак их задел, было смехотворным. Каждый знает, что призраки нематериальны. Если они способны проходить через двери и стены, то нити они никоим образом потревожить не могут.
      Внезапно я поняла, что мне придется выяснить, действительно ли Этельфледа находится там, под латунной плитой. Может быть, ее там не было. Множество историй с призраками, которые я читала, предполагали, что духи имеют свойство витать над местами, где захоронено тело. Прирожденный ученый М. Р. Джеймс, он же автор-сочинитель одних из самых страшных историй с призраками на английском языке, написал, в частности, о двух детях, зверски убитых отвратительным стариком с помощью черной магии. Он спрятал их тела в заброшенном винном погребе, но их мстительные духи умертвили его тем же самым способом, какой он использовал для них, – вырвали сердце из его живого тела.
      Если бы в тот момент погасли огни, меня бы хватил удар. В очередной раз меня схватило и крепко держало мое воображение. Отправной точкой всех этих историй было предположение, что, где находится призрак, там же должно находиться тело. Однако все это относилось к области фантастики. Я не была знакома с «правдивой» литературой о сверхъестественных явлениях, если такая существует. И все равно я решила, что буду чувствовать себя намного лучше, если буду убеждена, что Этельфледа осталась там и не была перевезена в Пенсильванию, какие бы обстоятельства ни помешали запихнуть ее в контейнер для отправки. В подвале у меня возникала безумная идея поднять с помощью кирки и зубила надгробную плиту. Это было смешно. Даже если бы у меня была сила и решимость для этой страшной работы, я не смогла бы сделать это без ведома Кевина.
      Наконец я выпрыгнула из кресла, забыв о страшных фантазиях. Существовал более простой способ узнать то, что мне хотелось. Прошло меньше шестидесяти лет с тех пор, как дом был переправлен из Англии в Америку. Работа не могла быть проделана без сложных требований закона. Должна была быть масса документов, касающихся совершенной сделки, упаковки, перевозки; списки содержимого типа: «Один гроб, содержащий смесь костей и зубов, исцарапанных, сломанных, запачканных...» Сколько стоит переправить через океан прах Этельфледы? Если ее не было в списках, я могу с уверенностью сказать, что она не участвовала в переезде. Рудольф Карновски, может быть, был оригиналом, но он также был и бизнесменом, а бизнесмен любит списки, расписки и разрешения.
      Где могли лежать эти документы? Не исключена возможность, что где-то в этом доме. В библиотеке или в одном из чердачных помещений. Я решила, что поищу их завтра. При дневном свете.
      Я не поделилась своей идеей с Би и Роджером. Быть может, я становилась излишне чувствительной к плохо скрываемым насмешкам Роджера. Я решила, что на следующий день расскажу об этом Би или отцу Стивену. Возможно, он сочтет меня свихнувшейся или еретичкой, но не станет смеяться надо мной.
      Я уже готовилась лечь в постель, когда мне пришла мысль еще об одном возможном месте нахождения документов. Мисс Марион была последним потомком и наследницей старого Руперта. Личные документы, в число которых наверняка входили относящиеся к дому, перешли к ней. А ее опекуном был отец Стивен.

      Би едва не уехала на следующее утро без моего ведома. Я случайно столкнулась с ней в холле, когда, зевая, спускалась за кофе. Когда я увидела ее в розовом костюме и белых перчатках, то поняла, что она собралась выполнить обещание и нанести визит отцу Стивену. Я сказала ей:
      – Подождите меня. – Но она необычно значительно взглянула на меня, и я вспомнила, что не была приглашена.
      – Ох! – сказала я. – Извините, я думала... Глупо с моей стороны.
      – Вам тоже будут рады, конечно. Но я полагала, что вам неинтересно.
      – «Неинтересно»?
      – Мне так казалось. Это, наверное, звучит глупо для того, кто...
      Установилось короткое неловкое молчание. Впервые я чувствовала себя с ней смущенно. Такое однажды случилось, когда моя тетя Бетти отправлялась с визитом к высокопоставленному лицу Хейгерстауна в Мэриленде и взглянула на меня так, словно я выползла из норы.
      Затем Би, рассмеялась:
      – Это Роджер виноват. Он все время охраняет меня. Давайте поедем вместе. Я всегда ценила вашу компанию.
      Я уселась за руль. За несколько недель я успела разобраться во многих привычках и слабостях Би. Она не любила водить машину и была рада, если кто-то брал это на себя. Я не заядлый автолюбитель, но водить машину люблю. До этого я никогда не водила «мерседес», и вряд ли это когда-нибудь повторится.
      Когда мы быстро скользили по гладкому шоссе, я заметила, что она задумчиво рассматривает меня из своего угла. Смутившись, я стала поправлять свои завитушки.
      – Я бы привела себя в порядок, если бы знала, что вы поедете так рано, – сказала я.
      – Вы выглядите хорошо, – возразила Би. – Но я должна снова принести вам извинения.
      – Бросьте, – ответила я. – Я выгляжу как дождевой червь, ведь правда?
      – Я бы не стала употреблять такое слово. Но вы выглядите не так хорошо, как могли бы. Я думаю, что это должно больше заботить мое поколение, чем ваше. И я буду последней, кто упрекнет вас за внешний вид.
      – В действительности это меня серьезно заботит. Я не хочу выглядеть как маленькая сиротка Энн. – Я засмеялась, чтобы показать, что это меня мало касается. Но Би не поддержала мой смех.
      – У вас красивые волосы, – сказала она серьезно. – Этот медно-золотистый оттенок встречается очень редко, и в отличие от других рыжих у вас нет веснушек и противного оттенка красного ростбифа на лице. И все, что вам требуется сделать, так это соответствующая укладка, вместо того чтобы постоянно смахивать спадающие на глаза волосы.
      Если бы такое предложение сделала моя тетя Бетти, я бы ответила дерзко или отомстила, прокатив ее на бешеной скорости. Бетти не стала бы делать при этом комплименты и говорить, что ее беспокоят мои чувства. Вместо этого она волновалась бы о том, что подумают обо мне ее друзья.
      – У меня нет времени заниматься этим, – отрезала я.
      – Дайте мне сообразить, что нужно сделать. Я не профессионал, но...
      – Но хуже, чем есть, все равно не станет.
      – Я покраснела, когда подавала вам руку при первой встрече, – призналась Би. – Вы выглядели очень броско со своей совершенной стрижкой и очками, идущими к форме вашего лица, и...
      – В наполовину изношенной одежде. – Я посмотрела вниз, на свои выцветшие джинсы – на правом колене была дырка – и на свою чистую, но не новую рубашку Т-формы с выразительным девизом: «Женщины принадлежат дому даже в сенате». – Я думаю, что не будет изменой феминистскому движению, если иногда надевать юбку.
      В действительности идея увлекла меня. Я была так поглощена, воображая себя красивой, обновленной, что чуть не проехала деревню. Би вовремя подтолкнула меня. Я сделала крутой поворот и очутилась на аллее, ведущей к дому приходского священника.
      Не знаю, ожидал ли меня отец Стивен. Но встретил он меня так же тепло, как и Би, и препроводил нас в свой кабинет. Это была подчеркнуто мужская комната с глубокими кожаными креслами и снимками животных на стенах. В ней было пустовато и неуютно. Мы едва успели занять наши места, как вошла пожилая женщина в накрахмаленном переднике с подносом, на котором стояли чашки кофе и лежали булочки. Я несколько поежилась от взгляда, которым она окинула меня. Он говорил о том, что она уже встречалась с такими типами, воспринимает их покорно, но без энтузиазма.
      – Не знаю, что бы я делал без француженки, – сказал отец Стивен, когда она вышла. – Но иной раз ее замечания по поводу правильного поведения духовного лица делают меня беспокойным, как подросток. Слава богу, она не касается моего письменного стола, но иногда у меня возникает порочное желание дико скакать по всей комнате и разбрасывать вещи.
      Его чистосердечные признания позволили мне расслабиться, чего он, по-видимому, и добивался. Но я все-таки положила свою левую ногу на правую, чтобы спрятать дырку в джинсах.
      – Где Роджер? – спросил отец Стивен. – Я бы очень удивился, если бы он упустил возможность выступить в роли защитника дьявола.
      – Он срочно уехал проявлять свои последние снимки, – сказала Би. – Он встал ни свет ни заря... – Она залилась прелестным румянцем. Отец Стивен предпочел тактично не заострять на этом внимание, и через несколько секунд Би продолжила: – Честно говоря, отче, я просила вас принять меня пораньше, потому, что хочу поговорить без Роджера, без его насмешек над всем, что я буду говорить.
      – Понимаю. Случилось что-нибудь?
      Би покачала головой. Отец Стивен повернулся ко мне:
      – А у вас, Энн?
      – Я сплю как ребенок с тех пор, как сменила комнату, – ответила я небрежно. После этого я снова стала рассказывать отцу Стивену о фотоаппаратах Роджера и о его решении разместить их в склепе. Он улыбнулся и покачал головой:
      – Роджер опять со своими игрушками. Он, кажется, не осознает собственной несообразности. Я думал, он не станет потакать вашему беспокойству, связанному с надгробной плитой.
      – Склеп был уступкой мне, – призналась я. – Со вчерашнего вечера меня посещают странные мысли.
      – Вы начали интересоваться, находятся ли останки Этельфледы в склепе, – сказал отец Стивен. На моем лице отразилось изумление. Он открыто рассмеялся, его глаза сверкнули. – Я должен признаться, что читаю ваши мысли. Вас это удивляет? Долгие годы человечество вырабатывало стереотипы, поэтому нет ничего удивительного, что одна и та же мысль пришла в голову нам обоим. Но я думаю, что вы, так же как и я, пришли к заключению, что эта проблема практически неразрешима. В любом случае мы не сможем это проверить. Даже если Кевин позволит...
      Я взволнованно перебила его:
      – Нам нет нужды выкапывать ее. Должны остаться записи, списки, составленные, когда дом перевозили.
      – Гм, это разумно, Энн.
      – И я подумала, что эти записи должны быть у вас, если они являлись частью имущества мисс Марион. Вы были ее законным опекуном...
      – Нет, нет. Правовыми вопросами занимался начинающий адвокат, назначенный судом, – младший партнер фирмы, которая представляет интересы семьи Карновски в этом штате. В действительности она не слишком загружала его работой ввиду невысоких доходов.
      – Но эти бумаги имеют прямое отношение к дому, – возразила я. – Разве они не необходимы для потенциального покупателя как подтверждение происхождения собственности?
      – Очень возможно. Но я стремился не держать у себя никаких документов. Думаю, что можно спросить у того самого юриста – Джека... Джона Буркхардта. Я не знаю, какие доводы мне привести, чтобы оправдать свое любопытство по прошествии такого длительного времени.
      – Логично, чтобы это сделал Кевин, – сказала Би. – Он единственный, кто может законно сделать запрос.
      – Я не думаю, что нам следует впутывать его в это дело, – воспротивилась я.
      – Но он интересуется Этельфледой, – возразила Би. – Он ничуть не встревожился, когда я вчера задавала ему вопросы...
      Отец Стивен резко опустил руку на стол. Жест был так красноречив, а мука, исказившая его лицо, так выразительна, что Би оборвала свою речь, и мы обе посмотрели на него с удивлением.
      – Этого делать нельзя, неужели вы не видите? – воскликнул он. – Беспечность Кевина, по моему мнению, наиболее тревожный симптом. Меня не покидает ощущение, что мы имеем дело с чем-то крайне неустойчивым, похожим на тяжелый камень, едва удерживающий равновесие. Кажется, что камень стоит на месте, но достаточно малейшего касания, чтобы он опрокинулся.
      Чуть поколебавшись, я спросила:
      – Вы видите что-то в Кевине, чего мы не уловили?
      – Я ничем не могу подтвердить это, чтобы убедить вас. Я могу сослаться только на свои предчувствия. Но я имею многолетний опыт в таких вопросах, хотя никогда не сталкивался со случаями подлинной одержимости...
      – Одержимости! – воскликнула Би. – Вы, наверное, шутите.
      Пастор вздохнул:
      – Я запутался, я вовсе не это имел в виду. Мой язык подвел меня. Дайте мне сосредоточиться. Мы должны рассмотреть все возможности.
      – Я не могу, – возразила я. – Я уже напрягала свое воображение, пока не закружилась голова от перегрузки.
      – Он изменился, – сказал отец Стивен. – Разве не так?
      Я не ответила, но через мгновение он добавил, как бы отвечая на полученную реплику:
      – Я ничего не могу утверждать. Я далек от уверенности в своей правоте. У нас недостаточно информации, чтобы защищать любую из точек зрения.
      – Именно, – подтвердила я. – А что вы думаете об Этельфледе? Информацию о ней мы могли бы добыть.
      Отец Стивен пожал плечами:
      – Почему бы мне не навести справки? Я могу сказать Джеку, что нынешние владельцы дома интересуются его историей.
      – Святой отец, мы не можем заставлять вас лгать из-за нас, – сказала Би.
      – Это не ложь, это правда. Возможно, не вся правда, но это мои проблемы. Поиски могут оказаться напрасными. Относящиеся к нашему делу документы могли быть переданы мистеру и миссис Блэклок при оформлении покупки. Я не знаком с этой процедурой.
      – Было бы очень хорошо, если бы вы попытались, – настаивала я. Пусть Би и отец Стивен волнуются за свою совесть. Лично я одобряю ложь во спасение. Что за мир окружал бы нас, если бы каждый все время говорил одну только правду?
      – Я охотно возьмусь за это. Но я должен предупредить вас обеих, что, по моему мнению, вы на ложном пути. Особенно вы, Би. Вы не должны впадать в материалистические заблуждения. Мне нет нужды ссылаться на Священное писание...
      – «Тогда пусть прах вернется в землю, где он был, а душа вернется к богу, создавшему ее», – пробормотала Би. – Я согласна, святой отец, что не имеет значения, где находятся останки Этельфледы. Все эти теории, глупые игрушки Роджера – ничто не поможет мне в моих намерениях.
      – Существует ритуал...
      – Нет, отче, только не заклинание.
      Отец Стивен поморщился:
      – Я тоже не люблю этого слова. Этот обряд заставит меня почувствовать себя настырным и тщетным в своих потугах идиотом из книги, бывшей довольно популярной несколько лет назад. Это трусливая уловка и западня не только для духовенства, но и для каждого адепта христианской веры. Однако это принятый и официально признанный церковью обряд. Почему вы противитесь ему?
      Потупив глаза и нервно комкая мягкий воротник платья, Би быстро сказала:
      – Я не могу разрешить ничего подобного без согласия моей сестры и ее мужа. Ведь я только гость в этом доме. И даже если бы я решилась побеспокоить их и прервать их поездку, они бы никогда не согласились.
      – Это, несомненно, встревожит их, – согласился отец Стивен, криво улыбаясь. – Но что дает вам основание предполагать, что они не согласятся?
      – Вы не знаете мужа моей сестры, – ответила Би.
      Я не была знакома с этим джентльменом, но знала ее точку зрения. У меня было чувство, что если я когда-нибудь познакомлюсь с мистером Блэклоком, то я увижу в нем пожилой вариант Кевина – очаровательного, доброго, упрямого, скептичного. Нет, такой человек не будет присылать ответную телеграмму: «Приступайте к изгнанию нечистой силы». Он отменит свое путешествие, вылетит домой и учтиво, но решительно выселит сумасшедших, которые попытаются рассказать ему о ночных похождениях его сына.
      – Это трудно, – сказал в задумчивости отец Стивен. – Но я чувствую, что вы не до конца со мной откровенны. Какова все-таки действительная причина того, что вы отклоняете мое предложение?
      Би некоторое время сидела, опустив голову. Когда она заговорила, голос ее был настолько тих, что мне стоило немалых усилий расслышать ее.
      – Это означает выгнать его из дома, в темноту, уничтожить.
      – Да, – кивнул отец Стивен. – Боюсь, что так.
      – Нет, послушайте меня, пожалуйста. Есть ли предел прощению и милосердию божьему? – Даже я знала ответ на этот вопрос. Би не стала ждать ответа отца Стивена. Она пылко продолжала: – Тогда можем ли мы быть немилосердными и не спасти его душу? Если мы...
      – Довольно. – Голос отца Стивена не был громким, но его суровый тон был столь же повелителен, как и крик. – Опомнитесь, Би. Вы встаете на опасную дорогу. Да, я восхищаюсь вашим сострадающим сердцем. Но вы совершаете недозволенное.
      – Вы думаете, это зло? – спросила Би.
      – Зло существует.
      Би сильно сжала руки и изобразила муку в глазах, показывая, как неприятно ей расходиться во мнении со своим другом, но сила ее убежденности подавляла гораздо более слабые колебания. Как долго продолжался бы их спор и каков мог бы быть исход, я никогда не узнаю. Их прервал сильный стук в дверь.
      – Роджер, – сказал отец Стивен. – Я знаю, что так стучит только он. Би, в действительности у нас нет разногласий. Я прошу вас, не делайте ничего сгоряча. Эти дела...
      Роджер устал стучать, ожидая ответа. Он толкнул дверь и она раскрылась.
      – И вы тоже здесь! – воскликнул он, сверкнув глазами на Би.
      – Входите, Роджер, – сказал отец Стивен.
      – Я уже вошел. Что вы говорили обо мне?
      – Как обычно: хулили, оскорбляли и насмехались, – сказал отец Стивен.
      – Нет. Серьезно, – настаивал Роджер.
      – Мы не пришли к согласию относительно того, что предпринять, если это вас интересует, – произнесла Би.
      – Изгонять духов? – На ее испуганный взгляд он ответил усмешкой. – Если взять нынешнее состояние так называемой литературы по данному вопросу, то анахронистские взгляды Стива о добре и зле имеют логическое основание. Почему бы не попытаться? Это глупо, но безвредно.
      – Почему вы так уверены в этом? – спросил отец Стивен.
      – Вам хотелось бы поверить в духов тьмы, не так ли? Это позволило бы вам уйти от неудобного вопроса – если Бог всемогущ и воплощает в себе добро, почему он приносит столько боли миру? Очнитесь, Стив. Нет такой вещи, как дух зла. По крайней мере, нет ничего такого, чем можно было бы управлять одним набором бессмысленных символов.
      – А что вы скажете о Борли Ректори ? Об Элен Пуаре? О случае Иллфорта?
      Эти имена были для меня все равно что греческие: я впервые их слышала, но Роджер откинулся в кресле с улыбкой, показывающей, что он вошел в привычную колею.
      – Классические случаи истерии, особенно последние два. Что же касается призрака Борли...
      Би встала.
      – Если все это сведется к болтовне о призраках, я ухожу.
      – Вы не хотите посмотреть мои фотографии? – спросил Роджер.
      – Да?..
      – Я хочу, – сказала я.
      Роджер подождал, пока Би снова займет свое место, затем радостно сообщил:
      – На самом деле они не стоят того, чтобы на них смотреть. Я получил то, что ожидал, то есть ничего.
      Он показал серию расплывчатых снимков маленького помещения в склепе, где находилась латунная плита Этельфледы. Они были сделаны с помощью нового приспособления – фотокамеры, скользящей по фиксированному отрезку кривой, автоматически производя спуск через определенные интервалы времени. Другая камера, действующая при задевании привода к спусковому механизму, не сработала ни разу.
      Я изучила один из снимков. Он был сделан под углом, позволяющим увидеть латунную плиту Этельфледы и соседний камень.
      – Это странно, – сказала я. – Я думала, что плита плотно прилегает к полу. А эта линия между плитой и камнем напоминает щель – пространство в дюйм шириной.
      Роджер небрежно взглянул на фотографию:
      – Это только тень. Я говорил, что склеп не является источником явления.
      – Тогда что?
      – Дайте срок, моя дорогая. Подождите, пока я закончу свои исследования.
      Он надеялся, что кто-нибудь попытается узнать о деталях. Но никто этого не сделал. Вскоре после этого мы разошлись. Только отец Стивен сказал:
      – Пожалуйста, Би, держите меня в курсе дел. Я готов действовать по первому вашему слову.
      Солнце было высоко, когда мы вышли из дома. Роджер отказался от места в машине, заявив, что он предпочитает собственный автомобиль, и поедет за нами следом.
      – Жаль, что он не сделает это, – сказала Би, когда мы подошли к «мерседесу».
      – Что? Не поведет машину?
      – Нет, нет. Я говорю о его позиции. Для него это только интеллектуальная игра. Он не принимает это всерьез.
      – Временами я тоже чувствую это, – призналась я. – Мое отношение к этому колеблется от крайней заинтересованности до полного скептицизма. И сейчас меня волнует вопрос, как добиться стабильности.
      Би не стала меня переубеждать, как хотелось бы мне.
      По отсутствующему нахмуренному выражению ее лица я поняла, что она думает о чем-то другом.
      Как и отец Стивен, я беспокоилась за нее. Не только потому, что она персонифицировала странный феномен, тревожащий дом, но и потому, что в ней нарастала симпатия, к нему. У нее не было своих детей. Можно или нельзя было объяснить этим поведение Би, но оно не давало ключа к принятию ответных мер. Она не откроется мне. Она не считается со мной, потому что я неверующая.
      Когда мы вернулись домой, Би отправилась наверх переодеться, а я – в это трудно поверить, но это правда – стояла перед большим зеркалом в холле и внимательно рассматривала себя, укладывая свои волосы множеством различных способов. Би застала меня за этим занятием, спустившись вниз. После этого она пошла в свою комнату, быстро собрала ножницы, расчески и полотенца и сделала мне стрижку.
      Когда она срезала девять десятых моих волос, я с трудом узнала себя. Мое лицо выглядело огромным и до неприличия открытым. Би даже не спросила, есть ли у меня косметические средства; было очевидно, что нет. У нее была целая коллекция бутылочек, коробочек, щеточек, которые она вывалила на туалетный столик.
      – Они выбросили это на распродажу, – объяснила она, роясь в куче. – Я никогда не могу устоять в таком случае перед покупкой, даже если цвета не идут мне. Мы здесь наверняка что-нибудь подберем.
      Я чувствовала себя, как Сикстинская капелла с голой штукатуркой, перед тем как Микеланджело приступил к работе. Я должна сказать, что в обоих случаях результатом явилось произведение искусства. Когда я снова надела очки, мое лицо показалось мне незнакомым, но оно выглядело прекрасно.
      Я восхищалась собой и благодарила Би. Потом пошла в свою комнату и стала восхищаться собой еще больше. Затем я переоделась в единственный находящийся в моем распоряжении комплект одежды, который был достоин моего лица, – ситцевую юбку и белую блузку с глубоким вырезом. Приняв позу перед зеркалом, я задумалась, что подумает Кевин обо мне, обновленной. Заметит ли он? Засмеется ли? От внезапного приступа стыдливости я снова переоделась в джинсы. Я хотела стереть и косметику, но остановилась, поняв, что очень огорчу Би. Я чувствовала себя смешной.
      Кевин не явился на обед, что заставило меня почувствовать себя еще более смешной. Зато приехал Роджер. Разговор был банален и скучен. Никто из них не затронул тему, которая интересовала меня больше всего. После окончания обеда Би прогнала меня из кухни, заявив, что предпочитает убираться в одиночку. Роджер, заговорщически подмигнув и дернув головой, отвел меня в сторону.
      – Что она собирается делать сейчас? – спросил он, когда мы вышли из комнаты. – Она не сказала мне. Почему она сердится?
      – Она считает, что вы воспринимаете все слишком легкомысленно, – ответила я.
      – Легкомысленно? Бог мой, я трачу все свое время на это. Послушайте, Энн, вы, кажется, не воспринимаете всерьез весь этот сверхъестественный вздор, который движет ею и Стивом. Можно поговорить с вами? Мне нужен отражающий экран.
      В чем он в действительности нуждался, так это в мистере Ватсоне, следующем за ним повсюду и издающем восхищенные звуки: «Поразительно, мой дорогой Роджер». Мне предлагалась эта роль раньше. Возможно, я зря отклонила ее.
      – Я попробую, – согласилась я. – Но ничего гарантировать не могу.
      – О, господи, девушка. Я не прошу вас выйти за меня замуж, – сказал с нетерпением Роджер. – Идемте.
      – Куда?
      – В склеп. – Он испытующе посмотрел на меня. – Если вы не трусите.
      – Ха, ха, – хохотнула я. – Меня уже пытались одурачить прошлой ночью. Там, внизу, нет ничего, чего можно было бы бояться.
      Это то, о чем я все время твержу.
      Я убедила себя, что мое настроение прошлым вечером было вызвано временным недомоганием, теперь преодоленным. Когда мы шли по мрачному подземелью, я не испытывала ничего, кроме боязни замкнутого пространна. Роджер принес мощный электрический светильник, превосходящий обычный электрический фонарь и заметно усиливающий свет от основных осветительных приборов. Я думала, что он собирался в помещение, в котором находилась латунная плита Этельфледы. Вместо этого он открыл дверь в соседнее помещение.
      – Заметьте, что это отделение сравнительно новое, – начал он, освещая правую стену с несущими арками. – Первоначально это и соседнее помещение составляли одно целое. Согласны? Мы также пришли к общему мнению, что оно служило склепом под часовней в пятнадцатом веке. В действительности эта часть дома еще старше. Норманнские каменщики, которые сделали ее...
      Я стала уставать, слушая эту лекцию.
      – Одна тысяча шестьдесят шестой год, – сказала я. – Вильгельм Завоеватель.
      – Не преувеличивайте. Скажем, год тысяча сотый, судя, по этим стенам. Я искал саксонские камни, которые упомянуты в книге, но не смог найти их. Я предполагаю, что эта часть фундамента ремонтировалась. Но они наверняка здесь. Это доказывает, что здесь было строение. Возможно, дом, возможно, церковь. В тысячном году, а может быть, и раньше.
      – Ну и что?
      Роджер бросил на меня неодобрительный взгляд:
      – Ватсон никогда не говорил: «Ну и что?»
      Я уверена, что именно мое легкомысленное поведение побудило его продолжить свою речь:
      – Знаете ли вы, что Уорикшир, в котором находился прежде дом, был одной из последних частей Англии, взятой под контроль римлян? Она была заросшей лесами и редко заселена. Земля была слишком плотной для древних крестьян. Два знаменитых римских пути пересекали территорию с севера на юг, но поселений было немного.
      После того как ушли римляне, вторглись саксы, приблизительно в пятом веке.
      – Затем пришли датчане, затем норманны, – сказала я с нетерпением. – Куда вы клоните, Роджер?
      – Я предполагаю, что саксонское строение было церковью, а не домом, – выпалил Роджер. – Использовать камень вместо дерева или вместо мазанки в то время, когда даже фортификационные сооружения делались главным образом из утрамбованной земли...
      – Вы хотите сказать, что гипотетический норманнский хозяин имения разрушил церковь и построил свой дом на ее фундаменте? Я сомневаюсь в этом, Роджер. Как и все прочие кровавые завоеватели средних веков, норманны были образцовыми христианами.
      – Это только часть моей аргументации. Можно вас попросить помолчать и выслушать меня, не прерывая каждые пять секунд?
      – Если вы будете продвигаться вперед...
      – Я продолжу после того, как покажу вам кое-что.
      Он прошел в дальний угол помещения и осветил своим фонарем участок пола. Видя, что я колеблюсь, он сделал нетерпеливый жест.
      Все это помещение было вымощено старинными надгробными плитами. Та, которую освещал Роджер, была настолько стара, что вместо первоначальной надписи остались только едва уловимые следы. Сделав шаг вперед, Роджер провел по одному из знаков пальцем.
      – Видите ли вы это?
      Я передернула плечами. Думаю, это было недоумение, а не трепет.
      – Ветка с двумя отростками? Кадуцей?  Бабочка с длинным хвостом?
      – Не смейтесь. Это топор, разве вы не видите? Двойной топор. Теперь посмотрите сюда и сюда.
      Он переходил от плиты к плите и показывал.
      – На этом камне также имеются голуби, – сказал он загадочно. – И рога. То есть голуби, топор и рога.
      – Вполне возможно.
      – О, черт, да вы не смотрите. Теперь прошу сюда.
      Взяв за руку, он потащил меня из этого помещения в следующее. Латунная плита Этельфледы ярко заблестела при свете фонаря. Роджер толкнул меня на колени и нагнул мою голову ближе к поверхности латуни. Он ткнул в нее своим указательным пальцем.
      – Стив решил, что это крест. Но я бы сказал, что форма непохожа.
      Место, на которое он указывал, было наполовину заслонено его тонкими согнутыми пальцами. Ниже высовывался длинный ствол или древко. Выше сложенной в кулак руки были видны две ветви под прямым углом к стволу. Они казались более толстыми и заостренными, чем у креста, и ствол не сильно возвышался над ними.
      Я освободилась от Роджера и поднялась на ноги.
      – Вы видите предметы, – сказала я резко. – Что она будет делать с топором?
      – Ваше поколение безнадежно безграмотно! – рассердился Роджер. – Неужели термин «двойная секира» не говорит вам ни о чем?
      – Почему бы вам не сказать мне, о чем именно?
      – Потому, – сказал Роджер, собирая остатки терпения, – что я хочу убедиться, что собранный мною материал говорит вам о том же, о чем и мне. Возможно, это тщетные надежды. Вы слишком невежественны. Тем не менее, взгляните не следующий объект.
      Он включил фонарь и стал медленно вести им, освещая арки и капители колонн, образующие часть восточной стены. Верх колонн и примыкающие части арок оказались покрытыми резьбой, но в том, что раньше мы этого не увидели, не было ничего удивительного: почти вся резьба находилась на тех сторонах колонн, которые были расположены в неглубоких нишах, образуемых кирпичом и строительным раствором, замыкающим арки. Резьба очаровывала простотой и примитивностью древнего искусства. Она ограничивалась только изображением животных – оленя и смешных, неточно воспроизведенных львов, кроликов, лис и птиц.
      – Что-то необычно для христианской часовни, не кажется ли вам? – спросил Роджер.
      – Почему? Это «мелодичное щебетание птиц среди ветвей, прыжки зверей...», «и голос горлицы слышен на нашей земле».
      – Значит, вы знаете нашу библию.
      – «Библия, как литература», аудитория 322, по понедельникам, средам, пятницам, – сказала я.
      – Хм. Хорошо, здесь мы почти закончили. Остальные надгробные плиты посмотрим мельком.
      На двух из них, с резьбой по камню, не позволяющему так же оживить столетия, как латунь, были изображены фигуры женщин в древних одеяниях. Молча Роджер указал на следы предметов, которые держали обе женщины. Я не смогла разобрать, что это такое.
      Почувствовав облегчение от того, что нахожусь на обратном пути, я снова впала в сарказм:
      – Может быть, одна из них и проводит время с Кевином. Несправедливо с нашей стороны обвинять Этельфледу только потому, что на ее памятнике резьба более различима.
      На эту неуместную реплику Роджер ответил ворчанием.
      Я не была настолько глупа, как думал Роджер. Я могла проследить за общими чертами его аргументации. Она была связана с религиозными поверьями прежних обитателей дома. Я не была уверена в правильной идентификации двойного топора, что бы он ни означал, но если леди, лежащие в склепе, схватили этот зловещий символ вместо христианского креста, можно простить его любопытство к происхождению этих поверий. Поэтому я не удивилась, что местом нашей следующей остановки оказалась часовня.
      Она была такой тихой, что даже Роджер на мгновение замолк, почувствовав тишину и спокойствие. Затем с оскорбленным видом он громко сказал:
      – Проклятие! Освещение здесь ужасное. Было ли у вас время осмотреть здешние рельефные изображения?
      – Не было. Но у меня странное чувство, что я была тут. Роджер, почему бы вам сразу не сказать мне?
      Я знала, что так просто не отделаюсь. Роджер заставил меня взглянуть на каждое изображение. Их было немного. Ребристые колонны имели плоские поверхности и гнулись монолитно до самых ребер потолочного перекрытия. Только внутри дверных и оконных проемов рисунки были резными. Это были гирлянды цветов, свисающие фрукты и уже виденные нами бегущие животные.
      Над алтарем под высоким окном находился единственный барельеф. Он был высечен на отдельном камне, не являющемся частью стены.
      – «Мария, царица небесная, плачущая над мертвым Христом», – прочитала я. – Это, может быть, и Пьета , Роджер, но это не Микеланджело.
      – Посмотрите поближе. Видели ли вы когда-нибудь подобную Пьету? Посмотрите на корону Марии и одежды. Обычно ее изображали в плотно закрывающем головном уборе и одеждах средневековых женщин. Посмотрите на ее... сына. Безбородый. Голый. А где крест?
      – Я не часто видела Пьету, – сказала я раздраженно. – Но думаю, что она видоизменяется. Так же как и изображение Христа у различных этнических групп – он чернокожий в Африке и с узкими глазами в Японии. Так он лучше воспринимается психологически и теологически.
      – Какая чушь! – Роджер раздраженно затряс рукой. – Вы безнадежны! Но ничего. Что мне от вас нужно, так это мускулы, а не мозги. Помогите мне.
      Он стал снимать ткань, покрывающую алтарь. Я подавила в себе желание протестовать под влиянием его повелительного жеста. Он нагнулся, чтобы осмотреть камень под алтарем.
      – Камень не примыкает к стене, – сказал он. – Мне удалось увидеть, что на тыльной стороне что-то начертано. Но чтобы разглядеть, что именно, не хватает пространства. Придется его отодвинуть.
      Я хранила молчание. Неправильно его истолковав, Роджер нетерпеливо сказал:
      – Это будет нетрудно. Нам не нужно его переворачивать, только оттолкнуть от стены.
      Следует признать, что Роджер проделал большую часть работы. Мне пришлось только удерживать локтем свой угол, когда его прижимало к стене. Наконец Роджер удовлетворенно промолвил:
      – Теперь достаточно. Идите сюда и взгляните.
      На тыльной стороне камня была видна резьба. Некоторые фрагменты были настолько рельефны, что выделялись из общего рисунка, как главная скульптура среди окружающих ее фигур. Узкое каменное обрамление было таким же глубоким, как и самые глубокие части резьбы, так что создавалось впечатление, что изображение вложено в открытую коробку. Через секунду я поняла, почему задний план выглядит так необычно. То место, на которое я смотрела, являлось верхней частью камня. Он был опрокинут на боковую сторону.
      Поняла я и кое-что еще – насколько неумело были сделаны все прочие резные изображения. Эта работа не принадлежала ни Лисиппу, ни Фидию, но она была профессионально выполнена опытным мастером. Кроме того, она была старше других работ на полтысячелетия.
      В центре композиции находился бык, вытесанный настолько реалистично, что я, казалось, слышу его мычание. У него были причины выражать недовольство; он был веревками притянут к нерельефно показанному жертвеннику, и человек в длинных одеждах и капюшоне перерезал ему горло. Кровь лилась потоком в поставленную в ногах чашу.
      – Греческая работа, – предположила я.
      – Римская копия, – откликнулся Роджер, подобно антифонному хору .
      – Это что-то напоминает мне.
      Роджер сказал:
      – Это мне тоже что-то напоминает, но то, что вертится у меня в голове, лишено всякого смысла. Погодите. Я помню, что читал... – Он двинулся по направлению к двери, но тотчас вернулся назад. – Сначала помогите мне установить его на место. – Он снова рванулся к двери. – Нет, я сначала сфотографирую. Подождите меня здесь.
      Я устала от его указаний и поэтому последовала за ним. Прежде чем он дошел до двери, она отворилась, и я увидела, что кто-то стоит на пороге.
      Сразу я не узнала Кевина. В помещении было сумрачно, и ссутулившаяся неподвижная фигура выглядела неправдоподобно большой и грозной. Даже узнав его, я невольно сжалась, почувствовав его гнев. Он ворвался, как поток горячего воздуха.
      – Какого черта вы здесь делаете? – потребовал он ответа.
      Я спешно подалась вперед и встала плечом к плечу с Роджером. (Во мне имелись тогда и есть сейчас героические черты, хотя я и пытаюсь контролировать их.) Роджер, казалось, был ошеломлен злостью в голосе Кевина. Когда он заговорил, тон его был примиряющим:
      – Я искал вас, чтобы получить разрешение, но не мог найти, хотя вы уже согласились на то, чтобы провести... некоторые исследования.
      Кевин секунду помедлил с ответом.
      – Да, кажется, это так, – сказал он несколько смущенно. – Что вы ищете? Что вы здесь делаете?
      – Мы нашли кое-что интересное, – ответил Роджер. – Я собирался показать вам. Хорошо, что вы зашли. Подойдите и посмотрите.
      Когда Кевин подошел к алтарю и присел на корточки, чтобы осмотреть рельеф, он уже успокоился.
      – Похоже, что греки, – сказал он заинтересованно. – Одно из приобретений Рудольфа? У него в одной из ванных комнат стоит римский саркофаг.
      – Я бы не додумался, – признался Роджер, – поместить это в такое прекрасное место под христианским алтарем.
      – Может быть, Рудольф был евреем и считал все остальные религии одинаково еретическими. Это митраизм, не так ли?
      – Может быть, – заколебался Роджер.
      Мне пришлось попросить разъяснений, так как в моей памяти перепутались полузабытые сведения из когда-то Пройденного курса истории. Бог Митра был первоначально персидским, но поклонение ему распространилось и в Римской империи, стало особенно популярным в легионах. Это была религия мужчин, солдат. Она не была принята среди женщин. Принесение в жертву быка было одним из ритуалов.
      Придя к такому выводу, мы приготовились уходить. Роджер спросил Кевина, нужна ли ему фотография резных изображений, и Кевин ответил, что очень хотел бы ее иметь. Роджер побежал за фотоаппаратом, а Кевин посмотрел на меня и нахмурился.
      – Это была идея Роджера, – робко сказала я.
      – Ты выглядишь по-новому, – заметил Кевин.
      – Я? О, это Би состригла мои волосы. Мне было... жарко.
      – Ты выглядишь хорошо.
      – Спасибо.
      Кевин продолжал изучать меня с загадочным выражением лица.
      – Я подумал, что лето проходит скучно, мы почти не выезжаем. Не хочешь ли ты поехать куда-нибудь? В кино, например?
      Это было абсурдно, как в каком-то старом фильме с Дорис Дэй  и кем-то еще того же сорта. Героиня снимает очки, покупает красивую одежду и – о, чудо – героиня видит, что она женщина.
      – Здесь есть кинотеатр? – спросила я.
      – Возможно, один где-то есть.
      – Я не чувствую большой потребности в этом, Кевин, – сказала я. И, слава богу, добавила: – Здесь накопилось столько дел!
      – Я рад, что ты так думаешь. Большинство девчонок сидели бы, скучая, все дни.
      Я даже не выразила неудовольствия по поводу слова «девчонок».
      – «Скучать»? – повторила я задумчиво. – Нет, я не скучаю.
      Мы вышли. Кевин случайно коснулся рукой моей талии, и я совсем не испытала неприязни.

      Тот день запомнился и по другой причине. Я получила письмо от Джо.
      Не крошечную надпись на открытке, а настоящее письмо.
      Мы обычно не ждали почты. Почтовый ящик находился в конце шоссе, в миле от нас. Когда кто-либо из нас случайно находился в тех краях, то забирал содержимое ящика и затем вываливал его на стол, находящийся в холле. До сих пор я получила вышеупомянутые открытки, пару раздраженных писем от матери, где она спрашивала, почему я не пишу, и несколько циркуляров от друга, который временно снимал мою квартиру.
      Письмо от Джо попалось мне на глаза, когда я проходила через холл. Оно лежало сверху пачки и было усеяно зарубежными марками, приклеенными на пути его следования. Секунду я стояла, глядя на него. Возможно, в этот момент великая новость о том, что я превратилась в женщину, телепатически пересекала Атлантический океан. Точнее, не с помощью телепатии, а с помощью ясновидения. Письмо же могло дойти туда только через пять дней. Взяв письмо, я отправилась в свою комнату.
      Джо всегда неправильно меня понимал.
       «Я не осуждаю тебя за то, что ты делаешь, Энн, это твое дело. Но я считаю, что ты обязана быть честной со мной. Мне никогда не нравилась твоя сумасшедшая идея провести лето с Кевином, но ты уехала, не посоветовавшись со мной. И ничего не написала после той первой записки. Ни письма, ни даже пары строчек. Если твои чувства изменились, скажи об этом. Я, со своей стороны, сделаю то же самое. У меня нет времени выжимать из себя много слов. Время дорого. Я ишачу по десять часов в день».
      И так далее. Исписав две страницы о своей работе, большая часть которой была недоступна моему пониманию, он резко закончил: « Ответь немедленно. Люблю, Джо». Слово « люблю» было вставлено, видимо, после завершения письма.
      Если бы у него было намерение написать письмо, приводящее получателя в ярость, то он не смог бы решить свою задачу более успешно. Высокомерный, требовательный тон вернул прежнее раздражение, вызванное его молчаливым предположением, что домашняя работа лежит на мне, его скучающим взглядом, сопровождающим мои рассказы о собственной работе, его уверенностью, что я должна прекратить любое дело, когда ему захочется рассказать о своем. Невероятно, но один раз я даже сочла такие мысли забавными.

      Тем вечером мы поехали в кино: я с Кевином и Би с Роджером. Роджер навязался сам, проигнорировав кашель и неодобрительный взгляд Би. Казалось, что эта идея живо заинтересовала его. Поэтому все мы уселись в ряд в маленьком местном зальчике, между рядами которого было грязно от пролитого лимонада и рассыпанного попкорна, и стали смотреть одну из тех комедий, в которых персонажи чисто случайно оказываются в постелях друг с другом. После этого Роджер предложил поехать куда-нибудь испробовать солодового напитка – кажется, это был один из его ритуалов, – но мы не нашли ни одного открытого заведения и вернулись домой.
      Той ночью мне снова снились сны. Мне снилось, что я бегу вниз по бесконечной дороге, по краям которой стоят фигуры с окаменевшими лицами. Бегу, спотыкаясь, с отчаянной скоростью, потому что нечто преследует меня. Я не отваживаюсь оглянуться, чтобы узнать, не догоняет ли оно меня, потому что знаю, что у него страшное лицо. Только, когда я почувствовала на своей шее его горячее дыхание, я увидела впереди Джо и предприняла последний яростный рывок. Но когда я добежала до него, он сделал шаг в сторону, и я падала, падала, падала в темноту... и проснулась с сильно бьющимся сердцем и горьким вкусом во рту.
      Ночь была жаркой и влажной. Окна были широко раскрыты. Внешние огни отбрасывали в комнату тусклый свет. Я не знаю, как долго я лежала, постепенно расслабляясь и погружаясь в дремоту, по мере того как ночные кошмары отступали и забывались. Я все еще не спала когда услышала, как открылась и закрылась дверь.
      Ночные звуки в этом доме были законным основанием для тревоги. Я села в постели и прислушалась. Ничего не было слышно, но теперь я снова была в тревоге и напряжении. Я знала, что не усну, пока не удостоверюсь, что то, что я слышала, исходило от Би, вышедшей по какой-либо надобности. Открывавшаяся дверь должна была принадлежать ей. Она была единственной, которая запиралась.
      Тихо постучавшись в ее дверь, я получила немедленный ответ. Она сидела на мягком сиденье около окна.
      – Я разбудила вас? – спросила она. – Я старалась не создавать шума.
      – Я проснулась от плохого сна.
      – Садитесь и расскажите мне. – Би похлопала по соседнему сиденью.
      – Благодарю, я в порядке. Это мое проклятое подсознание не дает мне покоя. – Но я все-таки села. – Почему вы не спите в такой час? Сейчас, должно быть, три часа ночи.
      – Я была в старом крыле, – сказала Би тихо. – В коридоре около комнаты Кевина.
      – Ради бога, Би! Вы обещали Роджеру...
      – Я не обещала. Он требовал, но я не согласилась.
      – Где он?
      – Внизу. В часовне, я думаю. У него с этим местом связаны какие-то глупые намерения.
      – Почему вы не попросили меня пойти с вами, если уж решились идти? Вы не имели права подвергать себя такому риску.
      Би задумчиво изучала меня.
      – Я поступила неправильно? – Я зажестикулировала и что-то забормотала. Она кивнула: – Я знаю, что это так. Вы пытаетесь сказать это мне. Странно, как трудно пересказать состояние эмоций. Вы забыли, что я единственная, кто ничего не видел. Мне было любопытно. Кроме того, я чувствовала, что мы должны вести наблюдения каждую ночь. Представления могут прекратиться или стать нерегулярными.
      – Вы правы, – проговорила я после минутного размышления. – Роджер, кажется, потерял интерес к подруге Кевина, но я обязана за ним следить. Я не такая храбрая, как вы. Я предпочла роль страуса. Если я ничего не вижу, то считаю, что этого нет.
      – Кевин не открывал двери сегодня ночью, – сказала Би.
      – Может быть, это прекратилось?
      – Может быть.
      Я знала это выражение лица – ее опущенные ресницы, наполовину скрывающие глаза, слегка напряженные мышцы в углу рта, не выпускающие готовые сорваться слова.
      – Вы что-то видели.
      – Вы назвали бы это сном. Может быть, я и спала. Было так тихо, и я клевала носом.
      – Ну?
      Би пожала плечами.
      – Обычное привидение, прямо как из романа. Перемещающееся и дрейфующее. Это была Этельфледа, такая, как я ее представляла, – такая же одежда и все прочее. Но когда я моргнула и ущипнула себя, она пропала.
      – Бог мой!
      – Оно не было страшным. И, конечно, – добавила она тихо, – убедительным. Оно ничего не доказывает.
      – Обещайте, что ничего больше не будете предпринимать, не сообщив мне.
      – Я не нуждаюсь в вашем скептицизме, Энн, – возразила Би. – Мне нужна ваша поддержка. Если бы она у меня была, чистосердечная и без задней мысли, мне не о чем было бы больше мечтать.
      Разве это не то, о чем мечтает любой из нас? Безусловная взаимопомощь, беззаветная вера? Я искала в своем усталом мозгу нужные слова. Я не могла дать ей то, что она просила, но безошибочная интуиция подсказала замену.
      – У вас есть моя любовь, – сказала я. – Разве этого не достаточно?
      Это был удивительный всплеск эмоций. Мы обнимались, целовались и немного плакали.

      Как призналась Би, ее эксперимент ничего не доказывал. Он мог быть интерпретирован (и наверняка стал бы интерпретироваться разными сторонами в зависимости от личных убеждений) и как свидетельство, подтверждающее предположение Би о томящемся блуждающем духе, и как соображения Роджера о том, что некоторая субстанция в доме принимает различные формы для каждого из нас в зависимости от индивидуальных пристрастий. В целом я больше придерживалась точки зрения Би, нежели Роджера. Только тяжелое болезненное подсознание могло вызвать то видение, которое я наблюдала.
      Дебби появилась снова на следующее утро. Я проснулась поздно и решила прогуляться по саду, чтобы проветрить свои перегруженные в последнее время мозги. Случилось так, что я побрела в сторону теннисного корта и увидела их там. Ее платье имело еще больше оборок, чем прежнее. Оно было розовым, вышитым маленькими красными ягодками земляники. Я почувствовала себя в роли Джейн Эйр, наблюдающей за флиртом блистательной и прекрасной Бланш с мистером Рочестером.
      Через некоторое время я незаметно ушла. Я не задавалась вопросом, почему мне было больно видеть их вместе. Может быть, я и не уделяла бы им столько внимания, если бы она не была моей полной противоположностью.
      Фигура ее была гибка и округла, моя – плоска и угловата, она была в оборчатом и розовом, я – в неряшливом и рваном, она была женственна, миловидна, наивна, я... стоит ли продолжать?
      Я встретила мистера Марсдена, обрывающего розы и проклинающего японских жуков. Я считала их прелестными, этих зеленоватых, радужно переливающихся на солнце насекомых, но, когда он показал мне искалеченные и обглоданные бутоны, я стала разделять его чувства. Теперь это были ужасные насекомые, жадно роящиеся на кустах и не знающие никакой меры. Я подняла кувшин, на дне которого был налит керосин, и начала обирать их. Они были так поглощены едой и сексом, что поймать их было нетрудно, и я открыла в себе до сих пор незнакомое чувство садизма, когда на дне кувшина стала вырастать горка из корчащихся в муках жуков.
      Когда мы покончили с розами, мистер Марсден поручил мне пропалывать бордюры на клумбах. Он не позволил мне делать ничего более сложного, хотя я испытывала непреодолимое желание подержать в руках его изящные маленькие садовые ножницы и попривязывать растения к колышкам. Даже теперь он стоял около меня и следил, чтобы я выдергивала те растения, которые нужно.
      Я все еще стояла на четвереньках, когда услышала отдаленный голос, орущий мое имя. Это был баритон, но я не могла обманывать себя, что это Кевин желает меня видеть. Тембр голоса Роджера был уникален.
      Я крикнула в ответ и продолжала прополку. Эта процедура продолжалась еще несколько минут, причем голос Роджера становился все громче и нетерпеливее. Когда он наконец обнаружил меня, то не удержался, чтобы не отвесить мне пинка под зад.
      – Что вы тут делаете? – спросил он.
      – А на что это похоже? – Я села, опираясь на пятки, и положила полную пригоршню сорняков в корзину.
      – Заканчивайте. Би зовет вас уже десять минут. Обед готов.
      – Как это любезно с вашей стороны – пойти искать меня.
      – Девушка Кевина осталась обедать, – сказал Роджер, не предлагая руку, чтобы помочь мне подняться.
      – Прекрасно. – Я старалась не смотреть на свои запачканные землей колени и черные края ногтей.
      С большим тактом, чем я рассчитывала, Роджер отнесся к моему недоброжелательному тону. Или, может быть, он просто не заметил его.
      – Я собираюсь в Питсфилд после обеда, – сказал он. – Хотите поехать со мной?
      – Зачем?
      – Мне нужно найти библиотеку. Я хочу кое на что взглянуть. А Би собирается проехаться по магазинам. Вы, конечно, вольны выбирать.
      – Вы намекаете, что хотите использовать мой опыт исследователя?
      – Нет. Мне хотелось бы поговорить с вами, если вы можете уделить мне во второй половине дня час вашего драгоценного времени.
      – Я попытаюсь, – ответила я.
      Я пошла обедать, как была, помыв, конечно, руки и стряхнув основную пыль со своих штанов. Дебби была мила и почтительна с Би и Роджером. Она бросила всего лишь один взгляд на меня и мысленно вычеркнула меня из своего списка; я почти увидела ее элегантную маленькую руку с блестящими розовыми ногтями, проводящую черную линию по моему имени.
      Я сказала Роджеру, что буду очень рада поехать в Питсфилд. Мы подошли к «мерседесу», и он позволил мне сесть за руль. Когда мы садились, я поняла, почему он предложил мне поехать. Отношения между ним и Би были несколько натянутыми. Они были настолько вежливы друг с другом, что стало очевидно, что они повздорили по какому-то поводу. Я предположила, что в их романтической жизни встретилось препятствие. Трудно было представить себе, что два взрослых человека могли разорвать отношения по такому странному поводу, как спор о том, какова природа призрака, бродящего по Серой Гавани.
      В этом недоумений, как мне предстояло узнать, я была крайне наивна. Я должна была понимать, что каждая из их «теорий» была только верхушкой огромного айсберга привычек, убеждений и веры.
      Между тем, болтая без остановки то на одну, то на другую тему, я не давала разговору угаснуть. Мы вышли из машины и разбрелись каждый по своим делам, договорившись встретиться позднее в кафе возле автостоянки.
      Я не помню точно, что делали мы с Би. Мы пересмотрели множество образцов одежды, вышивок, рукоделия. Я купила платье, которое не собиралась покупать, однако перед отъездом зашла в свою комнату и взяла пятьдесят долларов из неприкосновенного запаса.
      Платье стоило сорок восемь долларов. Это не была моя самая крупная покупка одежды, но я никогда не тратила так много денег на простое хлопковое летнее платье. Оно имело приятный зеленоватый оттенок, лимона со льдом, с плечей свисали ленточки. Не скажу, что Би толкнула меня на этот поступок, но она особенно не отговаривала меня.
      Мы опоздали на встречу с Роджером на двадцать минут. Он сидел за столиком, и перед ним стоял пустой стакан. Я ожидала от него саркастических замечаний, но он был кроток, как овечка.
      – Как провели время? – спросил он.
      – Очень хорошо, – ответила я. – А вы?
      Кафе было почти пусто. Это было одно из претендующих на художественность заведений с абстрактной живописью на стенах и способными отпугнуть ценами. Роджер поставил локти на столик, подбородок положил на ладони и тяжело вздохнул.
      – Я достиг, чего хотел. Сможем ли мы поговорить об этом, или вы по-прежнему будете продолжать меня третировать, подобно вражеским агентам?
      – Я не понимаю, о чем вы говорите, – изумилась Би.
      – Я не знаю, как это случилось, – сказал печально Роджер. – Может быть, в этом и ваша и моя ошибка. Я стремился думать об этом как об абстрактной проблеме – логической или нелогической, если вам так нравится. Но войдите в мое положение, Би. Очень трудно проявлять энтузиазм в ситуации, когда мальчик выглядит абсолютно здоровым и ведет себя так, как будто у него нет других забот, за исключением того, как лучше провести время с Дебби. – Он прервал свою речь и бросил на меня испытующий взгляд. – Почему вы усмехаетесь? Над моим архаичным стилем, я думаю. Это не те слова, которые вы бы использовали на моем месте?
      – Нет.
      – Неважно. Би, если вы воспринимаете это серьезно, а я вполне серьезен... Честно говоря, я не верю, что над Кевином нависла опасность. Я не хочу сказать, что ситуация превосходная. Я не знаю, какова она на самом деле. Но я хочу работать с вами, а не против вас. Ведь мы можем обсуждать наши идеи спокойно и обстоятельно и сравнить различные точки зрения?
      На Би, очевидно, подействовало это предложение.
      – Я не знаю, Роджер, – сказала она, не спеша. – Наши точки зрения настолько отличаются...
      – Тогда мы будем искать пути наведения мостов через пропасть. – Он взял ее за руку. – Давайте поговорим. Не приказывайте мне замолчать.
      – Я попытаюсь.
      Ответ обязывал не ко многому, но Роджер, видимо, почувствовал облегчение.
      – Чудесно! Разрешите я расскажу, над чем сейчас работаю? В какой-то мере это подкрепляет вашу теорию, – добавил он с лукавым взглядом.
      Уголки рта Би дернулись:
      – Роджер, вы неисправимы. Но продолжайте.
      Роджер залез под стол и достал свой портфель. Открыв его, он стал вытаскивать бумаги.
      – Мой первый предмет, – начал он, – это камень под алтарем. Ясно, что он привозной. Мрамор иноземного происхождения, возможно, итальянский. Это, может быть, реликт, но в этом случае требуется описание, объясняющее его происхождение. Ничего подобного мы не увидели.
      Следующий предмет – это латунная плита Этельфледы. Надпись там своеобразная, мягко говоря. Ни дат, ни фамилии, ни происхождения. Вместо этого пара непонятных эпитафий. Я более внимательно рассмотрел предполагаемый «крест», который она держит, и, как я говорил вчера Энн, пришел к выводу, что это не крест.
      Роджер сделал паузу. Выслушав эту кучу аргументов, я поняла, что он намерен приняться за те из них, которые, как кажется, имеют наиболее отдаленное отношение к делу, и собирается с мыслями, чтобы подать этот материал в самой убедительной форме.
      – Предмет, который Этельфледа держит в руках, является двойным топором. Это очень древний религиозный символ, связанный с Критом и Минойской империей, но он также обнаружен в Англии, вырезанный на одном из монолитов Стоунхенджа. Датируется он примерно 1800 годом до нашей эры.
      Минойцы поклонялись богине-матери, повелительнице деревьев и гор, хозяйке диких животных. Одним из ее символов был двойной топор, который обычно носили жрицы-женщины. Другими символами культа были змея, голубь и бык.
      Некоторые древние цивилизации поклонялись богине-матери, которая символизировала богатства природы. Часто с ней был связан мужчина, иногда супруг, иногда сын, который умирал и возрождался так же, как на месте увядших в холодную зиму культур растут новые.
      Я решила, что наступило время прервать лекцию.
      – Я вижу, куда вы клоните, Роджер. Бегущие животные на фризах в склепе и в часовне могут иметь отношение к богине, поскольку она является властительницей животных. На барельефе вокруг алтаря изображены не Мария и Христос, а Великая Мать и ее возлюбленный, как бы он ни назывался. Но вы заходите слишком далеко, если думаете, что мы поверим, что доисторическая религия оживает через две тысячи лет в отдаленном уголке Англии. А что вы скажете о быке? Наверное, он относится к митраизму. Митраизм был первоначальной религией мужского шовинизма. К ней не допускались ни женщины, ни богини.
      Роджер сердито посмотрел на меня. Потом он вспомнил, что сам предложил создать атмосферу открытости и терпимости. Он страдальчески улыбнулся.
      – Я собирался подойти к этому постепенно. Ясно, что я не поверил, что женщина пятнадцатого века, живущая в Серой Гавани, будет поклоняться древней минойской богине. Но я думаю, что вера в богиню-мать распространяется значительно дальше и оживает в существенно более поздние времена, чем мы себе представляем. Поклонение Кибеле  было популярно в Риме много лет спустя после падения Крита, а она была лишь одной из версий первоначального божества. Римские легионеры донесли этот культ до Англии. И там, если я прав в своих догадках, он встретился и смешался с другой, более старой ветвью этой веры – той, что принесли в Британию ремесленники, участвовавшие в строительстве Стоунхенджа. Старые языческие религии были все еще распространены среди крестьян сотни лет после того, как христианство стало официальной религией, если такие ученые, как Маргарет Мюррей , правы. Она подтвердила, что этот культ перешел в средние века из доисторической религии и осуждался христианскими священниками как ересь.
      – Вы хотите сказать, – спросила Би, – что часовня является языческим храмом, посвященным языческой богине?
      – Нет, нет! – Роджер тщательно подбирал слова, следя за реакцией Би. – Вспомните, что первые века христианской церкви были отмечены многочисленными расколами и проявлениями ереси. Люди пережили тяжелые времена, проникаясь новыми идеями, особенно когда сталкивались с внешним сходством между христианскими догмами и некоторыми языческими культами. Для простодушного человека поклонение деве и ее воскресшему сыну покажется схожим с древней верой в богиню-Мать и ее умирающего и воскресающего супруга. Такой верующий может показаться не таким уж большим грешником по сравнению с другим, уподобляющим Кибелу более древней богине-матери. Сравнительно недавно старые идеи были забыты. Я уверен, что часовня была ортодоксальным уважаемым местом поклонения Христу на протяжении веков. Но я считаю, что за тысячелетие до этого она была центром для искренне и пылко верующих в высшее существо. За два тысячелетия до рождества Христова на этом месте мог быть маленький неказистый храм. Я буду последним, кто отрицает силу этой веры, ведь она лежит в основе моих предположений.
      Он замолчал. Его глаза замерли на Би, как глаза собаки, надеющейся на кость, но, скорее, ожидающей пинка.
      – По поводу этого быка, – начала я.
      – Минуту! – остановил меня Роджер. – Что скажет Би?
      – Вы ужасно многословны, – сказала она. – Вы всегда читаете такие длинные лекции?
      Она улыбалась. Роджер вздохнул преувеличенно глубоко.
      – Значит, я не обидел вас?
      – Мы не такие ограниченные и невежественные, как вы думаете.
      – Я никогда не говорил...
      – Однако, – продолжала Би, – я думаю, что вы допускаете натяжки. У вас нет доказательств перемещений, о которых вы упоминали.
      – Это только предположения, – смиренно пояснил Роджер.
      – Вы не дали объяснения быку, – сказала я.
      – О, да, про быка.
      Из массы бумаг на столе он выбрал фотографию формата восемь на десять. Это была копия рельефа на камне под алтарем. Он передал ее Би, которая стала с интересом изучать ее.
      – Это меня сначала смутило, – скромно сказал Роджер. – Как вы заметили, Энн, принесение в жертву быка было среди ритуалов Митры и не вписывается в мою картину поклонения матери-богине. Затем я кое-что вспомнил. Я нашел справку в современной литературе. – Он взял другую бумагу и громко прочел: – «Купание в крови быка, пойманного на торжественной ритуальной охоте, сначала не связывалось ни с каким из богов. Во втором веке нашей эры в Западной империи его стали связывать с Кибелой и другими богами». Ха! – добавил он.
      – Умница, – сказала я.
      Роджер не обратил на меня внимания.
      – Разве вы не видите, Би, наши разработки идут вдоль одной и той же линии. На протяжении веков молитвы внутри и около дома были впитаны этими самыми камнями и создали поле духовной энергии, которое теперь проявляет себя. Я не верю ни в его враждебность, ни в опасность, которую оно несет. Но такие проявления могут принести вред, если будут неправильно поняты. Вот почему...
      – Наши разработки не идут вдоль одной и той же линии, – сказала Би. – Как это может быть? Я боюсь за душу Кевина. Как вы можете мне помочь спасти ее, если вы не верите в ее существование?

      Может ли женщина, верящая в бессмертие души, обрести счастье с еретиком? Я сочла бы этот вопрос смешным, если бы не увидела их обоих в действии. Их дискуссия прояснила ситуацию; они спорили, но, по крайней мере, разговаривали друг с другом. Они разговаривали всю дорогу домой. Я не смогла бы вставить и слово, даже если бы захотела.
      Предположения Роджера были очень соблазнительны. Я люблю умозаключения, когда все составные части тщательно притерты друг к другу. Даже такие мельчайшие подробности, как, например, поведение животных. Естественно, они чувствовали себя уютно с повелительницей диких животных. И для нее, покровительствующей размножению и спариванию животных всех видов, было бы более чем желательно успокоить своего бессознательного почитателя подходящей парой.
      Этим можно было бы объяснить даже мое внезапно появившееся влечение к Кевину.
      Мне нравились соображения Роджера. Не потому, что они были более разумными по сравнению с призраками Би, а потому, что звучали более научно. Мы, гуманитарии, всегда неравнодушны к научному подходу.
      Думая об этих вещах, я вела машину и не обращала внимания на разговоры, доносившиеся с заднего сиденья, пока Роджер не толкнул меня.
      – Итак, что вы думаете?
      – О чем?
      – О том, чтобы рассказать Кевину о некоторых из наших открытий. Вы не слушали?
      – Кевин поклоняется богине-матери, – сказала я. – Поведение его дикое, распущенное, вредное для здоровья. – Поймав сердитый взгляд Роджера в зеркальце, я добавила: – Черт возьми! Как бы я поступила? На мой взгляд, стоит держать его от всего этого подальше. У меня не может быть уверенности, когда я засовываю руку в расщелину, что меня не укусит змея.
      – Мы согласны, – ответил Роджер. – Однако мы должны взять под контроль его комнату, особенно ночью. Я буду устанавливать камеру и магнитофон, если меня не будет на месте в час ведьм.
      – Да, конечно, магнитофон, – согласилась я. – Это будет объективный свидетель. Какого дьявола вы не подумали об этом раньше, Роджер?
      – Меня осенило только сейчас, – признался Роджер.

      Кевин сидел в библиотеке и был так сильно поглощен книгой, что не слышал, как я вошла. Животные были рядом с ним. Белла – на своем любимом месте у его ног, Эми растянулась на коврике, кошки лежали вокруг на почтительном расстоянии друг от друга. Пора было их кормить. Они ждали, когда он встанет, чтобы сбежаться к нему, издавая нетерпеливые звуки. После лекции Роджера эта сцена представлялась почти геральдической – животные в мирном святилище Хозяйки, молодой жрец, погруженный в размышления, но готовый к службе.
      Я вынуждена была издать звук, исходящий из глубины гортани. Кевин поднял глаза.
      – А, это ты. Как тебе...
      – Нет, – сказала я. – Я имею в виду... извини меня, я кое-что забыла.
      Мне потребовалось время, чтобы найти Роджера. Наконец я нашла его на полу в часовне, где он заглядывал под лавки с фонарем в руках.
      – Мне нужно поговорить с вами, – сказала я, пытаясь отдышаться.
      – Хорошо, – Роджер сделал изысканный жест в сторону одной из скамеек.
      Я отступила назад.
      – Не здесь. Давайте выйдем на воздух.
      Мы нашли скамейку в саду. Утренняя дымка брезжила на небесном фоне.
      – Что случилось? – спросил Роджер. – Вы чем-то обеспокоены?
      Я прижала ладони к голове.
      – Это не кажется мне таким нереальным. Я только что видела Кевина. Вокруг него сидели животные. Роджер, в той древней религии, о которой вы рассказывали, богиня, кажется, имела двойника мужского рода.
      Я вынуждена была выслушать пылкую речь о теперешней невежественной, необразованной молодежи.
      – Даже вы должны были слышать об Осирисе, – говорил он, – одном из умирающих богов, чье воскрешение символизировало приход нового урожая. Его брак с Матерью...
      – Была такая книга, – перебила я. – «Король должен умереть».
      – Да, правильно. Это была составная часть некоторых культов. Король представлял собой умирающего бога. Его кровь оплодотворяла почву. Его правление определяло судьбу людей. Мюррей считала, что повелитель ведьм – проявление ожившей древней веры. Ему приходилось периодически приносить жертвы, чтобы быть уверенным...
      – А Кевин, – спросила я. – Что вы скажете о Кевине?
      У Роджера расширились глаза.
      – Бог мой, вы думаете...
      – Вы тоже предполагали это. Разве вы не помните этого аспекта старой доброй религии? Следовательно, без всяких сомнений, ваша сумасшедшая идея верна.
      – Подождите минуту, помолчите. Дайте мне подумать. – Роджер погрузился в раздумья, на лице его нарастала улыбка.
      – Теперь у меня есть собственные соображения на этот счет, – сказала я.
      – Вы крайне заинтересовали меня, – промолвил Роджер. – Продолжайте.
      – Что, если древняя религия все еще имеет силу здесь, в окрестностях? В университете есть два пристанища «колдунов»; люди увлекаются черной магией и культами судьбы главным образом из-за чувственных удовольствий, но иногда из-за нынешнего скептицизма, толкающего их на поиски объекта веры. Кевин жил здесь один недели две до того, как я приехала. Времени более чем достаточно, чтобы войти с ним в контакт и обратить в свою веру. Они могли использовать наркотики. – Я представила себе Кевина, ласкающего свою невидимую возлюбленную, блаженного, со светящимися глазами. – Наркотики и гипноз, – продолжала я, все более обретая уверенность. – Черт возьми, Роджер, если бы вы искали бога в образе мужчины, вы не нашли бы лучшего типажа, чем Кевин. Что, если все это имеет реалистическое объяснение и явления, которые мы наблюдаем, являются фокусами людей?
      – Хм. – Роджер почесал в затылке. – Признаться, вы поражаете меня, Энн. Я не стану спрашивать, как можно устроить такое явление. Я прочел достаточно о трюках лжеспиритуалистов, чтобы знать, что все в принципе возможно. Но у меня остается один вопрос. Они? Кто они, Бога ради? Вы не можете ввести новый персонаж подобным способом. Злодей должен быть тем, кого мы знаем, кто имеет доступ в дом.
      – Но есть масса людей, которых мы знаем недостаточно хорошо, – спорила я. – Что вы можете сказать о докторе Гарсте? Врач, имеет доступ к наркотикам. Его пухленькая племянница вполне могла бы принять участие в заговоре. Она принадлежит к тому типу людей, на которых легко повлиять с помощью черной магии. Даже Дебби... Все правильно, вы улыбаетесь! Вы не можете сбрасывать со счетов людей только потому, что они глупы и напоминают персонажей мыльных опер.
      – Я не улыбался, я сделал гримасу. Мне хорошо известен тот факт, что среди самых изощренных убийц всех времен, совершивших массу убийств, встречаются и миловидные пожилые дамы, и невыразительные мужчины. Но я не могу представить Гарста в качестве вдохновителя этого дела. Он слишком прямолинеен, черт возьми. Я не удивился бы, если бы узнал, что у него есть тайные порочные замыслы, но я сомневаюсь, что они настолько оригинальны, как вы думаете.
      – Есть другие возможности.
      – Ага, – сказал вкрадчиво Роджер. – Мне было очень интересно, выступите ли вы с таким заявлением. Человек, склонный к исследованиям древностей, с нездоровым интересом к экстравагантным культам, тот, кто целеустремленно искал знакомства с вами и сумел вползти в ваш дом.
      – В смысле? – Я изумленно взглянула на него. – Вы? Ваши аргументы разумны, Роджер, однако я подумала не о вас. Я подумала об отце Стивене.
      – Стив? – на мгновение его лицо сделалось удивленным. Затем он откинулся назад и разразился хохотом, после чего я поднялась, чтобы уйти. Роджер поймал меня за запястье и снова усадил на скамью.
      – Подождите, – сказал он, переведя дыхание. – Извините, но я ничего не мог с собой поделать.
      – Я не вижу ничего смешного.
      – Вы правы, – Роджер взял себя в руки. – Ситуация не смешная, но представить себе Стива в козлиной шкуре и с рогами, служащего черную мессу... Вы не знаете его.
      – Не исключено, что и вы тоже.
      – Может быть, может быть. Я достаточно пожил, чтобы понимать, что мы ни в ком не можем быть уверены на сто процентов. Но я жизнью ручаюсь за его здравомыслие и праведность. Бывают, правда, умственные заболевания, опухоли мозга... Но, для строгого доказательства я согласен рассмотреть эту возможность. – Роджер минуту подумал и добавил: – Скорее, его, чем меня, если на то пошло. Я польщен, что вы не рассматриваете мою персону.
      – О, я не исключаю вас, – заверила я его. – Вы думаете, я на правильном пути?
      – Вообще у вас интересный ход мыслей, Энн. Но вспомните, что ни один из установленных мною аппаратов не зафиксировал присутствия фокусника. Фотоаппараты должны были уловить кого-то, если бы таковой имелся.
      – Может быть, они были установлены не в том месте и не в то время.
      – Вы правы. Хм-м. Очень трудно перекрыть все возможные ходы, ведущие в дом.
      – А что мы будем делать с Кевином? Возможно, он в смертельной опасности – не его душа, а его жизнь. Нам нужно что-то предпринять, и очень быстро.
      – Единственная опасность, которая нависла над Кевином, исходит от Би, – признался Роджер. – Даже нельзя сказать, что реально нависла. Кевин молод и здоров. Ему не грозит осуждение на вечные муки еще многие десятилетия. Что касается ваших мыслей о моей идее, то вы не убедили меня полностью, Энн. Не огорчайтесь. Ведь старая религия имеет свое расписание, в том числе расписание больших праздников, как и в христианской церкви. Один из них, кстати, уже прошел – канун середины лета. Он празднуется в июне. Следующий крупный праздник еще не наступил.
      – Всех святых?
      – Канун всех святых. До него с Кевином ничего случиться не может. Значит, мы имеем уйму времени.

      Роджер поспешил в дом для очередной установки своего оборудования. Он выглядел подавленным. Он не мог быть полностью уверен, но надежда набрать материала на доклад, которым он озадачит своих друзей и противников в Обществе физических исследований, постоянно вдохновляла его. В этом он был так же суеверен, как и Би.
      Теперь у нас было три гипотезы, вернее, четыре, если принимать в расчет намеки отца Стивена на вмешательство дьявола – в противовес предположениям Би, и никаких доказательств, подтверждающих или отвергающих их. Я уже удивлялась, как много ошибок ученых происходило из-за недостаточно прочных доказательств.
      Я вернулась в библиотеку, но Кевин уже ушел вместе со всеми животными. Логично было бы проследовать на кухню. Все они были там. Любимцы Кевина озабоченно чавкали, сам же он сидел на табурете и поглощал ломтики моркови так же быстро, как Би нарезала их. Я незаметно осмотрела его голые загорелые руки, пытаясь разглядеть следы иглы. Их отсутствие ничего не доказывало, конечно.
      – Нашла? – спросил Кевин.
      – Что?
      – То, что ты тогда забыла.
      – О, да, я нашла это.
      Кевин предложил мне морковку.
      – Кстати, о забывчивости. Забыл сказать, что звонил отец Стивен, – сказал он Би. – Он очень хотел поговорить с вами.
      – Ты мог бы и раньше сказать мне об этом! – воскликнула Би. Она положила нож и вытерла руки о передник.
      – Я забыл, – признался безмятежно Кевин.
      Би вышла из комнаты. Кевин продолжал хрустеть морковью. Спустя некоторое время он сказал:
      – Ты очень занята завтра?
      – Нет, не особенно.
      – Мы могли бы попытаться поработать.
      – Это что-то новое.
      – Не сваливай все на меня. Я тоже редко тебя там вижу. Надеюсь, ты не скучаешь.
      Его тон не был саркастическим, только слегка укоризненным и немного усталым.
      – Я не жалуюсь, – добавил он. – Я виноват, что не был хорошим хозяином.
      – Не бери в голову, Кевин. Я тоже не жалуюсь.
      – Это лето очень необычно, – сказал Кевин больше самому себе.
      – У тебя все в порядке? – кинула я пробный шар. – Я имею в виду, чувствуешь себя нормально?
      – В последнее время я не очень хорошо сплю. Возможно, влияет погода. В моей комнате недостаточно вентиляции. Этот чертов балкон мешает прохождению ветра. Я думаю, что во мне происходит что-то вроде мучительной переоценки, поэтому я чувствую себя так неуютно. Все мои идеи и планы пошли к черту.
      – Ты хочешь поговорить об этом?
      – Я надеялся, что ты спросишь об этом, – усмехнулся Кевин. – Я ненавижу друзей, которые наводят тоску, но сам люблю наводить тоску на других. Здесь так трудно уединиться. Как долго Роджер планирует здесь оставаться?
      Это мне хотелось бы знать самой.
      – Я не знаю, – сказала я. – Мне неловко спрашивать.
      – Мне тоже. Его пребывание здесь меня совсем не радует, но мне кажется, что это приятно тетушке Би. Как ты думаешь, у них есть какие-то планы?
      – Ты возражал бы против них?
      – Нисколько. Ей нужно несколько развеяться после старины Гарри. По-моему, Роджер для нее годится, но это не мое дело. Значит, завтра вместе?
      – Хорошо... Да, Кевин, если твоя комната слишком душная, почему ты ее не сменишь?
      – Возможно, я это сделаю.
      Я не настаивала. Вернулась Би, следом за ней тащился Роджер. В очередной раз они спорили.
      – Почему я не могу поехать? – спрашивал он. – Стив не будет возражать. Он и я...
      – Потому что я не хочу этого, – сказала Би. – Кевин, если ты не остановишься, то мне придется нарезать новую партию моркови.
      – Но вы не любите водить машину по вечерам, – настаивал Роджер. – И похоже, что собирается дождь.
      – Ничего страшного. Здесь только несколько миль.
      – Возьмите, по крайней мере, Энн.
      Би задумалась над этим предложением. За ее спиной Роджер подавал мне знаки и подмигивал. Я поняла, чего он хотел – чтобы я шпионила в противоположном лагере. Мне стало любопытно.
      – Я бы с радостью, – сказала я.
      – Спасибо, дорогая.
      Мы пили и ели во внутреннем дворике. Роджер не мог оторвать глаз от Кевина. Его взгляд был так пристален, что Кевин начал ерзать.
      – Что случилось? У меня растут рога или что-нибудь еще? – спросил он.
      – Нет, просто вы выглядите хорошо, – ответил Роджер. – Лучше, чем когда я увидел вас в первый раз. Загорелый, лощеный, с налитыми мускулами...
      – Вы заставляете меня почувствовать себя быком-рекордистом, – недовольно заметил Кевин.
      – О! – испугался Роджер. – Я только хотел сказать, что вы выглядите здоровым. Вы чем-нибудь специально занимаетесь – гимнастикой, йогой, употребляете витамины?
      Он был утончен, как кувалда. Мне хотелось пнуть его ногой. Но Кевин, казалось, не нашел вопрос из рада вон выходящим. Для мужчин состояние мускулов – вопрос серьезный.
      – Это, должно быть, от еды, которую готовит тетя Би, – сказал он с улыбкой. – Конечно, я плаваю и играю в теннис каждый день. Ежедневная гимнастика – это большое благо, Роджер. Вам надо плавать. Это самые лучшие упражнения для людей вашего возраста; нет перегрузки на сердце.
      Которой не нужно было бояться Кевину. Роджер выглядел слегка раздосадованным.
      Когда ужин был закончен, мы оставили мужчин мыть посуду, и Би поднялась наверх за своими белыми перчатками. Было еще светло, когда мы выехали. Длинные чарующие вечерние сумерки тихо опускались на траву, но предупреждение Роджера о дожде вполне могло сбыться. Огромные тучи, принявшие кровавый оттенок под лучами заходящего солнца, сгущались над грядой холмов.
      – Что это Роджер затеял? – вдруг спросила Би.
      – Что вы имеете в виду?
      – Вопросы о здоровье Кевина. Роджер наивен, как ребенок. Я знаю, вы на его стороне, Энн, не на моей, но я думаю...
      – Да ну! – Я повернулась к ней. Жестом, не допускающим возражений, она указала мне, чтобы я смотрела на дорогу. – Я ни на чьей стороне, – возразила я. – Я стараюсь судить непредвзято.
      – Тогда не расскажете ли вы мне, что стоит за внезапным интересом Роджера к физическому состоянию Кевина?
      – Это не связано с его построениями, – сказала я честно.
      – Хорошо. Поскольку вы ничего не говорите мне, я должна с уважением относиться к вашему умению держать язык за зубами. Могу я рассчитывать, что вы точно так отнесетесь к моей конфиденциальной информации и не побежите сплетничать с Роджером?
      – Би, я не хочу, чтобы вы и Роджер так вели себя по отношению друг к другу.
      – Вы беретесь за слишком тяжелую задачу, – сказала Би более мягко. – Оказаться между двух огней – участь незавидная.
      – Я не боюсь этого. Только бы прекратить ваши ссоры.
      – Вы снова проедете дом священника.
      Отец Стивен сидел за пишущей машинкой, когда его экономка провела нас в его кабинет. Он отложил в сторону работу и предложил нам стулья.
      – Я прошу прощения, что так таинственно говорил по телефону, – сказал он Би. – Но мне было нужно поговорить с вами лично.
      Би не стала выслушивать его извинения. Жест ее был почти грубым, что говорило о ее взволнованном отношении к встрече больше, чем она хотела показать. Я вся напряглась в ожидании нового спора, где мне снова будет уготована роль центра.
      – Во-первых, – начал отец Стивен. – Я должен вам сказать, Энн, что мне удалось получить ответ на ваш вопрос.
      Я уже почти забыла, что интересовалась Этельфледой. Соображения Роджера по ее поводу и мое собственное их осмысление вытеснили непосредственно ее.
      – Вы про прах Этельфледы? – спросила я.
      – Мы не знаем, что там от нее осталось, – ответил отец Стивен, – и надеюсь, что никогда не узнаем. Однако известно, что среди всего перевезенного мистером Карновски в Пенсильванию было три свинцовых гроба. Вероятно, другие обитатели склепа обладали менее прочными гробами, от которых ничего не осталось.
      Он подождал, не последует ли нашей реакции. Но мы обе молчали, и он продолжал уже обычным своим голосом:
      – Это большое счастье, что мне удалось узнать так много. Соответствующие бумаги, как мы и предполагали, находятся у мистера Блэклока. До этого они хранились у его юриста или делопроизводителя. Они содержат опись предметов, имеющихся в доме, сделанную на основе транспортных списков вещей, перевезенных мистером Карновски. Могу добавить, что занимает это все объем, равный огромному фолианту. Когда Джек сказал мне об этом, я чуть было не отказался от этой затеи, но тут мне пришла новая идея. – Он вздохнул и покачал головой, но на его устах появилось подобие улыбки. – Я нашел другой путь, чтобы узнать интересующую нас информацию. Ни слова не солгав Джеку, я поведал ему, что мой друг, сестра миссис Блэклок, чувствует себя не в своей тарелке от того, что в доме похоронены люди. Мы посмеялись над вашими страхами перед призраками, Би, я надеюсь, вы простите меня. В результате Джек подтвердил, что он просматривал описи. Естественно, его позабавили и заинтриговали необычные. Он отчетливо помнит гробы, поскольку они показались ему более чем экстравагантным багажом. Я думаю, что мы можем положиться на его память.
      – Экстравагантный – это не то слово, – заметила я. – Что за люди были эти Мандевилли, если они продали своих предков! Это действительно достойно презрения.
      – Они не были предками Мандевиллей, – сказал отец Стивен. – Кроме того, некоторые люди, моя дорогая, способны продать все. Что удивляет меня, так это то, как удалось мистеру Карновски получить разрешение на перевоз человеческих останков. Хотя с деньгами, я думаю, можно сделать все.
      – Увы, да, – согласилась я.
      – Теперь, когда ваше любопытство удовлетворено, мы можем оставить сей предмет. В действительности я хотел видеть вас, Би, чтобы попросить еще раз рассмотреть мое предложение. Не спешите с ответом, я должен рассказать вам кое о чем, о чем почему-то не упомянул в прошлый раз, когда описывал беседу с мисс Марион. Ее... галлюцинация имела имя. Она обращалась к нему – Эдмунд.
      Он снова замолчал в ожидании. И снова ничего от нас не дождался, кроме озадаченных пристальных взглядов.
      – Подумайте, что это может значить, – сказал он взволнованно. – Сегодня утром я потратил час, разговаривая... нет, дайте мне найти подходящее слово... сплетничая с француженкой, моей экономкой. Если выяснится, что она не знает чего-нибудь об обитателях здешних мест, здравствующих или умерших, я буду очень удивлен. Она уверила меня, что не существует человека, носящего это имя, который когда-либо был связан с мисс Марион.
      – Даже местные сплетницы могут что-либо упустить, – возразила я. – Может быть, это был кто-то, кого она встретила за пределами местной школы или на каникулах. Он также может оказаться героем книги или кино. Когда мне было двенадцать, я сильно увлекалась д'Артаньяном.
      – Возможно. Но я, кажется, припоминаю, что один из сыновей Мандевилля носил имя Эдмунд.
      – Это верно, – нехотя согласилась Би. – Он был застрелен. На охоте.
      – Да? В таком случае стоит поинтересоваться решением суда.
      – Святой отец, – сказала я. – Я надеюсь, вы извините меня за мои слова, но неужели вы думаете, что мы имеем дело со множеством призраков?
      – Я больше чем уверен. – Он улыбнулся мне одной из тех чарующих улыбок, которые обычно смягчают строгость его черт. – Я не буду навязывать свою точку зрения, но настоятельно предлагаю предпринять шаги, чтобы устранить действующие силы.
      Би покачала головой:
      – Я не могу дать разрешение на заклинание.
      – Моя дорогая Би, у меня нет намерения врываться в дом с колокольчиком, книгой и свечой. Я не смог бы сделать это, даже если бы захотел. Заклинание не может проводиться без разрешения епископа, и поверьте мне, что его не так легко получить. Все, что я предлагаю, сводится к небольшой службе, включающей в себя молитву и медитацию.
      – Хорошо, я думаю, это не принесет вреда.
      – Прекрасно. – Отец Стивен ухватился за это двусмысленное разрешение. – В таком случае можем ли мы провести это, скажем, завтра во второй половине дня? Или лучше будет вечером?
      – Вы не хотите, чтобы присутствовал Кевин, не так ли? – спросила я. – Он обычно находится поблизости в течение всего дня.
      – Да, лучше будет вечером, – согласилась Би. – Кевин завтра вечером едет куда-то с той молодой особой. Кажется, в театр. Она пригласила его.
      Акценты, которые она расставила, произнося последнюю фразу, показали ее отношение к развязным молодым женщинам, преследующим равнодушно относящихся к ним молодых мужчин. Возможно, она была права: Кевин в последнее время заметно охладел к Дебби.
      – Чудесно! – обрадовался отец Стивен. – Когда мне можно приехать?
      – Приезжайте к ужину, – распорядилась Би. – Мы сядем рано, как только Кевин уйдет. Я позвоню вам.
      Несколько огненных лучей заходящего солнца пронзили черноту туч на западе, когда мы вышли из дома священника. Ветер утих, и воздух был раскален и недвижим.
      – Вы не одобряете предложения отца Стивена, – сказала я, когда стало ясно, что Би не собирается начинать разговор. – Почему?
      – Все, на что я могу сослаться, – это мои чувства, моя интуиция, – ответила Би. – Но вы, наверное, не сочтете это веским доводом.
      Странно, но то, что она сказала, задело меня. Я сидела, ссутулившись за рулем, и внимательно смотрела прямо перед собой. Спустя некоторое время Би сказала:
      – Я обычно решала все проблемы в одиночку, Энн. У меня не было никого, с кем я могла бы обсудить их. Обещаете ли вы не говорить Роджеру?
      – Если вы хотите, пусть будет так.
      – Это должно быть так. Если вы не дадите слова, я не буду с вами делиться. Но, если честно, мне очень хотелось бы иметь кого-нибудь рядом, раз я решилась на это.
      Я чувствовала себя Белым Кроликом из «Алисы»: «Ах, дорогая, ах, дорогая – ах, моя шерстка, ах, мои усики». На что решилась эта очаровательная неразумная женщина? У меня появились дурные предчувствия. И если я права, то совершенно необходимо, чтобы мне было разрешено участвовать в этом.
      – Хорошо. Я обещаю, – согласилась я со вздохом. – Что вы имели в виду – спиритический сеанс? Это дело Роджера, а не ваше. Вспомните Саула и Андорскую волшебницу . Вспомните...
      – Я не собираюсь устраивать неуважительных представлений, – произнесла холодно Би. Затем, внезапно сменив тон, она всхлипнула: – Все, что я хочу сделать, это протянуть ей руку, успокоить и утешить ее с помощью молитв и любви.
      – Вы, должно быть, предполагаете опасность, иначе не пожелали бы моего участия, – проворчала я.
      – Я знаю о возможности самогипноза, даже истерии. Я хочу, чтобы вы были со мною по двум причинам, Энн. Во-первых, мне нужен свидетель. И, во-вторых, помощь, если случится что-нибудь неожиданное. Вы будете меня страховать. Я остановлюсь в ту же секунду, как только вы мне скажете.
      Мои глаза выражали отчаяние. Никогда я не перестану изумляться людям: планы Би были престраннейшей спесью мистицизма и здравого смысла, детского восприятия христианской религии на уровне воскресной школы и житейской предусмотрительности. По крайней мере, у нее хватило соображения, чтобы сознавать опасность. Понятно, что я не могла ей позволить приниматься за такое дело в одиночку. Моя впечатлительная спутница, к которой я относилась как к родной матери, имела небезупречную нервную систему, и сильный стресс мог привести к тяжелому нервному срыву.
      – Хорошо, – обещала я угрюмо.
      – И вы не расскажете Роджеру?
      – Нет. – Он сотрет меня в порошок, если узнает, что я позволила ей пойти на такое.
      – У меня нет слов, чтобы высказать вам свою признательность, – сказала Би таким тоном, словно благодарила за помощь в мытье посуды. – Этим придется заняться позднее, после полуночи, чтобы никто не помешал. Вопрос – где? Комната Кевина была бы идеальным вариантом, но как мы выставим его оттуда?
      – Кевин принял мое предложение о смене комнаты. Там ему очень жарко.
      – Прекрасно. Удивляюсь, почему мне не пришла в голову та же мысль. Во всяком случае, он не должен спать в этой комнате.
      Теперь она была уже совершенно готова провести там время, приглашая по очереди кого-то или что-то. Я начала думать, что весь мир сошел с ума, кроме меня. Хотя и в себе я уже не была уверена.

      Я была слегка обеспокоена тем, найдут ли Кевин и Роджер общий язык без нас. Они не были такими уж закадычными друзьями. Мы нашли их в нашем обычном углу в библиотеке. На столе перед ними лежала шахматная доска, но она была отодвинута в сторону, а на ее месте громоздилась знакомая куча книг и документов.
      – Вы так быстро вернулись? – удивился Роджер.
      – Как видите, – сказала я, потянувшись к книгам. Роджер предвосхитил мой вопрос:
      – Мы говорили о сохранившихся до настоящего времени доисторических частях дома. Кевин согласился, что здесь имеются веские свидетельства существования древних культов.
      Я слышала, как у Би перехватило дыхание. Я же пришла в такую ярость, что минуту оставалась совершенно красной. Кевин неуверенно улыбнулся мне. Он понимал, что я очень рассержена, но не мог понять почему. Я чувствовала, что меня переполняют сострадание и стремление защитить их обоих. Они пользовались им, конечно, с самыми лучшими намерениями, но крайне эгоистично, в своих целях, в личном соперничестве.
      Роджер делал странные гримасы, пытаясь, по-видимому, уверить меня, что мне не о чем волноваться: он был воплощением такта, Кевин воспринял все хорошо, и повредить ему это никак не может. По выражению лица Би я поняла, что она разделяет мой гнев. Но на этот раз она была неправа. Ей не пришло в голову, что для Кевина может оказаться полезной перестановка в комнатах до того, как комната понадобится ей самой.
      Не приходило это в голову и мне.
      Поэтому я подавила свое возмущение и, присев, попыталась завести разговор о шахматах. Но другие не поддержали меня. Даже Би было любопытно узнать взгляды Кевина на древние религии.
      – Мне нравится предположение, что Этельфледа была жрицей богини-матери, – сказал он с улыбкой. – Роджер, я поверю в ваше жертвоприношение быка – я никогда не слышал об этом, но я принимаю ваши слова. Все остальное немного надуманно. Не кажется ли вам?
      – Именно, – согласилась Би до того, как Роджер смог ответить. – Я рада, что ты думаешь, как я, Кевин.
      – Подождите минутку, – попросил Кевин. – Я не отрицаю того, что говорит Роджер, я просто не уверен в этом. Это интересная идея. Я когда-то читал книги Мюррей, и я сказал бы, что она приводит весомые доводы в подтверждение того, что некоторые элементы доисторических культов сейчас проявляют себя.
      После этого разговор перешел к детальным обсуждениям и стал для меня скучен. Кевин прочел об этом больше, чем я, и стал хорошим оппонентом Роджеру, который, как я и могла бы предвидеть, часто отклонялся от главной линии дискуссии. Они перескакивали от друизма на богов, олицетворяющих силы природы и духов растений. Было уже почти одиннадцать, когда Би, так же уставшая, как и я, заставила себя подняться.
      – Бог мой, какой жаркий вечер! Хорошо бы пошел дождь! В моей комнате стало бы прохладнее – в ней такие прекрасные большие окна.
      – Угу, – сказал Роджер. – Предполагалось, что римская нетерпимость к друидам была больше политической, нежели религиозной. Верховный друид...
      – Не желает ли кто-нибудь прохладительного? – спросила Би. Сейчас знаки мне подавала уже она. Я правильно поняла их.
      – Это хорошая мысль, – подхватила я. – Кевин, как ты относишься к тому, чтобы сменить комнату? Это стоит сделать сегодня ночью. В твоей комнате наверняка как в печке.
      Мои никуда не годные действия наконец дошли до Роджера, который оборвал свои рассуждения о Верховном друиде. Кевин взглянул на меня несколько удивленно.
      – Может быть, я сделаю это, – проговорил он.
      – Я помогу вам, – предложил Роджер, который уже успел все обдумать.
      – Что вы хотите этим сказать? В чем помочь? Я не собираюсь переносить свои вещи. Я просто пересплю где-нибудь еще, пока погода не изменится.
      – Комната в башне в конце моего коридора имеет окна на все стороны, – сказала с энтузиазмом Би. – Я могу постелить постель за пять минут.
      Кевин смотрел на нас с недоумением, поэтому я вернулась к вопросу о прохладительных напитках и вызвалась помочь Би. Она отказалась, но Роджер понял намек, и вопрос о том, где Кевин будет спать нынешней ночью, был решен. Мы отведали напитков и перекусили. Затем Би свернула свое рукоделие.
      – Я постелю тебе постель, Кевин, – предложила она.
      – Мы сделаем это вместе. – Подавив зевок, Кевин лениво поднялся на ноги. – Мне кажется, я сейчас засну. Должно быть, это жара меня так сморила.
      Когда они ушли, я задержалась, чтобы узнать у Роджера о его планах на ночь. Вместо ответа он подозрительно на меня взглянул.
      – Чья это блестящая идея предложить Кевину сменить комнату?
      – Непонятно, почему мы не подумали об этом раньше, – сказала я с воодушевлением. – Мы должны выяснить, последует ли этот... объект за Кевином или ограничится данной комнатой.
      – Надеюсь, вы подумали о том, чтобы к нему был доступ?
      – За этой комнатой значительно проще наблюдать. Коридор светлее и населеннее, и туда ведет всего одна лестница.
      – А что вы скажете о лестнице в башню?
      – Я не знаю. Комната, находящаяся в башне на этом уровне, без сомнения, спальная комната. Но я не помню, что находится под ней и имеется ли туда отдельная лестница. Это как раз маленькая работа для вас.
      – Мне придется выйти из дома и взглянуть на дверь, – проворчал Роджер, но я видела, что он очень заинтересовался.
      – Проверьте охранную сигнализацию.
      – Я позабочусь об этом. А что, если я поставлю одну камеру в коридоре, а другую...
      – Спокойной ночи, – пожелала я.
      Через пять минут в мою комнату проскользнула Би. На ней были ночная рубашка и халат, и она рассчитывала, что я последую ее примеру.
      – В случае чего нас найдут в наших комнатах, – объяснила она.
      – Вы ведете себя как пансионная шалунья, – пробормотала я, надевая через голову рубашку. – Вы уверены, что нужно ходить в таком одеянии? Может быть, у Кевина прекратятся... галлюцинации на новом месте.
      – Вы не верите в это так же, как и я.
      Мы выползли в коридор, как пара ночных воров, и, сделав паузу у подножия лестницы, чтобы прислушаться, двинулись на цыпочках дальше. Комната Кевина выглядела вполне невинно. Две рубашки были небрежно брошены на спинку стула, а куча книг на прикроватном столике давала повод думать, что обитатель комнаты вышел на минуту.
      – Я надеюсь, что он не вернется за книгой или за чем-нибудь еще, – сказала я с тревогой, когда Би передвинула столик на середину комнаты и подвинула к нему пару стульев.
      – Он не вернется.
      – Откуда такая уверенность, Би?
      – Я не могла рисковать, чтобы он застал нас здесь. Садитесь, Энн.
      – Вы дали ему наркотики!?
      – Что за страшные слова вы говорите? Я только дала ему снотворное, которое прописал мне врач, когда я переживала нелегкие времена. У меня их немного. А наркотики я не люблю.
      – Вы не любите... Бог мой.
      – Они слишком слабы.
      – Но вы не знаете, что еще... Как много вы дали ему? Ту же дозу, что прописали вам?
      Би отвела глаза.
      – Это зависит от массы тела. Он больше меня. Перестаньте волноваться, Энн. Хороший ночной сон окажет на него благоприятное действие. Итак, если вы сядете на этом месте, а я напротив вас, то мы можем вести одновременное наблюдение за окнами и дверью.
      Я опустилась на стул, на который она мне указала, и недоверчиво наблюдала за ней, пока она ходила по комнате, задергивая тяжелые занавески на дверях и накрывая ночник, перенесенный ею на столик, шелковым платком. После этого она нажала на выключатель. Я слышала шаги ее ног в моем направлении, затем она, еле видимая, появилась над накрытой платком лампой, тускло освещенная ярко-малиновым светом. Ее лицо выглядело как в фильме ужасов, – красного цвета кожа, черные тени и светящиеся глазницы.
      – Сидите и молчите, – сказала она тихо. – Я думаю, нам лучше взяться за руки. Вы не хотите вести записи?
      – Чем? Пальцами на ногах?
      Би терпеливо вздохнула:
      – Шутите, если вы при этом чувствуете себя более комфортно. Мы будем держаться одной рукой, одной рукой каждая из нас. Господи, вы же понимаете, что я хочу сказать. Два человека не могут образовать круг, но если соприкасаться, то это может помочь.
      В отличие от тех, кто с пренебрежением относится к нехитрым приборам, используемым в спиритизме, она была достаточно хорошо информирована о технической стороне дела. Я думала, что обязательность соприкасания рук – двух рук со стороны каждого человека – придумана для того, чтобы исключить фокусы со стороны кого-либо. Но это меньше всего меня беспокоило. Она была права. Оперативные записи мне нужно было делать хотя бы для себя, чтобы сдержать крик. Мне было очень страшно.
      Мы долгое время сидели молча. Мои глаза постепенно привыкли к тусклому свету. Би в свободной руке держала карандаш. Ее голова была наклонена. Я слышала о том, как пишут механически. Я решила, что, когда карандаш начнет двигаться, я поставлю его кончик на лист бумаги. Ее рука, лежащая в моей, была мягкой, холодной и расслабленной. Дыхание ее было ровным. «Дальше будет легче», – уверила я себя.
      Комната была полна различными таинственными звуками. Хотя окна были закрыты, приближающийся шторм принес ветерок, который тайком проникал сквозь различные щели и заставлял шелестеть драпировки. Было очень жарко, и красный свет усиливал впечатление, что я приземлилась в одном из наименее изведанных мест Вселенной. Мой физический дискомфорт возрос до того, что я забыла о своих страхах. Украдкой я вытерла свободной рукой испарину со своего вспотевшего лица.
      Спустя некоторое время я поняла, что не так уж сильно вспотела. Температура в комнате была почти оптимальной, то есть было достаточно прохладно. А холод все нарастал. Би подняла голову. Ее пальцы стиснули мою руку.
      Мне казалось, словно я готовлюсь к смерти. И это были не пустые слова. Мои легкие опустели, а кровь стремительно побежала по сосудам.
      Фигура была еле уловимой и совсем прозрачной. Или она освещалась слабым светом, создаваемым ею самой, или я ощущала ее какими-либо другими чувствами, кроме зрения, но, хотя она слегка колыхалась, как будто ветерок шевелил поверхность, на которой она была нарисована, я легко смогла различить каждую деталь – длинное платье сочного зеленого цвета, обшитое мехом, украшенный драгоценностями пояс, завязанный высоко, почти на груди, искры крошечных камней, паутиной покрывающих волосы. Лицо не было видно столь отчетливо, но мне показалось, что глаза были голубыми.
      Би что-то бормотала низким торопливым голосом. Я не слышала всего, что она сказала, поскольку не прекращался шум в голове, напоминающий звук прижатой к уху морской раковины, но я уловила несколько фраз:
      «... много обиталищ... в нем совсем нет тьмы... в дальнейшем поручаю отеческой благодати всех тех, кто по какой-либо причине отчаялся... когда двое или трое соберутся вместе во Имя...»
      Затем она вытащила свою руку из моей, согнула ее и склонила голову. Ее голос стал сильнее:
      «О, Господи, Создатель и Спаситель всех смертных, мы смиренно молим тебя за людей любого рода, принадлежащих всем народам...»
      Она перешла от этого, что бы это ни было, к апостольскому символу веры и молитве Господней, и прозрачная фигура заколебалась и закачалась более сильно. С заключительным «Аминь» она покинула нас. Она не растаяла, она просто исчезла. Длинный вибрирующий вздох затих в тишине.
      Би сразу же сняла платок с лампы. Ее глаза светились. Мерцающие следы влаги полосами обозначились на ее щеках. Возможно, это был пот. В комнате снова стало жарко, как в печи для пиццы.
      Я пыталась придумать, что бы такое сказать, что не было бы ни банальным, ни причудливым. Но не смогла. Тогда я прокашлялась и спросила:
      – Теперь мы можем уходить?
      – Если хотите, – сказала тихо Би. – Явление закончилось.
      – Так ли?
      – Разве вы не почувствовали? Это было удивительное чувство мира и покоя. – Она вытерла глаза носовым платком. Конечно же, у нее был чистый носовой платок. – Мне не следовало плакать. Это было так красиво! Я так счастлива.
      – Я рада это слышать.
      – Но, моя бедная Энн. – Она быстро сжала меня в объятиях. – Мне кажется, что вы напуганы. Простите меня, дорогая. Но я рада, что вы были здесь, готовая помочь и все засвидетельствовать. Пойдемте, я уложу вас в постель. Не хотите ли чашку чаю?
      При такой душевной поддержке чай уже был не нужен.
      – Не надо чая, – сказала я, – но все равно спасибо.
      Би отказалась возвращаться назад на цыпочках. Она летела по коридору, как святой на пути к славе. Она не отказалась бы повстречаться с Роджером и умирала от желания рассказать ему о своем триумфе. Тем не менее мы не встретили его. Я отказалась от нового предложения чая и наконец увидела закрывшуюся за ней дверь.
      Я стояла возле своего порога, прислушиваясь к тишине. Я чувствовала такое же облегчение, как после выздоровления от гриппа. Худшее уже было позади, но каждый мускул тела был вялым.
      Из всех вещей, которые я до сих пор видела, призрачная леди была наиболее объяснима. Я даже могла представить себе, как это можно устроить. Чего я не могла понять, так это то, как некто мог узнать о наших планах. Мы обсуждали их единственный раз, когда находились одни в автомобиле.
      Но не это заставляло меня стоять в нерешительности на пороге моей комнаты, вместо того чтобы рухнуть в постель. Я вынуждена была признать, что была напугана этим представлением. Теперь я к тому же не была спокойна за Би. На ум стали приходить слова типа «причуды Иисуса» и «религиозный фанатик» вместе со страхом за религиозную самонадеянность, толкнувшую ее на бой с дьяволом за спасение проклятой души. Я знала об этом раньше и противодействовала этому, но не могла забыть ее спокойного признания, что она подмешала Кевину зелья. Она не знала о моих предположениях относительно наркотиков и гипноза, но хорошо была осведомлена о том, что он может быть невменяем. Как она могла пойти на это?
      Я знала, что не пойду спать, прежде чем не удостоверюсь, что с Кевином все в порядке.
      Я думаю, что закрыла свою дверь, хотя не вполне уверена в этом. Комната в башне была дальше комнаты Би в конце коридора. Я была босиком и не создавала шума.
      Я открыла его дверь без стука. Окна были широко распахнуты, занавески трепыхались на ветру. Температура упала. Прохладный воздух приятно действовал на мою влажную кожу. Вокруг кровати были высокие столбики и тяжелый балдахин. В его тени я могла различить очертания тела Кевина. Я не услышала его дыхания.
      Я позвала его по имени и, когда не получила отклика, стала трясти его. Его голова билась о подушку, как голова тряпичной куклы. Я приложилась ухом к его обнаженной груди. Она поднималась и опускалась в такт его дыханию. Сердце билось. С чувством облегчения я продолжала стоять, слушая приятные удары пульса, ощущая под своей щекой гладкую теплую кожу.
      Спустя некоторое время он зашевелился. Он издал смешной сонный тихий звук и вслед за этим сказал: «Энн», только это, только мое имя, даже ничего не спросил. Его руки обняли меня и притянули к себе.

      На следующее утро Кевин еще спал, когда я покинула его. Я стояла, глядя на него с любовью и нежностью, какая бывает у женщин в такие моменты. Как молодо он выглядел, как беззащитно и невинно! Его губы были сложены в блаженную улыбку, лицо спокойно.
      Я натянула на него простыню. Воздух был свежим и бодрящим. Ночью, очевидно, был дождь. Я не слышала его. Я не услышала бы и торнадо.
      Когда я спустилась вниз, Роджер и Би были на кухне. Их громкие голоса я услышала еще издалека. И когда я различила фразу «нарисованная на тонком пластике» в устах Роджера, я уже знала, о чем они говорили. Когда я вошла, он повернулся ко мне, счастливый оттого, что есть на ком выместить свою злобу.
      – Черт побери, Энн, почему вы не рассказали мне об этих сумасбродных планах Би? Вы не имели права...
      – Я устала играть роль Ватсона, – сказала я, беря чашку и блюдце из буфета. – Я отказываюсь.
      – Не трогайте ее, – вступилась Би. – Я настояла на том, чтобы она дала мне слово, перед тем как сообщить о своих планах. Вы должны благодарить ее, Роджер. Если вы хотите покричать на кого-нибудь, кричите на меня.
      – Моя дорогая девочка, я не желаю кричать на вас. Я был очень обеспокоен, вот и все. Это страшно рискованно – проводить такие мероприятия.
      – По вашему мнению, приведение было всего лишь дешевым трюком, – сказала Би. – Тогда в чем риск?
      – Вы должны были быть там, – начала я неуверенно.
      – Хорошо, – согласился Роджер. Самоконтроль давался ему с таким трудом, что на лбу вздулись вены. – Давайте послушаем вашу версию, Энн.
      Итак, меня обязывали. Но я была уже вдоволь сыта его властной манерой подводить итоги, заранее предполагая отрицательное отношение.
      – Это могла быть подделка – картинка на тонком прозрачном материале или даже проекция с пленки. Я обратила внимание на несомненное падение температуры. – Губы Роджера разжались, и я поспешила добавить: – Но шоковое состояние и страх могут заставить людей почувствовать холод, не так ли? Я определенно была напугана. Но вокруг самого приведения не было ауры страха.
      – Совсем наоборот, – сказала Би пониженным голосом. – Оно было кротким и встревоженным.
      – Абсолютно субъективное восприятие, – сказал Роджер.
      Я вскинула руки.
      – Каждое, черт возьми, восприятие субъективно, Роджер. У нас нет ничего, кроме нескольких расплывчатых фотоснимков, которые можно отнести к разряду объективных. Если у вас не появилось что-нибудь еще этой ночью?
      Роджер покачал головой.
      – В отличие от вас я посвятил время тому, что натягивал нити поперек верхних ступеней лестниц, достаточно высоко, чтобы не помешали животные. Сегодня утром они оказались целы. Магнитофон, который я поставил на балконе, примыкающем к прежней комнате Кевина, не зафиксировал ничего. Есть дверь на первом этаже, ведущая в башню. Я проверил ее, и, если выяснится, что она открывалась последние двадцать лет, я откажусь от охоты на призраков. Петли насквозь проржавели, а щели забиты пылью. Если кто-то приходил к Кевину этой ночью...
      – Никто не приходил к Кевину этой ночью, – сказала я. Подумав, я добавила: – По крайней мере, никто из тех, о ком вы хотите знать.
      Би вспыхнула. Должно быть, она была шокирована. Я надеялась, что ей стало стыдно из-за снотворного.
      – Вы сохранили бы мне много сил, если бы соизволили сказать, что намереваетесь провести ночь с Кевином, – сказал раздраженно Роджер. – Все то время, что я потратил на натягивание нитей...
      – Я не намеревалась.
      – Хорошо. Тогда предупредите меня в следующий раз.
      – Будь я проклята, если это сделаю. Я не предпринимаю рискованные экспедиции, Роджер.
      – Вы должны. Если...
      – Роджер, – голос Би был очень тих, но он заставил Роджера замолчать. Взгляд, брошенный им, обещал, что я не услышу окончания.
      – Что вы будете на завтрак, Энн? – спросила Би. – Вам требуется что-либо более существенное, чем кофе, после... – Она снова покраснела, представив, что ее слова будут неправильно поняты, прежде всего Роджером. Выражение ее лица было настолько застенчивым, что я с трудом сдерживала свой гнев: разве Роджер не говорил, ссылаясь на отца Стивена, что все средства хороши во спасение? И Би придерживалась того же мнения, пока к ее религиозным убеждениям не примешались эмоции. Никто из нас не совершенен.
      Я отказалась от ее предложения позавтракать, сказав, что хочу утром выполнить кое-какую работу. Не было никакого смысла сидеть с ними и слушать их пререкания. Мы оставались все еще в том же исходном состоянии, плетя конфликтные сети и не находя точку опоры. Но главной причиной того, что я удалилась, была неготовность встретиться глазами с Кевином, особенно в присутствии этих двоих. Я стеснялась. Это звучит смешно, но это правда.
      Я сидела за своим письменным столом и грудой книг, как за баррикадой, когда он пришел в библиотеку. Мы пристально взглянули друг на друга, и Кевин сказал:
      – Доброе утро.
      – Доброе утро.
      – Прекрасный день.
      – Ночью прошел дождь, – ответила я.
      – Правда?
      Уголки моего рта стали изгибаться. Мы оба рассмеялись.
      – Я не проспал его, – сказал Кевин. И поспешно добавил: – Я говорю глупость. Я только имел в виду... Это был удивительный сон.
      Я не возражала. Было моим личным достижением то, что я ухитрилась поддерживать его бодрствование так долго. Би, должно быть, дала ему полную пригоршню этих проклятых пилюль. До того и после он спал, как будто его огрели молотком по голове.
      – Для меня он тоже был удивителен, – призналась я.
      – Я рад. Я почему-то мало что помню об этом, – Кевин хлопнул себя по лбу. – Ой, я что-то не в себе этим утром.
      – Все правильно. Может быть, чувствуешь себя как после какой-то работки?
      Кевин внезапно упал в кресло. Он взял мою руку и несильно провел ногтем по ее тыльной стороне вдоль сухожилий.
      – Быть может, стоит проанализировать эту ночь и повторить ее снова, чтобы убедиться, что в первый раз я все понял правильно?
      – Позер.
      – Беда в том... – Кевин оглянулся и понизил голос: – Я чувствую себя, как будто живу в общежитии. Как долго Роджер собирается здесь околачиваться?
      – Почему бы тебе не спросить его об этом?
      – Я не хочу, чтобы тетушка Би чувствовала, что к ее друзьям относятся неприветливо.
      – Ты не любишь его?
      – О, я не знаю. – Кевин продолжал рисовать на моей руке. – В нем что-то есть. Я думаю, что у нас несовместимые характеры.
      – Я надеюсь, что так.
      Кевин ухмыльнулся.
      – Хочешь, поедем куда-нибудь вечером? Кино для автомобилистов, может быть, или... О, черт, я забыл. Я намеревался ехать в этот глупый театр с той глупой блондинкой.
      Я постаралась, чтобы во мне не проскользнуло самодовольство, но, вероятно, безуспешно...
      Кевин сказал:
      – Я откажусь. Скажу ей, что у меня неприятности или что-нибудь в этом роде.
      – Нельзя оставлять это на последнюю минуту. Это будет грубо. Кроме того, она, возможно, прибежит сюда с цветами и куриным супом.
      – Вполне вероятно. О, дьявол, что же мне делать?
      – Поезжай, конечно.
      – И ты не будешь возражать?
      Я колебалась только секунду.
      – Конечно, я возражаю. Мне хотелось бы выцарапать ей глаза. Мне хотелось бы ее задушить ее собственными оборчатыми штанами. Мне хотелось бы...
      – Этого? – его длинные жесткие пальцы согнулись за моей шеей и притянули мое лицо к его лицу.
      Если бы Роджер появился тремя секундами позднее, я бы не заметила его прибытия. А так у меня было время скользнуть обратно в кресло и поднять книгу, прежде чем он вошел. Прозаическое восприятие Роджером наших с Кевином новых отношений было легче принять, чем замешательство и смущение Би, но у меня не было настроения выслушивать саркастические замечания и встречать понимающие взгляды.
      – О, вот вы где, Кевин! – воскликнул Роджер. – Не будете ли вы возражать, если я взгляну на те шкафы наверху, в конце галереи? Вы можете помочь мне, если у вас нет более важных дел.
      – Мы пытаемся работать, – сказала я.
      – О, извините. Продолжайте. Я не буду шуметь.
      Тем не менее он продолжал громыхать на верхней площадке железной лестницы. Кевин вопросительно взглянул на меня.
      – Попозже? – пробормотал он.
      – Попозже. – Я знала, что довлеет над ним, и это не была моя неотразимая привлекательность. Бедный мальчик, он был действительно скован прошлой ночью и смутно чувствовал, что его поведение было необычно. И он жаждал показать мне, на что способен, если находится в хорошем состоянии. Мне было немного любопытно.
      Он работал добросовестно и степенно остаток утра, и было приятно чувствовать, что наши головы так же созданы друг для друга, как и тела. Сверху, там, где работал Роджер, постоянно доносился шум – серия глухих ударов и шорохов, изредка оживляемых случайными падениями и яростными проклятиями, когда он что-нибудь ронял. Затем Би позвала нас на обед, после чего Кевин предложил искупаться. Роджер сказал, что это прекрасная идея. Он поднялся наверх, чтобы переодеться, а Кевин за спиной Би послал мне серию таинственных гримас.
      – А ведь это именно ты сказал, что ему полезны упражнения, – поддразнила его я.
      Роджер не был в хорошей физической форме. Очень скоро он ушел, громко объявив, что у него много работы в библиотеке. Не надо говорить, что никто из нас не откликнулся на этот намек. Мы провели несколько следующих часов в одном из наиболее романтических мест, которые я когда-либо видела. Поистине оно было самым романтическим местом, в котором я когда-либо предавалась любви. (Черчилль был прав: если у вас есть что сказать, не заботьтесь о предлогах.) Это была небольшая полянка в отдаленной части имения с плакучей ивой и вишневыми деревьями, закрывающими крохотный искусственный прудик. В тени земля была покрыта толстым слоем зеленого мха, и проникающие солнечные лучи дрожали, подобно ртути. Обнаженная фигура мраморной нимфы в пруду, должно быть, изображала невинную Еву в этом маленьком раю. Тот день был самым лучшим, был апогеем. Иногда я думаю, что достижение совершенства является ошибкой. Все, что происходит после этого, ведет к спаду.
      Мы возвращались в дом, взявшись за руки. Это было подобно движению от солнечного света к вечерним сумеркам. Все мелкие хлопоты и заботы повседневной жизни взгромоздились на мои плечи. Я поймала себя на мысли о том, что скажет Би. Однажды она уже мне намекнула, что не будет возражать против того, чтобы я стала ее родственницей, но она может не одобрить такого развития событий.
      Мы провели в праздности больше часов, чем предполагали. Понимая друг друга без слов, мы вошли в дом через внутренний дворик, избегая кухни, где скорее всего должна была находиться Би. В библиотеке Роджер принимал Дебби. Переливающийся водопад ее золотистых волос дрогнул, когда она повернулась, чтобы поздороваться с нами.
      – Бог мой! – воскликнул Кебин. – Неужели уже так поздно?
      – Я пришла немного раньше, – сказала Дебби. В ее глазах была ярость, но лицо и голос ласково извинялись.
      – Я буду готов через десять минут, – пообещал Кевин. – Только попью, придумаю бранные слова, которые заслужил, и сразу назад.
      Он очень легко, бегом пересек комнату. Дебби следила за ним. Она явно ничего не могла поделать. Неожиданно я почувствовала к ней сострадание, но я чувствовала также и неловкость, предполагая, что со спины моя рубашка покрыта зелеными пятнами.
      – Хотите что-нибудь выпить, Энн? – спросил Роджер.
      – Мне надо переодеться. Рада видеть вас, Дебби. Желаю вам весело провести вечер.
      Я умею быть приветливой и обходительной, даже когда нахожусь в состоянии войны.
      Кевин занял ванную в нашем коридоре, поэтому я спустилась вниз и приняла ванну в римском саркофаге. Я тянула время, надеясь, что, когда я закончу, они уйдут. Мне не нравится быть садисткой.
      Хотите верьте, хотите нет, я уже забыла, что было запланировано на сегодняшний вечер. Когда я увидела Би, накрывающую на стол в маленькой столовой, достающую благородный фарфор и звенящий при прикосновении хрусталь, то стала расспрашивать, почему мы не едим, как обычно, на кухне.
      – Помогите мне, Энн, – попросила она, не глядя на меня. – Скоро здесь будет отец Стивен. Мы поболтаем немного позже.
      Я не думаю, что последняя фраза заключала в себе упрек. Би была сосредоточенна и взволнованна. По ее просьбе я принесла серебро из ящика стола красного дерева и свернула узорчатые салфетки. Когда стол был сервирован так, как ей этого хотелось, я спросила, нужна ли моя помощь на кухне.
      – Все уже готово, – сказала Би с тем же едва уловимым оттенком упрека. – Будьте ближе к дверям, чтобы сразу впустить его, как только он придет. Во дворике мы подадим коктейли.
      Выходя из комнаты, я оглянулась назад. Она разворачивала сложенные мною салфетки и свертывала их по-своему.
      Отец Стивен уже прибыл. Его впустил Роджер и проводил в библиотеку. Я нашла их погруженными в один из их дружеских споров. Роджер размахивал документом перед своим соперником.
      – Я говорю вам, что мы пропустили несколько очень важных бумаг, – настаивал он. – Я обнаружил примечание к родословной Мандевиллей, в котором содержатся материалы, относящиеся к ранней истории дома. Этот надутый осел не использовал их, его интересовала только его собственная самодовольная и глупая семья.
      – Прервемся на минуту, Роджер, – перебил его отец Стивен. – Я хочу поздороваться с Энн. Вы прекрасно выглядите нынешним вечером, моя дорогая.
      Мы все еще обменивались комплиментами, когда вошла Би. Последовал новый виток обмена любезностями, затем Би повела всех нас во внутренний дворик. Белла уже была там. Она растянулась на своем обычном месте на участке, освещенном солнцем. Она обратила на нас свой заинтересованный взгляд при приближении Би с подносом с сыром.
      – Как она может лежать на этом горячем солнце! – промолвила Би с видом, который говорил о ее решимости завязать вежливую беседу.
      Отец Стивен улыбнулся, глядя на старую собаку, семенившую навстречу нам, виляя хвостом.
      – Старики и животные предпочитают тепло. У нее, возможно, подагра, как вы думаете? – Он поднял вверх кусок сыра.
      – Каждый спешит к своей закуске, даже Роджер, – съязвила я.
      – Не надо меня сюда примешивать, – сказал Роджер. – Я люблю собак. Это показывает, какой я хороший парень. Не слишком ли мелкая тема у нас, Би? Нам бы лучше поговорить о деле, а то мы не успеем закончить до возвращения Кевина. У меня предчувствие, что он вернется рано. Как вы думаете, Энн?
      – Он не сказал.
      – У вас уже было сражение. Эти отношения с Дебби...
      – В самом деле, Роджер!
      – О, Би, вопрос очень важный. Кевин – наша главная забота, не так ли? Я не осуждаю того, что происходит между ним и Энн, я только надеюсь, что это доставляет им удовольствие.
      Он улыбнулся мне, и я испытала большое искушение показать ему язык за его снисходительную веселость, но, конечно, не сделала этого. Бросив быстрый взгляд на порозовевшее лицо Би, отец Стивен сказал:
      – Подождите минуту, Роджер, вы сбиваете меня с толкy. Пусть вас сменит кто-нибудь другой. Энн, есть ли какие-нибудь новости, о которых мне следовало бы знать?
      Красивое проявление такта пошло на пользу прежде всего Би. Отец Стивен, должно быть, знал, что у меня нет намерения что-либо скрывать. Кроме того, он, возможно, для себя решил, что мы с Кевином всегда спим вместе.
      – Кевин поменял комнату этой ночью, – ответила я.
      – Прекрасная идея! Мне следовало предложить это самому.
      – Да, мы все удивляемся, почему это не пришло нам в голову прежде, – сказала я угрюмо. – Мы все время говорим о своем стремлении помочь Кевину, но постоянно бываем беспечны. Нам нужно вести наблюдение каждую ночь. – Я заколебалась, но только на секунду: – Я была с Кевином с двух часов ночи. Я не могу поклясться, что с ним ничего не случилось до этого, но я не верю в это.
      – Понимаю. – Отец Стивен холодно кивнул. – Следовательно, смена комнаты действительно принесла ему пользу. Однако мы не можем быть до конца уверены – здесь могли сыграть роль многие другие факторы. Вы абсолютно правы, Энн. Мы недостаточно проявляли заботу о Кевине. Есть ли что-нибудь еще?
      Снова я заколебалась, мысленно проклиная себя за неспособность заблаговременно привести свои мысли в порядок. Я не хотела, чтобы они подумали, что мне стыдно за свои отношения с Кевином, но существовало множество вещей, о которых я не могла упомянуть, не нарушив обещания, данного Би. Она не стала помогать мне. Ее глаза избегали встречаться с моими, ее руки были крепко стиснуты. Она рассказала Роджеру о спиритическом сеансе, но не о снотворном. Отец Стивен тоже не знал о нем.
      – Есть кое-что еще, – сказала я. – Объяснил ли Роджер свою идею о доисторическом культе?
      – Да, он рассказал мне об этом до вашего прихода. Он также упомянул и о вашем предложении. – По блеску в глазах Роджера я догадалась, что он говорил о моем подозрении, что в этом участвуют некоторые люди. Я окинула Роджера тяжелым пронизывающим взглядом.
      – Я надеюсь, Роджер упомянул, что я отбросила эти идеи. В действительности я не верю...
      – Оправдания излишни, Энн. Я не знаю, чьей изобретательностью восхищаться больше, вашей или Роджера. В действительности ваша путаница имеет больше смысла, чем его.
      – Вы имеете в виду...
      – Боже сохрани, нет. Я буду последним, кто отрицает, что такие группы существуют на самом деле, но я уверен, что здесь обошлось без их участия. – Он бросил взгляд на Роджера и добавил как можно вкрадчивее: – Если бы я мог предположить, что в нашем тихом обществе появился культ колдунов, я бы принял Роджера за главаря шабаша.
      Усмехнувшись, Роджер приветственно поднял свой стакан.
      – Какой еще культ? О чем вы говорите? – спросила Би.
      – Всего лишь одна из дурацких идей Энн, – ответил Роджер. – У меня была возможность поговорить с этой маленькой белокурой кретинкой, прежде чем вы с Кевином пришли, Энн. В ее голове нет других мыслей, кроме как тащить Кевина к алтарю. Я понимаю, в следующем году она заканчивает учебу, а в ее колледже девушка, не имеющая к июню на пальце кольца, считается неудачницей.
      – Кевин – вполне подходящая находка, – согласилась я. – Молодой, хорош собой, богатый, умный, мягкий, добрый...
      Мой голос надломился. Это удивило меня так же, как и остальных. Я отвернула лицо в сторону.
      – Ладно, Энн, – вмешалась Би. – Право, не стоит об этом. Дайте теперь мне сказать. Я собиралась ему сообщить в любом случае.
      Это предложение звучало более великодушно, чем было на самом деле. Она, должно быть, знала, что Роджер все равно проболтается, даже если она обо всем умолчит. Но снотворное так и не было упомянуто.
      Я думала, что отец Стивен будет напуган. Но он только стал казаться еще утомленнее. Пока Би говорила, морщины на его лице углублялись. Когда же она закончила, он устало покачал головой:
      – Жаль, что вы это сделали. Я предостерегал вас.
      – Я не вижу в этом никакого вреда, – сказала Би.
      Я с горечью произнесла:
      – «Величайшее искушение – вершить правые дела, не зная как, не умея».
      Отец Стивен взглянул на меня с легкой улыбкой.
      – Это Элиот , не так ли? Он всегда лаконичен. Но это не было правым делом. Не волнуйтесь, Би, мы обсудим это в другой раз.
      – Вы все еще не отказались от вашего ритуала? – спросил Роджер.
      – Я не могу принять историю, рассказанную Би, как последнее свидетельство.
      – В любом случае мы согласны на него, – сказал Роджер. – Но заклинание...
      – Не путайте, Роджер. Сколько раз можно повторять это? Я не могу проводить заклинание без лицензии епископа, и я не могу обращаться к нему с просьбой без разрешения Би.
      – В таком случае это должно быть интересно, – пробормотал Роджер. – Я читал об этой процедуре, но никогда не видел, как ее проводят. Я не понимаю, почему христианский ритуал и символизм могут действовать на что-то, никогда особенно не почитавшее их.
      – Ваша точка зрения ошибочна, Роджер. – Отец Стивен наклонился вперед, намереваясь начать спор. – Вы читали об английской церкви в Манлденхолле, которую недавно закрыли из-за того, что там поселились духи дохристианских идолопоклонников?
      Роджер засмеялся:
      – Да, я видел заметку в газете. Викарий думал, что церковь была построена на месте языческого храма, где приносились в жертву девственницы...
      – Но точно ли вы передаете то, что случилось там на самом деле?
      – Я не знаю насчет девственниц. В этом частном случае заклинания не помогут. Ведь так?
      Они продолжали спорить, обрывая друг друга на протяжении всего ужина, и мое раздражение продолжало нарастать. Они были старыми друзьями, наслаждались своими дебатами, но они не имели права обсуждать данный предмет так, как будто упражнялись в риторике.
      Би говорила очень мало. Мы перекинулись всего несколькими словами, пока убирали со стола, предоставив мужчинам продолжать их дискуссию. Затем мы все пошли в часовню.

      Окно над алтарем было обращено на запад. В тот вечер оно сияло так же великолепно, как изысканное современное витражное стекло. Преобладали цвета светлой меди и золота. Находящаяся в широкой прямоугольной рамке высоко парящая масса перламутровых облаков, возможно, совпадала с импрессионистским видением Небесного града.
      Би закрыла тяжелые дубовые двери. Даже Роджер казался подавленным, хотя его поведение было скорее данью уважения Би, чем окружающей его золотистой тишине. Отец Стивен был... выше. Или, по крайней мере, значительнее. Он не смотрел на нас и не разговаривал, он начал медленно спускаться в боковой придел. Би тихо прошла к ближайшей скамье. Мы уселись в ряд, подобно детям в старой воскресной школе. Би склонила голову и сложила руки. Роджер выпрямил корпус и прижал руки к бокам. Я тяжело опустилась на скамью, как это обычно бывает, когда меня насильно заставляют посещать церковь, опустила голову вниз и уставилась глазами в свои колени.
      Отец Стивен стоял спиной к нам с поднятой головой. Он созерцал заход солнца или резное изображение на стене под окном – я затрудняюсь сказать, что именно.
      Когда он начал говорить, его голос был таким вкрадчивым, что я не слышала всех слов. Я думаю, что это была одна из обычных молитв. Голос Би присоединился к его голосу и тоже был неразборчив.
      После начальной молитвы он стал говорить более отчетливо, и смысл стал доходить до меня. Почти все было взято из Библии – различные псалмы и цитаты из Евангелия, в частности от Луки. Он повернулся лицом к нам. Предзакатное солнце окружило его седые волосы светящимся нимбом. Его голос был еще более выразителен, чем внешний вид, – низкий, но отчетливый, вкладывающий в привычные старинные фразы глубокий смысл и красивую мелодию. По мере того как продолжал звучать его тихий голос, я начала чувствовать, что засыпаю. Ничего удивительного в этом не было. У меня за плечами была полная событий ночь и полный забот день. Притихшее и умиротворенное, мое сознание перенеслось на поросшую мхом, окутанную вуалью из зеленых веток полянку. Воспоминания вовсе не казались неуместными, они находились в полной гармонии с мягким голосом, говорящим о любви, прощении и доброте.
      Свет исчез так же внезапно, как если бы упала штора или был нажат выключатель. Испуганная, я подняла голову и увидела, что западное окно черно от грозовых туч. В комнате было так темно, что я с трудом могла видеть. Отец Стивен превратился из окруженного серебристым кольцом святого в темную тень с неразличимыми чертами и был узнаваем только по голосу. Он закончил фразу в таком же спокойном тоне, как и начинал ее, и затем наступила тишина. Через секунду сверху подпрыгнула светящаяся точка, за ней другая, и еще, и еще... Он зажигал свечи на алтарном столике. Пламя каждой свечи напоминало крошечные сложенные руки, но освещение казалось слабым и хрупким в сравнении с темным грозовым небом. Когда отец Стивен повернулся, его длинная черная тень прыгнула и затрепыхалась, напоминая зловещую, трясущуюся от смеха искаженную человеческую фигуру. Молния пересекла высокие окна. На мгновение каждый предмет в часовне блеснул зловещей вспышкой.
      Грозы в это время года не были необычным явлением. Иногда они начинались на удивление внезапно. Но в данном случае моя обычная нелюбовь к ним усилилась жутким впечатлением от борьбы между великими потусторонними, безликими силами и одинокой маленькой человеческой фигуркой, чей тихий голос все больше тонул в раскатах божественных литавр. Между ударами грома звучала непрерывная ритмическая полифония дождя.
      Когда шторм достиг кульминационного момента, отец Стивен дошел до самой сути. Он стал молиться за всех обитателей дома, за всех страждущих и упавших духом. В один очень короткий момент во время затишья я уловила имя Эдмунда Мандевилля.
      Участие в спиритическом сеансе Би было делом нешуточным, но здесь было значительно труднее. Я чувствовала себя на поле сражения рядом с полководцем, на которого наведены все вражеские орудия. Попадание или даже небольшое задевание разнесло бы меня вдребезги. Однако через некоторое время я начала думать, что победа может оказаться на нашей стороне. Дождь стал более мелким, громыхания стихли, западное окно приняло светло-серую окраску. Голос отца Стивена стал триумфальным:
      – Прогони их, как дым, как воск...
      Следующий удар грома был подобен разорвавшейся бомбе. Огни свечей, ровно горевших в этом надежно изолированном помещении, дико заплясали. Второй удар, подобный эху, буквально сотряс пол. Он, в отличие от первого, добрался до комнаты.
      Я вскочила на ноги и столкнулась с Роджером, который попытался оттолкнуть меня. Прежде чем мы смогли освободиться друг от друга, Би резко крикнула:
      – Садитесь! Оба!
      Ее команда была повторена, но еще более выразительно отцом Стивеном:
      – Спокойно! Ничего бояться не надо. Молитесь вместе со мной – да, Роджер, и вы тоже: «Господь, мой пастырь...»
      Я думаю, он выбрал эту молитву, потому что даже самый невежественный из нас должен был знать ее. И мы произносили ее. Если и есть что-нибудь в Библии, идущее вразрез с молитвой Господней, являющейся частью всемирного наследия, так это двадцать третий псалом. Психологически выбор был правилен. Нет более успокоительных слов, за исключением части о долине смерти.
      И по мере того как голос его плавно продолжал молитву, гроза проходила. «Верим в Твое великодушие и прощение...» – в западном окне показался свет. «Дом Божий навеки...» – сверкнул луч солнца.
      Псалом был завершен. Отец Стивен сделал заключительное, вполголоса, воззвание в сторону алтаря. Я взглянула на Роджера. Он выглядел, как горгона: его нижняя губа выступала, его щеки были раздуты, как будто бы он хотел подавить восклицание. В конце концов он не выдержал:
      – Будь я проклят! Посмотрите на это!
      Би что-то прошипела сквозь зубы. Отец Стивен не обратил никакого внимания, но я думаю, что он оборвал заключительные фразы молитвы, поняв, что Роджер не сможет больше сохранять спокойствие. Как только он повернулся, Роджер вскочил, отпихнул мои колени и устремился по проходу между скамьями. Я никогда не думала, что приятные черты Би могут стать такими злобными. Взгляд, который она бросила на Роджера, должен был прожечь отверстие между его лопаток.
      Отец Стивен встретил своего старого друга-противника перед алтарем. До сих пор я не понимала, чем вызвано нечестивое восклицание Роджера. Рельефного изображения матери и сына – кем бы еще они ни были – больше не существовало на стене.
      Я присоединилась к мужчинам, которые что-то рассматривали в задней части алтаря. Каменная стела опиралась о стену под небольшим углом, рельеф лица все еще был виден. По-видимому, она скользнула отвесно вниз и сильно ударилась, вызвав второй из слышанных нами грохотов, но упала не лицевой стороной, потому что край алтарного стола несколько отклонил ее траекторию. Я взглянула вверх на стену. Камень опирался на четыре металлических кронштейна, два наверху и два внизу. Две нижние опоры были отломаны. Оставшиеся части были красны от ржавчины. Не было никакого сомнения, что сотрясение от последнего раската грома окончательно сломало изношенную конструкцию. Роджер первым смог заговорить:
      – Не беда, Стив, не беда. Я не знаю, как вам удалось вызвать грозу, но она пришлась как нельзя более кстати.
      – О, я не знаю, – сказал скромно отец Стивен. – Если бы в своих проповедях я когда-нибудь вызывал дьявольский огонь и проклятья – а я этого не делал, – то лучше такого аккомпанемента трудно было бы что-либо придумать. Хотя я бы предпочел в таком случае что-нибудь менее театральное.
      – В любом случае ваша молитва привела к тому, что языческий символ вырвался из своего укрытия! – воскликнул Роджер. – Кто, черт побери, этот Эдмунд Мандевилль?
      Последняя реплика переполнила чашу терпения Би. В ярости она поднялась на ноги.
      – Благодарю вас, святой отец, – промолвила она. – Не пойти ли нам в мою гостиную? Я уверена, вам не помешает чашка чая.
      – Мы все пойдем прямо туда, – сказал Роджер, глядя на ее удаляющуюся фигуру. – Идемте, Стив, так кто такой Эдмунд?
      По пути к дверям отец Стивен объяснил ему. Роджер издал хриплые звуки, выражающие недоверие. Он не считал заклинания отца Стивена причиной инцидента; в действительности он посмеивался над предположением, что падение плиты имеет что-либо общее со службой...
      – Это детский лепет, – заявил он. – Пути господни неисповедимы, но он не станет крушить сцену ради пущего эффекта.
      Я вынуждена была согласиться с этим. Действительно, мы склонны были считать многие явления дьявольщиной. Некто или нечто в доме, казалось, был не прочь потрафить нашему невежественному интересу.

      В последующие дни я начала думать, что недооценивала духовного влияния отца Стивена или спиритического сеанса Би. Один день мирно сменял другой, не принося никаких новых волнений. Было похоже на равноденствие, солнцестояние – дни вина и роз, божественные, бесконечно-безмятежные, дни светлой зеленой юности (судя по всему, я была еще зелена), красные летние деньки, полные наслаждений и роз.
      Есть особый привкус в часах, проведенных с тем, с кем связана не только эмоционально, но и общими интересами, с тем, кого любишь и кто тебе интересен. Невежественные ссылки и профессиональные шутки не заслуживали больше моего внимания, они были выброшены туда, где могли беспрепятственно и без моего участия плести свою затхлую паутину. Когда Кевин цитировал: «Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать, не белоснежна плеч открытых кожа...»  – я заканчивала: «Мы вянем быстро – так же как растем» . Когда он предлагал мне что-нибудь из любимых им драматургов времен Реставрации, я приводила ему вольные и буквальные выдержки из Донна : Кевину он тоже нравился. Не всякая женщина оценит, когда за нею ухаживают, цитируя сонеты Шекспира.
      Прочие взаимоотношения развивались не столь успешно. На следующий день после ритуала в часовне Роджер сказал Кевину, что он отбывает.
      – Вам что-нибудь не понравилось? – спросил Кевин, стараясь не проявить свою радость слишком заметно.
      – Не смею больше утомлять своим присутствием, – сказал Роджер. – Спасибо за все.
      – Надеюсь, что мы прощаемся не навсегда, – добавила я, как обычно, стоя рядом с Кевином.
      – Да, конечно, – прибавил Кевин. – Заглядывайте в любое время.
      – Мне хотелось бы иногда пользоваться библиотекой, если вы не возражаете. Я мог бы начать составление каталога.
      Кевин подтвердил свое согласие и предложил помочь Роджеру перенести его вещи в автомобиль. Роджер отказался. Я думаю, даже Кевин изумился бы, если бы стал поднимать эти чемоданы, перегруженные фотоаппаратами и другим оборудованием.
      Не трудно догадаться, что Роджер получил отставку у Би. Она не была счастлива, что остается со мной и с Кевином. У нее была долгая беседа с отцом Стивеном у него в доме. Когда она вернулась, то по ее глазам можно было видеть, что она плакала. Я подумала, что она призналась ему в том, что дала Кевину снотворное. Без сомнения, он ругал ее за это и говорил и об излишней самоуверенности, и о материализме. При всей его мягкости я не хотела бы оказаться на месте тех, кому отец Стивен читает нотации.
      Она находилась в хандре несколько дней, и в конце концов я решила сделать шаг ей навстречу. Я была так счастлива, что мне хотелось, чтобы и все были счастливы тоже. За исключением, может быть, Дебби.
      Я прибежала к Би вниз, на кухню, где она готовила ужин по сложным рецептам, какими обычно себя не утруждает. Некоторые женщины поступают так, когда чувствуют вину перед другими. Она отказалась от моего предложения помочь, и тогда я решительно уселась на стул и напрямую спросила, что случилось:
      – Между вами и Роджером что-то происходит. Я знаю, это не мое дело, но могу ли я не обращать внимания на неприятности людей, которые мне дороги!
      Снова чисто инстинктивно я выбрала правильные слова. Я проколола ее защитную оболочку, как булавкой воздушный шарик. Она оторвалась от разделываемого ее цыпленка. Нож свободно повис в ее руке.
      – Вам проще, – пробормотала она.
      У меня были некоторые предположения относительно ее проблем, поэтому для меня ее реплика имела больше смысла, чем для несведущего человека.
      – Может быть, и так, – согласилась я. – Но вы взрослый человек и не несете ни перед кем ответственности, кроме как перед собой.
      – Эта ответственность – единственная, которая имеет для меня непреходящее значение. – Она взглянула на меня. Горе, написанное на ее лице, ввергло меня в молчание. – Мои принципы могут вам показаться глупыми, но они важны для меня. Я не могу не страдать, когда попирается вера, которая является частью моей жизни.
      Мне показалось, что я поняла. Но я поняла только головой. Мое сердце и мое нутро не могли согласиться, но я, по крайней мере, уловила суть, чтобы спорить с ней. Логика никогда не может убедить сердце. Я попыталась найти возможность подействовать на нее.
      – Если вы собираетесь выходить замуж...
      С первой попытки я затронула не те струны. Би отпрянула, как будто я сказала нечто непристойное.
      – Замуж! Я не смогла бы выйти замуж за Роджера. Он спрашивал меня... – И, несмотря на искреннее горе, в ее голосе в последней фразе прозвучала нотка удовлетворенности.
      – Но я подумала...
      – Энн, вы не можете себе представить состояние, которое было у меня, когда я приехала сюда. Я надеюсь, что я успешно скрывала его. Я не считаю правильным, когда чье-то личное горе навязывается другим. Те безвкусные шутки, которые я отпускала в адрес Гарри, были не мои, они принадлежали испуганной женщине, насвистывающей в темноте, чтобы не закричать. Я... я в действительности ненавидела Гарри до самого конца, но я чувствовала себя беспомощной без него, как если бы кто-то разрушил стены моего дома, сорвал с меня одежду и оставил трястись во время снежной бури. Возможно, дом был ветхий, а одежда штопаная, но ведь это была хоть какая-то защита, вы понимаете? Затем, приехав сюда, найдя любовь, тепло и уют, я почувствовала, что жизнь не закончена, даже после всего того, что произошло. Роджер дал мне какую-то опору, его восторги заставили меня расцвести. В Роджере есть сила, юмор, нежность.
      – Иными словами, вы любите друг друга.
      – Я люблю его, – сказала Би, пожав плечами.
      – Тогда в чем проблема? Может быть, вы чувствуете, что, выйдя замуж за Роджера, вы совершите что-то вроде прелюбодеяния?
      – В ваших устах это звучит очень глупо, не кажется ли вам? Но я верю в обет, который давала, Энн: «Что соединил Бог...» Только, – добавила она с легкой улыбкой, – я не была счастлива, соединив себя с Гарри.
      – А что сказал отец Стивен?
      – А вы хитры, не так ли? Да, я поделилась с ним своими сомнениями. Он сказал, что они не имеют под собой оснований. Но как я могу жить с человеком, который глумится над всем, во что я верю. Я знаю, что не могу перевоспитать его. Люди не могут изменить друг друга, они могут только изменить себя. А это не просто. Я действительно люблю Роджера, но...
      – Но ведь любовь – самая важная вещь?
      Очаровательнейший взгляд сострадания проступил на лице Би.
      – Мое бедное дитя, – сказала она. – Это не так.

      Мы поговорили еще немного. Би поблагодарила меня за то, что я подвигла ее к откровениям. Беседа прояснила сложившуюся ситуацию, но она же привела меня к мысли, что мы никогда не сможем до конца понять друг другa. Она выбросила Роджера из своей жизни из-за того, что он не верил в Троицу или в любовь и доброту Бога... Я поймала себя на мысли: «Бедный старый Роджер». Это чувство я никогда не предполагала обнаружить в себе.
      Однако Роджер не терял надежды. Он появлялся время от времени. Случайно я заставала его в библиотеке, но не часто: я не проводила там много времени. Мы с Кевином по большей части находились вне дома. Погода была прекрасная. Отсутствие дождей стало волновать фермеров, но мне не было дела до их забот. Внутри дома наши дела складывались так же гладко, как и за его пределами. Ночи были такими же восхитительными, как и дни.
      В раю нет часов и календаря. Я не помню, как долго я наслаждалась своим персональным раем, пока в него не вползла змея в лице Роджера. Но это продолжалось недолго. По крайней мере, не так долго, как хотелось бы.
      Однажды я забрела в библиотеку в поисках какого-нибудь легкого чтива и услышала шум в галерее наверху. Я окликнула:
      – Кто здесь? – и увидела нелепо свисающую голову Роджера, смотрящую вниз через перила.
      – Энни? Оставайтесь там.
      Я терпеть не могла, когда меня называли Энни. Я не знаю, почему я до сих пор позволяла Роджеру так себя называть, и готова была выразить свои чувства, когда он с громыханием спустился по спиральной лестнице. Один взгляд – и я забыла о своих претензиях.
      Я не видела его несколько дней. Он выглядел ужасно: осунулся, его щеки обвисли, как у старого больного человека.
      – Я хочу поговорить с вами, – сказал он.
      – Давайте.
      – Не здесь. – Он нервно оглянулся. – Не можете ли вы вырваться примерно на час, не сообщая другим, куда вы пошли?
      – Конечно. – Я несколько обиделась на его заговорщический тон. – Если вы объясните мне, для чего это нужно.
      – Разве вы не понимаете? Ну хорошо, я расскажу вам о вещах... – Он прервался и снова взглянул на меня взглядом охотника. Под его глазами висели мешки, вызванные бессонницей. Его торопливый ворчащий голос и изменившиеся манеры встревожили меня. Я отступила на шаг. Он вытянул руку и схватил меня за плечо: – Не уходите. Обещайте мне, что мы встретимся.
      – Хорошо. Когда и где?
      – Сегодня в полдень.
      – Я не могу. Мы с Кевином...
      – Вы с Кевином. Вот чего я боялся. – Сжатые складки вокруг его рта ослабли, и у него мелькнуло слабое подобие улыбки. – Вы выглядите испуганной, Энни. Не бойтесь. Я не причиню вам вреда. Когда вы сможете освободиться?
      – Завтра утром. Точнее я сказать не могу. Я приеду к вам, если вы собираетесь быть дома.
      – Я буду дома. – Только теперь он ослабил держащую меня руку. – Не отказывайте мне, Энни, это очень важно.
      Не ожидая ответа, он бегом снова поднялся наверх. Я выбрала себе книгу и вышла из комнаты, пытаясь сообразить, что сказать Кевину утром. Поездка в магазин? Он может предложить сопровождать меня. Можно сказать, что у меня болит голова... Потом я подумала, что совершенно излишне изобретать себе оправдание за отсутствие в течение часа.

      Я решила проблему тем, что встала и вышла на улицу до того, как Кевин проснулся. Меня подмывало оставить ему записку. Но тогда я рассердилась бы на саму себя за такое проявление зависимости. Я не требую от него отчета о том, как он проводит свое время, так почему же он должен требовать отчет от меня?
      Ключи от дверей дома и от автомобилей висели на доске в кухне. Я стащила ключи от автомобиля Кевина, старой «веги», на которой он ездил все время, пока я его знала. По понятным причинам я не могла воспользоваться «мерседесом».
      Несмотря на ранний час, Роджер уже ожидал меня. Дверь открылась прежде, чем я успела постучаться. Я готова была похвалить его за привычку вставать рано, но по его изможденному лицу поняла, что он и не думал ложиться.
      – Что вы сказали ему? – был его первый вопрос.
      – Я ничего ему не говорила. Почему я обязана это делать?
      – Хорошо, хорошо. Идемте в столовую. Я там работаю.
      – Я хочу кофе, – сказала я. – И вам бы тоже не помешало. Вы похожи на дьявола, Роджер.
      – Очарователен, как всегда. – Он провел рукой по небритому подбородку. – Я чувствую себя как дьявол, если вы хотите знать.
      – Вы могли бы время от времени есть и спать ночью по несколько часов.
      Кухню найти было нетрудно; домик был крошечным, только из двух комнат на первом этаже, разделенных маленьким коридорчиком. Кухня и кладовая были пристроены к дому позади столовой. Это был бы прелестный домик, со вкусом меблированный старинными предметами, если бы был аккуратнее прибран. Мебель была тусклой от пыли, полы не протирались больше недели. В мойке на кухне скопилось много грязной посуды. Мне пришлось вымыть две чашки и два блюдца, поскольку чистых в буфете не оказалось.
      Жалкий вид Роджера пробудил во мне старые добрые материнские инстинкты, и раздражение сменила жалость. Во всем мире любят того, кто любит сам. Я больше склонялась к этой точке зрения, чем к точке зрения Би. Поэтому я, не обращая внимания на его сердитые замечания, заставила его присесть и съесть поджаренные хлебцы. Хлеб был единственной едой на кухне, которой я смогла накормить его. В холодильнике все растаяло, и разбитые мною яйца пахли отвратительно.
      – Это была хорошая идея, – признал он, покончив с хлебцами.
      – Вам следует усвоить: мужчины вымерли бы и их съели бы черви, если бы...
      – Это вы о любви? Да уж. Но это только часть моих бед, Энни. Если бы я смог осуществить задуманное и доказать Би, что она ошибалась с самого начала...
      – О, прекрасно! Это как раз самый верный путь, чтобы завоевать ее сердце.
      – Я не нуждаюсь в ваших язвительных советах, девчонка. Я повидал намного больше вашего.
      – И вы имели дело с женщинами многих народов, живущих на трех различных континентах.
      Роджер неохотно улыбнулся:
      – Я не знал, что вы читаете такие примитивные вещи, как рассказы о Шерлоке Холмсе.
      – Мне приходилось читать и более глубокие – Агату Кристи, например. Серьезно, Роджер, вы изменились так сильно...
      – Так же, как и вы.
      – Я?
      – Посмотрите на себя. – Большим и указательным пальцами он привередливым движением поднял за предплечье мою руку, как будто бы коснулся чего-то грязного. – Вы потолстели.
      Он был не совсем неправ. Толстой я буду еще не скоро, но предплечье, которое мы оба рассматривали с таким нелепым интересом, не было теперь костлявым, как палка.
      – Это не соответствует вашей натуре, – сказал Роджер. – Представьте себе свое лицо, свой ум, всю себя – самодовольную, холеную и ухоженную наподобие тех омерзительных выставочных кошек, у которых нет других забот, кроме как вылеживать бока и очаровывать.
      – Вы говорите это с какой-то целью или просто пришло время попрактиковаться в оскорблениях? – спросила я холодно.
      – Большинство женщин не считают это оскорблением, – произнес Роджер с издевкой. – Вы не были раньше такой чувствительной. Но, Бог с этим, надо продолжать. Пойдемте в другую комнату.
      Би упала бы в обморок при виде столовой. Я сняла грязную рубашку, книгу и тарелку с одного из стульев и села.
      – Ну?
      Роджер стал рыться в куче бумаг и вытащил две фотографии, которые бросил мне.
      – Я сфотографировал это прошлой ночью.
      – Вы были в доме прошлой ночью?
      – У меня свои методы, Ватсон. И я убью вас, если вы еще что-нибудь скажете. Смотрите на фотографии.
      Ему не пришлось объяснять мне, где были сделаны снимки. Я узнала узкий коридор и украшенный резьбой сундук. На обеих фотографиях был также виден светящийся столб, с которым я была знакома слишком хорошо.
      Я бросила снимки на стол.
      – Вы подделали их, чтобы найти повод для возвращения.
      – Вам хотелось бы поверить в это, – сказал Роджер. – Но вам лучше знать, Энни. Ни глупые слащавые опыты Би, ни молитвы Стива не подействовали. Это все еще там.
      – Кого это волнует, если оно не проявляет себя?
      – Это еще не все, – начал Роджер. – Главное – впереди. Поверните ваши очки сюда.
      Документ, который он вручил мне, был настолько завораживающим, что в первый момент я не могла от него оторваться. Его возраст становился ясным при виде крошечных трещин, портящих жесткое тиснение, бывшие, возможно, матерчатым или пергаментным, но не бумажным. Формат был значительных размеров, в фут шириной и около восемнадцати дюймов высотой. По поверхности шла серия миниатюрных рисунков с человеческими фигурами: мужчинами и женщинами, перемежающимися надписями, выполненными от руки. Картинки и надписи соединялись кривыми линиями.
      – Это генеалогическое древо, – сказала я.
      – Они назвали бы это родословной. Можете ли вы прочесть имена?
      – Нет. Это, должно быть, на латыни. Я не могу разобрать ни одного из них. Какие они прелестные! Этот маленький человечек одет в доспехи. А посмотрите на головной убор женщины рядом с ним, он...
      Роджер издал выразительный негодующий возглас:
      – Прелестные! Будьте внимательны. Надписи не на латыни, но я согласен, что шрифт трудный. Посмотрите сюда. – Его палец уперся в страницу. – «Упомянутая Энн, дочь и наследница лорда Ричарда де Коутехея, вышла замуж за Генри Ловелла». Рисунки, возможно, являются портретами Энн и Генри. Внизу две их дочери и их сын.
      – Ловелл… Это одна из фамилий...
      – Они владели домом примерно с 1300 года, когда Ричард Ловелл женился на дочери предыдущего владельца, и до 1485 года, когда их потомок был убит в Босворте. Здесь он изображен внизу.
      Маленькое, четко нарисованное лицо выглядело грустно, как будто бы он предчувствовал свою судьбу.
      – Посмотрите на имена. – Снова палец Роджера уперся в лист. – Энн, Кэтрин, Элизабет, Маргарет. Типичные для тех времен имена известных святых и царствующих монархов. Теперь… – Он потянул пергамент из моей руки.
      Я издала возглас протеста:
      – Роджер, это может оказаться очень ценным. Вы порвете так. Знает ли Кевин, что вы унесли это?
      – Он не знает даже о существовании его. Я нашел это в коробке, запрятанной глубоко в одном из буфетов. Вот, смотрите.
      На этот раз лист бумаги, который он сунул мне под нос, был более разборчивым, хотя Роджер переписал его не лучшие образом.
      – Это родословная Ромеров, которые приобрели дом в 1485 году. У меня ушла уйма времени, чтобы сложить их вместе из различных документов и книг, но здесь все точно. Снова, заметьте, имена женщин – Элизабет, Мэри, Френсис.
      – Почему вы сразу не говорите, куда вы клоните. Это сэкономило бы время.
      – А у нас его так мало, – сказал Роджер. Интригующая улыбка искривила его рот. – Хорошо. Теперь я знаю многие предметы, о которых никогда раньше не подозревал, включая латунный орнамент. Данный тип резных металлических изображений на надгробиях начал применяться в конце тринадцатого века и продолжался до начала шестнадцатого. Имя возбудило во мне подозрения с самого начала. Это саксонское имя, и оно не имеет никакого отношения к камню, который по стилю можно отнести к пятнадцатому веку.
      – Имя? Какое имя?
      – Этельфледа, черт побери, Энн. Сосредоточьтесь на том, что я говорю. Вы видели список женщин, живших в этом доме между тринадцатым и шестнадцатым веками. Никто из них не носил этого имени. Такой личности не существовало.

      Может быть, Роджер был прав в том, что мои мозги умными не назовешь и извилины на них сглажены. Содержимое их проржавело, и понадобилось время, чтобы запустить их.
      – Тогда призрак Би...
      – Не бывает призрака без того, чтобы вначале не существовало тело. Прошлой ночью я еще раз взглянул на латунную пластину. Ошибки в имени быть не могло. Почему Ловеллам понадобилось ставить памятник тому, кто никогда не существовал?
      – Отдаленная прародительница, – рискнула я высказать дикое предположение. – Святая или святейшая женщина...
      – Возможно, существовала святая Этельфледа, – допустил Роджер. – Календарь святых чрезмерно перегружен, и некоторые из английских святых имеют причудливые имена. Но мы говорим о памятнике погребенному, а не о памятнике святому. От этого не уйти, Энн. Если...
      Я отъехала на стуле назад и встала.
      – «Если», все время «если». Вы с вашими глупыми теориями!.. Бросьте их, Роджер. И прекратите прокрадываться в дом. В одну из таких прекрасных ночей Кевин поймает вас за этим и прихлопнет.
      – Вы собираетесь сказать ему? – спросил Роджер. Его голос был почти лишен заинтересованности.
      – Ну...
      – Я бы предпочел, чтобы вы не делали этого.
      Если бы от меня потребовали, или пригрозили, или даже молили... Но этот бесстрастный, ровный голос дошел до меня.
      – Только не делайте этого больше.
      – Хмм, – сказал Роджер.
      Это был самый твердый отказ от обещания, который можно было придумать.
      Нет ничего удивительного, что я была начеку той ночью. Я ловила все ночные звуки, и в конце концов Кевин сказал, наполовину заинтересованно, наполовину раздраженно:
      – За чем ты пытаешься следить? Ты похожа на птичку, поднявшую голову и слушающую, не идет ли кошка.
      После этого я переключила свое внимание. Я должна была понимать, что Роджер не будет рисковать вскоре после разговора со мной; он не мог быть уверен, что я не донесу на него Кевину.
      Он подождал до следующей ночи, прежде чем что-либо предпринять, и это чуть ли не стало последним его предприятием.

      Этот день был отмечен двумя нелепыми случаями – у нас побывали призраки из нашего прошлого. Призрак Кевина и мой – снова посетили нас.
      Первым был звонок от Дебби. Я случайно была в холле, когда зазвонил телефон, и едва не бросила трубку, узнав ее голос. Я сказала, что позову Кевина. Она заявила, что не надо, что все в порядке и что в таком случае поговорит со мной.
      Это был зловещий знак, и я приготовилась к маленькой звуковой сцене – упреки, слезы, проклятия. Вместо этого тихий вежливый голос произнес:
      – Я уезжаю завтра; я только хотела поблагодарить миссис Джонс за ее гостеприимство и сказать вам всем «до свидания».
      – О, очень хорошо, я скажу Би о том, что вы звонили. Я уверена, что она присоединилась бы ко мне, пожелав вам успехов в будущем году и всего, что в таком случае полагается.
      – Вы, наверное, скоро вернетесь к преподавательской работе?
      Я не ответила сразу и попыталась подсчитать. Как давно я не смотрела на календарь и не читала газет? Учеба начинается в конце августа. Факультет, вероятно, соберется несколькими днями раньше, особенно сошки, подобные мне.
      – Я думаю, что так, – ответила я медленно.
      – Счастливого учебного года.
      – Спасибо. Вы уверены, что не хотите поговорить с Кевином?
      – В этом нет необходимости. – В ее смехе был металлический оттенок, как это обычно бывает с голосами по телефону. – Передайте, что я попрощалась, и поблагодарите его.
      Повесив трубку, я стояла неподвижно, обдумывая разговор. Я предположила, что здесь проявились хорошее воспитание и хорошие манеры. Девочка была влюблена в Кевина. Я видела, как она следила за ним глазами с глупым выражением лица, что было несомненным признаком сильной увлеченности. Но у нее хватило самообладания, чтобы уйти без борьбы, когда она поняла, что он для нее потерян.
      Но самым большим ударом для меня было ее напоминание о том, что время проходит. Я не имела понятия о том, какое сегодня число, но должен был быть конец июля, может быть даже начало августа. Мне нужно было на несколько дней съездить домой, прежде чем начнутся занятия. Я договорилась получить свою квартиру назад к 15 августа, чтобы я могла закончить уборку и размещение в ней до начала академической работы. Еще одна неделя, две от силы.
      Эта мысль, подобно тяжелому темному одеялу, опустилась мне на голову. С самого начала я знала, что буду здесь несколько месяцев. Это было райское лето, за одним или двумя исключениями, намного лучше, чем я ожидала и заслуживала. Кевин вернется тоже. Наши отношения будут иметь продолжение. Так почему же настроение у меня было такое, словно умерла моя собака?
      Ответ было нетрудно найти. Я боялась потерять Кевина. Мы не брали на себя никаких обязательств. Он будет крутиться среди восхитительных студенток, специализирующихся на английском, и может потерять интерес к маленькой сиротке Энни, даже если она приоденется и сделает стрижку. Поэтому я пошла его разыскивать. Я не собиралась прикалывать его к себе булавкой или выдумать что-либо еще. Я только хотела увидеть его.
      Он тоже разыскивал меня; так, по крайней мере, он сказал. Мы пошли на прогулку. Обычно мы завершали ее на полянке, но не всегда. Иногда бывало достаточно побыть вместе, поговорить и соприкоснуться руками.
      Пока мы шли по розовому саду, я часто останавливалась, чтобы собрать с цветов японских жуков. В этом году их была уйма. Мистер Марсден едва управлялся с ними с помощью опрыскиваний, чистки и ловушек.
      Кевин выбрал для меня розу темно-малинового цвета, переходящего в черный у основания лепестков, и принялся за прекрасную речь, но укололся о шип, и комплименты перешли в проклятия. Я засунула розу за ухо – в моем платье не было петель для пуговиц – и подумала, что только любовь может подарить малиновую розу краснолицей женщине.
      – Какое сегодня число? – спросила я.
      Кевин принял свой проколотый большой палец от губ и задумался.
      – Первое августа?
      – Ты говоришь как будто наугад.
      – Тогда второе августа. Почему ты считаешь?
      – Ты понимаешь, что мы должны вернуться через несколько недель? Я очень не хочу уезжать.
      Кевин взял меня за руку. Некоторое время мы шли молча.
      – Тебе не придется уезжать, Энн.
      – Может быть, твоя мать наймет меня посудомойкой?
      – Я не шучу.
      Он остановился перед резной каменной скамейкой. Она стояла в тени японского клена. Изящные остроконечные листья были вырезаны так же тщательно, будто выполненные по нефриту и сердолику.
      – Я хотел сказать тебе... – продолжал Кевин. – Давай присядем.
      – О, разве она годится для такого рода разговора? – легкий тон, который я хотела придать своему голосу не получился. Мое дыхание участилось, а сердце готово было выпрыгнуть.
      – Зачем ты это делаешь? – спросил Кевин.
      – Что?
      – Ты знаешь – постоянные колкости, укусы во всем, что ты говоришь. Чего ты боишься?
      – Людей. Мир. Мне кажется, что таким образом я защищаю себя.
      Глаза Кевина оставались серьезными и ласково-сосредоточенными, такими, какими я их любила видеть. Он наклонился вперед. Его локти уперлись в колени, а руки были свободно переплетены.
      – Я почти решил не возвращаться к преподаванию этой осенью, Энн.
      – Но у тебя контракт.
      – Не очень этично извещать их так поздно, – признался Кевин. – Но ты знаешь, что, как только я сделаю это, найдется полсотни кандидатов на преподавательское место. Они без труда найдут мне замену. На мне лежит ответственность и здесь, а эту брешь не так-то просто будет закрыть. Мать и отец ничуть не станут моложе. Я хочу, чтобы они имели то, что заслужили, пока они могут радоваться этому, – спокойствие на душе, досуг, общество людей, которых они любят.
      – Это благородное чувство.
      Кевин засмеялся.
      – Ты опять за свое, – сказал он любовно. – Ты не сможешь обидеть меня, дорогая. Я знаю, мое решение отчасти глупо. Но зачем мне убивать себя, когда в этом нет нужды. Пробиваться сквозь грязь и слякоть, копаться в кипах листов, исписанных неуспевающими недоумками, которые не знают, как писать на их собственном языке. Я предпочел бы посвятить время тем исследованиям, о которых всегда мечтал, быть свободным от гнета расписаний и академических обязанностей. Это самая лучшая из всех возможных сфер, если ею интересоваться, и я был бы дураком, если бы отказался от этого.
      В установившейся вслед за этим тишине не было слышно ни единого звука, кроме музыкального шуршания листьев над головой. Теплый ветерок, отягощенный запахом роз, щекотал мою кожу. Каменные стены дома были покрыты позолотой солнечного света. Покинуть это место означало оставить здесь частицу себя.
      – Я не могу возразить тебе, – произнесла я наконец. – Ты будешь дураком, если вернешься.
      – Это же можно сказать о тебе. – Кевин повернулся и взял мои руки в свои. – Ты любишь это место, и у меня создалось впечатление, что твои чувства ко мне...
      – Я испытываю к тебе чувства глубокого уважения и одобрения.
      Глаза Кевина заплясали.
      – Забавно. Я думаю, мы должны пожениться. Мама немного привередлива в таких вопросах...
      – Подожди. Не надо. – Я вытащила свою руку из его руки и неуклюже поднялась на ноги, придерживаясь для устойчивости одной рукой за дерево. Дерево под моими пальцами было теплым и шершавым.
      – Не изображай из себя Джейн Эйр, – сказал Кевин. – Это не может быть для тебя совершенным сюрпризом.
      – Никто никогда раньше не предлагал мне выйти замуж, – выпалила я.
      Как всегда, Кевин правильно понял.
      – Меня это тоже пугает, Энн. Я не верю во всю эту ерунду, будто браки свершаются на небесах...
      – Но развод – это грязное дело и дорогостоящее.
      На этот раз смех Кевина содержал дребезжащие нотки. Он имел право ожидать, что его благородное предложение будет принято если не с криком восторга, то, по крайней мере без сарказма. Я не знаю, что удерживало меня. До сих пор не знаю. Вместо того чтобы повернуться и упасть в его объятия, вместо того чтобы сказать несколько приличествующих случаю слов, я упрямо стояла не шелохнувшись, спиной к нему.
      – Я не почувствую себя свободной, если не пошлю им извещение.
      – Если ты сообщишь им сейчас, то сможешь освободиться после первого семестра и не чувствовать за собой никакой вины. Ведь так?
      Я любила его за то, что он всегда принимал то, что я говорила, и не пытался отговаривать. Я чуть не повернулась и не закричала: «Возьми меня, я твоя!» Но тот же самый непостижимый, нелогичный барьер остановил меня.
      – А если я решу задержаться еще на один семестр, что ты будешь делать?
      – Это вопрос на засыпку, Энн?
      – «Не любовь, – промолвила она, – а тщеславие; поставь любви подобную задачу». Я не так проста, Кевин. Я точно хочу знать.
      – Если честно, я не знаю, – сказал Кевин. – Я не хотел бы разлучаться с тобой даже на короткое время.
      Тогда я повернулась. Он сидел расслабленный и спокойный, кисти его рук свободно свисали. Он улыбался.
      В его спокойствии было больше убедительности, чем в объятиях и пылких объяснениях.
      – Я тоже не хотела бы расставаться с тобой, – сказала я точно так же спокойно.
      – Тогда...
      – Дай мне подумать об этом. Мой Бог, – добавила я с отвращением. – Мне придется перестать читать викторианцев. Не только потому, что я разговариваю, как они. Я начинаю думать, как они.
      Мы закончили на этом, но это не удовлетворяло нас и я это понимала. Снова и снова в течение дня я задавала себе вопрос: какой дьявол вселился в меня? Если даже я не любила Кевина, мои чувства к нему были так близки к любви, что только педант стал бы разбираться в определениях. Я подумала, что мы подходили друг другу, что даже более важно, но совместимость характеров – более прочная основа для отношений. Например, по сравнению с Джо, Кевин казался сущим ангелом.
      Естественно, я подумала о Джо только для сравнения. Самоуверенный, грубый, шовинист и даже не притворяется, что его интересует моя работа. Поскольку я задумалась о нем, то не удивилась, когда узнала его почерк на письме, пришедшем в тот же день. Иногда так бывает.
      Самоуверенность – это не плохо, но он мог бы понять намек. Я думаю, что отсутствие письма в течение шести недель можно считать недвусмысленным намеком.
      Он предполагал, судя по его письму, что поскольку он не имел никаких сведений обо мне, даже ответа на его последнее письмо, то планы, которые имелись у нас на осень, аннулируются. С его стороны не было никаких возражений. Я свободна. Нитей, связывающих нас, больше нет и т. д. («И т. д.» заменяют две страницы, выражающие огорчение.) Однако он считает, что я должна подтвердить ему свои намерения, поскольку ему придется подыскивать себе жилье. Насколько я знаю, жилье в этой части города найти непросто. Если я планирую подарить ему квартиру, он готов принять ее. Как зовут квартирного агента?
      До этого места единственной моей эмоцией была усмешка над попытками Джо поддерживать тон, объявляющий все связи разорванными. Но письмо заканчивалось комментарием в адрес Кевина, который был настолько отвратителен, что я бросила письмо на пол и наступила на него, как будто хотела раздавить ядовитое насекомое.
      После того как я успокоилась, придумав все эпитеты, которыми я наградила бы Джо, если бы он был здесь и мог меня слышать, мне стало ясно, что за моим гневом скрывается еле заметное угрызение совести. Джо, должно быть, очень страдал, если опустился до проявлений такой злобности. Я должна была написать ему несколько недель назад, как только поняла, что не хочу больше иметь его своим спутником. Я должна была написать в университет немедленно, как только решила не возвращаться.
      Той ночью я не слышала странных звуков. Если в моей нежности к Кевину проскальзывали нотки отчаяния, то он не воспринимал их таковыми.
      Я крепко спала и не видела сновидений, как вдруг что-то разбудило меня. Я села на кровати, окончательно проснувшись и ощущая необычную настороженность. Но не было слышно никаких звуков.
      Лунный свет заполнял комнату, подобно серебристой жидкости. Я ничего не слышала, кроме глубокого ровного дыхания Кевина. Он спал в изящной позе, лежа на боку со слегка согнутыми коленями и сложенными руками.
      Затем послышался звук. Я никогда не слышала ничего подобного: глухое, акустически искаженное, отдаленное металлическое лязганье. Оно, казалось, исходило из самой толщи стен и вызывало эхо. Звук, хотя и приглушенный, содержал пронзительные нотки, которые были достаточно громкими, чтобы разбудить Кевина. Он уселся и тряхнул головой.
      – Энн?
      – Да, я слышу. – Я соскочила с кровати, накинула халат и потянулась за очками.
      – Сиди на месте, – приказал Кевин, когда я направилась к дверям. – Я не нанимал тебя ловить воров. Подожди меня. Где моя одежда?
      – Наверное, на полу, куда ты ее всегда бросаешь. Ты включил охранную сигнализацию?
      – Кажется, да. Что за чертовщина это может быть?
      – Это напоминает большой бронзовый гонг.
      – У нас такого нет.
      – Надо посмотреть. Скорее.
      Дверь Би распахнулась, как только мы достигли ее. Ее брови слегка приподнялись, когда она увидела нас вместе, но она только сказала:
      – Мне показалось, что я что-то слышала.
      – Ночные воры бьют в гонг, чтобы возвестить о своем прибытии, – пошутил Кевин. – Посторонитесь, леди, и дайте мне первым броситься очертя голову навстречу опасности.
      На верхней площадке лестницы нас приветствовала Эми, которая была рада нашей компании. Она никогда не могла понять, почему мы тратим восемь часов в сутки на сон. Она бросилась к Кевину, который остановился и заколебался.
      – В чем мы нуждаемся здесь, так это в сторожевой собаке, – сказал он. – Это не может быть вор. Эми в таком случае была бы рядом с ним, показывая, где мы держим серебро.
      Пока Кевин спускался по лестнице, собака продолжала, играя, бросаться на него. Быстрый осмотр первого этажа не выявил ничего подозрительного. Ржавые щиты и оружие украшали стены большого холла. Любой из предметов, падая из-за ослабленного гвоздя, мог вызвать такой звук, но все они были на месте. Никакие другие предметы также не были потревожены. Когда Кевин проверил охранную сигнализацию, она оказалась полностью функционирующей.
      – Можно также заглянуть в подвал, – сказал он, зевая. – Вы девочки, возвращайтесь в постели, пока я схожу туда.
      Глаза Би встретились с моими глазами. Ночные кошмары успели наполовину забыться, но так же, как и она, я поняла, что мы не должны отпускать его в подвал одного.
      Вооруженные электрическими фонарями, мы произвели тщательный осмотр и снова ничего не обнаружили, пока не добрались до маленького помещения, части старого склепа. К тому времени все мы уже решили, что тревога ложная. Кевин не стал заходить в помещение, он только встал на пороге и стал водить лучом фонаря. Здесь никто нигде не мог спрятаться. Был виден только голый пол с неровными камнями. Только пол и... что-то еще.
      Мы чуть не прошли мимо. Мы искали взглядом что-либо размером с человека, а не маленький предмет, меньше квадратного фута. Он стоял на четырех маленьких изогнутых ножках около латунной плиты, которая, как выяснилось, не принадлежала леди Этельфледе.
      – Как это попало сюда? – спросил Кевин озадаченным голосом. – Я не помню, чтобы видел это раньше.
      Я подняла предмет. Он был удивительно тяжелым. Впрочем, удивляться было нечему. Он был сделан из камня, этот полупрозрачный, похожий на мрамор предмет, который перед этим показался белым. Пятна лишайника и полосы цвета ржавчины покрывали его со всех сторон.
      Кевин не ожидал ответа, поэтому и я хранила молчание. Но после осмотра оставшихся помещений подвала я проклинала себя за то, что сразу не догадалась об очевидной причине тревоги. Я также проклинала Роджера. Если бы моя голова не была забита другими вещами, мне на ум сразу бы пришел неловкий глупый ребенок, снова крадущийся в дом. Я попыталась бы убедить Кевина вернуться к себе и снова заснуть и избегала бы всего, что могло бы привести к кровавой вражде. Однако на этот раз Роджеру удалось, по-видимому, сбежать, и нам понадобилось бы много времени, чтобы догнать его.
      Было несложно определить, каким путем он пробрался в дом. Другие ничего не заметили: они не знали того, что знала я. Я вспомнила, как Роджер упоминал о двери в башню. В тот раз я обратила внимание на то, что он слишком старательно ругает ее ржавый и грязный внешний вид. Она вела в пустую маленькую комнату. Кевин всего лишь один раз быстро осветил ее фонарем, прежде чем идти дальше. Я была единственной, кто заметил возле двери свободно свисающий провод. Он был обрезан.
      Кевин уже готов был лечь в постель, если не заснуть, когда Би настояла на том, чтобы сначала слегка перекусить. Она всегда старалась всех накормить, но в ту ночь, как я догадалась, у нее на уме было что-то еще. Я несла предмет, который мы нашли. Когда я поставила его на кухонный стол, Би первая осмотрела его.
      – Я готов поклясться, что раньше в этом помещении ничего подобного не было, – пробормотал Кевин.
      – Роджер... – Би проглотила что-то застрявшее у нее в горле, прежде чем продолжить: – Роджер сказал бы, что это что-то греческое или римское, не так ли?
      Я бы тоже сказала так. Изделие было из алебастра и украшено резьбой из гирлянд и цветов. В центре одной из длинных сторон были видны очертания, напоминающие мелкую чашу или блюдце с двумя рукоятками. Кевин взял предмет и потряс его. Внутри что-то загремело, напоминая грохот пересыпающихся костей.
      – Ха, – сказал Кевин. – Клад? Истлевшие ребра святого? – Он выбрал нож на полке над раковиной.
      Би быстро сделала шаг назад от стола, когда Кевин засунул кончик ножа в щель между корпусом шкатулки и ее крышкой. Я стояла неподвижно. Что-то шевелилось в глубине моей памяти. Что-то виденное, что-то слышанное теперь смутно припоминалось. Что-то нехорошее.
      – Как приклеенная, – ворчал Кевин, стараясь засунуть поглубже нож и поддеть крышку.
      – Будь осторожен, – сказала я рассеянно. – Не поранься.
      Где-то видела. Смутно припоминаю, что где-то в нехорошем месте. Где?
      Кевин удовлетворенно крякнул, когда крышка соскочила.
      – Ну, будь я проклят, – сказал он. – Верно мое второе предположение.
      Два предмета в шкатулке выглядели как кости, почерневшие от времени и настолько тяжелые, что их можно было назвать окаменевшими. Кевин вытащил их наружу, и при ярком свете я увидела, что мои предположения не оправдались.
      – Не кости, – так же быстро сообразил Кевин. – Рога. Виноват, тетя Би, но святые здесь ни при чем. Если, конечно, он... Что тут можно еще придумать?
      – Минотавр, – сказала я. – Получеловек, полубык. Они не очень большие. Это что? Золото окаймляет основание каждого из них?
      – Похоже на то. Давайте посмотрим, что еще там есть.
      Там было немного. Обломки керамики, из которых, если их сложить вместе, можно было бы получить мелкую чашу, резное изображение которой находилось на внешней стороне шкатулки. И толстый слой хрупких кусочков, превращавшихся в пыль, когда Кевин к ним прикасался. Когда-то они, возможно, были цветами. Больше ничего не было. Но этого было достаточно для меня и для Кевина, который был глубоко заинтересован и уже включил свой недюжинный интеллект.
      – Это патера, – сказал он, указывая на фрагмент чаши. – Использовалась в Риме для жертвоприношений и возлияний. Древний культ Роджера неплохо выглядит, не правда ли?
      Куски и осколки воспоминаний, которые я пыталась собрать, вдруг встали на место. Я отъехала на своем стуле назад, его ножки заскрежетали по полу.
      – О, господи! Может быть, еще не поздно. Скорее поспешим...
      Кевин догнал меня, борющуюся с дверью, ведущей в подвал. Мои руки были скользкими от пота, и я не могла крепко схватиться за ручку. Когда он начал спрашивать меня, что случилось, я завопила:
      – Скорее, скорее...
      В ту минуту я помнила только это английское слово.
      Я непрерывно повторяла его, когда ринулась вниз по узкой крутой лестнице. Рядом бежал Кевин, тщетно пытавшийся ухватиться за меня. Он боялся, что я упаду, но, к моему удивлению, этого не случилось. Мне предстояло оказаться перед всеми законченной дурой, если бы мои ужасные предчувствия не оправдались. Я молилась за то, чтобы ею оказаться. Мраморная шкатулка – Роджер не мог забыть ее или оставить нарочно. Это была одна из тех вещей, которые пугали меня. И тот звук «глухой, металлический, лязгающий, явно приглушенный отзвук...». Эдгар Аллан По. «Падение дома Эшеров». Как это было? Они уложили ее живой в могилу.
      И последняя составная часть загадки – длинная тень, наполовину закрытая выступом кромки каменного углубления, в которое вмонтирована латунная плита.
      Я схватила лом и засунула его конец между латунью и камнем. В старом известковом растворе, запечатывавшем щель, образовалась трещина.
      Кевин стоял, во все глаза наблюдая за мной, его руки вяло висели по бокам.
      – Черт побери! Помоги мне! – закричала я. – Это очень тяжело! Я не справлюсь одна.
      Он мог бы и не поддержать меня; наверняка у меня был столь дикий вид, что можно было поверить в мое мгновенное помешательство, если бы не Би. Какая-то вспышка интуитивного понимания и предчувствия прожгла ее. Она издала страшный, душераздирающий хриплый звук, идущий из глубины ее горла, и, ринувшись вперед, схватилась за рычаг вместе со мной.
      Только теперь до Кевина дошло, что мы пытаемся сделать, хотя, возможно, не дошло почему. Он подумал, что мы сошли с ума, но понял, что спорить бесполезно.
      – Вы никогда не поднимите ее таким способом, – сказал он. – Подождите минуту.
      Кевин вышел из помещения, и я должна признаться, что двигался он быстро. Он вернулся, неся на руках несколько деревянных чурбаков различных размеров.
      Он использовал их как клинья, чтобы поддеть латунную плиту, которая постепенно выдвинулась из обрамления камня. Работа продвигалась мучительно медленно. У меня была уйма времени, чтобы недоумевать, как ее ухитрились поднять в первый раз.
      Наконец латунная плита встала, подобно металлической двери. Пространство под ней имело около трех футов в глубину. Основание его имело вид квадрата со стороной в четыре фута. Со всех сторон полость окружали монолитные мрачные камни без каких-либо украшений. Дно было усеяно кусками расщепленного дерева и строительного мусора. Среди всего этого лежало тело человека с необычно согнутыми коленями. Позади его головы находилось нечто, напоминающее большого черного паука. Его волосатые ноги охватывали череп.

      Атмосфера средневековья давила так сильно, что я подумала, будто Би готова прыгнуть в могилу к своему возлюбленному. Но, конечно, в ней было больше здравого смысла, хотя лицо ее стало мертвым, как у экспоната комнаты ужасов музея восковых фигур. Пока я и Би стояли, упираясь спинами в латунную плиту и удерживая ее от нового падения, Кевин спустился вниз. Теперь я понимала, что случилось с Роджером. В поисковой горячке он не принял мер предосторожности и дорого заплатил бы за свою беспечность.
      – Он жив? – спросила Би упавшим голосом.
      Кевин поспешил ободрить ее:
      – Жив и храпит. У него огромная шишка на голове, но, кажется, ничего не сломано. Он, должно быть, успел скомпоноваться, когда доска упала. Попытаемся перенести его или сначала вызовем врача?
      Роджер дал ответ на этот вопрос, застонав и попытавшись принять сидячее положение. Когда Кевин спросил его, как он себя чувствует, он отказался оставаться там, где был, до оказания медицинской помощи. Когда же Кевин помог ему вылезти, он снова упал лицом на пол.
      – Энн, – шепнула Би. – Вы можете подержать это одна?
      – Нет, Кевин еще там.
      – Сукин сын, – сказал Кевин, роясь среди мусора на дне впадины. – Вот как он это сделал: блок с оборудованием и крюк в потолочной балке. Роджер, вы глупец. Почему оборудование упало вниз вместе с вами? Мы могли бы никогда не узнать, где вы, если бы Энн не...
      Он внезапно замолк. Его голова и плечи медленно показались из впадины. У меня кровь застыла в жилах. Его холодный взгляд, направленный на меня, усиливал впечатление, что передо мною современный Дракула, высматривающий очередную жертву.
      – Будь я проклят! – сказал он. – Что здесь происходит? Как ты узнала? Как Роджер ухитрился прокрасться в мой дом и...
      – Если ты скажешь еще хоть одно слово, Кевин, я ударю тебя, – перебила Би. – Сию же минуту иди сюда и помоги мне. Ты можешь задать вопросы потом.
      Ее рот был крепко сжат. Кевин повиновался. Как только он освободил ее, она бросилась к Роджеру. Она опустилась на пол рядом с ним и взяла его за руку, пока мы с Кевином подставляли рычаги под плиту и устанавливали ее в безопасное положение. Пока мы работали, я осматривала хлам на дне впадины. Я поняла, почему Роджер спрятал веревки и блоки. Он позаботился о том, чтобы Кевин не обнаружил следы его деятельности. Или, может быть, падающая латунная плита сорвала веревки с креплений и увлекла их вниз. Чего я не могла объяснить, так это отсутствие свинцового гроба, который ожидала увидеть. Оставалось только предположить, что гробы, упомянутые в описи, принадлежали трем другим людям, а обломки дерева на дне впадины были остатками контейнера. По-видимому, он содержал только мраморную шкатулку. Я не увидела ни костей, ни зубов.
      Когда латунная плита окончательно встала на место, она издала пронзительный звук.
      – Металлический и лязгающий, – сказала я, содрогнувшись. – Спасибо Эдгару По.
      – Что? – Кевин взглянул на меня. Выражение его лица было все еще враждебным.
      – Вспомни: они похоронили ее живой, и когда она искала выход из гроба и склепа...
      – Ох! – Воздействие моего бессвязного повествования на Кевина было почти чудодейственным. Восхищение любовь, облегчение – множество приятных эмоций вытеснили гнев и подозрительность на его лице. Он обнял меня.
      – И это насторожило тебя? Ты хитришь, дорогая.
      – Это и некоторые другие вещи. Маленькая мраморная шкатулка...
      Роджер издал хриплый звук:
      – Шкатулка? Где она?
      – На кухне. – Голос Кевина был резким. Он больше не подозревал меня в соучастии, но, естественно, был очень сердит на Роджера. – Я никогда не был негостеприимным, Роджер, но какого черта...
      – Замолчи, Кевин, – сказала Би. – Помоги мне вести его по лестнице.

      Доктор Гарст уехал уже на рассвете. Я не думаю, что кто-либо, кроме личного друга, мог приехать по вызову в такой час. Он был уверен в себе и спокоен, но его врачебный такт оставлял желать лучшего. Он сказал Роджеру, что, на его счастье, он обладает добротным толстым ирландским черепом, и прошелся по поводу глупых старых козлов, выходящих на поздние свидания.
      Кевин кипел от донимавших его вопросов. Бесполезно было пытаться убедить его, что этой ночью у Роджера было свидание с Би: джентльмены не встречаются с леди в склепах, тем более в могилах. Би не позволила ему допрашивать больного. Она выпроводила нас обоих за дверь. Я предложила Кевину поспать еще несколько часов.
      – У меня такое ощущение, что все прекрасно знают о том, что происходит, кроме меня, – проворчал он и ушел.
      Я пошла в свою комнату, но не легла в постель, а стояла за дверью, глядя через щель наружу, и видела, что Би покинула комнату больного. Ее глаза были красными, но она слегка улыбалась. «Из всех путей, ведущих к женскому сердцу, жалость – наикратчайший». По крайней мере, так говорят поэты, и в данном случае они не ошиблись.
      После того как дверь закрылась, я продолжила свое дежурство, не сомневаясь, что примерно через десять минут дверь комнаты Роджера осторожно откроется. Он надел брюки, но, вероятно, усилия для того, чтобы нагнуться и надеть башмаки, были чрезмерными для его больной головы. Он был бос. Белая повязка на голове придавала ему лихой вид, а настороженное выражение лица делало похожим на военнопленного, следящего за вражескими часовыми.
      Я подождала, пока он отойдет подальше по коридору, и затем последовала за ним. Он все время держался за голову. Несомненно, пульсация в его голове помешала ему услышать меня. Он не замечал меня, пока не дошел до лестницы и не повернулся, чтобы спускаться вниз.
      Я приложила палец к губам.
      – Если вы закричите, они услышат.
      – Все равно. Не пытайтесь уложить меня обратно в постель, флорентийский соловей.
      – Она на столе в кухне.
      – Что?
      – Вы тратите напрасно время, разыгрывая из себя скромнягу, Роджер. Я могу сказать вам, что находится в шкатулке, но только если вы вернетесь в постель. Хотя я думаю, что это не принесет вам удовлетворения.
      Это не устроило его. Он начал спускаться по лестнице, крепко держась за поручень. Я последовала за ним, приготовившись предотвратить его падение, если у него начнут подкашиваться колени. Но они не подвели его, и он целеустремленно двигался к кухне.
      Содержимое шкатулки заметно оживило его. Его глаза удовлетворенно засветились, как будто бы он сложил осколки керамики вместе.
      – Время каяться, Энн? Кто был прав?
      – Вы, о мудрейший. Я так понимаю, что это принадлежности, используемые во время жертвоприношения Великому божеству, спрятанные ревностными приверженцами, когда дела честных язычников стали складываться не лучшим образом.
      – Умница, – сказал рассеянно Роджер. – В ближайшем будущем вам предстоит отбросить наконец вашу постоянную бдительность и снова почувствовать себя человеком. Вы не представляете, какое это блаженство. Знаете ли вы, что это? Это патера, ей, возможно, две тысячи лет. Это один из символов матери. Рога быка...
      – Они выглядят недостаточно большими, чтобы принадлежать быку.
      – Значит, это был маленький бык, – сказал Роджер без тени улыбки. – Рога часто обнаруживают вместе с двойным топором. А где?.. Ах, вот мы где.
      Из-под груды черепков он извлек обломок металла, почерневший и окислившийся.
      – Серебро, – пробормотал он. – Деревянная рукоятка давно бы истлела.
      – Хорошо. Теперь, когда вы достаточно порадовались, не пора ли вернуться в постель?
      – Вы думаете, что я притащил сюда свои побитые кости только для того, чтобы взглянуть на этот хлам? Нет, Энн. Нам надо избавиться от них прямо сейчас, до того, как Кевин присоединит это к своим фамильным сокровищам.
      У меня закружилась голова. Я потерла ее, но это не помогло. О, я понимала, что он имеет в виду, и не могла доказать ему, что он не прав. Возможно, эти жалкие остатки принадлежностей культа, бывшие когда-то гордостью мраморных храмов наряду со статуэтками из слоновой кости и золотом, были последней причиной нарушения покоя в доме. Может быть, это была еще одна ошибочная версия вроде тех, которые мы уже проверили. Но одно было очевидно: Роджер не успокоится до тех пор, пока они не станут безвредными.
      – Что вы хотите делать с ними? – спросила я.
      – Они должны быть сожжены, – ответил Роджер с напором фанатика.
      – Но невозможно сжечь окаменевшие рога!
      – Думаю, что нельзя. Тогда утопим. Проточная вода – древний способ защиты от враждебных духов. – Он выглядел, как будто бы у него началась лихорадка.
      Два круглых светло-красных пятна показались на его обвисших щеках.
      – Вот что нужно. Водный поток. Мы бросим туда эти предметы как можно дальше от дома.
      – Вы не уйдете далеко, – сказала я, поймав его руку после того, как он покачнулся. – Возвращайтесь в постель и предоставьте мне позаботиться об этом. Я сделаю то, что вы предлагаете.
      – Обещаете?
      – Обещаю.
      От меня потребовалось приложить все мои силы на обратную дорогу, и я вздохнула с облегчением, когда он наконец оказался в постели.
      – Мне теперь хорошо, – пробормотал он, – и требуется немного поспать... – Его глаза широко раскрылись, и он остановил на мне пронизывающий взгляд. – Вы обещали.
      – Я сделаю это, сделаю. Но что делать со шкатулкой? Ее не унесет в очищающее море, она камнем пойдет на дно.
      – Не беда, – сказал Роджер. – Оставьте ее там, где она лежит.
      – Но что я скажу Кевину, когда он увидит, что реликвии исчезли?
      – Скажите, что их съела собака. – Роджер закрыл глаза. – Скажите ему, что уборщики выбросили их. Скажите ему... превратились в пыль... воздух...
      Я взволнованно наблюдала за ним, пока его дыхание не стало ровным. Если бы я разрешила ему подняться, это бы плохо кончилось. Единственное, что я могла для него сделать, – это выполнить свое обещание. Я сходила в свою комнату за одеждой и теннисными тапочками. Можно было бы выбросить реликвии в мусорный контейнер или спрятать их, но я была связана обещанием.
      Было удивительное утро, светлое, ясное и прохладное. Я поспешила выйти на улицу, желая побыстрее закончить с делом и вернуться в постель. Но когда я дошла до ручья, то обнаружила, что воды там недостаточно даже для того, чтобы отправить в плавание и бумажную лодочку. Мне пришлось идти вдоль слабой струйки около мили, прежде чем она слилась с другим ручьем. Общий поток нельзя было назвать обильным, но к тому времени я настолько устала, что это меня уже не заботило. Я бросила реликвии в воду и ушла не глядя. Может быть, их унесло, а может быть, они остались лежать там в ожидании очередной жертвы.
      Когда я возвратилась, выкатывали уборочную машину, и я определила, что было девять часов. Я пропустила уборщиков, предупредив, чтобы они работали как можно, тише, и пошла на кухню готовить кофе. Алебастровая шкатулка стояла на столе, выглядя невинно и безвредно, но ей предстояло взорваться, как динамитной шашке, если я не придумаю правдоподобную историю для Би и Кевина. Для последнего – особенно. Он был в высшей степени рад, что нашел древние реликвии. Я села за стол пить кофе и глупо уставилась на шкатулку, пытаясь что-то придумать. В конце концов я вышла на улицу в поисках пыли. Я потратила на поиски страшно много времени. Поверхности, не покрытые густой зеленой травой, были мульчированы, покрыты гравием или богатым черноземом. Но я ухитрилась наскрести немного пыли в углу, в котором рылась Эми, положить несколько пригоршней в шкатулку и оттащить свое усталое тело вверх по лестнице. Пришел новый день, а я все еще не могла решить, что делать с Кевином и с моей работой. До того, как придет пора что-нибудь выбрать, оставалась пара недель.
      Я не знала тогда, что мне не придется ждать двух недель, что все решится через три дня.

      Если я не упоминала о такой неотъемлемой части современной культуры, как телевизор, это не значит, что его не было в доме. Их было несколько, но мы редко их включали. Это была чистая случайность, что Кевин слушал вечерние новости на следующий день после приключения Роджера в склепе.
      Дом, несомненно, растаял от старомодного романа. Я не знаю, как Би удалось наладить взаимоотношения с Роджером, что всегда было для нее неразрешимой проблемой. Может быть, она пришла к выводу, что любовь превыше всего. Может быть, Роджер перестал каркать о своем сверхъестественном интеллекте. Но зачем искать причины? Они помирились, и это привело к тому, что Роджер поселился у нас на неопределенное время. Она отвезла его домой, чтобы забрать одежду, и снова привезла назад. Если она не была уверена, что он нуждается в ее постоянном внимании, то вид его запущенного дома убедил ее в этом окончательно. Она не спускала с него глаз, а Роджер напоминал чеширского кота, постоянно самодовольно ухмыляющегося.
      В то время как их любовь расцветала, моя начала проявлять первые признаки увядания. Кевин не возвращался снова к выбору, который я должна была сделать. Он был любящим и внимательным, как всегда, но в отношениях между нами наметилась маленькая трещина. Не такая глубокая, чтобы ее нельзя было перешагнуть широким шагом, но этот шаг должна была сделать я, а я его не делала.
      Кроме того, Кевин был выведен из равновесия исчезновением реликвий. Я вынуждена была признать, что пыль в шкатулке была сомнительной, но, поискав и не найдя злоумышленника, он не смог найти объяснения. Роджер – перебинтованный, слабый и подавленный, с головной болью – очевидно, был неспособен сбежать с этими предметами. И никому больше они не были нужны. В конце концов Кевин решил, что виновата Эми. Эми завиляла хвостом и осклабилась, когда услышала проклятия в свой адрес.
      В тот вечер Роджер присоединился к нам в библиотеке. Он парил над Би и явно наслаждался своим новым статусом. Возможно, его нежелательное присутствие побудило Кевина включить телевизор.
      Новости, как обычно, являли собой печальный набор несчастий местного и национального масштаба. Я сосредоточилась на своем рукоделии и старалась не слушать. Но затем Кевин тревожно подался вперед, и я уловила слово «ураган». По крайней мере, назывались ураганы мужскими именами. Этот носил имя Мартин. Скорость ветра была сто километров в час. Он уже унес жизнь шестидесяти восьми человек на различных островах в Карибском море и перемещался на северо-запад.
      Мы привыкли к рукотворным ужасам – убийства, грабежи, изнасилования совершаются каждую минуту ежедневно. Широкомасштабные стихийные бедствия все еще поражают воображение, возможно, потому, что не поддаются никакому контролю. Мы невольно слушали о страшных итогах – множество погибших, искалеченных, миллионы долларов на восстановление.
      Кевин вскочил на ноги.
      – Восточная сторона самая открытая. Я наберу тяжелых фанерных щитов...
      – Что? Сейчас? – удивленно спросил Роджер. – Остыньте, Кевин, это всего лишь шторм. Может быть, он не коснется нашей территории.
      Кевин жестом указал на телевизор, где синоптик размашисто рисовал линии, указывающие места вероятного прохождения урагана.
      – Он может изменить направление.
      – У нас будет еще множество предупреждений, если это так. – Голос Роджера говорил о том, что его не интересует данный предмет. – Я не вижу более безопасного места. Этот дом построен, подобно скале Гибралтара, на естественном основании. Би, как насчет того, чтобы прогуляться?
      Кевин продолжал смотреть телевизор весь вечер. Одиннадцатичасовая сводка была сомнительной. И до следующего утра мы не знали, идет ли Мартин в нашем направлении. Если он обрушится на берег Каролины и проникнет на сушу, сила ветра будет ослаблена. Если же, как предполагалось, он продвинется дальше на север, то восточные области Вирджинии, Мэриленда и Пенсильвании будут в опасности.
      Кевин съездил в город и вернулся с фанерными щитами, клейкой лентой и рулонами тяжелого пластика. К этому времени даже Роджер вынужден был признать, что некоторые мероприятия были бы разумны. Я поехала с ним в деревню, чтобы помочь обезопасить его дом. Это не заняло много времени. Как и многие дома в Джорджии, он имел специальные ставни. После того как он выключил все, что можно было выключить, и повыдергал все вилки из розеток, мы вернулись назад и нашли Кевина, балансирующего на высокой лестнице. Он устанавливал щиты у восточных окон. К середине второй половины дня небо почернело, и ветер стал достаточно сильным, чтобы заставить клониться и танцевать деревья. Я никогда не попадала в ураган. Даже при электромагнитных возмущениях у меня начинал болеть желудок. Мне захотелось провести следующие двадцать четыре часа под своей кроватью, желательно мертвецки пьяной. Я не могла ни с кем поделиться своими чувствами, потому что все остальные были беспечны. Слово «беспечность», конечно, нельзя было отнести к Кевину, но суровая сосредоточенность, с которой он выполнял свою работу, говорила о том, что у него не хватит ни времени, ни терпения, чтобы подбодрить меня. Хладнокровие Би заставляло меня устыдиться собственных страхов. Она беспокоилась о том, чтобы водой не залило мебель и ковры, поэтому мы передвинули некоторые из самых ценных предметов подальше от окон, заклеили лентой щели и прикрыли вещи пленкой.
      Несколько позже раздался телефонный звонок. Я подняла трубку прежде, чем вспомнила, что телефоны в грозу опасны. Я не знала, применимо ли это к ураганам, поэтому некоторое время нервно сжимала трубку в руке, прежде чем сказать «алло».
      Это был отец Стивен, звонивший для того, чтобы предупредить нас, что надо быть готовыми к сильному удару (это его слова, а не мои). Я сказала ему, что Кевин практически запеленал дом в пленку и загородил его щитами. Он засмеялся:
      – Это так же прочно, как крепость, Энн. Вы находитесь в совершеннейшей безопасности.
      Он почувствовал мое нервозное состояние, поэтому я перестала притворяться и проскулила:
      – Я боюсь штормов.
      – Некоторые люди чувствительны к изменениям атмосферного давления и к наэлектризованности воздуха, если я грамотно описываю эти процессы, что, вероятно, не так. Я едва одолел физику в колледже.
      Я оценила его усилия по укреплению моих моральных сил. Менее унизительно быть чувствительной к атмосферному давлению, чем быть трусом.
      – Почему бы вам не приехать сюда? – предложила я.
      – Я уже призван, – был спокойный ответ.
      – Вы хотите сказать, что будете выезжать из дому?
      – Не больше, чем обычно. Поверьте мне, вам не о чем беспокоиться, Энн. Роджер ведь у вас? В таком случае у вас под рукой двое полноценных мужчин. Я уверен, Роджер и Би знают, что нужно делать.
      Я молчала и не отвечала. Большой ком подкатил к моему горлу. Через секунду он сказал:
      – Энн, это шторм вас так беспокоит? Или что-нибудь еще?
      Прежде чем ответить, я покачала головой, хотя он не мог меня видеть.
      – Нет, – пропищала я.
      – Вы уверены? Пожалуйста, будьте откровенны. Я сразу приеду, если...
      – Нет. На самом деле. Все прекрасно. – Это была правда. Даже если бы это не было правдой, я не могла просить его участия. Могут быть искалеченные люди, женщины с детьми, разрушенные дома, пожары. У него будут более важные заботы, чем нервная женщина, боящаяся штормов.
      – Хорошо, – сказал он. – Не волнуйтесь, Энн. Вы не сможете найти более безопасного места.
      После того как он повесил трубку, я продолжала держать свою, идиотски пытаясь продолжить общение. Я не могла найти безопасного места в доме, где фантомы ночью бродят по коридорам, а могильные памятники падают людям на голову. Но я сказала себе, что все кончилось. Только неуклюжесть Роджера могла опрокинуть латунь ему на голову. Остальное было галлюцинациями или безвредными физическими возмущениями, теперь закончившимися.
      К вечеру стало темно, как в полночь, и сильный ветер начал исполнять грубую, неблагозвучную симфонию. Мы расселись вокруг большого стола на кухне. Несомненно, это была самая безопасная комната в этом надежно защищенном доме. Кевин загородил щитами маленькие окна, а трехфутовые стены поглощали большую часть внешних звуков. Но я слышала, что начался дождь. За минуту звуки перешли в устойчивый грохот. Би была около плиты, когда огни замигали и погасли.
      – Может быть, завести генератор, Кевин? – произнес из темноты голос Роджера.
      – Мы провели в нашей генераторной несколько часов, – был ответ. – Должно быть, поврежден кабель между ней и домом.
      Вспыхнула спичка, и на столе зажглась одна из свечей. Она осветила приготовленные блюда – их была дюжина или более того.
      Кевин заметил:
      – У нас будет романтический ужин при свечах. Кто-нибудь кормил животных?
      Никто не подтвердил, поэтому он принял на себя заботы об этой компании. Все любимцы были с нами на кухне. Они оставались довольно спокойны, за исключением Эми, которая залезла под стол, когда начался дождь, и нервно лизала мои туфли. Она вылезла для того, чтобы поесть, а потом опять удалилась.
      Я не могла есть: мой желудок не принимал пищу. Я постоянно твердила себе, что мои опасения безосновательны, это не атомная бомба и даже не торнадо, который концентрирует всю свою силу в одной точке. Это только рядовой ураган. Он производит много шума, но это все, на что он способен. Даже если вылетят окна или дерево упадет на дом, мы будем в полной безопасности. Кухня была подобна большой теплой пещере, освещенной мягким естественным светом вместо яркого электрического. Кошки свернулись клубком и заснули. Анабелла лохматой неуклюжей массой улеглась у ног Кевина. Би и Роджер сидели бок о бок на скамье перед камином. Они сплели руки и тихо разговаривали.
      Дом был в безопасности. Неладное творилось не с домом, а со мной. Когда я сидела, крепко стиснув руки, чтобы они не тряслись, то знала, что одной из моих бед было чувство беспомощности. Я непременно хотела решать сама, что со мной будет. Если я приму неправильное решение, то должна буду заплатить за это, но я должна иметь право выбора. Нельзя определить только направление урагана или будет ли извержение вулкана.
      Чего можно ждать от женщины, которая не в состоянии даже решить, выходить ли ей замуж за человека, в которого она влюблена до сумасшествия!
      Кевин не поедет со мной, если я решу преподавать в следующем семестре. Я знала это так же точно, как если бы он сказал мне об этом. Но три месяца – не слишком длительный срок, три месяца не должны были лишить меня этого выбора. Если Кевин не будет ждать три месяца, значит, я ему не нужна. Я могла бы выполнить свои обязательства и вернуться к Кевину, в его дом, для беззаботной, счастливой и мирной жизни.
      Если Кевин все еще будет нуждаться во мне.
      Когда Би сонно сказала, что можно было бы и идти спать, я чуть не закричала облегченно. Это было то, чего я хотела, – в постель, с Кевином, с его руками, обнимающими меня.
      – Иди, – сказал Кевин. – Незачем всем нам бодрствовать ночью.
      – А ты не идешь спать? – спросила я.
      – Нет, мне нужно следить за событиями. Иди, Энн. Ты выглядишь утомленной.
      Би шепнула что-то Роджеру, затем сказала вслух:
      – Почему бы нам не пойти в библиотеку? Там есть две кушетки и удобные кресла. Мы могли бы вздремнуть.
      Я готова была расцеловать ее за эти слова и тут же приняла ее предложение. Было ли состояние моих нервов так очевидно?
      Поначалу смена обстановки принесла облегчение, но скоро я уже жалела, что мы перешли. Новые стены были хотя и толще обычных, но не такими массивными, как на кухне. Звуки шторма были слышны намного сильнее, и Кевин не загородил здесь высокие французские двери поскольку они выходили в замкнутый внутренний дворик. Они скрипели под напором ветра.
      Роджер согласился прилечь на одну из кушеток, и Би села с ним. Меня не пришлось уговаривать лечь. Беспричинный страх – самая утомительная вещь из тех, что я знаю. Оттуда, где я лежала, я могла видеть красивую комнату во всю длину, как в сценической постановке или на картине. Она в самом деле напомнила мне фламандскую жанровую живопись – семейный интерьер, бытовой сюжет. Здесь была подчеркнутая светотень – огромные темные пространства нарушались заводями мягкого света, образовывающего причудливые тени. Маленькая лапочка портативного электрического фонаря освещала лица стареющей пары. Глаза Би были закрыты, голова склонилась в дремоте. Глубокие линии, изрезавшие ее щеки и лоб, делали ее старой, но это была мирная старость, безропотная и удовлетворенная. Глаза Роджера были сосредоточены на ее лице, его губы сложились в спокойную улыбку.
      Другой фонарь создавал круг света вокруг тонких загорелых рук Кевина и книги, которую они держали. Это были красивые руки, исцарапанные во время долгой дневной работы, но приятной формы и нежные. Его лицо было в тени, но я могла видеть, как встревоженно он поднимает голову и прислушивается. Да, это была жанровая картина – два поколения, одно – отдыхающее после трудовой жизни, следующее – мужественное и сильное, готовое взять на себя ношу. Только меня здесь не было. Я была зрителем.
      По мере того как я продолжала смотреть, меня не покидало чувство, что я чего-то не улавливаю. Передо мною была картина-загадка, подобная тем, что придумывают для развлечения детей, – найти головы десяти президентов Соединенных Штатов или двадцати животных, – но более сложная. Очертание скрытого объекта было здесь, замаскированное другими линиями и формами. При однократной яркой вспышке его можно было найти. А так он оставался невидимым, пока глаза не выделят его очертания среди других.
      Кевин только притворялся, что читает. Он не переворачивал страницу уже десять минут. Наконец он закрыл книгу и поднялся на ноги. Глаза Би раскрылись. Она не была настолько расслабленна, как казалось. Мы все наблюдали, как Кевин подошел к окну и отдернул шторы. Он наклонился вперед, как будто бы пытался рассмотреть что-то в этом воющем темном хаосе с дождем, льющимся, подобно водопаду шириной в двадцать миль.
      – Видишь что-нибудь? – спросила Би. Я была рада, что она взяла на себя этот глупый вопрос. Иначе его пришлось бы задать мне.
      – Большой клен у северо-западного угла, – сказал Кевин.
      Роджер раздраженно проворчал:
      – Вы не можете видеть что-либо отсюда. Садитесь, Кевин. Вы действуете мне на нервы.
      – Он, возможно, упадет, – продолжил Кевин.
      – Упадет, значит, упадет, – констатировал Роджер. – Мы ничего не сможем сделать, если вы не собираетесь выплыть отсюда и поддержать, его.
      Поза Кевина, несомненно, отреагировала на эту попытку пошутить. Он вытянулся вперед, как будто бы приготовился принять на себя большой вес. На нем были белые штаны, как у маляра, и старая рубашка с рукавами, закатанными выше локтей. Его взъерошенные коричневые волосы вились над ушами и на шее. Внезапная острая боль пронзила меня, как будто бы я поняла, что вижу его в последний раз.
      – Он упадет, – сказал он тихо. – Вот сейчас.
      Раздался треск, приведший к сотрясению всей конструкции здания. Эхо распространилось в воздухе как отдаленное небесное причитание.
      Теперь я знала. Я не чувствовала ни страха, ни ужаса, а только удовлетворение от окончательного решения сложного уравнения. Не размышляя, даже не осознавая, что передвигаюсь, я вскоре обнаружила себя возле главных дверей, отпирающей засовы и пытающейся повернуть массивный ключ. Кевин был около меня, его лицо было перекошено, а руки пытались поймать меня. Он кричал:
      – Какого черта ты делаешь? Ты с ума сошла? – И что-то вроде: «Впустишь ветер». Я поняла, почему он это сказал. Это заставило меня удвоить мои усилия. Кевину пришлось ударить меня. Я не виню его: ему больше ничего не оставалось делать.
      Когда я пришла в себя, то увидела, что лежу на кушетке в библиотеке. Я слышала, как они говорили тихими озабоченными голосами: «... всегда боялась штормов... Тебе не следовало бить... что-нибудь успокоительное? Ей нужно...»
      Последняя фраза напугала меня. Маленькие белые пилюли, которые обуздают мои страхи, – последнее, в чем я нуждалась.
      – Мне лучше, – произнесла я. – Мне... ничего не нужно.
      Мой голос был тверд, но я не открыла глаз. Я знала, что они стоят вокруг кушетки, глядя на меня, как ученые врачи на той ужасной картине Рембрандта, а я – голый труп на анатомическом столе с уже вскрытой одной рукой, в которой обнажились кости и сухожилия. Мертвец не может протестовать против того, чтобы с него сдирали кожу. У меня было такое же чувство беспомощности – их неосведомленность привела бы к тому, что они содрали бы кожу и мышцы и увидели бы темные места, которые мне приходилось скрывать. Их было так много, а я и не догадывалась об этом. Самым безопасным было скрывать свои знания. Моей первой реакцией была чистейшая паника, глупая, как и любая паника. Мне хотелось лежать неподвижно в темноте, спрятавшись за закрытыми веками, пока опасность не минует. Но я не могла рисковать. Они могли попытаться дать мне что-нибудь ради моей же пользы. Напичканная наркотическими лекарствами, я в самом деле стала бы беспомощной. Я открыла глаза и пошевелила мускулами лица.
      – Я не знаю, что со мной случилось, – сказала я. – Штормы. Вы знаете, как я боюсь штормов.
      У них были такие лица, которые я и ожидала увидеть, – полные любовного участия. Я не представляла, как свет может исказить их. Темные тени находились в неожиданных местах, глаза спрятаны в черных полостях. Би была на коленях. По бокам стояли Кевин и Роджер. Их фигуры окружали меня. Они не стали бы меня хватать, но я решила, что не буду убегать. Ветер снаружи все еще завывал, вопил и вздыхал, подобно живому, агонизирующему существу.
      – Худшее позади, – сказала мягко Би. – Шторм проходит, Энн.
      – Я виноват, голубка моя, – прошептал Кевин, опустившись на колени и приблизив свое лицо к моему. – Я не знал, как остановить тебя. Если бы ты вышла наружу, ты была бы сбита с ног, может быть, погибла бы.
      «И ветер бы ворвался в дом», – я не сказала этого вслух.
      – Ничего страшного, – пробормотала я. – Ты вынужден был это сделать. Сейчас мне хорошо.
      Они помогли мне усесться, принесли бренди, суп и чай и оживленно болтали, чтобы отвлечь меня от доносящихся завываний. Время от времени Кевин либо Роджер выскальзывали из комнаты, делали обход, убеждаясь, что окна невредимы, ставни закрыты, все в порядке... Дом в безопасности.
      Би говорила неправду, что кульминация бури уже позади, чтобы успокоить меня. Ураган обрел новую силу за несколько часов до рассвета, и Кевин вернулся после одного из обходов, чтобы сообщить, что вода попала в два окна на верхнем этаже. Он добавил, с успокоительной улыбкой глядя на меня, что он принял меры и теперь все в порядке.
      – Конечно, – эхом откликнулась я. – Все в порядке.
      Все это время я размышляла, пытаясь решить последние части загадки. Я не была уверена, что заниматься этим безопасно: может быть, мысли в этом доме были такими же опасными, как и слова? Но я не могла думать ни о чем другом. Я довольно хорошо все поняла к тому времени, как серый волнующий рассвет стал проникать сквозь щели вокруг штор, а ветер стал ослабевать.
      Радио уже сообщило нам, что шторм проходит. Ничего подобного не обрушивалось на эти области с 1895 года.
      Благодаря предупреждению со стороны соответствующих служб, как сказал самодовольно диктор, разрушения не были такими сильными, как могли бы быть. Большая часть проводов общего назначения была сорвана, и понадобится несколько дней, прежде чем электроснабжение будет полностью восстановлено. В регионе отменялось все – занятия в школах, общественные мероприятия, деловая деятельность. Все это возобновится позже. Предлагался длинный список номеров телефонов для людей, нуждающихся в продуктах, воде, транспорте, медицинском обслуживании. И так далее, и так далее.
      Как только дождь ослабел до привычной силы, как во время обычной грозы, Кевин надел сапоги и плащ и вышел на улицу. Он пропадал некоторое время. Когда он вернулся, то был промокшим до нитки, но веселым.
      – Все закончилось, – сказал он. – Начинает выглядывать солнце.
      Клевавший носом Роджер, вздрогнув, проснулся и стал ворчать. Все мы последовали за Кевином к дверям. Ветер на высотах был еще довольно силен, но в нашей низине он теперь едва превосходил хороший бриз. Серые облака неслись на запад, между ними уже проглядывали яркие голубые прорехи. Би горестно вскрикнула при виде цветников. Бутоны, листья и цветки были сорваны. Лужайка была завалена обломками, а для большого клена это лето оказалось последним. Он упал прямо на дом, развернулся и скользнул по стене, увлекая за собой обломанные куски свисающей кровли, но принеся на удивление мало разрушений. В самом деле, как отметил Кевин, мы отделались легким испугом. Если бы какой-нибудь добрый самаритянин приготовил ему обильный завтрак в полевой кухне, он бы купился на это и возмечтал о себе, недаром же он так чистил дорогу от разбросанных веток и снимал со спасенного дома самодельные ставни.
      Это было событие, согретое духом товарищества, с нескончаемыми взаимными поздравлениями, с возвращением к жизни, с победой над темными силами природы. Мы уселись локтем к локтю за стол. Кевин и Роджер волками набросились на приготовленную Би еду. Все говорили, смеялись, обменивались впечатлениями. Именно все. Я думаю, что играла свою роль достаточно хорошо. Я даже шутила по поводу своего панического состояния и «грубой атаки» Кевина. Я присоединилась к Кевину и Роджеру, чтобы помочь в уборке. Наши общие усилия потребовались, чтобы убрать с дороги огромную ветвь. Они и не подозревали, как взволнована я была, выполняя эту работу.
      Через несколько часов Роджер вытер вспотевшие брови и посчитал то, что он сделал персонально. В ярко-голубом небе светило солнце, и земля была окутана испарениями. Мы проделали самую неотложную работу, остальное могло подождать до прибытия помощи. Бесполезно было рассчитывать, что кто-нибудь появится в этот день. Садовники, вероятно, были заняты приведением в порядок своего собственного хозяйства.
      Я последовала за Роджером, оставив Кевина, все еще работающего граблями и метлой. Он обещал вскоре освободиться и немного поспать. Би уже легла. Я предположила, что спать они будут до вечера.
      Я должна была подождать, пока Кевин уйдет с дороги, но до моего ухода нужно было еще много сделать. Я уложила чемодан, запихнула его под кровать на случай, если он зайдет в мою комнату, перед тем как ляжет спать. Затем села за стол и стала писать. Я не могла уехать без объяснений, хотя знала, что они не будут приятными.
      Я не успела еще много написать, когда услышала шаги Кевина. Он на секунду остановился за моей дверью, но не зашел.
      После того как закончила писать, я сложила листы и положила их на прикроватный столик, прижав уголки лампой, достала чемодан из-под кровати и забросила свою ношу на плечо.
      В доме было очень тихо. Тишина особенно была заметна на кухне, без обычного жужжания холодильника, морозильной камеры и другого оборудования. Я взяла ключи от машины с доски возле дверей. Анабелла лежала на коврике. Она подняла голову и взглянула на меня. Я наклонилась и немного почесала ее за ухом – она лениво вильнула хвостом, ее шерсть затрепетала.
      – До свиданья, – прошептала я. Единственный раз я вынуждена была ей это сказать.

      Автобус опоздал на два часа, покидая Питсфилд. «Это еще хорошо, – как сказал водитель, – если учесть обстоятельства». Я заняла место у окна.
      Последствия урагана были видны повсюду – побитый урожай, разбросанные деревья, залитые наводнением дороги. Вдоль всего пути уже работали аварийные бригады, восстанавливая телефонные столбы и линии электропередачи. Мы вынуждены были совершить несколько объездов из-за разрушенных мостов и затопленных участков дороги. Автобус был полон. Все говорили о шторме, делились своими впечатлениями и спрашивали о новостях. Моя соседка, пожилая женщина, попыталась завести со мной разговор, но я закрыла глаза и притворилась, что сплю.
      Я вспомнила о том, что написала, и размышляла, нужно ли было что-нибудь добавить или убавить. Или это не имеет значения.
      «... Мы все ошибались. И мы все были отчасти правы. В доме не было никого. И в доме не было ничего. Дом был сам по себе.
      Явления, которые мы видели и слышали, были частью его – причиной или следствием, я не знаю. И конечно, все было окрашено для каждого из нас в соответствии с его собственными заботами и тревогами. Он пытался дать нам то, что мы хотели. Это звучит нелепо? Задумайтесь над этим. Вспомните, что происходило, учитывая данную информацию, и решите, подходит ли она. Вспомните о чувстве тепла и добросердечия, которое необъяснимо сопровождало нас при всех наших страхах, утешало нас, заставляя терпеливо переносить нежелаемое. Все вокруг было пронизано этой атмосферой, подобно газу без цвета и без запаха. Чем больше мы боролись, тем больше вдыхали его, тем умиротвореннее становились наши чувства.
      Но он сделал несколько ошибок. Должно быть, он утратил практические навыки после многих лет бездействия. Мисс Марион была счастлива со своим «другом»; родители Кевина не нуждались в искусственной поддержке, они имели все, что хотели. Они планируют окончить свои дни здесь, в заботах о своем любимом старом доме и о деньгах, требуемых для его содержания. Кевин стоял перед дилеммой. Ему пришлось остаться, чтобы не угасли любовь и забота. Ему пришлось захотеть остаться.
      Итак, дом пытался сделать его счастливым. И он пустился в эксперименты. Он не возражал, когда Кевин нашел любимую в образе человека, другая же предназначалась только для того, чтобы заполнить пустое пространство. Или, может быть, это было испытание; некоторые люди предпочитают фантомы реальности. Фауст готов был продать свою душу за возможность обнять тень троянской Елены.
      Дом никогда не собирался пугать меня. Я застала его врасплох, вот и все, и он не знал, как себя повести. Есть что-то ужасно человеческое в его реакции; но неудивительно, что после всех прожитых веков в нем развились свойства, которые мы считаем человеческими или, по крайней мере, животными. Самосохранение – одно из сильнейших таких свойств.
      Вот что творилось вокруг – дом захотел ожить. Он претерпел ремонты, реставрации, достройки, подобно человеку, допускающему любые хирургические вмешательства, вплоть до ампутации, чтобы его существо продолжало жить. С помощью своих обитателей, любящих его, он пережил наводнения, штормы и осады. И когда ему угрожало великое побоище, когда на него готовы были упасть бомбы, он нашел безопасное место.
      Вероятно, его сущность была и есть человеческая – объединять всех людей, живших в доме и любивших его пойманных при жизни в паутину этой любви и угасающих, присоединяя свою силу к объединенной силе. Возможно, это пошло со времен древних жрецов Роджера и жизненных принципов, которые они исповедовали. Но это не имеет значения. Что важно, так это то, что сейчас он слишком крепок, чтобы его разрушить. Никто никогда не будет чувствовать себя свободным от его духовной, психической энергии, не разрушив физически дом до самого его основания. И даже тогда что-то может ожить – какие-то семена, какие-то корни, которые набирали силу на протяжении многих лет.
      Но все это только гипотеза, потому что никто никогда не захочет разрушить его. Никогда такая враждебная, ненавистническая мысль не смогла бы прийти в голову тому, кто жил здесь. Если же это произойдет... Ну, тогда я не знаю, что случится. Я думаю, дом найдет способ защитить себя так или иначе.
      Но не с помощью насилия. Он сможет найти какой-либо другой путь. Он не злой. Это не адский дом, не дом вражды, не дом крови. Он хочет, чтобы люди были счастливы. Это как раз то, что для меня неприемлемо.
      Я не думаю, что у вас будут еще какие-либо беспокойства. Не будут, если вы не станете продолжать играть с ним в игры, вызывая потревоженных духов или пытаясь фотографировать невидимое. И не беспокойтесь о Кевине. С ним будет все хорошо. Это именно то, чего хочет дом, – чтобы Кевину было хорошо.
      Я прошу прощения, но я не смогла бы остаться. Я не могу объяснить почему. Я люблю вас всех. Еще раз прошу прощения».
      Женщина, сидевшая рядом со мной, встала и пересела на другое место. Я не виню ее. Я сама была не рада собственной компании.
      Последний абзац моего письма не давал мне покоя. Я хотела сказать больше, объяснить, оправдать себя. Но я не могла сделать это, не внеся элементов тщеславия и обвинения, не могла напрямую выложить то, что накопилось у меня на душе. Я не могла огорчить Кевина своими подозрениями, что его чувства ко мне были просто очередной выдумкой. Мне нравятся очень многие виды деятельности, и скорее всего я прекрасно приспособилась бы к занятиям рукоделием, разведению цветов и ко всем прочим хобби владелиц имения. Да, я идеально подходила бы ко всему, кроме одного. Назовите это упрямством, назовите независимостью суждений, назовите невротическим неприятием счастья, но я была вроде как вольнолюбивым самородком, который не вынес бы фабричной упаковки. Мне хотелось бы считать, что это свойство уникальное и замечательное, однако я сомневаюсь, что это так; наверняка должны были быть другие, Мандевилли, Уиксы и Ромеры, которые никогда не испытывали чар. Но как я могла сказать об этом без того, чтобы меня не заподозрили в интеллектуальном превосходстве? Как я могла сказать Кевину, что он никогда в действительности не любил меня, что это была всего лишь часть образа жизни, роли, играемой под руководством невидимого режиссера?
      Я же не играла роли. По крайней мере, думаю, что не играла. И именно поэтому я сбежала – потому что у меня не было уверенности.

      Аэропорт был наводнен людьми, которые не вылетели накануне из-за отмены полетов и сегодня улетали вне очереди. Я не смогла достать билета на самолет и провела ночь в дешевой гостинице в городе. Я боялась, что если я останусь в аэропорту, то Кевин может найти меня там. Я отослала ключи от «веги» с короткой запиской о том, где я оставила машину. Отойдя от почтового ящика, я запихнула свое прелестное, цвета лайма со льдом платье в мусорный контейнер.
      На следующий день я была дома. Съемщица моей квартиры оказалась невозмутимой леди; она оторвалась от книги и спокойно сказала:
      – Я ожидала вас только на следующей неделе. Надеюсь, вы хорошо провели время?
      – Нет, – ответила я. – Не очень.