из белого
      становится желт. Вывернулся
      король
      сообразно с ударом, выбросил обе перчатки
      и ушел. Цвели
      кругом
      чудеса ботаники. Бананы
      сплетали
      сплошной кров. Вытер
      негр
      о белые подштанники руку,
      с носа утершую кровь. Негр
      посопел подбитым носом, поднял щетку,
      держась за скулу. Откуда знать ему,
      что с таким вопросом надо обращаться
      в Коминтерн,
      в Москву?
      Гавана, 5 июля 1925 г.
      СИФИЛИС
      Пароход подошел,
      завыл,
      погудел и скован,
      как каторжник беглый. На палубе
      700 человек людей, остальные
      негры. Подплыл
      катерок
      с одного бочка. Вбежав
      по лесенке хромой, осматривал
      врач в роговых очках: "Которые с трахомой?" Припудрив прыщи
      и наружность вымыв, с кокетством себя волоча, первый класс
      дефилировал
      мимо улыбавшегося врача. Дым
      голубой
      из двустволки ноздрей колечком
      единым
      свив, первым
      шел
      в алмазной заре свиной король
      Свифт. Трубка
      воняет,
      в метр длиной. Попробуй к такому
      полезь! Под шелком кальсон,
      под батистом-лино, поди,
      разбери болезнь. "Остров,
      дай
      воздержанья зарок! Остановить велите!" Но взял
      капитан
      под козырек и спущен Свифт
      сифилитик. За первым классом
      шел второй. Исследуя
      этот класс, врач
      удивлялся,
      что ноздри с дырой,лез
      и в ухо
      и в глаз. Врач смотрел,
      губу своротив, нос
      под очками
      взморща. Врач
      троих
      послал в карантин из второклассного сборища. За вторым
      надвигался
      третий класс, черный от негритья. Врач посмотрел:
      четвертый час, время коктейлей
      питья. - Гоните обратно
      трюму в щель! Больные
      видно и так. Грязный вид...
      И вообще оспа не привита.У негра
      виски
      ревмя ревут. Валяется
      в трюме
      Том. Назавтра
      Тому
      оспу привьют и Том
      возвратится в дом. На берегу
      у Тома
      жена. Волоса
      густые, как нефть. И кожа ее
      черна и жирна, как вакса
      "Черный лев". Пока
      по работам
      Том болтается, - у Кубы
      губа не дура жену его
      прогнали с плантаций за неотработку
      натурой. Луна
      в океан
      накидала монет, хоть сбросься,
      вбежав на насыпь! Недели
      ни хлеба,
      ни мяса нет. Недели
      одни ананасы. Опять
      пароход
      привинтило винтом. Следующий
      через недели! Как дождаться
      с голодным ртом? - Забыл,
      разлюбил,
      забросил Том! С белой
      рогожу
      делит!Не заработать ей
      и не скрасть. Везде
      полисмены под зонтиком. А мистеру Свифту
      последнюю страсть раздула
      эта экзотика. Потело
      тело
      под бельецом от черненького мясца. Он тыкал
      доллары
      в руку, в лицо, в голодные месяца. Схватились
      желудок,
      пустой давно, и верности тяжеловес. Она
      решила отчетливо:
      "No!",и глухо сказала:
      "Yes!" Уже
      на дверь
      плечом напирал подгнивший мистер Свифт. Его
      и ее
      наверх
      в номера взвинтил
      услужливый лифт. Явился
      Том
      через два денька. Неделю
      спал без просыпа. И рад был,
      что есть
      и хлеб,
      и деньга и что не будет оспы. Но день пришел,
      и у кож
      в темноте узор непонятный впеплен. И дети
      у матери в животе онемевали
      и слепли. Суставы ломая
      день ото дня, года календарные вылистаны, и кто-то
      у тел
      половину отнял и вытянул руки
      для милостыни. Внимание
      к негру
      стало особое. Когда
      собиралась паства, морали
      наглядное это пособие показывал
      постный пастор: "Карает бог
      и его
      и ее за то,что
      водила гостей!" И слазило
      черного мяса гнилье с гнилых
      негритянских костей. В политику
      этим
      не думал ввязаться я. А так
      срисовал для видика. Одни говорят
      "цивилизация", другие
      "колониальная политика".
      1926
      ХРИСТОФОР КОЛОМБ
      Христофор Колумб был Христофор
      Коломб - испанский еврей.
      Из журналов.
      1
      Вижу, как сейчас,
      объедки да бутылки... В портишке,
      известном
      лишь кабачком, Коломб Христофор
      и другие забулдыги сидят,
      нахлобучив
      шляпы бочком. Христофора злят,
      пристают к Христофору: "Что вы за нация?
      Один Сион! Любой португалишка
      даст тебе фору!" Вконец извели Христофора
      и он покрыл
      дисканточком
      щелканье пробок (задели
      в еврее
      больную струну): "Что вы лезете:
      Европа да Европа! Возьму
      и открою другую
      страну". Дивятся приятели:
      "Что с Коломбом? Вина не пьет,
      не ходит гулять. Надо смотреть
      не вывихнул ум бы. Всю ночь сидит,
      раздвигает циркуля".
      2
      Мертвая хватка в молодом еврее; думает,
      не ест,
      недосыпает ночей. Лакеев
      оттягивает
      за фалды ливреи, лезет
      аж в спальни
      королей и богачей. "Кораллами торгуете?!
      Дешевле редиски. Сам
      наловит
      каждый мальчуган. То ли дело
      материк индийский: не барахло
      бирюза,
      жемчуга! Дело верное:
      вот вам карта. Это океан,
      а это
      мы. Пунктиром путь
      и бриллиантов караты на каждый полтинник,
      данный взаймы". Тесно торгашам.
      Томятся непоседы. Посуху
      и в год
      не обернется караван. И закапали
      флорины и пезеты Христофору
      в продырявленный карман.
      3
      Идут,
      посвистывая,
      отчаянные из отчаянных. Сзади тюрьма.
      Впереди
      ни рубля. Арабы,
      французы,
      испанцы
      и датчане лезли
      по трапам
      Коломбова корабля. "Кто здесь Коломб?
      До Индии?
      В ночку! (Чего не откроешь,
      если в пузе орган!) Выкатывай на палубу
      белого бочку, а там
      вези
      хоть к черту на рога!" Прощанье - что надо.
      Не отъезд - а помпа: день
      не просыхали
      капли на усах, Время
      меряли,
      вперяясь в компас. Спьяна
      путали штаны и паруса. Чуть не сшибли
      маяк зажженный. Палубные
      не держатся на полу, и вот,
      быть может, отсюда,
      с Жижона, на всех парусах
      рванулся Коломб.
      4
      Единая мысль мне сегодня люба, что эти вот волны
      Коломба лапили, что в эту же воду
      с Коломбова лба стекали
      пота
      усталые капли. Что это небо
      землей обмеля, на это вот облако,
      вставшее с юга,"На мачты, братва!
      глядите
      земля!"орал
      рассудок теряющий юнга. И вновь
      океан
      с простора раскосого вбивал
      в небеса
      громыхающий клин, а после
      братался
      с волной сарагоссовой. и вместе
      пучки травы волокли. Он этой же бури слушал лады. Когда ж
      затихает бури задор, мерещатся
      в водах
      Коломба следы, ведущие
      на Сан-Сальвадор.
      5
      Вырастают дни
      в бородатые месяцы. Луны
      мрут
      у мачты на колу. Надоело океану,
      Атлантический бесится. Взбешен Христофор,
      извелся Коломб. С тысячной волны трехпарусник
      съехал. На тысячу первую взбираться
      надо. Видели Атлантический?
      Тут не до смеха! Команда ярится
      устала команда. Шепчутся:
      "Черту ввязались в попутчики. Дома плохо?
      И стол и кровать. Знаем мы
      эти
      жидовские штучки разные
      Америки
      закрывать и открывать!" За капитаном ходят по пятам. "Вернись!- говорят,
      играют мушкой.Какой ты ни есть
      капитан-раскапитан, а мы тебе тоже
      не фунт с осьмушкой". Лазит Коломб
      на брамсель с фока, глаза аж навыкате,
      исхудал лицом; пустился вовсю:
      придумал фокус со знаменитым
      Колумбовым яйцом. Что яйцо?
      игрушка на день. И день
      не оттянешь
      у жизни-воровки. Галдит команда,
      на Коломба глядя: "Крепка
      петля
      из генуэзской веревки. Кончай,
      Христофор,
      собачий век!.." И кортики
      воздух
      во тьме секут. "Земля!"
      Горизонт в туманной
      кайме. Как я вот
      в растущую Мексику и в розовый
      этот
      песок на заре, вглазелись.
      Не смеют надеяться: с кольцом экватора
      в медной ноздре вставал
      материк индейцев.
      6
      Года прошли.
      В старика
      шипуна смельчал Атлантический,
      гордый смолоду. С бортов "Мажестиков"
      любая шпана плюет
      в твою
      седоусую морду. Коломб!
      твое пропало наследство! В вонючих трюмах
      твои потомки с машинным адом
      в горящем соседстве лежат,
      под щеку
      подложивши котомки. А сверху,
      в цветах первоклассных розеток, катаясь пузом
      от танцев
      до пьянки, в уюте читален,
      кино
      и клозетов катаются донны,
      сеньоры
      и янки. Ты балда, Коломб,
      скажу по чести. Что касается меня,
      то я бы
      лично я б Америку закрыл,
      слегка почистил, а потом
      опять открыл
      вторично.
      1925
      ТРОПИКИ
      (Дорога Вера-Круц - Мехико-сити)
      Смотрю:
      вот это
      тропики. Всю жизнь
      вдыхаю наново я. А поезд
      прет торопкий сквозь пальмы,
      сквозь банановые. Их силуэты-веники встают рисунком тошненьким: не то они - священники, не то они - художники. Аж сам
      не веришь факту: из всей бузы и вара встает
      растенье - кактус трубой от самовара. А птички в этой печке красивей всякой меры. По смыслу
      воробейчики, а видом
      шантеклеры. Но прежде чем
      осмыслил лес и бред,
      и жар,
      и день я и день
      и лес исчез без вечера
      и без
      предупреждения. Где горизонта борозда?! Все линии
      потеряны. Скажи,
      которая звезда и где
      глаза пантерины? Не счел бы
      лучший казначей звезды
      тропических ночей, настолько
      ночи августа звездой набиты
      нагусто. Смотрю:
      ни зги, ни тропки. Всю жизнь
      вдыхаю наново я. А поезд прет
      сквозь тропики, сквозь запахи
      банановые.
      1926
      МЕКСИКА
      О, как эта жизнь читалась взасос! Идешь.
      Наступаешь на ноги. В руках
      превращается
      ранец в лассо, а клячи пролеток
      мустанги. Взаправду
      игрушечный
      рос магазин, ревел
      пароходный гудок.
      Сейчас же
      сбегу
      в страну мокасин лишь сбондю
      рубль и бульдог. А сегодня
      это не умора. Сколько миль воды
      винтом нарыто,и встает
      живьем
      страна Фениамора Купера
      и Майн Рида. Рев сирен,
      кончается вода. Мы прикручены
      к земле
      о локоть локоть. И берет
      набитый "Лефом"
      чемодан Монтигомо
      Ястребиный Коготь. Глаз торопится слезой налиться. Как? чему я рад? - Ястребиный Коготь!
      Я ж
      твой "Бледнолицый Брат". Где товарищи?
      чего таишься? Помнишь,
      из-за клумбы стрелами
      отравленными
      в Кутаисе били
      мы
      по кораблям Колумба?Цедит
      злобно
      Коготь Ястребиный, медленно,
      как треснувшая крынка: - Нету краснокожих - истребили гачупины с гринго. Ну, а тех из нас,
      которых
      пульки пощадили,
      просвистевши мимо, кабаками
      кактусовой "пульке" добивает
      по 12-ти сантимов. Заменила
      чемоданов куча стрелы,
      от которых
      никуда не деться...Огрызнулся
      и пошел,
      сомбреро нахлобуча вместо радуги
      из перьев
      птицы Кетцаль. Года и столетья!
      Как ни косите склоненные головы дней,корявые камни
      Мехико-сити прошедшее вышепчут мне. Это
      было
      так давно,
      как будто не было. Бабушки столетних попугаев
      не запомнят. Здесь
      из зыби озера
      вставал Пуабло, дом-коммуна
      в десять тысяч комнат. И золото
      между озерных зыбей лежало,
      аж рыть не надо вам. Чего еще,
      живи,
      бронзовей, вторая сестра Элладова! Но очень надо
      за морем
      белым, чего индейцу не надо. Жадна
      у белого
      Изабелла, жена
      короля Фердинанда. Тяжек испанских пушек груз. Сквозь пальмы,
      сквозь кактусы лез по этой дороге
      из Вера-Круц генерал
      Эрнандо Кортес. Пришел.
      Вода студеная
      хочет вскипеть кипятком
      от огня. Дерутся
      72 ночи и 72 дня. Хранят
      краснокожих
      двумордые идолы. От пушек
      не видно вреда. Как мышь на сало,
      прельстясь на титулы, своих
      Моктецума предал. Напрасно,
      разбитых
      в отряды спаяв, Гватемок
      в озерной воде
      мок. Что
      против пушек
      стреленка твоя!.. Под пытками
      умер Гватемок. И вот стоим,
      индеец да я, товарищ
      далекого детства. Он умер,
      чтоб в бронзе
      веками стоять наискосок от полпредства. Внизу
      громыхает
      столетий орда, и горько стоять индейцу. Что братьям его,
      рабам,
      чехарда всех этих Хуэрт
      и Диэцов?.. Прошла
      годов трезначная сумма. Героика
      нынче не тема. Пивною маркой стал Моктецума, пивной маркой - Гватемок. Буржуи
      все
      под одно стригут. Вконец обесцветили мир мы. Теперь
      в утешенье земле-старику лишь две
      конкурентки фирмы. Ни лиц пожелтелых,
      ни солнца одеж. В какую
      огромную лупу, в какой трущобе
      теперь
      найдешь сарапе и Гваделупу? Что Рига, что Мехико
      родственный жанр. Латвия
      тропического леса. Вся разница:
      зонтик в руке у рижан, а у мексиканцев
      "Смит и Вессон". Две Латвии
      с двух земных боков различные собой они лишь тем,
      что в Мексике
      режут быков в театре,
      а в Риге
      на бойне. И совсем как в Риге,
      около пяти, проклиная
      мамову опеку, фордом
      разжигая жениховский аппетит, кружат дочки
      по Чапультапеку. А то,
      что тут урожай фуража, что в пальмы земля разодета, так это от солнца,
      сиди
      и рожай бананы и президентов. Наверху министры
      в бриллиантовом огне. Под
      народ.
      Голейший зад виднеется. Без штанов,
      во-первых, потому, что нет, во-вторых,
      не полагается:
      индейцы. Обнищало
      моктецумье племя,
      и стоит оно там,
      где город
      выбег
      на окраины прощаться перед вывеской
      муниципальной:
      "Без штанов в Мехико-сити
      вход воспрещается". Пятьсот
      по Мексике
      нищих племен, а сытый
      с одним языком: одной рукой выжимает в лимон, одним запирает замком. Нельзя
      борьбе
      в племена рассекаться. Нищий с нищими
      рядом! Несись
      по земле
      из страны мексиканцев, роднящий крик:
      "Камарада!" Голод
      мастер людей равнять. Каждый индеец,
      кто гол. В грядущем огне
      родня-головня ацтек,
      метис
      и креол. Мильон не угробят богатых лопаты. Страна!
      Поди,
      покори ее! Встают
      взамен одного Запаты Гальваны,
      Морено,
      Карио. Сметай
      с горбов
      толстопузых обузу, ацтек,
      креол
      и метис! Скорей
      над мексиканским арбузом, багровое знамя, взметись!
      Мехико-сити, 20 июля, 1925
      БОГОМОЛЬНОЕ
      Большевики
      надругались над верой православной. В храмах-клубах
      словесные бои. Колокола без языков
      немые словно. По божьим престолам
      похабничают воробьи. Без веры
      и нравственность ищем напрасно. Чтоб нравственным быть
      кадилами вей. Вот Мексика, например,
      потому и нравственна, что прут
      богомолки
      к вратам церквей. Кафедраль
      богомольнейший из монашьих институтцев. Брат "Notre Dame'a"
      на площади,
      а около, Запружена народом,
      "Площадь Конституции", в простонародии
      площадь "Сокола" Блестящий
      двенадцатицилиндровый
      "пакард" остановил шофер,
      простоватый хлопец. - Стой,- говорит,
      помолюсь пока... донна Эсперанца Хуан-де-Лопец. Нету донны
      ни час, ни полтора. Видно, замолилась.
      Веровать так веровать И снится шоферу
      донна у алтаря. Париж
      голубочком
      душа шоферова. А в кафедрале
      безлюдно и тихо: не занято
      в соборе
      ни единого стульца. С другой стороны
      у собора
      выход сразу на четыре гудящие улицы. Донна Эсперанца
      выйдет как только, к донне
      дон распаленный кинется. За угол!
      Улица "Изабелла Католика" а в этой улице
      гостиница на гостинице. А дома
      растет до ужина свирепость мужина. У дона Лопеца терпенье лопается. То крик,
      то стон испускает дон. Гремит
      по квартире
      тигровый соло: - На восемь частей разрежу ее!И, выдрав из уса
      в два метра волос, он пробует
      сабли своей острие. - Скажу ей:
      "Иначе, сеньора, лягте-ка! Вот этот
      кольт
      ваш сожитель до гроба!"И в пумовой ярости
      - все-таки практика!сбивает
      с бутылок
      дюжину пробок. Гудок в два тона приехала донна. Еще
      и рев
      не успел уйти за кактусы
      ближнего поля, а у шоферских
      виска и груди нависли
      клинок и пистоля. - Ответ или смерть!
      Не вертеть вола! Чтоб донна
      не могла
      запираться, ответь немедленно,
      где была жена моя
      Эсперанца? - О дон Хуан!
      В вас дьяволы злобятся. Не гневайте
      божью милость. Донна Эсперанца
      Хуан-де-Лопец сегодня
      усердно
      молилась. 1925
      МЕКСИКА - НЬЮ-ЙОРК
      Бежала
      Мексика
      от буферов горящим,
      сияющим бредом. И вот
      под мостом
      река или ров, делящая
      два Ларедо. Там доблести
      скачут,
      коня загоня, в пятак
      попадают
      из кольта, и скачет конь,
      и брюхо коня о колкий кактус исколото. А здесь
      железо
      не расшатать! Ни воли,
      ни жизни,
      ни нерва вам! И сразу
      рябит
      тюрьма решета вам
      для знакомства
      для первого. По рельсам
      поезд сыпет, под рельсой
      шпалы сыпятся. И гладью
      Миссисипи под нами миссисипится. По бокам
      поезда
      не устанут сновать: или хвост мелькнет,
      или нос. На боках поездных
      страновеют слова: "Сан-Луйс",
      "Мичиган",
      "Иллинойс"! Дальше, поезд,
      огнями расцвеченный! Лез,
      обгоняет,
      храпит. В Нью-Йорк несется
      "Твенти сенчери экспресс".
      Курьерский!
      Рапид! Кругом дома,
      в этажи затеряв путей
      и проволок множь. Теряй шапчонку,
      глаза задеря, все равно
      ничего не поймешь!
      1926
      БРОДВЕЙ
      Асфальт - стекло.
      Иду и звеню. Леса и травинки
      сбриты. На север
      с юга
      идут авеню, на запад с востока
      стриты. А между
      (куда их строитель завез!)дома
      невозможной длины. Одни дома
      длиною до звезд, другие
      длиной до луны. Янки
      подошвами шлепать
      ленив: простой
      и курьерский лифт. В 7 часов
      человечий прилив, в 17 часов
      отлив. Скрежещет механика,
      звон и гам, а люди
      немые в звоне. И лишь замедляют
      жевать чуингам, чтоб бросить:
      "Мек моней?" Мамаша
      грудь
      ребенку дала. Ребенок
      с каплями из носу, сосет
      как будто
      не грудь, а доллар занят
      серьезным
      бизнесом. Работа окончена.
      Тело обвей в сплошной
      электрический ветер. Хочешь под землю
      бери собвей, на небо
      бери элевейтер. Вагоны
      едут
      и дымам под рост, и в пятках
      домовьих
      трутся, и вынесут
      хвост
      на Бруклинский мост, и спрячут
      в норы
      под Гудзон. Тебя ослепило,
      ты осовел. Но, как барабанная дробь, из тьмы
      по темени:
      "Кофе Максвел гуд
      ту ди ласт дроп". А лампы
      как станут
      ночь копать. ну, я доложу вам
      пламечко! Налево посмотришь
      мамочка мать! Направо
      мать моя мамочка! Есть что поглядеть московской братве. И за день
      в конец не дойдут. Это Нью-Йорк.
      Это Бродвей. Гау ду ю ду! Я в восторге
      от Нью-Йорка города. Но кепчонку
      не сдерну с виска. У советских
      собственная гордость: на буржуев
      смотрим свысока.
      6 августа Нью-Йорк.1925 г.
      СВИДЕТЕЛЬСТВУЮ
      Вид индейцев таков: пернат,
      смешон
      и нездешен. Они
      приезжают
      из первых веков сквозь лязг
      "Пенсильвэниа Стейшен". Им Кулиджи
      пару пальцев суют. Снимают
      их
      голливудцы. На крыши ведут
      в ресторанный уют. Под ними,
      гульбу разгудевши свою, ньюйоркские улицы льются. Кто их радует?
      чем их злят? О чем их дума?
      куда их взгляд? Индейцы думают:
      "Ишь
      капитал! Ну и дома застроил. Все отберем
      ни за пятак при
      социалистическом строе. Сначала
      будут
      бои клокотать. А там
      ни вражды,
      ни начальства! Тишь
      да гладь
      да божья благодать сплошное луначарство. Иными
      рейсами
      вспенятся воды; пойдут
      пароходы зажаривать, сюда
      из Москвы
      возить переводы произведений Жарова. И радио
      только мгла легла правду-матку вызвенит. Придет
      и расскажет
      на весь вигвам, в чем
      красота
      жизни. И к правде
      пойдет
      индейская рать, вздымаясь
      знаменной уймою..." Впрочем,
      зачем
      про индейцев врать? Индейцы
      про это
      не думают. Индеец думает:
      "Там,
      где черно воде
      у моста в оскале, плескался
      недавно
      юркий челнок деда,
      искателя скальпов. А там,
      где взвит
      этажей коробок и жгут
      миллион киловатт,стоял
      индейский
      военный бог, брюхат
      и головат. И все,
      что теперь
      вокруг течет, все,
      что отсюда видимо,все это
      вытворил белый черт, заморская
      белая ведьма. Их всех бы
      в лес прогнать
      в одни, и мы чтоб
      с копьем гонялись..." Поди
      под такую мысль
      подведи классовый анализ. Мысль человечья
      много сложней, чем знают
      у нас
      о ней. Тряхнув
      оперенья нарядную рядь над пастью
      облошаделой, сошли
      и - пока!
      пошли вымирать. А что им
      больше
      делать? Подумай
      о новом агит-винте. Винти,
      чтоб задор не гас его. Ждут.
      Переводи, Коминтерн, расовый гнев
      на классовый.
      1926
      НЕБОСКРЕБ В РАЗРЕЗЕ
      Возьми
      разбольшущий дом в Нью-Йорке, взгляни
      насквозь
      на зданье на то. Увидишь
      старейшие
      норки да каморки совсем
      дооктябрьский
      Елец аль Конотоп. Первый
      ювелиры,
      караул бессменный, замок
      зацепился ставням о бровь. В сером
      герои кино,
      полисмены, лягут
      собаками
      за чужое добро. Третий
      спят бюро-конторы. Ест
      промокашки
      рабий пот. Чтоб мир
      не забыл,
      хозяин который, на вывесках
      золотом
      "Вильям Шпрот". Пятый.
      Подсчитав
      приданные сорочки, мисс
      перезрелая
      в мечте о женихах. Вздымая грудью
      ажурные строчки, почесывает
      пышных подмышек меха. Седьмой.
      Над очагом
      домашним
      высясь, силы сберегши
      спортом смолоду, сэр
      своей законной миссис, узнав об измене,
      кровавит морду. Десятый.
      Медовый.
      Пара легла. Счастливей,
      чем Ева с Адамом были. Читают
      в "Таймсе"
      отдел реклам: "Продажа в рассрочку автомобилей". Тридцатый.
      Акционеры
      сидят увлечены, делят миллиарды,
      жадны и озабочены. Прибыль
      треста
      "изготовленье ветчины из лучшей
      дохлой
      чикагской собачины". Сороковой.
      У спальни
      опереточной дивы. В скважину
      замочную,
      сосредоточив прыть, чтоб Кулидж дал развод,
      детективы мужа
      должны
      в кровати накрыть. Свободный художник,
      рисующий задочки, дремлет в девяностом,
      думает одно: как бы ухажнуть
      за хозяйской дочкой да так,
      чтоб хозяину
      всучить полотно. А с крыши стаял
      скатертный снег. Лишь ест
      в ресторанной выси большие крохи
      уборщик - негр, а маленькие крошки
      крысы. Я смотрю,
      и злость меня берет на укрывшихся
      за каменный фасад. Я стремился
      за 7000 верст вперед, а приехал
      на 7 лет назад.
      1925
      ПОРЯДОЧНЫЙ ГРАЖДАНИН
      Если глаз твой
      врага не видит, пыл твой выпили
      нэп и торг, если ты
      отвык ненавидеть, приезжай
      сюда,
      в Нью-Йорк. Чтобы, в мили улиц опутан, в боли игл
      фонарных ежей, ты прошел бы
      со мной
      лилипутом у подножия
      их этажей. Видишь
      вон
      выгребают мусор на объедках
      с детьми пронянчиться, чтоб в авто,
      обгоняя "бусы", ко дворцам
      неслись бриллиантщицы. Загляни
      в окошки в эти здесь
      наряд им вышили княжий. Только
      сталью глушит элевейтер хрип
      и кашель
      чахотки портняжей. А хозяин
      липкий студень с мордой,
      вспухшей на радость чирю, у работницы
      щупает груди: "Кто понравится
      удочерю! Двести дам
      (если сотни мало), грусть
      сгоню
      навсегда с очей! Будет
      жизнь твоя
      Куни-Айланд, луна-парк
      в миллиард свечей". Уведет
      а назавтра
      зверья, волчья банда
      бесполых старух проститутку
      в смолу и в перья, и опять
      в смолу и в пух. А хозяин
      в отеле Плаза, через рюмку
      и с богом сблизясь, закатил
      в поднебесье глазки: "Сенк'ю
      за хороший бизнес!" Успокойтесь,
      вне опасения ваша трезвость,
      нравственность,
      дети, барабаны
      "армий спасения" вашу
      в мир
      трубят добродетель. Бог
      на вас
      не разукоризнится: с вас
      и маме их
      на платок, и ему
      соберет для ризницы божий менаджер,
      поп Платон. Клоб полиций
      на вас не свалится. Чтобы ты
      добрел, как кулич, смотрит сквозь холеные пальцы на тебя
      демократ Кулидж. И, елозя
      по небьим сводам стражем ханжества,
      центов
      и сала, пялит
      руку
      ваша свобода над тюрьмою
      Элис-Айланд.
      1925
      ВЫЗОВ
      Горы злобы
      аж ноги гнут. Даже
      шея вспухает зобом. Лезет в рот,
      в глаза и внутрь. Оседая,
      влезает злоба. Весь в огне.
      Стою на Риверсайде. Сбоку
      фордами
      штурмуют мрака форт. Небоскребы
      локти скручивают сзади, впереди
      американский флот. Я смеюсь
      над их атакою тройною. Ники Картеры
      мою
      недоглядели визу. Я полпред стиха
      и я
      с моей страной вашим штатишкам
      бросаю вызов. Если
      кроха протухла,
      плеснится, выбрось
      весь
      прогнивший кус. Сплюнул я,
      не доев и месяца вашу доблесть,
      законы,
      вкус. Посылаю к чертям свинячим все доллары
      всех держав. Мне бы
      кончить жизнь
      в штанах,
      в которых начал, ничего
      за век свой
      не стяжав. Нам смешны
      дозволенного зоны. Взвод мужей,
      остолбеней,
      цинизмом поражен! Мы целуем
      - беззаконно!
      над Гудзоном ваших
      длинноногих жен. День наш
      шумен.
      И вечер пышен. Шлите
      сыщиков
      в щелки слушать. Пьем,
      плюя
      на ваш прогибишен, ежедневную
      "Белую лошадь". Вот и я
      стихом побрататься прикатил и вбиваю мысли, не боящиеся депортаций: ни сослать их нельзя
      и не выселить. Мысль
      сменяют слова,
      а слова
      дела, и глядишь,
      с небоскребов города, раскачав,
      в мостовые
      вбивают тела Вандерлипов,
      Рокфеллеров,
      Фордов. Но пока
      доллар
      всех поэм родовей. Обирая,
      лапя,
      хапая, выступает,
      порфирой надев Бродвей, капитал
      его препохабие.
      1925
      АМЕРИКАНСКИЕ РУССКИЕ
      Петров
      Капланом
      за пуговицу пойман. Штаны
      заплатаны,
      как балканская карта. "Я вам,
      сэр,
      назначаю апойнтман. Вы знаете,
      кажется,
      мой апартман? Тудой пройдете четыре блока, потом
      сюдой дадите крен. А если
      стриткара набита,
      около можете взять
      подземный трен. Возьмите
      с меняньем пересядки тикет и прите спокойно,
      будто в телеге. Слезете на корнере
      у дрогс ликет, а мне уж
      и пинту
      принес бутлегер. Приходите ровно
      в севен оклок, поговорим
      про новости в городе и проведем
      по-московски вечерок, одни свои:
      жена да бордер. А с джабом завозитесь в течение дня или
      раздумаете вовсе тогда
      обязательно
      отзвоните меня. Я буду
      в офисе". "Гуд бай!"
      разнеслось окрест и кануло