Толя пулей влетел в дом, будто за ним гнались четыре собаки.
      – Что с тобой? – испугалась мать.
      – Ни одной тройки нет! – крикнул он и начал торопливо рыться в своих книгах., Мать в ужасе всплеснула руками.
      – Ни одной?! Совести у тебя нет!..
      – Во! – торжественно произнес Толя и протянул матери табель.
      Мать грустно развернула его, но лицо у нее сразу посветлело, и она сказала радостно:
      – Да тут, кажется, все хорошо, а ты пугаешь.
      – Почему пугаю? – удивился Толя. – Посмотри: ни одной тройки!
      Действительно, в табеле ученика 5 класса Анатолия Беспалова не было ни одной тройки: все четверки и даже одна пятерка. На сердце у матери стало совсем легко.
      – А я подумала: если уж и троек нет, так дело, вид но, совсем плохо. От тебя всего можно ждать, – ласково проговорила она.
      Толя гордо улыбался, будто совершил невесть какой подвиг.
      – Пока только одна пятерка, – сказал он, – а потом будет больше.
      Расчувствовавшись, мать хотела было обнять сына, но тот увернулся и поскакал на одной ноге к своему окну.
      – А папа как рад будет! – сказала мать. – Вот если бы еще и у Нины все было хорошо! Не знаешь, как у нее?
      – Хоть и не так, как у меня, но двоек нет.
      – Ну вот и хорошо! Все хорошо, – радостно суетилась мать. – А где же она?
      – Идет где-то там…
      Толя схватил книгу и занял свою обычную позицию у окна. Собственно говоря, ее лучше было бы назвать необычной: Толя сидел, задрав ноги на подоконник, и при этом пользовался не всеми четырьмя ножками стула, а только двумя задними.
      Он все время раскачивался на этих ножках, а часто даже старался удержаться на них, не прикасаясь к подоконнику. Что и говорить, упражнение было довольно рискованное: в любой момент Толя мог так хлопнуться затылком об пол, что надолго вышел бы из строя. Но зато это было очень интересно. Толя высчитал, что таким образом он мог уже продержаться полторы секунды, а ведь в дальнейшем можно достигнуть и какого-нибудь рекорда.
      Но это еще не все. Был еще соблазн продержаться на одной ножке. Эта штука – куда сложнее. Тут уж не только нельзя снимать ног с подоконника, но нужно держаться за него и руками. Однако Толя надеялся, что когда-нибудь, пусть хоть лет через десять или сорок, он сумеет продержаться несколько секунд не только без рук, но даже и без ног.
      Но стул, как видно, совсем не собирался участвовать в мировых рекордах. Он жалобно скрипел, а сиденье весьма выразительно стремилось отстать от задних ножек. Два винтика, что соединяли их, совсем расхлябались: один высунул голову из дырочки, а другой уже собрался совсем выскочить.
      Но Толя на все это не обращал внимания. В коридоре хлопнули двери и послышались медленные и какие-то неровные шаги. В комнату вошла сестра Нина.
      Подошла, прихрамывая, к дивану и опустилась на него со слезами на глазах.
      – Что случилось? – с тревогой спросила мать.
      – Не могу больше! – простонала Нина и начала расшнуровывать ботинок.
      – Что такое?
      – Гвоздь всю ногу исколол. Вчера еще кое-как терпела, а сегодня – не могу.
      Нина сняла ботинок, потом чулок.
      Мать взглянула на ногу: подошва сбоку до крови была расцарапана гвоздем.
      – Что ж ты молчала?
      – Это как-то не сразу… Сначала я не обращала внимания.
      – Помой, возьми да завяжи… И чулок совсем новый. порвался, вздохнула мать.
      Она взяла ботинок, просунула руку, долго щупала.
      – Ничего нет!
      – Он тут, сбоку, – показала Нина.
      Пощупала мать в том месте – и пожала плечами.
      – Да нет тут никакого гвоздя!
      – Дай я, – сказала тогда Нина. Она уверенно взял ботинок, пощупала, поискала – и удивленно опустил руки.
      Нет гвоздя – и все тут!
      – Толик! – обратилась мать к сыну. – Посмотри, что тут такое: гвоздь изранил всю ногу, а найти его никак не можем.
      – Тоже мне проблема! – пренебрежительно сказа Толя, раскачиваясь на своем стуле.
      – Да ты подойди, погляди сам.
      Толя неохотно расстался со своим стулом и, насмешливо улыбаясь, подошел к дивану. Взял ботинок, засунул руку, долго возился…
      Насмешка исчезла с его лица.
      – Ну, что? – Теперь уже Нина говорила насмешливо.
      – Подожди, тут что-то не то, – растерянно буркнул Толя. – Покажи ногу.
      Осмотрел: нога действительно поцарапана гвоздем. Тогда Толя приложил подошву ботинка к подошве ноги, чтобы точно узнать место, где должен был быть гвоздь.
      – Смотри ты, какой хитрый! – заметила мать, довольная смекалкой сына.
      Но Нина вдруг отдернула ногу и покатилась со смеху.
      – Чего тебя разбирает? – сердито крикнул Толя. Держи ногу!
      – Да так же выходит наоборот! – сквозь смех проговорила Нина.
      – И правда, наоборот выходит! – засмеялась и мать, обрадованная сообразительностью дочери.
      – Ничего смешного тут нет, – сурово произнес Толя. – Я и сам это знаю. Я только сначала захотел примерить так. А теперь попробуем иначе.
      Он поставил ботинок рядом с ногой подошвой вниз. Потом усердно начал ощупывать стельку и наконец победно воскликнул:
      – Есть!
      – Где? Покажи! – заинтересовались мать и Нина. – Как же он мог до крови натереть, если его самого так трудно нащупать?
      К Толе сразу же вернулось чувство собственного достоинства. С важным и авторитетным видом он объяснил:
      – Стелька с краю оторвалась и загнулась, как пружина, и гвоздь высовывается только тогда, когда сильно надавишь. А вы надавить не догадались.
      Попробовала мать, потом Нина – действительно, так оно и есть.
      – Надо бы как-нибудь поправить, загнуть гвоздь, что ли, – проговорила мать. – Может ты, Толик, попробуешь?
      – Сапожному делу я не учился, – пренебрежительно ответил Толя.
      – Неужели это такая хитрая штука – гвоздь загнуть.
      – Смотря где и какой. С молотком до этого гвоздя не доберешься, не пристукнешь его. А у сапожника и рашпиль есть и всякие там приспособления.
      Подумала мать и увидела, что и в самом деле одним молотком ничего тут не сделаешь. Сидит гвоздь где-то далеко и глубоко – как по нему стукнешь?
      – Придется отнести к сапожнику, – вздохнула она. – Возьми, Толя, занеси.
      – А что, она сама не может? – огрызнулся тот. – Все я да я!
      – Так у нее же, видишь, какое дело…
      – А разве она ляжет в постель и не будет ходить? У нее ведь есть старые ботинки!
      – Ну, ладно, ладно, я сама отнесу! – вмешалась Нина. – Как-нибудь без него обойдусь!
      – Тем лучше, – согласилась мать. – Пока отец придет обедать, ты и вернешься.
      Нина собралась и пошла.
      А Толя вернулся на свое место и снова взялся за чтение, вернее сказать, за упражнение на ножках стула.
      … Нина вышла на улицу, прошла один квартал и остановилась у двери, над которой была вывеска: "Обувная мастерская союза кожевников".
      Вошла, сунулась было со своим ботинком, но ей сказали:
      – Мы шьем только новую обувь, а в ремонт не берем. Для этого есть специальные мастерские, ремонтные.
      Вышла Нина и не знает, куда идти. Хотела вернуться назад, спросить, но не осмелилась. Постояла, подумала и медленно побрела по улице, рассматривая вывески.
      Прошла одну улицу, вторую – нет ремонтной мастерской да и только! Начала приглядываться, у кого бы это спросить, и все никак не могла осмелиться: тот слишком важный и серьезный, этот чем-то озабочен, у того вид очень строгий. А когда, наконец, обратилась к одной доброй женщине, та ласково ответила:
      – Не знаю, детка!
      Долго бродила Нина, пока набрела наконец на ремонтную мастерскую.
      Работало там много мастеров, но еще больше был заказчиков. То ли мастерских не хватало в городе, или день такой попался, но целая очередь выстроилась к тому мастеру, который принимал заказы.
      Пришлось и Нине стать в очередь. Стоит и чуть не умирает с голоду. Уже придя из школы, она захотела есть, а теперь вон сколько времени прошло и неизвестно еще сколько пройдет. А дома, наверно, уже обедают…
      Но и дома дело с обедом усложнилось. Отец, придя домой, как всегда спешил. Вечно у него какие-то там балансы, отчеты, сметы.
      Толя соскочил со стула, поставил его к обеденному столу, а потом уже показал отцу свой табель.
      Не видел бедняга, что тот юркий винтик, который давно собирался выскочить, воспользовался случаем и вывалился на пол. И второй уже вылез наполовину…
      Отец просмотрел табели, погладил бороду и, довольный, проговорил:
      – Тянитесь, тянитесь, детки! А где Нина?
      – Понесла ботинок в ремонт. Сейчас придет.
      – Ну, мать, давай быстрей обедать, я спешу!
      Бодрый, довольный, подошел он к столу и грузно опустился на стул. И вот тут произошло такое, чего тот никогда в жизни не забудет. Стул скрипнул, начал разъезжаться – и отец полетел на пол!
      Солидный уважаемый отец, с бородой и с усами, такой важный и серьезный – полетел вверх тормашками будто мальчишка какой, как-то смешно взмахнул руками, а ногу задрал так высоко, что зацепил тарелку, и, наконец, грохнулся на пол, как слон, даже весь дом вздрогнул.
      Мать закричала не своим голосом. Толя побледнел, и словно прирос к полу. Перед глазами у него поплыли круги.
      Отец медленно поднялся и уставился на Толю грозным взглядом. Толе показалось, что настала долгая, тихая, жуткая ночь.
      – Твоя работа? – послышался, наконец, сдавленный голос, и рука отца сжала спинку искалеченного стула. Толя вобрал голову в плечи. Мать бросилась к отцу. Тот все глядел на Толю, тяжело дыша. Потом, растягивая слова, проговорил:
      – Сейчас же отнеси стул в мастерскую и не возвращайся назад, пока он не будет исправлен. Марш!
      Толя с облегчением вздохнул, радуясь, что вся эта история окончилась так счастливо для него. В один миг накинул куртку, схватил стул и выскочил из комнаты.
      … А Нина в это время подошла уже к мастеру и подала ему ботинок.
      – Гвоздь надо поправить, колется, – сказала она. Мастер взял ботинок, взглянул на него одним глазом и начал писать квитанцию, сказав:
      – Придешь через четыре дня. Нина стала жалобно просить:
      – Тут только один гвоздь загнуть… Пожалуйста, сделайте сейчас… Я всю ногу покалечила.
      – Видишь, сколько обуви нанесли? – хмуро ответил мастер. – Всем сразу не сделаешь, надо по очереди.
      – Мне не в чем ходить, а работы тут пустяк… Я подожду, – просила Нина.
      – И небольшую работу всем сразу не сделаешь, – сказал мастер и занялся следующим заказчиком.
      Нина отошла в сторону. Четыре дня!.. Неужели он не согласится починить сейчас? Нет, лучше дождаться, пока все люди выйдут, и тогда она снова попросит.
      Полчаса, что ждала Нина, показались ей целой вечностью. Наконец все разошлись, и она снова подошла к мастеру.
      – Ты еще здесь? – удивился тот.
      – Дяденька, пожалуйста, сделайте сейчас. Ну что вам стоит? – просила она, чуть не плача.
      Мастер взглянул на нее ласковее и взял ботинок! Осмотрел, ощупал его и сказал:
      – Ладно, так и быть!
      Взял какую-то железяку, – не то напильник, не те большой гвоздь, уперся ею в острый конец гвоздя, стукнул по подошве раз-другой молотком – и протянул Нине ботинок.
      – Готово!
      А та стоит с вытаращенными глазами, будто увидела что-то необыкновенное.
      – Ну, бери, готово уже! – повторил мастер.
      – А… сколько стоит? – проговорила Нина.
      – Да нисколько, – ответил мастер и взялся за другую работу.
      Нина постояла, повертела в руках ботинок, а потом, как бы между прочим проговорила:
      – Но это же я и сама могла бы сделать!.. Мастер улыбнулся.
      – Могла бы! Любой ребенок мог бы. Только нет у вас такой привычки. Все ждете, чтобы за вас сделали.
      – Спасибо! – сказала Нина и вышла, вся красная от стыда.
      Всю дорогу она думала про этот "ремонт". Сколько хлопот было из-за одного несчастного гвоздя! И ногу исцарапала до крови, и чулок порвала, и чуть не весь гора избегала, и в очереди стояла, и проголодалась, – а вес ремонт тянулся полминуты. И особенно досадно, что такой ремонт она и сама могла бы сделать…
      … Толя шел по улице и проклинал несчастный стул, который он сам и довел до такого плачевного состояния.
      Ножки стула, как нарочно, задевали каждого встречного, и каждый встречный ругался:
      – Ты чего это с такой бандурой на тротуаре толчешься? Иди на середину улицы!
      Сошел на середину улицы, а там трамваи, машины, кони. Бросается парень то в одну, то в другую сторож. Шарахнулся от автомобиля и зацепился за платок какой-то пожилой женщины. Та закричала, как будто попала под автомобиль.
      – Ты чего тут хулиганишь? – набросился на Толю один строгий мужчина. Нет тебе другого места?
      Обидно стало Толе. Куда деться? Побежал на другую сторону, а там милиционер:
      – Ты чего крутишься посередине улицы? Еще под машину попадешь. Иди на тротуар!
      А на тротуаре, как назло, народу – тьма, и все куда-то спешат и даже без всяких стульев толкают друг друга.
      Но для них это ничего не значит: скажут друг другу "извините" и идут дальше. Через несколько шагов снова столкнутся, снова "извините" – и снова дальше. И обычно в таких случаях просит извинения не тот, кто толкал, а тот, кого толкали.
      Но уж если встретятся двое совсем деликатных людей, тогда начинается длинная кадриль: один шагнет в сторону, чтобы дать дорогу, и второй в ту же сторону; тогда один быстренько назад, а второй уже там; потом оба скакнут вправо, потом влево…- и чем люди деликатнее, тем дольше они танцуют.
      И среди всех них надо было протолкаться нашему герою со стулом…
      Толя, конечно, хорошо понимал, что кому-кому, а ему надо быть особенно деликатным, если он не хочет напороться на новые неприятности.
      Он пристроил стул на спине, сиденьем назад, чтобы ножки не торчали в стороны, и двинулся дальше.
      Однако неприятности на этом не кончились: Толя снова задел стулом какого-то человека, но сразу же деликатно поклонился и сказал:
      – Извините!
      А сзади ножка стула приподнялась и… зацепила шляпу у одной молодой женщины. Та пронзительно вскрикнула. Толя испуганно обернулся и… пырнул кого-то с другой стороны.
      Наконец, он сам не заметил, как снова очутился на середине улицы.
      Тогда он смекнул, что можно идти и не по тротуару и не по улице, а по канавке, что между тротуаром и улицей. Склонив голову, стараясь не поворачиваться стулом в стороны, пошел он, как конь в борозде, и был очень рад, что никого не беспокоит.
      Придя в мастерскую, он столкнулся с неприятностью, перед которой сразу показались пустяками все злоключения на улице.
      – С таким ремонтом мы не станем возиться! -категорически заявил мастер.
      – Почему? – с замиранием сердца спросил Толя.
      – Если все пойдут с такой чепухой, так нам некогда будет заниматься настоящим делом!
      Толе стало страшно. Что же теперь делать? Отец ведь сказал – домой не возвращаться, пока стул не будет починен.
      – Пожалуйста… исправьте, – начал просить Толя. – Может, это не долго… Мне отец велел… Исправьте…
      Мастер взял винт, ввинтил его в ножку, остальные подтянул потуже и отдал стул.
      Весь "ремонт" занял не больше двух минут, Толя стоял, глядел, а в голове у него вертелось:
      "Так это же я и сам мог бы сделать!.."
      – А сколько… стоит? – проговорил он наконец.
      – Ну, заплати за новый винт, что ли, – усмехнулся мастер.
      Возвращаясь домой, Толя все время думал об этом ремонте.
      Не только у них в семье, но и среди знакомых испокон веку считалось, что каждую такую работу должен выполнять "спец", независимо от того, сложная она или простая.
      Если нужно поправить стул или стол, например, ввинтить тот же винт, так это должен делать только столяр. Если нужно вставить замок и при этом ввинтить тот же самый винт, – тогда приходится звать слесаря. Винт в сапог должен ввинчивать уже сапожник. Если ослабнет винтик в стенных часах, его должен подвинтить часовой мастер, в швейной машине – другой техник. А ведь стоило хоть немножко подумать да присмотреться – и все эти винты, наверняка, могли бы ввинтить и Толя, и Нина, и отец, и мать.
      Вечером Толя и Нина долго обсуждали в углу события минувшего дня.

 
      Однажды товарищи спросили Андрейку, какая у него семья. Он ответил:
      – Мама, я и поросенок.
      – Это, значит, твой брат? – насмешливо спросил Карачун.
      – Двоюродный, – серьезно ответил Андрейка. Все начали смеяться, а Карачун крикнул:
      – Хорошие же у тебя родственнички!
      – А что ты думаешь? – ответил Андрейка. – Он ничуть не хуже тебя! Он никогда не хулиганит, и я ни разу не слышал от него таких гадких слов, как от тебя. Он ни у кого не украл, карандаша, не разбил ни одного окна и ни с кем не дрался на улице. Никогда я не видел, чтобы он цеплялся сзади на трамваи…
      Чем больше положительных сторон своего "двоюродного" перечислял Андрейка, тем сильнее хохотали ребята, поглядывая на растерявшегося Карачуна.
      – Нашли над чем смеяться! – буркнул тот и, презрительно ухмыльнувшись, ушел.
      Андрейка зачислил своего поросенка в семью потому, что не было дня, когда бы Андрейка не принимал участия в присмотре за ним. Кому же помочь матери то травы нарвать, то катух почистить, то корму принести. Тем более, что мать работала уборщицей в одном учреждении и не всегда могла это сделать сама.
      По этой причине часто приходилось кормить поросенка совсем поздно, впотьмах. Тогда уже обязательно шел и Андрейка, чтобы отпереть двери, посветить. И вот однажды он потерял ключ от замка. Событие Пустяковое, обыкновенное, но в данном случае дело приняло серьезный оборот: приближалась ночь, а как было росить двери незапертыми?
      Может быть, этот злополучный ключ валялся где-нибудь под ногами, но впотьмах никак его не удавалось найти.
      Попытались было у соседей занять до завтра замок, но у одних вообще не было лишнего замка, а другие уже спали.
      – Ну, что же теперь делать? – говорила мать. – все из-за тебя, сорванец ты этакий! Для чего нужно было вынимать ключ из замка?
      – Да я, кажется, его не вынимал. Может, он сам вывалился.
      Еще поискали – нет ключа!
      – Беги домой, там в ящике, кажется, какой-то валялся. Может, подойдет.
      Побежал Андрейка и действительно нашел ключ. Принес, начали пробовать и – вот досада! Хоть бы уж совсем непохожий был, а то вот-вот готов влезть, и все же что-то не пускает.
      – Что делать, что делать? – повторяла мать. – Не оставлять же так!
      – Тогда я останусь охранять, – сказал Андрейка.
      – Как это?
      – Да переночую тут, на дровах.
      – А бояться не будешь? – недоверчиво спросила мать.
      – Я? бояться? – ответил Андрейка таким топом, что мать почувствовала к нему уважение.
      – Ах ты, мужчина мой! – ласково проговорила она. – Но все-таки лучше я покараулю.
      – Нет, нет, нет! – горячо запротестовал Андрейка. – Мало ли мальчишек караулят сады, огороды? Чем я хуже их? Мне очень хочется тут переночевать.
      Мать понимала, что для мальчишки подобное дело должно быть очень интересным. Да и пусть привыкает: мужчина как-никак.
      – Хорошо, – подумав, сказала она. – Я сейчас устрою тебе постель.
      Когда она ушла, Андрейке стало как-то не по себе. Сарайчик при слабом свете коптилки казался совсем не таким, как всегда. Откуда-то появилось много дырок и уголков, которых раньше, кажется, не было. Да и паутины полно, а раньше он ее тоже не замечал.
      Вернулась мать, расстелила на дровах старое одеяло, положила подушку.
      – Вот и хорошо, – утешала она сына и себя. – Бояться нечего: никакой вор не полезет, если почувствует, что тут кто-то спит. Одну ночь провести можно. Да и не холодно. А завтра отнесешь ключ слесарю. Ну, ложись. Не забудь погасить коптилку, а то чего доброго пожар…
      И вышла.
      Снова у Андрейки на душе заскребли кошки. Но теперь он даже разозлился на самого себя. Что за глупость, в самом деле! Сколько людей стоят на постах: в саду, в лесу, в поле, в разных будках – и ничего. А он, вроде, боится. Это ж позор!
      – Ну, братишка, будем спать! – вслух обратился он к поросенку и начал устраиваться, на ночлег.
      "Братишка" встал на задние ноги, высунул свой пятачок и приветливо захрюкал. Андрейка не удержался, чтобы не почесать его за ухом.
      Наконец Андрейка погасил коптилку и улегся. Некоторое время он прислушивался, как хрюкал и ворочался. В катухе его сосед, а потом, когда тот успокоился и засопел, Андрейка стал вслушиваться в другие звуки. И тогда снова его охватило беспокойство.
      Самые обыкновенные звуки, – шум автомобиля на улице, шаги прохожих или стук дверей в соседнем доме, – звуки, которые он тысячи раз слышал и на которые никогда не обращал внимания, теперь казались какими-то особенными, беспокоили, мешали спать и даже немножко пугали. Особенно шаги людей. Когда они были твердые, громкие, так еще ничего, а когда тихие – у Андрейки внутри что-то такое замирало.
      И снова начал злиться на самого себя. Он ведь хорошо узнает, что бояться тут нечего, что никакой опасности и в помине нет. Даже если бы действительно появился вор, так стоит только закричать – и он скроется, потому что на крик сразу же сбегутся люди.
      Все это Андрейка прекрасно понимал, но спать спокойно не мог…
      Чтобы показать, что он никого и ничего не боится, Андрейка громко запел:
      "Бе-е-е-лая а-а-рмия, че-орный баро-он"…- но голос ему самому показался каким-то чужим, незнакомым; вместо бодрости Андрейка почувствовал еще большую подавленность. Из катуха отозвался поросенок. Андрейка сказал ему:
      – Плохо у тебя спать, братишка. – Угу, – ответил тот.
      – Лучше бы уж ты к нам ночевать перешел.
      – Угу….
      – Вот видишь. А я, дурной, не догадался. – Угу, – подтвердил поросенок.
      В углу послышалась какая-то возня, писк. Андрейка вздрогнул, но сразу же успокоился: догадался, что это крысы.
      Все это отвлекло его внимание от звуков, которые доносились с улицы.
      Андрейка начал думать о завтрашнем дне, о ключе, школьных делах и, наконец, незаметно задремал.
      Вдруг ему что-то почудилось, и он, не шелохнувшись, начал прислушиваться. Одним ухом Андрейка лежал на подушке, а другое было прикрыто одеялом, но он все-таки чувствовал, что рядом, у изголовья, что-то или кто-то есть.
      И вот это "что-то" осторожно поползло по нему… Андрейка вскочил, не помня себя, крикнул диким голосом, взмахнул руками, сбросил с одеяла что-то мягкое и услышал, как среди дров зашуршало…
      – Крысы! – крикнул он. – Ах, проклятые!..
      – Угу, – отозвался поросенок.
      Андрейку передернуло. А что если они снова полезут? Когда они соберутся все вместе, так с ними, пожалуй, не справишься…
      Андрейка вспомнил, что где-то читал басню, как крысы таким образом загрызли какого-то епископа…
      Но через минуту Андрейка уже отогнал эти нелепые мысли. В нашей жизни такого не бывает. И все-таки дело неприятное. Хоть ты не спи вовсе и карауль их!
      А может, пойти домой и сказать матери, что он больше не может тут спать?
      Но какой же он будет "мужчина", если испугается крыс? Засмеют все, даже поросенок…
      И отогнав от себя тревожные мысли, Андрейка улегся снова. Но разве тут заснешь, когда все время кажется, что крысы снова подбираются к самому лицу, носу. Тогда он решил забраться под одеяло с головой. Душновато, но ничего, терпеть можно. Снова начал дремать.
      Вдруг почувствовал: кто-то царапает по одеялу в ногах. Прислушался крыса крадется по нему! Снова вскочил Андрейка.
      – Ш-ш-ш, чтоб тебя!..
      И начал стучать по дровам и колотить по одеялу.
      – Угу, – вмешался поросенок.
      – Тебе хорошо, – сказал Андрейка. – Тебя они, видно, не трогают.
      – Угу, – согласился тот.
      Андрейка выбрал хорошее полено и положил рядом с собой, чтобы в следующий раз встретить гостя как следует.
      Крысы утихомирились. Все меньше и меньше звуков долетало с улицы. Но зато, чем тише становилось за стеной, тем выразительнее был каждый звук.
      Вот, например, где-то рядом послышались шаги. Андрейка, может, и не обратил бы на них внимания, если бы они вдруг не стихли. Андрейка сразу насторожился. Шаги возобновились, потом – снова тишина.
      У Андрейки сильнее забилось сердце. Уж не подкрадывается ли кто? Что делать, если это и вправду вор? Андрейка сам удивился, что до сих пор даже не подумал об этом. Он охранял вообще, а что и как делать, если кто придет, – не знал. Теперь он начал обдумывать план.
      Ну, вот, скажем, входит вор. Что тогда? Кричать? Ну это стоит такому бандиту пристукнуть мальчика, чтобы он больше и не пикнул. Убегать? Но как убежать, если тот будет в дверях? Конечно, если поднять большой шум и крик, то сбегутся люди. Но к этому времени вор десять раз придушит его. Ну, нет! Пусть уж лучше пропадает поросенок. Но зачем же тогда он сидит здесь?
      Не успел Андрейка выработать план, как подошло время действовать…
      Двери тихонько скрипнули…
      Будто спугнутые воробьи, сразу вылетели из головы Андрейки все планы. Он сам не заметил, как прижался к постели и с головой закутался одеялом. Второй раз скрипнули двери…
      Только тогда Андрейке в голову вернулся один план, и план этот был: лежать и не рыпаться, чтобы вор его не заметил. Хорошо ли это будет, плохо ли, – об этом он сейчас не мог думать.
      Но когда прошло несколько минут и ничего за это время не случилось, он отважился высунуть голову.
      Двери были немножко раскрыты, но больше ничего было ни видно, ни слышно…
      Этот перерыв дал возможность вернуться всем мыслям, и скоро в голове Андрейки их набралось даже больше, чем нужно.
      "Здесь ли он?.. Что он делает?.. А может, никого нет?.. Тогда кто же входил?.. И почему не было слышно, как он ушел?.. Значит, он здесь… Так чего же он ждет?.. Может, Окрикнуть?.. Но как тут крикнешь, если он стоит рядом?.."
      Эти мысли метелицей кружились в его голове. А время шло, и в сарайчике все было по-прежнему. Андрейка голов был согласиться, что, может, никого тут и нет, но шевельнуться все не отваживался, откладывал, тянул.
      Неподвижность его обнадежила крыс, и они снова начали возиться рядом. Одна из них забралась на ноги и крадется выше; чувствуются ее шажки уже на боку.
      В этот момент как хлопнется ему на спину что-то тяжелое!..
      – Мама!!! – вырвалось из груди Андрейки.
      Но он сразу же вскочил, весело засмеялся и крикнул:
      – Кот!
      – Угу, – ответил проснувшийся поросенок.
      Конечно, такому гостю Андрейка был очень рад. Теперь уже можно будет спать спокойно.
      С легким сердцем Андрейка встал и притворил двери. К сожалению, их нельзя было запереть изнутри.
      Кот подошел к Андрейке и тихо замурлыкал. Звуки эти были для Андрейки самыми приятными за весь сегодняшний вечер. Он успокоился, но сон уже не возвращался к нему.
      Он начал рассуждать:
      "Хорошо, что так получилось. Ну, а что если бы действительно пришел вор? Неужели же так лежать, ждать чего-то, как я? Это же позор!.. Нечего сказать – мужчина!.."
      Андрейка почувствовал, что поведение его было постыдным, и решил оставшуюся часть ночи караулить добросовестно. А на случай, если придет вор, он выработал план не только активный, но и геройский: он будет сидеть в углу около дверей и если только кто войдет, то тихонько выскочит позади из сарайчика и запрет двери на щеколду. Этим он не только спасет своего поросенка, но и принесет пользу обществу – поймает вора.
      Эта последняя мысль больше всего понравилась ему. Он теперь даже страстно желал, чтобы вор пришел. Не страшно, а весело было думать, как войдет вор, как попадет в западню и что будет дальше.
      Андрейка вышел за двери, подготовил щеколду, попробовал пару раз, как это получится, и, довольный, занял свой пост около дверей. От каждого звука, шума, особенно шагов, сердце его билось даже сильнее, чем раньше, но это был не страх, а волнение героя перед решительными событиями. Эх, пусть бы теперь кто-нибудь пришел!..
      Но, к большому сожалению, никто не приходил, и вот уже Андрейка начал клевать носом, вот уже несколько раз он ловил себя на том, что засыпает…
      То решительное, к чему он так готовился, пришло неожиданно…
      Спохватился он, когда кто-то уже вошел в сарайчик и молча возился не то около его постели, не то около поросенка.
      Андрейка весь напрягся, выскользнул за двери и – раз! – запер их на щеколду. Вор очутился в западне!..
      В тот же момент Андрейка побежал к соседу Даниле и начал стучать в окно.
      Когда показалась перепуганная голова дядьки Даниилы, Андрейка сдавленным, взволнованным голосом заговорил:
      – Дяденька, идите!.. В нашем сарае вор сидит!.. Я его закрыл…
      И сразу же побежал ко второму соседу, третьему, а потом уже домой, к матери.
      Вор тем временем на весь квартал барабанил в запертые двери. На этот шум собралось людей даже больше, чем разбудил Андрейка.
      Когда вооруженный народ открыл двери, оттуда вышла… вне себя от злости мать Андрейки! – С ума он сошел, что ли? – кричала она. – Я вышла посмотреть, как он тут мучается, а он вон какую штуку выкинул!..
      Назавтра Андрейка понес замок и ключ к какому-то Слесарю-частнику. Тот повертел в руках замок, ключ и сказал, что работа будет стоить рубль и прийти нужно через два часа.
      А когда Андрейка пришел в назначенный час, то увидел, что мастер даже и не брался еще за работу.
      – Вы же сказали, что через два часа будет готово! – с укором произнес Андрейка.
      – Сейчас, сейчас будет готово! – ответил мастер, взял ключ, царапнул по нему раза два напильником, повернул в замке и отдал Андрейке.
      Тот остолбенел.
      – Так это же я и сам мог бы сделать! – пробормотал он. – А если мог, так зачем нес? – недовольно ответил Мастер.
      Андрейка никому не сказал, какой "ремонт" нужно было сделать, но всякий раз краснел, когда вспоминал, сколько неприятностей было из-за такой мелочи.

 
      Вечер в семье Павлика выдался очень ответственный. Отец, преподаватель латинского языка в мединституте, запершись в своей комнате, готовился к завтрашней лекции. Он сказал, что ему сегодня, возможно, придется сидеть всю ночь.
      Мать гладила белье. Павлик должен был решить на завтра четыре задачи. Даже пятилетняя Катя нашла себе важную работу: шила платье для своей куклы.
      Чисто, тихо, уютно было в квартире. Электричество ярко и ласково освещало все углы. Каждый член семьи чувствовал себя счастливым, потому что выполнял свои обязанности.
      И вдруг вся эта мирная жизнь пошла вверх дном. И все из-за того, что неожиданно погас свет.
      Сначала думали, что это так себе, на минутку, как это нередко бывает. Зазевается там на станции какой-нибудь техник, крутнет не тот штепсель или другую какую-нибудь штуку, – и тут же исправит ошибку.
      Однако на этот раз прошло несколько минут, а света не было.
      – Павлик, посмотри, есть ли свет в соседних квартирах, – попросил отец.
      Как всем им хотелось, чтоб там не было света! Павлик выглянул в окно и увидел, что напротив, через улицу, – горит. Оставалась еще какая-то надежда, что, может, света нет во всем их доме. Выскочил за двери и вернулся с опущенным носом.
      – Везде горит!..
      – Значит, у нас испортилось, – с досадой проговорил отец. – Придется мне зажечь лампу, а вам всем надо идти спать.
      – Дай хоть детям поужинать! – сказала мать. – А где же лампа? Она здесь была.
      Настроение у всех сразу испортилось.
      – Это ты брал ее?
      – Да нет, я не видел!
      – Кто последний раз брал?
      – Всегда у нас так бывает, что когда нужно…
      – Может, тут?
      – Беда мне с вами!
      – Я видел тут.
      – Да нету!
      – Кто же, в конце концов, последний раз ее брал? И среди этих невеселых разговоров послышался детский голосок:
      – Мама! Лампа в кладовке, на полке. Папа сам ее гуда поставил.
      Словно теплым ветерком повеяло от этих слов. У всех сразу стало легче на сердце.
      Принесли лампу, а она без керосина.
      – А керосин-то хоть у нас есть? – встревожился отец.
      – Есть, есть, – успокоила мать. – Принеси, Павлик, бутыль.
      Даже эту задачу в темноте выполнить было не так-то легко. Кое-как Павлик нашел бутыль и, рискуя разбить ее по дороге, принес в комнату.
      Теперь оставалось только налить керосин в лампу. Каждый понимал, что дело это – большое и сложное. Кому-нибудь одному за него и браться не стоило. Даже вдвоем едва ли справились бы. Тут требовалось участие всех трудоспособных членов семьи.
      Прежде всего нужно было поддерживать свет с помощью спичек, да так, чтобы не было перерыва между одной спичкой и другой. Эта задача была самая важная, поэтому ее взял на себя отец.
      Павлик должен был держать лампу и следить, чтобы не перелился керосин. Мать взяла в руки бутыль.
      – Начинай! – скомандовал отец.
      Неторопливо, осторожно шла работа. Отец зажигал спички одну за другой, ничего больше не видя. Мать тихонько наклоняла неуклюжую бутыль. Павлик, не дыша, следил, как понемногу наполнялась лампа. Прижавшись носом к столу, так же напряженно следила за братом Катя, притаившаяся под бутылью.
      – Готово! – крикнул Павлик.
      – Готово! – повторила Катя, радостно подпрыгнула и… стукнулась головой о бутыль!
      И тут произошло самое неприятное: бутыль выскользнула у матери из рук, стукнулась о край стола и разбилась. Керосин залил буханку хлеба и все, что было на столе, да вдобавок досталось, еще и Кате. Дно бутыли полетело на пол, прихватив с собой стекло от лампы…
      И в квартире, где всего лишь пятнадцать-двадцать минут назад было так светло, уютно, где так спокойно, счастливо шла жизнь, где все были так ласковы друг с другом, – в этой самой квартире теперь царила темнота, стояла вонь от разлитого керосина.
      В темноте послышался суровый голос отца:
      – Павлик! Завтра рано утром, перед уроками, сбегаешь на электростанцию и вызовешь монтера. Обязательно рано утром: если позже, то он может в этот день не прийти, и тогда еще сутки придется мучиться,
      Павлик хотел было сказать, что он может опоздать в школу, что завтра у них контрольная письменная работа, к тому же его очередь дежурить. Однако он сразу же сообразил, что в такой момент об этом лучше и не заикаться.
      Зажгли лампу без стекла. Маленькое коптящее пламя беспомощно пыталось осветить комнату, но от этого света комната стала еще более неуютной.
      … Назавтра Павлик выбежал из дому в пятнадцать минут девятого. До начала уроков оставалось сорок пять минут. Павлик высчитал, что дорога трамваем на электростанцию и в школу займет не больше двадцати минут, а двадцать пять останется на все другие дела.
      Но, как назло, трамвай где-то застрял. А толпа на остановке все росла и росла.
      И когда наконец показался трамвай, то Павлик с ужасом увидел, что он полон народу. Был девятый час, когда большинство служащих спешит на работу.
      Попробовал Павлик протиснуться, но где там!
      Тогда ему пришла в голову рискованная мысль: прицепиться сзади, на "колбасу".
      Так он и сделал.
      Нельзя сказать, чтобы чувствовал он себя хорошо, но был доволен уже тем, что успеет справиться со своим делом.
      Линия проходила около их школы, и Павлик имел удовольствие услышать восторженные крики своих товарищей, идущих на занятия:
      – Смотри, смотри, Павлик едет на "колбасе"! Ура! Запыхавшись, прибежал Павлик в контору, подошел к окошку и попросил прислать монтера.
      А какой номер вашего абонемента? – спросила конторщица.
      – Не знаю.
      – Тогда принесите абонементную книжку.
      – Так я вам скажу адрес.
      – Все равно, без номера абонемента мы заказов не принимаем. Об этом давно уже объявлено. У мальчика и руки опустились. Что делать? Или опоздать в школу, или остаться еще на сутки без света? Нет! Отец с матерью будут недовольны, если придется снова Переживать такой вечер, как вчера. И Павлик вынужден был возвращаться домой. Только на этот раз он ехал уже как порядочный пассажир… Прозвенел звонок в школе. В класс вошел учитель.
      – Подготовьтесь к письменной работе.
      – Чернил нет, – ответили ученики.
      – А почему же не приготовили? – строго спросил учитель.
      Чернила в шкафу, а ключ у дежурного. Кто дежурный? Павлик Рогатко. Где же он?
      Поехал на "колбасе"! – ответил кто-то, давясь смехом.
      – Что это значит?
      Ему объяснили, Что видели Павлика, как он проехал мимо школы, прицепившись сзади, на трамвае.
      Учитель даже верить не хотел. Как же это? Павлик Рогатко, один из лучших учеников, вместо того, чтобы идти в школу, поехал кататься, да еще на трамвайной колбасе, да еще в тот день, когда в классе письменная работа, да еще когда он сам дежурный?
      – Не может быть! – сказал учитель. – Это уже слишком не только для него, но и для самого недисциплинированного ученика из всей школы.
      – Но мы же сами видели!
      – Это мы потом разберем, а теперь достаньте как-нибудь чернила.
      В соседнем классе в это время шла география. Вдруг открываются двери, и показывается ученик из другого класса. Учитель удивленно взглянул на него. Разрешите попросить у товарища чернила, – сказал тот.
      – Надо было раньше это сделать, – недовольно проговорил учитель. – Ну, быстрей! Ученик вышел.
      – Так вот, мы говорили, – начал учитель, – что северные моря…
      Тут снова открылась дверь.
      – Разрешите попросить чернила…
      – Что это такое сегодня происходит? – возмущенно спросил учитель.
      – У нас письменная работа, а дежурный…
      – Это не наше дело! Не мешайте! В это время кто-то уже дал чернильницу, и ученик вышел.
      – Так вот, мы говорили, что северные моря… В этот момент снова открылась дверь.
      – Разрешите попросить чернила. Учитель окончательно вышел из себя.
      – Что же это такое, наконец?!
      А в это время в других классах происходило то же самое. Явился директор, начал наводить порядок.
      А когда пришел Павлик, то имел столько неприятностей, сколько не было у него за целый год.
      … Вряд ли еще где-нибудь кого-нибудь ждали так, как ждали монтера в доме Павлика. Можно прямо сказать, что его ждали, как солнце, приносящее свет. Каждый раз, когда скрипели двери, все бросались к ним с радостной надеждой и отходили с грустью, если приходил не он.
      Когда появился наконец человек с сумкой, его встретили как самого дорогого гостя.
      – Сюда, сюда! – суетилась мать, прыгал Павлик, вертелась Катя.
      – Да не стоит, я ничего… я так, – смущаясь, отвечал человек с сумкой.
      – Нет, нет, заходите, посмотрите! Если бы вы только знали, какое горе было! – говорила мать, проводя его в комнату.
      – А разве вы уже знаете? Мать удивилась:
      – Как же нам не знать, если такое пережили, что и сказать нельзя?
      – А может, это совсем о другом. – Улыбаясь, проговорил человек и раскрыл сумку. – Может, тут извещают о какой радости?..
      И он подал письмо
      – Почтальон! – крикнул Павлик.
      – Почтальон! – проговорила мать;
      – Постальен! – повторила Катя.
      – Ну, – сказал человек с сумкой. – А вы думали кто?
      – Мы думали – монтер, – смутившись, ответила мать. Когда пришел отец, то в первую очередь спросил, был ли монтер. Услышав, что не был еще, он очень огорчился.
      – А может, сегодня и не придет? И от этой мысли всем стало грустно. Только в пятом часу явился настоящий монтер. Павлик не отходил от него ни на шаг, следил за каждым его движением.
 
 
      Монтер подошел к счетчику, выкрутил пробку, посмотрел: проволочка, что проходила через нее, была целая. Вкрутил назад и выкрутил другую. Там проволочка была порвана.
      – Я вам временно соединю проволочкой, – сказал он, – а там вы сами купите новую пробку и вкрутите;
      Он взял тоненькую проволочку, обмотал один конец вокруг металлического конца пробки и вкрутил назад.
      Павлик жадно следил за этой работой, все заметил, и, когда электричество загорелось, задумчиво произнес:
      – Так мы и сами могли бы сделать…
      – Конечно, могли бы! Чего уж проще: купить новую пробку и вкрутить ее, – улыбаясь, проговорил монтер, а потом, уже серьезно, добавил: – Но имейте в виду, что пользоваться проволочкой надо очень осторожно и только в крайнем случае. Если поставишь более толстую проволоку, то можешь наделать беды не только себе, но и соседям. Лучше всего иметь запасную пробку, а для этого не надо никакой техники.
      Когда монтер вышел, Павлика охватила и обида, и злость, что из-за такой чепухи пришлось столько натерпеться.

 
      Еще в сенях Клава услышала, как мать ворчит:
      – Вот несчастье-то на мою голову! "Что такое случилось?" – встревожено подумала Клава. Сначала она почувствовала приятный запах, а потом, уже войдя на кухню, увидела, что мать печет на примусе оладьи – и больше ничего, и никаких несчастий ни на голове матери, ни вокруг.
      Немного странным было лишь то, что мать очень уж резво прыгала около примуса.
      Пустилась в пляс и Клава, но только от радости.
      – Ой, мамочка, как хорошо, что ты оладьи печешь!
      – Знаю, что тебе есть хорошо. А вот попробовала бы сама печь на этой непослушной сковородке.
      – Я тебе помогу, мама.
      – Толку-то от твоей помощи. Сидела бы лучше да уроки учила. Добрые люди спать уже собираются, а ты где-то еще бродишь.
      – Я же говорила, что у нас сегодня физкультурный кружок, – сказала Клава и пошла в комнату раздеваться. Мать, ворча, снова принялась плясать вокруг примуса, собственно говоря, не вокруг примуса, а вокруг сковородки. В ней, непослушной, и был корень зла.
      А корень этот заключался в том, что ручка сковородки держалась на одной, да и то расхлябанной заклепке. От другой остались лишь две дырочки.
      Чтобы пользоваться этой сковородкой, нужно было радеть мастерством циркача-жонглера, который может крутить на палочке тарелки, или держать их на одном пальце, или поставить ребром на нос, или еще что-нибудь в этом роде.
      К сожалению, мать такой науки не проходила, поэму сковородка совсем не слушалась ее и вертелась, как сама хотела. А хотела она вертеться главным образом влево. Если же это ей не удавалось, то – вправо. А прямо держаться избегала всякими способами. Теперь понятно, почему мать плясала, злилась и ворчала.
      Когда Клава снова вошла на кухню, мать сказала ей:
      – Ну, пеки уж ты, пока я вынесу ушат. Клава согласилась очень охотно. Взялась одной рукой ручку сковородки, другой ворошит, переворачивает оладьи; все идет как по маслу.
      Но стоило ей снять сковородку, как она – круть! – оладьи полетели на пол. Подобрала Клава оладьи и начала снова накладывать тесто.
      Тут и пошло несчастье за несчастьем… Едва только Клава собралась положить тесто, – сковородка крутнулась влево, и оно попало на табуретку. А когда Клава поднесла следующую ложку, – сковородка метнулась вправо.
      Теперь уже Клава поняла, почему мать так злилась. Сжав зубы, гонялась она за сковородкой и кое-как ухитрилась положить две ложки. Только легли они как попало, па разные стороны сковородки. Но Клаве было уже не до этого: попасть бы вообще.
      Когда же дошла очередь до третьей ложки, то она попала как раз на первую оладью. Дело усложнилось. Клава готова была уже позвать на помощь мать, но постыдилась, поставила сковородку на пол и начала делить сдвоенную оладью на две части.
      Тут только она заметила, что сковородка, стоя на полу, не крутится. Обрадовалась девочка и начала носить тесто из миски на пол и размещать так, как сама хотела, а не сковородка.
      – Крутись теперь сколько влезет! – зло шептала Клава, неся сковородку на примус и совсем не обращая внимания на ее выкрутасы.
      Но сковородка на этот раз применила новую тактику и упорно начала клониться вниз. Едва только Клава поставила ее на примус, как ручка совсем отделилась от сковородки.
      В это время вошла мать. Увидела в руках растерявшейся Клавы одну только ручку и укоризненно покачала головой.
      – Вот тебе и помощница! До сих пор хоть кое-как можно было держать, а теперь никак.
      – Так я же ничего не делала! – начала оправдываться Клава. – Она и так чуть держалась.
      – Так-то оно так, но почему-то это всегда случается в ваших руках. Ну, пусти.
      Началась новая стадия работы. Тут уж главную роль играла тряпка. Только с ее помощью и можно было брать сковородку.
      Но дело от этого нисколько не улучшилось. Мать вынуждена была плясать еще больше, так как каждую минуту припекала пальцы, да еще тряпка беспрерывно загоралась.
      – Последний раз пеку! – злилась мать. – Это же мученье, а не работа!.. Ай, чтоб тебя!.. Завтра обязательно отнеси мастеру. Пусть он припаяет или как-нибудь там прикрепит ручку.
      И когда испеклась последняя оладья, мать со злостью отшвырнула сковородку, а скомканную тряпку забросила в угол.
      После всех этих мучений оладьи показались Клаве совсем не такими вкусными, как она ожидала.
      Назавтра Клава понесла шкодливую сковородку в мастерскую. На улице навстречу ей попался мальчик в черной шинели с синими кантами и петлицами, подпоясанный широким ремнем с гладкой пряжкой, на которой красовались буквы – Р. У. На голове – фуражка с такими же кантами и значком из молотка и ключа. Клава еще издалека залюбовалась этим мальчиком: такой он был аккуратный, стройный, красивый в своей форме. Мальчик будто и сам чувствовал это, держал он себя солидно, Совсем не так, как многие обыкновенные мальчишки, которые сломя голову носятся по улице, кричат, толкаются.
      Когда они поравнялись, Клава удивленно воскликнула:
      – Леня!
      Она узнала Леню Ладутько, который учился в их школе на класс старше ее, а в этом году, как она слышала, перешел в ремесленное училище. Но до сих пор она его не видела.
      – Здорово, Клава! – ответил Леня. – Что несешь? – Да вот сковородку надо починить. Не знаешь ли, куда занести?
      – Покажи.
      – С серьезным видом он осмотрел сковородку, ручку и сказал:
      – Идем со мной: я тебе сейчас починю.
      – Ты?! – удивилась Клава. – Разве ты уже умеешь?
      – А что тут уметь? – улыбнулся Леня. – Это каждый может сделать.
      – Каждый? – недоверчиво переспросила Клава.
      – Пойдем, сама увидишь. Я сейчас иду в мастерскую. Утром у нас были занятия в классе, а теперь в мастерской.
      Они подошли к красному кирпичному дому. На дворе Леня увидел мальчика в комбинезоне и спросил:
      – Начали?
      Нет еще, – ответил тот.
      – Очень хорошо, – сказал Леня Клаве. – Значит, успеем.
      Они вошли в прихожую.
      – Подожди немножко, я переоденусь, – попросил Леня.
      Он снял с вешалки комбинезон и повесил на его место свою шинель. Надев комбинезон, Леня повел Клаву в мастерскую. Это была очень большая комната, где стояло несколько длинных столов – верстаков; с обеих сторон на определенном расстоянии к ним были прикреплены тиски. Около каждых тисков с правой стороны в столе был ящик. Каждый ученик имел свои тиски и свой ящик. Несколько ребят стояли уже у своих мест, некоторые бегали вокруг столов, другие разговаривали, стоя группками. Один мальчик возился около сверлильного станка.
      Клава смотрела на все это с большим интересом и даже с каким-то уважением. Кажется, такие же самые мальчишки, как и у них в школе, и смеются и бегают так же, но занимаются они тут совсем не детскими делами, а делают то же самое, что и взрослые.
      Откуда-то появился человек в спецовке с седыми усами и суровым видом.
      – Инструктор! – шепнул Леня.
      Клава испугалась: может, кричать начнет, что она, чужая, сюда пришла? Действительно, инструктор взглянул на нее с удивлением. Тогда Леня, взяв из рук Клавы сковородку, подошел к нему и сказал:
      – Николай Иванович, разрешите приклепать ручку к этой сковородке.
      – Ты что это: заказы уже берешь? – спросил инструктор сурово.
      Клава еще больше испугалась. Но Леня, верно, знал своего учителя, видел, что у того под густыми седыми бровями прячется совсем ласковая улыбка.
      – Надо помочь товарищу по школе, – ответил Леня:
      – Помочь? – переспросил мастер. – Ну, если помочь, то ничего против не имею. Пусть она сама делает, а ты только командуй. Согласны?
      Клава совсем растерялась.
      – Я… я же вовсе не умею, – пробормотала она.
      – Ничего, ничего, справимся! – весело подмигнул ей Леня.
      – Ну, валяйте, – сказал мастер и отошел, пряча в усах улыбку.
      Леня начал командовать:
      – Видишь, в этой дырке осталась отломанная заклепка? Сначала надо выбить ее оттуда.
      – Выбить? – переспросила Клава.
      – Обязательно. Ведь надо же новую заклепку вставить. Немного открути тиски, вот в эту сторону.
      Клава боязливо крутнула ручку в левую сторону. Тиски чуть раздвинулись.
      – Сделай такую щелочку, – говорил дальше Леня, – чтобы в ней как раз поместился конец этой заклепки. Нет, нет, слишком много будет – назад. Так. Теперь положи ручку на тиски так, чтобы заклепка была над самой щелочкой. Так. А теперь остается только стукнуть по ней чем-нибудь, и она выскочит.
      – Вот этим! – подскочил второй мальчик и подал Клаве круглую железяку с узким концом.
      Клава взяла ее в правую руку и стала обдумывать, как бы это стукнуть ею по заклепке. Заметив это, Леня и его товарищ так захохотали, что сбежались все ребята;
      Инструктор крикнул:
      – Чего вы? Отойдите, не мешайте им! Ребята неохотно отошли. А Клава чуть не заплакала. Лене стало неловко, и он ласково проговорил:
      – Ничего, ничего. Ты возьми ее в левую руку, поставь концом на заклепку и пристукни молотком. Теперь уже и сама Клава сообразила, что только так и нужно делать,
      Она стукнула несколько раз по железу – и заклепка выскочила.
      – Вот и все, – сказал Леня. – А теперь возьми откуси этот гвоздь вот тут, около головки.
      – Откусить? – удивилась Клава.
      – Ну, это мы так говорим, – засмеялся Леня. – Возьми эти кусачки и вот так сожми в этом месте гвоздь. Клава вставила гвоздь, сжала обеими руками кусачки и сама не заметила, как гвоздь был перекушен.
      – Совсем легко! – радостно воскликнула она.
      – Легко и просто, – подтвердил Леня. – А теперь делаем последнюю операцию. Приложи ручку к сковородке и просунь этот кусочек гвоздя через обе дырки.
      Положи на тиски головкой вниз. Я тебе помогу подержать. Теперь бери молоток и бей по гвоздю, чтобы его расплющить.
      Осторожно, неумело начала Клава бить по гвоздю.
      – Смелей, сильней! – покрикивал Леня. – Надо расплющить его совсем.
      А когда она попробовала стукнуть сильней, то не попала по гвоздю.
      – Ничего! – утешал Леня. – Лупи сколько влезет. Клава начала "лупить, сколько влезет", причем больше половины ударов попадало мимо. Но все-таки конец гвоздя постепенно расплющивался и наконец превратился в такую же самую головку, как и с другой стороны, только кривую.
      – Хорошо будет, – сказал Леня.
      Клава осмотрела свою работу, подергала ручку – держится крепко, хоть еще есть дырка для второй заклепки. Клава почувствовала огромное удовлетворение, какое всегда бывает у человека, сделавшего своими руками какое-нибудь полезное дело. За вторую заклепку она взялась уже самостоятельно, уверенно и сделала ее немножко лучше и быстрее, чем первую. Подошел инструктор, взял в руки сковородку, осмотрел ее и спросил:
      – Сама сделала?
      – Сама! – ответили Леня и Клава вместе.
      – Очень хорошо. И всегда старайся, что можно, делать сама. Возьми еще вот этот напильник и попробуй загладить им заклепку.
      И старый мастер отошел, тоже довольный, как человек, который сделал полезное дело. Он больше всего любил труд и хотел, чтобы все любили его. Он жалел тех людей, которые не могут или не хотят сами себе помочь в каком-нибудь маленьком деле. Хоть учил он своих учеников слесарному делу, но требовал, чтобы они сами себе и ботинки починили и пуговицу пришили. Поэтому он заставил и эту незнакомую девочку помочь самой себе.
      Клава вернулась домой с таким сияющим лицом, словно к ней пришло невесть какое счастье.
      Мать взглянула на нее с удивлением:
      – Что у тебя такое?
      – Во! – торжественно произнесла Клава, подавая сковородку.
      – Исправлена? Так быстро? – сказала мать. – И как крепко держится!
      А ведь я сама это сделала, – с гордостью проговорила Клава.
      – Как сама?
      – Да так – своими руками.
      – Своими?! – воскликнула мать.
      – Да, вот этими самыми, – показала свои грязные руки Клава.
      – Сама?!
      – Сама.
      – Не может быть!
      – Выходит, что может.
      – Неужели сама?
      – Сама.
      – Своими руками?
      – Да говорю, что своими.
      – Ах, дочушка! Смотри ты, что она сделала! Мать оглядывала сковородку со всех сторон, крутила в руках и так и этак и не могла налюбоваться. Вошла соседка Марья. Мать к пей:
      – Посмотри, как исправила сковородку Клава! Сама, своими руками.
      – Неужели сама?
      – Сама, сама! – ответила Клава. Она начинала уже сердиться. – Что же тут такого?
      – А разве ты училась этому делу? – спросила соседка.
      – Показали – я и сделала.
      – Так сразу и сделала? – недоверчиво переспросила тетка Марья. – Если бы мальчик, то еще куда ни шло, а то девочка… Никогда такого не было. А теперь есть.
      В тот же день многие соседи знали уже, что Клава Макейчикова за один прием, безо всякой науки, сделала такую работу, какую выполняют только мастера-слесари.

 
      Однажды после занятий в пятом классе осталось пионерское звено. Тут были наши знакомые Толя и Нина Беспаловы, Андрейка Гулис, Павлик Рогатко и Клава
      Макейчик, да еще Яша Канторович, Стась Ковальский, Соня Данилова, Леня Саковйч и Цыбук Боря.
      Остались они потому, что Павлик стал подробно рассказывать о своих приключениях и муках, которые он перетерпел, когда опоздал в школу.
      – До чего же обидно становится, -говорил он, – как вспомню, что все это случилось из-за такой мелочи, какую мы сами могли исправить.
      – Да и у меня такая же история была! – крикнул Яша. – У нас испортился электрический утюг. Сначала он долго бунтовал: то греется, то нет, то греется, то нет. А потом совсем перестал нагреваться. Осмотрели мы шнур кажется, все в порядке. Пришлось мне нести утюг к мастеру. Тот разобрал его, посмотрел и говорит:
      "По-моему, исправный. Может, шнур перервался. Надо было принести и его". Я побежал домой и принес шнур. Мастер осмотрел его – и тоже ничего не нашел. А потом пощупал вилку и говорит: "Смотри, вот эта ножка открутилась". Взял пальцами и подкрутил ее. И больше ничего!
      – А знаете что? – сказал тогда Андрейка. – Мне также пришлось много перетерпеть из-за того, что я не догадался раза два провести напильником по ключу.
      И под всеобщий смех он рассказал, как ночевал с поросенком и что из этого вышло.
      Тогда Стась рассказал, как у него полетели в лужу все книги и тетради вместе с портфелем, у которого оторвалась ручка.
      – А ведь если б я не ждал, пока она оторвется, ничего бы этого не было, – признался Стась.
      Одним словом, подобных случаев нашлось у каждого достаточно, и когда их собрали вместе, то получилась картина, над которой дети серьезно задумались. Они будто впервые увидели, что делается вокруг них. Увидели и сами удивились.
      – Выходит, что мы живем в плену у вещей, – задумчиво проговорила Клава. – Выходит, что не мы ими владеем, а они нами. Какая-нибудь сковородка, что захочет, то и делает, а ты только смотри на нее или зови на помощь людей.
      – Оно и правда выходит, что мы будто зависим от разных домашних вещей, -добавил Павлик, -Они нас подводят на каждом шагу, а мы только терпим да ждем от кого-то помощи. А если бы захотели, так сами могли бы справиться с ними.
      – Тогда надо объявить им войну, – со смехом проговорил Боря Цыбук.
      – А что ты думаешь? – серьезно ответил ему Павлик.- Совсем неплохо было бы. Как только какая-нибудь кастрюлька станет нам поперек дороги, – сейчас же в наступление на нее и до полной победы!
      – Давайте тогда создадим кружок, – предложила Клава, – и пообещаем, что все такие мелкие работы будем делать сами.
      – Правильно! – поддержал ее Стась.- Это будет совсем новый и интересный кружок. Можно назвать его кружком "Домашних техников".
      – Нет, нет! – послышались голоса. – Название неинтересное!
      – Если уж мы собираемся воевать, – сказал Толя, – то лучше назвать кружок "Воинствующими техниками".
      – И не кружок, – крикнул Яша, – а товарищество.
      "Товарищество воинствующих техников", или короче – "ТэВэТэ".
      Это название понравилось всем. Наконец Толя внес еще одно предложение:
      – Каждое товарищество имеет правила.
      – Это называется уставом, – поправил Павлик.
      – Пусть будет так, – согласился Толя. – Надо и нам составить устав нашего товарищества.
      Через полчаса на свет появился следующий документ:

      УСТАВ ТОВАРИЩЕСТВА ВОИНСТВУЮЩИХ ТЕХНИКОВ
      Товарищество воинствующих техников объявляет войну за независимость от домашних вещей. Члены ТВТ обязуются:
      1. Замечать всякие неполадки и своими собственными руками делать все мелкие домашние ремонты.
      2. Если кто из членов чего-нибудь сам сделать не может, то обращается за помощью к своим товарищам.
      3. И только тогда, когда и товарищи не смогут помочь, – член ТВТ имеет право обращаться к платным мастерам.

      Толя влез на парту и зачитал устав.
      – Будем голосовать. Кто…
      Но тут доска под его ногами сдвинулась – завеска не держала, – Толя покачнулся и полетел на пол.
      – Ax, черт! – выругался он, потирая ушибленное место, но сразу же снова продолжал: – Ну, так кто "за", прошу поднять руки.
      – Я! Я! Да все, нечего голосовать! – ответили ребята, подняв руки.
      Одна только Клава не подняла руки и как-то странно посматривала на всех.
      – Ну, а ты что? – обратились к ней.
      – Слушайте, товарищи! Что же это мы делаем? – проговорила она каким-то суровым голосом.
      – Не знаешь, что ли? – засмеялись ребята. – С потолка свалилась?
      – А вот вы видели, как свалился Толя? -спросила Клава.
      – Конечно, видели! Но что из этого?
      – А почему он свалился?
      – Земля притянула, – засмеялся Яша.
      – Нет, я серьезно спрашиваю, почему он свалился? – настаивала Клава.
      – Ну, доска сдвинулась, – ответил Толя,
      – А почему она сдвинулась? – упрямо продолжала Клава.
      – Да завеска отломалась, – сказала Нина, которая стояла около этой парты.
      – А мы сами могли бы ее прибить?
      – Странная вещь, – проговорил Андрейка. – Сколько времени я сам на этой парте сижу и никогда в голову не приходило взять да и прибить завеску. Ведь не я же сломал…
      – А я вот теперь полетел и то не догадался, в чем дело, – проговорил Толя, почесывая затылок. – Вот что значит не привыкли мы думать о таких вещах.
      Павлик задумчиво посмотрел на оторванную завеску, затем медленно, будто сам себе, проговорил:
      – Интересные дела творятся на свете! Если бы кто дал нам задание прибить эту завеску, мы, наверняка, охотно сделали бы это. А самим в голову не приходит, даже не замечаем. И не только здесь, но и дома мы не умеем замечать. Я только сейчас вспомнил, что у нашего чемодана тоже оторвалась одна половинка завески. Мы его открываем, закрываем и как будто ждем, пока оторвется вторая половинка. Сегодня, как только приду домой, сразу же займусь этой завеской.
      А в результате всей этой истории с завеской в уставе появился новый и очень важный пункт;
      4. Деятельность ТВТ распространяется также и на школу.
      Ну, а завеску прикрепить им ничего не стоило. В это время проходил мимо директор и, услышав стук, зашел в класс. Он увидел, что делают ученики, и так обрадовался, будто ему построили новую школу.
      – Вот где настоящие советские ребята! – сказал он. – Если бы все да всегда так делали!
      Ребятам даже неловко стало: за такую мелочь и так хвалят. А директор после этого стал всюду расхваливать их. Упрекая за что-то шестой класс, он сказал:
      – Вон в пятом классе ученики по своей инициативе починили парту, а вы только портить умеете.
      Первый шаг Товарищества воинствующих техников получился очень удачным, и организаторы вполне могли гордиться своей выдумкой. Но рассказывать об этом в школе они не отважились. Если они сделают хорошее дело, каждый скажет, что это хорошо. А если дознаются, что для такого простого дела они выдумали какое-то товарищество, устав, параграфы, то, наверняка, станут над ними смеяться. Лучше не рассказывать. Даже интереснее.

 
      Соня заметила, что всякий раз после дождя у нее промокает чулок на левой ноге под большим пальцем. Когда она дома сняла ботинок и осмотрела его, то увидела на подметке едва заметную дырочку.
      Увидела это и мать и, известное дело, сразу же сказала:
      – Отнеси в ремонт.
      Но Соня неподвижно сидела с ботинком в руках и думала глубокую думу. Вот и пришло время, когда надо выполнить обязанности члена ТВТ! И совсем это не так интересно, как казалось тогда, когда писали устав. Возись теперь, когда можно было отнести в мастерскую и ни о чем не думать.
      – Чего ждешь-то? Неси к сапожнику, – повторила мать.
      – Я… не имею права, – прошептала Соня.
      – Что?!
      – Мы… я… должна сама починить…
      – Должна?! Кто же тебя заставляет?
      – Мы дали обещание, что сами будем делать подобные вещи, – с виноватым видом проговорила Соня.
      – Кто же это постановил? – допытывалась удивленная мать.
      – Мы сами организовали такой кружок.
      – Уж не кружок ли тебе будет чинить ботинок? Ты же сама не умеешь.
      – Иди сама, или с помощью товарищей, а сделать должны сами, -смущенно ответила Соня.
      – Глупость какую-то выдумали! Видимо, делать вам нечего, -пожала плечами мать. – Ну, а кто будет отвечать, если вы еще больше испортите?
      – Если мы не сумеем, тогда я отнесу в мастерскую.
      – Ну, делай, как хочешь, только смотри, чтобы все было в порядке, сказала мать и отошла.
      Соня с грустным видом осталась сидеть. Ну как к нему подступиться? Ясно только, что надо прибить заплатку. А как это сделать, если нет ни приспособлений, ни материалов ни умения?
      Первым шагом на практическом пути было – пойти посоветоваться с Ниной, у которой уже был опыт в этом деле.
      Нина с удовольствием приняла участие, но сразу же сама немного растерялась.
      – Если бы загнуть гвоздь, так это проще простого. А тут другое дело. Но ничего, давай обсудим.
      Начали обсуждать. Во-первых, надо было найти заплатку. Но где и как ее купить, такую маленькую?
      Ход мыслей привел к старому рваному ботинку, подошву которого можно использовать. На этом и порешили.
      Второй пункт – молоток – разрешился очень просто: его можно было достать и в доме Сони, и в доме Нины.
      Более сложным был вопрос о деревянных гвоздях. Можно ли купить несколько десятков? А покупать ради такой мелочи целую пачку – не стоит. Наконец все-таки решено было купить пачку, ведь потребуются же и другим членам ТВТ.
      Дальше стоял во весь рост вопрос о шиле. Это же важнейшее сапожное приспособление! У кого его займешь? Видно, надо и его купить.
      – Я боюсь, – сказала Соня, – что при таких условиях наш ремонт обойдется слишком дорого, и родители будут против этого.
      В это время пришел Толя и сразу же присоединился к совещанию. Прежде всего он заметил, что просто заплаткой тут не обойдешься – нужно поставить рубчик на весь носок. Потом перешел к организационным вопросам.
      – Видно, – сказал он, – нам придется создать специальную общую "аптечку", куда бы входили важнейшие инструменты: молоток, напильник, шило и так далее. Поставим этот вопрос на нашем общем собрании.
      – А вот еще колодки нужны в таком деле, – сказала Соня.
      Толя задумался.
      – Этак может набраться целый воз, – проговорил он наконец. – Тогда уже не "аптечка" будет, а целая "аптека". Нет, без этого надо обойтись, а в данном случае колодки и совсем не нужны: рубчик и так прибить можно.
      В тот же день Соня, спрятавшись от матери, взялась за работу. Настроение ее совсем, изменилось: она чувствовала себя уверенной, веселой и взялась за дело с большой охотой.
      Но через несколько минут весь этот пыл угас. И главной причиной оказались деревянные гвозди, чтоб им пусто было. Как ни стукнешь по нему, он обязательно свернется или в ту, или в эту сторону. А если попадешь удачно и ему некуда деваться, – тогда он возьмет да
      поломается.
      Соня решила сначала попрактиковаться. Взяла полено и давай садить в него гвозди. Уничтожив их несколько десятков, она перешла уже к настоящей работе. Дело пошло немножко лучше, и наконец рубчик кое-как был приляпан.
      Подошла Нина узнать, как идет дело.
      – Ну что же? – сказала она, осмотрев работу с видом знатока. – Для начала ничего. Но чтобы надежней
      было, я бы посоветовала вогнать еще несколько железных гвоздей. А загибать их мы уже умеем.
      И когда подкрепили рубчик еще железными гвоздями, то вообще получилось хоть куда. Обе девочки почувствовали такое удовлетворение, какого, пожалуй, не чувствует сапожник, даже когда закончит шить новые сапоги.
      Когда Соня показала ботинок матери, та глазам своим не поверила.
      – Неужто сама сделала? – повторяла она.
      – Сама! – с гордостью и смущением ответила Соня. Когда пришел отец, мать заставила Соню поднять ногу, чтобы показать рубчик.
      – Сама? – удивился отец. – Хорошо, очень хорошо! Для тетки Анны также надо было поднимать ногу…
      – Сама? – переспросила тетка. – Смотри ты, какая! Когда пришла соседка Кастусиха, Соня и перед ней должна была поднимать ногу.
      – Так-таки и сама?! – удивилась Кастусиха. – Ай-яй-яй!..
      Спустя некоторое время об этом заговорили в соседних квартирах.
      – Способная у Даниловых девочка. Сама себе обувь чинит. Не надо носить сапожнику.
      – Сама?
      – Сама…
      Нашлась категория граждан, которая даже пострадала от всего этого. Это были соседские дети школьного возраста.
      – Ты бы вон на кого посмотрел! – попрекали в одном доме. – У людей девочка и то сама себе ботинки чинит, а ты, лодырь, только драть умеешь…
      На следующий день звено ТВТ осталось в школе, чтобы поговорить о своих делах.
      У каждого уже были определенные достижения, и все наперебой спешили рассказать о них. Начался шум, беспорядок.
      – Стой, братва! – крикнул Яша. – Ничего так не выйдет. Надо выбрать председателя и заслушать доклады по порядку.
      – Ну, так будь председателем! – крикнул Андрей. – Согласны?
      – Согласны! Согласны! – закричали ребята, и Яша. приступил к исполнению своих обязанностей.
      Выяснилось, что за это время все успели что-нибудь сделать. Самым же интересным было то, что все эти мелкие факты произвели большое впечатление на родителей и соседей.
      У Стася Ковальского давно уже оторвалась вешалка от пальто. Мать каждый день все собиралась пришить ее, да так и не собралась. И вот сегодня сам Стась взял да и пришил ее.
      Увидела мать – и ахнула. Сам! Сам пришил! Мальчик, и сам пришил! Вот молодчина!
      И за то, что Стась сам себе пришил вешалку, он получил еще пирожное.
      Леня Сакович загнал клинышек в стол, чтобы он не скрипел. И опять-таки сколько радости было в семье! Стол этот давно уже портил всем нервы. Чуть дотронешься до него, а он – скрип, скрип… И вот Леня сам взял да и исправил его. Ну разве не молодчина? И где вы найдете еще второго такого хорошего и способного мальчугана?
      Такое же дело сделала и Клава Макейчик, только другим способом. У них скрипели двери, да так пронзительно, так жалобно, что прямо за сердце щипало. Так они отравляли жизнь много месяцев, а теперь Клава взяла да и смазала их. И сразу в доме стало так тихо, приятно, будто они переселились на другую квартиру.
      Яша Канторович осчастливил семью тем, что закрепил половинку дверей, которая не должна открываться. В дырочку в пороге набился песок, и шпингалет туда не входил. От этого было много неприятностей: двери не закрывались плотно, хлопали, время от времени распахивались обе половинки. Когда Яша вычистил дырку и засунул глубоко шпингалет, – все неудобства с дверями кончились. А когда узнали, что это сделал сам Яша, да еще без всяких указаний свыше, то хвалили его так, будто он сделал что-то особенное.
      Очень обрадовал и удивил родителей Толя Беспалов. У ящиков комода давно уже были оторваны ручки, и чтобы выдвинуть их, нужно было проделывать сложнейшие операции. Сначала пользовались ключом, но через некоторое время замочные скважины в комоде были так разворочены, что ключу не за что было зацепиться. Часто и ключи не попадались под руку, тогда пускали в ход все, что только можно: ножи, вилки, даже кочергу.
      Наконец условились оставлять нижний ящик не закинутым. Когда нужно было, например, открыть верхний ящик, применялась такая система: открыв нижний ящик, выдвигали снизу следующий, потом еще и еще, – и так до самого верхнего.
      Можно представить себе радость семьи, когда вдруг на ящиках комода появились ручки, да еще какие: Толя взял да прибил обыкновенные ролики.
      Родители не знали, чему больше радоваться: тому ли, что Толя вообще догадался поправить комод, или тому, что сделал это таким гениальным способом.
      Здорово расхвалили и Павлика за то, что он сам догадался прибить завеску в чемодане.
      Но, пожалуй, самый геройский поступок совершил Боря Цыбук.
      Он за пять минут починил крышу! Не больше, не меньше!
      Ту самую крышу, из-за которой отец несколько раз ходил в жакт, а там все откладывали эту работу.
      А Боря взял да и отремонтировал ее за пять минут…
      Дело было так. Крыша над их квартирой была железная. И вот, когда дождь или оттепель, – через потолок начинала просачиваться вода. Нельзя сказать, чтобы уж очень, но мокрое пятно на потолке было всегда. Потом начала отваливаться штукатурка, а там начало уже и капать.
      Вот Боря и заинтересовался, не может ли он, как член ТВТ, что-нибудь сам сделать в этом отношении.
      Полез на крышу, видит: в том месте, где соединяются листы жести, небольшая, узкая щель. Посидел над ней, посмотрел, подумал, потом слез и вернулся… с куском хлеба!
      Когда пошел дождь, отец удивился;
      – Что это сегодня не протекает?
      – Да Боря там что-то лазил. Говорит, исправил, – сказала мать.
      Неужели? – повернулся к Боре отец. Конечно, исправил, – с безразличным видом ответил тот.
      – Каким образом?
      – Хлебом, – спокойно ответил Боря. Отец недоуменно посматривал то на Борю, то на потолок, то на мать.
      – Там была щель, – объяснил Боря, – так я взял да и залепил ее мякишем хлеба.
      – Надолго ли хватит твоего мякиша? – засмеялся отец.
      – А когда надо будет, я снова залеплю, – ответил Боря.
      Вот какие были "доклады" на первом общем собрании Товарищества воинствующих техников. Сколько было смеху! Сколько живого интереса и жажды дальнейших "подвигов"!
      – Если серьезней посмотреть на это дело, – сказал Толя, – то даже стыдно становится. Шутя мы сделали несколько малюсеньких дел, а все вокруг смотрят на нас, как на героев. А почему? Потому лишь, что до сих пор никто на это не обращал внимания.
      Затем Толя предложил создать "аптечку", как он говорил. Тут долго рассуждать не приходилось, так как. каждый понимал, что она необходима дозарезу.
      Наконец, Яша поставил вопрос, чтобы завести учет труда.
      – Всем нам интересно будет знать, – сказал он, – сколько и что сделал каждый из нас и все мы вместе. Будет также видно, кто больше активен, кто меньше. Можно будет организовать соревнование.
      Против этого никто не возражал. Запись вести поручили Клаве и Яше.
      Расходились ребята с таким чувством, с каким, наверно, охотники идут на охоту.
      Не успели еще выйти из класса, как Цыбук бросился в угол и крикнул:
      – Есть!
      В углу стояли географические карты. На одной из них была порвана бечевка, на которой вешают карту. Цыбук связал бечевку и сказал Клаве:
      – Запиши!
      – Нет, это не считается! – запротестовал Леня. – Это не работа, а мелочь.
      Его поддержал и Андрей. Яша выступил против – и началась горячая дискуссия.
      – В уставе, – говорил Яша, – в пункте первом, говорится про все мелкие работы, лишь бы только они были полезные. Вешалку Стасю мы засчитали, никто не возражал. А тут тоже вешалка,
      – А если это такая уж мелочь, так почему же ты сам не сделал? – наседал Цыбук на Леню.
      – Я не заметил, – ответил тот.
      – Ну вот видишь! – сказала ему Клава. – А в нашем деле самое главное уметь замечать. Связать бечевку каждый сможет, а заметить не каждый.
      Леня взглянул туда, сюда, а потом подбежал к окну и стал его открывать. Раздался страшный скрежет: это скрежетал за окном задранный кверху лист жести. Леня стал отгибать эту жесть вниз. Потом тихо закрыл окно.
      – В таком случае засчитайте мне эту работу, – сказал он насмешливо.
      Все это произошло так внезапно и неожиданно, что некоторое время все молчали. Потом Толя сказал:
      – И надо засчитать, так как работа полезная. И рама портилась, и жесть отламывалась, и вода подтекала.
      – В таком случае я вам каждый день миллион таких дел сделаю! – весело крикнул Леня. – Успевайте только записывать.
      – Постараемся, – ответила Клава.
      Хотя она только что поучала Леню, что "самое главное – уметь замечать", но теперь откровенно призналась, что она, пожалуй, никогда не заметила бы этой жести.
      Был еще один человек, на кого сегодняшний день произвел большое впечатление. Это Боря Цыбук. Этот маленький круглый мальчик, с острым носиком и глазками, как у ежика, считался в пионеротряде пассивным гражданином. Если какая игра, то он был очень активным, а если надо было выполнить какое-нибудь задание отряда, то старался отделаться от него. В ТВТ он вошел безо всякого интереса, за компанию, и мало думал об этом деле.
      А сейчас его захватило. Тут была игра совсем новая, необычайная.
      Смотри ты, как Леня заметил жесть! Пожалуй, таких дел вокруг есть много, да никто не видит. А если теперь записывают да ведут учет, то он, Боря, наберет столько очков, что всех перекроет. Он уже сейчас видит, что у форточки того окна, которое открывал Леня, нет пробойчика и она не закрыта на крючок; но об этом он никому не скажет, пока не сделает из гвоздя пробойчик. Интересная игра!

 
      Прошло, может, недели три с тех пор, как в доме Павлика погасло электричество и произошли известные нам страшные события.
      И вот однажды, в пасмурный день, мать захотела зажечь лампочку в столовой, – и она не зажглась.
      – Снова это самое несчастье! – ужаснулась мать.
      – Ничего! – с чувством собственного достоинства проговорил Павлик. Теперь уже мы и сами наладим.
      – Да ну? – обрадовалась мать, но сразу же безнадежно добавила: – Где тебе справиться…
      – А вот посмотрим! – уверенно произнес Павлик и подошел к счетчику.
      Выкрутил одну пробку – исправная. Выкрутил вторую – тоже исправная?!.
      – Наверно, лампочка перегорела, – сказал Павлик и выкрутил лампочку.
      Осмотрел ее, – кажется, все в порядке.
      – Току нет! – авторитетно заключил он наконец. – Придется подождать.
      – А может эта горит? – сказала мать и включила лампочку в другой комнате.
      Лампочка загорелась!..
      Павлик был сбит с панталыку. Что за чудо такое? Лампочка целая, а не горит! А ну, если попробовать, будет ли она гореть в другом патроне?
      Выкрутил вторую лампочку и вкрутил на ее место. эту. Лампочка загорелась.
      Значит, причина не в ней. И не в пробках. А в Чем же? Павлик стал напряженно думать.
      – Ничего не поделаешь, – вздохнула мать. – Придется снова вызывать монтера.
      – Нет! – категорически заявил Павлик. – Я сам исправлю.
      Сказал и испугался: выполнит ли обещание? Как разгадать, где повреждение? Наверное, в патроне.
      И начал откручивать в патроне все то, что можно открутить. Сначала открутилось фарфоровое кольцо. Потом подалась медная шейка. Остался фарфоровый кружочек; нем разные дырочки, пластинки, трубки и еще одна медная шейка с винтовым нарезом. Ну что теперь с ними делать?
      – Ой, намастеришь ты так, что еще хуже будет! – проговорила мать. – Все равно придется звать монтера.
      – Нет, исправим сами! – упрямо повторил Павлик, а у самого даже сердце сжалось от сомнения. Что же теперь делать? Как узнать, исправен патрон или нет?
      "Ну, если уж на то пошло, так буду разбирать все, что разбирается! подумал он в отчаянии. – Может, нападу на что-нибудь".
      И действительно напал, да так, что кувырком полетел вниз.
      – Ай-ай! Осторожно! Что с тобой? – крикнула мать.
      – Немножко поскользнулся, – ответил Павлик. А он совсем не поскользнулся – его ударило током, только стыдно было сказать об этом матери, да еще Павлик боялся, что мать вообще запретит ему заниматься этим делом и довести его до конца. А какого конца – он и сам уже не знал. Одно только он догадался сделать – выкрутить пробки, чтобы совсем выключить ток. Затем начал разбирать патрон дальше.
      Тут он почувствовал, что его покидает последняя надежда. Если бы еще спокойно все это делать, без спеху и без ответственности, тогда, может быть, он и разобрался бы в этой технике. А так, пожалуй, ничего не выйдет.
      Он бросил работу и побежал к Андрею. – Ты знаешь, как устроен патрон для электрической лампочки и как его проверить? – запыхавшись, спросил Павлик.
      – Нет, – ответил Андрей.
      – Все равно, бежим ко мне, помоги! По дороге захватим еще Яшу.
      Яша сказал, что разбирать патрон ему приходилось, но так себе, ради забавы, а как проверить и исправить его – он не знает.
      – Но все равно мы обязаны это сделать! – решительно заявил он.
      – А тем временем вернулся домой отец Павлика. Приближались сумерки. Отец хотел было зажечь лампочку своей комнате, но… теперь и она уже не загорелась.
      – Что это? – встревожился он. – Уж не испортилось ли снова?
      – Да вот сначала только одна лампочка в столовой не горела, – ответила мать. – А Павлик захотел сам исправить ее и, как видно, все испортил.
      – Я ему дам! – разозлился отец. – Вот сорванец!
      – И я говорила ему: не лезь, говорю, надо вызвать монтера. А он, смотри, что наделал.
      Когда Павлик с товарищами подходил к дому, там ожидала его большая буря. Но от первого удара грома его спасли два громоотвода, Яша и Андрей: отец не захотел воевать в их присутствии.
      А за это время Павлик успел вспомнить, что пробки выкручены, и вкрутил их снова.
      Лучи света сразу погасили гнев родителей, и гроза окончилась всего лишь категорическим приказом:
      – Завтра вызовешь монтера, а сам и не думай трогать электричество, а то…
      Это "то" было сказано так грозно и выразительно, что даже громоотводы испугались. Ребята остались в темной столовой и начали совещаться.
      Положение создалось очень критическое. Во-первых, в темноте невозможно было ничего делать; во-вторых, это было запрещено; в-третьих, завтра мог прийти монтер и сорвать все дело.
      – Это будет большим прорывом на нашем фронте, – грустно проговорил Яша.
      – Этого ни в коем случае допустить нельзя! – крикнул Андрей.
      – Остается только одно, – сказал Павлик, – рискнуть и сделать нелегально. Отец приходит в пятом часу, а мы свободны от половины второго,
      – А как мать?
      – Маму мы как-нибудь задобрим. К тому же, она будет занята своими делами.
      – А что если не удастся? – проговорил Яша.
      – Ну, тогда мне придется пострадать, – усмехнулся Павлик.
      – Дело наше важное, за него стоит и пострадать, – утешил Андрей.
      – Слушайте! – вскочил Яша. – У меня есть лишний патрон. Пойдем ко мне и как следует его изучим. Тогда завтра мигом справимся.
      – Правильно! Бежим сейчас же! – обрадовались ребята.
      Назавтра товарищи пришли к Павлику с книгами, будто заниматься, и разместились за столом.
      – Придет ли монтер? – спросила мать.
      – Не знаю… Может, сегодня не будет… Я…- начал бормотать Павлик, но на его счастье на кухне "побежала" кастрюля, и мать бросилась спасать ее.
      Теперь уже ребятам хватило и пяти минут, чтобы убедиться, что патрон в исправности, и за это время собрать его.
      Но положение от этого нисколько не улучшилось: лампочка все равно не горела.
      Тревога охватила ребят. Это же скандал, если они провалятся! Это же позор для всего ТВТ!
      – Надо осмотреть всю линию от счетчика до лампочки, – горячился Андрей. – Где-то что-то должно же быть! И когда они пошли по линии, то в коридоре действительно напали на что-то: это была распределительная коробка, откуда расходились два провода. – Больше нигде не может быть, как тут, – решили ребята.
      Мать заметила, что они шныряют около коробки и недовольно буркнула:
      – Снова хотите испортить, мастера? Нет, лучше уже не трогайте.
      – Да нет, мы так себе, – начал уговаривать Павлик. – Мы только хотим поглядеть, а трогать не будем.
      И, воспользовавшись моментом, они добрались до коробки. Там они увидели, что кончик одного провода на волосинку высунулся из гнезда.
      – Они всунули назад конец провода – и лампочка загорелась.
      – О! – крикнули все три мальчика вместе, как в подобных случаях кричат все люди на свете.
      Павлик позвал мать, церемонно раскланялся, развел руками и сказал:
      – Пожалуйста, мадам, – ремонт сделан!
      Мать посмотрела, и теплая улыбка осветила ее лицо.
      – Вот вы какие! – сказала она. – Никогда не думала. Если бы всегда так было…
      – Теперь уже всегда так будет! – ответил Яша. – На то есть ТВТ.
      – Что? – переспросила мать.
      – Товарищество воинствующих техников, – объяснил Андрей.
      – Все воинствующие да воинствующие, – проговорила мать. – Да уж пусть себе и так, лишь бы хорошо было. Когда они остались одни, Яша спросил Павлика:
      – А как это тебя стукнуло, если лампочка не горела? Току же не было.
      – Правда! – проговорил Павлик. – Как это могло случиться?
      – А может, тебе показалось? – обратился к нему Андрей.
      – Где там показалось! – ответил Павлик. – Так долбануло, аж полетел.
      Вот загадка! Думали, думали и догадались только тогда, когда Павлик случайно вспомнил, что эта лампочка и раньше несколько раз гасла и сама зажигалась. Значит, тот кончик провода, может, от сотрясения сам прикасался к другому проводу, то снова отсоединялся. И Павлик попал как раз в тот момент, когда получился контакт. Ребятам даже легче стало, когда они разгадали эту загадку.
      Назавтра наша тройка долго рассказывала своим товарищам, в каком переплете они очутились и как спасли честь ТВТ.
      – Запиши мне восемь очков! – подошел к Яше Боря Цыбук.
      – Восемь?! – удивились все.
      – Да, восемь. Первое – я склеил разбитую кружку. Второе – исправил пряжку в ремне. Третье – прибил в заборе дощечку. Четвертое – отремонтировал табуретку. Пятое – починил вешалку для одежды. Шестое – забил гвоздь в стенку. Седьмое – подклеил к "Естествознанию"? твердую обложку. Восьмое сделал пробойчик вон у этой форточки. Ну, что? – с видом победителя взглянул на всех Боря.
      – Ну, братец, – сказал Яша, – ты столько мелочей наберешь, что на одного тебя тетради не хватит.
      – Мелочи? – возмутился Цыбук.- А ты же сам говорил, что по закону каждая мелочь считается!
      – Тихо, тихо, успокойся! – засмеялся Яша. – Гони сколько хочешь. Когда будет слишком много, будем отмечать крестиками.
      Остальные друзья имели также немало "очков". Стась набрал четыре, Клава – два, Леня – шесть, Соня – три, и так далее. Только Нина имела одно очко, но оно было интереснее всех.
      У них испортился примус. Ничего с ним не случилось, ничего не сломалось, но из него все время "выходил дух". И выходил так медленно, что никак нельзя было разгадать – откуда.
      Наконец, когда Толи дома не было, мать вылила из примуса керосин и приказала Нине отнести его к мастеру. Нина взяла в руки примус, топчется на месте.
      – Ну, чего ты? – говорит мать. – Неси!
      – Я… Мы… сами исправим, – проговорила Нина. Мать посмотрела на нее, покачала головой, а потом весело рассмеялась.
      – Ты сама исправишь примус?! Ну-ну, попробуй! Но сегодня же все-таки отнеси к мастеру.
      Нина сама даже и не думала исправлять примус. Где там было ей браться за такое дело? Она только не должна была нарушить "закон ТВТ". Подождет брата, посоветуется с ним. Потом они посоветуются с другими товарищами, а тогда уже, если ничего не придумают, отнесут мастеру.
      Но Толя все не идет. Сейчас мать велит нести примус. Интересно все же было бы знать, где это проходит воздух? Накачала примус, прислушалась ничего не слышно. А как же мастер узнает, откуда выходит воздух? Мать вышла из кухни. Рядом стоит таз с водой. Не опустить ли примус в воду? Тогда будут видны пузырьки.
      Опустила – и действительно увидела, что маленькие пузырьки идут с того места, куда вливается керосин. Но что из этого? Все равно исправить она не может.
      Вынула примус из воды, открутила кружочек-покрышку, смотрит – под ней круглый кусочек кожи, но совсем истертый, порванный.
      "Это же он не прижимается плотно и пропускает воздух!" Мигом вырезала кусочек кожи из старого ботинка, сделала кружочек, вставила, снова попробовала в воде – пузырьков нет!
      Нина даже закричала от радости.
      Когда пришла мать, Нина с гордостью подала исправленный ею примус.
      Тут началось такое, что хоть ты из дому убегай.
      – Девочка, – и вдруг примус починила! Сама! Какое счастье для родителей иметь такую гениальную дочку! Где это видано, чтобы девочки примусы чинили?
      А когда пришел Толя, так ему жизни не давали: вот, дескать, сестра у тебя какая, а ты?
      Тогда он разозлился, взял да и заштопал себе носки.
      Эффект вышел необычайный. Родители совсем сбились с толку. Что же это такое творится у них в доме? Дочка примусы чинит, а сын носки штопает! Весь свет пройди, такого не увидишь.
      Загомонил и свет, в который входили три соседние двора, и разделился на две части.
      – Вот это я понимаю! – говорили в одной части света. – Теперешняя молодежь не будет такой беспомощной, как мы. Все сама сделает.
      А в другой части света раздавались совсем другие голоса:
      – Ну, если мужчины начнут носки штопать да рубашки, а женщины примусы да сапоги чинить, -тогда порядку не будет. Испокон веку каждый занимался своим делом…
      Необходимо лишь отметить, что в этой второй части света насчитывалось очень мало народу.

 
      Прошло дней десять – ив секретариате ТВТ заполнилась очками вся тетрадь.
      – Деятельность ТВТ разворачивается успешно, – говорили ответственные секретари – Клава и Яша, начиная новую тетрадь.
      По количеству очков впереди шел Боря Цыбук, он выгнал тридцать восемь очков. Но по качеству очки Толи и Павлика были гораздо значительнее, хотя у них обоих вместе не было тридцати восьми. А все члены ТВТ в общем имели за этот период сто двадцать девять очков. Из них одиннадцать приходилось на школу, а остальные – на свои дома.
      Среди домашних очков довольно интересным был случай со Стасем Ковальским. Он взялся почистить часы-ходики, которые совсем остановились: видимо, в механизм набилась пыль.
      Родители членов ТВТ за это время уже привыкли, что их дети все могут сами сделать. Поэтому Стасю не мешали.
      Разобрал Стась часы, почистил, смазал, а когда начал собирать их, то запутался и не мог окончить.
      И натерпелся же страху бедняга! Но на то и существовало ТВТ, чтобы выручать друзей из подобных положений.
      Андрейка сейчас же снял со стены свои ходики и понес их к Стасю. Тут уже, глядя на собранные часы, кончить работу было нетрудно.
      Больше всего было потехи, когда мальчик выполнял "девичью" работу, а девочка "мальчишескую". Тут уж действительно происходила "культурная революция", как говорили наши ребята. И когда Леня шел по двору, соседи показывали на него пальцами и говорили своим детям:
      – Видите этого мальчика? Он сам себе штаны штопает. Хороший, способный мальчик! А о Клаве говорили:
      – Эта девочка все может сделать. Она и ножи точит, и табуретку поправит. Золотая девочка!
      А родители, так те просто нарадоваться не могли, глядя на своих детей.
      – И откуда все это взялось? – удивлялись они. – Иногда сам ничего не знаешь и не замечаешь, а ребенок взглянет, – сразу найдет какие-нибудь неполадки и тут же исправит их.
      Наши герои только улыбались, слушая эти похвалы. Конечно, каждому приятно, когда его хвалят: приятно знать, что ты приносишь пользу. Но тут, кроме всего этого, очень интересно было добывать "очки", или, как они говорили, "охотиться за очками". А сколько сегодня удастся "поймать"? А что принесет "в зачет" его товарищ? А сколько наберется за неделю? за месяц? за год? Где ни повернется такой "охотник", он уже смотрит на все совсем другими глазами.
      Сколько времени, скажем, жила Нина в своей квартире и никогда не замечала, что у нее под ногами из пола чуть-чуть высунулась головка гвоздя. И никто в доме не замечал этого, даже мать, которая не раз рвала об этот гвоздь тряпку, когда мыла пол. А теперь Нина заметила его, пристукнула – и пол стал гладкий.
      Взглянет тэвэтэтовец на шкаф, а у него дверки все норовят сами раскрыться. Прибьет какую-нибудь кожицу – и все в порядке.
      Но попадалось и такое "очко", какого даже вся организация ТВТ не могла взять.
      Увидев, что дети так хорошо справляются со всякими ремонтами, Толина мать подсунула им и дырявый чайник.
      – Дырочка совсем малюсенькая, – сказала она. – Может, вы сумеете запаять?
      – Вряд ли, – ответил Толя. – И паяльника у нас нет, и как это делается, не знаем.
      – А вы попробуйте всей своей компанией. Но и "вся компания" не могла помочь.
      – Эта работа относится к з 3 устава ТВТ, – постановили друзья.
      – Но ближайшей нашей задачей будем считать приобретение паяльника и овладение техникой паяния.
      Если в данном случае ТВТ вынуждено было только отступить, то в следующем оно потерпело страшное поражение.
      Соня захотела постирать себе белье. Что можно сказать против этого?
      Облегчить труд родителей – важнейшая обязанность члена ТВТ.
      Чтобы работа была доброкачественной, Соня взяла хлорки и растворила в воде. Опять-таки ничего особенного: мать всегда пользуется хлоркой, для этого и продается она в аптеках.
      Постирала, повесила сушиться и тогда только похвалилась перед матерью своей работой.
      – Хорошо, дочушка, очень хорошо! – похвалила мать.
      А когда белье высохло, то разлезлось на куски! Тогда только выяснилось, что это сделала хлорка.
      – Ее же надо сначала кипятить, – кричала мать, – пока вода не станет красной! Потом процедить и тогда только вливать в воду, да и то когда полоскать уже надо. Почему же ты не спросила? Все сама да сама!
      Этот случай произвел большое впечатление на всю организацию ТВТ.
      – И я этого не знала и могла сама так же сделать! – сказала Нина.
      Да и все остальные, кроме Клавы, не знали этого секрета.
      – Кто бы мог подумать, – говорил Яша, – что на таком, самом второстепенном участке мы потерпим такое поражение? Но на ошибках мы должны учиться.
      После этого случая члены ТВТ стали более осторожными. Но, к счастью, в их практике несчастий больше не было.
      Через некоторое время наши "охотники" начали замечать, что дома не хватает "добычи".
      Тогда внимание их больше сосредоточилось на школе. А уж здесь-то добычи сколько хочешь: всегда больше находится охотников плодить ее, чем истреблять.
      Руководители школы еще раньше обратили внимание, что некоторые ученики – Цыбук, Рогатко, Макейчик, Канторович и еще несколько человек (это значит тэвэтэтовцы!), – как-то более внимательно и сознательно относятся к школьному имуществу. Они не только ничего не портят, но, наоборот, где только заметят что-нибудь – сразу же сами и исправят.
      Если не в порядке какое-нибудь учебное пособие, то или Ковальский, или Беспалов, или Сакович наперебой берутся исправить его.
      Если кому-нибудь из них попадется библиотечная книга с оторванным листом, так они обязательно его вклеят.
      Если в раздевалке вывалится колышек из вешалки, то кто-нибудь из тэвэтэтовцев обязательно всадит его на место.
      На школьном дворе, около дверей, после дождя долго стояла лужа. Всем приходилось перебираться, кто как может, через нее, не раз попадали ногой в воду. А чуть дальше лежали кирпичи. Положить в лужу кирпич догадался только Ковальский.
      Большое впечатление не только на руководителей, но и на всех учеников произвел поступок Андрея Гулиса. Каким-то образом в стене класса выкрошился кусок штукатурки. Дырка была небольшая, и никто не обращал на нее внимания. Но при каждом сотрясении известка осыпалась, и дырка все увеличивалась. И вот Андрей захватил где-то в бумажку извести, принес в класс и залепил эту дырку.
      Это было настоящее очко! Все тэвэтэтовцы завидовали Андрейке. Да и другие ученики смотрели на него с удивлением и восхищением.
      – Сознательные ученики! – радовались учителя. Мы уже говорили, что наши герои никому в школе не рассказывали о своем товариществе. Что ни говори, а есть такая "слабость" у ребят – любят они иметь свою "тайну". Разве не интересно, когда на тебя смотрят, удивляются твоим поступкам и не знают, что ты не обыкновенный человек, а тэвэтэтовец? Но однажды произошел случай, который привел к раскрытию тайны и к таким переменам, о каких никто из тэвэтэтовцев даже не думал. И все из-за Цыбука.
      Буян Карачун, балуясь, оторвал палку, к которой была прикреплена таблица метрических мер. Об этом сразу же узнал дежурный учитель и приказал Карачуну исправить таблицу.
      – Да это вовсе не я! – начал отказываться Карачун.- Я ее и не трогал. Все видели.
      – Он! Он! – послышались голоса.
      – Ничего подобного! Это они по злобе на меня!.. Начался шум.
      Учитель наконец снова категорически приказал Карачуну исправить таблицу.
      Тогда подошел Цыбук и говорит:
      – Давайте я исправлю!
      Карачун использовал это по-своему и крикнул:
      – Я же говорил, что не я! Это он! Цыбук вытаращил глаза от удивления.
      – Вовсе не я! – проговорил он.
      – А почему же ты берешься исправлять? – крикнул: ему Ярошка, приятель Карачуна.
      – Это Цыбук! – настаивал Карачун. – Все видели!
      – Нет, это Карачун! – закричали вокруг. – Цыбука даже не было тут!
      Учитель укоризненно посмотрел на Карачуна и покачал головой.
      – Неужели ты окончательно потерял совесть?
      – В самом деле не я! – со слезой в голосе заканючил Карачун. – Он же сам и исправить хочет.
      Учитель не знал, что и думать. Взглянул на, Цыбука и сказал:
      – А может, и в самом деле ты? Тогда скажи.
      – Да нет! – с возмущением ответил Цыбук.
      – Почему же тогда ты исправлять берешься?
      – Не все ли равно, кто исправит? – проговорил Цыбук.- Пока идет этот разбор можно было уже исправить.
      Учитель пожал плечами и вышел.
      В учительской он рассказал об этом случае, и все учителя долго ломали голову, что бы это могло значить? По всему было видно, что сделал это не Цыбук. Но почему же тогда он взялся исправить? Да еще вместо Карачуна, который на него же хотел возвести поклеп.
      Пока что дело осталось невыясненным. Но ненадолго.
      … Андрей Гулис и Боря Цыбук возвращались домой. По дороге им нужно было проходить около большой новостройки, огороженной высоким забором. Вдоль забора был проложен временный деревянный тротуар, или, вернее, мостки. На колодки были прибиты доски, и когда по ним кто-нибудь шел, то они прогибались и колыхались. От этого прогибания в досках произошли некоторые изменения. Они привели к необычайным событиям, в которых пришлось принять участие и Борису с Андреем.
      Началось с того, что навстречу бежал мальчик, споткнулся обо что-то и растянулся на досках. Ребята засмеялись. Мальчик поднялся на ноги, зло взглянул на них и, крикнув: "Чего ржете?" – побежал дальше. Тогда наши ребята заметили, что из доски торчит большой гвоздь. В этот момент один прохожий так саданул его носком ботинка, что заскакал на одной ноге и чуть-чуть не упал. Поднял ногу, поглядел – и зло выругался:
      – Черт знает что такое!
      При чем тут был черт – неизвестно, но факт был досадный: подошва оторвалась и ботинок разинул рот. Остановилось несколько прохожих, пожалели ботинок.
      – Надо бы забить этот гвоздь, – сказал Андрей.
      – Подождем немножко, – остановил его Цыбук.- Интересно!
      И ребята остались наблюдать дальше. Конечно, не каждый человек попадал на гвоздь. Когда же на мостках осталась только одна бабушка с корзиной в руках, то ребята совсем потеряли интерес и начали искать камень, чтобы заколотить гвоздь.
      Тем временем с другой стороны приближался человек. Это был парень лет двадцати и шагал он с такой скоростью, какой хватило бы не только, чтобы оторвать подошву, но даже и ногу.
      Не успели ребята найти камень, как этот парень уже зацепился за гвоздь и ринулся вперед носом так, что сбил с ног женщину с корзиной, и под ноги Андрею посыпались яйца.
      Ребята приготовились было смеяться, но увидели, что | дело вышло не смешное, а печальное. Бабушка заголосила на всю улицу; какой-то гражданин задержал парня, требуя плату за яйца; тот доказывал, что он не виноват; вокруг них собрались зеваки, потом подошел милиционер… – Вот, что наделал проклятый гвоздь! – хмуро проговорил Цыбук.
      – И мы сами виноваты, – ответил ему Андрей. – Если бы не ждали да сразу вогнали его, то ничего этого не было бы.
      И мальчики действительно почувствовали себя виноватыми. Конечно, и беды бы этой не было, если бы они сразу забили или загнули гвоздь. И, не ожидая, чем кончится все дело, они заколотили его камнем.
      Среди суеты никто не заметил, что какие-то два мальчика сделали большое дело. И сами они не знали, что сделали большой шаг вперед в истории развития Товарищества воинствующих техников. Они сделали не домашнее дело, как сказано в п. 1 устава ТВТ, и не школьное, как сказано в п. 4, а дело общественное, о котором в уставе. пока еще ничего не было сказано.

 
      Непонятное поведение Цыбука в деле с Карачуном больше, чем других, заинтересовало вожатого. Он решил выяснить этот вопрос и на другой же день вызвал Цыбука.
      – Скажи откровенно, ты вчера испортил таблицу или не ты?
      – Да все знают, что это Карачун!
      – Правда?
      – Честное пионерское!
      – Хорошо. А ты дружишь с Карачуном?
      – С таким я дружить не хочу!
      – Почему же тогда ты захотел починить таблицу вместо него?
      Цыбук замялся.
      – Скажи, почему? – повторил вожатый.
      – Да так, – ответил Цыбук, глядя куда-то в сторону.
      – Ты что-то утаиваешь. Говори правду.
      – А разве нельзя это делать? – улыбнулся Цыбук.
      – Ты не выкручивайся. Мы же все знаем, что дело это очень хорошее, за это только хвалить тебя нужно. Но оно непонятно для нас. Ну, скажи откровенно. Неужели ты хотел выручить Карачуна, который тебя же оболгал?
      – Нет, нет! – быстро ответил Цыбук.
      – Ну, так почему?
      Цыбук помолчал, потом смущенно улыбнулся и тихо сказал:
      – Я хотел заработать очко.
      – Очко? Какое очко? Что это такое? – удивился вожатый.
      Тогда Цыбук рассказал ему всю историю организации и деятельности ТВТ, включая и вчерашний случай на улице.
      Вожатый и удивлялся, и смеялся, и хвалил, и, наконец, воскликнул:
      – Да это же очень интересное и полезное дело! Потому вы скрывали? Мы, брат, это дело поставим еще шире. Мы организуем несколько настоящих "аптечек" и даже "аптек". Мы выйдем на охоту за границы нашего дома и школы. Через пару дней соберемся и обсудим это дело.
      … После обеда шел дождь, и на тротуаре около дверей школы начала действовать брызгалка. Механизм этот раньше был очень распространен во многих городах. На каждой улице, в каждом квартале обязательно была такая штука. Но теперь она встречается значительно реже, так как всюду пошли асфальтовые тротуары, а в них брызгалки обычно не делаются. Они остались на плиточных и деревянных тротуарах.
      А пока около школы асфальтированного тротуара еще не было, брызгалка продолжала существовать и действовала исправно, особенно осенью.
      Устроен этот механизм очень просто: всегда бывает, что какая-нибудь плитка в тротуаре расшатается, разболтается и опускается с одной стороны, когда на нее наступишь ногой. А если под плиткой будет вода, то она очень интересно брызнет. Вот и вся механика.
      Поначалу брызгалки действуют очень слабо, бьют невысоко. Но с каждой струей воды из-под плитки выбрасывается земля, ямка становится все глубже, плитка приобретает все больший размах – и тогда уже струи воды бьют не хуже исландских гейзеров.
      Самыми лучшими брызгалками считаются те, которые имеют наклон в сорок градусов. Если угол наклона будет больше, человек рискует вывихнуть ногу. Когда же случается такая неприятность, тогда обычно плитку закрепляют – и брызгалка перестает существовать.
      Школьная брызгалка имела наклон в тридцать восемь с половиной градусов, это значит, приближалась к наилучшей, или, как говорят ученые, оптимальной величине
      Поэтому она работала очень эффективно.
      Результаты зависели от того, какой ногой на нее ступить. Если попадешь левой ногой (идя из центра города), то вода брызнет на стену школы. А если правой -то вода обрызгает твою же левую ногу.
      Тогда человек буркнет: "Черт!" – и побежит себе дальше.
      Совсем иное дело, если вся струя попадет на другого человека. Тогда начинается приблизительно такой разговор:
      – Прошу осторожнее, гражданин.
      – Это от меня не зависит, уважаемый товарищ.
      – Надо иметь глаза.
      – Надо иметь голову.
      В зависимости от характера прохожих слова могли быть и более деликатными и менее, но в общем неприятными.
      Во время дождя такие разговоры бывали довольно часто, и ученики слушали их с интересом. А еще больше нравилось им нарочно брызгать друг на друга. Тогда уже дело доходило до потасовок.
      Если бы тротуар был вообще плохой, разбитый, тог да тот, кому следует, наверно заметил бы и отремонтировал его. А тут, как на беду, тротуар был совсем хороший целый, а расшаталась всего лишь одна плитка, да и та имела очень приличный вид. Где тут было заметить ее?
      Только недремлющий глаз члена ТВТ мог заметить, да и то лишь сегодня, когда пошел дождь. И даже не один глаз, а целых восемь сразу. Из них два принадлежали Цыбуку. Ребята заметили плитку, когда шли на собрание, созванное вожатым.
      Кроме наших тэвэтэтовцев, он пригласил еще человек двадцать из пионерского актива. Заинтересовались и учителя, не говоря уже о директоре.
      Когда пришел директор, все обратили внимание, что пальто на нем до самого пояса забрызгано грязью.
      – Где это вы так выкупались, Антон Иванович? – спросил его учитель географии.
      Антон Иванович осмотрел себя и буркнул:
      – Это кто-то обрызгал меня на тротуаре.
      Цыбук насторожился. А что, если директор скажет, чтобы поправили плитку? Тогда пропало интересное очко. Надо спешить, пока не поздно.
      И Цыбук тихонько вышел из класса.
      Он знал, что в углу, под лестницей, есть сухой песок. Набрал его в полу и вышел на улицу. Дождь только моросил, да с крыш капало. Последний раз надавила брызгалку прохожая женщина…
      Цыбук отбросил плитку, насыпал под нее песку, положил плитку назад – и брызгалка прекратила свое существование. Помыл руки под водосточной трубой, вытер о штаны и вернулся в класс.
      – Запиши мне очко! – шепнул он Андрею.
      – Какое?
      – На тротуаре плитку поправил, чтобы не брызгала.
      – Где? – предчувствуя недоброе, спросил Андрей.
      – Да на улице, около дверей.
      – Когда же ты поправил? – уже громко спросил Андрей.
      – Да только что.
      – Не может быть! – вскочил Андрей.
      – Посмотри сам, – спокойно проговорил Цыбук.
      – Ах, чтоб тебя комар забодал! – весело смеясь, воскликнул Андрей. – Я же сам это думал сделать!
      Тут же выяснилось, что и Павлик, и Клава тоже имели на примете эту брызгалку, но не хотели пачкаться теперь, во время дождя. Каждый думал сделать это завтра, а Цыбук взял да и перехитрил всех.
      Старшие заметили движение среди учеников.
      – Что такое у вас случилось? – спросил директор.
      – Мы поправили на тротуаре плитку, которая брызгала, – ответил Цыбук.
      Тэвэтэтовцы переглянулись, довольные: молодец Цыбук! Сам сделал, сам гоняется за очками, чтобы набрать побольше, а теперь говорит "мы", от имени всего ТВТ поддерживает честь своей организации. Вот он какой.
      – Когда же это вы успели сделать? – спросил вожатый.
      – Да только что Цыбук выходил и поправил, – ответил Андрей.
      – Это ту самую плитку, что обрызгала Антона Ивановича? – хитро улыбаясь, переспросил вожатый.
      – Ту самую! – ответили ему.
      Директор от души рассмеялся и обратился к учителю географии:
      – Ну, что вы скажете, Сергей Павлович? Видно, придется и нам с вами записаться в ТВТ. А то, как видите, мы отстали от них.
      – Да придется уж, – ответил Сергей Павлович. – Только примут ли они нас?
      – Примем! – закричали тэвэтэтовцы, гордясь, что выдумка заслужила такое внимание.
      – А пока что, – сказал Антон Иванович, – мы обсудим это дело в более широком масштабе и, если согласитесь, предложим некоторые изменения в ваш устав.
      Председателем собрания был вожатый. Он начал рассказывать всю историю ТВТ. Говорил он так подробно и с таким подъемом, что присутствующие готовы были подумать, будто он сам додумался и организовал все это дело и был самым заядлым тэвэтэтовцем.
      А когда он нарисовал дальнейший путь ТВТ, то десять основателей этой организации только удивленно переглянулись и подумали: "Смотри, какая штука выходит!"
      Потом вожатый внес поправки и дополнения к уставу. Первый пункт он предложил такой:

      "Каждый член Товарищества воинствующих техников смотрит хозяйским глазом на все, что видит вокруг себя, и любое повреждение и неполадку, которые он может исправить сам, – сразу же исправляет. Если сам сделать не может, то обращается за помощью к товарищам или сообщает, кому следует".

      – Это будет то же самое, что и у вас, – объяснил вожатый, – только немножко шире. Тут не говорится отдельно о доме и про школу, а сказано вообще, значит, и про наши дома. Не говорится тут и про ремонт, так как есть такие мелкие повреждения и неполадки, о которых нельзя сказать, что они требуют ремонта. Например, недавно в нашей школе был такой случай: кто-то не закрутил водопроводный кран, вода текла себе и текла, а за это время мимо пробежало человек пять, и никто из них не остановил воду. Я не думаю, чтобы кто-то сознательно не хотел закрутить кран. Только они не умели видеть, как это умеют тэвэтэтовцы.
      – А такое очко будет считаться? – спросил Цыбук.
      – Какое? – не понял вожатый.
      – За кран, – ответил Цыбук.
      Будто гром прокатился по классу. Смеялись все – и ученики, и учителя, и директор. Цыбук смутился. Когда смех утих, вожатый сказал Цыбуку:
      – А тебе все очки не дают покоя? Ну что же, дело неплохое. Ответим мы тебе, если примем еще один пункт, вот этот:

      "Каждый член ТВТ должен помнить, что в его деятельности нет мелких, ненужных дел. Каждая полезная мелочь в общей массе составляет большую ценность".

      – Вот теперь и думайте, засчитывать Цыбуку очко или нет, – обратился вожатый к собранию.
      Пионеры улыбались и молчали: кто его знает, как тут быть?
      – Ну, что скажете? – снова спросил вожатый. Тогда встал Толя и сказал:
      – Хотя у нас такого пункта записано не было, но думали мы так же: если дело полезное, то все равно, маленькое оно или нет.
      – Правильно! – сказал директор.
      Цыбук повеселел, задрал нос и поглядел на товарищей, будто хотел сказать: ну, что?
      – Я не записывала бы, что закрутила кран, – проговорила Клава с места.
      – А это уже твое личное дело, – сказал вожатый. – Если кто захочет, зачем же ему отказывать? Очков у нас хватит, деньги за них платить не надо.
      – Тогда один наберет много очков за мелочи, а другой одно очко за важную работу, – сказал Павлик.
      – Вот вы как ставите вопрос! – удивленно проговорил вожатый. – Тогда, если хотите, за более важную работу запишите больше очков. А вообще я должен сказать, что дело тут не в очках и, если хотите знать, даже не в той маленькой пользе, какую вы приносите теперь, а…
      Он взглянул на директора и замолчал.
      – А в чем? – спросил Яша.
      – После скажу, – ответил вожатый.
      – Почему?
      – После интереснее будет.
      – Когда?
      – Через некоторое время.
      – Сейчас скажите, сейчас, – посыпались просьбы.
      – Потерпите немножко, скажу, как придет время, ответил вожатый, видимо жалея, что затронул этот вопрос.
      Жалеем и мы, что не знаем, какой это вопрос. Выручил Сергей Павлович он попросил слово. Ученики сразу притихли. Сергей Павлович встал и сказал.
      – Вот тут некоторые из вас пренебрежительно высказались о мелочах. Напрасно так думаете. Если одна мышь – не беда, то сто мышей – несчастье. Да что там сто? – иногда и одна мелочь бывает хуже, чем сто немелочей. Я знаю случай, когда человек погиб от маленького кусочка яблока, валявшегося на полу. Человек наступил на него, поскользнулся, да так стукнулся об угол стол или печки, что из-за этого и умер. Вот тебе и мелочь! Многие из нас не обращают внимания на мелочи, так как у каждого есть более важные дела, о которых ему приходится думать. В этом наша беда. А еще большая беда, когда человек думает: это, мод, меня не касается. Остатки этой страшной болезни еще сохранились у нас от прошлых времен, когда каждый думал только о своем. Если у нас в раздевалке оборвется и свалится на пол чье-нибудь "чужое" пальто, то несколько человек пройдут мимо, пока кто-нибудь подымет. Если мальчик на улице калечит дерево, то иногда пройдут мимо человек десять, и никто не остановит его, так как это "не их дело". Тысячи таких мелочей всем нам портят жизнь. Честь вам и слава, что вы первые объявили войну мелочам. Желаю вам научиться замечать их, а еще важнее – никогда не думать: "это не мое дело".
      Эта теплая и задушевная речь произвела на ребят большое впечатление, а тэвэтэтовцы совсем возгордились. Вожатый внес еще один пункт в устав:

      "Член Товарищества воинствующих техников не должен рассматривать свою деятельность как работу, нагрузку. Он делает только то, что можно сделать, легко и охотно".

      По этому пункту выступил Антон Иванович.
      – Я, – сказал он, – обращаю особое внимание на этот пункт. Вы начали это дело как игру, и пусть оно останется игрой. Вы не можете брать на себя обязанность следить за порядком везде, всюду исправлять неполадки, тратить на это время. У вас есть своя основная работа – учеба, есть и другие обязанности. Пусть новая работа будет для вас только интересной игрой, вместо какой-нибудь другой бесполезной игры. А потом мы увидим, что из этого выйдет.
      Когда после собрания все направились к дверям, директор неожиданно подошел к классной доске, нагнулся и… поднял с пола кусок мела.
      – Запишите мне очко, – весело проговорил он. – Я считаю эту работу полезной, так как мел вы могли растоптать, раскрошить, в классе стало бы больше пыли, пол стал бы грязным, уборщице прибавилось бы работы, и пропал бы нужный кусок мела.
      – Вот вам и мелочь! – сказал Сергей Павлович. Ученики восторженно зааплодировали.

 
      Через некоторое время жители города стали замечать, что в разных местах начали появляться какие-то дети, которые суют свой нос, куда им не следует. А когда вмешивался взрослый, то выходило совсем наоборот.
      Идет, скажем, уважаемый дядя по улице и видит, двое мальчиков возятся у почтового ящика, засовывают туда пальцы, даже щепочки.
      – Вы что тут делаете? – кричит он. – Письма таскаете?
      – Да нет, – отвечают мальчики, – наоборот: почтовый ящик полнющий, и письма вываливаются оттуда. Мы их засовываем дальше.
      – Знаем, как вы засовываете, – ворчит дядька. – Идите прочь, не трогайте!
      – Да вы гляньте, вот один конверт совсем вывалиться хочет.
      И мальчик засунул его назад. Смотрит прохожий на мальчиков и не знает, что думать. Когда-то он сам был мальчиком и, балуясь, засовывал в ящики всякую всячину. А тут выходит – наоборот. Странное дело!
      Или видит милиционер – маленький мальчик ворочает на тротуаре опрокинутую урну. Милиционер кричит:
      – Ты зачем повалил урну? Поставь на место!
      – Я и ставлю, – спокойно отвечает мальчик. – Она была перевернута.
      – Сам ставишь? – удивляется милиционер. И было чему удивляться: не один год он следит за порядком, не один раз приходилось ему кричать вот на таких же самых мальчишек, которые нарочно повалят урну или еще какую штуку выкинут, а чтобы кто из них сам догадался что-нибудь поправить, – такого милиционеру наблюдать еще не приходилось.
      Шли однажды два тэвэтэтовца по небольшой тихой улице, обсаженной деревьями. Сильный ветер шумел в этих деревьях и раскачивал ветви. Вдруг над головой раздался треск. Остановились ребята, задрали головы – ничего не видно. Шагнули дальше – снова треск. Оглянулись – снова ничего нет. Но тут налетел ветер – и тогда ребята не только услышали, где треск, но и увидели среди веток страшные электрические искры.
      – Это провод прикасается к ветке, – сообразили ребята. – Надо отломать ее. Хорошее будет очко.
      Один из них полез на дерево, второй остался внизу. Когда к ветру, раскачивавшему дерево, присоединились еще движения мальчика, то затрещало и заблестело так, что не только мальчику на дереве, но и тому, что был внизу, стало страшно. В это время из дома вышел старый дворник. Он сразу увидел искры и двух ребят.
      – Что вы делаете, хулиганы?! – закричал он, подбежал к дереву, схватил мальчика за плечо и крикнул наверх: – А ну, слазь: я тебе покажу!
      Ребята начали объяснять, в чем дело, но старик и слушать не хотел. Мало ли чего наговорят эти озорники? Он своими глазами видел, что они делают, знает он таких.
      Вышли из дома и еще люди, остановилось несколько прохожих, мальчик слез с дерева – и начался разбор дела…
      Дворник не хотел слушать никаких объяснений, другие тоже смотрели на ребят искоса. Положение бедняг становилось незавидным.
      Неожиданно они услышали вопрос:
      – А вы, случайно, не тэвэтэтовцы?
      Спрашивал только что подошедший пожилой человек.
      – Да, да, – ответили ребята.
      Человек ласково улыбнулся и сказал дворнику:
      – В таком случае отпустите их и поблагодарите.
      – А что это за тэтовцы? – удивленно спросил дворник.
      – Это наши дети, которые на каждом шагу делают полезное дело, – ответил человек. – Они вот отломали ветку, которую давно уже надо было отломать вам самим. Ребята пошли дальше, радуясь, что нашелся человек, который знал, кто такие тэвэтэтовцы.
      – Это, наверно, учитель, – решили они.
      И не ошиблись: это действительно был учитель, хотя и не из их школы. Естественно, что учителя других школ об этом деле знали. Но основная масса жителей еще не знала, поэтому "необыкновенные" поступки наших тэвэтэтовцев на каждом шагу удивляли народ.
      … Летний день. В городском сквере сидят на скамейках люди. Много женщин с маленькими детьми. Каждая следит, чтобы ее ребенок не отошел далеко, не полез на клумбу с цветами. Если малыш подползет и вырвет цветок или сделает на клумбе ямку, то мать сама исправляет повреждение. С одним мужчиной был семилетний мальчик. Он вывернул два белых камня, которыми была обложена клумба. Отец строго крикнул на сына и заставил его своими руками поставить камни на место.
      Вдруг откуда-то выскочил мальчишка лет двенадцати, с разгону влетел на клумбу и выворотил ногами цветы. Несколько человек крикнуло:
      – Куда лезешь? Клумбу портишь!
      Мальчик побежал себе дальше, публика осталась сидеть на скамейках, а вывороченные цветы остались лежать на земле. Тогда к клумбе подходит девочка и старательно садит цветы назад. Люди начали хвалить девочку, как будто она сделала что-то совсем необыкновенное. А для девочки это было совсем обычное дело, так как это была Клава Макейчик, член ТВТ.
      Почему же так были удивлены люди? Только что женщина тоже посадила назад цветок, а мальчик поставил на место камни – и никто не обратил на это внимания. Каждый считал, что так и должно быть. А когда то же самое сделала Клава, то все очень удивились и начали громко расхваливать ее.
      Читатель, пожалуй, уже догадался, в чем тут секрет:
      женщина исправила то, что сделал ЕЕ ребенок, мальчик исправил то, что сделал ОН САМ, а Клава исправила то, что сделал КТО-ТО другой. И главное исправила сама, по своей инициативе. Вот это и было то новое, "необыкновенное", к чему люди еще не привыкли. Вот почему люди обращали на такие факты особое внимание и часто о них рассказывали. И сейчас, на сквере, одна женщина рассказывала другой о подобном случае.
      – Это было зимой, – говорила она, – в сухой морозный день. Дул сильный ветер. Я стояла на улице, ожидая трамвая. Мимо проходила девочка лет одиннадцати, ученица, с книгами. Сумка ее висела на локте, а руки были спрятаны в муфте. Недалеко от меня она остановилась и начала присматриваться к чему-то на земле. Там лежала какая-то железина. Девочка некоторое время стояла над ней и как бы что-то обдумывала. Казалось, она хочет поднять эту железяку, но боится вытаскивать руки из муфты и браться за холодный металл. Немного постояв, она наконец наклонилась. Я с интересом следила за ней: зачем ей эта железина понадобилась? Холодное железо, видно, обожгло ей руку, но девочка, сжав зубы, подняла его, отнесла в сторону и… бросила. Меня это так заинтересовало, что я подошла к ней и спросила:
      – Зачем ты поднимала эту железяку?
      – Она очень вредная, – ответила девочка: – если на нее наедет машина, то проколет шину.
      Присмотрелась я к железине и увидела, что она действительно "вредная": крепкая, колючая. Шину она, безусловно, проколола бы. Признаюсь, мне даже стыдно стало. Мне не только не пришло бы в голову отбросить эту железяку, я и не заметила бы ее, если бы не эта девочка. Какая сознательность, какой рачительный глаз у такой малышки! Эх, если бы все были такими!
      – Все дети? – переспросила вторая женщина.
      – А почему же нет? – ответила первая.
      – Я думаю, и нам с вами не повредило бы, – улыбнулась вторая.
      – И еще как! – воскликнула первая. – Да только нет у нас этой привычки: никто нам в свое время не подсказал.
      Недалеко сидела еще одна женщина и с интересом прислушивалась к беседе. Наконец она сказала:
      – Вы, как видно, заинтересовались детьми, которые удивляют людей своими поступками. Могу вам сказать, что и мой сын принадлежит к ним.
      Обе женщины живо повернулись к ней и сказали:
      – Это делает вам честь. Немного родителей, которые воспитывают детей в таком духе. Обычно никому из нас и в голову не приходит такое.
      Женщина засмеялась:
      – Должна вам сказать, что и нам это не приходило в голову. Это они сами в школе, в пионерском отряде, выдумали такую штуку. Организовали какое-то "Товарищество воинствующих техников", сокращенно "ТВТ", и называют себя тэвэтэтовцами. С того времени в нашем доме, где только надо сделать или исправить какую-нибудь мелочь, – сын наш сразу же сделает это сам. Да еще с криком домогается, чтобы никто другой, кроме него, не сделал. То же самое они делают всюду, где только можно, гуляя…
      В это время мимо них по дорожке с криком и смехом пробежало трое ребят. Первый из них подбежал к пустой скамейке, возле которой лежал платочек, поднял его и крикнул:
      – Есть очко!
      Товарищи его начали смеяться:
      – Какое же это очко? Ты сам себя связал этим платком. Не понесешь же его в милицию. И никто не пойдет туда спрашивать его.
      Первый мальчик, видно, растерялся.
      – А может, кто найдется? – проговорил он, а потом поднял платок вверх и крикнул на весь сквер: – Эй, чей платок?
      Одна девочка, которая уже выходила из сквера, оглянулась и узнала свой платок. Отдав ей находку, мальчик повернулся к своим товарищам и сказал:
      – Ага! Запишите очко.
      Трое наших женщин с интересом наблюдали эту сцену. Две из них ничего не понимали, а третья сказала:
      – Вот вам и тэвэтэтовцы.
      – А при чем тут какое-то очко?
      – Это они записывают себе очко за каждое полезное дело. Понятно, ведь дети…
      Так постепенно тэвэтэтовцы становились известными за пределами своей семьи и школы. Но это было только начало, и большинство людей все еще не знало их и на каждом шагу удивлялось необыкновенным поступкам каких-то необыкновенных детей,
      Наконец, расскажем еще одну интересную историю, которая попала даже в газету. К сожалению, главный герой ее остался неизвестным, даже никто не знал, что это был тэвэтэтовец. А дело было так.
      Около входа в городской Парк культуры и отдыха есть небольшой деревянный мост. Недавно этот мост ремонтировали. И один из мастеров по небрежности не загнул острый конец гвоздя, который торчал из столбика как раз в том месте, где проходят люди. Если бы знал мастер, что из этого выйдет, он бы ночей не спал от угрызений совести. Может, он позже и узнал, может, действительно не спал ночами, но мы этого не знаем, поэтому ничего сказать не можем.
      А на этом месте в течение часа произошло много жутких событий.
      Один озабоченный, серьезный человек зацепил за гвоздь рукой и ободрал ее до крови. Остановился, посмотрел на руку, на гвоздь, буркнул: "Ну и работа!" и пошел дальше, вытирая кровь платочком. Все обошлось.
      Иначе было, когда за гвоздь зацепилась девушка и порвала свое праздничное шелковое платье. Шла она в парк с молодым человеком, на гулянье – и вот какое несчастье! Сначала она ойкнула, потом смутилась и, наконец, заплакала. Молодой человек подошел к гвоздю, потрогал его рукой и возмущенно воскликнул:
      – Это вредительство! Оставлять такой гвоздь в публичном месте!
      Остановилось несколько прохожих. Они сочувственно поглядывали на девушку и тоже возмущались:
      – За такую небрежность надо под суд отдавать… тех, кто это делает!
      – Не только их, но и тех, кто должен следить за порядком!
      – Чего начальство, смотрит?
      – Кто-то же должен отвечать!
      – В газету надо написать!
      Одним словом, возмущение было всеобщим. И сочувствие девушке было всеобщим. Но девушка вместо гулянья должна была идти домой…
      Люди разошлись. Некоторое время было спокойно, если не считать двух смешных происшествий. Одна женщина зацепилась за гвоздь большим платком. Когда ее дернуло сзади, она повернулась и крикнула парню, который шел следом за ней:
      – Осторожней, молодой человек! Что за шутки? Тот удивился:
      – Чего вы, гражданка? Я вас не трогаю.
      Тут выяснилось, что пошутил не парень, а гвоздь, и гражданка попросила извинения.
      Потом один человек, который держал в руках шляпу, зацепил ею за гвоздь – и шляпа полетела в речку. Публика не могла не рассмеяться, видя, как шляпа плывет по реке, а человек гонится за ней. Но самому человеку было не до смеху.
      А тем временем приближался момент, когда на мосту должно было произойти самое важное событие сегодняшнего дня.
      К мосту подходил высокий красивый франт в замечательном сером пальто. Шел он так быстро, что расстегнутое пальто развевалось, как крылья. И вот одним крылом он зацепил за гвоздь… Видно, пальто было добротное, так как треск услыхало много людей. Но молодой человек не заплакал, как та девушка; он поставил вопрос совсем иначе, по-деловому.
      – Граждане! – обратился он к ближайшим лицам. – Прошу вас, будьте свидетелями: я порвал свой новый макинтош об этот гвоздь. Я подам в суд на горсовет: он должен отвечать за такое вредительство в публичных местах.
      Он побежал к милицейскому посту.
      – Товарищ милиционер! – сказал он. – Прошу составить акт, что я порвал макинтош о гвоздь, оставленный здесь на мосту, где проходят тысячи людей. Я считаю, что за это должен нести ответственность хозяин города – горсовет…
      Когда они подходили к злополучному месту, какой-то мальчик последним ударом камня совсем загнул и обезвредил виновника несчастий. Увидел это потерпевший да как набросится на мальчика:
      – Ты что тут делаешь? Кто тебя просил совать нос не в свое дело? Товарищ милиционер! Вот тут был гвоздь, но этот негодник его уничтожил. Но это все равно, факт остается фактом. Вот свидетели, которые видели…
      Но свидетели, сдерживая смех, разошлись.
      Это происшествие, как мы уже говорили, попало в газету. Там писали о разных недоделках и небрежностях, которые иногда допускаются строительными трестами. Среди примеров был и несчастный гвоздь, наделавший столько бед на мосту, возле Парка культуры и отдыха.
      "Конечно, – писала газета, – за такую небрежность должны отвечать те, кто допустил ее. Трудящиеся города имеют право потребовать, чтобы в публичных местах им не угрожала опасность от каких-нибудь гвоздей. Но в происшествии на мосту около Парка культуры и отдыха есть одна характерная черта, которая касается и всех граждан. Тут какой-то мальчик взял да и загнул камнем гвоздь. А не мог ли то же самое сделать каждый, кто первый заметил этот гвоздь? Над этим следовало бы задуматься нам всем".
      Мы можем к этому только добавить: среди людей, что проходили тогда по мосту, не одна сотня была таких, которые сами могли загнуть гвоздь. Но вышло так, что они прошли спокойно, ничего не зная. Всякое бывает на свете.

 
      Посмотрим теперь, что происходило в одиннадцатой школе после того, как директор записался в члены ТВТ. Правда, он как заработал тогда одно очко, так с ним одним и остался. Больше он не заговаривал о том, чтобы ему записали новое очко. Но все видели, что он каждый день зарабатывал много очков.
      – Конечно, – говорили тэвэтэтовцы, – директору некогда с нами играть. Будем считать его почетным членом.
      Зато среди учеников количество тэвэтэтовцев за короткое время выросло до четырехсот человек. Они были объединены в пионерских звеньях. Первое звено составляли "ветераны", основатели ТВТ – Клава, Толя и другие.
      Скоро узнали, что и в других школах города появились тэвэтэтовцы. Тогда одиннадцатая школа начала гордиться, что она была первой в этом деле.
      Рядом с одиннадцатой школой был детский сад. Оказалось, что и там нашлись тэвэтэтовцы. Поднимет шестилетний человек бумажку с пола и несет воспитательнице:
      – Тетя, запишите очко!
      За каждой мелочью, каждой соломинкой, спичкой начали гоняться. Пособирали со двора все щепочки, все лишние камушки.
      Естественно, что одиннадцатая школа стала самой лучшей. Восемьсот глаз зорко следили за каждой неполадкой и сразу же исправляли ее. Некоторые ретивые тэвэтэтовцы даже жалели, что в школе тяжело заработать очко.
      Ярошка, бегая по классу, разлил чернила. Когда ему предложили вытереть, он, как всегда, начал доказывать, что это не он разлил. Но сейчас же нашлись охотники заработать очко – и чернила вытерли без Ярошки.
      Потом он оторвал палку от географической карты – и повторилась та же самая история.
      Но в третий раз ему уже стало стыдно, и он без всяких споров собрал чужие книги, которые пораскидал по классу.
      Однажды после уроков вожатый увидел, что Карачун возится в коридоре около оконной рамы.
      – Ты что тут делаешь?
      – Да вот стекло дребезжит, может выпасть. Я его гвоздем укрепляю.
      – Ты член ТВТ?
      – Нет, не принимают. От тебя, говорят, пользы, как от быка – молока. А я им докажу. Сколько тэвэтэтовцев в школе, а никто не заметил, что стекло дребезжит.
      – Обещаю тебе, что будешь принят, – улыбнулся вожатый.
      Порядок в школе был не только потому, что тэвэтэтовцы исправляли каждую неполадку. Тут происходило нечто в тысячу раз важнейшее: тэвэтэтовцы не могли уже сознательно или по небрежности сами что-нибудь испортить, сломать, побить.
      Мог ли, например, тот ученик, который своими руками закрепил завеску на парте, ломать ее на другой парте? Мог ли он неряшливо обращаться с библиотечной книгой, если недавно он своими руками склеивал такую же, порванную кем-то другим? Мог ли он бросить на пол и не поднять чужое пальто, если он поднимал уже пальто, брошенное другими? Будет ли он неосторожно бить ногами в стену, если сам однажды уже замазывал ее? Если раньше Карачун без зазрения совести толкался около окна, не думая, что может разбить раму, то теперь он, толкаясь, невольно вспомнит, что сам поправлял ее. Вряд ли найдется ученик, который сотрет со стены слова, написанные кем-то другим, и сам начнет писать на стене. Если раньше какой-нибудь ученик вырезал на парте буквы, то обычно товарищи его не обращали на это внимания, а сейчас никто не мог пройти мимо такого безобразия, так как каждый привык смотреть на это совсем другими глазами. Вот почему одиннадцатая школа приняла теперь другой вид.
      То же самое наблюдалось и в тех семьях, где были тэвэтэтовцы. Обычно дети, если разбалуются, то ни на что не смотрят, а тэвэтэтовцы стали более внимательными и осторожными, ибо привыкли следить за вещами. Тот, кто сам себе починил портфель, пожалеет свою работу и не будет швырять его. Пожалеет он и свои ботинки, книги.
      Многие ли дети, бросая стекло на дорогу или в речку, думают, что кто-то может наступить на него? А тэвэтэтовец, который "заработал очко", достав стекло со дна, сам его уже никогда не кинет. Сколько веток поломали дети на деревьях, особенно плодовых! А если кто из них стал тэвэтэтовцем да однажды спас дерево, подвязав сломанную ветку, то сам он наверняка уже ветки не сломает.
      Вот какие перемены происходили в тэвэтэтовском племени! Но сами они об этом не думали и не знали, что становятся новыми людьми. Они думали только, что играют в интересную и полезную игру. Мало того, они "заразили" этой игрой и взрослых.
      Первым из них, если не считать вожатого, был директор школы Антон Иванович, а вместе с ним и учитель географии Сергей Павлович. Хотя очков они, понятно, не собирали и не записывали, но при каждом удобном случае шутили этим словом.
      Так, Сергей Павлович пришел однажды с новой палочкой и сказал ученикам:
      – Вот я сам сделал указку, запишите мне очко. Математик однажды наклонился возле парты, поднял чью-то ручку и, положив на парту, со смехом проговорил:
      – Запишите мне очко.
      В учительской часто слышались шутки:
      – Антон Иванович, – говорил физик, – запишите мне очко: я вчера отремонтировал воздушный насос.
      – А я заработала два очка, – сказала преподавательница литературы: сшила дочке шапочку и одолжила соседям утюг.
      – Нет, Елена Андреевна, – засмеялся учитель естествознания, – это не в счет.
      – Почему же нет? – ответила Елена Андреевна. – Давайте спросим у наших тэвэтэтовцев.
      Разговор этот слышала Клава. Она знала, что это шутки, знала, что никто у них спрашивать не будет, но приятно было знать, что это пошло от них.
      То же самое было и среди учеников старших классов – десятых, девятых, восьмых. Играть с малышами в очки им, конечно, было не к лицу. Но в своих разговорах они сплошь и рядом употребляли слово "очки". Висит, скажем, в классе на стене таблица, покосившись набок; подойдет паренек, поправит и смеется:
      – Запишите мне очко!
      Каждый знал, что это самая обыкновенная шутка, но не каждый знал, что, если бы не тэвэтэтовцы, то вряд ли кто обратил бы внимание на эту таблицу и поправил ее. Не знали этого и сами организаторы ТВТ.
      Или идет группа десятиклассников по улице. На дороге всем известный водопроводный колодец, накрытый толстой круглой чугунной крышкой. Крышка сдвинута в сторону, видимо, какой-то тяжелой машиной.
      – Стой, ребята! – кричит один из них. – Есть возможность заработать очко. Пользуйтесь случаем.
      И они подвигают крышку на место. Снова обыкновенная шутка, и снова можно сказать, что без влияния тэвэтэтовцев они прошли бы мимо, как не однажды проходили до этого.
      В доме тэвэтэтовца отец, сделав какое-нибудь дело, обычно шутит:
      – Ну, вот и заработал очко.
      Мать, сшив кому-нибудь из детей трусики, также смеется:
      – Запишите мне очко!
      А то приходит соседка и говорит матери:
      – Анна Степановна, запишите мне очко: я во дворе подняла с земли и повесила вашу простыню.
      Наибольшее впечатление на тэвэтэтовцев произвел следующий случай. Наблюдал его Павлик. Он шел по улице, а перед ним шли два солидных старичка.
      "Профессора", – почему-то подумал Павлик.
      По дороге надо было переходить место, где недавно прокладывали трубы и осталась еще незамощенная грязная полоса. Молодые мужчины через нее прыгали, да и то не всегда удачно, а женщинам и старикам приходилось совсем плохо.
      И вот Павлик слышит, как один "профессор" говорит, смеясь, другому:
      – Надо заработать своему внуку очко, положу-ка я сюда вот этот кирпич.
      Он сейчас же так и сделал. А Павлик был первым, кто воспользовался "профессорским" кирпичом.
      Таким образом, тэвэтэтовцы увидели, что и некоторые взрослые переняли их игру. Правда, взрослые только шутили и никаких очков не собирали, но все равно видно было, что они "заразились" от тэвэтэтовцев, а это, что ни говори, для ТВТ очень приятно.
      – Скоро у нас будут взрослые члены Товарищества воинствующих техников! – смеялись пионеры. Но Цыбук серьезно сказал:
      – Ничего из них не выйдет, так как они смотрят на это дело несерьезно, они только шутят. Они даже очки не записывают, а без очков – только одна игра. Кто захочет даром делать?

 
      Окончились занятия в школе, пришли летние каникулы. Школьники разошлись и разъехались в разные стороны. Рассыпалась и армия ТВТ. Только один отряд сохранился как боевая единица, – это из тех, кто поехал в пионерский лагерь.
      Некоторые члены ТВТ сохранили связь и объединились в группы по два-три человека, а остальные на протяжении двух месяцев никакой связи между собой не имели.
      Стась, например, уже не ходил каждый день с товарищами в школу, ему не с кем было состязаться в охоте за очками, и он уже не думал о них. Больше всего теперь он думал о речке. Конечно, кому не хочется летом искупаться в речке?
      По дороге ему надо было проходить мимо завода. А там рабочие свозили и складывали около дороги чугунные трубы. Конец одной трубы высунулся и доставал до колеи. И всякий раз, как только кто едет, так обязательно зацепит колесом за трубу.
      Как обычно, никому до этого не было дела. Не думал и Стась обращать внимания. Но что поделаешь, если глаз члена ТВТ невольно заметил непорядок.
      Стась было остановился, по тут же махнул рукой и пошел дальше.
      "А ну его, в такую жару возиться! Обойдется и без меня".
      Отошел немного, смотрит – навстречу едет воз. Интересно посмотреть, зацепится он или нет? Стась остановился, оглянулся. Воз зацепился и даже не одним, а двумя колесами. Скрежет чугунной трубы неприятно резанул ухо. Кажется, даже кусочек трубы открошился.
      "Нет, так оставлять нельзя!"
      Стась вернулся назад. Толкнул ногой трубу. Тяжелая, видно, как ее сдвинешь?
      Идет рабочий. Стась к нему.
      – Дяденька! Почему эта труба так лежит? Все, кто едет, за нее цепляются.
      Рабочий посмотрел на него, как на чудо, а потом рассмеялся.
      – А тебе что до этого? – спросил он.
      – Да непорядок…- ответил Стась.
      Тогда рабочий почему-то разозлился:
      – Ты что – учить нас собираешься? Рано еще, братец! – и ушел.
      Стась тоже разозлился, плюнул и пошел себе дальше. "Да и в самом деле, – думал он, – что мне, больше всех нужно, что ли? Не хотят – и не надо! Я никакого отношения к этому делу не имею. Даже очко никто мне не зачтет".
      И он начал думать о предстоящем купании. Но встречная машина снова вернула его мысли к трубе.
      "А что если заденет? Будет тогда беды… И какая тут работа? Взял, отодвинул на полметра – и все. Даже и я мог бы, только палку нужно подсунуть. Но – пусть себе, как хотят…"
      Он уже вышел в поле. Речка видна. Солнце печет, жаворонки заливаются над головой, в траве стрекотня. А какая вода в такое время!..
      Одно только плохо: вертится что-то в голове, покоя не дает, будто забыл что-то или дома ждет какая неприятность; чего-то не хватает, что-то мешает, как будто остюков за ворот насыпалось…
      И, наконец, Стась понял, в чем дело: это же труба мешает!!
      Повернулся, побежал назад, схватил по дороге палку, подбежал к трубе, подсунул палку, отодвинул.
      И тогда сразу на душе у него стало спокойно, весело. Остюков за воротом как и не бывало.
      … Цыбук все лето жил в МТС, где его брат работал трактористом.
      Боря Цыбук, как мы знаем, набрал на своем веку очков больше всех. Он не отказался бы и еще немножко подработать, но тут он был один, и никто не мог вести учет его очкам, кроме него самого. А кто поверит, что он насобирал, скажем, семьдесят девять очков? Как доказать это? Дома, в случае чего, можно проверить. Когда он однажды принес сразу девятнадцать очков, то никто не хотел верить, даже смеяться начали. Ну, а когда проверили, так все остались с носом. А тут как проверить?
      Ну, на какой-нибудь десяток очков он мог бы набрать документов. А на семьдесят девять не наберешься, и очки пропадут зря. А кто же будет даром работать? За десятком же нет никакого смысла бегать, если он за один день девятнадцать выгонял. А здесь можно было бы и всю сотню выгнать. Ведь конкурентов нет! Там на какой-то несчастный окурок сто человек метит. А здесь и дохлый котенок от тебя не убежит.
      Правда, этого дохлого котенка Цыбук закопал, но просто так, без всякой пользы, чтобы только под ногами не валялся. Однако, кроме дохлых котят, есть еще и другие дела. Неужели все это даром делать?
      И так уже у него зря пропало четыре очка: он выбросил: огромный камень из борозды па огороде; связал два кола в заборе; потом вырвал огромный куст крапивы, который. рос на самой дороге, где проходили босиком люди, и, наконец, привязал к колу маленькую яблоньку, которая очень уж гнулась от ветра. Все это он сделал просто потому, что оно попадалось на глаза и само просилось, чтобы кто-нибудь приложил руки. Пусть уж четыре очка пропадают. Но это не значит, что все остальное надо даром делать.
      Он себе ходил, смотрел, интересовался, как работают машины, как их ремонтируют, как идут разные другие сельскохозяйственные работы, иногда даже помогал, но делал это как обыкновенный гражданин, а не тэвэтэтовец и ничего такого не выискивал, не "стрелял". Собственно говоря, и здесь встречалось такое, что фактически вполне могло сойти за очки и что, по справедливости, надо было бы засчитывать. Но что поделаешь, если учета нет? Неужели же требовать документ, что вот "Борис Цыбук заметил, как маленький ребенок насыпал в масленку песку, и из этой масленки хотели уже смазать машину, а он, Борис Цыбук, предупредил"? Даже стыдно просить такой документ, а тем не менее очко пропало.
      Да разве мало таких очков? Вот, скажем, недавно на околице он заметил дырку в мосту. Дырка небольшая, круглая и совсем не мешает ходить машинам. А вот лошадь однажды чуть не сломала ногу. Выругался колхозник и поехал себе дальше. Не ждать же, пока другая лошадь все-таки сломает ногу! Ну, Цыбук взял да и забил эту дырку. Хорошее очко было! Но снова пропало даром. Даже никто не знал об этом.
      И так на каждом шагу. Даже обидно становится. Кажется, и не смотришь, и не думаешь, а оно будто нарочно само так и лезет в глаза. Можно, конечно, и пройти мимо, будто не замечаешь. Но как ты будешь спокойно смотреть на то, что в крыше сарая, над самым сеном, светится дырка? Правда, дырочка маленькая, и никто ее не видит, но осенью, например, немало воды через нее может попасть на сено.
      Если уж пропало шестьдесят шесть очков, так пусть пропадает и шестьдесят седьмое!
      Или взять урожай. Охраняют рожь в поле (да и охраняют, пожалуй, спустя рукава!), а не видят, что делается около реки. Любой член ТВТ сразу заметил бы, что около берега натрушено соломы. Значит, кто-то тихонько подплывает на лодке и тянет с берега. Любой тэвэтэтовец догадался бы осмотреть все лодки, нет ли там зерен. А здесь никто не догадался, пока сам Цыбук не нашел. Ну, отсюда уже и добрались до лодыря Кухальского.
      Об этом факте так заговорили все кругом, так хвалили Цыбука, что он на этот раз осмелился попросить:
      – А дадите мне бумажку, что это очко я заработал?
      – Какое очко? При чем тут очко? Что за очко? Цыбук вынужден был объяснить, в чем дело. Ну и смеялись же люди! Но это был такой смех, что каждый был бы рад, чтобы так смеялись над ним.
      А в результате вышло такое, что Цыбуку и присниться не могло. Выступил комсомолец Корнейчик и сказал:
      – От имени комсомольской ячейки обещаем тебе выдать свидетельство не только на это очко, но и на все, что у тебя будут. Валяй, браток, дальше! И еще заработай одно огромное очко, – организуй ТВТ среди наших ребят.
      После каникул Цыбук представил в главный штаб Товарищества воинствующих техников огромнейший реестр" с официальными подписями и печатью. В этом реестре были перечислены сто девяносто семь очков, среди которых был и куст крапивы…
      Совсем иной характер носила деятельность тэвэтэтовцев в пионерском лагере. Тут сохранилось организованное боевое ядро ТВТ.
      Уже первые выступления тэвэтэтовцев заинтересовали и захватили весь лагерь. А еще через несколько дней лагерь представлял собой единое Товарищество воинствующих техников.
      В первую очередь началась охота в своем лагере. И удивительное дело, откуда только взялось столько "добычи"? Вчера еще все кругом было в порядке, пионеры жили тут, ходили и ничего особенного не видели. А сегодня вдруг будто из-под земли. выросло столько недостатков, что очков на каждого хватило.
      Вот уже, кажется, все выявлено и исправлено, не к чему придраться. И в то же время, смотришь – старые тэвэтэтовцы все находят да находят, еще и еще. Каким образом? Откуда? Напряглись новые, пригляделись, действительно есть, только они не умели смотреть, как это умеют ветераны.
      Не прошло и недели, как у всех в лагере будто подменили глаза.
      Взять хотя бы такую вещь, как деревянные ступеньки у крыльца. Одна доска тут давно уже оторвалась и подскакивала, когда на нее наступали ногой. Каждый рисковал сломать ногу. А если нога попадала на конец доски, то мог пострадать еще и лоб ни в чем не повинного соседа.
      И когда Клава начала прибивать эту доску, то очень много ребят (еще не тэвэтэтовцев) окружили ее и удивлялись:
      – Это же и каждый из нас давно мог бы сделать!
      Или вот еще: сколько раз они бегали на речку купаться, сколько раз тот или иной пионер цеплялся за острый корень ссеченного куста около самой стежки, не один из них даже плакал, – и только теперь они заметили, что это очень хорошее очко.
      Да разве перечтешь все те очки, что внезапно явились пред новыми глазами!
      Андрей даже в лесу ухитрился найти очко: освободил сосенку от придавившего ее сухого сломанного дерева.
      Но все было мелочью в сравнении с охотой в соседнем колхозе. Вот тут действительно была богатая добыча! И отряды ТВТ беспрерывно устраивали налеты на колхоз. Между отрядами началось заядлое соревнование. Впереди, конечно, всегда был отряд "ветеранов ТВТ", в который входили старые, заслуженные воины – Андрей, Павлик Клава, Яша, Соня, Толя, Нина.
      – Эх, если бы еще и Цыбук был тут! – часто жалели они.
      Но надо правду сказать, что они и без Цыбука достаточно показали себя.
      Однажды, бродя по лесу, вышли они на глухую лесную дорожку. Смотрят на ней глубокая колдобина. Обминуть ее воз не может, так как по сторонам деревья. Как ни крутись, а одно колесо обязательно должно попасть в эту колдобину. И следы показывали, что таким образом через нее и переезжали. Но какой же крен должен быть при этом!
      Вдруг послышался скрип колес, и между деревьями показался воз с сеном.
      – А ну, как он проедет? – поинтересовались пионеры.
      Но возчик, видно, и сам знал эту колдобину. Он заблаговременно приготовился, даже уперся плечом в воз и осторожно направил лошадь.
      Заскрежетали колеса, накренился воз, вот-вот перевернется; напряглись жилы на лбу возчика, бросились и мальчишки поддерживать воз, а лошадь, казалось, лопнет от натуги…
      Воз выехал, а возчик, поблагодарив ребят, спокойно пошел себе дальше, как будто ничего с ним и не было.
      – Давайте возьмем это очко, – предложил Павлик товарищам.
      – Если бы достать лопату, то можно было бы, – ответили ему.
      Пока ребята советовались, подъехал второй воз. Снова началась та же самая процедура, с той лишь разницей, что дядька попался горячий и все время ругал и колдобину, и лошадь, и сено, и все на свете.
      Может, поэтому переправа получилась неудачной – воз перевернулся.
      Ругань покрепчала. Но, несмотря на это, воз остался лежать на боку.
      Возчик ходил вокруг воза и не знал, как к нему подступиться. Вертелись кругом и пионеры.
      Вдруг Андрей крикнул:
      – Есть предложение! Если привязать веревку к возу, а второй конец обкрутить вокруг дерева и тянуть, тогда и наших сил хватит, чтобы поднять. Лишь бы только веревка выдержала.
      Возчик взглянул на него, улыбнулся и сказал:
      – Да, верно говоришь, чтоб тебе большим вырасти.
      К большому сожалению для Андрея, изобретение его не было использовано. Подъехали колхозники на двух пустых бричках, и этого подкрепления было достаточно, чтобы поднять воз.
      Люди поехали каждый в свою сторону. На дороге остались только следы раструшенного сена.
      – Давайте сейчас завалим ее валежником и камнями – предложил Яша.
      Закипела работа. Скоро над колдобиной уже возвышалась куча веток. Тогда дети начали весело прыгать по ней, чтобы притоптать. Потом стали собирать и бросать камни. После этого снова навалили валежника, снова набросали камней, даже руками земли подсыпали. А под конец накрыли все это еловыми лапками.
      Так они работали, может, часа полтора, уморились очень, но удовлетворение было сильнее усталости.
      И когда ребята уже собрались идти домой, вернулись с возами сена те самые колхозники, что помогали подымать воз. Они уже издалека подготовились к опасной переправе. Задний воз остановили, и оба подперли передний. Когда же подъехали к колдобине, то удивленно начали озираться кругом.
      – Неужели это вы? – спросили они.
      – А то кто же? – с гордостью ответили тэвэтэтовцы.
      – Ай-яй-яй! Вот так молодцы! А сколько же мучений было!.. Большое спасибо.

 
      Когда осенью все Товарищество воинствующих техников снова собралось в школе и подсчитало очки, то получилось что-то необыкновенное: семнадцать тысяч восемьсот восемьдесят девять!
      Впереди, конечно, шел Цыбук: со дня основания ТВТ он набрал шестьсот тридцать семь очков.
      Количество членов ТВТ все увеличивалось и увеличивалось.
      Самыми активными были новички. Сначала они заядло гонялись за очками. Но проходило немного времени, и то один, то другой теряли интерес и отставали. Зато на их место приходили новые, – и так все время в организации был прилив и отлив.
      Но все-таки через полгода было замечено, что актив ТВТ не растет, а уменьшается.
      На совете отряда подняли тревогу;
      – На бумаге числится очень много членов ТВТ, а фактически, может, их и половины нет. Поиграют, поиграют, а потом и бросают. А мы так и не знаем, сколько же у нас действительных членов. Даже такие ветераны, как Цыбук, отошли от этого дела; он уже давно не давал нам никаких очков. А такие, как Карачун, поиграли с неделю и совсем бросили. Надо что-то предпринять, чтобы оживить деятельность ТВТ. Если работа еще идет, так только у новичков, а старые, за небольшим исключением, отпадают. Можем ли мы всех их считать членами ТВТ?
      Тревога тэвэтэтовского актива, конечно, была небезосновательной, но мы по секрету скажем, что среди детворы такое явление – самое обычное. Все мы знаем, что большинство ребят очень охотно берется за новое для них дело и довольно быстро бросает его, чтобы увлечься каким-нибудь другим. Можно наблюдать, как в каком-нибудь районе города детвора бегает по дворам и тротуарам и катает обручи или колесики. Недели, месяцы слышится тут диньканье этих обручей, а потом все стихает. Обручи теперь катают где-то в другом конце города, а здесь ребята увлеклись пусканием "голубей" из бумаги. Теперь уже всегда тут видишь только голубей. Самим мальчишкам кажется, что они никогда не оставят этой игры. Но скоро они забывают голубей и начинают мастерить какие-то деревянные штуковины на шарикоподшипниках. Держась за "руль", они шпарят на одной ноге по тротуарам, и вы беспрерывно слышите со всех сторон это тарахтенье. А потом и этот период проходит. Приходит период, скажем, сбора почтовых марок или так называемых "переводных картинок".
      Так бывает всюду, так делает большинство детей. Но есть и меньшинство, которое так не бросается в разные стороны, а долго занимается одним делом. Такие дети обычно более степенные, сознательные, энергичные и дисциплинированные. Из них позже выходят отличные специалисты какой-либо профессии.
      Естественно, что и в деятельности ТВТ происходили те же самые процессы. Заинтересуется, загорится человек: ложится спать и уже думает, где бы это завтра найти очко, – а потом и остынет. Через некоторое время, если организация хорошо работает, он может и снова увлечься этим самым делом. Только наиболее сознательные и настойчивые не бросали работы длительное время. А таких, понятно, было меньше. Они не хотели мириться с таким положением и подняли этот вопрос на собрании. Но вожатый слушал их выступления спокойно и даже чему-то улыбался.
      – Я ничего не имею против того, чтобы каким-нибудь образом еще больше оживить деятельность ТВТ, – сказал он наконец, – но что касается роста и количества членов ТВТ, то я смотрю совсем иначе. Я считаю, что Товарищество воинствующих техников – это такая организация, в которой количество членов может только расти, а уменьшаться никогда не может.
      – Ну? Так уж и никогда? – послышался недоверчивый голос.
      Со всех сторон посыпались недоуменные вопросы и замечания:
      – Мы же своими глазами видим, как у нас много членов отсеивается!
      – В каждой организации бывает отсев!
      – Не считать же действительными членами и все мертвые души!
      – А вот наша организация тем и отличается, – подхватил вожатый, – что здесь все, как вы говорите, мертвые души все равно остаются ее членами.
      Дружный смех оборвал его слова.
      – Куда же годится такая организация?
      – Вот так организация!
      Пионеры сгорали от любопытства. Вот уже второй раз вожатый говорит как-то загадочно. В чем тут секрет? Ерунда какая-то!
      А вожатый, улыбаясь, говорил:
      – Поэтому я и называю ТВТ единой организацией, которая и при этих условиях сохраняет свою ценность. Чтобы убедиться в этом, я предлагаю провести опыт. Возьмем камень и положим на середину тротуара, где должны пройти Цыбук или Карачун. Кроме них, наверняка, и еще кто-нибудь из мертвых душ пройдет; вот тогда и посмотрим, являются ли мертвые души действительными членами ТВТ или нет?
      Была уже весна. День выбрали погожий. Определили место. Это была улица, так сказать, средняя: не в центре города и не совсем уж на окраине. Соответственно этому и прохожих было не очень много, а это давало возможность положить камень, не обращая на себя внимание людей.
      Вожатый, Клава, Яша, Павлик и Андрей выбрали хорошую позицию, спрятались и начали наблюдать.
      Но с самого начала дело испортил какой-то старик-железнодорожник. Шел он тихо, не спеша, увидел камень на середине тротуара, приостановился, затем взял его обеими руками и отбросил в сторону.
      – Лучше уж он сегодня был бы менее аккуратным! – проворчал вожатый. Но ничего не сделаешь. Беги, Андрей, положи назад.
      Андрей побежал, подкараулил удобный момент и снова положил камень.
      Прошло несколько человек. Все они старательно обошли камень.
      Затем показалось пять учеников из младших классов одиннадцатой школы.
      – Ну, эти наверняка возьмут! – засмеялся Павлик.
      – Это молодые тэвэтэтовцы.
      А те уже наперегонки бежали к камню с криками "очко!" Да еще запрятали камень так, что бедный Андрей с трудом отыскал его.
      После них показалось несколько учеников из других школ. Один перепрыгнул через камень, другой толкнул ногой, а третий совсем не обратил внимания.
      – Вот видите, что значит не члены ТВТ! – сказал вожатый своим пионерам.
      Но вслед за ними бежали еще два ученика, тоже из чужой школы, и бежали, кажется, специально к камню. Так оно и вышло.
      – Есть очко! – крикнули они и убрали камень.
      – Чужие тэвэтэтовцы! – радостно зашептали наши пионеры, а "ветераны" почувствовали приятное волнение: что ни говори, а это все от них началось, и вот теперь они видят, как совсем незнакомые, "чужие" ученики делают то же самое. Не менее доволен был и вожатый.
      – Ради такого случая я готов и лишний раз побеспокоиться! – сказал Андрей и побежал к камню.
      Тем временем около камня встретилось уже больше людей.
      Кто-то зацепился, что-то сказал. Когда разошлись, – камень лежал на месте.
      Потом нашелся человек, который старательно откатил ногой камень в сторону. Костику пришлось двигать его назад.
      Едва он вернулся на место, как товарищи зашептали:
      – Цыбук! Цыбук!
      Все затаили дыхание. А вожатый почувствовал, что у него даже сердце заколотилось сильнее, чем следует. Это же был экзамен не только для Цыбука, но и для вожатого и для всего дела ТВТ.
      Цыбук шел себе спокойно, смотрел на проносившиеся автомобили, поглядывал и на тротуар, но ничто не говорило о том, что он заинтересовался камнем, хоть тот и должен был уже попасться на глаза.
      Вожатый напряженно ждал.
      "Возьмет или не возьмет?.."
      От этого для вожатого зависело очень многое. Он же так смело и уверенно утверждал, что члены ТВТ не могут быть мертвыми душами, что они всегда выполнят свой долг. Даже взялся доказать это своим пионерам. И если сейчас Цыбук подведет, то будет стыдно не только перед ребятами, но и перед самим собой.
      "Возьмет или нет?.."
      Цыбук уже подошел к камню. Остановился. Но вместо того, чтобы взглянуть на камень, загляделся на трактор, который быстро катился на резиновых колесах и тянул за собой платформу.
      Не по себе стало вожатому. Пионеры насмешливо переглянулись.
      Цыбук же, не сводя глаз с трактора, медленно начал нагибаться, взял в руки камень и отнес его в сторону.
      – А что?! – вскрикнул вожатый. – Не говорил ли я,. что "мертвых" членов нет? Если он научился видеть и понимать, то уже не может не сделать этого, хоть бы даже и не думал и не хотел!
      – Ну, что касается Цыбука, так это понятно! – ответили пионеры.
      – Он же был самый заслуженный член ТВТ.
      – И таким останется теперь! – убежденно проговорил вожатый.
      – Пусть будет так. А сколько есть таких, что и раньше ничем себя не проявляли. А вот идет один из таких, Антось Аскерка!
      Андрейка к этому времени успел уже снова положить на место камень. Снова притаились наблюдатели.
      Антось подошел к камню в тот момент, когда кто-то споткнулся о него и зло проговорил:
      – Бросают камни на самой дороге!
      Антось остановился, засмеялся, а потом убрал камень.
      – Ну, вот вам и этот! – радостно воскликнул вожатый.
      Но и против этого был выдвинут довод: Антось обратил внимание на камень, только потому, что перед его носом кто-то другой споткнулся. А если бы не это, может, он и прошел бы мимо.
      – Но ведь он не только обратил внимание, но и сам убрал камень! доказывал вожатый. – Подождем еще Карачуна.
      А пока Карачун не появлялся, произошел еще один очень интересный случай.
      По тротуару шла женщина и вела за руку двухлетнюю девчушку. Девочка споткнулась о камень и заплакала. Мать начала утешать ее:
      – Тихо, тихо! Успокойся! Этот камень тебя обидел? Вот мы его сейчас побьем! Вот, вот ему! Вот так! Вот! Будет он знать, как обижать маленькую Томочку! Ну, тихо, тихо! Мы ему за это дали!
      И "побитый" камень грустно остался лежать на том же самом месте.
      Наконец появился долгожданный Карачун.
      Шел он неровно, то останавливался, то бежал, то отходил в сторону. Увидел собаку и запустил в нее камнем.
      Вожатый мало на него надеялся, но успокаивал себя тем, что предыдущие два случая все-таки оправдали его предположения.
      Карачун сразу заметил камень и толкнул его ногой. Тяжелый камень лишь чуть-чуть сдвинулся с места. Тогда он толкнул его второй раз. Потом прошел немного вперед и остановился. Посмотрел на камень, о чем-то подумал, потом… вернулся назад, взял камень и отнес его в сторону!
      … На следующий день вожатый, встретив Цыбука, спросил:
      – Ну что, добыл сегодня или вчера какое-нибудь очко?
      – А, хватит мне и тех, что я набрал! – улыбаясь, ответил Цыбук.
      – А мы видели, как ты вчера убрал камень с дороги, – сказал вожатый.
      – Ну и что? – проговорил Цыбук.- Неужели же оставлять его, чтобы он мешал?
      Через несколько дней вожатый собрал активистов ТВТ, рассказал про "экзамен мертвых душ" и сказал дальше:
      – Помните, когда мы обсуждали устав Товарищества воинствующих техников, я не окончил одну свою мысль, и вы тогда очень заинтересовались? Я тогда и имел в виду приблизительно то, что теперь мы увидели. Это значит, что в деятельности Товарищества воинствующих техников не только очки не имеют никакого значения, но даже и вся работа их не является сама по себе главной задачей. Тогда я вам этого не сказал, чтобы вы не утратили интереса к своему делу, вернее, игре. А теперь вам, как закаленным тэвэтэтовцам, я уже могу сказать, что ничего плохого нет, если многие ваши члены уже не интересуются очками. Важно, чтобы они хоть некоторое время побыли тэвэтэтовцами, а потом они уже навсегда останутся ими, хоть до старости. Самая большая польза от Товарищества воинствующих техников не в том, что они сейчас сделают, а в том, что они и дальше останутся рачительными хозяевами. А советские люди все должны быть рачительными хозяевами, так как у них огромнейшее общее хозяйство. Вот что кроется за вашей "игрой".
      Могу еще сказать вам, что скоро для Товарищества воинствующих техников будет создана хорошая база – специальная мастерская ТВТ, где будет все, что необходимо для различных работ. Каждый из вас сможет пойти туда и с помощью инструктора сделать себе все, что захочет, независимо от того, по какой это будет специальности – слесарной, столярной, обувной или какой другой. Необходимо только одно: чтобы мог сделать сам. А мы уже знаем, что каждый, если захочет, многое может сделать сам. Твердая специальность нужна для более важных и сложных работ, а простейшие может сделать каждый. Вы сами это уже доказали…
      Для Товарищества воинствующих техников открывалась широкая дорога в будущее.

 
      В 1948 году газета командировала меня на строительство одного из домов в Минске. Я должен был ознакомиться с ходом строительства, с его людьми и написать в газету статью.
      Встретили меня радушно, помогали, объясняли все. Все строители знали меня как "корреспондента" и фамилии моей не спрашивали.
      С самого начала меня заинтересовал некто Борис Иванович, которого я еще не видел.
      "Борис Иванович сказал", – говорили рабочие таким топом, как будто этот Борис Иванович был по меньшей мере гениальным человеком.
      А между тем мне известно было, что главный инженер, например, совсем не Борис Иванович. Я слышал, что даже и он, пожалуй, таким же тоном, как и рабочие, говорил:
      – Нужно посоветоваться с Борисом Ивановичем. Когда же я спросил, кто такой Борис Иванович, мне ответили:
      – Наш старший техник. Золотой человек. "Это, наверное, самый старый и опытный техник", – подумал я и сразу представил себе сурового дядю с седыми усами, серьезного, с проницательным взглядом, все знающего. Поговорить с ним было бы очень интересно и полезно. Но встретиться мне с ним довелось лишь через пару дней.
      Как-то рабочие сказали мне:
      – Вон идет Борис Иванович!
      Я взглянул и увидел… совсем не седого дядю, а молодого парня, лет двадцати, маленького, круглолицего, с острым носиком и подвижными глазками.
      Меня представили ему:
      – Это – корреспондент, присланный на наше строительство.
      – Очень приятно, – сказал он, но тут же, увидев машину, с которой сгружали металлические трубы, бросился к ней.
      – Кто вам сказал сгружать здесь? – услышал я его голос. – Смотрите, сколько придется таскать их взад и вперед, когда примутся за работу. Сколько пропадет труда и времени! Сгружайте вот тут. И концами в эту сторону, чтобы лучше было брать.
      "Ого! – подумал я. – Этот паренек сразу все примечает".
      В это время к нему подошел бригадир, и техник пошел с ним дальше. Поднявшись на леса, он в одном месте вдруг остановился и начал подпрыгивать. Мне стало смешно: сразу видно, что веселый паренек… А он после этого опустился на колени и к чему-то стал приглядываться. Затем я снова услышал его голос:
      – Эге! Да тут доски когда-нибудь могут оторваться.
      Тут может кто-нибудь погибнуть. Как это никто не заметил?..
      Так вот почему он прыгал! Вот тебе и "паренек"! Я направился вслед за ними. Техник заметил это и крикнул сверху:
      – Извините, я сейчас!
      Но я совсем не нуждался в его извинении; мне хотелось понаблюдать за ним со стороны.
      – Ничего. Я подожду, – ответил я.
      Чем больше я за ним наблюдал, тем больше удивлялся его всевидению, сообразительности, напрактикованности. В одном месте он объяснил каменщику, как лучше расположиться, чтобы работа шла спорней, в другом – заметил какую-то колодку под ногами рабочих, которая мешала им ходить. Одним словом, он все знал, все видел. Значит, недаром все его так уважали. Обязательно нужно с ним поговорить в свободное время.
      Когда наконец он подошел ко мне, я спросил:
      – Извините меня, сколько вам лет?
      Он засмеялся и ответил:
      – Двадцать седьмой идет.
      – Неужели? -удивился я. – Я думал, не больше двадцати.
      – Это, может, потому, что я неженатый, – пошутил он.
      – Мне очень хотелось бы с вами поговорить в свободное время, – сказал я. – Если разрешите, я зашел бы к вам.
      – Что ж, можно, – ответил он. – Я буду дома в восемь часов. Живу я недалеко (он взглянул на часы). Сейчас иду в столовую на обед. Если хотите, покажу свой дом.
      Мы вышли на улицу.
      – Мне кажется, я вас где-то видел, – сказал Бориса Иванович, взглянув на меня. – Не бывали ли вы в Мозыре?
      – Не приходилось, – ответил я.
      – А на фронте?
      – Тоже не был.
      – Значит, мне показалось, – проговорил он.
      Мы свернули в меньшую улицу. По канавке возле тротуара откуда-то бежала вода.
      В одном месте образовалось нечто вроде плотины, и вода стояла большой лужей. Какой-то ребенок собирался: в нее влезть…
      Неожиданно мой спутник поднял с земли щепочку и раздвинул эту плотину. Вода мгновенно стекла.
      – Есть очко! – проговорил он, бросив щепочку.
      – Что, что вы сказали? – остановился я в удивлении.
      – Это мы когда-то в детстве так играли, – сказал он. – Сделаем что-нибудь такое и…
      – Значит, вы были тэвэтэтовцем? – перебил я. Теперь уже он остановился от удивления.
      – А вы откуда знаете?
      – Читал такую книжку, – ответил я.
      Тем временем мы подошли к небольшому восстановленному дому, и Борис Иванович сказал:
      – Вот тут моя землянка. В эти двери, направо. В двадцать ноль-ноль буду ждать вас.
      Эта военная терминология свидетельствовала, что Борис Иванович был на войне. Я свернул налево, а он пошел прямо.
      В назначенное время я входил в его "землянку". Это была довольно большая светлая комната с "холостяцкой" обстановкой, но не с холостяцким порядком. Все здесь было на своем месте, одно с другим согласовано. Каждая вещь имела свое определенное место. В любую минуту, не утруждаясь, можно было достать ее и поставить обратно.
      – Сразу видно, что здесь живет бывший тэвэтэтовец, – заметил я.
      – Почему бывший? – в шутку обиделся Борис Иванович. – Наш вожатый говорил, что тэвэтэтовцы никогда не могут быть бывшими, что они до самой смерти останутся действительными членами Товарищества воинствующих техников.
      – А вы и сейчас считаете себя тэвэтэтовцем? Борис Иванович шутливо развел руками и покачал головой:
      – Ничего не сделаешь. Даже если бы и хотел, то не мог бы избавиться от этой привычки. С той лишь разницей, что очки теперь не записываю.
      Потом добавил серьезно:
      – Я считаю так: в социалистическом обществе все люди постепенно становятся такими "тэвэтэтовцами". Ну, а если еще попрактиковался в детстве, то, конечно, назад не пойдешь. У меня и до сих пор еще сохранилась книжка "ТВТ".
      – Неужели?! – даже подскочил я.
      Дело в том, что я давно уже искал эту книжку, чтобы переиздать ее, но никак не мог найти, так как фашисты во. время оккупации уничтожили паши библиотеки. И вот счастливый случай помогает. Борис Иванович немножко удивился, что я так заинтересовался этой книгой, достал ее и подал мне. Книжка была такая потрепанная, что и хранить-то ее не было никакого смысла. Я сказал об этом Борису Ивановичу.
      – Как же мне не хранить ее, – возразил он, – если тут про меня самого написано? Смотрите, даже в названии:
      "… как Цыбук добывал очки".
      – Так вы… вы… Цыбук? – прошептал я.
      – Как видите, – ответил он, видимо, довольный, что его имя произвело такое сильное впечатление, а затем спросил: – Неужели вы так хорошо знаете и помните эту книжку?
      – Знаю… помню…- говорил я, перелистывая книжку, а сам думал: сказать сейчас же, почему я помню, или подождать? Если скажу, то его отношение ко мне сразу изменится. Лучше я порасспрошу его хорошенько, пока он не знает, кто я такой.
      Что я его не узнал, ничего удивительного в этом нет: между двенадцатилетним подростком и двадцатисемилетним молодым человеком очень большая разница. Да и ему, понятно, нелегко было узнать человека, которого видел когда-то в детстве раз или два. Разговаривал я с ним, кажется, только один раз, а все сведения собрал от других."
      – Как вы считаете, – спросил я наконец, – правильно ли автор написал про вас?
      Он улыбнулся.
      – Как вам сказать? Вообще правильно, а в отдельных местах – много неправильного. Вот, например, он пишет, что я был какой-то пассивный, невнимательный, ничем не интересовался. Это автор выдумал, или ему кто-то неправду сказал. Мне кажется, я всегда был таким, как сейчас. Затем автор приписал мне много очков, которых я не зарабатывал, и много слов, каких я не говорил.
      – А насчет вашей заядлой охоты на очки? Насчет "реестра"?
      Цыбук весело рассмеялся:
      – Что касается очков, то я действительно гонялся только за ними и если что делал, то только ради них. И "реестр", правда, мне выдали. Я тогда не знал, что они надо мной шутят. Но автор прибавил в этом реестре добрую сотню очков.
      – А вы не обижаетесь на него, что он кое-что выдумал?
      – Нет. Все-таки, когда читаешь книгу, этот Цыбук представляется симпатичным хлопцем. Чего мне обижаться? Наоборот, я очень благодарен ему.
      – А вы встречались с автором, разговаривали с ним?
      – Разговаривал я с ним всего один раз. Он, кажется, немножко похож…тут он внимательно посмотрел на меня и встал. – Извините, а может… это вы?
      – Да, это я…
      Дальнейшее уже не интересно для читателя. Скажу только, что Цыбук выручил меня и дал свою книгу. Значит, я не напрасно трудился, уделяя ему столько внимания в своей книге.
      Ему же за это я обещал несколько экземпляров нового издания.