— Прости, эмир! Мои мысли не идут так далеко, как твои. Но я пошлю за ним лазутчика — убедиться, что он действительно уехал.

— И этого ты не делай.

— Почему?

— Этим мы бы обратили его внимание как раз на то, что хотели скрыть, освобождая его. Он бы спрятался здесь. Впрочем, сейчас приходит достаточно людей, у которых ты можешь справиться, не повстречался ли он им.

И здесь я одержал верх. Мне было очень приятно выиграть дважды: я сохранил жизнь человеку, который все-таки действовал по приказу, и одновременно сорвал план губернатора. С чувством удовлетворения я пошел завтракать на женскую половину, которую, собственно говоря, можно было бы назвать кухней. Предварительно я выбрал из того небольшого собрания диковинок, которое подарил мне Исла бен Мафлей, один браслет, к которому был прикреплен медальон.

Маленький бей уже тоже проснулся. Пока мать держала его, я попытался набросать на бумаге его миловидную мордашку. Но все маленькие дети схожи между собой, и мой рисунок мало напоминал оригинал. Потом я вложил рисунок в медальон и протянул браслет матери.

— Носи на память об эмире немей, — попросил я ее, — там находится лицо твоего сына. Оно вечно останется молодым, даже если сын станет взрослым.

Она посмотрела на изображение и пришла в восторг. За какие-то пять минут она успела показать портрет всем обитателям дома и находящимся в нем гостям, а я едва мог спастись от проявлений благодарности. После завтрака мы направились в путь, но не в праздничном, а в очень серьезном настроении.

Али-бей нарядился в самые дорогие одежды. Мы с ним ехали впереди, а за нами следовали самые видные люди деревни. Разумеется, Мохаммед Эмин находился рядом с нами. Он был недоволен, потому что задерживалась наша поездка в Амадию. Перед нами плелась толпа музыкантов с флейтами и тамбуринами. За нами шли женщины, большинство из них вели ослов, нагруженных коврами, подушками и прочим домашним скарбом.

— Ты подготовил Баадри к эвакуации? — спросил я бея.

— Да. До Джерайи расставлены посты. Они немедленно сообщат нам о приближении врага.

— Ты отдашь Баадри туркам без сопротивления?

— Конечно. Они постараются пройти незамеченными, опасаясь преждевременно привлечь наше внимание.

Прошел добрый час, прежде чем мы достигли перевала и смогли заглянуть в зеленую, покрытую лесом долину Шейх-Ади.

Каждый мужчина, увидев белые башни гробницы, разряжал свое ружье, и снизу ему непрерывно отвечали выстрелами. Казалось, что началась перестрелка, эхо которой отражают горы. За нами подходили все новые отряды, а когда мы спускались по склону, то по правую и левую стороны видели лежащих под деревьями многочисленных пилигримов. Так они отдыхали от утомительного подъема и при этом наслаждались видом святилища и восхитительными горными пейзажами, которые были, видимо, истинной отрадой для жителей равнины.

Мы еще не достигли гробницы, когда навстречу нам вышел мир шейх-хан, духовный глава езидов, сопровождаемый многими шейхами. Его звали Эмир Хаджи. Он происходил из рода Омейядов. Его род считают главным у езидов. Сам он был крепким стариком, выглядевшим добродушно, но вполне достойно.

— Мир и Божье милосердие да будут с тобой! Добро пожаловать! — приветствовал он меня.

— Да поможет тебе в твоих делах Бог! — ответил я. — Но не хочешь ли поговорить со мной по-турецки? Я еще не очень хорошо понимаю язык вашей страны!

— Твое желание закон, будь моим гостем в доме того, на могиле которого мы почитаем всесилие и милосердие.

Естественно, при его приближении мы спешились. По его знаку наших лошадей приняли и увели, а мы, то есть Али-бей, Мохаммед Эмин и я, пошли вместе с ним к гробнице. Прежде всего мы попали в окруженный стеной двор, уже заполненный людьми. Потом мы достигли входа во внутренний двор, куда езиды могут входить не иначе как босиком. Я последовал этому примеру, снял свои башмаки и оставил их у входа.

В этом дворе и помещалась сама гробница, над которой возвышались две белые башни, резко выделявшиеся на фоне темной зелени долины. Шпили у башен были позолоченными, а боковые стены во многих местах разрушились. В проломах видна была живописная игра света и тени. Над входными воротами были высечены фигуры, в которых я узнал льва, змею, топор, человека и гребень. Внутри здание, как я потом увидел, делилось на три части, одна из которых была заметно больше других. Своды этого зала поддерживались колоннами и арками. Там был устроен фонтан, вода в котором считалась священной. Ею крестили детей. В одном из двух боковых приделов находился гроб святого. Над самой могилой поднималось большое кубическое сооружение, выполненное из глины и покрытое гипсом. Как единственное украшение на верхней плоскости этого куба был расстелен расшитый узорами зеленый платок. В углу помещения горела лампа с вечным огнем.

Глина надгробия время от времени требовала реставрации, потому что стражи святыни делали из нее маленькие шарики, охотно раскупавшиеся паломниками. Шарики уносили на память о посещении гробницы, возможно, их носили при себе в качестве амулетов. Эти шарики хранились в сосуде, подвешенном к виноградной беседке. Они были различной величины: от горошины до размеров маленького стеклянного или мраморного шарика, которыми у нас привыкли играть дети.

В другом приделе тоже была гробница, однако, казалось, даже самим езидам не было ясно, кто в ней похоронен.

В стене, окружающей святилище, были устроены многочисленные ниши. В них зажигали огни, украшавшие святыню в дни больших праздников. Гробницу окружали здания, в которых жили жрецы и сторожа. Этот комплекс строений находился в узком ущелье, со всех сторон окруженном уходившими круто вверх скалами. Небольшое селение при святилище состояло из нескольких примитивных жилых построек, предназначенных прежде всего для размещения паломников. Каждому племени или его крупной части принадлежал один такой дом исключительно для собственных нужд.

Под стенами святилища развернулась настоящая ярмарка: разнообразные сорта тканей свешивались с ветвей деревьев; торговали всевозможными фруктами и прочей снедью; можно было приобрести оружие, украшения, изящные восточные изделия на любой вкус.

Прежде всего речь пошла о предстоящем нападении врага, однако эту тему вскоре оставили, так как оказалось, что Али-бей сделал все необходимое и с большой тщательностью. Постепенно разговор перешел на Мохаммеда Эмина и мою персону, на наши приключения и теперешние планы.

— Возможно, вы окажетесь в опасности, вам потребуется помощь, — сказал мир шейх-хан. — Я дам вам условный знак, который гарантирует содействие всех езидов, которым вы его покажете.

— Благодарю тебя! Это будет письмо? — спросил я.

— Нет, Мелик-Тауз.

Я чуть не подпрыгнул, словно меня ударило током. Это же было название дьявола! Это было названием птицы, которая, по распространенному ложному слуху, стоит во время их богослужений на алтаре и должна гасить свет перед началом оргий! Это было, наконец, также обозначением полномочий, которые мир шейх-хан вверял каждому священнику, которого наделял особой миссией! И это великое, это таинственное слово, о котором столько спорили, он высказал так спокойно? Я, стараясь выглядеть как можно непринужденнее, спросил:

— Мелик-Тауз? А могу я спросить, что это такое?

Словно добрый отец, дающий необходимое пояснение своему простодушному сыну, он отвечал:

— Мелик-Таузом зовем мы того, собственное имя которого у нас не произносится. Мелик-Таузом называется также животное, являющееся у нас символом мужества и бдительности. Мелик-Таузом именуем мы изображение этого животного, которое я передаю тем, кому доверяю. Я знаю все, что о нас болтают, но твоя мудрость объяснит тебе, что мне не надо перед тобой защищаться. Я говорил с одним человеком, бывшим во многих христианских церквах. Он сказал мне, что там есть изображения Богоматери, и Божьего Сына, и многих святых. У вас также принято рисовать глаз в качестве символа Бога-Отца, а голубя — символа Святого Духа… Вы становитесь на колени и молитесь в тех местах, где есть эти изображения, но я никогда не поверю, что вы молитесь этим картинам. Мы думаем о вас Истинное, а вы про нас — Ложное. Кто разумнее и добрее, вы или мы? Посмотри-ка на ворота! Ты полагаешь, что мы молимся этим изображениям?

— Нет.

— Ты видишь льва, змею, топор, человека и гребень. Езиды не умеют читать, поэтому лучше при помощи этих изображений сказать им, что нужно. Надпись они бы не поняли. Но эти изображения они никогда не забудут, потому что увидели их у гробницы святого. Этот святой был человеком, поэтому мы ему не поклоняемся. Однако мы собираемся на его могиле, как дети собираются у могилы своего отца.

— Он основал вашу веру?

— Он дал нам нашу веру, но не наши обычаи. Вера живет в сердцах, обычаи же рождаются землей, на которой мы находимся, и землями, ограничивающими наш край. Шейх Ади жил еще до рождения Мохаммеда [139].

— Мне рассказывали, что он совершал чудеса.

— Вершить чудеса может только Бог, однако если он их совершает, то руками людей. Посмотри туда, в зал! Там есть источник, сотворенный шейхом Ади. Такой же был в Мекке еще до Мохаммеда. Уже тогда Земзем был священным источником. Шейх Ади набрал воды из Земзема и окропил ею здешние скалы. Сейчас же скалы разверзлись, и священная вода вырвалась из-под земли. Так рассказывают.

Мир шейх-хан прервал свою речь, потому что в этот момент открылась наружная дверь, впуская длинную вереницу паломников, каждый из которых нес лампу. Эти лампы дарили в благодарность за выздоровление от болезни или спасение от какой-то опасности. Они были предназначены для шейха Шемса — для солнца, сияющего символа божественной ясности.

У всех паломников было разнообразное вооружение. Особенно я обратил внимание на оригинальные курдские ружья. У одного ствол и ложа были скреплены двадцатью широкими железными кольцами, которые делали невозможным точное прицеливание. На другом оказалось нечто вроде штыка, образовавшего вилку, два зубца которой были укреплены по обе стороны ствола. Мужчины вручили свои сосуды жрецам и встали в очередь к мир шейх-хану, чтобы поцеловать ему руку, причем свое оружие они наклоняли или вовсе клали на землю.

Когда процессия удалилась, окрестили и обрезали десятка два детишек, часть из которых привезли издалека. Я присутствовал при этих религиозных обрядах.

Позднее мы с Мохаммедом Эмином отправились прогуляться по долине. Больше всего бросилось в глаза огромное количество факелов, выставленных на продажу. По моей приблизительной оценке, их было тысяч десять. Торговля шла на удивление бойко: товары буквально вырывали из рук у продавцов.

Мы как раз остановились перед торговцем изделиями из стекла и настоящих кораллов, когда я заметил приближающегося к нам по тропе белоголового пира Камека.

— Добро пожаловать, гости шейха Шемса! Вы узнаете езидских святых.

Он протянул нам руки. Как только его заметили, народ сейчас же окружил старика, и каждый пытался коснуться его руки или края одежды и поцеловать их. Он обратился к собравшимся с короткой речью. Его длинные белые волосы развевались под утренним ветром. Его глаза сияли, а лицо выражало огромное воодушевление. С перевала доносилась стрельба вновь прибывавших пилигримов, а снизу, из долины, им отвечали целыми залпами. К сожалению, я не понял речи пира, сказанной по-курдски. В конце ее пир затянул песню, которую все подхватили. Начало ее мне перевел случившийся тут же сын Селека.

— О милостивый и великодушный Бог, питающий муравьев и ползучих гадов, управляющий днем и ночью, живущий, верховный, беспричинный, устанавливающий тьму ночью и свет днем! Мудрый, царящий над мудростью; сильный, царящий над силой; живущий, царящий над смертью!

После пения толпа расступилась, и пир подошел ко мне.

— Понял ли ты, что я сказал паломникам?

— Нет. Ты же знаешь, что я не говорю на твоем языке.

— Я сказал им, что принесу жертву шейху Шемсу, и теперь они пошли в лес собирать дрова. Если ты захочешь присутствовать при жертвоприношении, я буду очень рад. А теперь прости, эмир: уже подводят жертвенных животных.

Он пошел к гробнице, от стен которой сразу же потянулась длинная вереница быков. Мы медленно пошли за ним.

— Что будет с животными? — спросил я у переводчика.

— Их убьют.

— Для кого?

— Для шейха Шемса.

— Разве может солнце есть быков?

— Нет, но оно пожертвует их бедным.

— Пожертвует только мясо?

— Все: мясо, внутренности, шкуру. Мир шейх-хан займется дележом.

— А кровь?

— Ее выливают на землю, потому что в крови заключена душа.

Я понял, что здесь речь идет не о языческом обряде, а о приношении по любви, которое должно помочь беднякам отметить праздник, не заботясь о пропитании.

Когда мы добрались до площади, из ворот как раз вышел мир шейх-хан в сопровождении пира Камека, нескольких шейхов и кавалов, а также множества факиров. У всех в правой руке были ножи. Площадь окружило множество воинов, державших ружья, готовые к стрельбе. Тогда мир шейх-хан скинул верхние одежды, прыгнул на первого быка и с такой точностью вонзил ему нож в шею, что животное сразу же рухнуло замертво. В то же самое мгновение раздался сотнеголосый торжествующий крик, затрещали выстрелы. Мир шейх-хан отступил, и церемонию продолжил пир Камек. Это было редкое удовольствие: видеть, как седоволосый и чернобородый старик мечется от одного быка к другому и укладывает их по очереди выверенными ударами ножа. При этом не пролилось ни капли крови. Потом приблизились шейхи, чтобы вскрыть шейные вены, и факиры с большими сосудами для сбора крови. Когда эта церемония подошла к концу, привели овец, и первую из них опять убил мир шейх-хан, остальных — факиры, проявившие в этой операции исключительную ловкость.

Тогда ко мне подошел Али-бей.

— Хочешь сопровождать меня в Калони? — спросил он. — Я хочу удостовериться в дружбе племени бадинанов.

— Вы живете с ними мирно?

— Разве бы тогда мог я выбрать среди них разведчиков? Их главарь — мой друг, но есть случаи, когда надо действовать с максимумом уверенности. Пошли!

Нам не пришлось далеко идти, чтобы достичь очень большого, возведенного из красного камня дома, в котором Али-бей жил во время праздника. Его жена уже поджидала нас. Мы обнаружили на площадке перед домом множество расстеленных ковров, на которые и уселись, чтобы полакомиться завтраком. С этого места мы могли обозреть почти всю долину. Повсюду отдыхали люди. Каждое раскидистое дерево превратилось в палатку.

На другом склоне долины, справа от нас, стоял храм, посвященный Солнцу, шейху Шемсу. Он стоял так, что первые лучи восходящего светила освещали его. Когда позднее я посетил этот храм, то нашел там только четыре голые стены и никакого инвентаря, который позволил бы заключить о культовых ритуалах, но светлый ручеек струился по полу, в канавке, а на чистейшей белой известковой стене я увидел слова, написанные арабскими буквами: «О солнце, о свет, о Божья жизнь!»

Передо мной, в развилке дерева, стоял человек из Синджара. Кожа его была темной, а одежда — белой и чистой. Пристальным взглядом он изучал окрестности и время от времени откидывал длинные волосы, закрывавшие ему лицо. У него было ружье со старым неуклюжим фитильным замком, его нож крепился на грубо вырезанной рукоятке, но вид этого человека убеждал, что он с успехом применяет свое простое оружие. Возле него сидела у маленького костерка его жена и пекла на огне ячменный пирог, а над мужчиной карабкались по ветвям два полуголых загорелых мальчишки; они тоже уже носили ножи, привязанные тонкой веревочкой, обмотанной вокруг пояса.

Недалеко от них расположились многочисленные горожане, может быть, из Мосула: мужчины пристраивали своих тощих ослов, женщины выглядели бледными, истощенными — понятный без слов образ нужды и забот, а также угнетения, которому подвергались эти люди.

Потом я увидел мужчин, женщин, детей из Шайхана, из Сирии, из Хаджилара и Мидьята, из Хейшери и Семсала, из Мардина и Нусайбина, из района Киндоля и Дельмамикана, из Кокана и Кочаляна, и даже из окрестностей Тузика и Дельмагумгумуку. Старые и молодые, бедные и богатые, все были очень опрятны. У одних на тюрбанах красовались страусиные перья, а другие едва могли прикрыть свою наготу, но все были с оружием. Они общались между собой как братья и сестры; обменивались рукопожатиями, обнимались и целовались; ни одна женщина, ни одна девушка не прятали свои лица от чужих… Здесь собрались члены одной большой семьи.

В это время раздался залп, и я увидел, как люди отдельными группами, большими и маленькими, пошли к гробнице.

— Что они там делают? — спросил я у Али-бея.

— Получают свою порцию мяса жертвенных быков.

— Кто-то следит за этим?

— Да. Подходят только бедные. Они собираются по племенам и местам проживания. Вожди племен их сопровождают или выдают метки.

— А ваши жрецы совсем не оставляют себе мяса?

— От этих быков — нет. Но в последний день праздника убивают несколько животных, которые должны быть белыми, совершенно белыми. Их мясо принадлежит жрецам… Ну, а теперь давай отправимся в путь!

— Как далеко до Калони?

— Верхом — четыре часа.

Внизу стояли наши кони. Мы сели в седла и без сопровождения покинули долину. Путь наш уходил круто вверх, и, когда мы достигли вершины, я увидел перед собой холмистую местность, густо поросшую лесом и прорезанную многочисленными долинами. Эту страну населяло крупное курдское племя мисури, к которому принадлежали и бадинаны. Наш путь шел то вверх, то вниз, то между голых скал, то в густом лесу. На склонах мы видели несколько деревушек, но дома были брошены. То и дело мы переправлялись через холодные воды какого-нибудь дикого горного ручья. Эти дома были окружены виноградниками, рядом с которыми росли кунжут, жито и хлопок. Особенно красиво выглядели эти дома в окружении цветов и тщательно ухоженных плодовых деревьев: фиговых, гранатовых, вишневых, тутовых, оливковых.

Ни один человек не встретился по дороге, поскольку езиды, населявшие эту местность до самого Чёлемерика, все уже прибыли в Шейх-Ади. Мы ехали уже два часа, когда услышали голос, окликнувший нас.

Из леса вышел человек. Это был курд. На нем были очень широкие, открытые книзу штаны, кожаные башмаки были обуты прямо на босу ногу. Тело было облачено только в рубашку с прямоугольным вырезом у шеи, доходившую до голени. Его густые волосы свисали волнистыми прядями на плечи, а голову прикрывала одна из тех диковинных и безобразных войлочных шапок, похожих на огромных пауков, круглое туловище которых покрывает макушку, а длинные ножки свисают назад и в сторону почти до плеч. На поясе он носил нож, баночку с порохом и патронташ. Однако ружья не было видно.

— Добрый день! — приветствовал он нас. — Куда направляется Али-бей, Отважный?

— Храни тебя Бог! — ответил бей. — Ты меня знаешь? Из какого ты племени?

— Я бадинан, господин.

— Из Калони?

— Да, из Калахони, как мы называем наше селение.

— Вы еще остались в своих домах?

— Нет. Мы уже заняли шалаши.

— Они расположены поблизости?

— Почему ты так думаешь?

— Если воин удаляется от своего жилья, он берет с собой ружье. У тебя же нет при себе ружья.

— Ты угадал. С кем ты хочешь говорить?

— С твоим вождем.

— Сойди с коня и следуй за мной!

Мы спешились и повели коней за собой. Курд вел нас в лес, в глубине которого мы наткнулись на прочное, построенное из поваленных деревьев заграждение, за которым увидели многочисленные шалаши, собранные из жердей и прикрытые листвой. В этой баррикаде было оставлено одно узкое отверстие, послужившее нам входом. За баррикадой мы увидели несколько сотен детей, толпившихся между шалашами и деревьями, тогда как взрослые, как мужчины, так и женщины, заняты были расширением и укреплением завала. На один из больших шалашей взгромоздился мужчина. Это и был вождь, занявший столь высокое место, чтобы хорошо все видеть вокруг и лучше руководить работой. Увидев моего спутника, он спрыгнул на землю и пошел нам навстречу.

— Добро пожаловать! Пусть Бог умножит твое богатство!

При этих словах он подал руку и кивнул одной из женщин, которая расстелила на земле одеяло. На него мы и уселись. Меня хозяин, казалось, не замечал. Любой езид был бы более любезным по отношению ко мне. Женщина — очевидно, его жена — принесла три трубки, грубо вырезанные из померанцевого дерева, а юная девушка подала миски с виноградом и сотовым медом. Вождь снял с пояса свой кисет, сшитый из кошачьей шкуры, открыл его и положил перед Али-беем.

— Не церемонься! — сказал он.

При этом он полез грязными руками в мед, отковырнул пальцем кусок и положил его в рот. Бей набил трубку и зажег ее.

— Скажи мне, существует ли еще дружба между тобой и мной? — начал беседу бей.

— Да, дружба между нами сохраняется, — гласил ответ.

— А между твоими людьми и моими?

— Также и между ними.

— Попросил бы ты у меня помощи, если бы пришел враг, чтобы напасть на тебя?

— Если бы я был слишком слабым, чтобы победить его, я бы попросил тебя о помощи.

— А помог бы ты мне, если бы я тебя об этом попросил?

— Если твой враг не мой друг, я бы это сделал.

— Губернатора Мосула ты причисляешь к своим друзьям?

— Он — мой враг; он — враг всех свободных курдов. Он — разбойник, который ворует у нас животных и продает наших дочерей.

— Ты слышал, что он намерен напасть на нас в Шейх-Ади?

— Я слышал об этом от своих людей, которые служат у тебя разведчиками.

— Они пойдут по твоей земле. Что ты будешь делать?

— Ты видишь это! — и движением руки он указал на окружавшие нас шалаши. — Мы оставили Калахони и построили себе в лесу шалаши. Теперь мы строим стену, за которой сможем защищаться, если на нас нападут турки.

— Они на вас не нападут.

— Откуда ты это знаешь?

— Если они хотят застать нас врасплох, то должны перед этим избегать всякого шума, тем более боя. Следовательно, они пройдут по твоей земле очень спокойно. Возможно, они даже постараются избежать открытой дороги и пойдут лесами, чтобы незаметно подобраться к Шейх-Ади.

— Твои мысли нашли истину.

— Но если они нас победят, тогда они нападут и на вас.

— Ты не позволишь себя победить.

— Ты хочешь мне помочь?

— Хочу. Что я должен делать? Надо ли послать тебе, в Шейх-Ади, моих воинов?

— Нет, со мной достаточно воинов, чтобы безо всякой помощи справиться с турками. Ты должен только спрятать своих воинов и дать туркам спокойно пройти, чтобы они считали себя в безопасности.

— А преследовать их не надо?

— Нет. Однако ты можешь перекрыть дорогу, чтобы они не смогли вернуться. На второй высоте отсюда, в направлении Шейх-Ади, проход такой узкий, что могут пройти рядом только два человека. Если ты построишь там земляное укрепление, то сможешь с двадцатью воинами убить тысячу турок.

— Я сделаю это. А что ты мне дашь за труды?

— Если тебе не надо будет сражаться, стало быть, если я один одержу победу над врагами, ты получишь пятьдесят ружей. Однако, если ты вынужден будешь вступить в бой и храбро сражаться, я дам тебе сто турецких ружей.

— Сто турецких ружей! — восторженно вскрикнул вождь.

Он крайне поспешно полез в миску с сотами и при этом засунул в рот такой кусок, что я думал, он непременно должен подавиться.

— Сто турецких ружей! — повторил он, разжевывая соты. — Ты сдержишь слово?

— Разве я обманул тебя хоть раз?

— Нет. Ты мой брат, мой товарищ, мой друг, мой боевой соратник, и я тебе верю. Я заслужу ружья!

— Однако ты сможешь их заслужить только в том случае, если позволишь туркам пройти невредимыми.

— Они не должны увидеть ни одного из моих людей!

— И только тогда помешаешь им вернуться, если мне не удастся окружить и удержать их.

— Я займу не только проход, но и боковые долины, чтобы они не смогли двинуться ни направо, ни налево, ни вперед, ни назад!

— Это ты хорошо сделаешь. Однако я не хочу, чтобы пролилось много крови. Солдаты тут ни при чем, они должны повиноваться губернатору, и если мы будем жестокими, то это станет известно падишаху в Стамбуле, а он достаточно силен, чтобы послать большое войско и уничтожить всех нас.

— Я тебя понимаю. Хороший полководец должен уметь применять силу и хитрость. Тогда он с маленькой дружиной сможет победить большое войско. Когда придут турки?

— Они попытаются напасть на Шейх-Ади завтра рано утром.

— Их самих застигнут врасплох. Я знаю, что ты — храбрый воин. Ты поступишь с турками так же, как это сделали там, внизу, на равнине, со своими врагами хаддедины.

— Ты слышал об этом?

— Кто же этого не знает! Весть о таких подвигах быстро разносится по горам и долинам. Мохаммед Эмин сделал свое племя богатейшим из всех племен.

Али-бей украдкой улыбнулся мне, а потом сказал:

— Как это прекрасно — захватить без боя в плен тысячи человек.

— Мохаммеду Эмину такое бы не удалось. Он, правда, сильный и смелый человек, но при нем был еще один иноземный полководец.

— Иноземный? — спросил хитрый бей.

Его, конечно, раздражало неуважение, выпавшее на мою долю, и он воспользовался возможностью пристыдить хозяина. При этом, естественно, не помешала бы чрезмерная хозяйская похвала в мой адрес.

— Да, иноземный, — ответил вождь. — Разве ты этого не знал?

— Расскажи!

И курд повел свой рассказ:

— Мохаммед Эмин, шейх хаддединов, сел перед своей палаткой, чтобы держать совет со старейшинами своего племени. Тут раскрылось облако, и с неба спустился всадник, причем его конь коснулся земли точно посередине совещавшихся. «Селям алейкум!» — приветствовал он главу хаддединов. «Алейкум селям! — ответил Мохаммед Эмин. — Чужестранец, кто ты и откуда прибыл?» Конь всадника был черным, как ночь, а сам всадник был облачен в кольчугу, наручники, поножи и шлем из чистого золота. Вокруг его шлема вилась шаль, сотканная райскими гуриями, так что тысячи живых звезд сверкали в ее петлях. Рукоять его копья была из чистого золота, острие копья сверкало, словно молния, а под ним были привязаны бороды сотен убитых врагов. Кинжал его сверкал подобно алмазу, а меч мог сокрушить сталь и железо. «Я — полководец из далекой страны, — ответил Сияющий. — Я люблю тебя и только что услышал, что твое племя должно быть уничтожено. Поэтому я сел на своего коня, который может летать подобно человеческой мысли, и поспешил сюда, чтобы предупредить тебя». — «Кто это хочет уничтожить мое племя?» — спросил Мохаммед. Небесный всадник назвал имя врага. «Ты это точно знаешь?» — «Мой щит говорит мне обо всем, что происходит в мире. Смотри сюда!» Мохаммед взглянул на золотой щит. В середине его был карбункул, в пять раз больший, чем ладонь мужчины, и в нем увидел Мохаммед всех своих врагов, собравшихся уже, чтобы выступить против него. «Какое войско! — воскликнул он. — Мы погибли!» — «Нет, не погибли, потому что я тебя спасу, — ответил чужой. — Собери всех своих воинов вокруг Ступенчатой долины и жди, пока я не приведу к тебе врагов!» Затем он подал знак своему коню, после чего снова вознесся и исчез за облаком. Мохаммед Эмин вооружился сам, вооружил своих людей и выступил к Ступенчатой долине, окружив ее так, что враги войти туда, пожалуй, могли, но выйти бы им не удалось. На другое утро прискакал чужеземный герой. Он сиял, как сотни солнц, и этот свет ослеплял врагов, так что они закрыли глаза и последовали за ним в Ступенчатую долину. Там он повернул свой щит — сияние пропало, и враги открыли глаза. Тогда-то они увидели себя в долине, из которой не было выхода, и вынуждены были сдаться. Мохаммед Эмин не убил их; однако он взял у них часть их стад и потребовал от них дань, которую они должны будут платить ежегодно, пока стоит Земля.

Курд закончил свой рассказ и замолчал.

— А что же случилось с чужеземным полководцем? — спросил бей.

— «Селям алейкум!» — сказал он, потом поднял своего вороного коня в облака и исчез, — гласил ответ.

— Эту историю очень хорошо слушать, но сделай милость, скажи, достоверна ли она?

— Она достоверна. Пятеро человек из Джелу были в Селямии в то самое время, когда ее там рассказывали хаддедины. Эти люди проходили здесь и передали ее мне и моим людям.

— Ты прав, эта история произошла наяву, но не так, как ты ее слышал. Хочешь увидеть черного коня сераскира [140]?

— Господин, это невозможно!

— И все-таки это возможно, потому что он стоит поблизости.

— Где?

— Вон тот вороной жеребец.

— Ты шутишь, бей!

— Я не шучу, а говорю правду.

— Конь великолепен. Такого я еще в жизни не видел. Но он принадлежит этому человеку!

— А этот человек и есть тот чужой сераскир, о котором ты рассказывал.

— Быть того не может! — От удивления вождь бадинанов широко открыл рот.

— Невозможно, ты говоришь? Разве я когда-нибудь тебе лгал? Еще раз скажу тебе, что это действительно он!

Глаза и рот вождя открылись еще шире. Он смотрел на меня как безумный и непроизвольно протянул свою руку за медом, однако попал рядом в табачный кисет.

Не заметив этого, он отправил в рот, за частокол белых блестящих зубов, хорошую порцию наркотической травы. Я подозревал уже, что это зелье может быть чем угодно, только не табаком. В целом я предположил верно. Трава немедленно подействовала: вождь судорожно сомкнул челюсти, а потом изверг содержимое своего рта прямо в лицо моему доброму Али-бею.

— Ради Пророка! Это правда? — еще раз спросил он, крайне ошеломленный.

— Я в этом тебя уже заверил! — ответил Али-бей, утирая лицо кончиком своей одежды.

— О сераскир, — теперь обратился вождь ко мне, — дай Бог, чтобы твое посещение принесло нам счастье!

— Тебе оно обязательно принесет счастье, я обещаю! — ответил я.

— Твой вороной конь здесь, — продолжал он, — но где же твой щит с карбункулом, твои латы, твой шлем, твое копье, твоя сабля?

— Слушай, что я тебе скажу! Я и есть тот иностранный воин, который был у Мохаммеда Эмина, но я не с неба спустился. Я приехал из одной далекой страны, где вовсе не был сераскиром. У меня не было ни золотого, ни серебряного оружия, но вот ты видишь ружья, каких у вас нет; с ними мне нечего бояться даже многочисленных врагов. Хочешь, я покажу тебе, как они стреляют?