Часть 1

«Антропогенный фактор»

"Иногда бывает трудно быть тем, кем ты быть не хочешь. Странно иногда также хотеть быть тем, кем тебе никогда не стать. Смешное стечение обстоятельств, а может чей-то злой умысел, но этого я так и не понял. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне кажется, что это было будто во сне, будто моё прошлое перечёркнуто, а может, его никогда и не было. Всё как-то в тумане, даже когда я изо всех сил напрягаю память, не могу припомнить чего-то чёткого. Может, оно и к лучшему.

А, впрочем, что-то меня потянуло на долгую демагогию, сейчас уже почти стемнело, а ещё столько нужно написать, ведь послезавтра идти на первый рабочий день, для этого надо выспаться.

Я с родителями живу на даче. Сейчас лето, они в отпусках, да что там говорить, почти все в отпусках. Но мать сейчас уехала к своей матери, уже давно больной и маразматичной старушке, а мы с отцом остались вдвоём. Иногда, глядя на отца не как сын, я задумываюсь о том, насколько же великого человека даровала мне судьба, хотя правильнее сказать это он сам себе меня даровал… Что-то я запутался. И сопли даже из носа жидкие потекли, как вода, даже по вкусу, если проглотишь — вода.

Отцу моему шестьдесят лет от роду, я — второй и поздний ребёнок; есть ещё старший брат, но он давно не живёт с нами — у него своя жизнь, жена, даже ребёнок малолетний. Но всё равно мой отец лучший: я так считаю, хотя давно уже не ребёнок, чтобы просто догматично считать родителей чуть ли не богами. Он очень активный, работящий и совсем не похоже, что ему уже давно пенсионный возраст пересветил. Он никогда не повысил на меня голос, даже не сказал грубого слова — всё и так понятно было по тяжёлому взгляду, по вздохам, по движениям.

Всего день назад, вот когда за окном так же опускалась ночь, пришло ко мне странной сообщение, его принёс на словах папа. Он сказал, что наши соседи переезжают, причём настолько скоропостижно, что они уже уехали, а вещи перевозят грузчики загоревшего типа. Я слышал только первые три слова: «Наши соседи переезжают», которые что-то замкнули внутри меня; остальное я слышал сквозь туман, какая-то странная и страшная картина помимо моей воли вырисовывалась перед глазами, застилая реальность. Я ничего не говорил, да, видимо, папа ничего и не спрашивал, просто зашёл проинформировать меня и тут же ушёл, сказав, что хотел.

— К… к… Ксения… — я отчётливо помню, что долго не мог сказать ни слова, а когда, наконец, смог сдвинуть челюсть, язык мне не повиновался полностью, отказываясь говорить. Даже сейчас я не уверен в том, что случилось, поэтому просто запишу всё, что знаю, пусть немного сумбурно, но мысли в моей голове ещё более сумбурны.

Меня иногда спрашивали. Вернее, даже не спрашивали, а просто рассказывали случай из жизни одного паренька, который был старше меня всего на пару лет. Суть была в том, что он выбросился из окна, но не это главное — он оставил записку, довольно аккуратную и подробную, написанную от руки на тетрадном листе в клеточку. Эта записка объясняла если не всё, то многое, думаю, нет смысла её цитировать полностью, учитывая, что она довольно объёмная, да и не помню я её. Довольно процитировать лишь немного: «У вас никогда не возникало чувства, что то, во что вы верили, пропало? Что ты живёшь, считаешь себя почти королём мира, а потом… Раз! И вдрызг. Понимаешь, что всё было игрой, и что те, на кого мог положиться, оказались лишь тенями.» Мне казалось, что в момент, когда отец выходил из комнаты, я чувствовал себя точно так же.

Не помню точного дня и времени, когда это случилось, просто как-то однажды препоганым утром я вышел посмотреть в окно. Сам не знаю, что меня тогда повлекло ни с того ни с сего вдруг посмотреть в окно, ведь обычно я так не делал, а сразу шёл вниз завтракать. Но в этот раз всё было по иному, не так, как всегда — меня вдруг повлекло к окну, причём к одному из самых неудобных. Это окно, скрывающее свет жалюзями, было прямо над лестницей на мансарду, и смотреть в него было проблематично, если только не влезть на ступеньки и там, согнувшись, смотреть в окно. Но я выглянул туда.

Солнце залило мне глаза, а может быть это было и не солнце, а другой, более яркий источник света. Она стояла в окне дома напротив, куда недавно приехали новые соседи. Боже! Как она была прекрасна. Я не мог отвести взгляд, не мог моргнуть, хоть и на глаза наворачивались слёзы. Мне казалось, что вокруг неё воцарился ореол света, заслоняя от взгляда всё остальное. Это было самое красивое создание на Земле, прямо ангел, спустившийся с небес. Её лицо было слегка заспано — она тоже недавно проснулась, подумал тогда я.

Секунда следовала за секундой, а она просто стояла в окне, неспешно закрывая и открывая глаза, приходя в себя после сна; слабый утренний ветерок с лёгкой прохладой в дыхании покачивал её длинные распущенные и слегка спутанные волосы. Она не видела меня, наши окна слегка затемнены, из-за чего со стороны сложно разглядеть, что происходит в доме, хотя из дома всё прекрасно просматривалось… Я всё ещё не могу оторваться от воспоминаний. Смешно, я всегда думал, что только маразматичные дедушки, да бабушки, сидя на бревёшке около старых домов могут предаваться воспоминаниям. А я вижу её, её образ, будто это было всего пару мгновений назад, и силуэт ещё не пропал с глазного хрусталика.

Не помню, сколько времени мы так простояли: она — просыпаясь, а я — любуясь ею. Время остановилось, я пытался зафиксировать в памяти каждый момент, каждое мгновение этого зрелища. Все проблемы улетучились.

Дальше всё было как во сне, почти всё, что случилось, я помню смутно, как смазанные чёрно-белые кадры из старых немых фильмов. Пианист заиграл добрую, тягучую мелодию, а остальных звуков не было. На миг мне показалось, что не было и цветов, что всё окрасилось в чёрно-голубо-жёлтые тона, что было немного необычно. Машинально я спустился вниз на кухню, где меня уже ждал папа и готовый завтрак (папа всегда вставал на полчаса раньше меня и готовил нам обоим завтрак). Смутно и неразборчиво помню, как я тогда сел, сказав что-то стандартное для таких случаев и, улыбнувшись, начал есть. Еда была безвкусная как песок, но я не обращал на это внимания, равно как и на то, что папа мне что-то говорил, а также на то, что телевизор работал.

С трудом, как бы в тумане помню дальнейшее. В голове играла музыка, и женский оперный голос пел что-то неразборчивое, но от того песня не становилась менее прекрасной. Почему-то мне казалось, что весь мир почти перестал существовать. Я вышел из дома как во сне, ничего не сказав, а может и сказав, но это было не важно. Кажется, у меня тогда с собой не было ключей от калитки — они остались на втором этаже в комнате на столе возле приёмника, а калитка была закрыта на ключ и ещё на засов. Видимо, я перелез через ограду по слабо выступающим металлическим узорам, и сразу пошёл по дороге, это я помню точно.

А она шла ко мне. Это было как во сне, так же нереально, внутренне желанно и также подсознательно недостижимо. Но она стояла передо мной и молчала, и я молчал; уголки губ её подрагивали, а глаза пристально смотрели на меня…

А потом наступил день, солнце светило высоко в небе, выжигая своими лучами всё живое в округе. Мутно помню, что делал до этого, хотел снова с ней встретиться, но что-то всё время мешало. И был день, и они встретились, и был вечер, и они снова встретились. Мимолётными мгновениями казались те часы, что мы были вместе; я чувствовал, что за нами периодически наблюдают её родственники из окон, но так никого не увидел. Мне казалось, что это и есть счастье, когда не замечаешь никого и ничего, даже времени.

Несколько слов отца ворвались неожиданно, когда я уже не ждал подвоха ни с какой стороны, да и не думал, что что-то может быть плохо. Это просто подкралось незаметно. Я побежал к её дому, но там не было никого знакомого — загорелые перевозили мебель, но по-русски не говорили ни слова, напрочь отказываясь впустить меня к ним. Когда они отъезжали, я пытался бежать за ними, но они были грузовике, а я пешком.

Сейчас это уже вспоминается спокойней, чувства улеглись. Я пытался придумать что-то, хотел сделать что-то, но только не знал что. Слова и мысли тогда путались, они путаются и сейчас, эмоции берут верх. Должен же быть путь! Но пока его не видно, но он точно есть. И я найду его!"

Он закрыл глаза рукой: как почти сутки назад на него накатил прибой чувств и воспоминаний, заставив его пустить слезу. Это была почти физическая боль, тело его сдавило, в основном в области сердца и лёгких, он задыхался и не мог даже сделать вдох. Листки с длинными строчками мелким почерком полетели вниз на твёрдый серый ковёр, вслед за ними полетела ручка. Он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в подушку; лопатки и плечи изредка содрогались.

Он уснул.

Всё следующее утро он проспал как убитый, проснувшись только к трём часам, чтобы съесть чего-нибудь лёгкого и выпить чуть чаю. Выспаться он не смог — сон был беспокойным, его мучили кошмары. Отец ничего не говорил, но сразу же после чаепития заявил, что ему надо по делам в город, собрался и быстро уехал. Отец оставил своего сына на произвол судьбы, возможно не понимая, что могло случиться.

А сын не знал, как поступать. Ему вдруг захотелось взять и пойти на прогулку, но не такую, на которую ходят все люди — ему хотелось выйти сейчас и не останавливаться сутки. Он нацепил на ноги довольно плотные походные ботинки, набросил на плечи камуфляжную жилетку, сунул в неё нож, литровую флягу с водой и немного чёрного хлеба. Больше ничего для пешей безостановочной прогулки не надо, решил он. Выйдя на порог, он поднял руку, желая хлопнуть себя по лбу, но рефлекс был остановлен полной апатией; он молча развернулся на месте и пошёл брать ключи.

Часы шли за часами, солнце медленно двигалось по небу, плавно сбавляя интенсивность излучения. Ра насыщался измываться над миром, выжимая все соки. А он всё ходил, молча, без разговоров и лишних движений, ему было лень даже ответить на вопрос прохожего — жара изматывала его. В самом начале похода, ещё в первые пару часов, он о чём-то думал, осматривал окрестности, в которых ранее не был, восхищаясь пейзажами и природой. Но теперь он устал, не желая тратить более силы зря. Он, незаметно для себя, превратился в какую-то машину, тупо следующую по неизвестным маршрутам, но по заранее намеченной программе. Он не смотрел более по сторонам, а если и смотрел, то не видел там ничего интересного — дома, бывшие чуть ранее уникальными, теперь стали безликими и одноцветными.

Тень от большого дуба была для него спасением, ибо, собрав остатки разума в кулак, он решил остановиться там и передохнуть пару минут. Однако он быстро пожалел об этом: войдя под тень тело изменило ему — ноги ослабли и подкосились, прямая дорога и прямой забор вдруг искривились и поплыли вверх, земля расплылась в улыбке. Рефлексом он ухватился за ветку и повис на ней, уже стоя на коленях.

Позади себя он услышал неясный хор, из которого он разбирал только два слова: «хава нагила». Непроизвольно он начал им подпевать, нестройно и не очень попадая в такт, но ему казалось, что если сейчас он замолчит, то точно упадёт в обморок. С каждой секундой звук нарастал, он пытался вторить хору во всём и тоже пел громче, периодически давая петуха. Когда было не разобрать слов, он просто мычал. Кто-то сказал: «пой, как будто никто не слышит». И ему это помогало, он почувствовал прилив сил, приятная дрожь прошла по телу, одновременно напрягая и расслабляя мышцы. Хор неожиданно сменился каким-то жестоким гитарным рифом а-ля Металлика, после чего последовал низкий барабанный удар, и он рывком встал на ноги.

На удивление вокруг было не так светло как раньше, солнце шло к горизонту, воздух по чуть-чуть окрашивался кровяным цветом. Но, как и в то утро, что-то было не так, он чувствовал это всеми волосами, которые встали дыбом. Сам не понимая смысла своих действий, он подошёл к двери того дома, в чей дуб он упёрся днём, и постучался.

— … — только и вырвалось из него, когда дверь открыли.

На пороге стояла она, как в тот день. История повторяется. Он немо смотрел на неё, а она на него, но не в глаза, она боялась смотреть в глаза, трусливо пряча их под ресницами. Он искал её взгляд, но не мог поймать. Он раскрыл рот, дабы что-то сказать, но она опередила его, приложив палец к его губам и еле заметно помотав головой.

Позади неё выросла большая фигура какой-то её родственницы пренеприятного вида — лицо было сальным и угристым местами, над верхней губой пробивались лёгким пушком усы, глаза были красными и слезились, но всё же это была женщина. Мощным движением руки она, как заправской бульдозер, отодвинула Ксюшу за дверь и с размаху хлопнула дверью прямо перед его носом. В первую секунду он не знал, что делать, осмысливая ситуацию, а потом начал молотить в дверь изо всех сил. Дверь под одним из ударов отворилась, чуть не повалив его на землю, и оттуда вновь появилась пародия на женщину, которая знакомым мощным движением руки оттолкнула его на пару метров назад и вновь хлопнула дверью. Он посмотрел наверх, заметив, как небольшая фигурка на втором этаже закрывает окна и выключает свет, но к тому моменту там уже было темно.

Так, с задранной головой, он стоял минуты две, ожидая чуда, а потом повернулся и твёрдо пошёл прочь от дома. Но идти он уже не мог, и вскоре побежал, втянув голову в плечи, набирая скорость, какую обычно набирал на стометровке. Логично, что через метров двести он выдохся и упал в высокую траву давно заброшенного и заросшего поля.

Солнце шло к горизонту медленно и неумолимо, заполняя окружающую действительность ярко-красным мерцанием, плавно переходящим в бардовое. Начинали летать ночные жуки, в воздух поднялись рои мошкары и многочисленные группировки комарья. Глаза его почти закрылись, когда он услышал тихий, но до боли знакомый голос, зовущий его. Мгновенно он сел и уставился вперёд, хотя голос исходил немного слева. Чуть заметная тень отделилась от тёмного забора и направилась к нему; он узнал бы эту тень из тысячи по походке, по характерным движениям рук, головы, по дыханию.

— Пошли, — сказала Ксюша.

Он молча встал и пошёл за ней. По скорости, на которой она перемещалась, для него следовало, что она что-то замалчивает и надо ждать. Она вела его в лес по основной дороге, мощёной гудроном с примесями, двигаясь летящей походкой, периодически срываясь на бег и не оглядываясь. Он шёл за ней насколько возможно тихо. Вскоре они вошли в лес, сошли с дороги и пошли между деревьями по неведомым ему тропкам. Тонкие ветки прятались во тьме, и каждый раз норовили попасть в глаз или хлестнуть по лицу, но он молчал, равно, как и молчала она.

Шло время, стало совсем темно, дорога стала всё путаней, однако он начал понимать логику её передвижения: до определённого момента они шли по грибным тропинкам по краю леса, а потом плавно повернули вглубь. Она вела его куда-то настолько целеустремлённою, что, казалось, была готова убить любого, кто встанет на пути. Глаза его почти привыкли к темноте, различая дорогу и препятствия.

Через несколько минут быстрого похода по лесам, они вышли на поляну, посреди которой стояло некое кирпичное, давно сгоревшее и развалившееся строение. На небо вылезла запоздавшая надкусанная Луна, освещая поляну мягким голубоватым отражённым светом, где-то вдалеке вяло стрекотал кузнечик.

Он не помнил, что было дальше и как он добрался домой, одно он помнил точно — он был счастлив и заснул счастливым.

Утро наступило неожиданно — заверещал сиреной новый, покрытый тонкой коричневой кожей, будильник, а солнечный луч ударил прямо в правый глаз. Почти одновременно с этим дверь распахнулась от удара ноги, и на пороге, залитый с ног до только что побритого подбородка ярким светом, стоял отец в камуфляжного цвета рубашке и таких же брюках. В руках у него была свёрнутая в трубочку газета, которой он вяло похлопывал по бедру, периодически отгоняя назойливую жирную муху.

Через полчаса отец и сын, поев и приодевшись, пошли на первый сыновний рабочий день, несмотря на то, что он начинался только через два часа, а ехать до места назначения менее получаса. Но сын так рвался, дабы осмотреть место работы и вообще подготовиться морально к новому распорядку, что отцу пришлось уступить. Вместе они вышли на лесную дорогу и через десять минут были уже на остановке, дожидаясь автобуса, который по утрам ходил через каждые семь или меньше минут, что и произошло в это утро. Дорога в это время была чистая — самые пробки начинаются часом позже, когда все нормальные люди едут на работу, торопятся, забивают дороги коптящими машинами и часами стоят в пробках, проклиная местные власти и их родственников.

Однако сейчас такого не наблюдалось, небо было чистое, дорога свободная, водители спокойны как деревья. Через одну шестую часа они уже были на месте — близ офиса Мегафона, где ему предстояло работать на одной из низших должностей, но всё же это была работа, за которую платили. На его памяти был случай, когда один знакомый два месяца работал в какой-то фирме на испытательном сроке, не получая ни копейки, но он был счастлив от одного ощущения причастности себя к чему-то мощному и нужному человечеству.

Отец отошёл куда-то, исчезнув с поля зрения, и тогда он тоже стал слоняться по окрестностям, осматривая достопримечательности. Офисом было широкое трёхэтажное здание с огромными затемнёнными стёклами в полный человеческий рост и слабыми парадными дверями. Двери эти были очень старыми и обветшалыми настолько, что сквозь них можно было смотреть; странно, что их не заменили до сих пор. От здания его отделяла двухполосная дорога с автобусными остановками по обеим сторонам. Позади него метрах в тридцати возвышался зелёной стеной лес, а впереди на остановке, уперевшись плечом в стеклянную стенку, стояла девушка лет двадцати с длинными шатенными волосами. Из мощных рупоров, висящих на двух столбах, слышалась тихая, но бодрая музыка.

На ней было лёгкое летнее платье в большой цветочек с накинутой поверх ветровкой серого цвета, а на ногах были чёрные кроссовки. Он решил поубивать время за разговором с этой скучающей девушкой, и, вальяжно покачиваясь, пересёк дорогу по зебре. Девушка не обращала внимания на окружающую её реальность, отрешённо перебирая пальцами воздух и глядя куда-то вдаль. Он подошёл к ней и попытался завязать разговор ненавязчивой безликой фразой, с которой обычно начинается всё в этом мире. Фраза эта многолика, как вода в реке, как песчинка гранита под лучами солнца, и так же изменчива во времени. Девушка со стеклянными глазами ответила что-то по теме, хотя и не вдумываясь в смысл произносимого, скорее всего на автомате.

Издалека, из листвы близ здания офиса выпорхнул бомжеватого вида мужик в раскрытой фуфайке и болтающимся до земли хлястиком непонятного цвета. Он быстро и уверенно направился к мирно болтающей парочке у остановки, помахивая руками для равновесия. Через минуту он достиг их и, остановившись в метре, встал смирно, выпрямился и улыбнулся. Зубы у него были невероятно жёлтыми и подозрительно прямыми, не было ни одной выбоины или неровности, пусть даже природной — все зубы были в ровном ряду, прикус был правильным.

— Молодые люди! — начал он приветливо, — я вижу, как вы счастливы. Ещё бы, такой прекрасный день и такие прекрасные люди стоят вместе. Позвольте же мне сделать вас ещё более счастливыми, чем вы есть сейчас.

Ещё несколько следующих минут он без умолку болтал проповеднические речи, пытался даже петь и приводить какие-то одному ему ведомые примеры из жизни, но он натолкнулся на полное непонимание со стороны парочки. Они всё это время стояли, не шевелясь, и молча смотрели на выступающего для них мужика, но более никак не реагировали. Наконец, мужику это надоело, и он отчалил с большой скоростью подальше от них обратно в листву близ офиса.

Некоторое время он и она болтали ни о чём, а точнее о том, о чём обычно болтают те, кто встретился впервые: о таких ничего не значащих вещах как имя, фамилия, место учёбы и прочего хлама. Он не думал ни о чём, без задней мысли он просто хотел скоротать время и, быть может, разузнать что да как. Волею судеб оказалось, что они работают вместе и это у неё тоже первый рабочий день. Ни он, ни она ничего не знали толком о предстоящей работе, а она вообще ничего не знает про Мегафон, кроме тех многочисленных негативных отзывов о нём со стороны пользователей.

Вместе они передвинулись с остановки, так и не дождавшись ни одного автобуса, поближе к офису, в который пришли работать, и стали изучать рекламные плакаты на стенах. Плакатами были заклеены похабные надписи на стене, а местами и похабная гравировка. Издалека этого не было заметно, но когда подходишь вплотную к стене, дабы прочесть мелкий шрифт сносок на плакатах, невольно замечаешь, как из-под бумаги проступают выбоины и следы краски.

Она пользовала Билайн, а не Мегу. В это время сзади незаметно подкрался отец и похлопал сына по плечу, указывая на чуть приоткрытую от утреннего ветерка дверь. Девушка вдруг вслух читает надпись, гласящую, что это здание раньше принадлежало местному театру, но потом перешло под офисы. Они втроём немного медлили, терзаясь мыслью сомнения: быть или не быть, если дверь открыта и манит войти.

Внутри всё было чисто и уютно, не то, что снаружи — был проведён евро-ремонт, стены были отделаны каким-то красивым камнем, возможно искусственным, но это было плохо различимо. Всё сверкало чистотой и грамотной полировкой. Всё было залито светом, проникающим с улицы во всевозможные окна. Справа и слева были массивные металлические прочно запертые двери администрации и прочей нелюди, а прямо по курсу возвышалась мощная лестница наверх. Видно было, что на неё раньше лежал ковёр, ибо остались золотистые кольца, вбитые намертво прямо в камень, которые в прошлой жизни посредством штырей удерживали ковёр на месте. Но теперь ковра там не было, видимо сказались постоянные походы разнообразных личностей, из-за чего и пришлось отказаться от такой роскоши.

Но времени у них было ещё много, посему они втроём не пошли вверх, а остались внизу изучать расположение дверей. Сын вскоре обнаружил под этой массивной лестницей неприметную дверку, а за ней лестницу, ведущую куда-то вниз. На двери была наполовину стёртая табличка «Служебное помещение», которую держали два толстых гвоздя.

Вместе они спустились вниз по узкой витой лестнице на одного человека. Помещение, в которое они попали, напоминало заброшенную подсобку бывшего здесь театра: пустые открытые настежь шкафы, треснувшие местами зеркала и разбросанные стулья являли собой картину крайнего запущения. Само по себе помещение было настолько узким, что могли разойтись только три человека, а ведь, когда театр работал, тут ставили ещё и тумбочки для грима. Однако эта подсобка была лишь небольшой перемычкой — на другом её конце было две двери, до которых с трудом доставал свет двух лампочек, очевидно, так и не выключавшихся никогда.

Они пошли к тем дверям, попутно выискивая что-нибудь интересное, но их ждало разочарование, ибо всё было украдено до них. Из мелочи, которую можно было сунуть в карман, были только старые ороговевшие тряпки, вполне могущие бить стёкла и резать хлеб. В остальном все вещи были не меньше табуретки, и уносить их с собой не было явного смысла. Рядом с дверями были нарисованы искажённые подобия свастики с чьими-то забавными рожицами.

Выбор был простой: одна из двух, правая или левая. Недолго думая, он толкнул рукой левую и шагнул вглубь густого мрака. В лицо ему пыхнуло тёплым воздухом и до дрожи в коленках знакомым тяжёлым и пряным запахом протухшего мяса. Глаза несильно заслезились, и появился рвотный позыв, когда его рука упёрлась во что-то мягкое и противно хлюпающее. Но он стоял не двигаясь, старался даже не дышать, вместо этого он изо всех сил напряг свой слух, обоняние и зрение, пытаясь разглядеть окружающую обстановку. Минута сменяла минуту со скоростью часа, ему даже казалось, что вдалеке у самой стены что-то шевелится и капает. На мгновение краем глаза он заметил, как что-то продолговатое двинулось в том краю, но в следующий же миг видение исчезло.

Ноги сами развернули его на месте и рывком вынесли из комнаты. Девушка, выпучив глаза, молча закрыла дверь и подпёрла её двумя табуретками. Ни слова не говоря, как по команде, они бросились вверх по лестнице наружу, на свежий воздух. Он бежал последним — впереди расчищал пространство отец, а сразу за его спиной как за щитом пряталась девушка, сам же он замыкал колонну, поглядывая назад.

Закрывшуюся было дверь с лестницы отворили мощным ударом, а за ним последовали какие-то непонятные звуки, по которым он решил, что они кого-то сбили на выходе. Решение оказалось правильным: на выходе его немного занесло вправо и там пришлось перепрыгивать через большое грузное тело в спортивном костюме. Тело что-то мычало матом. Наконец, когда они все были уже у выхода, он обернулся и понял, что тело вскочило на ноги и теперь гонится за ними с большим мачете в руках.