— Я ходил с Мадлен Пассерель. Дочерью Огюста Пассереля.

Отец Антуан мрачно проговорил:

— Да. Я знаю, что танк давно приносит неприятности семье Пассерель.

— К сожалению, Мадлен сама не слышала голоса. Она осталась в машине, потому, что было холодно. Но она слышала запись и видела мою болезнь. Они позволили мне переночевать на своей ферме.

Отец Антуан указал на магнитофон:

— Вы собираетесь познакомить меня с этим?

— Если хотите.

Отец Антуан кивнул с мягким, но мрачным выражением на лице.

— Уже много лет никто не приходил ко мне за помощью и разъяснениями, как вы. В свое время я был экзорцистом, нечто вроде специалиста по демонам и падшим ангелам. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Если то, что вы слышали, является голосом настоящего демона, налицо большая опасность, потому что он силен и свиреп. Но давайте, однако, послушаем.

Он посмотрел в сторону холодного камина. На улице вновь шел снег, но отец Антуан, очевидно, верил, что сидеть в холоде более возвышенно, нежели в тепле и при свете огня.

Что касается меня, то я предпочитаю прежде погреть ноги у камина, а уже потом размышлять о духах и дьяволах.

Отец Антуан начал:

— Я твердо помню еще с тех времен, когда я был экзорцистом, что следует сразу классифицировать демона, с которым столкнулись. От некоторых демонов очень легко избавиться. Достаточно просто сказать: «Именем Отца, и Сына, и Святого Духа, изыди!» — и они убираются обратно в ад. Но с некоторыми справиться гораздо труднее. Например, с Адрамелехом, о котором рассказывается в книге «Псевдо монархия демонизма», или с Белиалом. Существует еще Билзебаб, правая рука Сатаны, его почти невозможно изгнать. Я никогда не встречался с ним и надеюсь, что и дальше не встречусь. Но я читал очень интересный рассказ о том, как он вселился в одного человека, это было еще в XVII веке, и потребовалось семь недель непрерывных экзорцистских действ, чтобы отправить его обратно в небытие.

— Отец Антуан, — мягко перебил я его, — все это было давно. Мы же встретились здесь с каким— то современным, новым злом.

Священник мрачно улыбнулся:

— Зло не бывает новым, мсье. Оно просто меняет лицо.

— Но что произойдет, если здесь появится древний демон?

— Ну, — ответил священник, — давайте сначала послушаем кассету. Тогда мы. возможно, выясним, кем или чем может быть этот голос. Возможно, Билзебаб, он же Вельзевул самолично, может быть, кто— нибудь ему под стать.

Я вставил кассету, нажал кнопку «пуск» и положил магнитофон на стол. Послышался шипящий звук, потом металлический стук (это я положил магнитофон на башню танка), затем в полнейшей тишине раздался далекий лай собаки. Отец Антуан подался вперед и приложил ладонь к уху.

— Ваш способ подтвердить то, что вы слышали, очень необычен. Раньше мне приносили дагерротипы и фотографии проявлений зла, но магнитофонную запись — никогда.

Кассета потрескивала и шипела, затем ужасный, шипучий голос произнес:

— Ты можешь помочь мне, ты знаешь.

Отец Антуан замер и уставился на меня. Голос продолжал:

— А ты как будто хороший человек. Хороший и правдивый. Ты можешь открыть эту тюрьму. Ты вытащишь меня, я хочу присоединиться к моим собратьям. Ты правдивый.

Отец Антуан пытался что— то произнести, но я приложил палец к губам, призывая его к молчанию.

Голос шептал:

— Ты можешь помочь мне, ты знаешь. Ты и этот священник. Посмотри на него! Разве у этого священника есть что скрывать? Разве может этот человек скрывать что— то под своей церковной одеждой?

Я с удивлении уставился на магнитофон:

— Этого не говорилось! Он не мог этого сказать!

Отец Антуан побледнел. Он спросил дрожащим голосом:

— Что это значит? Что он говорит?

— Ах, отец, отец, — шептала кассета. — Конечно, ты вспомнишь лето двадцать восьмого года. Очень далекое лето, отец, но очень памятное. День, когда ты на реке посадил юную Матильду в свою лодку. Конечно, ты помнишь это.

Отец Антуан быстро вскочил на ноги, как игрушка с пружинкой внутри. Его ноздри в бешенстве раздувались. Он уставился на магнитофон с таким выражением, как будто перед ним был сам дьявол. Его грудь с шумом вздымалась и опускалась, говорил он с трудом.

— Это был невинный день! — Он задыхался. — Невинный! Как ты смеешь! Как ты смеешь предполагать, что было что— либо еще! Ты! Демон! Cochon! Vos mains sont sales аvес le sang des innocents![4]

Я встал и сжал плечо отца Антуана. Он попытался оттолкнуть меня, но я сжал его сильнее и сказал:

— Отец это только розыгрыш. Ради Бога.

Отец Антуан взглянул на меня влажными глазами:

— Розыгрыш? Я не понимаю.

— Думаю, так и есть. Это всего лишь магнитофон. Он сыграл с нами эту шутку.

Он нервно взглянул на магнитофон, тот все еще был включен.

— Это не может быть шуткой, — быстро возразил он. Как магнитофон мог мне отвечать? Это невозможно.

— Но вы же сами слышали, — сказал я. — Значит, может быть.

Я был испуган и растерян так же, как и он, но не хотел этого показывать. Я мгновенно все понял, во все поверил и осознал, что начал впутываться в нечто странное и неконтролируемое. Это сродни ощущению человека, стоящего на пороге зеркального зала и борющегося с искушением войти и выяснить, что же это за фигуры молчат там, в темноте.

Я нажал на кнопку «стоп». В комнате воцарилась тишина.

— Садитесь, отец Антуан, — попросил я. — Сейчас я перемотаю кассету, и мы убедимся, что это только шутка.

Старый священник проговорил:

— Это работа Сатаны. Я не сомневаюсь. Это работа самого дьявола.

Я деликатно усадил его обратно в кресло и открыл табакерку. Он сидел бледный и неподвижный все время, пока я перематывал кассету. Я нажал кнопку «пуск».

Мы молча ждали. Вновь услышали треск и шипение кассеты, металлический стук и лай собаки. Затем раздался голос, но на этот раз он звучал еще тверже и злее. Он звучал как голос чудовищного, странного создания, наслаждающегося болью.

— Ты можешь помочь мне, ты знаешь, — повторял он. Ты как будто хороший человек. Хороший и верный. Ты можешь открыть эту тюрьму. Ты освободишь меня, чтобы я присоединился к моим собратьям. Ты как будто хороший человек, верный.

Отец, Антуан неподвижно сидел в кресле, его суставы побелели — с такой силой он сжимал пальцы.

Голос говорил:

— Отец Антуан может убрать крест, загнавший меня внутрь, и снять заклятие. Ты ведь можешь сделать это, не так ли, отец Антуан? Ты должен сделать все, что угодно, для старого друга, а я — твой старый друг. Ты вызволишь меня, и я при соединюсь к собратьям. Вельзевул, Люцифер, Мадилон, Салумо, Чароу, Феу, Амекло, Саграель, Праредан…

— Прекрати! — закричал отец Антуан. — Прекрати это! С необычной для девяностолетнего старика яростью он потянулся к магнитофону, схватил его обеими руками и изо всей силы грохнул о стальную решетку камина. Когда он сел снова, его глаза сверкали от бешенства. Он выудил из разбитого магнитофона тонкую коричневую кассету и швырнул ее в корзину для мусора.

Я смотрел на это в полном оцепенении. Магнитофон— то тут при чем? Кроме того, я впервые видел священника, который разносит вдребезги собственность других людей.

— Что случилось? Почему вы, черт возьми, это сделали? вскричал я наконец.

Священник глубоко вдохнул.

— Это было заклинание, — пояснил он. — Заклинание, которым можно вызвать Вельзевула! Если бы были сказаны последние три слова, этот демон был бы сейчас с нами.

— Вы это серьезно?

Отец Антуан все еще держал в руках обломки моего магнитофона «Сони».

— Вы думаете, я вдруг, ни с того ни с сего, стал бы ломать вашу машину? Эти слова могли, призвать сюда снизу самого ужасного из дьяволов. Я куплю вам новый, не беспокойтесь.

— Отец, Антуан, я беспокоюсь не о магнитофоне, меня тревожит совсем другое. Если это существует внутри танка, что мы можем сделать? Изгнать? Выпустить наружу? Взорвать? Сжечь?

Отец Антуан стряхнул искореженные обломки магнитофона со своей рясы в корзину для бумаг.

— Экзорцизм, мой друг, чрезвычайно сложен для понимания. В наши дни его действия совершаются очень непросто, применяется он только в крайне серьезных случаях. Что касается поджога или подрыва танка — это не лучший выход. Он, конечно, угрожает Пуан— де— Куильи. В этом случае мы получим бешеную собаку на длинном поводке вместо бешеной собаки, запертой в конуре. Он все равно не сможет исчезнуть, пока распятие на башне и пока не снято заклятие.

Я достал портсигар, вынул сигарету, затем не спеша прикурил и глубоко затянулся. Французский табак настолько сырой, что я мог курить сигарету очень долго.

— Как бы то ни было, он хочет выйти наружу,

— Конечно, — согласился отец Антуан. — Он хочет присоединиться к своим товарищам по злу. Своим собратьям. Возможно, демоны или посланники дьявола были и в остальных двенадцати танках.

— Вы думаете, они были посланниками дьявола?

— Похоже на то. Почему танки были окрашены в черный цвет? Почему никогда не открывали люки? Вам уже известно, что немцы говорили о дьяволе, преследующем их на колеснице. Не знаю, была ли у вашего друга возможность изучить другие книги о войне. Он бы тогда узнал, что равнину Орне освободили очень быстро, гораздо быстрее, чем остальные местности вокруг. Была порядочная разруха, но здесь… танки быстро прошли мимо, и никто не пытался задержать их.

Я выдохнул дым.

— Вы полагаете, эта особая дивизия была сформирована из демонов? Но как это возможно? Демоны — это… ну, черт возьми, это демоны. Они особенные. Они воображаемые. Они не могут сражаться, как воины.

— Напротив, — возразил отец Антуан, — именно это у них лучше всего и получается.

— Но как могло случиться, что никто раньше не слышал ничего об этой танковой колонне? Как армия могла допустить, чтобы это случилось?

— Многое из того, что происходило на войне, до сих пор скрывается. В конце концов, что значат тринадцать танков среди сотен? Возможно, ваше правительство решило провести небольшой эксперимент с черной магией.

— Отец Антуан, это совершенно невозможно! Если и существуют вещи, которыми Пентагон не занимается, так это именно черная магия!

Отец Антуан подошел к высокому окну и выглянул во дворик. Несмотря на утро, небо было темным, вечерним. Шел мокрый снег. Церковные часы пробили одиннадцать.

— Люди забыли, что война изначально — действо туманное и магическое. Гитлер много занимался магией, он конфисковал копье Лонгинуса из Уовбургского музея в Вене, потому что верил в предание — «Кто владеет этой реликвией, тот владеет судьбой мира».

Я слушал отца Антуана краем уха — меня больше волновали собственные проблемы.

— Отец Антуан, это все очень занятно, но что же делать с танком?

Отец Антуан повернулся ко мне:

— Мы ничего не сможем сделать, мой друг. Люди, которые не глупее нас, заварили танк. Они закрыли путь, по которому зло может вырваться наружу, и было бы глупо разрушать их работу. Если они не забрали этот танк, значит, он должен остаться здесь.

— И Пассерели будут страдать от него всю жизнь? Вы знаете, ведь Мадлен верит, что танк убил ее мать.

Старый священник кивнул:

— Она не говорила мне об этом, но я догадывался. Сожалею, но я ничем не мог им помочь. Я только благодарю Бога, что здесь стоит лишь один танк, а не несколько…

Я последний раз затянулся сигаретой и затушил ее о край пепельницы.

— Я думаю, вы были слишком нерешительны, — сказал я ему. — Может быть, настало время дать Пассерелям передышку, а может, пора Пентагону покончить со своими грязными делишками.

Отец Антуан взглянул на меня и перекрестился.

— Я обязан предупредить вас, что открывать танк более чем глупо. Это самоубийство.

Я встал и откинул волосы назад.

— Магнитофон стоил сто восемьдесят девять франков, — сказал я. — Но я буду рад получить половину.

Отец Антуан медленно покачал головой.

— Возможно, я когда— нибудь пойму американцев, — произнес он. — Возможно, и они когда— нибудь поймут сами себя.

Я заказал стакан вина за ланчем в небольшом прокуренном баре под названием «Туристы». За стойкой стояла высокая женщина в форме официантки. Народу было не очень много. Вино здесь подавали, по— видимому, собственного приготовления, оно было настолько грубым, что вполне сгодилось бы для мойки и чистки фамильного серебра. К тому же в местных табачных лавочках даже не нашлось сигарет.

Мадлен вошла в бар, она выглядела очень бледной и измученной. Увидев меня, она пересекла зал и положила руку мне на плечо.

— Дан, с тобой все в порядке?

— Конечно, в порядке. Я только что разговаривал с отцом Антуаном…

Я помог Мадлен снять пальто и отнес его в гардероб. На ней была надета голубая блузка с рюшками, и наверняка это был довольно изысканный наряд для Пуан— де— Куильи, но в Париже такие блузки вышли из моды лет восемь назад. Тем не менее выглядела она неплохо. Мое настроение. заметно улучшилось — ведь так приятно, когда кто— то заботится о своем внешнем виде для вас. Официантка покинула свое место за стойкой бара и принесла нам заказанное вино. Мы чокнулись стаканами, как случайные любовники, со стороны это могло выглядеть именно так.

— Ты дал отцу Антуану прослушать кассету?

— Да, вроде этого.

Она прикоснулась к моей руке:

— Там было что— то? Ты не хочешь мне рассказывать?

— Не знаю. Думаю, сейчас мы находимся на распутье. Мы можем вскрыть танк и посмотреть, что внутри, а можем и забыть об этом навсегда.

Мадлен приподнялась и погладила меня по щеке. Ее запавшие глаза были полны страдания и сочувствия. Если бы я прошлую ночь, лежа на двуспальной кровати в доме Пассерелей, не чувствовал себя так скверно, то мог бы прогуляться по коридору и постучать в дверь к Мадлен. Но, должен сказать, что после всего, что случилось, желание заняться любовью выглядит последним желанием, которое может прийти в голову.

Она отхлебнула вино.

— Как мы можем оставить его здесь? — спросила она. И более того, как можно забыть о нем?

— Я не знаю. Но мэр и прочие представители власти, даже отец Антуан, сочли возможным оставить его здесь на тридцать лет.

— Ты думаешь, я держу пчелу в моей шляпке?

— Где ты слышала этот оборот? В английских женских школах?

Мадлен взглянула на меня, но без улыбки.

— После войны прошло много лет. Разве у нас больше не было потерь? Отцов, братьев, друзей? А, американские солдаты все еще присылают нам открытки из— за океана по праздникам, и это сердит меня. Да, они спасли нас, но хватит уже ликовать по этому поводу. Война не может быть праздником, ни для кого. О ней лучше забыть. Конечно, мы всегда будем об этом помнить, потому что они оставили здесь свой танк…

Я откинулся назад на стуле.

— Итак, ты хочешь его вскрыть?

Ее глаза были холодны.

— Существо из танка желает присоединиться к своим собратьям, просит о помощи. Если мы его выпустим, оно отправится к своим друзьям, а для нас это будет концом всей истории.

— Отец Антуан предупредил, что открыть танк равносильно самоубийству.

— Отец Антуан стар. Кроме того, он верит, что дьяволы и демоны имеют огромную силу. Он сказал мне как— то после урока катехизиса: «Мадлен, если бы Иисус не заботился обо всем, весь мир был бы переполнен демонами».

Я кашлянул.

— Предположим, мы откроем танк, а там находится демон?

Мадлен смотрела невидящими глазами.

— Что— то там наверняка есть, Дан. Иначе мы бы не услышали никакого голоса. Но демон не имеет формы и обличия. Возможно, внутри нет ничего такого, что мы могли бы увидеть своими глазами.

— Думаешь, это действительно так?

— Нужно выяснить.

Я сделал большой глоток вина и почувствовал, как зашевелились волосы у меня на груди.

— Что они добавляют в это пойло? Его невозможно пить.

Мадлен ответила:

— Тише. Мадам Саурис во время войны часто развлекалась в компаниях американских сержантов, поэтому неплохо знает английский.

— Во время войны 1812 года?

Но Мадлен не обратила внимания на мои слова и вновь вернулась к старой теме:

— До сих пор у меня никогда не возникало желания открыть танк. Кроме того, раньше я не встречала никого, кто помог бы мне набраться смелости и сделать это. Мой отец никогда не прикасался к нему. Элоиза и подавно. Но она рассказывала, как можно отвратить демонов и злых духов, пока мы будем открывать танк. Я уверена, что отец Антуан тоже окажет помощь, если ты его попросишь.

Я закурил сигарету.

— Я не понимаю, зачем это тебе нужно? Если этот танк тебе не нравится, почему бы не уехать отсюда? В конце концов, Мадлен, в Пуан— де— Куильи тебя ничто не удерживает.

— Дан, это важно. Танк находится на ферме моего отца. Это мой дом. Даже если я уеду отсюда навсегда, ферма все равно будет местом, где я выросла.

Она сделала небольшой глоток вина и задумчиво посмотрела на меня.

— Из— за этого танка, — продолжала Мадлен, — я видела уже в раннем детстве страшные сны.

— Сны? Что это были за сны?

Она опустила глаза:

— Это были странные сны. Кошмары. Но какие— то возбуждающие кошмары.

— Сексуально возбуждающие?

— Иногда. Мне снилось, что я занимаюсь любовью с отвратительными существами и странными созданиями. Иногда снилось, как меня душили или убивали. Была борьба, но она тоже возбуждала. От меня буквально отрывались куски, хлестала кровь.

Я потянулся через стол и взял ее тонкие.запястья в свои руки.

— Мадлен… Ты знаешь, танк — не шутка. То, что находится там, действительно представляет большую угрозу.

Она кивнула:

— Я всегда знала это. И была уверена, что однажды встречусь с этим злом лицом к лицу… Конечно, я кажусь непоследовательной. Я старалась отговорить тебя, когда ты пошел к танку и сделал запись. Но сейчас поняла, что время— то идет…

— Ну, — сказал я, — мы думаем и говорим об одном и том же.

Она выдавила невеселую улыбку.

Позже я позвонил отцу Антуану и рассказал о том, что мы собираемся сделать. Он долго молчал на другом конце линии, а затем сказал:

— Я не могу вас отговорить от этого?

— Мадлен настаивает на этом, и я тоже.

— Скажите откровенно, сделали бы вы это, если бы не испытывали никаких чувств к Мадлен? Вы ведь делаете это для нее, сами знаете. Подумайте еще раз.

Я скользнул взглядом по замызганному полу почтового отделения в Пуан— де— Куильи, затоптанному грязными сапогами, в которых фермеры приходят получать посылки и отправлять письма. На улице тел мокрый снег, небо неотвратимо принимало темно— серый цвет.

— Когда— то все равно придется это сделать, отец Антуан. Однажды этот танк проржавеет насквозь и демон выберется наружу. Это окажется слитком неожиданным.

Священник молчал долго. Затем произнес:

— Я должен пойти с вами. Я обязательно буду там. Когда вы планируете совершить это безумие?

Я взглянул на часы:

— Около трех. До наступления темноты.

— Очень хорошо. Вы не подвезете меня на машине?

— Конечно. Спасибо вам.

Отец Антуан многозначительно промолчал.

— Не благодарите, мой друг. Я приду, чтобы защитить вас от того, кто находится внутри. Я бы не делал этого, если бы вы оставили танк в покое.

— Знаю, отец. Но мы не можем поступить иначе.

Священник ждал меня у дверей своего дома, уже одетый. На ногах у него были черные ботинки на высокой подошве, а на голове — широкополая черная шляпа. Его ряса была черной и блестящей, как крыло ворона. Экономка отца Антуана стояла позади него и недобро поглядывала на меня, вероятно удивляясь, как у меня хватило ума вытащить пожилого человека под вечер на холодную улицу. Наверно, она забыла, что внутри дома холоднее, чем снаружи. Я помог святому отцу устроиться рядом с собой и, обходя машину, как можно приветливее улыбнулся экономке. Но удостоился еще более сердитого взгляда.

Когда мы выехали с грязного серого двора, отец Антуан сказал:

— Антуанетта верит, что у нее есть права давать мне указания. Например, как носить шерстяной подрясник.

— Ну, я уверен, что Бог заботиться о вашем подряснике так же, как и обо всем остальном, — сказал я ему, включая дворники.

— Друг мой, — ответил отец Антуан, глядя на меня своими водянистыми глазами, — Бог заботиться а моей душе, а подрясник оставляет на мое собственное усмотрение.

Десять минут у нас заняло возвращение через всю деревню на ферму Пассерелей. Деревья вокруг стаяли замерзшие, увешанные сосульками, поля были засыпаны снегом. Я не заглушил мотор после того, как мы въехали во двор и развернулись. Мадлен вышла в полупальто, неся электрический фонарь и грубую сумку, полную инструментов.

Я помог ей поставить инвентарь в багажник машины. Она сказала:

— Я взяла все: ламы, молотки. Все, что ты велел.

— Отлично. Что сказал отец?

— Сказал, раз мы решили сделать это — пусть так и будет. Он такой же человек, как и все. Все хотят, чтобы танк был вскрыт, на сами сделать эта боятся.

Я взглянул на отца Антуана. Он задумчиво проговорил:

— Я думаю, так поступило бы большинство отцов. Он терпел годами. Наконец, это работа священника, и никого больше.

Я открыл заднюю дверь, чтобы впустить Мадлен, и вдруг услышал крик Элоизы с кухни. Она вышла во двор, придерживая подол своей длинной черной юбки, чтобы не запачкать его в грязи. В руках был какой— то предмет.

— Мсье, вы должны взять это!

Она подошла ближе, увидела сидящего в машине отца Антуана и почтительно склонила голову.

— Добрый день, святой отец.

Отец Антуан поднял руку в приветствии. Элоиза подошла ко мне и прошептала:

— Мсье, вы должны это взять. Отец Антуан может возражать, поэтому не показывайте ему. Это поможет вам защититься от созданий ада.

В моей руке оказалось колечко волос, которое было на модели собора в комнате Огюста Пассереля. Я сжал его и сказал:

— Что это? Не понимаю.

Элоиза с опаской взглянула в сторону священника, но тот не смотрел на нас.

— Это волосы первенца, принесенного в жертву Молоху века назад, когда дьявол угрожал людям Руана. Это подтвердит чудовищам, что мы уже заплатили им.

— Я не думаю… — начал я.

Элоиза сжала мои руки своими костлявыми пальцами:

— Неважно, что вы думаете, мсье. Просто возьмите это с собой.

Я сунул локон в карман куртки и залез в машину, ничего больше не говоря. Элоиза смотрела на меня через засыпанное снегом окно, пока я трогал с места. Она все еще стояла во дворике, когда мы выезжали из ворот на дорогу, ведущую к танку.

Танк казался еще более громоздким. Но мы знали что— то ждет нас внутри. Мы вышли из «Ситроена», взяли фонарь и инструменты. Ни один из нас не мог отвести глаз от грозной проржавевшей железяки.

Отец Антуан перешел через дорогу и достал из— под рясы большое серебряное распятие. В другой руке он держал Библию и начал читать молитвы по латыни и по— французски. Широкие поля его шляпы стали белыми, полы рясы развевались на ветру. Распятием он крестил воздух.

— Именем трех святых, о жестокий дух, изыди! Бог наш Отец, именем его заклинаю, оставь нас! Бог — сын, его именем заклинаю, придите, силы, ко мне! Именем Святого Духа, очисти это место от своего присутствия. Именем Иисуса из Назарета, кто подарил нам наши души. Именем Святой Девы Марии, подарившей нам его, именем светлых ангелов, из коих ты был изгнан. Я повелеваю тебе вернуться туда, откуда ты явился. Аминь!

Мы стояли и ждали, дрожа от холода, пока отец Антуан склонял голову. Затем он повернулся к нам и сказал:

— Можете начинать.

Взяв сумку с инструментами, я забрался на танк. Потом подал руку Мадлен, помогая ей влезть. Отец Антуан остался там, где стоял, с поднятым в одной руке распятием, а другой прижимая к себе Библию.

Я осторожно подошел к башне. Черви, которых я вчера выпустил из своего желудка, разумеется, исчезли без следа, как будто они были не более чем ужасной галлюцинацией. Я опустился на колени, открыл сумку и достал длинное стальное долото и ломик. Мадлен, тоже встав на колени рядом со мной, сказала:

— Мы еще можем вернуться.

Я смотрел на нее несколько мгновений, потом наклонился вперед и поцеловал.

— Если ты должна встретиться с этим демоном лицом к лицу, значит, встретишься. Даже если мы сегодня вернемся ни с чем, все равно придем в другой раз.

Я вновь повернулся к башне и пятью ударами загнал конец долота под распятие, укрепленное на люке. Годы значительно ослабили крепления, и после пяти минут непрерывной работы крест оторвался. Затем, на всякий случай, я сбил молотком начертанные здесь слова из Священного Писания.

Тяжело дыша, я замер на несколько секунд и прислушался.

Кроме моего дыхания, не было слышно ни звука. Вдалеке уже было невозможно рассмотреть деревья и крыши ферм, снег падал сплошной непроницаемой стеной, но отец Антуан стоял неподвижно, похожий на снеговика, он все еще держал серебряное распятие в вытянутой руке.

Я пнул ногой башню и спросил:

— Есть там кто— нибудь? Есть кто— нибудь внутри?

Ответа не последовало. Внутри гудело эхо, вызванное ударом по железу.

Я вытер вспотевший лоб. Мадлен с запорошенными снегом волосами постаралась весело улыбнуться.

— Ну, — сказал я, — это уже хорошо.

Вооружившись более мощным долотом, я начал рубить по кругу, стараясь разрушить грубый сварочный шов. Получалось не очень хорошо. Я описывал уже седьмой круг по периметру люка, когда вдруг долото легко вошло в металл и проделало дыру около дюйма в диаметре.

Даже в такой сильный мороз, даже при непрерывном снегопаде мы услышали свистящую струю зловония, исходящего из танка. С такой вонищей я никогда не сталкивался. Пахло протухшей едой, к этому примешивался «аромат», который сразу напомнил мне логово крокодилов в зоопарке. Я не смог удержаться от спазма, и грубое красное вино мадам Саурис немедленно подкатило к горлу. Мадлен отвернулась и произнесла:

— Боже мой!

Но мне удалось справиться со своим желудком. Я повернулся к отцу Антуану и сказал:

— Я уже проделал дыру, отец. Пахнет оттуда каким— то невообразимым гнильем.

Отец Антуан перекрестился.

— Это знак Ваала, — сказал он. Его лицо посерело на холоде. Он поднял распятие выше. — Я заклинаю тебя именами Люцифера, Вельзевула, Сатаны, Джаконилла, их силой и могуществом заклинаю мучить и терзать этого демона, а также повиноваться мне и слушать мои приказания. Изыди, изыди, изыди, аминь!

Мадлен прошептала:

— Дан, мы должны заварить снова эту дыру. У нас еще есть время.

Я взглянул на чернеющее отверстие, из которого все еще вырывался со свистом воздух.

— Это существо убило твою мать. Если ты действительно в это веришь, мы должны избавиться от него раз и навсегда.

— Ты веришь в успех? — прошептала она, ее глаза расширились.

— Не знаю. Я только хочу выяснить, что там внутри. Хочу узнать, что же это такое, что заставляет человека выворачиваться наизнанку.

Я вновь взмахнул молотком. Затем стал наносить удары по башне один за другим, расширяя отверстие.

Через двадцать минут дырка стала размером с большую сковородку.

Отец Антуан, все еще стоящий на снегу, спросил:

— Вы видите что— нибудь, друг мой?

Я осторожно заглянул в дырку:

— Пока ничего.

Взяв в руки лом, я залез на самую верхушку башни и подсунул один конец лома под крышку. Затем налег на лом всей своей массой. Крышка начала медленно подниматься, как у банки с томатами, когда ее вскрывают ножом. Наконец, когда шов окончательно разошелся, крышка откинулась без усилий. Я стоял, задыхающийся и вспотевший, но работа наконец— то была закончена. Я сказал Мадлен:

— Дай мне фонарь.

Когда она передавала фонарь, я заметил, что лицо ее было бледным. Я направил луч внутрь «шермана». Высветились командирское место, орудие, место стрелка. Я заскользил лучом в другую сторону и наконец увидел это. Черный мешок, пыльный и грязный, зашитый, как почтовая сумка. Он был размером с чемодан средней величины.

Мадлен коснулась моего плеча.

— Что это? — испуганно прошептала она. — Что ты видишь?

Я выпрямился.

— Не знаю. Какой— то черный мешок. Я думаю, нужно спуститься вниз и вытащить его.

Отец Антуан прокричал:

— Мсье! Не надо залезать в танк!

Я взглянул на мешок еще раз:

— Иначе не достать.

Я не хотел спускаться в этот проклятый танк и брать мешок, но понимал, если мы подцепим его ломом или какой нибудь палкой, то можем повредить его. Он выглядел довольно старым и прогнившим, может быть, ему было лет тридцать, может, даже больше ста. Один рывок — и то, что внутри, могло высыпаться наружу.

Пока Мадлен придерживала крышку. я осторожно взобрался на башню и спустил ноги вовнутрь. Хотя ноги у меня основательно замерзли, возникло странное ощущение, что кто— то внутри танка собирается схватить их. Я как можно бодрее сказал:

— Всю жизнь мечтал увидеть, как выглядит танк изнутри, и спрыгнул в холодное таинственное нутро…

Танки сами по себе вызывают чувство страха, когда они передвигаются и стреляют, даже если и не принадлежит демоническим силам. Но когда я оказался внутри, в холодном и мертвом пространстве, с одним— единственным фонарем, я почувствовал спазмы страха и отвращения и хотел только одного — поскорее выбраться отсюда.

Я глубоко вздохнул. Здесь все еще держался запах, но уже не такой сильный.

Я направил луч на мешок. Что— то или кто— то находился внутри него. Теперь, рассмотрев ближе, я увидел, что ткань еще старее, чем я мог себе вообразить. Возможно, это был кусок средневековой сутаны или савана.

Я вытянул руки и прикоснулся к ткани. Чувствовались какие— то твердые и царапающие предметы. Это выглядело как старый, разлагающийся мешок с костями.

Я кашлянул.

— Мадлен, я собираюсь передать это тебе, ты мне поможешь?

Она кивнула.

— Не сиди там долго. Отец Антуан, по— моему, очень замерз.

— Постараюсь.

Я укрепил фонарь так, чтобы он освещал то место, где я нахожусь, и опустился на колени рядом с мешком.