И вот сегодня я приколачиваю гвоздь, он смотрит на меня угрюмо, ждет, пока я закончу, и спрашивает, узнаю ли я его. Я взял да ляпнул — да, мол, узнаю. Я и не подозревал, как все обернется. Он перекинулся с остальными парой слов, и они вошли в дом. Я был один — жена собирала на поле шпинат к обеду. Что им было искать в комнатах? Я закрыл кузницу, хотя огонь еще горел, и пошел за ними. Как только я вошел, они набросились на меня. Завязался настоящий бой, эфенди. У кузнеца крепкие мускулы и хорошая реакция, но их все же было трое, и они связали меня. Я рычал от бешенства, как дикий зверь. Тогда они замотали мне голову платком и бросили в погреб. Как раз в этот момент вернулась жена. С ней поступили так же, как и со мной. Нас забросали сверху углем, чтобы крики не проникали наружу. Я забыл о своем Айы14, который находился за домом, иначе бы я его отвязал, прежде чем входить в дом.

— Кто это — Айы?

— Мой пес. Его так звать потому, что он похож на медведя1 . Я слышал, как он лаял, когда дрался с ними, но он не мог мне помочь. Если бы он был со мной, то разодрал бы их в клочья.

— Ты его еще не видел?

— Ты же знаешь, что я никуда не ходил.

— Мне очень жаль, но…

— Что с ним?!

— Он мертв.

— Мертв?! — Шимин вскочил. — Эти трое убили его?

— Они разбили ему череп.

На какое-то мгновение кузнец замер от ужаса.

— Это правда?

— Да, увы.

— Проклятие на их головы!

С этими словами он забежал в кузницу, выскочил оттуда с горящей головней и помчался за дом, чтобы лично убедиться, что я его не обманул. Оттуда послышались горестные крики вперемешку с руганью, на которую восточные языки в общем-то довольно бедны.

Пока он громко ругался, я всматривался в темноту, откуда должен был появиться всадник — но никто не показывался. Или вороной дал мне большую фору, или что-то задержало его в дороге.

Постепенно Шимин успокоился и снова вспомнил, что не расспросил меня.

— Меня зовут Кара бен Немей.

— Кто ты — немче, германлы?

— Да.

— Аустриалы или пруссиалы?

— Ни тот и ни другой.

— Значит, баварлы?

— Тоже нет. Я саксалы.

— Никогда не встречал ни одного саксалы, но вчера здесь был некто из города Триест, я с ним поговорил всласть.

— Австриец? — меня поразил этот факт. — Кто же это мог быть?

— Торговец. Он скупал табак, шелк и изделия из него. У него сломалась шпора, и я ее чинил.

— Он говорил по-турецки?

— Ровно столько, чтобы я понял, что ему надо.

— Но как же ты всласть с ним наговорился?

— А мы помогали себе жестами.

— Он сказал, как его зовут?

— Его имя Махди15 Арнаут. Он был известным певцом, даже спел песню, она растопила наши с женой сердца.

— Откуда он приехал?

— Из Чирмена, там он сделал большие закупки.

— И куда направился?

— На большую ярмарку в Мелник. Там работают знаменитые оружейники. Ему нужно что-то у них купить.

— Значит, я встречу его по дороге.

— А ты тоже собираешься в Мелник, эфенди?

— Да.

— Ты что, тоже купец?

— Нет, но в Мелнике думаю найти тех подлецов, что напали на тебя.

— И что ты с ними сделаешь, если поймаешь?

— Я задержу их и передам полиции.

— Слава Аллаху, а то я уже собрался завтра утром писать заявление властям.

— Ты можешь это сделать, но прежде чем этой бумаге дадут ход, подлецы будут в моих руках. И в суде я приплюсую им и сегодняшнее преступление.

— Правильно поступишь, эфенди. Но кто были двое других?

— Это длинная история, но все же я вкратце тебе ее поведаю.

Я быстро рассказал ему то, что счел нужным. Он внимательно выслушал и заявил:

— Знать бы мне все это. Я бы заманил их в подвал и поставил бы собаку охранять их, пока ты не придешь!

— А не перебрасывались ли они фразами, из которых можно было бы заключить, куда они собираются дальше?

— Ни слова не сказали. Только когда меня вязали, тот, кого ты назвал Барудом эль-Амасатом, прорычал, что они убьют меня, чтобы я не предал их преследователям.

— Этого следовало ожидать. Манах эль-Барша напал на вас не из мести, а из осторожности. Они не думали убивать вас, а решили лишь нейтрализовать на время, чтобы ты не проболтался, узнав сборщика налогов.

— И все же мы чуть не задохнулись!

— Бог спас вас. Всадник, который скачет вслед за ними, должен сообщить, что я снова свободен и что за ними по пятам следует возмездие. Вот ему я и хочу воспрепятствовать.

— Я помогу тебе, эфенди! Что мы с ним будем делать?

— Мы засунем его в подвал, а потом передадим полиции.

— А как ты заманишь его в подпол?

— Нас ведь двое, а он один.

— Только не думай, что я боюсь. Я только хочу знать, будем ли мы пользоваться хитростью или силой.

— Без силы не обойтись.

— Мне это больше по душе. Словами играть я не умею. Но, помнится, эфенди, ты спрашивал меня, брат ли я Джафизу. Ты знаешь его?

— Я проезжал сегодня мимо его сада, поговорил с ним и выменял флакон масла на табак джебели.

— Аллах-иль-Аллах! Мой брат взял табак?

— О, немного.

— Он взял у тебя?

— Да.

— У тебя есть такой табак?

— Естественно, раз я его ему дал.

Он помолчал немного. Я знал, какой вопрос сорвется у него с губ сейчас. Так оно и вышло.

— Он у тебя уже кончился?

— Нет, не весь. — И чтобы облегчить ему жизнь, спросил сам: — А ты куришь?

— Да, еще как!

— Джебели?

— Его не курил ни разу.

— Тогда подойди и набей трубку.

Я еще не договорил фразу, как он нырнул в дверь и вернулся с трубкой.

— Как там твоя жена?

У ремесленников отношение к женщине проще, и с ними можно разговаривать на эту тему, что вообще-то на Востоке строго запрещено. В сельской местности же Женщины часто ходят и просто непокрытые.

— Я не знаю, она засыпает.

Табак волновал его больше, чем жена, которой он посвятил сегодня и так много времени.

— Давай трубку!

Пропуская ароматный дым через нос, он заявил мечтательно:

— Эфенди, это запахи рая! Такого не курил сам Пророк.

— Да уж где ему, в те времена джебели не было.

— А если бы был, он бы взял его на тот свет, чтобы посадить семена на седьмом небе. Что мне делать, если сейчас появится всадник, — курить или прекратить?

— Лучше прекратить.

— Как же я испорчу такую драгоценную засыпку?

— Ты раскуришь ее снова, а я подсыплю свеженького табачка.

— Эфенди, ты настоящий друг, твоя душа полна добра, как море — капель. Мой брат не передавал с тобой приветов?

— Да, он желал тебе самого хорошего.

— Это его собственные слова? — насторожился он. — Значит, вы обсуждали там важные вещи!

— Мы говорили о штиптарах и тех, кто ушел в горы.

— И мой брат тебе что-то обещал?

— Да, и ты, как он считает, выполнишь все, что надо.

— Как долго ты с ним говорил?

— Около четверти часа.

— Произошло чудо, эфенди. Джафиз сторонится людей. Значит, он проникся к тебе доверием.

— Я сообщил ему, что, наверное, поеду в горы Шар-Дага…

— … и он поведал тебе об опасностях, которые будут тебя там подстерегать?

— Да, он предупредил меня.

— И упомянул бумагу-пропуск?

— Да, он мне о ней тоже говорил…

— Пообещав, что я могу такую бумагу справить!

— Да.

— Он ошибся.

— В самом деле?

— Увы.

— Но он говорил об этом как о решенном деле.

— Он считает, что сейчас все как в былые времена.

— Так что ты сейчас уже не тот специалист?

— На этот вопрос я могу ответить только проверенному другу. Но ты нас спас, ты получил масло из рук моего брата, и я скажу тебе правду — да, я в курсе всех дел до сих пор.

— И тем не менее утверждаешь, что пропусков нет.

— Да, их нет. У штиптаров и беглецов таких бумаг не имеется.

— Почему?

— Да потому что бумаги эти не защищают так, как раньше.

— Их не принимают в расчет?

— Да кто их будет смотреть. Например, ты скачешь по лесу. Двое-трое разбойников следят за тобой, ты вооружен лучше, чем они, значит, они не станут вступать в открытую борьбу, они нападут из засады, не зная, что у тебя — охранная грамота, она ведь в кармане и не спасет от смертельных выстрелов.

— Я понимаю. Но думаю, что вместо такой бумаги должно быть нечто более важное.

— Твое предположение верно. Ты считаешь, что бумага тебе не нужна?

— Да, зачем мне то, что не имеет ценности? Но скажи мне, чем пользуются сегодня в качестве пропуска?

— Не решаюсь сказать, но все же отважусь. Ты умеешь молчать?

— Как никто другой.

— Так знай: охраняемые узнают друг друга по определенной застежке.

Тут я сразу кое-то вспомнил.

— Эта застежка из серебра?

— Именно так.

— И она в виде кольца, в которое впаян метательный топорик?

— Да, а откуда ты знаешь?

— Так, предполагаю, потому что кое-кто носит такие кольца, и я догадываюсь, что они состоят в связи с беглецами.

— Можно мне узнать имена этих людей?

— Пожалуйста. У Манаха эль-Барши есть значок на феске. В Эдирне этот знак носил кое-то из окружения кади. И сегодня я, когда ехал по городу с бывшим дервишем, встретил человека с таким знаком — он меня бесцеремонно рассматривал и предупредил сообщников, а те стреляли в меня и Али Манаха бен Баруда эль-Амасата. А то, что такой значок имеется у бывшего сборщика налогов, я заметил сегодня.

— Быть может, они обошлись бы с тобой лучше, если бы ты сказал им, что у тебя есть такая застежка.

— Наверное, но я как-то об этом не подумал.

— Ее ведь получает не каждый?

— Да.

— А какие требования выставляются?

— Обладатель ее должен всегда приносить пользу своим друзьям, и его сообщники должны быть уверены, что он их не предаст. У них свои законы, и они понимают их по-своему. Ты, наверное, знаешь, что ислам запрещает своим приверженцам делать прогрессивные шаги в культуре?

— Да, с этим я сталкивался.

— А не иноверцы ли бросают этот упрек исламу?

— Допускаю.

— Но тогда они не знают ислам и настоящих турков. Ислам не мешает культурному прогрессу, но власть, которую он дал одним над другими, попала в неправедные руки. Сам турок — хороший человек, он честен, верен слову. Но кто сделал его другим, если уж это случилось?

Я был поражен, услышав от простого деревенского кузнеца такие мудрые слова. Откуда у него эти воззрения?

Между тем он продолжал:

— Турки завоевали эту страну. Разве это повод для того, чтобы их отсюда выгонять? Ответь, эфенди! Разве англичане, немцы, русские, французы и другие не завоевывали страны, где они сегодня живут? Разве маленькая Пруссия еще недавно не была точкой на карте, а стала сейчас большой державой, в которой живут миллионы? Как она такой стала? Посредством пороха, пушек и меча и еще благодаря перьям и дипломатии. У всех этих народов раньше не было стран, в которых они сейчас живут. Что скажет америкалы, если к нему придет турок и заявит: «Уезжай, эти земли принадлежат краснокожему народу!» Да он просто высмеет турка! Так почему же турка нужно выгонять?

Он так загорелся своими идеями, что не заметил, как его трубка погасла. Я поднял головешку и подал ему:

— Держи!

Он зажег табак и сказал:

— Видишь, я даже забыл о джебели! Но прав я или нет?

— Я бы мог во многом тебе возразить.

— Так возрази!

— Нет времени.

— Вот вы все такие, христиане. Вы обличаете нас, не пытаясь ничему научить, и хватаете без спроса. У кого лучше местечки, кто имеет влияние? Кто обогащается все больше? Армяне, хитрые греки, бессердечные англичане и гордые русские. Кто терзает наше тело? Кто пьет наши соки, кто паразитирует на наших костях? Кто сеет вражду, недовольство, трусость, неповиновение среди подчиненных? Кто натравливает одних на других? Когда-то мы были здоровыми, кто ввергнул нас в болезни?

— Шимин, во многом ты прав, но не выплесни в запальчивости ребенка из корыта. Где ты набрался этих воззрений?

— Я познал все это своими ушами и глазами. Я работал во многих странах, был в Вене, Будапеште, Белграде. Ты можешь возразить мне?

— Да, могу. Ты смешал религию и политику. Ты ищешь причины болезни не в теле государства, а именно в нем сидит самая зараза.

— Ты можешь мне это доказать?

— Да, могу.

— Ну, давай, хотя стой! Издали донесся стук копыт.

— Слышишь? — спросил он.

— Да, слышу.

— Наверное, это он.

— Может быть.

— Жаль, мне так хотелось тебя послушать.

— Мы вернемся к этому разговору, когда закончим дела.

— А что нам делать сейчас?

— Он не должен меня видеть, ведь он меня знает. Постарайся заманить его в дом.

— Это будет несложно, если он, конечно, не проскачет мимо.

— Не должен. Сейчас достаточно темно. Я выйду на середину улицы. Если он поедет мимо, я схвачу лошадь под уздцы. Спешится — зайду в дом.

— А если это не он?

— Тогда мы ему ничего не сделаем.

Стук копыт приближался. Явно то была одинокая лошадь. Я притаился в темноте. Появился всадник. Он держался как раз в свете, отбрасываемом горном. Лицо я разглядеть не сумел.

— Эй, есть тут кто живой! — крикнул он. И, поскольку никто сразу не откликнулся, повторил.

Теперь у дверей показался кузнец.

— Кто здесь?

— Я нездешний. Кто живет в этом доме?

— Я, — ответил кузнец не совсем уверенно.

— А кто это — ты?

— Я — владелец этого дома.

— Это я и так понял, дурачина. Мне нужно твое имя.

— Меня зовут Шимин.

— Кто ты?

— Кузнец. Что, у тебя нет глаз и ты не видишь огонь, который тебе светит?

— Я вижу лишь то, что ты не только дурак, но еще и мешок с дерьмом. Подойди, мне надо спросить.

— Разве я раб или слуга, чтобы подходить к тебе? Кому надо меня спросить, тот сам подходит!

— Я на лошади!

— Так слезь!

— Это необязательно.

— Если у меня насморк или кашель, я что, не могу из-за этого работать? — ответствовал Шимин и вошел в дверь.

Всадник пробормотал несколько грубых слов, но подъехал на лошади поближе.

До сих пор я не знал, тот ли это, кого я жду. Но когда он приблизился к кузнице, чтобы спешиться, я понял, что лошадь светлая. На мужчине были красная феска, серое пальто и еще у него была маленькая светлая бородка. А когда он слез, я разглядел и красные турецкие сапожки. Да, тот самый!

Он привязал лошадь к двери кузницы и вошел в дом. Я скользнул следом. Кузнец прошел в большую комнату, туда, где лежала его жена. Поскольку чужой пошел следом за ним, я мог спокойно войти в дом, невидимый за ивовой перегородкой, и слышать все, о чем говорится. Человек стоял спиной ко мне, лицом к кузнецу. Женщина, похоже, немного пришла в себя, положила голову на руки и прислушивалась к их разговору.

Всадник упрекнул кузнеца, что он неприветлив с гостями, на что тот отвечал, что он приветлив только с честными людьми. Это было явной неосторожностью с его стороны.

— Ты что, считаешь, что я нечестен? — спросил тот.

— Да, я так считаю.

— Ты грубиян, каких мало. Откуда тебе знать, какой я. Ты что, меня знаешь?

— Да, я тебя знаю.

— Где же ты меня видел?

— Я тебя не видел, но слышал о тебе.

— От кого?

— От одного эфенди, который прямо называл тебя бандитом!

— Когда?

— Сегодня, совсем недавно.

— Ты лжешь!

— Нет, я говорю правду. И могу тебе это доказать. Я очень хорошо знаю, что ты у меня хочешь выведать.

— Но это невозможно!

— И тем не менее я знаю!

— Так скажи!

— Ты собираешься расспросить меня о Манахе эль-Барше и Баруде эль-Амасате.

Тот явно опешил:

— Откуда ты это знаешь?

— Все от того же эфенди.

— Кто это такой?

— Тебе ни к чему это знать. Если он сам пожелает,ты узнаешь.

— Где он?

— Этого я тебе не могу сказать.

— А если я заставлю тебя?

— Я тебя не боюсь!

— И этого не боишься? — Он вытащил кинжал.

— Ножик твой мне не страшен. Я здесь не один.

В этот момент я показался в проходе ивовой перегородки, и кузнец указал на меня. Человек обернулся, увидел меня и воскликнул:

— Дьявол! Это же дьявол!

От неожиданности он замер, да и я был поражен, признав в нем того, кто столь внимательно наблюдал за мной, когда я вел дервиша по улицам Эдирне. Вскрикнул он на валахском наречии. Значит, он уроженец Валахии? В такие напряженные моменты люди обычно не контролируют себя и заговаривают на родном языке.

Мне нужно было исправлять положение, подпорченное Шимином, — тому явно не следовало говорить, что он о нем что-то знает. Он должен был ожидать его вопросов, и только после этого мне следовало показаться.

— Это не совсем так, — ответил я тоже по-румынски.

— Нет, ты дьявол! — он пришел в себя, поднял кинжал, которым только что угрожал кузнецу, и спросил: — Что тебе надо? Я тебя не знаю!

— Этого и не требуется. Главное — я тебя знаю, славный мой!

Он сделал удивленное лицо, мотнул головой и заявил оскорбленным тоном:

— Я тебя не знаю, Бог свидетель!

— Не приплетай сюда Бога! Он-то как раз свидетель, что ты меня видел!

— Где?

— В Эдирне.

— Когда?

— А ты говоришь по-турецки!

— Да.

— Тогда давай оставим твой румынский. Этот храбрый кузнец тоже должен нас слышать и понимать. Ты не станешь отрицать, что присутствовал на суде над Ба-рудом эль-Амасатом в Эдирне?

— Меня там не было, и я ничего не ведаю. Вообще-то я не видел его среди зрителей в зале. Поэтому этот вопрос я замял, но задал другой:

— Ты знаешь Баруда эль-Амасата?

— Нет.

— И его сына Али Манаха — тоже?

— Нет.

— А почему же ты так испугался?

— Я никого не видел.

— Ах, так! И ты не знаешь Ханджу Доксати в Эдирне?

— Нет.

— И ты не помчался срочно предупредить членов твоей шайки о том, что видел меня с Али Манахом?

— Не могу понять, что ты от меня хочешь. Повторяю, ничего ни про что не знаю.

— А я утверждаю, что ты знаешь про бегство арестованного, что ты виновен в смерти Али Манаха, но не ведаешь, что пуля, посланная в меня, угодила в хаваса и сейчас ты находишься в пути, чтобы предупредить Манаха эль-Баршу и Баруда эль-Амасата. Все это мне отлично известно.

— И все же ты заблуждаешься. Ты явно меня с кем-то спутал. Где все это происходило? Как я понял из твоих слов, в Эдирне?

— Да.

— И как давно? Я не был в Эдирне больше года.

— Ты великий лжец. Где ты был в последние дни?

— В Мандре.

— А откуда едешь сейчас?

— Из Болдшибака, где находился со вчерашнего утра.

— Ты был в Мандре-на-Марице? Пожалуй, ты действительно был там, но в Эдирне тоже был и не надо отнекиваться.

— Мне что, поклясться?

— Твоя клятва гроша медного не стоит. Скажи, разве Бу-Кей лежит на пути из Мандры в Болдшибак?

— Бу-Кей? Такого места не знаю.

— Разве ты там не был?

— Никогда.

— И никого не расспрашивал о трех всадниках на двух белых лошадях и одной гнедой?

— Нет, никого.

— И никто тебя не направил к сторожу, который отослал тебя к киадже?

— Нет.

— Чудеса да и только. Все заблуждаются, один ты кристально чист. Ответь хоть, кто ты.

— Я купец.

— И чем же ты торгуешь?

— Всем.

— И как твое имя?

— Пимоза.

— Интересное имя. Ни в одном языке не встречал такое. Ты его сейчас выдумал?

Брови его сошлись к переносице.

— Господин, — гневно произнес он, — кто дал тебеправо говорить со мной в таком тоне?

— Я его сам себе дал! Тут кузнец добавил:

— Это тот самый эфенди, о котором я говорил.

— Я уже понял, — ответил он. — Но он может быть эфенди над всеми эфенди, но не смеет разговаривать со мной так. Я знаю способ научить таких, как он, вежливости и обходительности.

— Ну что, начнем? — спросил я насмешливо.

— Давай.

Он положил руку на сумку с пистолетами и наполовину вытащил один.

— Хорошо, я принимаю твой язык — он понятен всем. Буду вежливее. Будь так любезен, сообщи, пожалуйста, где ты родился?

— Я серб из Лопатиц-на-Ибаре.

— А я-то сначала по неопытности принял тебя за валаха или румына, что, собственно, одно и то же. А куда ты едешь?

— В Измилан.

— Чудесно! Такой смышленый человек и делает такой крюк! Как же ты попал в Кушукавак, если у тебя было намерение ехать из Мандры в Измилан? Твой путь увел бы тебя заметно южнее.

— Ты что, служишь в полиции, что расспрашиваешь меня о моем пути!

— Хорошо, я не стану задавать вопросов, которые тебе не нравятся. Ответь мне только, зачем ты приехал сюда.

— Да разве я собирался слезать с лошади? Этот кузнец вынудил меня зайти, потому что не пожелал отвечать на мои вопросы на улице.

— Но что ты хотел у него узнать?

Он немного растерялся, но быстро нашелся и ответил:

— Вообще-то мне уже надоело все это. Похоже на приставания назойливого насекомого. — Он изобразил, будто отряхивается щеткой, и приготовился уходить.

— Ты называешь это вежливостью? — рассмеялся я.

— На крепкий сук — острый топор.

Эту фразу он снова произнес по-валахски. Нет, он явно не был сербом.

— Ты любишь поговорки, — заметил я, загораживая между тем ему дорогу. — Но жизненного опыта они тебе что-то не прибавили! Лучше было бы сказать: со шляпой в руке можно пройти по всей стране. Постарайся сохранить остатки политеса хотя бы до конца разговора. Побудь еще немного со мной.

— С тобой? Где это — с тобой? Где ты живешь?

— Здесь.

— Этот дом принадлежит кузнецу. Он сам назвал тебячужим эфенди.

— Он не против, если я тебя здесь оставлю.

— А что мне тут делать? У меня и времени нет, мне пора ехать.

— Ты должен дождаться других гостей, они очень хотели с тобой встретиться.

— Кто эти люди?

— Хавасы из Эдирне.

— Пошел к дьяволу!

— Нет уж, я останусь с тобой. Места хватит всем. Будь так добр присесть.

— Ты что, спятил, отойди-ка!

Он хотел пройти мимо, но я схватил его за руку и удержал.

— Еще раз по-дружески прошу, останься. Хавасы охотно поговорят с тобой.

— Что у меня с ними общего?

— У тебя с ними — действительно ничего, а вот у них с тобой…

— Убери руки!

— Сейчас! А кто же позаботится, чтобы ты не доехал до Манаха эль-Барши?

Я стоял перед ним, а кузнец, воткнув горящую щепку в приспособленное для этого отверстие, — позади. Он этого не заметил, но понял, что за ним следили, и еще раз уразумел, что дорогу сможет проложить только боем. Хотя я и сохранял равнодушную мину, руки мои были наготове. Он вскрикнул злобно и истерично:

— Я не знаю этих людей, пропусти меня! — И сделал несколько шагов к выходу.

Я заступил ему дорогу.

— Будь ты навеки проклят! — с этими словами он отступил.

В руке блеснул нож, он замахнулся на меня, но кузнец перехватил руку и загнул ее назад.

— Собака! — прошипел он и обернулся к нему.

Я оказался сзади. Заломив ему обе руки, я сжал ихтак, что он не смог и пошевелиться.

— Дай веревку или канат! — крикнул я кузнецу.

— Этот номер у вас не пройдет, — шипел незнакомец в феске.

Так называемый «купец» силился освободиться, но напрасно. Какие-то мгновения он пытался достать нас ногами, но кузнец проворно выполнил мое распоряжение и связал его по рукам и ногам.

— Так, — удовлетворенно проговорил он, уложив пленника на пол, — полежи-ка так же, как лежали мы с женой, связанные твоими сообщниками!

— У меня нет никаких сообщников! — сипя, выдавил тот.

— Ну нам-то лучше знать.

— Я требую, чтобы меня немедленно освободили!

— Куда спешить?

— Вы обознались, я — честный человек.

— Докажи!

— Пойдите в Енибашлы!

— Ага, это недалеко. А к кому там?

— К красильщику Бошаку.

— Знаю такого.

— И он меня знает. И он скажет, что я не тот, за кого вы меня принимаете.

Кузнец взглянул на меня вопросительно. Я же ответил ему:

— Так быстро мы не успеем. Давай лучше посмотрим, что у него в карманах.

Мы обыскали его, сопровождаемые руганью и многообещающими взглядами. Обнаружили приличную сумму и обычные вещички, которые есть у каждого, и засунули все обратно в карманы. Кузнец, более доверчивый, чем я, спросил:

— Эфенди, мы не ошиблись?

— Нет, я уверен. Даже если мы ничего не найдем, нужно задержать его. Надо осмотреть и лошадь.

До сих пор жена вела себя спокойно. Но когда заметила, что мы собираемся уходить, спросила:

— Мне за ним последить?

— Будь добра! — попросил ее муж.

Она поднялась со своей лежанки, зажгла несколько лучин и сказала:

— Идите спокойно. Если он попытается пошевелиться, я подожгу его. Я больше не хочу валяться в темной дыре.

— Мужественная девочка! — проговорил кузнец удовлетворенно. — Не так ли, эфенди?

Лошадь стояла на привязи у входа в дом. В седельных сумках, кроме небольшого запаса провизии, ничего не было.

— Ну, что будем сейчас делать? — поинтересовался Шимин.

— Для начала мы подведем эту лошадь туда, где стоит моя.

— А потом?

— Потом поместим арестованного в тот же подвал, где имели удовольствие побывать вы с супругой.

— А потом?

— Будем ждать моих людей, с ними я отправлю его в Эдирне.

После этого мы выполнили намеченное — невзирая на ругань и угрозы, спустили «купца» в подвал. Затем мы с кузнецом снова уселись возле двери и разожгли трубки.

— Незабываемое приключение! Я еще ни разу не был в плену в собственном погребе и никого там не держал. Такова, однако, воля Аллаха!

Время медленно текло, пока мы беседовали. Мы поели, и я с нетерпением ждал Халефа и остальных. Женщина снова прилегла. Наступила полночь. Прошел еще час, но никто не появлялся.

— Наверное, они нашли по дороге постоялый двор, — пытался объяснить их долгое отсутствие Шимин.

— Нет, у них есть указание ехать сюда. Может, их задержало какое-то непредвиденное обстоятельство, но ночевать они нигде не станут, пока не приедут сюда.

— Или они спутали тропу.

— Такого с ними не должно случиться, особенно с Халефом.

— Тогда нам не остается ничего другого, как просто ждать. Ведь нам не так тяжко, как тому человеку в подвале. Как ему там, кстати?

— Так же, как и тебе, когда ты там лежал в куче угля.

— Ты думаешь, он не серб?

— Нет, он врет.

— И никакой он не Пимоза?

— Нет.

— Но ведь и ты можешь ошибаться!

— Ба! Да если бы ему удалось выхватить нож, он бы напал на нас. Почему он не потребовал доставить его к киадже? Так поступил бы любой честный путник. А ты знаешь того красильщика, о котором он говорил?

— Да, знаю.

— Кто это?

— Толстый, ленивый болван.

Своеобразный ответ. Красильщика звали Бошак, а это слово означает «ленивый», «вялый». Я спросил еще:

— Он обеспеченный человек?

— Нет, именно по причине лености. К тому же он еще и пекарь.

— А как пекарь он прилежен?

— Нет, дом его разваливается, ибо он ленится его чинить. Его жена сама построила печь и сама же заботится о ней, подправляет ее.

— И печет все сама?

— Да, все сама.

— А что же делает ее муж?

— Ест, пьет, курит, ловит кейф.

— Тогда неудивительно, что он беден. Ведь он живет в Енибашлы.

— Да, эфенди, это большая деревня. До нее два часа ходу. Как только пройдешь Кушукавак, пересечешь реку по мосту — оттуда дорога сразу ведет в Енибашлы.

— Наверное, там его продукция пользуется спросом?

— Не знаю.

— Говори точнее.

— Видишь ли, несколько лет назад ему отрезали уши.

— За что?

— Разве ты не знаешь, когда применяют такое наказание?

— Может, пек слишком маленький хлеб?

— Нет, скорее слишком большой. Того, кто недопечет, бывает, приколют за ухо к двери, но отрезать — нет, за это уши не отрезают.

— Если он такой бедный, почему же он испек слишком большую буханку?

— Нет, дело не в этом. Квашня вывалилась из кадки, оказалось, тесто слишком тяжелое, что-то он туда не то примешал, может быть, даже солому.

— Ах, вон оно что! Значит, он просто вор!

— Выходит, так.

— Тогда мне надо с ним пообщаться.

— Зачем? Я думаю, тебе надо сразу ехать дальше, как только появятся твои товарищи.

— Раньше я так и хотел сделать. Но всадник упомянул пекаря, и он может оказаться мне полезным.

— Тогда все равно придется ждать до утра.

— Да, как раз мои приедут, а я их потом просто нагоню.

— Зачем тебе их здесь ждать? Ты ведь можешь поспать в доме!

— А вдруг, не увидев меня, они проскачут мимо?

— Я посторожу, эфенди.

— Нет, этого я не допущу.

— Почему? Разве ты не вытащил нас с женой из подвала? Без тебя мы бы задохнулись. А я не могу несколько часов скоротать один? А когда ты утром поскачешь, я наверстаю.

Он так убедительно говорил, что я наконец уступил. Его жена подготовила мне лежанку, и, взяв клятвенное обещание с кузнеца поддерживать огонь, я провалился в тяжелый сон.