Совсем рядом

Я вспомнил, что в моем распоряжении мало времени, и сказал:

— Вы хотели встретиться со мной и узнать от меня историю нашей планеты. Но и мне хочется хоть что-нибудь узнать о вашей.

— Ты прав. Не будем терять драгоценных минут. Расскажи нам, кто ты.

Я вторично поведал краткую свою биографию. И закончил словами:

— Как видите, вам не повезло. Я не ученый, а всего лишь вчерашний школьник.

Искренне или только из вежливости, но они не согласились со мной.

— Человек с возрастом забывает то, что учил в юности,—сказали они.—Ученый нам не нужен, слишком мало времени в нашем распоряжении. То, что ты недавно учился в школе, очень хорошо. Ты должен помнить вашу историю.

— По истории у меня всегда было «отлично»,—довольно глупо сказал я.

— Вот и расскажи нам ее.

Они ничего не записывали. Как я узнал потом, уже на нашей Земле, каждое слово фиксировалось на пленку. Но в то время я ничего не знал о магнитофонах.

Мой рассказ занял примерно минут двадцать. Хорошо помня уроки истории, я рассказал им достаточно подробно, хотя и сжато, как на экзамене. Начал я почему-то со средних веков. Они этим удовлетворились, во всяком случае не попросили начать с более ранних времен. Само собой понятно, что главное внимание я уделил русской истории и, особенно, последним двадцати пяти годам.

Когда я замолчал, один из них встал и вышел. Он тотчас же вернулся и протянул мне… газету.

Мне сразу бросилось в глаза, что она на русском языке. Потом я увидел название и от удивления даже вскочил. Это была московская «Правда»!

— Посмотри на число,—сказал тот, кто принес ее.

Я посмотрел. Газета была старая на вид, но… от третьего июля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года!

Я ощупал газету, точно сомневался,—не призрак ли она. В тот момент я ничего не мог понять.

— Наш посланец не говорил тебе, что он не первый, посетивший вашу планету?

Я ничего не ответил, буквально впившись глазами в сильно пожелтевший газетный лист.

— Мы решили показать ее тебе потому, что видели, как тревожит тебя сегодняшнее положение твоей родины. Из этой газеты ты можешь узнать, чем закончилась война. — Я молчал, и он прибавил: — Мы не знали, что война уже началась. Иначе отложили бы опыт.

Я слышал его слова, но они не доходили до моего сознания. Я лихорадочно искал в газете ответа именно на этот вопрос.

Ни с чем не сравним был момент, когда мои глаза наткнулись на очерк, напечатанный на последней, шестой странице — «Фронт теперь иной — мирный». Я прочел его с такой быстротой, с какой никогда, ни прежде, ни теперь, читать не мог. Я понял из этого очерка главное — война окончилась нашей победой. В сущности говоря, я мог бы сделать этот вывод из любого другого материала, помещенного в номере, но этот очерк попался мне на глаза первым.

—

Вам никогда не понять чувство, которое охватило меня в тот момент. Ведь я, единственный человек на Земле, достоверно знал будущее. Никто у нас не сомневался в победе над фашизмом, но одно дело верить, а совсем другое знать!

Я попросил их подарить мне газету. Но они отказались это сделать. Смысл их слов сводился к тому, что нельзя вмешиваться в ход чужой истории, что ничего, кроме вреда, от такого вмешательства не получится.

Тогда я попросил разрешения прочесть все, что имелось в газете.

— Мы хорошо понимаем твое состояние,—сказали Они,—но посуди сам. У нас осталось всего полтора часа. Пока ты будешь читать, пройдет половина этого времени.

Я вынужден был согласиться, что они правы. Единственное, о чем я пожалел, это о том, что газета от третьего июля, а не от первого мая, или седьмого ноября. Тогда я узнал бы все более подробно и более быстро из предпраздничного доклада.

Со вздохом я отложил газету в сторону. Но они тут же взяли ее и спрятали в один из стеклянных шкафиков. Видимо, они опасались, что ее вид будет меня отвлекать.

Наверное, это так и было бы.

— Послушай, нашу историю;—сказали они.

Теперь я могу сказать, что показав мне газету, они совершили ошибку. Им следовало сделать это позднее. Мое волнение помешало мне внимательно слушать, а главное, запомнить то, о чем они мне рассказывали.

Они начали с более древних времен, чем я, и их рассказ занял больше времени. Главное, что я уловил, — это поразительное, до неправдоподобия, сходство их истории с нашей. Различия были, и я их заметил, но мне стало ясно, что слова моего спутника о тождестве наших двух планет и их обитателей относятся не только к внешнему виду людей, одинаковому отсчету времени (если исключить «направление времени») и природным условиям, но и к истории, к ходу развития человечества. Даже мне, юноше, неискушенному в таких вопросах, стало ясно, что различия вызывались действиями отдельных людей, а не законами развития общества, которые были одинаковыми на обеих планетах.

Когда они закончили рассказ, я сразу же заявил, что хочу увидеть их жизнь, насколько это возможно за столь короткое время.

— Выходить отсюда тебе нельзя,—сказали они.

— Почему?

— У нас нет уверенности в том, что микроорганизмы нашей планеты точно те же, что и на вашей. Ты можешь заразиться болезнью, с которой ваша медицина не сможет справиться. Здесь, в лаборатории, воздух специально очищен.

— Но ведь и ваш человек, пришедший к нам, тоже мог заразиться.

— Для нас это не страшно, наша медицина на триста лет впереди вашей.

— Значит, я ничего не смогу увидеть? — спросил я, глубоко разочарованный.

— Нет, почему же. Кое-что мы тебе покажем. Но не выходя отсюда.

Эту часть своего пребывания в параллельном мире я запомнил хуже всего. Потому что они показали мне слишком много.

Мне сказали, что программа была подготовлена заранее, так как они были уверены, что их посланцу удастся уговорить жителя Земли посетить их мир. И все же, по моему мнению, они не продумали ее до конца. То, что я видел, было бессистемно, не оставило цельного впечатления. Я думаю, что они снова забыли о том, что их посетит человек иного уровня развития, чем те люди, которые приходили к ним триста лет назад.

Как я уже говорил, меня посадили в кресло. Оно было мягко и удобно. И вот за все время путешествия по их планете я чувствовал под собой это кресло. Я увидел жизнь Земли номер два, не выходя из лаборатории, как они и сказали.

И не на экране!..

Тот, который рассказывал мне их историю, сказал:

— Мы покажем тебе наиболее интересные места на нашей планете. Ты увидишь их так, как будто сам находишься в том или ином месте. Но в действительности ты будешь здесь, в этом кресле. Пусть это тебя не пугает, все это только техника, никакого вреда она тебе не принесет.

— Я нисколько не боюсь,—сказал я.

Мне прикрепили к вискам два электрода. Они были очень малы и не соединялись ни с каким прибором.

— Ты готов? — спросили меня.

— Готов!

И вдруг я очутился на улице…

Примечание автора: В этом месте своего рассказа Иван Степанович предложил сделать хронологический перерыв и сразу перейти к концу его пребывания в параллельном мире. Он мотивировал свое предложение тем, что ему так будет легче. Я не мог и не хотел мешать ему рассказывать так, как он находит нужным. Как я мог ожидать того, что случилось через несколько дней. Я не виноват, но все же меня мучает совесть. Благодаря моей уступчивости люди узнают, как выглядит Земля номер два и жизнь на ней, только через триста лет. Потому что он так и не успел, до разным причинам, завершить свое повествование.

Когда мое мнимое путешествие по планете закончилось, я словно пробудился от сна и увидел себя в той же лаборатории, в том же кресле, которое не переставал ощущать все время, и вокруг меня сидели те же восемь «пришельцев».

Они сказали, что прошло более полутора часов и мне пора возвращаться.

— Сколько было времени на твоих часах, когда ты перешел к нам?—спросили они.

— Мои часы,—ответил я,—остались там. Но я помню, что на них было ровно шесть. Ваш посланец говорил, что первые полчаса я много двигался и потому могу провести у вас не более полутора часов.

— Мы этого не знали. Ты пробыл у нас один час и пятьдесят пять минут. Еще десять минут займет подготовка перехода. Но мы думаем, что ничего не случится, если вы оба встретитесь снова с самого начала.

— Мы совершим переход вместе?

— Нет. Вы отправитесь раздельно. Ты—с этого места, а он — с того, где находится сейчас.

— Вам виднее,—сказал я машинально. Думал я о другом. «Оказавшись» снова в лаборатории, я сразу же вспомнил о газете. Прочесть ее всю не было уже времени, а мне мучительно хотелось узнать, что произошло на Земле в июльский день шестьдесят девятого года. Я вспомнил, что видел мельком заголовок «Американский космонавт в Москве», и только сейчас внезапно осознал, ЧТО означает этот заголовок.

Первым моим побуждением было попросить у них газету на несколько минут, которые займет подготовка к обратному переходу. Но я промолчал.

Шкаф, где лежала газета, находился от меня в трех шагах. И дерзкая мысль завладеть этой газетой уже не покидала меня. Я не верил, что знакомство с будущей газетой может причинить какой-нибудь вред. Вернее, я просто не думал об этом. А «пришельцам» она была совершенно не нужна. «Значит, и совесть моя может быть спокойна»,—додумал я.

Но, как осуществить мой замысел? Вокруг было восемь человек, ни один из них не позволил бы взять ,газету. Они четко выразили свое мнение по этому вопросу полтора часа назад.

Все восемь возились с каким-то прибором, которого я раньше не заметил, и, видимо, торопились. На меня никто не смотрел. Но я понимал, что, если встану и подойду к шкафу, это будет сразу замечено.

Минуты бежали, и каждая из них уменьшала мою надежду взять с собой бесспорное доказательство моего необычайного посещения другого мира. Я уже тогда опасался, что моему бездоказательному рассказу никто не поверит. Минуты уходили, а я мучился бессилием.

Тот, который всегда говорил со мной, подошел ко мне и сказал:

— Все готово! Еще три минуты — и ты уйдешь от нас. Мы благодарны тебе за то, что ты согласился посетить нашу планету. Прощай, дорогой друг! Когда останешься один, закрой глаза.

Он обнял меня и вышел. Остальные, по очереди, подходили ко мне и молча прощались. Последний жестом попросил сесть в центре круга, на то место, где я впервые оказался в их мире.

Он ушел, не ожидая выполнения просьбы. Я остался один.

«Он сказал три минуты,—молнией мелькнула у меня мысль. — Прошло от силы полторы. Их не было, когда я появился здесь, значит, в момент перехода находиться здесь нельзя. Никто не войдет!»

В следующую секунду я метнулся к шкафу.

Я не подумал о том, что они могли наблюдать за мной из другого помещения. Думаю, что они видели похищение мною газеты. Но помешать мне не смогли.

Я едва успел взойти на возвышение, но не успел сесть. Уже знакомое ощущение перехода показало мне, что я покинул параллельный мир…

* * *

Открыв глаза, я не увидел ожидаемого .берега.

Я находился дома!..

Почему это случилось? Как могли ошибиться ученые «пришельцев»? Мне кажется, что единственное объяснение заключается в том, что, как несколько раз повторял мой спутник, они проводили лишь второй опыт, не овладели еще полностью техникой перехода. Другого объяснения не вижу.

Они ошиблись на десять минут.

Для меня эта ошибка не оказалась роковой случайно. Просто так случилось, что эти десять минут точно совпали по тому, что я делал, с десятью минутами в прошлый раз.

И. когда я теперь думаю, а что бы произошло, если ошибка Оказалась бы большей, скажем, на тридцать минут, то прихожу к выводу—ничего страшного не случилось бы. И это нисколько не противоречит тому, что всего несколько секунд назад я произнес слово «роковая». У человека есть сознательная воля!

В этом, я убежден, и заключается «их» ошибка. Они боятся «совмещения разных событий в одно время», потому что не учитывают воли человека. Я был молод, но у меня хватило сознательности не противиться ходу событий. Я понимал, что попытка что-то изменить ни к чему хорошему привести не может.

Итак, я открыл глаза и увидел, что нахожусь дома. Стоя у двери, я смотрел на часы. Те самые, которые были оставлены мною на берегу. Теперь они находились на моей руке.

Стрелки показывали ТРИ ЧАСА ПЯТЬДЕСЯТ МИНУТ.

Я повернулся и вышел. Хотелось ли мне уходить? Нет! Но я чувствовал — иначе поступить нельзя!

Не зря же наши потомки, которые будут жить через триста лет, в двадцать третьем веке, предупреждали «их» ученых!

Мог ли я не уйти, остаться дома, и тут же рассказать матери обо всем? Несмотря на последующие события, о которых вы сейчас узнаете, мне все же кажется, — да, мог! Но что бы тогда произошло? Вот этого я не знаю, не знают «их» ученые, не узнали и наши, через триста лет.

Естественно, возникает вопрос, — рискнули ли в двадцать третьем веке произвести такой опыт? Рискнут ли «они»? В первом случае люди узнают ответ через триста лет, во втором не узнают никогда.

Я много думал об этом. И пришел к заключению, что скорее всего не рискнут. Вероятно, узнают не из опыта, а из знания законов перехода, теоретически…

Я пошел к морю той же дорогой, что и в первый раз. И сел на гальку в том же самом месте. Сознательно? Нет, машинально! Но теперь я знал, что очень скоро должен появиться мой спутник, и ни за что не хотел пропустить момент его появления. Твердо решил не пропустить.

И все же я посмотрел на Кара-Даг!

В прошлый раз я думал о сходстве вершины с маской Пушкина. Теперь мои мысли были о другом. Меня тревожила судьба моего спутника. Ведь ошибка во времени коснулась и его. Что произойдет с ним?..

КОГДА Я ПОВЕРНУЛ ГОЛОВУ, РЯДОМ СО МНОЙ СИДЕЛ КАКОЙ-ТО ЧЕЛОВЕК!

Я знал, кто он, ждал его появления, но все же у меня появилось именно такое ощущение, — рядом был какой-то человек!

Незнакомый! В следующее мгновение это ощущение исчезло. Я взглянул на часы. Было ровно четыре.

Он смотрел на меня. ПОТОМ ОБНЯЛ, ПРИЖАЛ К СЕБЕ, ОТОДВИНУЛ…

— Зачем вы это сделали?—спросил я.

— Так было, — ответил он просто.

— Я тревожился за вас.

— Почему? — удивился он.

Я коротко объяснил, в чем дело, вспомнив, что он ничего не знает.

— Видимо, ошибку сразу обнаружили,—сказал он спокойно.—Доволен ли ты посещением нашей планеты?

— Да! И я вам очень благодарен.

— Так же, как мы тебе. Но все это, в конечном счете, ни к чему привести не может. Я понял, но все же спросил:

— Почему?

— Так было, — повторил он. — Вернее, так будет!

— Пусть!—сказал я.—Но молчать я не буду. Он пожал плечами. Несколько минут мы молчали. Потом он сказал будничным тоном:

— Продолжим нашу беседу.

Было похоже, что он тяготится необходимостью просидеть тут два часа и хочет скоротать время беседой. Это было понятно.

В тот момент я не помнил, о чем мы говорили в прошлый раз, о чем я хотел спросить у него., И сказал ему об этом.

— Ты интересовался, откуда мы могли узнать ваш язык, — напомнил он.

— Это я сам теперь понимаю,—сказал я.—Вы его узнали от наших людей, пришедших к вам триста лет назад.

— Не совсем так, — ответил он. — Это ты мог подумать в прошлый раз. Они говорили на несколько ином языке. И если бы я говорил на нем, ты смог бы понять с большим трудом. Они были у нас короткое время. Овладеть языком под их руководством было невозможно. Но немного мы с ним ознакомились. Наши предки записали на пленку все, что они говорили, и снабдили пленку переводом. Ты спросишь, как они могли это сделать? Мы не знаем. Но ваши люди сумели быть понятыми. Есть предположение, что они пользовались передачей мысленных образов. Наша наука до этого не дошла, даже сейчас. Как бы то ни было, по этим записям мы смогли ознакомиться с общим строем вашего языка, произношением и так далее. Это нам очень помогло. Но идти к вам с таким языком было бесцельно. Нам нужен был современный язык.

— Понимаю,—сказал я.—Вам помогла газета.

— Ты ее видел?

— Да, мне показали.

— Мы поручили эту газету «мозгу», который должны были показать тебе…

— Я видел.

— … И он выучил по ней современный язык. Конечно, если бы в его распоряжении не было пленки наших предков, он не мог бы выучить нас говорить. И тогда я разговаривал бы с тобой только письменно.

— Это ясно! — сказал я.

— Что еще ты хотел узнать у меня?—спросил он. Было странно, что его как будто совершенно не интересовало, что я делал в их мире. Ведь он этого не знал. Впрочем, ему была известна подготовленная ими программа и, возможно, ему не хотелось тратить мое время на рассказ о том, что он и так узнает через два часа.

— Как будто ничего, — ответил я.—Хотя нет, хотел! Почему вас не было со мной там, у вас?

— Я же говорил, что, готовясь к переходу, провел два с половиной часа в изолированном помещении. Те же два часа, которые ты провел у нас. Как же я мог быть с тобой?

Я вспомнил свои мысли по дороге от дома до берега (повторной дороге) и сказал:

— Вас могли разбудить.

Он не удивился, а ответил задумчиво:

— Да, могли! Но. они этого не сделали. Почему? Ведь это был бы опыт, которого так не хватает для понимания законов перехода. Скорее всего они боялись.

— Я не боялся, но поступил так же.

Он вопросительно взглянул на меня. Я рассказал ему, где я очутился, вернувшись в наш мир, и что сделал. Он слушал с большим вниманием.

— Это очень важно,—сказал он.—И наводит на мысль, что в этих случаях воля человека не свободна.

— По-моему,—сказал я,—как раз наоборот, свободна. Уверен, что мог бы остаться дома! Он не улыбнулся моей горячности.

— \0чень сомнительно. Я сказал, что они испугались. Что-то тут есть! Ведь если бы ты остался дома, я оказался бы здесь один, без тебя. Наше знакомство не состоялось бы, и ты не перешел бы в наш мир. Все было бы иначе!—Он задумался.—Ты знаешь,—сказал он, — я обнял тебя намеренно, желая точно повторить то, что было. Но если бы я не хотел этого?

— Тогда вы меня не обняли бы.

— Но ведь я сделал это в прошлый раз. А мы переживаем то же самое время!

Я вспомнил. Ведь и я сам посмотрел на Кара-Даг, хотя твердо решил не делать этого.

— Но ведь мы же не повторяем в точности все, что делали прошлый раз!—сказал я, чувствуя, как мысли начинают путаться, и что я начинаю волноваться (не в тот ли момент, как и в прошлый раз?).

Он заметил мое волнение и… МЯГКИМ ДВИЖЕНИЕМ ПОЛОЖИЛ СВОЮ РУКУ НА МОЮ, СЛЕГКА СЖАЛ ЕЕ, КАК БЫ УСПОКАИВАЯ МЕНЯ.

«Черт возьми!—подумал я.—Точно, как тогда. Что же это значит?».

— А это вы сделали намеренно? — спросил я, и мой голос заметно дрогнул.

— Нет, — ответил он. — Я думал о другом. Я напомнил ему, что точно то же движение он сделал прошлый раз и примерно в то же время.

— Вот видишь! —сказал он только.

«Ну хорошо! —подумал я.—Сейчас я встану и пойду домой. В прошлый раз этого не было».

Но я не встал и не пошел. Даже не сделал попытки. Почему? До сих пор не могу этого понять. Я как-то сразу забыл об этом моем намерении. Настолько, что совсем спокойно, будто ни о чем другом никогда не думал и не волновался, задал ему вопрос, который давно уже хотел задать:

— Кто вы такой?

— Я работник науки. Обычный и ничем не примечательный. Работал в группе, готовящей этот опыт. А для самого опыта выбрали меня потому, что я совершенно здоров и физически крепок. Кроме того, я много занимался горным спортом и мне часто приходилось падать с довольно большой высоты. И я прекрасно плаваю.

Последние фразы казались шуткой, но он был вполне серьезен.

— А разве это имеет значение?—спросил я.

— Да, и большое. Правда, не в такой степени, как для первого нашего человека, который совершил переход двадцать восемь лет назад. Он шел на значительный риск, я — на много меньший.

— Не понял вас.

— Это очень просто,—сказал он.—Наши миры очень близки, они находятся совсем рядом. В разных измерениях, конечно. Но они не полностью тождественны. Равнина у нас может соответствовать гористой местности у вас, и наоборот. Ты же сам видел, что ваш берег моря соответствует у нас городу на берегах реки. Человек, впервые совершающий переход, мог оказаться в открытом море, на вершине горы, в кратере вулкана, где угодно. Наконец, он мог оказаться на месте, уже занятом человеком или зданием.

— А что произошло бы в этом случае?—спросил я, представив себе совмещение двух человек или стены и человека в одном и том же месте. Жуткая картина!

Но он ответил весьма прозаично:

— Ничего страшного, но возможен сильный удар. А попади он на край крыши или склон горы—падение с неизвестной высоты. Вот я, например, мог оказаться не рядом с тобой, а точно на твоем месте. Тогда я как бы упал на тебя. Могли быть ушибы, а возможно, и что-нибудь похуже.

— И вы шли на это?

Он пожал плечами, словно хотел сказать: «А что же делать!».

— А какие опасности грозят при обратном переходе? — спросил я.

— Возвращение в свой мир всегда совершенно безопасно. Вернувшийся может оказаться только там, где находился до перехода в соответствующий момент времени. Ты же сам оказался дома, там, где был прошлый раз в эту секунду. Иначе быть не может!

— Да!—сказал я.—Свалиться на плечи матери я никак не мог, ведь этого не было.

— Именно,—сказал он,—этого не было. Разные события в один момент произойти не могут.

— Вы сказали, что шли на риск, меньший, чем первый ваш человек,—сказал я.—Мне кажется, что это не так. Прошло двадцать восемь лет. Допустим, что за эти годы было землетрясение и на этом месте образовался залив. Или был выстроен город. Или, — продолжал я, увлекшись,—завод, и вы попали бы в доменную печь.

— У нас,—сказал он вместо ответа,—есть книга, написанная одним из тех, кто встретился триста лет назад с вашими людьми. Кстати, их было трое. Эта книга—его воспоминания. Так вот он писал о точно такой же путанице в вопросах времени, какую я наблюдаю сейчас у тебя. Ты говоришь, что на этом месте мог быть завод. Куда же он делся за эти двадцать восемь лет?

Я смешался, только тут вспомнив, что первый пришелец, перешедший к нам, был здесь на двадцать восемь лет ПОЗЖЕ, чем мой собеседник.

— Можно, конечно, допустить, что сейчас здесь завод, как ты сказал, а через двадцать восемь лет его не будет. Он бесследно исчезнет. Но согласись, что это невероятно.

— Я сказал глупость.

— Именно потому, что через двадцать восемь лет здесь оказался, то есть окажется,—поправился он, — берег моря, мы и считали, что я почти ничем не рискую. Вот если бы наше время текло в одном направлении с вашим, тогда подобная опасность была бы вполне реальна. Люди могут превратить пустынный берег в город, но никак не наоборот.

— Да, конечно,—сказал я.—Сам не понимаю, как я мог спутаться.

— Это естественно,—сказал он.

Мы снова замолчали. Казалось, говорить больше не о чем. Но у меня могло бы оказаться множество вопросов, и если я молчал, то только потому, что было почему-то неудобно спрашивать. .Как-то само собой получилось, что инициатива в разговоре принадлежала ему.

Я посмотрел на часы. Они показывали ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ ПЯТОГО.

Я чувствовал, что устал. Два часа мы сидели тут прошлый раз, два часа я провел в их мире, и вот мы сидим тут вторично. И сидим почти не шевелясь.

Мне захотелось лечь. Но я помнил, что прошлый раз я не ложился. Не будет ли это совмещением событий, по его выражению? Спросить казалось мне нелепым. Не хотелось повторять недавний промах. А желание лечь становилось все сильнее. Может быть, тут сказывалось бессознательное желание сделать именно то, чего, по его словам, делать нельзя. У человека часто появляются такие желания, и с ними трудно бороться, особенно в моем тогдашнем возрасте.

Я решил лечь. Что бы потом ни случилось.

Вы догадались, конечно, что исполнить это желание мне не удалось. Я не забыл о нем, как в прошлый раз, когда решил встать и пойти домой. Я помнил, что хочу лечь. И не лег!

Что-то мешало мне. Не то чтобы неведомая сила удерживала меня в сидячем положении. Нет! Просто я никак не мог сделать нужного усилия. А может, и делал это усилие, но мышцы отказались мне повиноваться. Вероятно, так бывает с людьми, у которых парализованы руки или ноги. Хочешь пошевелить и не можешь.

Я подумал, что если бы, оказавшись дома, решил там остаться, ноги сами вынесли бы меня на улицу, без участия моей воли. И пожалел, что не проверил, было бы так или не было. Он, видимо, заметил и понял мои усилия, потому что сказал:

— Это бесполезно. Твои мышцы делают-то же, что делали в прошлый раз.

— Но почему же тогда, — воскликнул я, — мы думаем иначе, говорим совсем о другом? Почему язык нам подчиняется?

* * *

Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах смятение. Признаюсь, что в этот момент я почувствовал гордость. Как-никак, но ведь он был ученым, а я вчерашним школьником. И тем не менее мне, а не ему пришла в голову эта мысль. Язык приводится в движение мышцами, такими же, как все остальные мышцы нашего тела. И если, как он сказал, наши мышцы повторяют то, что делали в прошлый раз, то почему же мы имеем возможность совсем иначе двигать языком? Мы должны были говорить точно то же, что говорили тогда.

Он заговорил медленно, обдумывая каждое слово:

— Наши миры отделяет друг от друга непостижимое нашему уму. Мы люди трехмерного мира и трехмерного мышления. Пространство иных измерений или пространство, где измерений нет, одинаково недоступно.научному анализу. Для нас они однозначны. Все, что происходит в наших мирах, подчиняется закону трехмерности. В том числе и наши движения. Но мы не можем сомневаться в том, что физическое перемещение в ином измерении возможно. Мы оба только что испытали это на практике. А практика, опыт—это подтверждение объективной истины. Может быть, наш разговор, тот факт, что мы производим языком и гортанью иные движения, чем в первый раз, что-то изменяет, приводит к каким-то последствиям, происходит совмещение различных действий в одно время. Но где? У нас, в мире трехмерном, ничего не изменяется. По крайней мере, не изменяется зримо. Должны и конечно смешиваются колебания воздуха, производимые нашими голосами. Те звуковые волны, которые мы возбуждаем сейчас, и те, которые были прежде, когда мы говорили, в эти же мгновения, прошлый раз. Но мы этого не замечаем. Почему? — Он замолчал, а потом сказал совсем другим тоном:—На твой вопрос я не могу ответить. Я не понимаю этого. То, что я сейчас говорил, только первые мысли, которые, может быть, что-то объясняют, а может быть, ничего. Разгадка — дело будущего. Для вас — прошлого.

— То есть, как это прошлого?

— Ну вот!—сказал он с досадой.—Я сам начинаю путаться. Для вас, разумеется, это также дело будущего.

Здесь я, обратите внимание, непроизвольно, без причины, не желая этого, неожиданно ВСКОЧИЛ. Точно какая-то пружина меня подбросила.

ОН УЛЫБНУЛСЯ И, ПОТЯНУВ МЕНЯ ЗА РУКУ, ЗАСТАВИЛ ОПУСТИТЬСЯ НА ПРЕЖНЕЕ МЕСТ0!

— Помнишь?—спросил он.

Я кивнул головой. Я хорошо помнил!

Все, что как-то изменяло физическое положение наших тел, в точности повторялось. Если бы кто-нибудь тогда и теперь следил за нами, для него не было бы ни малейшей разницы в нашем поведении. Ни малейшей!

Но мы говорили о другом. Мы иначе шевелили языком и губами!

Туманные рассуждения моего собеседника о каком-то четвертом, чуть не сказал «потустороннем», измерении, в котором наши голоса могли что-то изменять, до моего сознания не доходили, да и до сих пор не доходят. Я ничего не понимал тогда, ничего не понимаю и теперь, спустя четверть века. '

А вы понимаете что-нибудь?.. Но ведь это было! Происходило в действительности, в зримом и реальном мире!

Я заметил, что уже несколько минут наблюдаю за неведомо откуда взявшимся на безоблачном небе маленьким облачком, которое СЛОВНО ЛЕНИВО ПРИБЛИЖАЛОСЬ К СОЛНЦУ И НА МИНУТУ ЗАКРЫЛО ЕГО!

Я ничего не сказал об этом новом (котором по счету?) подтверждении тождества событий в окружающем нас мире. На моего собеседника это не произвело бы впечатления. К тому же, он мог в первый раз не заметить облачка.

Молчать я не мог и спросил первое, что пришло в голову:

— Я так и не знаю, откуда к вам попала газета?

— По ее дате ты мог узнать, — ответил он, — что она попала к нам двадцать восемь лет назад. Я уже говорил, что первый наш человек был здесь ночью. Газета лежала на земле, возле него. И он взял ее. Вот и все!

—Да!—сказал я.—Вот и все! Как просто! Вы узнали, что у нас будет страшная война, могли определить, когда она началась. И могли явиться к нам раньше, чтобы предупредить о ней.

— Ты хочешь сказать «позже»?—поправил он. — Допустим, что мы так бы и поступили. Что бы тогда изменилось? Когда мы узнали о том, что у вас была война, она уже давно закончилась. И стала историей, историческим фактом. То, что уже произошло, изменить нельзя. Допустим, — повторил он, — мы совершили бы переход не сейчас, а годом позже, для вас годом раньше, и сообщили бы о будущей войне. Предсказали бы ее. Война все равно произошла бы.

— Если бы вам поверили, ее могло и не быть.

— Но в этом случае мы не узнали бы о ней. И не могли бы ее предсказать, раз ее не было.

—Ну и путаница!—сказал я.—Так рассуждая, можно свихнуть мозги. Ну, хорошо! Теперь я скажу «допустим». Вы встретили меня, вы знаете о моем существовании. Вы можете явиться к нам еще раз, через восемнадцать лет, когда меня еще не было, и… убить мою мать.

Он рассмеялся в первый раз за время нашего знакомств а.

— Если бы твоя мать была убита восемнадцать лет тому назад, тебя бы не было и я с тобой не встретился бы.

— Выходит, воздействовать на будущие события невозможно. Получается что-то похожее на предопределение, на фатализм.

— Я не понял последнего слова,—сказал он,—но догадываюсь, что оно означает. Никакого предопределения нет, жизнь течет по путям, на которые толкает ее история. Течет естественно. Но то, что уже произошло, изменить нельзя, потому что это уже свершившийся факт. Восемнадцать лет назад (для вас) я у вас не был и никого не убивал. Значит, через восемнадцать лет (для нас) меня здесь не будет и твою мать никто не убьет. Два разных события в одно время произойти не могут.