Глава четвертая. ОЛД ШЕТТЕРХЭНД

К полудню следующего дня шесть всадников оставили позади истоки реки Палвер и теперь направлялись к горам Биг-Хорн.

Местность от Миссури до подножий Скалистых гор еще сегодня считается одной из самых диких частей Соединенных Штатов. В этой бескрайней прерии, которую охотнику приходится преодолевать верхом несколько дней, прежде чем он наткнется на зелень или воду, едва ли встретишь даже чахлое деревце. К западу появляются отлогие возвышенности, превращающиеся позже в холмы, которые – чем дальше на запад – становятся все выше, круче и все сильнее рассечены трещинами и расщелинами. Но, увы, леса и воды не появляются там. Именно поэтому подобные районы индейцы называют «ма-косиеча», а белые – «бедлэнд», что, впрочем, означает одно и то же – «плохая земля»49.

Даже такие крупные реки, как, к примеру, Платт, в летнее время маловодны. Лишь дальше на север, где берут начало истоки рек Шайенн, Паудер, Тонг и Биг-Хорн, картина меняется: земля становится лучше, трава сочнее, редкие кустарники постепенно переходят в густые леса, и, наконец, приходит час, когда нога вестмена начинает ступать в тени столетних и даже более древних лесных великанов.

Именно там лежат охотничьи угодья шошонов, или Змей, сиу, шайенов и арапахо50. Каждое из этих племен разбито на мелкие группы, преследующие свои собственные интересы, и нет ничего удивительного в беспрестанной смене состояний войны и мира между ними. А если мистеру бледнолицему вдруг покажется, что красный человек слишком затянул перемирие, он приходит и пускает в ход все средства до тех пор, пока индеец в ярости вновь не попытается копать топор войны и не начинает борьбу заново.

При этих обстоятельствах, само собой разумелось, что там, где соприкасаются земли стольких многочисленных и различных племен, безопасность одинокого путника под большим вопросом, если не сказать большего. Шошоны, или Змеи, всегда были заклятыми врагами сиу, а потому местность, раскинувшаяся южнее реки Йеллоустоун, от Дакоты до гор Биг-Хорн, частенько поливается кровью, и не только краснокожих, но и белых.

Толстяк Джемми и Длинный Дэви очень хорошо знали все это и потому ломали голову над тем, как избежать встречи с индейцами какого бы то ни было племени. Вокаде уверенно скакал впереди, он ведь уже проезжал этот отрезок пути по дороге сюда. Теперь он был вооружен ружьем, а на его поясе висели мешочки со всем необходимым для жителя прерий. Джемми и Дэви не изменили себе: первый, как и прежде, ехал на длинноногой кобыле, а второй трусил на своем маленьком непокорном муле, тщетно пытавшемся каждые пять минут сбросить всадника. Дэви достаточно было поставить на землю одну ногу – по мере необходимости правую или левую, – чтобы иметь прочную опору. Верхом он напоминал туземца с тихоокеанских островов, сидящего в узкой и очень опасной лодке с выносным поплавком, только благодаря которому суденышко и не переворачивалось. В нашем случае поплавком Дэви служили его ноги.

Наряд Фрэнка тоже не претерпел изменений: мокасины, легины, синий фрак и шляпа – «амазонка» с длинным желтым пером. Маленький саксонец отлично держался в седле и, несмотря на свое странное одеяние, оставлял впечатление бывалого вестмена.

Истинное восхищение вызывала посадка Мартина Баумана; верхом он умел ездить, по меньшей мере, не хуже, чем Вокаде. Парень, казалось, слился с жеребцом; он сидел на нем, слегка наклонившись вперед, тем самым сильно облегчая бег животному, а себе позволяя без переутомления выдержать напряжение изнурительной верховой езды по прерии. Он был облачен в кожаный трапперский костюм; его снаряжение и вооружение также было превосходно. Все его помыслы занимала теперь нелегкая задача, которую предстояло решить. От внимательного наблюдателя не ускользнуло бы ни бодрое выражение его лица, ни блеск его светлых глаз, ясно дававших понять, что в прерии молодой человек чувствовал себя, как в родной стихии. Весь его облик говорил о том, что он, наполовину еще мальчик, в случае необходимости повел бы себя как настоящий мужчина. Если бы не тяжелые заботы о пропавшем отце, мрачной тенью нависшие над ним, он, пожалуй, прослыл бы самым веселым членом маленького отряда.

На бедного Боба нельзя было смотреть без смеха. Его посадка в седле была просто неописуема. Он очень намаялся с конем, как, впрочем, и тот с ним, поскольку всадник больше десяти минут был не в силах сохранить одно и то же положение. Как только он в очередной раз пододвигался вперед, плотно прижимаясь к холке животного, тотчас с каждым его шагом начинал скатываться назад ровно на один дюйм51. Так он скользил и скользил, пока угроза слететь на землю не становилась для него более чем реальной. Тогда он опять продвигался вперед как можно дальше, и скольжение начиналось заново. При этом он непроизвольно принимал такие позы, которые не мог бы выдумать и цирковой клоун. Вместо седла негр привязал ремнем с пряжкой одеяло, поскольку знал, что удержаться в седле ему вряд ли удастся, и все равно при любом маломальском ускорении лошади Боб оказывался за одеялом. Он к тому же еще и ноги держал растопыренными в разные стороны. Когда в очередной раз ему говорили, чтобы он крепко прижал ими бока животного, негр неизменно отвечал: «Почему Боб должен давить ногами бедный конь? Конь ему ничего плохое не делать! Ноги Боба не какие-нибудь клещи!»

Всадники достигли края не очень глубокой воронки диаметром, быть может, в шесть английских миль. Это углубление, окруженное с трех сторон едва заметными бугорками, с запада ограничивала довольно крупная вершина, поросшая, как казалось издали, кустарником и деревьями. Весьма вероятно, что раньше в этой котловине было озеро. Теперь же его дно состояло сплошь из глубокого песка, из которого островками торчали лишь скудные клочья травы да чахлые и никчемные растения Mugwort, характерные для неплодородных земель Дальнего Запада.

Не раздумывая, Вокаде погнал своего жеребца в песок. Он держал путь прямо к упомянутой вершине.

– Что это за местность? – осведомился Толстяк Джемми. – Не знаю ее.

– Воины шошонов называют ее Пааре-пап, – ответил индеец.

– Кровавое озеро! Увы! Не хватало нам еще шошонов тут встретить!

– Почему? – удивился Мартин Бауман.

– Потому что тогда придется расстаться с жизнью. Здесь, на этом самом месте, охотничий отряд шошонов был вырезан белыми до последнего человека, причем без всякого повода. Хотя с тех пор прошло, пожалуй, лет пять, соплеменники убитых без жалости лишают жизни любого белого, имевшего несчастье попасться к ним руки.

– Вы думаете, сэр, что шошоны где-то поблизости?

– Надеюсь, что это не так. Как я слышал, они сейчас гораздо севернее, у Масселшелл-ривер, в Монтане. Скорее всего их нам нечего опасаться. Но пусть Вокаде скажет нам, ушли ли они на юг, или нет.

Индеец услышал вопрос и ответил:

– Когда Вокаде проезжал здесь семь дней назад, поблизости не было ни одного воина шошонов. Только арапахо разбили лагерь в том месте, где берет начало река, которую бледнолицые называют Тонг-ривер.

– Тогда нам нечего их опасаться. Впрочем, местность здесь открытая и плоская, и мы за милю заметим любого всадника или пешего, а значит, будем в состоянии своевременно подготовиться к встрече. Вперед!

Прошло, пожалуй, с полчаса, как они поехали в западном направлении, пока Вокаде не остановил своего жеребца.

– Уфф! – вырвалось у него из груди.

– Что стряслось? – Толстяк повернул свою озабоченную физиономию.

– Ши-ши!

Слово это из языка манданов, и означает оно, собственно говоря, «ноги», но также употребляется в значении «следы».

– Следы? – Толстяк напряг все свое зрение. – Человека или зверя?

– Вокаде не знает. Пусть мои братья убедятся сами.

– Good luck!52 Индсмен не может отличить след человека от следа скотины! Такого я еще не видел! Должно быть, это что-то необыкновенное. Сейчас взглянем на отпечатки. Эй, люди, спускайтесь-ка и не топчитесь тут без всякого толку, иначе мы не сможем ничего узнать!

– Не нужно волноваться – след здесь не кончается, – произнес озабоченный индеец. – Он очень большой и длинный, он идет издалека, с юга, и уходит далеко на север.

Всадники спешились, чтобы обследовать удивительные отпечатки. Отличить след человека от следа животного сможет даже трехлетний индейский мальчик. То, что Вокаде был не в состоянии определить след, казалось весьма странным. Но и Толстяк, как только окинул своим придирчивым взглядом отпечатки, покачал головой, затем взглянул налево – откуда шел след, потом направо – куда он уходил, еще раз покачал головой и обратился к длинному Дэвиду Кронерсу:

– Ну, старина, видел ли ты что-либо подобное в своей жизни?

Американец задумчиво покачал головой, также осмотрелся по сторонам, взглянул на след еще раз и ответил:

– Нет, никогда.

– А вы, мастер Фрэнк?

Саксонец все глядел и глядел на отпечатки, что-то соображая, а потом изрек:

– Дьявол их разберет, эти следы!

Мартин и негр тоже дали понять, что дело кажется им весьма загадочным. Длинный Дэви поскреб за правым, потом за левым ухом, два раза сплюнул, – это всегда было признаком того, что он в затруднительном положении, после чего выразил свое мнение:

– Здесь прошло какое-то живое существо. Если это не так, пусть меня заставят за два часа выхлебать до дна старушку Миссисипи вместе со всеми ее притоками!

– Смотри, как ты умен, старик! – маленькие глазки смеющегося Джемми стали круглыми. – Если бы ты не сказал этого, мы бы никогда не узнали, что это за след! Значит, говоришь, тут прошла какая-то тварь? Только вот какая? Сколько у нее ног?

– Четыре, – в голос ответили все, кроме индейца.

– Да, это хорошо видно. Стало быть, это и вправду был зверь. Ну а теперь пусть кто-нибудь скажет мне, какого рода и племени четвероногого мы имеем в этом случае?

– Это не олень, – первым подал голос Фрэнк.

– Боже упаси! Олень никогда не оставит таких гигантских отпечатков.

– Тогда, может, медведь?

– Конечно, в таком рыхлом песке медведь оставит огромные и четкие следы, которые даже слепой сможет определить на ощупь, но все же это следы не медведя. Отпечатки не такие длинные и не стерты сзади, как у зверя, который ходит на двух ногах; они почти круглые, более пяди в диаметре и вытянуты вперед так, будто проставлены штемпелем. Сзади они вдавлены в землю немного сильнее и совершенно гладкие – стало быть, зверь имеет копыта, а не пальцы или когти.

– Конь? – неуверенно предположил Фрэнк.

– Хм! – хмыкнул Джемми. – Вряд ли. Тогда, по меньшей мере, мы обнаружили бы хоть какой-то намек на подковы, или если бы зверь был «босиком», то осталась хотя бы стрелка от копыт. Следу этому самое большее часа два – прошло слишком мало времени, чтобы даже какие-то слабые намеки на его принадлежность могли исчезнуть. А может, все дело в том, что в природе еще встречаются лошади с такими гигантскими копытами? Если бы мы были в Азии или в Африке, а не в этой уютной прерии, я бы, пожалуй, смог утверждать, что здесь протопал дедушка-слон.

– Да, так оно и есть! – улыбнулся Длинный Дэви.

– Что? Так и есть?

– Да, конечно! Ты же сам сказал!

– Значит, ты так ничему и не научился! Ты хоть раз видел слона?

– Даже два.

– Где?

– В Филадельфии, у Барнума53, а теперь здесь – тебя, Толстяк!

– Если хочешь сострить, то прежде научись это делать, понятно! След как две капли воды похож на слоновый, и отпечатки достаточно велики – с этим я согласен, но у слона совершенно иная походка и темп ходьбы. Об этом, Дэви, ты не подумал. Других верблюдов, кроме тебя, здесь тоже не водится, иначе я бы утверждал, что это верблюд простучал здесь своими копытами два часа назад. Теперь хочу признаться, что исчерпал все свои идеи.

Они прошли вперед еще немного, а потом снова вернулись назад, чтобы более детально изучить этот удивительный след, но ни один из них так и не смог выдвинуть сколько-нибудь правдоподобное предположение.

– Что скажет на это мой красный брат? – обратился Джемми к молчавшему Вокаде.

– Мако аконо! – ответил индеец, сделав рукой жест, полный глубокого почтения.

– Дух Прерий, хотел ты сказать?

– Да, ибо это не человек и не зверь.

– Хо! У ваших духов, похоже, просто гигантские ступни. А может, Дух Прерий страдает ревматизмом и надел войлочные туфли?

– Мой белый брат не должен насмехаться. Дух Прерий может появиться в любом обличий. Мы должны с почтением поглядеть на его след и спокойно скакать дальше.

– Ну нет, этого я не сделаю. Я должен точно знать, как мне быть дальше. А поскольку я никогда прежде не видел ничего подобного, то поеду по следу, пока не узнаю, кто его оставил.

– Мой брат спешит к своей гибели. Дух не потерпит, чтобы за ним следили.

– Madness!54 Когда потом Толстяк Джемми станет рассказывать о следе и не сможет сказать, чей он, его просто поднимут на смех или сочтут лжецом. Раскрыть эту тайну для настоящего вестмена – дело чести!

– У нас не столько времени, чтобы делать такой крюк.

– Я и не требую от вас делать его. До вечера у нас еще четыре часа, потом мы разобьем лагерь. Возможно, мой красный брат знает место, где мы сможем устроить привал?

– Да. Если мы поскачем прямо, то приедем к такому месту. Там, в холме, есть расщелина, через которую можно попасть в долину, где слева, после часа езды, открывается боковое ущелье. В ущелье мы отдохнем, там есть кусты и деревья – они сделают наш огонь невидимым, – а также источник – он даст воду нам и нашим зверям.

– Его легко найти. Итак, скачите дальше! Я же поеду по следу, а потом выйду к вашему лагерю.

– Пусть мой белый брат позволит мне предостеречь его!

– Да ну! – вмешался Длинный Дэви. – Здесь предупреждения неуместны – Джемми прав. Для нас было бы позором открыть эти непонятные следы и не узнать, кому их приписывать. Говорят, что еще до сотворения людей существовали звери, по сравнению с которыми бизон все равно, что дождевой червь по сравнению с пароходом с Миссисипи. Возможно, такое чудовище осталось с тех времен и слоняется здесь, в песках, высчитывая по песчинкам, сколько ему столетий. Я думаю, это животное зовется мамой.

– Мамонтом! – поправил Толстяк.

– Тоже очень возможно! Стало быть, позор на наши головы, если мы, наткнувшись на доисторический след, хотя бы не попытаемся встретиться лицом к лицу с оставившим его экземпляром. Я еду с Джемми!

– Так не пойдет, – возразил Толстяк.

– Почему нет?

– Потому что мы вдвоем – скажу без зазнайства – обладаем немалым опытом, а значит, в какой-то мере предводители. Мы не имеем права удалиться одновременно. Один должен остаться. Пусть лучше со мной поскачет кто-нибудь другой.

– Мастер Джемми прав, – обрадовался Мартин. – Я поеду с ним.

– Нет, мой юный друг, – Джемми замотал головой. – Вы самый последний, кого я хотел бы пригласить сопровождать меня.

– Почему? Я сгораю от нетерпения вместе с вами обнаружить этого зверя!

– Охотно верю. В вашем возрасте все готовы к подобным приключениям. Но эта поездка, возможно, небезопасна, а мы взяли на себя негласное обязательство оберегать вас, чтобы вы целым и невредимым встретились со своим отцом. Стало быть, совесть не позволяет мне втягивать вас в неизвестную и опасную авантюру. Нет, если я не должен скакать один, то пусть уж меня сопровождает кто-нибудь другой.

– Тогда с вами еду я! – выпалил доселе молчавший Хромой Фрэнк.

– Ладно, ничего не имею против. Мастер Фрэнк уже, «большей частью», – Джемми сделал акцент на одно из любимых выражений саксонца, – закалился в сражениях с дворником и ночным сторожем и уж точно не испугается какого-то там мамонта.

– Что? Испугаюсь? Да такое мне и в голову не придет!

– Стало быть, остановимся на этом варианте. Остальные поскачут дальше, мы же вдвоем свернем направо. Думаю, ваша лошадь не потратит много сил на этот крюк, а для моего коня бег – просто дикая страсть. Должно быть, он в прошлой жизни, прежде чем принять теперешний лошадиный облик, был бегуном на длинные дистанции или почтальоном.

Мартин попытался возразить еще раз, но напрасно. Длинный Дэви убедительно настоял на предложении Джемми. Вокаде еще раз точно описал место привала и осудил намерения Толстяка вызвать гнев Духа Прерий. Затем остальные продолжили прерванную скачку, а Толстяк с саксонцем помчались по следу в северном направлении.

Поскольку последним предстояло сделать немалый крюк, они изо всех сил погоняли коней, и очень скоро исчезли из виду.

Позже след изменил направление и свернул на запад, к далеким холмам, а значит, теперь Джемми и Фрэнк скакали параллельно своим друзьям, но, естественно, отставали от них где-то на час.

До сих пор оба держались молча. Кряжистая кляча Джемми так усердно выбрасывала вперед длинные ноги, что конь Фрэнка с трудом успевал за ней, утопая в зыбучих песках. Лошадь Толстяка перешла с утомительной рыси на медленный шаг, и тогда Фрэнк легко смог нагнать своего спутника. Само собой, прежде участники экспедиции общались друг с другом на английском. Теперь же, когда оба немца остались наедине, они смогли окунуться в стихию родной речи.

– Не правда ли, – начал Фрэнк, – насчет мамонта вы пошутили?

– Конечно.

– Я почему сейчас об этом подумал – ведь эти мамонты давным-давно вымерли!

– Неужели вы раньше слышали об этих доисторических животных?

– Я? Ну еще бы! А если вы мне не верите, мне вас искренне жаль. Знаете ли, морицбургский учитель, ставший, собственно, моим духовным отцом, в этом деле кое-что да смыслил, особенно в зоологии растений. Вот так-то! Он знал каждое дерево, от ели до щавеля, а также любое животное, от морского змея до мизерной губки. От него я тогда почерпнул массу всего интересного.

– Необычайно рад за вас! – засмеялся Джемми, озорно блеснув хитрыми глазками. – Может, и я смогу кое-что почерпнуть от вас.

– Естественно! – совершенно серьезно воскликнул саксонец. – Само собой разумеется! Представьте себе, если бы тогда не возникло спора из-за любимого слова папы Врангеля, я nolens koblenz55 попал бы в Тарандскую лесную академию и теперь мне не пришлось бы скитаться тут по Дикому Западу и позволить всяким там сиу сделать меня хромым.

– О, вы хромаете не от рождения?

Фрэнк уничтожающе взглянул на Толстяка, в его глазах вспыхнул гнев:

– Хромой от рождения? Как это возможно у личности с моей амбутацией! Хромой ведь никогда не сможет стать кем-либо, кроме как лесным бродягой, а уж тем более служащим! Никогда! Мои ноги были здоровы. Но когда я однажды вместе с Бауманом появился в Черных горах, чтобы открыть среди золотоискателей мелочную лавку, туда временами стали наведываться и индейцы с целью что-нибудь купить. Большей частью это были сиу. Это самые худшие антропологические дикари, которые только тем и живут, что вместе с дешевой улыбкой на их физиях тотчас могут выстрелить или пырнуть ножом. Лучше всего вообще не связываться с ними. «Добрый день!» и «Счастливого пути!», «Адью!» да «Прощай!». Я всегда был верен этому пункту, ибо я человек принципа, но однажды все же имел минуту слабости, и вот до сих пор хромаю.

– Как это случилось?

– Совершенно неожиданно, как случается все, чего не ждешь. События того дня стоят перед моим одухотворенным лицом, как если бы это было сегодня. Сверкали звезды, а в ближнем болоте громко голосили лягушки, ибо дело было, к сожалению, ночью, а не днем. Бауман уехал, чтобы запастись в форте Феттерман новыми припасами, Мартин спал, а негр Боб, давно отправившийся взимать долги, до сих пор не появлялся. Одна его лошадь без седока вернулась в родной дом. На следующее утро он, правда, приковылял с растяжением в ногах и без гроша в кармане. Он был выгнан всеми без исключения нашими должниками, а потом еще и сброшен лошадью. Это называется – вкусить глупость жизни из первых рук! Как видите, я могу изъясняться даже ямбом. Нет?

– Да, вы маленький гений.

– Об этом я и сам себе частенько напоминаю, но другие – никогда, поскольку никто и задуматься над этим не хочет. Итак, звезды сверкали на небе, и тут к нам в дверь постучали. Здесь, на Западе, нужно держать ухо востро, поэтому я не стал тотчас открывать, а спросил, чего нужно. В общем, не буду останавливаться на мелочах; это были пятеро индейцев сиу, которые хотели обменять меха на порох.

– Надеюсь, вы не впустили их?

– А почему нет?

– Сиу, да еще среди ночи!

– Извольте! Если бы у нас были часы, то они показали бы приблизительно половину двенадцатого. А это не слишком поздно. Как вестмен, я хорошо знаю, что далеко не всегда можно оказаться на месте в часы посещений, а время частенько ужасно дорого. Краснокожие сказали, что им еще всю ночь маршировать, и так апеллировали к моему доброму саксонскому великодушию, что я впустил их.

– Какая неосторожность!

– Почему? Страха я никогда не знал, и прежде, чем открыть, я поставил условие, что все свое оружие они сложат у входа. К их чести должен признать, что они выполнили это требование. Естественно, я держал револьвер в руке, пока обслуживал их, на что они, как дикари, не могли обижаться. С ними я совершил блестящую сделку: обменял скверный порох на очень хорошие бобровые шкурки. Когда краснокожий и белый торгуют друг с другом, то первый всегда остается с носом. Хотя меня это и огорчает, но я один, к сожалению, ничего не могу изменить. Рядом с выходом висели три заряженных ружья. Когда индсмены уходили, последний остановился перед самой дверью, повернулся и спросил меня, не мог бы я угостить его глотком «огненной воды». Хотя теперь и запрещено отпускать водку индейцам, все же я, как было сказано, сорвал приличный куш и вследствие этого готов был оказать им любезность.