— Да, да, — сказала я нетерпеливо. Меня беспокоила судьба Анны и все остальное, что с ней связано, но в данный момент мне не хотелось, чтобы миссис Эндрюс далее отвлекалась на Анну. — Его милость что-нибудь сказал вам?

— Ни слова, — ответила миссис Эндрюс. — Сегодня утром он сошел к завтраку в прекраснейшем настроении. Он рассказывал о своей поездке, много шутил. Мне показалось, он был уверен, что вы завтракаете у себя, как это часто бывает, и поэтому ничего не спрашивал о вас до конца завтрака. А потом он сказал, дайте-ка мне вспомнить точно, да, он сказал: «Ее милость сегодня заспалась, миссис Эндрюс. Проследите, чтобы ей приготовили сытный ленч, если она не завтракала. Передайте ей, я вернусь завтра или, самое позднее, послезавтра». Он ушел, напевая, миледи.

— Невероятно, — пробормотала я, забыв о своем положении и доверясь ей как женщина женщине. — Миссис Эндрюс, что, вы думаете, с ним происходит? Вы же знаете, что он здесь вытворял…

— Да, а я стою здесь, болтаю. Присядьте, миледи, и позвольте мне поухаживать за вами. Я скажу вам, в чем дело, — продолжала она, подводя меня к креслу. — Все от пьянства. К сожалению, я уже насмотрелась на такое. От этого несчастья страдает много женщин. Пьянство лишает человека разума, как написано в Священном писании, и нет справедливее слов, водка сведет с ума любого хорошего человека. Конечно, его милость не хотел этого. Он был таким хорошим мальчиком…

— Не сомневаюсь в этом. Но, к сожалению, это не относится к данному случаю. Что же мне делать?

К моему удивлению, старая миссис Эндрюс не смотрела мне в глаза.

— Миледи… если вы позволите…

— Говорите все, что вам заблагорассудится. Разве я когда-нибудь бранила вас за откровенность?

— Но это, это такая деликатная вещь, и не мне… Только потому, что у вас нет матери, и поэтому я смею…

— Бога ради, говорите, — сказала я, заинтригованная.

— Это, конечно, большое испытание для женщин, — промямлила миссис Эндрюс. Она была очень занята флаконом с притираниями и не смотрела мне в глаза. — В особенности для такой молодой и чувствительной леди. Но это крест, миледи, который мы, женщины, должны нести во искупление греха Евы, вы понимаете. Мужчина, даже если он хорошо воспитанный джентльмен, миледи, все равно в конце концов остается мужчиной, кем же ему еще быть, и женщине ничего не остается, как смириться с этим!

Она выпалила еще кучу слов, краснея от волнения и смущения. Возможно, я прыснула бы от смеха, не будь ее красноречие таким неподдельным и не содержи насмешки. По мнению миссис Эндрюс, Клэр запил потому, что я отвергла его. У нее были основания так думать: никому не было известно, что его посягательства той ночью в присутствии беспристрастного свидетеля были единственными за всю нашу супружескую жизнь.

— Благодарю вас, миссис Эндрюс, — сказала я, — обдумаю ваш добрый совет.

Спустившись в столовую к ленчу, я старалась не встречаться взглядом с Джонатаном после того, что случилось, и, к стыду своему, немного сердилась на него. С моей стороны, было нелогично обижаться на него за то, что он не пришел мне на помощь, когда любое вмешательство с его стороны только ухудшило бы мое положение, а также повлияло бы на его возможность помочь мне в будущем. И тем не менее, когда чувства подчинялись логике? Миссис Эндрюс успокоила притираниями мои ссадины и смягчила опухоль на губе компрессом из холодной воды. Я, однако, отказалась от ее предложения припудрить синяк на щеке рисовой пудрой.

Взгляд Джонатана, когда он увидел меня, заставил меня устыдиться моих хитростей. Его лицо побледнело.

— Поедим поскорее, если вы не против, — сказала я быстро, не давая ему высказаться. — Я такая голодная.

Мне повезло, что я действительно умирала от голода, в противном случае я не могла бы поддержать обычный застольный разговор. Джонатан также почти все время молчал и едва прикоснулся к еде. Недоговоренные слова повисли в воздухе. После обеда я предложила немного прогуляться. Даже имея на хвосте отвратительного приспешника Клэра, мы могли более свободно поговорить вне дома.

Было серо и ветрено, порывы ветра срывали платок с моих волос и развевали полы плаща. Как я и ожидала, соглядатай Клэра был тут как тут и последовал за нами. Холодный воздух, казалось, успокоил Джонатана. Он молча шел рядом со мной, пока нас могли видеть из дома. Потом он сделал мне жест оставаться на месте и подошел к следовавшему за нами человеку.

Я наблюдала за их беседой с большим интересом и некоторым беспокойством, но она закончилась вопреки моим ожиданиям мирно. Вместе с тем человек злобно ухмыльнулся и взял что-то из руки Джонатана. Он ушел, не оглядываясь, а Джонатан вернулся ко мне.

— Что вы сказали ему? Он расскажет Клэру, что вы его отослали.

— Ему не захочется признаться, что его подкупили оставить свой пост, — ответил спокойно Джонатан. — Мне подумалось, что я узнал его; мы встречались как-то на ринге, и мне показалось, что это произвело на него впечатление. Нет, я думаю, нам не грозит опасность от господина Сэма. Мне надо бы поговорить с вами, Люси, не опасаясь быть подслушанным. У меня странное чувство, что у нас не будет больше таких возможностей.

— Почему вы так говорите? Вы что, уезжаете? Или у вас предчувствие, чье-то предупреждение?

— Нет, нет! — Джонатан улыбнулся и затем снова посерьезнел. — Вы попадаете в одну из ловушек, думая таким образом, и его потешает, что вы страшитесь и трясетесь от его призраков и духов. Но это всего лишь одна из его ловушек, Люси. Если бы я знал причину его поведения, я бы не так боялся.

— Вы боитесь?

— Я уже показал себя героем, не так ли? — с горечью произнес Джонатан. — Мне приходилось выполнять в жизнитяжелые поручения, но никогда мне не было так тяжело, как вчера ночью, — стоять и слушать его вопли. Но, Люси, я знаю, он ждет этого. Несколько раз я пытался уехать, но он задерживает меня здесь по неизвестной пока причине. До тех пор пока мы не будем знать его мотивов, нам грозит опасность. Мы будем в безопасности только тогда, когда противостоим правилам игры, которую он нам навязывает. Вам это понятно?

Он чувствовал это очень сильно и, стараясь убедить меня, взял за плечи и повернул к себе. Несмотря на мягкость этого движения, он дотронулся до больных мест на руке, и я вздрогнула от боли. Джонатан поймал мой взгляд и, слабо вскрикнув, обнял меня. Я слышала гулкое биение его сердца под своей щекой. Дрогнувшим голосом он пробормотал:

— С меня хватит! Я больше не выдержу, никто не выдержит. Если он дотронется до вас еще раз…

— Нет, — сказала я, не двигаясь. Я чувствовала, как будто всю жизнь ждала этой минуты, этих объятий. — Вы совершенно правы и увидели его самую опасную ловушку. Он хочет, чтобы вы напали на него. Он хочет, чтобы вы совершили какой-нибудь акт отчаяния. Зачем? Вот о чем нам следует подумать. — И когда он разжал объятия, я схватила его за ворот пальто: — Только, только подержите меня еще немного, пока мы не начали думать.

С полусмехом, с полустоном он исполнил мою просьбу. Мы стояли в объятиях друг друга. Вокруг нас простиралось открытое болото, и нас можно было видеть со всех сторон, но на несколько секунд мне было все равно, если бы на нас глазел весь мир.

— Хорошо, — сказала я чуть спустя. — Теперь вы можете поразмышлять.

Я отодвинулась от Джонатана, и он отпустил меня. Его лицо исказилось, словно от физической боли.

— Я не могу размышлять, когда речь идет о вас. Мне хочется совершать глупые поступки: схватить и убежать с вами туда, где вы будете в безопасности.

— Вы считаете, я в опасности?

— Нет, нет! — Он яростно затряс головой. — Понимаете, я в таком состоянии, что позволил себе поддаться на дикие бредни и испугать вас. Давайте погуляем, ветер освежит мне голову, и я расскажу вам, о чем я думаю, а вы поправите меня, когда я буду не прав.

Он взял меня за руку, и мы двинулись по тропе.

— Гнев вашего мужа на первый взгляд вызван ревностью, — начал Джонатан. — По крайней мере, так его поведение представляется постороннему человеку. Мне известно, вы не давали ему никаких поводов…

— Никаких, — прервала я его, — но был один случай…Это звучит глупо, но мне хотелось бы, чтобы вы знали об этом.

Я рассказала ему о Фернандо. Я давно уже не испытывала никаких чувств, кроме презрения, к этому существу, но мне было удивительно трудно рассказать об этом Джонатану. Я не осмелилась взглянуть ему в лицо, опустив глаза на порыжевшие кустики папоротника, по которому мы шли.

— Клэр знал об этом? — спросил Джонатан. — Не сомневаюсь, ваша тетушка не рассказала…

— Она не должна была рассказать ему, но, возможно, пошла на это. У меня ощущение, что он знает, и знает давно.

— Очень жаль. История глупая и тривиальная, но для человека с темпераментом Клэра мысль о том, что вы предпочли ему другого, причем какого-то учителя музыки.

— Он женился на мне.

— Да, но, возможно, эта мысль терзает его до сих пор, особенно если…

— Если что?.. — спросила я без задней мысли.

— Если какой-нибудь другой случай не подтвердил его подозрений.

— Не понимаю, о чем вы. Джонатан сделал глубокий вздох.

— Я говорил с конюхом, тем парнем Томом. В деревне прошел слух, что его уволили, потому что ваш муж подозревал, что он и вы…

Я поняла тогда, как можно обвинить невинного человека в преступлении, которого он не совершал. Должно быть, я походила на виноватую: кровь бросилась мне в лицо, а ноги ослабели.

— Нет, — сказала я чужим голосом. — Нет, даже Клэру это не могло прийти в голову… Он же мальчик, совсем юный…

— Ему шестнадцать. Моложе вас только на год. Нет, Люси, не отодвигайтесь от меня. Неужели вы можете предположить даже на минуту, что я поверю этой клевете? Могу вам сказать, не многие ваши друзья в деревне верят в это.

— Возможно, — сказала я, с трудом успокаиваясь, — эта ложь — дело рук самого Клэра. Он настаивал, чтобы в поездках меня всегда сопровождал конюх. Это было так естественно, я не знала местности…

— Хорошо, — сказал Джонатан с одобрением. — Вот это то, что нам надо: трезво оценивать опасности и не терять голову в праведном гневе. Как вы говорите, такое возможно, и не исключено, что у Клэра возникала мономания на этой почве. Разве вы не видите, Люси, если он действительно верит этому, его отношение к вам становится объяснимым. Он не делает ничего дурного вам, пока не напьется, и любой судья сочтет оправданным его пьянство, чтобы забыть о неверности супруги.

— Судья, — повторила я в ужасе. — Вы размышляете и с такой точки зрения?

— Я рассматриваю все возможности. Если он будет угрожать вам физически…

— Он ударил меня.

— Я знаю в точности, что он сделал вам, — ответил Джонатан голосом, заставившим меня вздрогнуть. — И если бы я мог обменять десять лет жизни за возможность вернуть ему эти удары… Ну-ну, теперь я говорю как герой глупого романа. Мне же приличествует говорить и думать как адвокату. И с этой точки зрения должен сказать вам, что он не сделал ничего противозаконного в обстоятельствах, на которые он, несомненно, сошлется при судебном разбирательстве.

Я молчала, мне нечего было сказать.

— Я разговаривал с Томом о вашем приключении на болоте, — продолжал Джонатан. — Он рассказывает довольно странную историю. В тот день он получил записку о том, что надо прийти к человеку, перед которым он чувствует себя более обязанным, чем перед вами. Он не говорит мне, кто послал за ним; это девушка, как я предполагаю, и вопреки предрассудкам наших аристократов деликатность не ограничивается только высшими классами. Важно другое — записка оказалась подделанной. Ее не посылала персона, чьим именем она была подписана.

— Это странно.

— Более чем странно.

— Ох, я знаю! — воскликнула я. — Я знаю, что выдумаете. У меня были те же мысли, когда я испугалась. Но они беспочвенны. У кого могут быть причины ненавидеть меня? А мое приключение на болоте не было предумышленным. Я могла погибнуть, это правда. Там есть трясины и ямы, лошадь могла сбросить меня и разбить мне голову, но зачем злоумышленнику оставлять так много на волю случая?

Джонатан кинул, и я поняла, что у него были те же, контрдоводы.

— Думаю, мне нужно кое-что рассказать вам, — сказал он. — Не вижу, чем эта информация сможет помочь вам прямо сейчас, но кто знает! Речь идет о вашем брачном контракте.

— Когда-то вы сказали мне, что следует разбираться в нем. Если бы тогда я настояла…

Никакой разницы. Мистер Бим уважает, когда женщина в чем-то разбирается, но он уважает мою мать, как некоторые люди с уважением относятся к хорошо выдрессированной собаке. Она — исключение, которое доказывает правило общей неполноценности вида. Тем не менее эта тема не сложна, если освободить ее от юридических ухищрений. Упрощенно ваш брачный контракт можно свести к следующему. При замужестве ваша собственность была разделена на три части. Одну передали вашему мужу, получившему полный контроль над капиталом и прибылью. Эту часть, — Джонатан заколебался и затем продолжил: — Клэр потратил на погашение долгов и восстановление титула поместья.

Вторая часть передавалась в ваше распоряжение. Эти деньги тоже израсходованы. Вы подписали их передачу Клэру несколько месяцев тому назад. На что пошли эти деньги, я не знаю, но огромные суммы израсходованы на реставрацию дома и, возможно, на уплату других долгов.

Третья часть, до сих пор наибольшая, передана под опеку ваших наследников. Доходами от капитала распоряжается ваш супруг, но он не имеет права распоряжаться капиталом, из которого изымает прибыль, без согласия мистера Бима. Вижу по вашему лицу, что вы не догадываетесь, что я скажу. Я приехал сюда действительно по этому делу. Во второй бумаге, подписанной вами, от мистера Бима испрашивалось разрешение передать это большое состояние в распоряжение вашего мужа. Мистер Бим решительно отказался санкционировать такой шаг. Он придерживается строгих взглядов на наследование и соблюдение прав на наследство потенциального наследника по мужской линии.

— Понятно. — Я избегала его взгляда — А если, если наследника не будет?

— Мистер Бим на допускает такой возможности, — сухо ответил Джонатан, не догадываясь о реальном смысле моих слов. — Прибыль все равно находится в руках Клэра; брачный контракт просто не дает ему возможности растратить состояние, пока его не унаследует сын в должное время.

Я не отвечала, обдумывая. Я не могла не связать эти известия с отношением Клэра ко мне — пренебрежением супружескими обязанностями — и все еще не понимала, к чему это ведет. До тех пор, пока… Эта мысль казалась нелепой и отвратительной, но я не могла не задать этого вопроса. Я с трудом выдавила его из себя, из внезапно пересохшего рта:

— Что произойдет, если я умру бездетной? Кому достанутся эти деньги?

— Женщины не могут оставить завещания, — ответил Джонатан с горькой усмешкой. — Если это право не оговорено специально в брачном контракте, мистер Бим — один из твердых противников таких радикальных предложений. Деньги перейдут, естественно, вашему мужу, и… Люси!

Он замолк на полуслове, глядя на меня. Мы поднялись по пологому склону холма, и ветер откинул платок с моей головы и трепал мне волосы. После болезни они так отросли, что опускались до плеч. Порыв ветра поднял их, и они, как крылья, кружились вокруг головы, словно стараясь поднять меня в воздух. Один из локонов коснулся лица Джонатана, и он задохнулся.

— Я схожу с ума от беспокойства, — сказал он напряженно. — Я боюсь произнести вслух то, что приходит мне на ум, Люси. Расскажите мне все о любом случае, слове, которые могли бы подтвердить мое нелепое, безумное подозрение. И если они существуют, хотя бы один достоверный факт, подтверждающий это сумасшествие, то тогда вы должны пойти со мной сегодня же и бежать из этого дома.

— А что же будет, — спросила я тихо, — если я действительно приду?

— Я возьму вас прямо в Лондон, к мистеру Биму, и расскажем ему…

— Он отошлет меня обратно. Я не верю в то, что вас страшит, Джонатан. Вы думаете, мистер Бим поверит, что такой джентльмен, как Клэр, способен на это?

— А ваша тетя, она поможет вам?

— Она запрет меня в комнате до приезда Клэра. Никто не поможет нам, Джонатан. И если мы бросим им вызов, если я скроюсь, как преступник, от закона, пострадаете вы. Мистеру Биму придется уволить вас, у него не будет выбора. И вам никогда не найти работу по профессии, это погубит вас. Даже если Клэр откажется от меня и разведется, вас ждет та же участь. Он мстительный человек и позаботится о мщении за вашу попытку посягнуть на его собственность.

— Я пойду на этот риск, Люси, если вы позволите.

— Я знаю, вы пойдете. — От резкого ветра у меня заслезились глаза, и я поспешно смахнула слезы. Мне не хотелось, чтобы Джонатан решил, что я прибегаю к этому крайнему жалкому оружию женщин. — Я не позволю вам, у меня нет тех доказательств, о которых вы говорите. Вероятно, правильно ваше первое предположение о ревности Клэра. Тогда мой долг и единственная линия поведения — убедить его в неправоте и тем заслужить его расположение.

— Вы что-то недоговариваете, — сказал Джонатан. — Я вижу это по вашему лицу.

— Даже если вы угадали, это не имеет отношения к вашим страхам, — ответила я, краснея. — Наоборот. В Клэре сочетаются в высшей степени деликатность и гордость. Если он решил, что он мне совсем не нравится, это объяснило бы, почему он не… отчего…

— Люси, что вы говорите? Вы хотите сказать, что у вас с Клэром… что вы супруги только номинально…

Джонатан обнял меня за плечи, и я подняла руки, защищаясь. Если я позволю ему снова обнять меня, если я позволю ему меня поцеловать, обсуждений больше не будет. У меня не хватит сил противостоять тому, чего так отчаянно я желала и что может привести к гибели Джонатана.

— Мне не следовало вам говорить об этом. Я не имею права обсуждать такие вещи.

— Он, должно быть, сошел с ума.

Вероятно, мне следовало бы обидеться, но искренность его слов доставила мне подлинное удовольствие. Он заметил мое состояние, и его глаза сузились от печальной улыбки. Минуту мы стояли, глядя друг на друга с таким идеальным пониманием, какое редко случается даже у влюбленных.

— И все же это уму непостижимо. Его характер, допустим, что-то объясняет. Но, Люси, я мужчина и нахожу это невероятным. Если у него, конечно, нет… то есть… — Он замолк, смущенный.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала я. — Бедняжка Джонатан, боюсь, я развею ваши прекрасные иллюзии о невинности женщин. Имея такую мать, как у вас, вы не можете считать нас круглыми дурами, даже девочки в школе знали о любовницах и незаконнорожденных детях.

— Что за мир! — пробормотал Джонатан. Мой бодрый тон не обманул его. — Мы громко проповедуем добродетель, а по ночам уничтожаем ее поскольку возможно. И думаем в своем ослеплении, что эти два мира могут существовать независимо друг от друга… Вы правы, Люси. Мне следует устыдиться своего отношения к вам как к ребенку. Кончим это. Часто ли Клэр отлучается в Йорк и Эдинбург? Едва ли он опустится до связи с деревенской девчонкой?

— Не так часто, нет.

— Я склоняюсь тогда к повышенному интересу к прекрасной мисс Флитвуд.

Я покачала головой:

— Если бы вы видели ее, подобная мысль вряд ли посетила бы вас даже на мгновение. Да, я думала о ней, тем более в детстве они были влюблены друг в друга. Но это невозможно, вряд ли она пойдет на такую незаконную связь.

Джонатан не скрывал своего недоверия, и я рассмеялась:

— Эх вы, мужчины! Хорошо! Если у вас есть желание прогуляться как следует, давайте сходим к дому священника. Ее брат упомянул в разговоре, что иногда по утрам она выходит на прогулку неподалеку от дома. Быть может, нам повезет, и мы встретим ее, и тогда, я думаю, ваши сомнения рассеются.

Он согласился, и мы пошли по тропинке к дому Флитвудов. Дул прохладный ветер, но я едва его замечала. Меня наполняло смешанное чувство счастья и горести. Вероятно, мы гуляем так наедине в последний раз; без сомнения, наша беседа убедила меня в невозможности какого-либо постоянного общения между нами. Общественное мнение сурово даже к невиновным, я хорошо знала, какое наказание ждет человека, нарушившего его предписания. Многообещающая карьера Джонатана, его надежды служить бедным оборвутся, если я уйду к нему. Мать Джонатана зависела от его поддержки, а я ничего не могла дать ему, так как Клэр никогда не позволил бы мне уйти и потерять хотя бы пенни из состояния, которым он распоряжался. У нас могли бы быть дети. От этой мысли у меня перехватило дыхание. И, несмотря на горькую правду, одно с ним общение приносило радость.

Рощица деревьев, окружавших дом священника, показалась перед нами, и Джонатан глубоко вздохнул, возвращаясь, как и я, к реальности из краткого мига мира и мечты.

— Этому парню, Флитвуду, — спросил он отрывисто, — ему можно доверять?

— Ну с чего вы это спрашиваете? Он — священник, вы видели, как он за меня заступился…

— Могу поверить в ревность Клэра, потому что тоже ревнив, — признался Джонатан, улыбаясь. — Я возненавидел этого человека за то, что он сделал для вас то, чего я не осмелился сделать.

— Любое ваше слово еще больше разъярило бы Клэра.

— Я знаю, но это не уменьшило моей ревности! Мне надо бы радоваться, и в душе я доволен, что у вас есть защитник. Кажется, Клэр прислушивается к его словам.

— Они дружат уже много лет. — И я рассказала Джонатану все, что узнала от миссис Эндрюс о взаимоотношениях между тремя молодыми людьми. Джонатан внимательно слушал.

— Печальная история, — согласился он. — И очень типичная с точки зрения социальных болезней нашего времени. Только подумать, мирская гордость разрушила истинную привязанность. По вашим словам, леди так же удивительна по характеру, как прекрасна внешне. Очень любопытно взглянуть на нее.

— Тогда вам повезло, — сказала я, показывая жестом в сторону.

Она шла медленно по тропинке, так поглощенная своими мыслями, что не заметила нас, пока мы не подошли совсем близко. «Хорошо, что так вышло, — подумала я, заметив ее испуганное движение при виде нас. — Я уверена, она бы наверняка ретировалась, если бы не боязнь показаться невежливой».

На ней было надето плотное пальто, отделанное мехом, с меховым воротником. Мягкая темная ткань обрамляла ее лицо с огромными глазами, смягчая его очертания. Она похудела и побледнела с тех пор, когда я видела ее в последний раз.

Я почувствовала, как Джонатан замер от удивления, и в свою очередь меня охватило чувство ревности. Она все еще была очень красива: болезнь и страдание не смогли лишить это лицо удивительного очарования.

Я представила их друг другу и стояла рядом, наблюдая, как изящные манеры мисс Флитвуд завершали пленение Джонатана. Он заикался, как школьник, глупышка. Потом я поинтересовалась ее планами поездки за границу и выразила надежду, что мы не лишимся ее общества этой зимой.

— Мы еще не до конца определились с нашими планами, — ответила мисс Флитвуд. — Я разрываюсь на части: я люблю эту холодную унылую страну и мой маленький уютный домик.

— Италия вам понравится, — сказал Джонатан, все еще не отрывая от нее взгляда. — Искусство, картинные галереи, руины…

— Да, — прервала его нетерпеливо мисс Флитвуд, и слабая краска выступила на ее щеках. — Мне не терпится увидеть ее. Искусство — моя страсть, а репродукции дают лишь слабое представление о действительности.

Они заговорили о картинах, потом о книгах, а я стояла, не вмешиваясь в их беседу, и молчала с мрачным видом. Я всегда чувствовала себя невеждой в ее присутствии, но сегодня ощущала этот контраст особенно остро, зная его преклонение перед человеческим интеллектом. Тем не менее ученость не повлияла на утонченность ее вкусов; когда Джонатан назвал несколько романов, написанных женщинами, она слегка нахмурилась:

— Книги мисс Остен, вы правы, очаровательны. Но это неженственное создание, принявшее даже мужское имя, не делает чести нашему полу, мистер Скотт. Меня удивляет, что такие книжки издаются, они аморальны.

— Но очень хорошо написаны.

— Какое это имеет значение, когда их содержание так зловредно! Ее требования большей свободы для женщин смехотворны. А сумбурные эмоции, почти мужская страсть…

Она смешалась, покраснев.

— У женщин нет подобных эмоций? — спросил Джонатан.

— Нет, эти чувства присущи и женщинам, — ответила мисс Флитвуд спокойно. — Они присущи женщинам тем более, когда им приходится их подавлять, как того требуют законы Бога и общества и их собственная природа.

— Мы держим вас на холоде, — сказала я резко. — Мистер Скотт…

Мы попрощались, и, дойдя до опушки рощицы, Джонатан остановился и оглянулся.

Она стояла там, где мы оставили ее. Ветер утих, и тяжелые складки ее пальто висели неподвижно. С головой, укутанной в капюшон, она совершенно не напоминала женщину — скорее колонну или высокий камень.

Я довольно грубо толкнула Джонатана, и он вздрогнул, словно пробудившись ото сна. Он взял меня под руку, и мы молча пошли по тропинке, пока легкий подъем не скрыл от нас и домик священника, и деревья, и неподвижную фигуру.

— Ну? — сказала я.

— Она слишком красива, — медленно ответил Джонатан. — Лицо человека, обреченного на трагедию. Оно повелевает людьми и толкает их на сумасбродные, безрассудные поступки. Возможно, поэтому она прячется здесь. С таким заурядным интеллектом…

— Что? — вскричала я ошеломленно. — У нее блестящий ум!

— Хорошо образованна, — спокойно ответил Джонатан. — Наверняка у них с братом был один домашний учитель. Несомненно, она много читала и разбирается в прочитанном. Но в ней нет оригинальности мышления, искорки воображения, напрочь отсутствует юмор. Ну, — добавил он, поглядывая на меня искоса, — я заслужил уже прощение или мне следует дальше поносить эту женщину?

Я рассмеялась вопреки желанию, а Джонатан ухмыльнулся:

— Все, что я сказал, тем не менее правда. Вы смеетесь над такими абсурдными вещами, Люси! Вы даже в состоянии находить смешное в своем нынешнем неудобном положении. Вы смеетесь, улыбаетесь, когда думаете о любви. Именно так надо любить. И вот поэтому я люблю вас: за ваш смех, и ваше мужество, и ваше непослушное воображение. Ну-ну! Как вы смеете плакать, после того как я сказал, что люблю вас за ваш смех?

— Вы никогда этого не говорили прежде, — сказала я, шмыгая носом и смеясь одновременно, в прискорбном сочетании.

— Видимо, я никогда не повторю этого еще раз. По-моему, такое говорят только единожды. А вы? Проявите мужество, оно у вас есть. Скажите мне!..

— Я люблю вас.

— Ну что ж, — сказал Джонатан после долгого молчания. — Мы рассмотрели все факты. Они не имеют ничего общего с этими тремя словами, и к чему мы пришли?

— Нам ничего не остается делать, — сказала я почти безразлично и добавила, не удержавшись: — Неужели это состояние напоминает опьянение? Безрассудная радость, счастье, не связанное с действительностью? Если так, я понимаю, почему пьют мужчины.

— Не надо, — пробормотал Джонатан. — Не говорите так.

— Я подумала, вы должны знать: что бы ни случилось, если я не увижу вас снова, я никогда не забуду эти минуты.

— Я рад этому, — сказал Джонатан с ожесточением. — Хотелось бы чувствовать то же самое. Но это не избавляет меня от мысли, что надежда на счастливое будущее — в некоем акте, от которого хочется напиться, только подумав об этом.

Только через несколько секунд я поняла, что он имел в виду, и мое радужное настроение частично испарилось.

— Что же мне делать? Я не могу, не могу примириться с ним, не сейчас… Но если он захочет…

— Скажу вам одно, — сказал Джонатан. — Если он не захочет, вас ждут серьезные неприятности. Подобное ненормальное положение не может более продолжаться.

Остановившись, я вырвала свою руку.

— Что вы говорите? Кажется, вам все равно…Джонатан снова взял меня за руку.

— Я — юрист, а также мужчина и влюбленный. И я не могу не мыслить как адвокат; в особенности если не думать юридическими терминами, то можно сойти с ума А это не поможет ни вам, ни мне. Нет, Люси, я не кинусь, как Ромео, в поисках яда, не впаду в отчаяние или запью. Я не настолько глуп или не настолько романтик Может быть, вы разочарованы ?

— Нет. Какая из меня любящая женщина, для которой гибель возлюбленного — мера любви к ней?

— И вот еще поэтому я люблю вас, Люси. — Он продолжил, слегка улыбаясь: — Вы убедили меня в одной вещи — в вашей оценке мисс Флитвуд.

— Я убедилась, что вы восхищены ею.

— Мое восхищение ничего не имеет общего с этой оценкой. Согласен с вами, что не она — причина холодности вашего супруга. Ни при каких обстоятельствах подобная женщина не унизится до безрассудного поступка, как…

Он вдруг замер на месте, его пальцы, сжавшие мою руку, заставили меня остановиться. Я взглянула на него с понятным недоумением и вдруг замерла, забыв о протесте, едва не сорвавшемся у меня с языка. В его лице не было ни кровинки, губы его побелели.

— Что с вами? — закричала я. — Вы поранились, заболели? Почему вы так выглядите?

Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня. Казалось, мускулы его шеи одеревенели.

— Нет, нет, ничего. Я схожу сума. Это невозможно… Извините, Люси. Давайте вернемся в дом, вы вся дрожите от холода.

Меня всю действительно трясло, но не от холода. Что за мысль пришла ему в голову и заставила так измениться?