Я Японцы, всуе белых учите! Ярмо микадо нам не всучите.
      1919
      "Окна сатиры Роста" 1919-1920 годов
      * * *
      1. Рабочий!
      Глупость беспартийную выкинь!
      Если хочешь жить с другими вразброд
      всех по очереди словит Деникин,
      всех сожрет генеральский рот. 2. Если ж на зов партийной недели
      придут миллионы с фабрик и с пашен
      рабочий быстро докажет на деле,
      что коммунистам никто не страшен.
      1919, октябрь
      ПЕСНЯ РЯЗАНСКОГО МУЖИКА
      1. Не хочу я быть советскай.
      Батюшки!
      А хочу я жизни светскай.
      Матушки!
      Походил я в белы страны.
      Батюшки!
      Мужичков встречают странно.
      Матушки! 2. Побывал у Дутова.
      Батюшки!
      Отпустили вздутого.
      Матушки! 3. Я к Краснову, у Краснова
      Батюшки!
      Кулачище - сук сосновый.
      Матушки! 4. Я к Деникину, а он
      Батюшки!
      Бьет крестьян, как фараон.
      Матушки! 5. Мамонтов-то генерал
      Батюшки!
      Матершинно наорал.
      Матушки!
      Я ему: "Все люди братья".
      Батюшки!
      А он: "И братьев буду драть я".
      Матушки! 6. Я поддался Колчаку.
      Батюшки!
      Своротил со скул щеку.
      Матушки!
      На Украину махнул.
      Батюшки!
      Думаю, теперь вздохну.
      Матушки!
      А Петлюра с Киева
      Батюшки!
      Уж орет: "Секи его!"
      Матушки! 7. Видно, белый ананас
      Батюшки!
      Наработан не для нас.
      Матушки!
      Не пойду я ни к кому,
      Батюшки!
      Окромя родных Коммун.
      Матушки!
      1919, октябрь
      * * *
      1. Оружие Антанты - деньги. 2. Белогвардейцев оружие - ложь. 3. Меньшевиков оружие - в спину нож. 4. Правда, 5. глаза открытые 6. и ружья
      вот коммунистов оружие.
      1920, июль
      * * *
      1. Если жить вразброд,
      как махновцы хотят, 2. буржуазия передушит нас, как котят. 3. Что единица?
      Ерунда единица! 4. Надо
      в партию коммунистическую объединиться. 5. И буржуи,
      какими б ни были ярыми, 6. побегут
      от мощи
      миллионных армий.
      1920, июль
      ИСТОРИЯ ПРО БУБЛИКИ И ПРО БАБУ, НЕ ПРИЗНАЮЩУЮ РЕСПУБЛИКИ
      1. Сья история была
      в некоей республике.
      Баба на базар плыла,
      а у бабы бублики. 2. Слышит топот близ ее,
      музыкою веется:
      бить на фронте пановье
      мчат красноармейцы. 3. Кушать хотца одному,
      говорит ей: "Тетя,
      бублик дай голодному!
      Вы ж на фронт нейдете?! 4. Коль без дела будет рот,
      буду слаб, как мощи. 5. Пан республику сожрет,
      если будем тощи". 6. Баба молвила: "Ни в жисть
      не отдам я бублики!
      Прочь, служивый! Отвяжись!
      Черта ль мне в республике?!" 7. Шел наш полк и худ и тощ,
      паны ж все саженные.
      Нас смела Панова мощь
      в первом же сражении. 8. Мчится пан, и лют и яр,
      смерть неся рабочим;
      к глупой бабе на базар
      влез он между прочим. 9. Видит пан - бела, жирна
      баба между публики.
      Миг - и съедена она.
      И она и бублики. 10. Посмотри, на площадь выйдь
      ни крестьян, ни ситника.
      Надо вовремя кормить
      красного защитника! 11. Так кормите ж красных рать!
      Хлеб неси без вою,
      чтобы хлеб не потерять
      вместе с головою!
      1920, август
      КРАСНЫЙ ЕЖ
      Голой рукою нас не возьмешь. Товарищи,- все под ружья! Красная Армия - Красный еж железная сила содружья. Рабочий на фабрике, куй, как куешь, Деникина день сосчитан! Красная Армия - Красный еж верная наша защита. Крестьяне, спокойно сейте рожь, час Колчака сосчитан! Красная Армия - Красный еж лучшая наша защита. Врангель занес на Коммуну нож, баронов срок сосчитан! Красная Армия - Красный еж не выдаст наша защита. Назад, генералы, нас не возьмешь! Наземь кидайте оружье. Красная Армия - Красный еж железная сила содружья.
      1920
      * * *
      1. Каждый прогул 2. радость врагу. 3. А герой труда 4. для буржуев удар.
      1921, январь
      ЧАСТУШКИ
      Милкой мне в подарок бурка и носки подарены. Мчит Юденич с Петербурга как наскипидаренный. Мчит Пилсудский, пыль столбом, стон идет от марша. Разобьется панским лбом об Коммуну маршал. В октябре с небес не пух снег с небес валится. Что-то наш Деникин вспух, стал он криволицый.
      1919-1920
      Стихотворения 1920-1925 годов
      ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ!
      Я знаю не герои низвергают революций лаву. Сказка о героях интеллигентская чушь! Но кто ж удержится, чтоб славу нашему не воспеть Ильичу? Ноги без мозга - вздорны. Без мозга рукам нет дела. Металось во все стороны мира безголовое тело. Нас продавали на вырез. Военный вздымался вой. Когда над миром вырос Ленин огромной головой. И земли сели на оси. Каждый вопрос - прост. И выявилось два в хаосе мира во весь рост. Один животище на животище. Другой непреклонно скалистый влил в миллионы тыщи. Встал горой мускулистой.
      Теперь не промахнемся мимо. Мы знаем кого - мети! Ноги знают, чьими трупами им идти.
      Нет места сомненьям и воям. Долой улитье -"подождем"! Руки знают, кого им крыть смертельным дождем. Пожарами землю дымя, везде, где народ испленен, взрывается бомбой имя: Ленин! Ленин! Ленин!
      И это не стихов вееру обмахивать юбиляра уют.Я в Ленине мира веру славлю и веру мою.
      Поэтом не быть мне бы, если б не это пел в звездах пятиконечных небо безмерного свода РКП.
      1920
      НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ, БЫВШЕЕ С ВЛАДИМИРОМ МАЯКОВСКИМ
      ЛЕТОМ НА ДАЧЕ
      (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)
      В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето, была жара, жара плыла на даче было это. Пригорок Пушкино горбил Акуловой горою, а низ горы деревней был, кривился крыш корою. А за деревнею дыра, и в ту дыру, наверно, спускалось солнце каждый раз, медленно и верно. А завтра снова мир залить вставало солнце ало. И день за днем ужасно злить меня вот это стало. И так однажды разозлясь, что в страхе все поблекло, в упор я крикнул солнцу: "Слазь! довольно шляться в пекло!" Я крикнул солнцу: "Дармоед! занежен в облака ты, а тут - не знай ни зим, ни лет, сиди, рисуй плакаты!" Я крикнул солнцу: "Погоди! послушай, златолобо, чем так, без дела заходить, ко мне на чай зашло бы!" Что я наделал! Я погиб! Ко мне, по доброй воле, само, раскинув луч-шаги, шагает солнце в поле. Хочу испуг не показать и ретируюсь задом. Уже в саду его глаза. Уже проходит садом. В окошки, в двери, в щель войдя, валилась солнца масса, ввалилось; дух переведя, заговорило басом: "Гоню обратно я огни впервые с сотворенья. Ты звал меня? Чаи гони, гони, поэт, варенье!" Слеза из глаз у самого жара с ума сводила, но я ему на самовар: "Ну что ж, садись, светило!" Черт дернул дерзости мои орать ему,сконфужен, я сел на уголок скамьи, боюсь - не вышло б хуже! Но странная из солнца ясь струилась,и степенность забыв, сижу, разговорись с светилом постепенно. Про то, про это говорю, что-де заела Роста, а солнце: "Ладно, не горюй, смотри на вещи просто! А мне, ты думаешь, светить легко? - Поди, попробуй!А вот идешь взялось идти, идешь - и светишь в оба!" Болтали так до темноты до бывшей ночи то есть. Какая тьма уж тут? На "ты" мы с ним, совсем освоясь. И скоро, дружбы не тая, бью по плечу его я. А солнце тоже: "Ты да я, нас, товарищ, двое! Пойдем, поэт, взорим, вспоем у мира в сером хламе. Я буду солнце лить свое, а ты - свое, стихами". Стена теней, ночей тюрьма под солнц двустволкой пала. Стихов и света кутерьма сияй во что попало! Устанет то, и хочет ночь прилечь, тупая сонница. Вдруг - я во всю светаю мочь и снова день трезвонится. Светить всегда, светить везде, до дней последних донца, светить и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и солнца!
      1920
      РАССКАЗ ПРО ТО, КАК КУМА О ВРАНГЕЛЕ ТОЛКОВАЛА ВЕЗ ВСЯКОГО УМА
      Старая, но полезная история
      Врангель прет. Отходим мы. Врангелю удача. На базаре две кумы, вставши в хвост, судачат! - Кум сказал,а в ем ума я-то куму верю,что барон-то, слышь, кума, меж Москвой и Тверью. Чуть не даром
      все в Твери стало продаваться. Пуд крупчатки... - Ну,
      не ври!пуд за рупь за двадцать. - А вина, скажу я вам! Дух над Тверью водочный. Пьяных лично по домам водит околоточный. Влюблены в барона власть левые и правые. Ну, не власть, а прямо сласть, просто - равноправие.
      Встали, ртом ловя ворон. Скоро ли примчится? Скоро ль будет царь-барон и белая мучица?
      Шел волшебник мимо их. - На,- сказал он бабе,скороходы-сапоги, к Врангелю зашла бы!Вмиг обувшись,
      шага в три в Тверь кума на это. Кум сбрехнул ей: во Твери власть стоит Советов. Мчала баба суток пять, рвала юбки в ветре, чтоб баронский увидать флаг
      на Ай-Петри. Разогнавшись с дальних стран, удержаться силясь, баба
      прямо
      в ресторан в Ялте опустилась. В "Гранд-отеле" семгу жрет Врангель толсторожий. Разевает баба рот на рыбешку тоже. Метрдотель желанья те зрит
      и на подносе ей саженный метрдотель карточку подносит.
      Все в копеечной цене. Съехал сдуру разум. Молвит баба:
      - Дайте мне всю программу разом!
      От лакеев мчится пыль. Прошибает пот их. Мчат котлеты и супы, вина и компоты. Уж из глаз еда течет у разбухшей бабы! Наконец-то
      просит счет бабин голос слабый. Вся собралась публика. Стали щелкать счеты. Сто четыре рублика выведено в счете. Что такая сумма ей?! Даром! С неба манна. Двести вынула рублей баба из кармана.
      Отскочил хозяин. - Нет!(Бледность мелом в роже.) Наш-то рупь не в той цене, наш в миллион дороже.
      Завопил хозяин лют: - Знаешь разницу валют?! Беспортошных нету тут, генералы тута пьют!Возопил хозяин в яри: - Это, тетка, что же! Этак каждый пролетарий жрать захочет тоже. - Будешь знать, как есть и пить!все завыли в злости. Стал хозяин тетку бить, метрдотель и гости.
      Околоточный на шум прибежал из части. Взвыла баба: - Ой, прошу, защитите, власти! Как подняла власть сия с шпорой сапожища... Как полезла мигом вся вспять из бабы пища.
      - Много,- молвит,- благ в Крыму только для буржуя, а тебя, мою куму, в часть препровожу я.
      Влезла тетка в скороход пред тюремной дверью, как задала тетка ход в Эрэсэфэсэрью.
      Бабу видели мою, наши обыватели? Не хотите в том раю сами побывать ли?!
      1920
      ГЕЙНЕОБРАЗНОЕ
      Молнию метнула глазами: "Я видела с тобой другая. Ты самый низкий, ты подлый самый..."И пошла, и пошла, и пошла, ругая. Я ученый малый, милая, громыханья оставьте ваши. Если молния меня не убила то гром мне, ей-богу, не страшен.
      1920
      * * *
      Портсигар в траву ушел на треть. И как крышка блестит наклонились смотреть муравьишки всяческие и травишка. Обалдело дивились выкрутас монограмме, дивились сиявшему серебром полированным, не стоившие со своими морями и горами перед делом человечьим ничего ровно. Было в диковинку, слепило зрение им, ничего не видевшим этого рода. А портсигар блестел в окружающее с презрением: - Эх, ты, мол, природа!
      1920
      ПОСЛЕДНЯЯ СТРАНИЧКА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
      Слава тебе, краснозвездный герой! Землю кровью вымыв, во славу коммуны, к горе за горой шедший твердынями Крыма. Они проползали танками рвы, выпятив пушек шеи,телами рвы заполняли вы, по трупам перейдя перешеек. Они за окопами взрыли окоп, хлестали свинцовой рекою,а вы отобрали у них Перекоп чуть не голой рукою. Не только тобой завоеван Крым и белых разбита орава,удар твой двойной: завоевано им трудиться великое право. И если в солнце жизнь суждена за этими днями хмурыми, мы знаем вашей отвагой она взята в перекопском штурме. В одну благодарность сливаем слова тебе, краснозвездная лава. Во веки веков, товарищи, вам слава, слава,слава!
      1920 - 1921
      О ДРЯНИ
      Слава, Слава, Слава героям!!!
      Впрочем, им довольно воздали дани. Теперь поговорим о дряни. Утихомирились бури революционных лон. Подернулась тиной советская мешанина. И вылезло из-за спины РСФСР мурло мещанина,
      (Меня не поймаете на слове, я вовсе не против мещанского сословия. Мещанам без различия классов и сословий мое славословие.)
      Со всех необъятных российских нив, с первого дня советского рождения стеклись они, наскоро оперенья переменив, и засели во все учреждения.
      Намозолив от пятилетнего сидения зады, крепкие, как умывальники, живут и поныне тише воды. Свили уютные кабинеты и спаленки.
      И вечером та или иная мразь, на жену, за пианином обучающуюся, глядя, говорит, от самовара разморясь: "Товарищ Надя!
      К празднику прибавка 24 тыщи. Тариф. Эх, и заведу я себе тихоокеанские галифища, чтоб из штанов выглядывать, как коралловый риф!" А Надя: "И мне с эмблемами платья. Без серпа и молота не покажешься в свете! В чем сегодня буду фигурять я на балу в Реввоенсовете?!" На стенке Маркс. Рамочка ала. На "Известиях" лежа, котенок греется. А из-под потолочка верещала оголтелая канареица.
      Маркс со стенки смотрел, смотрел... И вдруг разинул рот, да как заорет: "Опутали революцию обывательщины нита Страшнее Врангеля обывательский быт. Скорее головы канарейкам сверните чтоб коммунизм канарейками не был побит!"
      1920 - 1921
      ДВА НЕ СОВСЕМ ОБЫЧНЫХ СЛУЧАЯ
      Ежедневно как вол жуя, стараясь за строчки драть,я не стану писать про Поволжье: про ЭТО страшно врать. Но я голодал, и тысяч лучше я знаю проклятое слово - "голодные!". Вот два, не совсем обычные, случая, на ненависть к голоду самые годные.
      Первый Кто из петербуржцев забудет 18-й год?1 Над дохлым лошадьем вороны кружатся. Лошадь за лошадью падает на лед. Заколачиваются улицы ровные.
      Хвостом виляя, ка перекрестках собаки дрессированные просили милостыню, визжа и лая. Газетам писать не хватало духу но это ж передавалось изустно: старик удушил жену-старуху и ел частями. Злился невкусно. Слухи такие и мрущим от голода, и сытым сумели глотки свесть. Из каждой поры огромного города росло ненасытное желание есть. От слухов и голода двигаясь еле, раз сам я, с голодной тоской, остановился у витрины Эйлерса цветочный магазин на углу Морской. Малы - аж не видно! - цветочные точки, нули ж у цен необъятны длиною! По булке, должно быть, в любом лепесточке, И вдруг, смотрю, меж витриной и мною фигурка человечья. Идет и валится. У фигурки конская голова. Идет. И в собственные ноздри пальцы воткнула. Три или два. Глаза открытые мухи обсели, а сбоку жила из шеи торчала Из жилы капли по улицам сеялись и стыли черно, кровенея сначала. Смотрел и смотрел на ползущую тень я, дрожа от сознанья невыносимого, что полуживотное это виденье! что это людей вымирающих символ. От этого ужаса я - на попятный. Ищу машинально чернеющий след. И к туше лошажьей приплелся по пятнам. Где ж голова? Головы и нет! А возле с каплями крови присохлой, блестел вершок перочинного ножичка должно быть, тот работал над дохлой и толстую шею кромсал понемножечко. Я понял: не символ, стихом позолоченный, людская реальная тень прошагала. Быть может, завтра вот так же точно я здесь заработаю, скалясь шакалом. Второй. Из мелочи выросло в это. Май стоял. Позапрошлое лето. Весною ширишь ноздри и рот, ловя бульваров дыханье липовое. Я голодал, и с другими в черед встал у бывшей кофейни Филиппова я. Лет пять, должно быть, не был там, а память шепчет еле: "Тогда в кафе журчал фонтан и плавали форели". Вздуваемый памятью рос аппетит; какой ни на есть, но по крайней мере обед. Как медленно время летит! И вот я втиснут в кафейные двери. Сидели с селедкой во рту и в посуде, в селедке рубахи, и воздух в селедке. На черта ж весна, если с улиц люди от лип сюда влипают все-таки! Едят, дрожа от голода голого, вдыхают радостью душище едкий, а нищие молят: подайте головы. Дерясь, получают селедок объедки.
      Кто б вспомнил народа российского имя, когда б не бросали хребты им в горсточки?! Народ бы российский сегодня же вымер, когда б не нашлось у селедки косточки. От мысли от этой сквозь грызшихся кучку, громя кулаком по ораве зверьей, пробился, схватился, дернул за ручку и выбег, селедкой обмазан об двери.
      Не знаю, душа пропахла, рубаха ли, какими водами дух этот смою? Полгода звезды селедкою пахли, лучи рассыпая гнилой чешуею). Пускай, полусытый, доволен я нынче: так, может, и кончусь, голод не видя,к нему я ненависть в сердце вынянчил, превыше всего его ненавидя. Подальше прочую чушь забрось, когда человека голодом сводит. Хлеб!вот это земная ось: на ней вертеться и нам и свободе. Пусть бабы баранки на Трубной нижут и ситный лари Смоленского ломит,я день и ночь Поволжье вижу, солому жующее, лежа в соломе.
      Трубите ж о голоде в уши Европе! Делитесь и те, у кого немного! Крестьяне, ройте пашен окопы! Стреляйте в него мешками налога! Гоните стихом! Тесните пьесой! Вперед врачей целебных взводы! Давите его дымовою завесой! В атаку, фабрики! В ногу, заводы! А если воплю голодных не внемлешь,чужды чужие голод и жажда вам,он завтра нагрянет на наши земли ж и встанет здесь за спиною у каждого!
      1921
      СТИХОТВОРЕНИЕ О МЯСНИЦКОЙ, О БАБЕ И О ВСЕРОССИЙСКОМ МАСШТАБЕ
      Сапоги почистить - 1 000 000. Состояние!
      Раньше б дом купил и даже неплохой.
      Привыкли к миллионам. Даже до луны расстояние советскому жителю кажется чепухой.
      Дернул меня черт писать один отчет. "Что это такое?" спрашивает с тоскою машинистка. Ну, что отвечу ей?! Черт его знает, что это такое, если сзади у него тридцать семь нулей. Недавно уверяла одна дура, что у нее тридцать девять тысяч семь сотых температура. Так привыкли к этаким числам, что меньше сажени число и не мыслим. И нам, если мы на митинге ревем, рамки арифметики, разумеется, узки все разрешаем в масштабе мировом. В крайнем случае - масштаб общерусский. "Электрификация?!" - масштаб всероссийский. "Чистка!" - во всероссийском масштабе. Кто-то даже, чтоб избежать переписки, предлагал сквозь землю до Вашингтона кабель.
      Иду. Мясницкая. Ночь глуха. Скачу трясогузкой с ухаба на ухаб. Сзади с тележкой баба. С вещами на Ярославский хлюпает по ухабам. Сбивают ставшие в хвост на галоши; то грузовик обдаст, то лошадь, Балансируя - четырехлетний навык! тащусь меж канавищ, канав, канавок. И то - на лету вспоминая маму с размаху у почтамта плюхаюсь в яму. На меня тележка. На тележку баба. В грязи ворочаемся с боку на бок. Что бабе масштаб грандиозный наш?! Бабе грязью обдало рыло, и баба, взбираясь с этажа на этаж, сверху и меня и власти крыла. Правдив и свободен мой вещий язык и с волей советскою дружен, но, натолкнувшись на эти низы, даже я запнулся, сконфужен. Я на сложных агитвопросах рос, а вот не могу объяснить бабе, почему это о грязи на Мясницкой вопрос никто не решает в общемясницком масштабе?!
      1921
      ПРИКАЗ No 2 АРМИИ ИСКУССТВ
      Это вам упитанные баритоны от Адама до наших лет, потрясающие театрами именуемые притоны ариями Ромеов и Джульетт.
      Это вам пентры, раздобревшие как кони, жрущая и ржущая России краса, прячущаяся мастерскими, по-старому драконя цветочки и телеса. Это вам прикрывшиеся листиками мистики, лбы морщинками изрыв футуристики, имажинистики, акмеистики, запутавшиеся в паутине рифм. Это вам на растрепанные сменившим гладкие прически, на лапти - лак, пролеткультцы, кладущие заплатки на вылинявший пушкинский фрак. Это вам пляшущие, в дуду дующие, и открыто предающиеся, и грешащие тайком, рисующие себе грядущее огромным академическим пайком. Вам говорю я гениален я или не гениален, бросивший безделушки и работающий в Росте, говорю вам пока вас прикладами не прогнали: Бросьте!
      Бросьте! Забудьте, плюньте и на рифмы, и на арии, и на розовый куст, и на прочие мелехлюндии из арсеналов искусств. Кому это интересно, что - "Ах, вот бедненький! Как он любил и каким он был несчастным..."? Мастера, а не длинноволосые проповедники нужны сейчас нам. Слушайте! Паровозы стонут, дует в щели и в пол: "Дайте уголь с Дону! Слесарей, механиков в депо!"
      У каждой реки на истоке, лежа с дырой в боку, пароходы провыли доки: "Дайте нефть из Баку!" Пока канителим, спорим, смысл сокровенный ища: "Дайте нам новые формы!"несется вопль по вещам.
      Нет дураков, ждя, что выйдет из уст его, стоять перед "маэстрами" толпой разинь.
      Товарищи, дайте новое искусство такое, чтобы выволочь республику из грязи.
      1921
      ПРОЗАСЕДАВШИЕСЯ
      Чуть ночь превратится в рассвет, вижу каждый день я: кто в глав, кто в ком, кто в полит, кто в просвет, расходится народ в учрежденья. Обдают дождем дела бумажные, чуть войдешь в здание; отобрав с полсотни самые важные! служащие расходятся на заседания. Заявишься: "Не могут ли аудиенцию дать? Хожу со времени она"."Товарищ Иван Ваныч ушли заседать объединение Тео и Гукона".
      Исколесишь сто лестниц. Свет не мил. Опять: "Через час велели прийти вам. Заседают: покупка склянки чернил Губкооперативом".
      Через час: ни секретаря, ни секретарши нет голо! Все до 22-х лет на заседании комсомола.
      Снова взбираюсь, глядя на ночь, на верхний этаж семиэтажного дома. "Пришел товарищ Иван Ваныч?" "На заседании А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома".
      Взъяренный, на заседание врываюсь лавиной, дикие проклятья дорогой изрыгая. И вижу: сидят людей половины. О дьявольщина! Где же половина другая? "Зарезали! Убили!" Мечусь, оря. От страшной картины свихнулся разум. И слышу спокойнейший голосок секретаря: "Оне на двух заседаниях сразу. В день заседаний на двадцать надо поспеть нам. Поневоле приходится раздвояться. До пояса здесь, а остальное там".
      С волнения не уснешь. Утро раннее. Мечтой встречаю рассвет ранний: "О, хотя бы еще одно заседание относительно искоренения всех заседаний!"
      1922
      СВОЛОЧИ!
      Гвоздимые строками, стойте немы! Слушайте этот волчий вой, еле прикидывающийся поэмой! Дайте сюда самого жирного, самого плешивого! За шиворот! Ткну в отчет Помгола. Смотри! Видишь за цифрой голой...
      Ветер рванулся. Рванулся и тише... Снова снегами огреб тысяче миллионнокрыший волжских селений гроб. Трубы гробовые свечи. Даже вороны исчезают, чуя, что, дымясь, тянется слащавый, тошнотворный дух зажариваемых мяс. Сына? Отца? Матери? Дочери? Чья?! Чья в людоедчестве очередь?!.
      Помощи не будет! Отрезаны снегами. Помощи не будет! Воздух пуст. Помощи не будет! Под ногами даже глина сожрана, даже куст.
      Нет, не помогут! Надо сдаваться. В 10 губерний могилу вымеряйте! Двадцать миллионов! Двадцать! Ложитесь! Вымрите!..
      Только одна, осипшим голосом, сумасшедшие проклятия метелями меля, рек, дорог снеговые волосы ветром рвя, рыдает земля.
      Хлеба! Хлебушка! Хлебца!
      Сам смотрящий смерть воочию, еле едящий, только б не сдох,тянет город руку рабочую горстью сухих крох.
      "Хлеба! Хлебушка! Хлебца!" Радио ревет за все границы. И в ответ за нелепицей нелепица сыплется в газетные страницы.
      "Лондон. Банкет. Присутствие короля и королевы. Жрущих - не вместишь в раззолоченные
      хлевы".
      Будьте прокляты! Пусть за вашей головою венчанной из колоний дикари придут, питаемые человечиной! Пусть горят над королевством бунтов зарева! Пусть столицы ваши будут выжжены дотла! Пусть из наследников, из наследниц варево варится в коронах - котлах!
      "Париж. Собрались парламентарии. Доклад о голоде. Фритиоф Нансен. С улыбкой слушали. Будто соловьиные арии. Будто тенора слушали в модном романсе".
      Будьте прокляты! Пусть вовеки вам не слышать речи человечьей! Пролетарий французский! Эй, стягивай петлею вместо речи толщь непроходимых шей!
      "Вашингтон. Фермеры, доевшие, допившие до того, что лебедками подымают пузы, в океане пшеницу от излишества топившие,топят паровозы грузом кукурузы".
      Будьте прокляты! Пусть ваши улицы бунтом будут запружены. Выбрав место, где более больно, пусть по Америке по Северной, по Южной гонят брюх ваших мячище футбольный!
      "Берлин. Оживает эмиграция. Банды радуются: с голодными драться им. По Берлину, закручивая усики, ходят, хвастаются: - Патриот! Русский!"
      Будьте прокляты! Вечное "вон!" им! Всех отвращая иудьим видом, французского золота преследуемые звоном, скитайтесь чужбинами Вечным жидом! Леса российские, соберитесь все! Выберите по самой большой осине, чтоб образ ихний вечно висел, под самым небом качался, синий.
      "Москва. Жалоба сборщицы: в "Ампирах" морщатся или дадут тридцатирублевку, вышедшую из употребления в 1918 году".
      Будьте прокляты! Пусть будет так, чтоб каждый проглоченный глоток желудок жег! Чтоб ножницами оборачивался бифштекс
      сочный, вспарывая стенки кишок!
      Вымрет. Вымрет 20 миллионов человек! Именем всех упокоенных тут проклятие отныне, проклятие вовек от Волги отвернувшим морд толстоту. Это слово не к жирному пузу, это слово не к царскому трону,в сердце таком слова ничего не тронут: трогают их революций штыком.
      Вам, несметной армии частицам малым, порох мира, силой чьей, силой, брошенной по всем подвалам, будет взорван мир несметных богачей! Вам! Вам! Вам! Эти слова вот!
      Цифрами верстовыми, вмещающимися едва, запишите Волгу буржуазии в счет!
      Будет день! Пожар всехсветный, чистящий и чадный. Выворачивая богачей палаты, будьте так же, так же беспощадны в этот час расплаты!
      1922
      БЮРОКРАТИАДА
      Прабабушка бюрократизма
      Бульвар. Машина. Сунь пятак что-то повертится, пошипит гадко. Минуты через две, приблизительно так, из машины вылазит трехкопеечная шоколадка. Бараны! Чего разглазелись кучей?! В магазине и проще, и дешевле, и лучше.
      Вчерашнее
      Черт, сын его или евонный брат, расшутившийся сверх всяких мер, раздул машину в миллиарды крат и расставил по всей РСФСР. С ночи становятся людей тени. Тяжелая - подъемный мост! скрипит, глотает дверь учреждений извивающийся человечий хвост.
      Дверь разгорожена. Еще не узка им! Через решетки канцелярских баррикад, вырвав пропуск, идет пропускаемый. Разлилась коридорами человечья река.
      (Первый шип первый вой "С очереди сшиб!" "Осади без трудовой!")
      - Ищите и обрящете,пойди и "рящь" ее!которая "входящая" и которая "исходящая"?! Обрящут через час - другой. На рупь бумаги - совсем мало! всовывают дрожащей рукой в пасть входящего журнала. Колесики завертелись. От дамы к даме пошла бумажка, украшаясь номерами.
      От дам бумажка перекинулась к секретарше. Шесть секретарш от младшей до старшей! До старшей бумажка дошла в обед. Старшая разошлась. Потерялся след. Звезды считать? Сойдешь с ума! Инстанций не считаю - плавай сама! Бумажка плыла, шевелилась еле. Лениво ворочались машины валы. В карманы тыкалась, совалась в портфели, на полку ставилась, клалась в столы. Под грудой таких же столами коллегий ждала, когда подымут ввысь ее, и вновь под сукном в многомесячной неге дремала в тридцать третьей комиссии.
      Бумажное тело сначала толстело. Потом прибавились клипсы - лапки. Затем бумага выросла в "дело" пошла в огромной синей папке. Зав ее исписал на славу, от зава к замзаву вернулась вспять, замзав подписал, и обратно к заву вернулась на подпись бумага опять. Без подписи места не сыщем под ней мы, но вновь механизм бумагу волок, с плеча рассыпая печати и клейма на каждый чистый еще уголок. И вот, через какой-нибудь год, отверз журнал исходящий рот. И, скрипнув перьями, выкинул вон бумаги негодной - на миллион.
      Сегодняшнее
      Высунув языки, разинув рты, носятся нэписты в рьяни, в яри... А посередине высятся недоступные форты, серые крепости советских канцелярий. С угрозой выдвинув пики - перья, закованные в бумажные латы, работали канцеляристы, когда в двери бумажка втиснулась: "Сокращай штаты!" Без всякого волнения, без всякой паники завертелись колеса канцелярской механики. Один берет. Другая берет. Бумага взад. Бумага вперед. По проторенному другими следу через замзава проплыла к преду. Пред в коллегию внес вопрос: "Обсудите! Аппарат оброс".
      Все в коллегии спорили стойко. Решив вести работу рысью, немедленно избрали тройку. Тройка выделила комиссию и подкомиссию. Комиссию распирала работа.
      Комиссия работала до четвертого пота. Начертили схему: кружки и линии, которые красные, которые синие. Расширив штат сверхштатной сотней, работали и в праздник и в день субботний. Согнулись над кипами, расселись в ряд, щеголяют выкладками, цифрами пещрят. Глотками хриплыми, ртами пенными вновь вопрос подымался в пленуме. Все предлагали умно и трезво: "Вдвое урезывать!" "Втрое урезывать!" Строчил секретарь от работы в мыле: постановили - слушали, слушали - постановили... Всю ночь, над машинкой склонившись низко, резолюции переписывала и переписывала машинистка. И... через неделю забредшие киски играли листиками из переписки.
      Моя резолюция
      По-моему, это - с другого бочка знаменитая сказка про белого бычка.
      Конкретное предложение
      Я, как известно, не делопроизводитель. Поэт. Канцелярских способностей у меня нет. Но, по-моему, надо без всякой хитрости взять за трубу канцелярию и вытрясти. Потом над вытряхнутыми посидеть в тиши, выбрать одного и велеть: "Пиши!" Только попросить его: "Ради бога, пиши, товарищ, не очень много!"
      1922
      МОЯ РЕЧЬ НА ГЕНУЭЗСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
      Не мне российская делегация вверена, Я самозванец на конференции Генуэзской. Дипломатическую вежливость товарища Чичерина дополню по-моему просто и резко. Слушай! Министерская компанийка! Нечего заплывшими глазками мерцать. Сквозь фраки спокойные вижу паника трясет лихорадкой ваши сердца. Неужели без смеха думать в силе, что вы на конференцию нас пригласили? В штыки бросаясь на Перекоп идти, мятежных склоняя под красное знамя, трудом сгибаясь в фабричной копоти,мы знали заставим разговаривать с нами. Не просьбой просителей язык замер, не нищие, жмурящиеся от господского света,мы ехали, осматривая хозяйскими глазами грядущую Мировую Федерацию Советов. Болтают язычишки газетных строк: "Испытать их сначала..." Хватили лишку! Не вы на испытание даете срок а мы на время даем передышку. Лишь первая фабрика взвила дым враждой к вам в рабочих вспыхнули души. Слюной ли речей пожары вражды на конференции нынче затушим?! Долги наши, каждый медный грош, считают "Матэны", считают "Таймсы". Считаться хотите? Давайте! Что ж! Посчитаемся! О вздернутых Врангелем, о расстрелянном, о заколотом память на каждой крымской горе. Какими пудами какого золота оплатите это, господин Пуанкаре? О вашем Колчаке - Урал спросите! Зверством - аж горы вгонялись в дрожь. Каким золотом хватит ли в Сити?!оплатите это, господин Ллойд-Джордж? Вонзите в Волгу ваше зрение: разве этот голодный ад, разве это мужицкое разорение не хвост от ваших войн и блокад?