Глава 6

Ночь выдалась на редкость темной – луна скрылась за облаками, а с ней и звезды. Эсме уже давно переоделась в ночную рубашку, но вместо того, чтобы лечь, нервно мерила комнату шагами. Спальня казалась ей маленькой и душной, и она распахнула все окна, не заботясь о том, что в комнату налетит мошкара. Куда же запропастились Ламун и Мей? На протяжении всего дня Эсме не могла думать ни о чем, кроме как о предстоящем побеге. Сколько еще ей ждать?

Наконец под окном послышался шорох.

– Ламун! Мей! Это вы? – тихо окликнула Эсме. В темноте она различила лицо одной из сестер – Мей.

– Извини, что опоздала, – заговорила сиамка, – но нам с Ламун пришлось поспешить. Пароход отплывает завтра.

– Завтра? Но я же…

– Не время медлить, Эсме. Если ты еще не передумала, то нужно быть готовой уже сейчас. Пароход отходит рано утром.

– А вам все удалось?

– Да, мы раздобыли тебе приютскую форму и очки, а также запаслись косметикой – тебя не мешало бы немного загримировать. Значит, так – сейчас мы идем в дом Ламун, где ты переоденешься, а рано утром ее брат отведет тебя в порт и познакомит с мистером Ченом – секретарем лорда Уинтропа. Он-то и будет решать, стоит ли нанять тебя.

– Что еще я должна взять с собой?

– Деньги, разумеется, если они у тебя имеются.

– У меня отложено кое-что – копила на подарок отцу ко дню рождения. Не много, но уж сколько есть…

«Потом, – решила Эсме, – когда устроюсь учительницей и стану зарабатывать, куплю отцу подарок получше, если только он когда-нибудь простит мой побег!»

Порывшись в ящике, стола, Эсме нашла шкатулку, принадлежавшую раньше матери, в ней она прятала деньги. Суеверная служанка-сиамка не станет рыться в шкатулке, опасаясь разгневать дух покойной владелицы. Когда Эсме открыла шкатулку, взгляд ее упал на платок лорда Уинтропа, извлеченный его из мусорного ведра вместе со злополучным саронгом. Зачем Эсме понадобилось спасать эти вещи – источник стольких неприятностей, ей и самой не было ясно. Рассеянно комкая платок, она подумала о том, что лучше бы его вообще уничтожить, но тут ее окликнула Мей:

– Послушай, твой саронг все еще у тебя?

Бросив платок обратно, Эсме положила шкатулку в сумку, которую собиралась взять с собой.

– Да, – откликнулась она. – А почему ты спрашиваешь?

– Я думаю, тебе лучше надеть его прямо сейчас – так тебя точно никто не узнает.

Эсме не хотелось снова облачаться в костюм, с которым у нее было связано столько неприятных воспоминаний, но она понимала, что подруга права.

Скинув рубашку, Эсме обвязала шарф вокруг груди и натянула шаровары. Как ни странно, в этом костюме она чувствовала себя гораздо комфортнее, чем в европейской одежде.

Затем она быстро сложила вещи, которые было необходимо (пять с собой, и прежде всего серое платье, смотревшееся на ней строго и чопорно. Потом, когда будет как следует зарабатывать, она купит себе новые пышные платья. Эсме также решила прихватить в дорогу иголку с нитками на случай, если понадобится залатать одежду, и еще книгу стихов – подарок отца.

Когда все вещи были собраны, Эсме присела за туалетный столик, чтобы оставить отцу записку – по крайней мере, так он будет знать, что она жива и здорова. Дрожащими руками девушка залегла свечу и положила перед собой лист бумаги. Обмакнув перо в чернильницу, она на мгновение задумалась. Нужно написать отцу что-то такое, что не слишком бы ранило его.

«Папа, – наконец начала она, – прости меня, но, Бог свидетель, я не могу стать женой мистера Майклза. Обо мне не беспокойся – обещаю, что со мной все будет в порядке и когда-нибудь, как только смогу, я приеду навестить тебя. Я знаю, тебе будет трудно в это поверить, но я люблю тебя. Еще раз прошу не сердиться.

Твоя дочь Эсме».

Трясущимися руками Эсме сложила листок вдвое, надписала на нем имя отца и положила его на кровать – туда, где записку без труда найдет служанка.

В последний раз оглядев свою спальню, Эсме перебросила сумку через подоконник, а затем перемахнула через него сама. Поднявшись с земли и отряхнув одежду, она обернулась, чтобы бросить прощальный взгляд на родной дом.

Строение было добротным, на высоких сваях – в сезон дождей в Сиаме нередки наводнения. Ее дом вдруг показался Эсме таким уютным… Льющийся из окон теплый свет представился ей чьим-то добрым взглядом, умолявшим не совершать безумного поступка. На минуту у нее даже мелькнула мысль вернуться в свою спальню тем же путем, каким она покинула ее…

– Идем же, пора! – поторопила подругу Мей.

Эти слова вернули Эсме к действительности. Когда она снова оглянулась на дом, он уже представлялся ей всего лишь бездушной деревянной конструкцией.

Снова, как в ту памятную ночь, после которой, казалось, прошла вечность, Эсме спешила через джунгли следом за Мей. На этот раз луна не освещала дорогу, поэтому продвигаться приходилось медленно, осторожно… И вот наконец знакомая пристань, на этот раз пустая и безлюдная. Здесь кончался квартал города, населенный англичанами, и начинались лачуги местных жителей.

Миновав пристань, Эсме последовала за подругой, бойко шагавшей по пыльной улице. Было одиннадцать часов вечера, но в отличие от английского квартала, который к этому времени уже замирал, здесь на улицах по-прежнему сновали люди. Лавки все еще были открыты, и их владельцы сидели у дверей, поедая из плошки рис с острым соусом (любимое блюдо сиамцев) либо зазывая покупателей. Пряные запахи перца и чеснока смешивались с приятным ароматом восточных фруктов. Прямо посреди пыльной улицы расположилась группа стариков, игравших в кости и меланхолично жующих бетель. Откуда-то доносились звуки оркестра и заунывный голос певицы.

Кое-кто из сиамцев бросал на Эсме любопытные взгляды, но девушке было все равно – голову ее кружило пьянящее чувство обретенной свободы. Тем не менее они старались идти как можно быстрее – чем меньше людей обратят на нее внимание, тем лучше.

Наконец они – достигли реки, посреди которой стоял дом Ламун, представлявший собой нечто вроде свободно плавающего ковчега, – муж Ламун предпочитал жить в подобном доме, чтобы избежать заражения холерой, поскольку по городу время от времени прокатывались эпидемии.

Как только они ступили на борт плавучего дома, откуда-то показалась Ламун:

– Я уж думала, вы не придете! Поторапливайтесь – осталось всего несколько часов!

Все трое вошли в дом. У стены на плетеной циновке спал младший брат Ламун, которого та называла маленьким, хотя на самом деле это был верзила лет четырнадцати. Эсме немного знала этого парня, так как ей уже приходилось с ним истрепаться.

– И где же твой муж? – спросила Эсме у Ламун, боясь, что тот вряд ли одобрит их затею.

– А я его выгнала. – Ламун усмехнулась, а Мей громко рассмеялась.

– Каким же это образом? – удивилась Эсме.

– Я начала говорить, что он мало зарабатывает, а он – что зарабатывает достаточно: во всяком случае, вторая жена до сих пор не высказывала претензий. Тогда я сказала: «Ну и иди спи со второй женой!» – что он и сделал. Так что не беспокойся, Эсме, теперь он вернется только под утро…

– И к тому же сильно пьяным, – покачала головой Мей. – Он любит тебя больше, чем вторую жену, и всегда очень переживает, когда ты с ним ссоришься.

Эсме знала, что у многих сиамцев по две жены, а то и больше – во всяком случае, у тех, кто достаточно состоятелен, чтобы позволить себе это; но то, как спокойно говорит об этом Ламун, казалось ей ужасным – она не могла себе представить, чтобы сама смогла делить мужа с другой женщиной.

– Что ж, – наконец проговорила Эсме, – раз так, тем лучше – никто нам не помешает.

– Давайте начнем, – решительно заявила Ламун. – Я перешила форму этого парня на тебя. Примерь, думаю, тебе придется впору.

Что касалось кройки и шитья, тут Эсме безоговорочно доверяла подруге: сиамки всегда славились своим портняжным искусством, а Ламун слыла мастерицей даже среди них – ей не требовалось примерки, чтобы на глазок определить размеры того, на кого она собиралась сшить одежду.

Покосившись на брата Ламун и еще раз убедившись, что он крепко спит, Эсме скинула саронг и облачилась в приютскую форму. Куртка сидела на ней мешковато и к тому же доходила до самых колен, но она была даже рада этому – тем надежнее одежда скроет ее формы. Брюки же, напротив, оказались коротковаты.

– Сейчас исправим, – не смутилась Ламун. – Снимай!

Эсме сняла брюки, и Ламун быстро пришила к поясу полоску ткани. Когда Эсме снова надела их, брюки были как раз. Ремней сиамцы не носили, завязывая пояс особым узлом, уже знакомым Эсме – точно так же она завязывала шаровары саронга.

Она оглядела себя. Как ни мешковата была куртка, под ней все-таки прорисовывалась высокая грудь.

– Думаю, – предположила Мей, – грудь тебе лучше забинтовать потуже.

– А если еще ты немного ссутулишься, – добавила Ламун, – то и вовсе будет незаметно.

Эсме послушно скинула куртку, и подруги перевязали ей грудь. Снова одевшись, она глянула в зеркало – оттуда на нее смотрел довольно симпатичный сиамец, странным образом чуть не перегнувшийся пополам.

– Только не сутулься так сильно, – взяв Эсме за плечи, Ламун выпрямила их, – а не то будешь похожа на старика. Вот теперь хорошо.

На этот раз из зеркала на Эсме смотрел худощавый, слегка сутулый, словно уставший от постоянной работы, парень. Для полного сходства оставалось лишь немного поработать над лицом и прической.

Взяв черную краску, Ламун нарисовала Эсме круги под глазами.

– Это еще зачем? – спросила та.

– Чтобы ты выглядела еще больше усталой. Священники в приюте заставляют учеников много работать, и к тому же так ты меньше будешь похожа на себя.

Бросив критический взгляд на ресницы Эсме, Ламун достала ножницы.

– Неужели ты хочешь укоротить их? Прошу, не надо! – запротестовала Эсме.

– Еще как надо. У мужчин не бывает таких длинных… как это по-английски?

– Ресниц.

– Таких длинных ресниц. Не волнуйся, скоро они отрастут снова.

Эсме было жаль расставаться с ресницами – она всегда считала, что глаза – самое большое ее достоинство, – но на этот раз подруга была права.

Когда ресницы были острижены, Ламун водрузила ей на нос очки – в них Эсме казалась себе похожей на филина. С накрашенными глазами и остриженными ресницами она чувствовала себя непривычно… но чего не вытерпишь ради обретения свободы!

Тем временем Ламун перешла к следующему этапу.

– У тебя красивые ногти, Эсме, – сказала она, – хотя у сиамок порой бывают еще длиннее. Но мужчины не носят таких ногтей.

Пока Ламун возилась с ногтями Эсме, Мей туго стянула ее волосы на затылке.

– Ой, больно!

– Терпи, если хочешь походить на мальчишку.

Как правило, мужчины-сиамцы брили голову, оставляя лишь одинокий пучок на макушке, но, слава Богу, устраивать на голове подобное безобразие Эсме не было нужды – отцы-иезуиты не одобряли подобной прически, предпочитая, чтобы их подопечные заплетали волосы в косичку, как это делают китайцы.

Наконец преображение было закончено. Посмотрев в зеркало, Эсме осталась довольна результатом. Теперь уж никто не заподозрит, что этот парень-сиамец на самом деле переодетая девушка.

Мей вдруг снова расплела ее косичку.

– В чем дело? – удивилась Эсме.

– Заплети теперь сама. Ты должна этому научиться.

Немного потренировавшись, Эсме действительно начала неплохо справляться со своей новой прической. Ну вот, теперь, кажется, точно все… Нет, кое-что все-таки осталось – во что она будет переодеваться на ночь? Об этом Эсме как-то не подумала…

Словно прочитав ее мысли, Ламун извлекла откуда-то длинную просторную сиамскую ночную рубашку.

– Вот, – сказала она, – эта рубашка не будет топорщиться на груди. Не расплетай только волосы на ночь. И еще – не мешало бы тебе научиться храпеть.

– Храпеть? Но зачем?

Ламун кивнула на своего спящего брата, который время от времени действительно начинал сильно храпеть.

– Если ты будешь храпеть, тогда уж точно никто не заподозрит в тебе женщину – мужчины считают, что храпят во сне только они. На самом деле женщины порой храпят еще хуже, но мужчины этого не слышат, потому что сами спят как сурки.

Все трое рассмеялись.

– Ладно, я попробую, – пообещала Эсме.

Сестры критически оглядели новоиспеченного «сиамца» и нашли, что придраться вроде бы не к чему, Эсме и сама не узнавала себя в зеркале. Худощавый подросток в огромных очках выглядел нелепо, но ради своего спасения девушка была готова на любой маскарад.

– Какое имя ты себе выберешь? – спросила Ламун.

– А какое вы посоветуете? Сестры переглянулись.

– Может быть, Гун? – предложила Мей. – В приюте много мальчишек с таким именем.

Эсме поморщилась – «гун» в переводе означало «креветка».

– Не хочу быть креветкой. Но ты права – имя должно быть коротким.

– Тогда, может быть, Лек?

– Лек – прозвище, означающее «маленький»? Я думаю, пойдет, – кивнула Эсме, – в конце концов, я ведь маленького роста. Если кто-нибудь спросит мое полное имя, я назову что-нибудь труднопроизносимое типа Сомпрасерт Хантачана-бун. Тогда они скажут, что для них это слишком сложно, а я скажу: «В таком случае зовите меня Лек».

– А как ты собираешься разговаривать? – спросила Мей. – Если как обычно, то все поймут, что на самом деле ты не сиамец.

Эсме задумалась. Ее произношение действительно грозило серьезной проблемой. Большинство сиамцев говорило по-английски с характерным акцентом, и, если Эсме будет разговаривать, не искажая слов, это сразу покажется странным. Что ж, по крайней мере по-сиамски она говорит без английского акцента – общаясь много лет с сиамцами, Эсме успела хорошо освоить их язык; но вот голос…. голос у нее, разумеется, женский, и с этим что-то придется делать.

Попробовав так и эдак, Эсме наконец решила, что будет говорить «в нос» – так ее голос похож на мужской и в то же время звучит довольно естественно, поскольку характерная черта акцента сиамцев, говорящих по-английски, как раз состоит в том, что звуки «т» и «с» они произносят не совсем четко… Наморщив нос, Эсме произнесла несколько фраз.

– Отлично! – Сестры захлопали в ладоши. – Теперь твой голос не узнать!

– Все равно мне кажется, сиамцы не поверят, будто я настоящая сиамка, точнее, настоящий сиамец. Правда, лорда Уинтропа мне, может быть, и удастся обмануть и даже Чена, но на пароходе ведь будут еще другие.

– Ну и что! – фыркнула Ламун. – Пусть эти сиамцы даже и догадаются – как они скажут об этом лорду Уинтропу? Они не говорят по-английски, а он не понимает по-сиамски… А перевести, кроме тебя, некому…

– Логично, сестренка, – неожиданно раздался совсем рядом мужской голос, и брат Ламун поднялся со своей циновки – как оказалось, он лишь делал вид, что спит. – Не беспокойся, по-моему, теперь все в порядке! Если бы я не знал, кто передо мной, я бы ни в чем не сомневался. Почему другие должны сомневаться?

– Все равно я боюсь, – вздохнула Эсме. – Лорд Уинтроп меня видел, и не один раз, а целых три.

– Можно подумать, он только и ждет, что ты переоденешься мальчишкой и прибежишь к нему на пароход! Как же! Такие мужчины обычно считают женщин глупейшими существами, годящимися лишь на то, чтобы заниматься с ними любовью. Точнее, они хотят видеть женщин такими.

Эсме вздохнула – в словах сиамца была горькая правда. Во всяком случае, с ней лорд Уинтроп всегда разговаривал свысока. Вряд ли он поверит, что у нее хватило сообразительности для столь сложного плана, а если и догадается, кто перед ним, Эсме ничего не останется, как признаться в том, что для нее это оказалось единственным способом избежать брака с нелюбимым человеком. В конце концов, Уинтроп сам во всем виноват – кто просил его рассказывать Мириам о том злополучном празднике? Если удача улыбнется ей, то посол, глядишь, еще ей за все и заплатит. Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Несмотря на ранний час, в порту на реке Чао-Фиа царило оживление. Брат Ламун подвел Эсме – Лека к двум большим пароходам, на одном из которых собирался плыть лорд Уинтроп. Вскоре появился и сам посол в сопровождении молодого китайца – это, очевидно, и был его секретарь мистер Чен.

Брат Ламун представил ему Эсме, точнее Лека, и отошел в сторону.

Эсме молча ждала, пока Чен заговорит, справедливо полагая, что чем покорнее она будет себя вести, тем больше шансов у нее на успех.

– Так ты свободно говоришь по-английски? – обратился к ней Чен. – Это правда?

– Да, господин, – ответила она.

– Этот парень сказал, – продолжал китаец, – что ты из иезуитского приюта. Но когда лорд Уинтроп искал переводчика, тебя там не было…

– Конечно, не было, господин Чен. Я ездил с одним купцом – помогал ему продать шелк и только вчера вернулся.

– Как зовут этого купца?

– Мистер Уильям Майклз. – Эсме на всякий случай не стала называть вымышленное имя. Правда, Чен мог знать, что на самом деле Майклз в последнее время никуда не выезжал, но что ей еще оставалось, кроме как рисковать?

– У тебя есть какие-нибудь рекомендательные письма?

– Да, господин. – Эсме протянула ему письма, которые сама состряпала накануне. Под одним из них стояла подпись ее отца – подделать ее для Эсме не составляло труда, под другими – подписи вымышленных лиц.

– Сомкит! – окликнул Чей сиамца, стоявшего неподалеку. – Ты знаешь этого парня? – Чен указал на Эсме.

Сомкит замялся, очевидно, почувствовав, что от его ответа сейчас многое зависит.

– Мы знакомы? – спросил он у Эсме по-тайски.

– Кто вы? – вместо ответа спросила Эсме по-тайски же.

Чен подозрительно покосился на них, но ни Сомкит, ни Эсме не обратили на это внимания.

– Переводчик из консульства, – ответил Сомкит.

Эсме мысленно поблагодарила Бога за такую удачу. Она сразу поняла, как ей следует вести себя с этим Сомкитом. Скорее всего он вряд ли горит желанием бросать свою семью, если таковая у него есть, на несколько месяцев и плыть с лордом Уинтропом за сто верст отсюда, в какой-то Чингмэй, так что договориться с ним не составит труда.

– Я из иезуитского приюта, – сказала она, – меня прислали в качестве переводчика для его сиятельства. Так что если у вас нет желания ехать, то вы свободны.

Как и предполагала Эсме, Сомкит действительно обрадовался своему внезапному избавлению и тут же согласился подыграть ей.

– Да, я знаю этого парня, – уверенно произнес он, повернувшись к Чену. – Очень хороший переводчик!

– А о чем вы сейчас с ним разговаривали? – недоверчиво прищурился Чен.

– Я спрашивал у него о здоровье преподобного отца Джеймса, – ответил Сомкит. – Его преподобие – мой хороший друг.

Еще раз подозрительно покосившись на обоих, Чен пожал плечами и кивком головы отпустил Сомкита.

– Если ты правда из французского приюта, – обратился он к Эсме, – почему решил работать на англичан?

– Французские священники очень грубы. Они хотят, чтобы мы приняли их религию.

Это было правдой – отцы-иезуиты действительно требовали изменения веры от своих воспитанников.

– Англичанам нужно только, чтобы мы на них работали, а жить нам позволяют, как мы сами хотим.

Чен снова окинул «сиамца» с ног до головы внимательным взглядом и наконец согласно кивнул:

– Ладно, парень, не мешало бы тебя получше проверить, да времени у нас нет – сегодня мы отплываем. Но все равно сперва ты должен поговорить с его сиятельством. – Он повернулся, дав знак «сиамцу» идти за ним.

Следуя за Ченом, Эсме ощущала во всем теле нервную дрожь, но старалась не показать этого. Главное сейчас – чтобы лорд Уинтроп не узнал ее, тогда она сможет попасть на пароход; а там уж будь что будет…

С замирающим сердцем Эсме взошла на борт и через минуту уже стояла перед дверью одной из кают.

Чен постучался.

– Войдите! – раздался из-за двери знакомый голос.

Мысленно помолившись, Эсме переступила порог.

Каюта лорда Уинтропа оказалась не слишком большой: мебелью в ней служили кушетка и плетеный столик из пальмового дерева, за которым работал посол. Стол был завален бумагами, и Эсме невольно отметила, каким усталым выглядел человек, сидевший за этим столом. Ей вдруг захотелось приласкать его, разгладить складки на лбу…

Чтобы Уинтроп, не дай Бог, чего-нибудь не заметил, она стала смотреть в пол.

Тем временем Чен вкратце объяснял хозяину, кого он привел.

– Итак, – мягко спросил посол, – тебя зовут Лек?

– Да, сэр.

С минуту Уинтроп молчал. Сердце Эсме отчаянно забилось. Неужели он: раскусил ее хитрость?

– Ты уверен, что мы с тобой раньше не встречались? Сдается мне, где-то я тебя уже видел!

– Если бы мы встречались, сэр, я бы наверняка запомнил вас.

– Точно? И все-таки… Впрочем, не важно. Чен сказал, у тебя есть рекомендательные письма…

Эсме протянула послу пачку писем. Тот быстро просмотрел их, но по лицу его трудно было догадаться, что у него на уме.

– По большому счету, приятель, не мешало бы проверить тебя как следует, – почти слово в слово повторил он реплику Чена, – да времени нет. Так что ничего не поделаешь – как говорится, добро пожаловать!

– Я не подведу вас, сэр!

– Что ж, считай, что ты принят, приятель. Вопрос о жалованье обговоришь с Ченом. Мы отплываем прямо сейчас – ты к этому готов?

– Да, сэр. Все, что мне нужно, я взял с собой. – Эсме кивнула на Сумку, которую держала в руках.

– Вот и отлично. Еще один вопрос, – Уинтроп прищурился, – чисто из любопытства…

– Слушаю, сэр.

– Ты действительно сиамец? Сдается мне, в тебе есть что-то европейское…

– И вы совершенно правы, сэр. Моя мать – сиамка, отец – француз.

– Тогда, должно быть, ты знаешь еще и французский? Почему же решил работать на англичан? В твоем случае логичнее было бы наняться к французам…

Эсме снова повторила все только что сказанное Чену, решив для вящей убедительности добавить еще кое-что:

– Мой отец был французским моряком, ваше сиятельство, и он бросил мать вскоре после того, как я родился. Она очень переживала это и в конце концов умерла. После этого я не питаю особой любви к французам…

– Теперь понятно, – кивнул Уинтроп.

– Есть и еще одна причина, ваше сиятельство. Я считаю, что англичане в скором времени станут владеть всем миром. Французы тоже претендуют на это, но в их победу я совсем не верю. Выходит, мне прямая выгода работать на англичан!

Произнеся эту тираду, Эсме решила, что, пожалуй, слегка переборщила. Чего доброго, теперь посол рассмеется ей в лицо и скажет, что с первого же момента узнал ее, и тогда грош цена всему ее маскараду… Никогда еще Эсме не чувствовала себя так неуверенно.

Однако Уинтроп хотя и в самом деле рассмеялся, но так ничего и не произнес.

– Разве я сказал что-то смешное, сэр? – с обидой в голосе проговорила Эсме.

– Да нет, приятель… Просто я представил себе, как среагировали бы иезуиты, если бы ты высказал им все это в лицо… Черт побери, боюсь, я сам так не уверен в победе англичан, как ты! Но, как говорится, поживем – увидим, не так ли?

– Именно так, сэр.

– Чен, – произнес Уинтроп, – скажите Сомкиту, что он может со спокойной совестью отправляться домой, а насчет Лека распорядитесь, чтобы его поместили в каюту рядом с моей. Мне придется с ним часто общаться, и к тому же я хочу, чтобы он рассказал мне побольше о местных обычаях.

– Слушаюсь, сэр. – Чен вежливо поклонился.

Тот факт, что ей придется часто общаться с Уинтропом, отнюдь не порадовал Эсме, но другого выхода у нее не было.

Посол погрузился в свои бумаги, и Эсме, решив, что аудиенция окончена, направилась к выходу, как вдруг ее остановил голос Уинтропа:

– Лек, один вопрос насчет твоих рекомендательных писем…

Эсме невольно вздрогнула. Что за новый подвох он приготовил?

– Да, сэр? – обернулась она.

– Одно из них подписано неким мистером Монтроузом…

– Видите ли, сэр, одно время я работал на него – правда, не в качестве переводчика.

– А дочь его тебе не приходилось встречать?

Эсме показалось, что сердце ее в одно мгновение провалилось куда-то в пятки.

– Если только пару раз, мельком, – пробормотала она.

– И как она тебе?

«Да не мучай ты меня! – хотелось крикнуть Эсме. – Если уж понял, кто я такая, то так и скажи!»

– Ну, мисс Монтроуз дружит со многими сиамцами, знает сиамские обычаи…

– Это мне и самому известно, – прервал ее посол. – Я спрашиваю о другом. Как насчет ее репутации в здешнем свете?

Эсме замялась. С одной стороны, ей представлялся отличный повод сказать о себе что-нибудь хорошее; с другой – она тут же разозлилась на Уинтропа. С какой стати этот ловелас расспрашивает о ней у какого-то парня из сиротского приюта? Можно подумать, что она некая достопримечательность, о которой почему-то должен судачить весь город!

– Я почти не знаю ее, сэр, – неуверенно начала Эсме. – Кажется, обычная девушка – тихая, скромная…

– Скромная? – Уинтроп усмехнулся. – Ну, стало быть, брат, ты и впрямь ничего не знаешь…

Эсме едва нашла в себе силы, чтобы сдержаться и не наградить нахала пощечиной.

Кинув на нее еще один любопытный, взгляд, Уинтроп пожал плечами:

– Ну что ж, поговорим об этом позднее. А пока можешь идти.

Когда Эсме наконец вышла из каюты, ее всю трясло. Больше всего ее раздражала насмешливая улыбка Уинтропа. Каков нахал! А еще строит из себя аристократа… В этот момент Эсме готова была отомстить ему самым жестоким образом. Пусть бы он лучше во время путешествия сидел в каюте со своими бумагами – в противном случае как бы это путешествие не стало для лорда Уинтропа последним!

Глава 7

Облокотившись о перила, ограждавшие палубу парохода, Эсме задумчиво смотрела на медленно удаляющийся берег. Как сообщил ей Чен, на двух участвовавших в экспедиции пароходах кроме нее находились шестеро пассажиров и экипаж, состоявший целиком из сиамцев.

На пароходе Эсме, кроме кают лорда Уинтропа и переводчика, располагалось еще две каюты: одна служила гостиной, вторая – чем-то вроде кладовки, в которой были сложены подарки для принца и провизия, необходимая для путешествия. На втором пароходе также было четыре каюты – в одной находились Чен и нанятый им кок, две другие занимали военные атташе, сопровождавшие Уинтропа, и четвертую – англиканский священник, уговоривший посла взять его с собой.

Час был ранний – небо еще не успело просветлеть окончательно. Скоро, должно быть, проснется тетя Мириам, позовет Эсме завтракать и обнаружит, что она исчезла. Затем отцу принесут записку…

Девушку вдруг охватило острое чувство вины. Она даже готова была раскаяться в своем побеге, но увы – пароход уже отчаливал от берега. Впрочем, Эсме не сомневалась, что рано или поздно отец простит ее. Главное – теперь ей удастся избежать брака с нелюбимым человеком. Но она понимала также и то, что радоваться рано: чтобы достичь своей цели, ей наверняка придется пройти через множество испытаний. Одно из них, едва ли не самое сложное, – как сделать так, чтобы за все время путешествия никто не выведал ее секрета. Слава Богу, лорд Уинтроп сейчас стоит на другом конце палубы, наблюдая за слаженной работой матросов, – если бы он был рядом, Эсме, пожалуй, попросила бы его развернуть корабль и вернуть ее на берег.

Пароход медленно пробирался между судов и суденышек, запрудивших пристань, – река была главной водной артерией Бангкока и основным средством сообщения. Не говоря уже о том, что многие сиамцы жили в плавучих домах, таких как у Ламун, по реке все время курсировали торговцы на плотах и баржах, продавая свои товары прямо с них. До слуха Эсме долетали крики сиамских женщин: «Бананы, спелые бананы!» или «А вот свежая рыба, только что из реки!»

Она невольно вздохнула – в этом городе прошло ее детство, и с ним у нее было столько связано… Впрочем, не стоит горевать – когда-нибудь она сюда непременно вернется… А пока Эсме любовалась на горевшие в рассветных лучах расписные шпили буддистских пагод. И вдыхала пряный запах цветов, мешавшийся с запахом рыбы, которую предлагали торговки. Певучий говор восточного города, в котором слышалась сиамская, китайская и индийская речь, казался ей причудливой музыкой.

Она любила Бангкок – он представлялся ей очень красивым, несмотря на грязь на улицах и на то, что местное население порой предпочитало пить виски или играть в азартные игры, вместо того чтобы работать. Эсме чувствовала, что будет скучать по этим голым ребятишкам, путающимися под ногами на базарах, по бьющим в гонг и танцующим женщинам, действующим согласно местному поверью – чем больше ты будешь веселиться, тем лучше будет твоя карма. Ей казалось, что она будет скучать даже по бритоголовым буддистским монахам в ярко-оранжевых одеяниях, которые при встрече с ней сторонились, поскольку даже случайно прикоснуться к женщине для монаха считалось проступком…