Глава первая

— Правы те, кто говорят, что у тебя нет души, Девениш. Так оно и есть. Недаром тебя называют Дьяволишем. Вчера ты с таким хладнокровием обыгрывал этого бедного мальчика, словно стриг овцу.

Тот, к кому была обращена эта тирада, Генри Девениш, четвертый граф Девенишский и Иннескортский, поднял тонкие черные брови и голосом, выражавшим полнейшее равнодушие, сказал:

— Мальчику, о котором ты говоришь, двадцать два. Он играл на деньги, ему не принадлежащие, и нуждается, чтобы ему преподали урок.

— Но разве обязательно было его разорять? Я о тебе лучше думал, Девениш.

— Напрасно, Джордж. Пора бы уже знать: я не слишком-то хорош.

Джордж Хэмпден, полагавший, что он единственный друг Девениша, пристально посмотрел на своего дальнего родственника в надежде увидеть на его красивом холодном лице признаки раскаяния. Девениш походил на прекрасного карающего архангела с картины эпохи Возрождения, чуждого всякого милосердия.

— Значит, ты собираешься потребовать оплаты долговых расписок?

Он поставил на кон свой фамильный дом — и проиграл…

— Он сам решил рискнуть. — Голос Девениша звучал почти безразлично.

— И ты вот так просто можешь погубить человека? Уж не ждешь ли ты, что я после этого останусь твоим другом?

— Я ничего ни от кого не жду. Во всяком случае, решать тебе. Как его переубедить?

Джордж горячо заговорил снова:

— Я не могу поверить, что ты способен на такое. Деньги этого мальчишки тебе не нужны, врагом он тебе никогда не был…

— Сколько я выигрываю, как выигрываю и что собираюсь делать с выигрышем — это тебя не касается. Прости, если я откажусь продолжать этот разговор. Мне надо быть после обеда в палате лордов.

Джордж опустился на стул.

Дело происходило в библиотеке Иннескорт-Хауса недалеко от Пиккадилли. Стены этой великолепной комнаты в промежутках между книжными шкафами были увешаны морскими картами в дорогих рамах: первый Девениш прежде, чем получил титул, был моряком. Его правнук стоял теперь у массивного бюро, на котором стопкой лежали долговые расписки, нацарапанные Джеком Алинсоном.

— Я никогда тебя не пойму, Девениш. Как можно поступить так бессердечно по отношению к бедному юноше и тут же спешить в палату лордов? Это просто выше моего понимания!

— Ну и не старайся, приятель. Пойдем лучше в палату, послушаешь споры, получишь удовольствие.

— Прости, Девениш, но мне на сегодня уже хватит споров. Надеюсь, мы увидимся вечером у Леоминстеров. Говорят, там будет эта красотка Бэнбери. Слыхал я, она проявляет благосклонность к молодому Орвиллу. А ведь все думали, ты собираешься сделать ее графиней. Девениш рассмеялся.

Он собрал расписки и рассеянно их перелистал.

— Никогда не верь слухам обо мне, Джордж, они всегда врут, — заговорил он наконец. — К тому же я ни за что не женюсь на женщине, которая не умеет вести беседу, а Бэнбери полностью лишена этого дара. К несчастью, у красавиц нет дара краснореложения… Разжечь любопытство — вот чего хотел Роберт, это же ясно! Напиши такое письмо кто-нибудь другой, Девениш и не подумал бы обращать на него внимание, но Роберт — другое дело.

Девениш вздохнул. Вздохнул потому, что Роберт был одним из немногочисленных людей, кому он доверял, так что придется ехать. Девениш хотел было вызвать Торпа, чтобы продиктовать письмо, но передумал и принялся писать сам.

«Черт бы тебя побрал, Роб, — начал он без всяких предисловий, — ты должен как никто понимать, насколько мне не хочется возвращаться в Трешем, но я все-таки вынужден выполнить твое требование, потому что зная тебя, смею предположить, у тебя есть весомые основания…» Писать дальше ему не пришлось. В коридоре послышался шум, дверь распахнулась, и показался дворецкий Тресидер, причем его появление было лишено обычной величественности — он двигался спиной вперед, подталкиваемый юным Алинсоном, который грозил ему пистолетом.

— Милорд, — начал, задыхаясь, Тресидер, которому испуг придал говорливости, — я не мог его остановить. Он заявил, что хочет вас видеть, а когда я ему сказал, что вы приказали вас не беспокоить, он выхватил пистолет и пригрозил, что убьет меня.

— Именно так, — прорычал Алинсон, отпуская дворецкого.

Алинсон теперь размахивал пистолетом перед Девенишем, который, поднявшись, направился к нему.

— Скажите ему, пусть уйдет, черт вас подери, Девениш. У меня к вам дело. Еще один ваш шаг — и я стреляю.

Девениш подался назад и, опершись спиной о бюро, застыл неподвижно, сложив руки на груди, — воплощенное спокойствие.

— Да, оставьте нас, Тресидер, — лениво проговорил он. — Уверен, у вас нет никакого желания участвовать в этом непристойном фарсе, который Алинсон, кажется, принимает за трагедию.

— Будьте вы прокляты, Девениш, — прошипел Алинсон, угрожающе размахивая пистолетом. — Сначала разоряете меня, а потом еще и смеетесь! Я пришел забрать свои расписки, но, клянусь, пристрелю вас на месте, если не перестанете так обращаться со мной! Вы меня разорили, мне больше нечего терять.

Если Алинсон рассчитывал устрашить своими угрозами стоявшего перед ним человека, то он глубоко ошибался. При всей опасности положения, в котором оказался Девениш, он был полон решимости не позволить безмозглому юнцу испугать его.

— О, я бы относился к вам серьезно, Алинсон, если бы вы выказали готовность признать, что разорили себя сами. И прекратите махать пистолетом. Ведь он заряжен, не так ли? Или, может, вы забыли его зарядить, отправляясь на этот спектакль?

Алинсона затрясло от ярости, и он сдавленным голосом проговорил:

— Конечно, заряжен. Итак, давайте сюда мои расписки, и я не стану в вас стрелять, хотя вы этого заслуживаете…

— Прекрасно. Рад услужить человеку, который угрожает мне смертью. Мне бы очень не хотелось испачкать кровью мой лучший персидский ковер. Между прочим, привезен из Константинополя. Предполагается, что ему лет пятьсот, не меньше. Моему наследнику — Бог знает, кто им станет, я как-то не потрудился выяснить — вряд ли понравится, если он будет испорчен, — доверительным тоном проговорил Девениш, не делая ни малейших поползновений выполнить предъявленное ему требование. — Одна из самых ценных вещей в этом доме, знаете ли.

Эта легкомысленная болтовня привела Алинсона в такое состояние, что он начал заикаться.

— Прекратите нести чепуху! И давайте мои расписки. Я говорю серьезно.

Все так же размахивая пистолетом, Алинсон продолжал наступать на противника, пока не приблизился к нему почти вплотную.

— Я вижу, вы решили во что бы то ни стало попасть на виселицу. — Девениш устало улыбнулся. — Придется вас уважить. Суровая необходимость, хотя бы ради ковра.

Он медленно повернулся к бюро, словно собираясь взять лежавшие там расписки, и вдруг, в какую-то долю секунды, краткую, словно бросок змеи, развернулся. В руке его было тяжелое стеклянное пресс-папье, которым он и ударил Алинсона по лицу.

Вскрикнув от боли и неожиданности, тот инстинктивно вскинул руки в запоздалой попытке защититься, пальцы его сами собой нажали на курок, прогремел выстрел.

Пуля попала в дурно написанный портрет третьего графа, висевший довольно высоко, проделав в нем дырочку прямо посередине лица.

Алинсон выронил пистолет и упал на колени, зажав лицо ладонями; сквозь пальцы текла кровь.

Девениш поднял пистолет и осторожно положил его на бюро, после чего резко дернул юношу за плечи, заставив подняться.

— Дурачок и неумеха, — дружелюбным тоном произнес он. — Разве можно быть таким опрометчивым? Впрочем, я другого и не ожидал. Я вас не упрекаю, что вы испортили никудышный портрет, но не хотел бы, чтобы вы забрызгали кровью ковер. Вот, возьмите.

Девениш протянул стонущему юноше безукоризненно чистый платок. В это мгновение дверь с шумом распахнулась и в библиотеку ворвалось несколько лакеев, предводительствуемых старшим конюхом Джовитом.

— Долгонько же вы, — заметил Девениш. Меня уже десять раз могли убить.

Джовит, хорошо знавший своего хозяина, ухмыльнулся:

— Ну не убили ж, милорд. Эта задница Тресидер, простите за выражение, милорд, от страха языком не ворочал, пока очухался да сказал, в чем дело… Но вы, как я вижу, и сами справились, как всегда. Послать за полицией?

— Ни в коем случае. Лучше б позвать лекаря из сумасшедшего дома, было бы больше толку. Впрочем, можете идти, я все сделаю сам. Мистер Алинсон выстрелил нечаянно, когда показывал мне свой пистолет. Стоит ли из-за этого звать полицейских? Их дело — преступники, а не неумехи. Так, Алинсон?

— Как скажете, милорд, — глухо пробормотал несчастный.

— Я скажу еще кое-что, когда уйдут мои запоздавшие спасители. Джовит, захвати пистолет. Бери, не бойся. Он уже не заряжен

— Я знаю, милорд, — весело сказал Джовит. — Я слышал выстрел. Зная вас, я был уверен, что ничего страшного не случится.

— Твоя вера в меня трогательна и может однажды нас подвести. Но не сегодня. Разумному человеку нетрудно обыграть глупого мальчишку.

Алинсон поднял голову. Его нос больше не кровоточил. Он угрюмо произнес:

— Наверное, вы вправе смеяться надо мной.

— Никаких «наверное». Убей вы меня сейчас, вас ждала бы виселица. А окажись у вас в руках ваши расписки, вы так бы и катились вниз, громоздя один долг чести на другой. Считайте, вам повезло, что отделались разбитым носом. И стойте прямо, не изображайте испуганного дурачка. Я намерен прочесть вам мораль и требую внимания.

— Я весь внимание, милорд. На меня, наверное, умопомрачение нашло — такое сделать. Но потерять все… вы понимаете…

— Скажу откровенно — не понимаю. Я вообразить себе не могу, как бы это я вдруг взял и проиграл чужие деньги и свой собственный дом. И еще стал бы угрожать убийством. Нет, нет и нет, не понимаю… а вы понимаете?

Алинсон опустил голову. Видимо, придя в себя, он мучился теперь раскаянием.

— И все-таки я разорен, — пробормотал он. — А ждать от вас милости я не могу.

— Как раз перед тем, как вы явились сюда разыгрывать свою трагедию или, скорее, мелодраму, один мой чувствительный родственник просил меня вас пожалеть. Но я намерен оставить ваши долговые расписки у себя…

— Я так и знал, — пробормотал Алинсон со сдавленным стоном.

— Ничего вы не знаете, поскольку не дослушали меня до конца. Советую вам научиться впредь обуздывать свои страсти, если не хотите кончить виселицей. Слушайте же меня. Я не стану предъявлять их к оплате столь долго, сколько вы будете воздерживаться от игры. Стоит вам приняться за старое, я без колебаний разорю вас.

— Дамоклов меч, — проговорил Алинсон после некоторого молчания.

— Приятно отметить, что вы что-то почерпнули в… Оксфорде?

— Да. Вы, кажется, все знаете.

— Достаточно много. — Девениш встал. — Ну как, договорились?

— Вы не оставили мне выбора…

— Неужели? Выбор у вас остается, хотя, мне кажется, ваше замечание означает, что вы принимаете, пусть и с неохотой, мое великодушное предложение.

— Вы опять надо мной смеетесь. Я же ваш заложник, — простонал Алинсон.

Девениш в один миг оказался рядом с Алинсоном и схватил его за франтовской галстук.

— Слушайте, вы, неблагодарный глупец. Лишь благодаря моей снисходительности вы избежали виселицы, куда непременно привела бы вас ваша безрассудная эскапада. Я предлагаю вам свободу и возможность покончить с беспутной жизнью, которую вы ведете, — а вы еще упираетесь. Отвечайте — да или нет, без оговорок!

— Да, да. — Глаза Алинсона блеснули, словно его осенило. — Я… я куплю патент, стану военным… это избавит меня от соблазнов.

Девениш с коротким смешком разжал руки.

— Ну, в таком случае, Господи, спаси британскую армию! А сейчас идите. Мне надо писать письма и готовить речь. И, кстати, дайте Тресидеру гинею за испуг, который он испытал по вашей милости.

— У меня нет гинеи. Мои карманы пусты.

— Ну, тогда подарите ему булавку из галстука — и прощайте.

Юноша живо выскочил из комнаты, на ходу вынимая из галстука булавку. А Девениш, повернувшись к простреленному портрету деда, громко сказал:

— Прости меня, Господи, — хотя вы бы, сэр, не простили — за то, что отпустил его. Что-то я в последнее время подобрел.

В тот вечер он появился у леди Леоминстер с опозданием. Днем он дописал письмо Роберту, в котором назначил дату своего прибытия в Трешем, и закончил следующими словами: «…и да поможет тебе Бог, если ты позвал меня из-за ерунды».

Его речь в палате лордов с призывом к милосердию и помощи голодающим ткачам центральной Англии, взбунтовавшимся в Локборо, вызвала всеобщее удивление, если не сказать больше.

— Чьи интересы вы представляете? — возмущенно прокричал ему один из пэров. — Одну неделю вы виг, другую — тори.

— Ничьи, — отрезал Девениш. — Я сам по себе и советую вам об этом не забывать.

— Отвязавшаяся корабельная пушка катится по палубе, палит куда попало, и горе тому, кто попадется на ее пути. Так и вы, — с апатичной миной произнес сидевший рядом лорд Гренвилл.

— Господи, Гренвилл, — сказал Девениш. рассмеявшись, — да вы были б уже премьер-министром, будь ваши речи хоть вполовину столь остроумны, как ваши частные суждения.

— Ну, о вас такого не скажешь, — ответил Гренвилл. Его язвительность была тщательно укрыта за безукоризненной учтивостью. — У вас нет приватных суждений. Все, что вы говорите, рассчитано на публику.

Девениш улыбнулся, вспомнив этот обмен репликами, когда увидел Гренвилла с супругой у Леоминстеров. Они стояли в дальнем конце зала и разговаривали с министром внутренних дел лордом Сидмаутом Бес противоречия, не оставлявший сегодня Девениша, заставил его направиться к ним

— А, вот и наш благородный заступник убийц-луддитов, с которыми я пытаюсь справиться! Что на вас нашло, Девениш, почему вы их защищаете? — удивился министр.

— Я не одобряю насильственных действий этих людей, но понимаю их причину, — сказал Девениш. — По моему мнению, необходимо выплачивать пособие тем, кто хочет работать, но не имеет такой возможности.

— Значит, никаких якобинских тенденций и революционных настроений, так, Девениш? — спокойно, не повышая голоса, проговорил Сидмаут. — Нет, не говорите ничего. Я уверен, вы в этом смысле не очень отличаетесь от нашего друга Гренвилла и выступаете за умеренные, постепенные перемены. — Министр мгновение помолчал. — Надеюсь, вы простите нас, лорд и леди Гренвилл. То, что я встретил Девениша, очень кстати, мне нужно с ним перекинуться парой слов наедине. Прошу прощения за нас обоих.

Сидмаут провел Девениша в холл и плотно закрыл двойные двери. Затем, без всякого предисловия, спросил:

— Вы не собираетесь в ближайшем будущем посетить Трешем?

— Да, я думаю съездить туда, — ответил Девениш. — Я там не был много лет. Мой человек оттуда из месяца в месяц шлет письма с упреками, почему не приезжаю, поэтому я его уведомил, что приеду, как только палата будет распущена на каникулы.

— Я вижу, вы относитесь к своим обязанностям серьезно. Я спросил вас, потому что там в последнее время происходит что-то странное. Лорд-наместник Суррея сообщает, что за последние несколько лет там исчезло двое мужчин, причем один из них — дворянин. Он был найден позже убитым Исчезло также несколько женщин из низших слоев, последняя около месяца назад Причины их исчезновения до сих пор раскрыть не удалось, и, за исключением джентльмена, ни одного тела не обнаружено. Лорд-наместник выражает пожелание, чтобы было проведено расследование.

Я беседовал со своим старым другом — кстати, это Веллингтон, — и он мне сказал, что, когда дело касается опасных, кризисных ситуаций, вы — тот самый человек, который нужен. Учитывая это, я хотел попросить вас по возможности осторожно расследовать это злосчастное дело.

— Я полагаю, герцог переоценивает мои способности, но я в вашем распоряжении. А не поднимал ли этот вопрос еще кто-нибудь из землевладельцев?

— Да, там есть один чудаковатый малый по имени Леандр Харрингтон, ему принадлежит Маршемское аббатство. Так вот. он обращался к лорду-наместнику по поводу исчезновения второго мужчины. Это был его камердинер. Вещей этого человека на месте не оказалось, из чего можно заключить, что он покинул хозяина по доброй воле.

— Какая информация у вас об убитом джентльмене?

— Есть кое-что. Это Джереми Фолкнер, состоятельный молодой человек, владелец поместья Лайфорд. Его нашли в лесу в нескольких милях от дома. Тело было изуродовано — возможно, обгрызли звери. Об исчезновении мужа сообщила его вдова, миссис Друсилла Фолкнер, дочь покойного Годфри Стоуна, тамошнего судьи.

— Лайфорд находится менее чем в миле от моего дома в Трешеме. Теперь я понимаю, почему вы подумали обо мне.

— Если добавить к этому рекомендацию Веллингтона, то да.

Ну что ж, по крайней мере это поможет скоротать время в Трешеме, да и от нежелательных воспоминаний как-то отвлечет.

— Я ничего не буду обещать, — медленно произнес Девениш, — но сделаю что смогу.

— Прекрасно… но я не стану сообщать лорду-наместнику, кто будет моим эмиссаром. Чем меньше людей об этом знает, тем лучше. Дело может оказаться много опаснее, чем представляется. — Сидмаут помолчал. — Вы хороший малый, — добавил он с теплотой в голосе. — Я был уверен, что вы не откажете мне.

— И это при моей-то репутации… — Девениш рассмеялся. — Во всяком случае, это оживит несколько скучных недель, что мне предстоят.

Позже он вспомнит эти слова и каким был беспечным болваном, когда произнес их.

Глава вторая

— Друсилла, душа моя, не пора ли тебе снять, наконец, траур? Джереми нет уже почти два года, думаю, он бы тоже не одобрил, что ты прячешь себя от света. — Мисс Корделия Фолкнер бросила озабоченный взгляд на вдову своего племянника.

— Дорогая тетушка, — начала Друсилла, поднимая голову от вышивания, — разве то, что я ношу, можно назвать трауром? Мне всегда нравилось одеваться скромно, да и жить так же, и я вовсе не прячу себя от света. У меня много дел в общине, на этой неделе, например, я договорилась с пастором Большого Трешема, что ежегодный благотворительный праздник в пользу неимущих детей нашего прихода состоится у нас в саду

— Ты меня не поняла. Тебе нужно снова выйти замуж, душа моя, а не сидеть тут и тосковать по моему бедному племяннику. А где, как не в Лондоне, легче всего найти мужа?

Что ответить на это? Друсилла взглянула на свое отражение в высоком венецианском зеркале.

Оттуда на нее спокойно смотрела женщина с ясными серыми глазами, лет двадцати, в платье с завышенной талией, бледно-лилового цвета, который приличествовал молодой вдове. Блестящие волосы были собраны в высокую прическу. Джереми всегда говорил, что ее губы просто напрашиваются на поцелуй, и в те два года, что длился их брак, часто целовал ее. Правда, последние полгода, с грустью поправила себя Друсилла, он почти к ней не притрагивался.

Именно эти печальные шесть месяцев и возвращали ее постоянно к воспоминаниям о муже. Что такого произошло с их браком, что отдалило его от нее не только физически, но и духовно? Что превратило его из беспечного улыбчивого юноши в постоянно погруженного в какие-то тягостные думы мужчину? Может быть, это она, сама не сознавая того, что-то сделала не так?

Друсилла, вздрогнув, очнулась. Почувствовав пристальный взгляд мисс Фолкнер, она отложила вышивание.

— Простите, тетушка, задумалась. Вы же знаете, общество меня не интересует, да и замуж я больше не собираюсь.

— Придет время, непременно передумаешь, — возразила мисс Фолкнер. — Одиночество — это не то, что я могла бы тебе посоветовать, — грустно заметила тетушка. — Когда я была молода и глупа, я отказала одному достойному человеку, потому что витала в облаках. Ну а когда поняла, что недостаточно хороша и богата и согласилась бы выйти за того солидного мужчину, он уже нашел другую партию. Так я и жила до того дня, когда Джереми любезно предложил мне стать твоей компаньонкой. Не следуй моему печальному примеру. Ты такая молодая, ты красивее и богаче меня. Выбери хорошего человека и выходи замуж.

Друсилла снова взялась за вышивание. Сама не понимая почему, она вдруг сказала тетушке Джереми то, чего не намерена была говорить никому:

— На этот раз я выйду замуж только по любви. Не поймите меня превратно. Наш брак с Джереми устроили мои родители, но я была с ним счастлива. — Только не в последние полгода, коварно поправила память. Друсилла отмахнулась от этого напоминания и продолжала: — Я не жду какого-то страстного чувства, нет, просто нежной привязанности, какая связывала моих родителей. То же, что было у нас с Джереми, скорее можно назвать дружбой. Вероятно, это глупо, и я соглашусь когда-нибудь на меньшее, но только не теперь, прошу вас.

— Очень хорошо, дорогая, если только ты не станешь ждать слишком долго… или тебя не обманет какой-нибудь охотник за состоянием.

— О, я непременно с вами посоветуюсь, если кто-то появится. Вы же не будете против, если я остановлю свой выбор на ком-то, кто будет молод, хорош собой… и добр?

— Ну, боюсь, такие попадаются не часто, — засмеялась мисс Фолкнер.

На этом разговор был прерван появлением Вобстера, старшего конюха Друсиллы.

— Что там, Вобстер?

— Да господин Гиле, мадам. Он настаивает, чтобы я и Грин позволили ему взять Бренди вместо Дэпла. Боюсь, он не отстанет, если вы с ним не поговорите.

Друсилла, побледнев, вскочила. Мисс Фолкнер испуганно вскрикнула. Гиле, восемнадцатилетний брат Друсиллы, сильно хромал на одну ногу, искалеченную в детстве болезнью, из-за которой он много месяцев был прикован к постели.

Дэпл — так звали спокойную, послушную лошадку, на которой врач позволил Гилсу кататься, хотя и сделал это неохотно. Ну а Бренди — это самый строптивый конь.

— Я сейчас приду, — торопливо проговорила Друсилла. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он сел на Бренди.

— Я тоже это говорил, но он разве послушает?

— Надеюсь, меня-то он послушает. Я не хочу запрещать ему ездить верхом, но такой скакун, как Бренди… он же сломает себе шею!

Прибежав на конюшню, Друсилла обнаружила, что Гилс уговорил Грина позволить ему оседлать Бренди.

— Мне так хочется посидеть на настоящей лошади, а не на том ходячем стуле, который мне подсунула Дру, — страстно убеждал он конюха.

— Она права, господин Гиле, вы не удержите Бренди. Он подчинялся только мистеру Джереми.

Увидев сестру, Гилс горделиво посмотрел на нее сверху вниз.

— Погляди, Дру, как я хорошо на нем сижу, сказал он. — Умоляю, позволь мне прокатиться хотя бы несколько ярдов.

Друсилла печально смотрела на брата. Вот так, верхом, это был красивый, прекрасно сложенный юноша — его высохшую ногу скрывали бриджи и до блеска начищенные сапоги. Гиле был очень похож на нее.

— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Это будет нарушение правил, которые врач установил ради твоего же блага.

— Ой, да забудь ты о нем! У меня сильные руки, удержат любого коня. Я больше не хочу, чтобы надо мной все тряслись. Разреши по крайней мере немножко проехать, а Вобстер и Грин пусть ведут его под уздцы. Полюбуешься, как у меня хорошо получается.

Гиле смотрел на нее горящими глазами.

— Хорошо, — смягчилась она, — но только обещай, что будешь хорошо себя вести.

— Ой, Дру, да я всегда себя хорошо веду! — Его лицо просияло.

— Уж конечно, — возразила Друсилла, но все же показала знаком Грину и Вобстеру, что они могут вывести Бренди со двора на дорогу, что вела к Большому Трешему. Вобстер шагал, недовольно покачивая головой: хозяйка опять уступила упрямцу, и ничем хорошим это не кончится.

Он оказался прав. Первые сто ярдов Гиле ехал спокойно. Бренди, правда, вскидывал голову и пофыркивал, недовольный тем, что его ведут под уздцы. Один из работников конюшни, Джексон, оседлал лошадь, на которой всегда ездила Друсилла, и присоединился к ним. Сама Друсилла, в легких туфельках, в которых выбежала из дома, замыкала шествие.

И вдруг Гиле все испортил. Он неожиданно дал шпоры Бренди, и тот, словно только того и ждал, вскинул гордую голову и полетел вперед.

Грин выпустил свой конец веревки сразу, Вобстер еще какое-то время тащился волоком. Джексон, подгоняемый отчаянными криками Друсиллы, бросился в погоню.

Словно желая показать, кто теперь хозяин, Бренди немедленно свернул с дороги и помчался по полю, где на его пути возникла высокая изгородь, которую он и перемахнул. Джексон прыгнул следом, а Друсилла, Грин и Вобстер, добежав до изгороди, стали искать, где перелезть.

Когда они наконец оказались на другой стороне, то увидели, что Джексон валяется на земле, а Бренди до сих пор не удалось сбросить своего седока, хотя тот и держится в седле как-то боком. Лишь необычайно сильные руки и мужество позволили Гилсу избежать участи Джексона.

Но ненадолго. Перед следующей изгородью своевольный Бренди круто повернул, и Гиле полетел на землю. Освободившись от седока, Бренди взлетел в воздух и чуть не столкнулся лоб в лоб с конем, который прыгал через изгородь с другой стороны. Сидевшему на нем всаднику удалось разминуться с Бренди, лишь резко направив своего коня в сторону.

Когда Друсилла открыла глаза — она зажмурилась, увидев, как Гиле упал, а Бренди чуть не столкнулся с кем-то прямо над изгородью, — то увидела, что всадник спешился и наклонился к Гилсу, пытающемуся сесть.

— Не надо, — строго сказал незнакомец, опускаясь на колени рядом с ошеломленным юношей и ощупывая его руки и ноги, нет ли переломов.

Он как раз прощупывал искалеченную ногу Гилса, когда подбежала Друсилла.

— Гилс, ты ранен? — запыхавшись, спросила она.

Незнакомец поднял на нее глаза и произнес:

— На первый взгляд ничего серьезного. Но не следовало позволять ему скакать на полубешеном коне. Вам еще повезло, что он не убился.

Друсилла молча, не отрывая взгляда, изумленно смотрела на незнакомца. Золотистые волосы, слегка волнистые, коротко подстрижены по последней моде, глаза голубые, губы — большие, изящно очерченные. Однако эта классическая красота не делала его женственным.

От него веяло холодной силой и уверенностью, и Друсилла не осмелилась промолвить в ответ ни слова.

Гиле с усилием приподнялся и возмущенно проговорил:

— Вам не подобает так разговаривать с моей сестрой. Я поплатился за свою же строптивость. А кстати, кто вы такой?

Незнакомец со смехом выпрямился.

— Я — Девениш и приношу извинения вашей сестре, а вы кто?

Брат и сестра посмотрели на него в растерянности. Наконец Гиле заговорил:

— Извините, милорд. Я не имел понятия, что вы находитесь в Трешеме. Я Гиле Стоун, а это моя сестра Друсилла Фолкнер, вдова покойного владельца Лайфорда.

— Если бы вы были моим младшим братом и сели на коня, которого не способны удержать, я бы хорошо подумал, прежде чем назначить вам наказание. Я уверен, ваша сестра поступит так же.

— Но вы мне не брат! — возразил Гиле, пытаясь подняться с помощью Девениша. — И это ей решать, как меня наказывать. Разве не так, Дру?

— Ах, эта горячая молодежь, — пробормотал Девениш. — А кстати, что у вас с ногой? От рождения?

Обыденный тон, каким был задан вопрос о физическом недостатке Гилса, подкупил обоих — и брата, и сестру.

К Друсилле внезапно вернулся дар речи. Итак, это граф Девениш, прозванный Дьяволишем. Не дав Гилсу открыть рот, она заговорила:

— Детская болезнь, милорд. Началось с лихорадки, потом стала сохнуть нога. Почти все дети в здешних краях, заболевшие одновременно с братом, умерли.

— Ну что ж, он по крайней мере сохранил жизнь… и свою дерзость в придачу. Вы сможете дойти сами до моего коня, господин Гиле, или предпочтете, чтобы я вас понес? Я могу проводить вас до дома, если ваша сестра покажет дорогу.

— Не надо, Грин доведет нас, — возразила Друсилла.

— Это слишком неразумно, — произнес Девениш. — Я нуждался сегодня в каком-нибудь развлечении, и вы мне его предоставили. Я и не предполагал, что в сельской местности случается столько происшествий.

После этих слов Девениш помог Гилсу добраться до коня, с помощью Вобстера усадил его в седло, и они отправились в Лайфорд.

Девениш не мог и мечтать о столь удачной возможности проникнуть в дом покойного Джереми Фолкнера и познакомиться с его вдовой. Правда, он не подозревал о существовании бойкого братца.

Что же касается миссис Друсиллы, она оказалась очень милым созданием с отличной фигурой. Неужели она до сих пор носит траур по усопшему мужу? Судя по цвету платья, так и есть. И это через два долгих года? Можно ли из этого заключить, что существует вечная любовь?

Во всяком случае, первое впечатление таково. Да, должно быть, это и есть вечная любовь, эдакая сентиментальщина.

Эти циничные мысли крутились в голове Девениша, пока он знакомился с мисс Корделией Фолкнер. Сама же хозяйка дома пожелала самолично отвести брата в его комнату и послать за врачом. Лишь после этого она присоединится к ним за чайным столом.

Чаепитие в неурочный час нисколько не привлекало Девениша. Девениш любил кофе, но на этот раз решил пойти на самопожертвование.

— Долго ли вы намерены оставаться в своем поместье? — спросила мисс Фолкнер.

— О, это зависит от того, найду ли я здесь что-нибудь, что меня заинтересует… или развлечет, — ответил Девениш. — Сегодняшний день в этом отношении был замечателен. Едва не попасть под копыта коня без всадника, едва не задавить насмерть отважного юношу, познакомиться с очаровательной вдовой — разве не сюжет для романа?

Мисс Фолкнер ответила на это сияющей улыбкой. Какое обаяние! Какие прекрасные манеры! Разумеется, она не подозревала, что речи Девениша и его мысли нисколько не сочетались между собой.

— Думаю, что ваши сегодняшние приключения напоминают скорее романы мисс Джейн Остин, чем зловещие истории миссис Рэдклифф. Никаких убийств, загадочных монахов или страшных склепов, — возразила она.

Девениш тактично не стал напоминать ей, что прежний хозяин Лайфорда пал жертвой таинственного убийства, тем более что в этот момент появилась миссис Фолкнер, а следом служанка внесла поднос с чаем.

Девениш встал и поклонился. Друсилла мельком отметила, что костюм его столь же безупречен, как он сам. Ей всегда казалось, что человек, получивший прозвище Дьяволиш, должен быть черноволос, угрюм и одет соответственно.

Ничего подобного. Единственное, что перекликалось с его прозвищем, была его манера говорить.

— Я надеюсь, господин Гиле оправится после того, что произошло, — сказал он, обращаясь к Друсилле.

— Господин Гиле, — откликнулась та, — ведет себя так, словно ему все на свете безразлично. Я порой спрашиваю себя, есть ли что-нибудь, что может вывести его из равновесия.

Улыбка на лице Девениша напоминала скорее ухмылку.

— Вы знаете, лучше уж так, чем видеть все в черном свете.

— Да, вы правы. Я должна признать, он был очень расстроен смертью моего мужа. Они великолепно ладили друг с другом. Далеко не всякий муж радушно принял бы в свой дом калеку.

— Я ничего не слыхал о смерти вашего супруга, — мягко проговорил Девениш. — Как вы знаете, это мой первый визит в Трешем после десяти лет отсутствия. Надеюсь, его смерть не была следствием долгой болезни? — Увидев, как она меняется в лице, он поспешил добавить: — Прошу вас, простите за мой бестактный вопрос.

— Прошло уже два года с того дня, когда мой бедный Джереми был найден мертвым далеко от дома. Как и почему он умер, этого я, наверное, не узнаю никогда. Вы можете себе вообразить, в каком я тогда была состоянии, но потом смирилась, хотя для этого потребовалось время.

— Значит, ничего не известно.

— Да. Лорд-наместник посетил тогда меня, заверил, что сделает все, что в его силах, чтобы разыскать убийц моего мужа. Увы, недавно я получила от него письмо, в котором он с сожалением сообщает, что так и не удалось выйти на след.

Друсилла была спокойна. Еще совсем недавно ей было бы трудно говорить о страшном конце Джереми. Она отметила, каким деловым тоном было произнесено последнее замечание Девениша, точно таким же он спросил о ноге Гилса.

— Примите мои соболезнования, мадам. Должно быть, вы очень тоскуете по нему.

— Да, мы дружили с детства и были счастливы в браке.

И они замолчали. Мисс Фолкнер предложила еще чаю и булочек.

— Вы не собираетесь поселиться в Суррее? — спросила Друсилла, подталкиваемая скорее желанием увести разговор от гибели Джереми, чем действительно узнать о намерениях милорда. Друсилла немножко лукавила сама с собой. Лорд Девениш заинтересовал ее. Он был так непохож на Джереми, да и на большинство знакомых ей мужчин.

Он подкупал не только своей внешностью, но и едкими замечаниями, которые произносил с такой небрежностью. Однако мало что в этом человеке отвечало его устрашающей репутации.

Очевидно, Друсилла смотрела на Девениша слишком пристально для воспитанной леди, потому что вдруг заметила в его глазах, устремленных на нее поверх чашки, лукавую улыбку. Наверное, он ответил на ее вопрос, а она ничего не слышала! Друсилла вспыхнула.

Девениш, заметив, что она покраснела, мягко сказал:

— Как я понимаю, вы меня не расслышали. Мои намерения неясны. Они зависят от того, сколько я выдержу сельскую жизнь. Мой опыт в этом отношении столь мал, что я просто не знаю, понравится она мне или нет.

Девениш говорил и говорил, стараясь избавить ее от смущения. В этой молодой женщине нет ничего примечательного, тогда почему же он вдруг так внимателен к ней?

От размышлений его оторвал оживленный голос Друсиллы:

— Если вы желаете увидеть сельскую местность с самой лучшей стороны, то здесь есть великолепные виды. А еще мисс Фолкнер и я приглашаем вас в субботу на приходский праздник. Мы открываем для публики сады Лайфорда, с тем чтобы настоятель церкви Большого Трешема мистер Уильяме мог провести здесь ежегодный праздник — будем собирать средства для неимущих детей прихода. Ваше присутствие придаст блеск нашему собранию.

Девениш с поклоном поднялся.

— Могу ли я отказаться от столь заманчивого предложения! Конечно, я приду и буду рад сделать значительное пожертвование.

Девениш с иронией подумал, что все его лондонские знакомые пришли бы в изумление, узнай о его щедрости. Впрочем, они не могли знать, что Друсилла упомянула именно о том, на что он втайне делал пожертвования постоянно, — о неимущих детях.

Друсилла пробормотала слова благодарности. Граф еще раз поклонился.

— Надеюсь, вы меня простите, леди, если я покину вас.

Его речь и улыбка, которой он сопроводил ее, покорила обеих дам. Она полностью преобразила его лицо.

Друсилла при виде этого преображения испытала совершенно незнакомые ей ощущения. У нее словно озноб прошел по коже.

У мисс Фолкнер сердце на мгновение словно остановилось. Какой обаятельный господин! Она знала о его прозвище и репутации и все же решила: все это сказки!

О чем она и сказала Друсилле, когда Девениш ушел.

— Ты знаешь, дорогая, что ему дали прозвище Дьяволиш, а кое-кто называет его Сатаной? Говорят, его не пронять ничем и язык у него как змеиное жало. Обычно я прислушиваюсь к тому, что говорят люди, но в этом случае они ошибаются.

— Не ищи красоты, а ищи доброты, — произнесла Друсилла со всем спокойствием, какое только было возможно при ее состоянии.

— Ох, ты так рассудительна, душа моя. Позволь хоть раз чувствам возобладать над рассудком.

Друсилла промолчала. Дать волю своим чувствам, когда дело касается лорда Девениша, было бы не только в высшей степени неразумно, но даже опасно.

— Прости, Роб, что я умчался сразу по приезде, но после путешествия в экипаже, даже на короткое расстояние, у меня всегда болит голова. Мне нужно было проветриться, и это получилось очень кстати. Я встретил милейшее семейство, два невиннейших существа — миссис Друсиллу Фолкнер и ее юного брата по имени Гиле. Парнишке не повезло, упал с лошади. Пришлось помочь, почему я и задержался.

— Знаешь, Хэл, они не заслуживают твоих насмешек. Они такие и есть, как ты их иронично описал, и знакомство с ними очистит твое сердце от черноты.

— Если мое черное сердце можно осветлить чаем, сдобными булочками и разговорами со старой девой, а также простоватыми братом и сестрой, то ты прав, — проговорил Девениш, поворачивая стул спинкой вперед и садясь на него верхом. — А сейчас давай-ка рассказывай, что тут случилось и почему ты так беспардонно потребовал моего приезда.

— Прежде чем я перейду к делу, было бы неплохо, если бы ты выслушал Калеба Хуби, это один из твоих работников.

Калеб Хуби оказался мужчиной средних лет, прилично одетым; в руках он нервно вертел старомодную коричневую шляпу с широкими полями.

— Очень любезно с вашей стороны, милорд, позволить мне говорить здесь перед вами, очень любезно.

— Говорите, прошу.

— Дело вот в чем. Видите ли, милорд, у меня есть дочь Кейт, ей только что исполнилось шестнадцать, прелестный ребенок, но непослушный. Ровно неделя, как она исчезла. После обеда сказала матери, что пойдет погулять с соседской девочкой Рут Бейкер и скоро вернется. «Скоро», она сказала «скоро», милорд, но так и не вернулась. Рут говорит, что она не видела Кейт и они не договаривались о встрече.

С тех пор о ней ни слуху ни духу. Боюсь, не убежала ли она. Последние месяцы она совсем отбилась от рук, нипочем не слушалась. Я ее в тот день как раз слегка поколотил: она отказалась помочь матери с малышами. Может, из-за этого и убежала. Мать проверила ее вещи, кое-чего не хватает. А один работник из поместья господина Харрингтона говорит, он видел похожую на нее девчонку на перекрестке, где останавливается карета на Лондон и подбирает пассажиров.

А сегодня утром мать копалась в шкафу в комнате, где она жила вместе с младшими сестрами, и нашла ее шкатулку. Там были всякие мелочи и несколько пенсов, она их копила, чтобы купить что-нибудь себе и сестричкам, когда придет разносчик. Непонятно, почему она не взяла с собой деньги, если собиралась ехать в Лондон? И откуда у нее взялось вот это, сейчас, милорд, я вам покажу.

Сидя перед этим встревоженным человеком, Девениш молча наблюдал, как он роется в кармане штанов.

— Почему она оставила дома такую ценную вещь и свои сбережения, если отправилась в Лондон?

Говоря это, крестьянин вытащил из кармана что-то, ярко сверкнувшее в лучах предвечернего солнца, и положил на бюро перед Девенишем.

Девениш взял вещицу в руки. Это было гонкой работы золотое ожерелье с небольшим бриллиантом в изящной оправе. Девениш внимательно его осмотрел и передал Роберту. Тот присвистнул.

— Вещь-то дорогая, по-моему. Как думаешь? Девениш не ответил. Голосом, в котором не было и намека на его обычную иронию, он обратился к крестьянину:

— Скажите, Хуби, вы когда-нибудь прежде видели это?

— Нет, милорд. Никогда. Откуда у такого бедняка, как я, может взяться такая штука?

— А вы никогда не видели ее на дочери?

— Ни я не видел, ни моя хозяйка. Кто мог дать ей это? Она встречалась с Джофри Ларкином, но месяц-два назад они поссорились. Она сказала, что он неотесанный чурбан и ей не подходит.

— И больше она ни с кем не ходила, да? Хуби кивнул. Внезапно лицо его сморщилось и на глазах выступили слезы.

— Что с ней случилось, милорд? Лили, ее сестра, говорит, что она по ночам куда-то уходила. А сегодня я вдруг узнаю, что в окрестностях еще несколько девушек вот так же ушли из дома и больше их не видели. Я боюсь за нее, милорд, и прошу вашей помощи.

— Я сделаю все, что от меня зависит. Ожерелье оставьте, оно может нам понадобиться, чтобы узнать, кто дал его вашей дочери и за что.

— О, милорд, боюсь, я знаю за что: как вознаграждение. Из-за этого я еще больше за нее боюсь.

— Да, я понимаю. Но надо надеяться на лучшее. Я в Трешеме всего несколько часов, но поставлю себе целью докопаться до сути. Идите домой, успокойте жену и молитесь, чтобы все кончилось хорошо.

Роберт проводил крестьянина до двери и вернулся к Девенишу, который сидел, подперев кулаками подбородок и глядя перед собой.

— Ты вел себя достойно, — отрывисто сказал он. — Почему ты не говоришь так всегда?

— Что? — Девениш взглянул на Роберта такими глазами, словно вернулся откуда-то издалека. — А, ты намекаешь на то, как я разговаривал с Хуби. Знаешь, Роб, в этом мире мало кто из людей заслуживает сочувствия. Тем, кто заслуживает, я в нем не отказываю. А остальным… — Он пожал плечами.

— Как я понял, ты думаешь так же, как и я. Боюсь, с ней случилась беда.

— Бедняга Хуби тоже так считает. А как ты полагаешь, исчезновение этой девицы связано с другими случаями? Я слышал о странной смерти Джереми Фолкнера.

Девениш счел целесообразным не говорить никому, даже Роберту, что он знает о других происшествиях, и о своем разговоре с лордом Сидмаутом.

— Помимо нескольких служанок, за последние годы пропали двое мужчин. Один из них — Джереми Фолкнер, а другой — камердинер Харрингтона. Все покрыто мраком неизвестности. Число жертв медленно, но неуклонно растет. Мне стало как-то не по себе, поэтому я и решил вызвать тебя.

— А Кейт Хуби — первая среди моих людей, кто исчез?

— Судя по всему, так.

Девениш встал и беспокойно заходил по комнате.

— Будь мы героями романа миссис Рэдклифф или «Монаха» Льюиса, мы бы решили, что в лесу между Трешемом и Маршемским аббатством рыщет таинственный зверь, выискивающий добычу. Но поскольку мы в Южной Англии и из зверей у нас лишь огромный дворовый пес, которого ты любишь, придется нам отбросить это предположение.

Девениш задержался у стола, на котором лежал огромных размеров географический справочник местности.

— Дай-ка я освежу в памяти карту своего поместья. Кстати, Роб, в субботу мы с тобой идем на праздник, который миссис Друсилла Фолкнер устраивает в поместье Лайфорд. Облегчим наши кошельки… и будем держать ухо востро. — Он иронически хохотнул. — Но у меня нет никаких надежд, Роб, — сказал он серьезно, — ни малейших, несмотря на бодренькие слова, которые я говорил этому бедняге.

Глава третья

— Как это любезно с вашей стороны, дорогая миссис Фолкнер, пустить столько людей в свой прекрасный сад. Даже по такому достойному поводу, как помощь неимущим детям прихода. — Пастор Уильямс, приходский священник Большого Трешема, упитанный мужчина средних лет, одарил Друсиллу сияющей улыбкой. Увидев направляющегося к ним Девениша, сопровождаемого Робертом, мистер Уильямс повернулся к нему: — Не знаю, милорд, имели ли вы честь быть представленным нашей хозяйке, но если нет…

— О, мы уже познакомились.

Друсилла восхитилась блестящей наружностью графа. Рядом с ним все выглядели провинциально. Казалось, Девениш, собираясь на праздник, решил всем своим видом подчеркнуть, что относится с полной серьезностью к такому незначительному событию. Его бутылочного цвета сюртук, кремовые бриджи, безукоризненные сапоги, великолепный галстук, искусно причесанные волосы… Он словно бы собрался позировать для портрета сэру Томасу Лоренсу или же для модной картинки, рекламирующей изделия портного с Бонд-стрит.

Друсилла улыбнулась мужчинам и спокойно сказала:

— Поскольку мы уже знакомы, милорд, позвольте представить вам одного из наших гостей. Это мистер Леандр Харрингтон.

Она указала на джентльмена, который направлялся в их сторону.

— Только не надо представлений, — заговорил мистер Харринггон, опережая Друсиллу. — Я не желаю участвовать в этих допотопных пантомимах, ну, вы меня понимаете, Девениш. Вы мужчина, я мужчина, чего же еще?

— Ну уж конечно, не женщина, — медленно, растягивая слова, заговорил Девениш, — во всяком случае, в этом я с вами согласен. Но, с другой стороны, если бы миссис Фолкнер не назвала мне ваше имя, я был бы вынужден спросить у моего доброго друга Стэммерса, кто вы, черт побери, такой.

Кое-кто из окружающих при этом афронте сдавленно захихикал. Ничто, однако, не могло обескуражить мистера Харрингтона. Он рассмеялся.

— Было упущением с моей стороны не сообщить, что я Харрингтон, владелец Маршемского аббатства, если это стоит упоминания. Я — гражданин мира и горд объявить, что принял это высокое звание по примеру графа Стэнхоупа.

— А-а, — произнес Девениш еще протяжнее, к великому удовольствию Друсиллы. — Вы, как я вижу, якобинец, каким был гражданин Стэнхоуп. Прошу вас, скажите мне, сэр… ведь Стэнхоуп в своем стремлении слиться с человечеством отказался от своего титула, но при этом почему-то оставил за собой свои поместья и состояние… должен ли я предпрложить, что вы и в этом следовали его примеру и сохранили ваши?

Друсилла знала, что людям, стоящим высоко, таким, как Девениш, позволительно говорить все, что они пожелают. Однако она и сама уже давно считала Харрингтона краснобаем.

Леандра, впрочем, трудно было смутить. Пренебрегая всяческими условностями, он хлопнул Девениша по спине.

— Ну, Девениш, до тех пор, пока не придет тот великий день, когда все мы станем равными во всех отношениях перед законом так же как перед Господом, я должен жертвовать собой и бережно хранить то, что оставили мне мои предки, чтобы влить потом в единый источник всеобщего благоденствия. Я призываю вас делать так же, брат Девениш… и старайтесь очиститься душою.

Роберт, стоявший позади Девениша, хихикнул в кулак. Остальные застыли в ожидании, что ответит на это милорд. Тот загадочно усмехнулся.

— Поскольку у меня нет души, которую надо было бы очищать, то это будет затруднительно, но я принимаю ваш совет в том духе, какой был в него вложен.

Друсилла услышала за спиной судорожный вздох мисс Фолкнер. Саму же ее вдруг одолело почти неудержимое желание рассмеяться, но она подавила смех, увидев ошеломленное лицо пастора, — тот, словно онемев, смотрел неотрывно на своего господина, из рук которого получал пропитание.

— Вы не можете такое говорить, — пролепетал он наконец.

— Если вам будет угодно, сэр, мы непременно поговорим о моей душе позже, в любое удобное для нас обоих время, — сказал Девениш. — А сейчас не время и не место. Миссйс Фолкнер, не откажите мне в любезности быть моей сопровождающей в этот прекрасный день.

— Мои комплименты, милорд, — сказала Друсилла, повернувшись к Девенишу, который взял ее под руку. — Не многие мужчины умеют быть столь изысканно грубы и в следующем предложении — столь же изысканно любезны, как вы.

Девениш опустил взгляд на Друсиллу. Что-то такое есть в этой скромнице. Ему подумалось, уж не играет ли она с ним в его собственную игру, произнося свои язвительные суждения приятным и вместе с тем равнодушным тоном.

— Я надеюсь, ваш брат оправился после падения.

Друсилла подняла на него взгляд. Она ждала, что он ответит в свойственной ему двусмысленной манере. Поскольку он этого не сделал, она произнесла с прохладной вежливостью:

— Да, все хорошо. Но я со страхом думаю, что ему взбредет в голову в следующий раз и с чем мне придется иметь делр.

— Он сейчас здесь?

— О да. И наверняка вас ищет, хочет поблагодарить.

— Но я сделал для него так мало.

— Забота — вот что главное.

Да, в ней есть что-то большее, чем он мог предположить.

Девениш посмотрел на дом, возвышавшийся перед ними, — приятное на вид строение в классическом стиле из желтоватого камня. На каменном щите над входом вытесан сокол с путами на ногах: красноречивый герб Фолкнеров'. (Falconer (англ.) — сокольничий) За домом располагались уступами по склону, сбегавшему к руслу широкого ручья, три лужайки.

— Я не имею права удерживать вас при себе, — отрывисто произнес Девениш, изменив обычному ровному тону. — У вас есть обязанности перед другими.

— О, милорд, — в вежливом голосе Друсиллы звучала твердость, — моя главнейшая обязанность — позаботиться, чтобы вы были представлены большинству ваших соседей, если вы позволите, конечно.

О да, он позволит. При обычных обстоятельствах он бы ни за что не согласился на скучную церемонию знакомства с кучей ничтожных личностей, но он дал слово Сидмауту, что постарается раскрыть, что за странности творятся по соседству е его домом. Миссис Фолкнер избавит его от лишних хлопот, ему не придется тратить несколько недель на то, чтобы выяснять, кто есть кто в окрестностях Большого и Малого Трешема. Как будто специально чтобы поддержать Девениша в его решении, к нему, припадая на больную ногу, торопливо приблизился Гилс. Он был исполнен добрых намерений, которые грех было бы подвергнуть насмешке.

— Дру сказала, что вы почтите нас своим присутствием, и вы здесь. Теперь я могу должным образом поблагодарить вас за великодушие, которое вы проявили, когда я вел себя как глупец. — Заметив насмешливые искорки в глазах Девениша, он разочарованно протянул: — О, я понимаю, что вы хотите сказать! Что я не получил по заслугам, ведь не сломал себе шею!

— Тонко подмечено, — сказал Девениш, — однако, заметьте, я лишь думал об этом и никоим образом не собирался высказывать эту неприятную истину вслух.

Этот откровенный ответ привел Гилса в восторг. Он расхохотался и дернул Друсиллу за рукав.

— Послушай, Дру, ты что, собираешься довести моего спасителя до изнеможения, знакомя со скучными стариками, которые сюда понаехали со всей округи? Лучше пойти пострелять из лука, сэр, если вы умеете, конечно.

— Гилс, Гилс, замолчи, — одернула его Друсилла. — Что милорд подумает о твоих манерах? И обращайся к нему как полагается.

— «Сэр» вполне подойдет, моя дорогая миссис Фолкнер. «Милордом» я уже сыт по горло. А еще лучше, если вы будете меня называть просто Девениш. В конце концов, вы ближайшие мои соседи.

Он сам не понимал, что побудило его к такому неслыханному снисхождению, но думать об этом было некогда — к ним уже спешили со всех сторон желающие познакомиться с влиятельным человеком, который избегал их общества долгих десять лет.

Девениш был знаком с пастором Уильямсом, с которым беседовал в Лондоне, когда наделил его приходом в своих владениях, но никогда не встречался с его младшим собратом в Малом Трешеме, Джорджем Лоусоном, поскольку доверил его назначение Робу Стэммерсу.

Лоусон первым приблизился к Друсилле и с глубоким поклоном в сторону своего господина пробормотал:

— Великая честь, милорд, великая честь…

Девениш, вспомнив о своем решении быть добрым со всеми, ответствовал, что будет счастлив пригласить его в ближайшее время на обед.

Это был молодой человек лет двадцати пяти, приятной наружности, невысокий, черноволосый, с мягкими, вкрадчивыми манерами. У Девениша он сразу же вызвал инстинктивную неприязнь, особенно умильное выражение его лица, когда он обращался к Друсилле.

Граф думал, что его неприязнь не бросается в глаза, однако Друсилла заметила ее мгновенно. Посмеиваясь про себя, она выслушала, как Девениш одного за другим пригласил на обед Джона Сквайра из Берн-сайда, Питера Клифтона из Клифтонского поместья и еще нескольких джентльменов помельче. Когда Леандр Харрингтон подошел снова, он пригласил и его.

— И вы тоже, миссис Фолкнер, — дрбавил он, — и господин Гилс. В свои восемнадцать он достаточно взрослый, чтобы присоединиться к нам, да и вообще пора ему выходить в свет.

Жаль, подумала Друсилла, что она всегда питала неприязнь к Харрингтону, ведь он один из немногих обращается с Гилсом как с нормальным, здоровым человеком. Однако же у нее почему-то мороз по коже подирает в его присутствии.

Она была бы поражена, если бы узнала, что Девениш угадал ее тайную неприязнь к Харрингтону. При этом он подумал, что сие свидетельствует равным образом о ее проницательности и хорошем вкусе.

Джон Сквайр, улучив момент, когда они с графом оказались в стороне от других, робко произнес:

— Я был бы вам очень признателен, милорд, если бы вы позволили мне серьезно поговорить с вами.

— Сколько пожелаете, — отозвался Девениш. — Вы чем-то озабочены?

Сквайр побагровел. Это был кряжистый мужчина средних лет с обветренным лицом, сельский дворянин, сам работающий на земле.

— Это касается исчезнувших девушек, милорд.

И он начал рассказывать, длинно и подробно, о дочери бернсайдского мельника, которая пропала полгода назад.

— Отец говорит, она была хорошая девушка, а за несколько недёль до исчезновения совершенно изменилась, стала непослушной, нахальной, а потом пропала, и с тех пор ни слуху ни духу.

Его рассказ повторял то, что рассказывал Хуби.

— А почему вы… я… должны беспокоиться из-за пропавших девушек? — спросил Девениш, просто чтобы удостовериться в искренности собеседника.

— Ну как же, милорд, они божьи создания, а сегодня я узнал, что еще несколько человек исчезло. Это меня беспокоит, особенно потому, что одна из них, Кейт Хуби, была лучшей подружкой мельниковой дочери.

— Странно, очень странно, — произнес Девениш. — Я разделяю вашу тревогу. Не могли же они все взять и убежать в Лондон, что-бы там разбогатеть.

Джон Сквайр решил, что его первое неблагоприятное впечатление о милорде, возможно, было обманчиво.

— Так, значит, вы прикажете провести расследование, милорд…

— Да, я скажу мистеру Стэммерсу, чтобы он занялся этим.

— Благодарю. Мельник — хороший человек, и его заботы — мои заботы.

Девениш, провожая его взглядом, подумал, что, поскольку об исчезновениях ему сообщили уже двое местных, он может говорить об этом, не боясь вызвать подозрения. Он осмотрелся в поисках Друсиллы и сразу же ее увидел. Она, правда, держала на руках пухлого младенца, но он все-таки решил немедленно приступить к делу.

— Вам надо сесть, ребенок слишком тяжел, — заметил он.

Девениш показал на одну из каменных скамей, стоявших по краю лужайки, подождал, пока она сядет, и сел рядом.

— Знаете, — негромко проговорила Друсилла, глядя на Девениша, — вы последний, кого я могла представить сидящим рядом с женщиной, которая держит слюнявого ребенка — у него зубки режутся. Вот как бывает обманчиво первое впечатление.

Роберт, стоявший неподалеку, удивился, услышав громкий смех Девениша. Что же такое сказала мйссис Фолкнер, что заставило желчного Девениша развеселиться?

— Вот уж не думал, что надо заехать в глухую провинцию, чтобы найти женщину не менее острую на язык, чем я сам. А если серьезно, я не просто так подошел к вам. Джон Сквайр только что поведал мне странную историю о загадочном исчезновении нескольких девушек. У вас никто не пропадал? Или поместье Фолкнеров так благополучно, что из него никто не убегает в Лондон за богатством?

— Знаете, милорд, — серьезно ответила Друсилла, вытирая слюнявый рот ребенка, — тут не над чем смеяться. Родители девушек в отчаянии. Ну а из моих людей никто не пропадал.

— Исправляю свою ошибку. Из вашего ответа я заключаю, что к этому делу надо отнестись серьезно. У ребенка что, во рту неиссякаемый источник? Мы оба вымокнем, если он будет так пускать слюни.

Словно догадавшись, что речь идет о нем, младенец подался к Девенишу и мокрой ручонкой провел по отвороту его роскошного сюртука.

— О боже! — Друсилла схватила ручку ребенка. — Я не должна была садиться рядом с вами, пока у меня Джеки. Это самое беспокойное дитя в семье Милнер, и я решила дать его бедной матери немножко отдохнугь. — Выпалив это, она неожиданно расхохоталась, а Девениш, достав красивый платок, принялся с невозмутимым видом вытираться. — Простите, — проговорила Друсилла. — Я не должна была смеятъся, но ваше лицо…

— Да, не должны были, — согласился Девениш. — А вы не думаете, что он в любой момент может написать вам на платье?

— Ой! — Друсилла вскочила и инстинктивно сунула Джеки в руки Девенишу. Тот ловко усадил ребенка на вытянутых руках в нужной позе и подождал, пока тот окропит траву вместо его и так уже испорченного сюртука. — Господи боже мой!. — воскликнула Друсилла. — Я должна была раньше догадаться, что ваша смекалка не уступает вашему остроумию.

Свидетели этой сцены, среди которых были Роберт с удивленным выражением на лице и застывшая с открытым ртом мисс Фолкнер, зачарованно наблюдали, как надменный лорд Генри Александр Девениш, четвертый граф Девенишский и Иннескортский, начал вытирать Джеки своим носовым платком.

Джеки, который громко кричал, мгновенно умолк, как только Девениш строго сказал ему:

— А ну-ка, юноша, молчать, а то будет плохо.

Друсилла тихо проговорила:

— Как вам это удалось? Еще никто не мог заставить его замолчать, если уж он расплакался. Вы в самом деле должны предложить свои услуги Милнерам вместо уволившейся няни.

Девениш, держа Джеки, достал из кармана золотые часы и, повертев ими перед младенцем, рассеянно ответил:

— У меня был маленький брат.

Когда прибежали супруги Милнер, которым сообщили о казусе, они увидели, как их неуемный отпрыск смеется, пуская пузыри, и старается дотянуться ручонкой до качающихся на цепочке часов.

— О, милорд, — проговорила, задыхаясь, миссис Милнер. — О, ваш прекрасный сюртук… о, зачем вы…

— Ничего, — спокойно сказал Девениш. — Мне тут сказали, что он с самого утра в первый раз ведет себя как надо, значит, дело стоило того.

И раз уж сам Лорд Всемогущий, как Друсилла называла его про себя, изволил так сказать, то никто из присутствующих не посмел ему перечить.

Бедная мисс Фолкнер почему-то расстроилась больше всех. Единственное, что смогла понять позже ее невестка, так это то, что Корделия почему-то решила, будто случившееся порочит имя Фолкнеров.

Она резко сказала Друсилле:

— Дорогая, я тебе говорила, ничего хорошего не выйдет из твоей возни е этим ужасным ребенком. Посмотри, в каком ты виде! Твое платье испорчено, а что до сюртука лорда Девениша…

— Очень удобно, — мягко проговорил Девениш, — давать умные советы. Вы совершенно правы. Мы оба, миссис Фолкнер и я, будем счастливы избавиться от забот об этом чертенке, а вы с радостью поухаживаете за ним. — И он сунул Джеки в руки ошеломленной мисс Фолкнер. — Можете взять мои часы, если он опять заплачет, — сочувственно предложил он. — Это помогает.

— Ох, Девениш, вы превзошли сами себя, — выдавила Друсилла, задыхаясь от смеха. — Давайте его сюда, Корделия, мое платье все равно уже испорчено. Я отдам Джеки матери, когда она немножко придет в себя и отдохнет от него.

— По-моему, нам всем требуется отдых от него, — совершенно спокойно сказал Девениш. — Жаль, больше не приносят жертвы Молоху.

— Девениш! — в один голос воскликнули Друсилла и Роберт.

— А кто такой Молох? — спросила мисс Корделия Фолкнер, но тут же до нее дошло. — Ой, да это же божество, которому приносили в жертву детей. Ах, лорд Девениш, вы же это не серьезно?

— Вполне серьезно, — ответил Девениш, подмигнув Друсилле — мол, шучу

Гилс, с интересом наблюдавший за дурачествами старших, сказал:

— Мне кажется, дети такие противные. Не понимаю, зачем их заводят.

— Ну, вас же завели, — негромко сказал Девениш. — Немножко просчитались, да?

— Мне кажется, — вмешалась Друсилла, — нам пора угомониться. Знаете, Девениш, вы плохо на нас влияете. Я полностью согласна с тем, что вы сказали недавно, — что у вас нет души.

Однако сказала она это со смехом. Гилс следил, как она, спасая Джеки от дурного влияния Девениша, вручила его матери и направилась вместе с ними к дому. Когда они отошли на значительное расстояние — мисс Фолкнер шла рядом с Друсиллой, что-то выговаривая ей, — Гилс сказал доверительным тоном Девенишу и Роберту:

— Вы знаете, сэр, я не согласен с тем, что вы плохо на нас влияете.

Со дня гибели Джереми я ни разу не слышал, чтобы Дру так смеялась.

— Но то, что ваша сестра смеется, не свидетельствует ли, скорее, о моем дурном на нее влиянии? — менторским тоном произнес граф.

— Ни в коем случае, сэр. — Гилс был так же серьезен, как и Девениш. — Знаете, когда был жив Джереми, она все время смеялась. — Он помедлил, нахмурившись. — Кроме нескольких последних месяцев перед тем, как Джереми убили, — продолжил он задумчиво. — Помнится, она была необычно тиха. Джереми говорил мне, будто она расстроена тем, что никак не родит ему наследника, хотя, глядя на большинство детей, я просто не могу понять, чего тут расстраиваться.

— Вы поймете, а пока можете выбросить это из головы, — сказал Девениш, откладывая в памяти странное замечание Гилса. — Придет день, когда вы сами захотите иметь наследника.

Позже, когда Девениш и Роберт возвращались в коляске домой, последний заметил:

— Сегодня, Хэл, у тебя было на редкость хорошее настроение. Куда подевался твой сарказм? Прости, что спрашиваю, но что это за маленький братишка? Я всегда думал, что ты единственный ребенок. Во всяком случае, так говорил твой дед.

— Все так, Роб, но, учитывая, что он неизменно заблуждался во всех своих суждениях, нет ничего удивительного, что он ошибался и в этом тоже.

Граф был уже явно не в настроении, поэтому Роберт больше не открывал рта до Трешем-Холла. Он был уверен, что произошло или было сказано что-то такое, что повергло Девениша в глубокие размышления. Его лицо хранило выражение, которого Роберт ни разу не видел после их приключений на континенте, выражение, появлявшееся лишь в моменты испытаний и опасностей.

Странно, какие испытания и опасности могут быть в сонном Суррее?

Глава четвертая

Друсилла бьша так возбуждена событиями дня, что ночью никак не могла заснуть, да и ночь выдалась слишком жаркой.

Непонятно почему, но ей не удавалось выбросить из головы милорда Девениша. То вспоминался его насмешливый голос, то он вставал перед глазами с маленьким Джеки на руках, в его взгляде светилась нежность, которой она от него совершенно не ожидала.

Мало того, она испытывала такое смятение чувств, какого никто прежде в ней не вызывал, даже муж. Все же надо признать то, что она чувствовала к Джереми, было скорее дружбой, чем любовью.

Но почему при мысли о лорде Девенише ей тут же приходит в голову страстная любовь?

От наплыва мыслей и чувств Друсилла не могла лежать спокойно, лицо ее пылало, во всем теле ощущалось напряжение.

Часов в одиннадцать какой-то звук — крик птицы или животного — заставил ее поднять голову от подушки. Не зажигая свечи — ночь была лунная, — Друсилла встала, раздвинула шторы и открыла окно. Звук раздался снова. Это были приглушенные человеческие голоса, один смеялся, другой произнес: «Тш-ш-ш».

Друсилла посмотрела вниз. Два человека — она видела лишь их очертания — пересекли бегом, держась за руки, лужайку возле дома, спустились по ступеням и пошли по дорожке. Узнать их было невозможно.

Наступила тишина. Мужчина и женщина больше не появлялись. Кто это может быть? Вероятно, слуги, кто еще отважится разгуливать по поместью среди ночи?

Заснула Друсилла очень поздно, и утро настало очень быстро. Она приказала принести ей завтрак в постель и съела булочку с маслом, запивая шоколадом. В голове царила полная сумятица после вчерашних событий. Корделия Фолкнер хотела было зайти к ней, но она отговорилась мигренью и сказала, что пойдет в церковь лишь на вечернюю службу

Приняла она только миссис Роллинс, домоправительницу. Это была высокая сухопарая женщина лет под пятьдесят, фанатично преданная Фолкнерам, гроза служанок.

Друсилла без всяких предисловий рассказала миссис Роллинс о том, что видела ночью, и поинтересовалась, возможно ли, чтобы двое слуг покинули дом без разрешения и незамеченными.

— Совершенно исключено, мадам, чтобы кто-то из слуг вышел из дома ночью без ведома Бриттона или Летти Хамфрис, — заявила миссис Роллинс.

Бриттон, молодой человек, исполнявший обязанности помощника дворецкого, занимал отдельную комнату рядом со спальней слуг в мансарде и в десять часов вечера запирал ее на ключ. Таким же образом поступала со служанками старшая горничная Летти, строгая пожилая женщина.

Старшие слуги имели отдельные комнаты, но все они были солидного возраста, а Друсилла была уверена, что те, кого она видела, молоды.

— Кто-нибудь из деревни, мадам, — высказала предположение миссис Роллинс. — Шляются по ночам.

— Но ведь отсюда далеко и до Большого Трешема, и до Малого, — заметила, хмурясь, Друсилла. — И почему именно сюда они пришли? Им было бы гораздо удобнее гулять в поместье Трешем-Холл.

— Меньше вероятности, что заметят, — предположила практичная миссис Роллинс.

Этот малозначительный случай почему-то встревожил Друсиллу. Она приказала себе не думать больше об этой чепухе. Просто не выспалась, вот и все. Сойдя вниз, она застала мисс Фолкнер, которая собиралась на утреннюю службу в Болыпой Трешем.

— Ты очень бледна, — с беспокойством заговорила та, увидев Друсиллу. И не к месту заметила: — Лорд Девениш, может быть, значительный человек, но вряд ли его назовешь стёпенным.

— Мне представляется, Корделия, что значительные люди редко бывают степенными, во всяком случае, его манеры действуют на меня благотворно. Мы слишком лицемерны, знаете ли, — резко ответила Друсилла, подумав: наверное, прямота лорда Девениша передалась и ей.

Она ничего не сказала мисс Фолкнер о том, что видела ночью, чтобы не расстраивать ее еще сильнее.

Но мисс Фолкнер и без этого вскоре вернулась бледная и дрожащая.

— Что случилось? — всплеснула руками Друсилла. — Почему вы так рано приехали? — Она наполнила стакан вином и дала компаньонке. — Вот, выпейте, это поможет вам успокоиться.

— Ничто меня не успокоит, ничто, — всхлипывая, проговорила мисс Фолкнер. — Я боюсь даже говорить тебе. Это просто ужас, что обнаружил пастор Уильямс, придя утром в церковь… ох, я просто не могу произнести.

— Моя дорогая, — ласково сказала Друсилла, — вы должны мне сказать.

— Да, должна… Ты представляешь, он обнаружил на алтаре мертвую овцу, и теперь епископу придется снова освящать церковь. Лорд Девениш уже послал за ним, и я жалею о том, что говорила про него сегодня утром. Он был так добр. Предложил нам пока пользоваться часовней в Трешем-Холле, чтобы не ходить в такую даль до Малого Трешема. Очень благородно с его стороны!

— Кто мог сотворить такое святотатство и зачем?

— Никто не знает. Рамсей как-то поругался с пастором Уильямсом из-за десятины, но ведь нельзя же представить, чтобы этот добряк сделал такое в отместку.

— Да нет, конечно, — согласилась Друсилла, вспомнив краснолицего увальня, угощавшего ее парным молоком, когда она была маленькой девочкой.

Это она и заявила Девенишу, приехавшему в полдень, дабы подтвердить свое приглашение посещать его часовню.

— Мне подумалось, я должен уведомить вас, что мы сделаем все, чтобы найти и наказать негодяев, — сказал он.

— Вобстер, наш старший конюх, — возбужденно заговорил Гилс, — думает, что тут замешаны сторонники луддитов. Он говорит, даже здесь есть такие, которые только и думают, как бы что-то такое сотворить.

— О, у каждого свое объяснение, — сухо сказал Девениш.

— А вы какое предпочитаете? — спросил Гилс.

— Я? — спокойно начал Девениш, принимая чашку чая от мисс Фолкнер. — Я не предпочитаю ни одно из предположений, пока оно не будет подкреплено доказательствами. А пока все, что мы имеем, — это лишь подозрения и догадки. — Он глянул на Друсиллу, которая смотрела перед собой отсутствующим взглядом. — У вас задумчивый вид, миссис Фолкнер. Вас что-то беспокоит?

Он снова читал ее мысли. Друсилла подняла голову и посмотрела на него в упор своими чистыми серыми глазами.

— Мне кажется, — медленно произнесла она, — то, что я скажу, тоже из области догадок и подозрений. В любой другой день я бы просто выбросила такой пустяк из головы. Но после того, что случилось утром… кто знает?

— Вы меня заинтриговали, мадам.

Друсилла коротко рассказала о двух незнакомцах, гулявших ночью по лайфордскому поместью.

— Моя домоправительница, — продолжала Друсилла, — твердо заявила, что это не могли быть наши слуги.

В воцарившейся тишине Девениш произнес:

— Вы позволите посетить вашу комнату, чтобы удостовериться, откуда вы их видели и где?

— Или мне показалось, что я видела, — несколько вызывающим тоном сказала Друсилла. — Ведь у вас может сложиться впечатление, что я просто страдаю подозрительностью.

— Но вы же так не думаете, правда? — вскричал Гилс. — Милорд, Дру самая здравомыслящая женщина из всех, кого я знаю.

Красивые губы Девениша дрогнули. Он поднялся и поцеловал Друсилле руку.

— Нисколько не сомневаюсь. А теперь, леди, проведите меня в комнату, откуда миссис Фолкнер увидела…

Он одарил обеих женщин ослепительной улыбкой. Друсилла, еще не оправившаяся от смущения, охватившего ее, когда он прикоснулся губами к ее руке, почувствовала, что вся дрожит. Как бы граф себя ни вел — хорошо или плохо, он производил на нее глубочайшее впечатление.

Она наблюдала, как он осматривается вокруг. Они находились в великолепной дамской спальне, со вкусом обставленной и безукоризненно чистой. Девениш подошел к окну, сделав ей знак стать рядом с ним. Мисс Фолкнер нервно топталась за их спинами, пока Друсилла повторяла свой рассказ.

— После того как они пересекли лужайку, они пошли вон туда, — закончила она, показывая на ступеньки.

— А куда ведет эта дорожка?

— Да, по сути, никуда. Ближайшее жилье с этой стороны — Маршемское аббатство мистера Харрингтона. К нему можно пройти через поля по тропе… но по ней последние годы почти никто не ходит.

— Понимаю. — Девениш надолго умолк. Значит, Друсилла считает, что ее наблюдения не имеют никакого значения, никто бы о них и не знал, не появись эта овца на алтаре. — А Харрингтон пасет овец на полях аббатства?

— Да. Но и другие тоже, на своих полях, включая Рамсея… и вас.

— Ну да, конечно. — Девениш засмеялся. — Вам в уме не откажешь, миссис Друсилла. — Он понизил голос: — Ваш муж тоже так считал? А ваш острый язычок его не смущал?

— О, мне не приходилось оттачивать его на нем, милорд.

— Значит, вы приберегли его для меня. Наверное, я более подходящий объект, чем он. Он был молод?

— Джереми не исполнилось и двадцати пяти, когда он погиб.

Девениш был рад, что ему представился случай задать эти вопросы, не боясь показаться слишком любопытным.

— Я заключаю, что вы были женаты недолго и, наверное, редко расставались друг с другом. Представляю, каким потрясением было для вас его исчезновение.

— О да, но еще больше меня потрясла его страшная кончина.

— А при его жизни вы не замечали никаких неизвестных личностей в пределах поместья?

— Нет, — несколько резко ответила Друсилла, не понимая цели этих расспросов. И все же что-то в его настойчивом взгляде подстегнуло ее память. — За исключением… — нерешительно начала она и остановилась. — Да нет, это вряд ли имеет значение.

— За исключением… — повторил Девениш, сверля ее взглядом ясных голубых глаз. — Не люблю я этих «исключений». Прошу, расскажите до конца.

— Хорошо. Однажды, месяцев за девять до того дня, когда его нашли мертвым, Джереми сказал мне, что обнаружил странную вещь — тропа, которая ведет в аббатство, хорошо протоптана, причем ходят по ней, судя по всему, ночью, потому что днем он ни разу никого не видел. Джереми решил разузнать, в чем дело, и разговаривал об этом с мистером Харрингтоном, но тот сказал, что он, наверное, ошибается. По тропе ходят только двое его садовников, и все.

— Ваш супруг больше об этом не заговаривал?

— Нет, ни разу. Я думаю, у Джереми это был просто пунктик — он вообще был выдумщик, как и его отец. Правда, Корделия?

— Правда. Помнится, старый мистер Фолкнер клялся, что вокруг Лайфорда постоянно бродят какие-то люди, а перед кончиной у него с головой стало совсем плохо, и никто не воспринимал всерьез, что он говорил.

Ниточка оборвалась. Девенишу не верилось, что выдумки Фолкнеров, отца и сына, имеют какое-то отношение к исчезновению девушек и мертвой овце на алтаре.

За исключением… мрачно подумал он, за исключением того, что Джереми Фолкнер умер странной и внезапной смертью. Словно овца.

На обратном пути в Трешем-Холл у него почему-то перед глазами стоял тонкий чистый профиль Друсиллы. Наверное, его пленили не столько внешность и фигура этой деревенской вдовы, сколько ее находчивость и остроумие. Кто бы мог ожидать от столь хрупкого на вид создания такого нравственного бесстрашия?

Встретив Девениша, Роб не замедлил перейти к насмешкам и предостережениям:

— Ну и как там прелестная вдовушка, Хэл? Как тебе ее внешность?

— Что за вопросы, Роб? К чему ты клонишь?

— А вот к чему, и советую тебе отнестись к моим словам серьезно. Особа, за которой ты решил приударить, добропорядочная женщина, она не из тех распутных созданий, которые наводняют Лондон. Было бы ошибкой с твоей стороны флиртовать с ней, дабы скрасить себе пребывание в деревне. Ты не должен игратъ на ее чувствах. Это было бы недостойно тебя.

— Сколько наставлений должен выслушать человек за один день, прежде чем ему дозволено будет прийти к своему собственному мнению? — загадочно произнес Девениш. — Все как будто сговорились сделать меня пастором. Да, я считаю миссис Фолкнер привлекательной, только меня заинтересовала не ее внешность. Чем давать мне благочестивые советы, ты бы лучше рассказал мне о Фолкнерах, отце и сыне.

— Об отце говорили, что он слегка тронулся умом к концу жизни. О сыне ничего подобного не слышал. Он казался мне вполне здравомыслящим парнем.

— И скажи мне еще одно, чтобы покончить с этим. При жизни старого мистера Фолкнера кто-нибудь исчезал или это началось только в последние годы?

— Я ни о чем таком не слыхал. А что?

— Ничего. Просто мое любопытство столь же неразборчиво и подвижно, как и моя мораль.

Глава пятая

— Весьма любезно со стороны мистера Харрингтона пригласить и меня в Маршемское аббатство. Тем более что дело не ограничится лишь ужином. Целая неделя! Это будет для нас настоящий праздник. — Мисс Фолкнер бросила лукавый взгляд на Друсиллу и как бы между прочим проговорила: — Интересно, будет ли там лорд Девениш.

— Было бы странно, если б его не пригасили, — живо подхватила Друсилла. — Мистер Харрингтон пригласил и Гилса тоже. Брат на седьмом небе.

— И ты согласишься, чтобы он ехал? Он позволяет себе говорить такие вещи!

— Ну, уж если этот недостаток разделяют с ним лорд Девениш и мистер Харрингтон, то, я думаю, он будет в хорошей компании и никто особо не станет прислушиваться к тому, что он говорит.

— Ох, дорогая моя, такой человек, как лорд Девениш, может себе позволить некоторую бесцеремонность, но не юный Гилс. Он должен быть осмотрительнее.

— Нет, я не согласна, Корделия. Осмотрительность необходима не только Гилсу, но и лорду Девенишу, который прекрасно понимает, что он самый большой грубиян из этой троицы.

— Мне казалось, он тебе нравится, — пробормотала мисс Фолкнер.

— Так и есть, но это не значит, что я не вижу его недостатков.

К концу недели, в течение которой они виделись с лордом Девенишем еще дважды, Друсилле стало ясно, что мисс Фолкнер вознамерилась сосватать ее за графа.

Рассуждения ее были бесхитростны, как она сама. Друсилла должна снова выйти замуж. Лорду Девенишу нужны жена и наследник — почему же им не пожениться? Их земли граничат друг с другом, оба они молоды и хороши собой, что благоприятно для будущего виконта Иннескортского.

Корделию оторвал от мечтаний голос Друсиллы:

— Мне нужно новое платье. Надо послать за Мери Свейн и показать ей модные журналы из Лондона. У меня есть миленький светло-зеленый атлас, он будет хорошо смотреться с фамильным жемчугом Фолкнеров.

— Мери Свейн! — возмутилась мисс Фолкнер. — Нет, надо найти кого-то другого, что-бы ты выглядела комильфо, как те красавицы, что окружают милорда в городе.

— Корделия, я не имею ни малейшего желания соревноваться с лондонскими красавицами. Я деревенская простушка, пусть милорд принимает меня такой, какая я есть, если он вообще меня замечает, в чем я глубоко сомневаюсь.

Говоря это, Друсилла лукавила и сама понимала это.

В Трешем-Холл явился Леандр Харрингтон, чтобы лично пригласить Девениша в гости.

— Если вы примете мое приглашение, у вас будет возможность познакомиться с местной знатью. Ваш покойный дедушка прожил здесь большую часть жизни, и мы были бы рады, если бы вы решили поступить так же.

— Правда? — промолвил Девениш с некоторой иронией в голосе. — Я пока не уверен, что мне понравится прожить свою таким образом. Но я принимаю ваше приглашение.

— А мистер Стэммерс? Вы позволите ему принять приглашение?

— Ну, это дело самого мистера Стэммерса. Я несколько удивлен, как это ваши республиканские взгляды не помешали вам спросить об этом сначала меня.

— Я был не совсем уверен, отличается ли ваше отношение к подданным от взглядов покойного графа. Каждый на своем месте и знает свое место — таков был его девиз.

Да, это было очень похоже на покойного деда.

— Удобный девиз для того, чье место обеспечено, если можно так сказать.

— Да, вы правы, но в век разума, заря которого разгорается, обо всех будут судить по тому, каковы они есть, а не по спальне, в которой они были рождены.

Улыбка на лице Девениша стала еще ироничней.

— Этот век пока не настал, сэр, и я с удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством в Маршемском аббатстве, так же, надеюсь, как и мой добрый друг Роб Стэммерс. А пока прошу меня простить…

Леандра открыто выпроваживали, и, сладко улыбнувшись, он вышел. Одним из удовольствий нового века разума, думал он, станет гильотина на Трафальгарской площади, где освобожденные массы будут криками приветствовать каждую катящуюся в пыль голову аристократа, особенно лорда Девениша.

Впрочем, ничего такого на лице Леандра Харрингтона не отражалось, когда Девениш прибыл в Маршемское аббатство. Мужчины улыбнулись друг другу так, словно были закадычными друзьями. На обширной лужайке перед аббатством, напоминавшей о его блестящем католическом прошлом, уже прогуливались гости.

Далекий предок Харрингтона, воздвигая свой дом, пристроил его к северной стене аббатства и, по словам Роба, сохранил лестницу, ведущую в огромный склеп, в дальнем конце которого сохранилась даже часовня с разрушенным алтарем.

В этот день, однако, никто и не помышлял о том, чтобы посетить подземные помещения, и меньше всех Девениш. Хозяин повел его на лужайку, где были сооружены столы, уставленные яствами и напитками.

Многие из присутствующих уже были знакомы с Девенишем и приветствовали его с подобающим его пэрству почтением. Девениш уже заскучал было, отвечая на бесконечные поклоны, когда вдруг увидел Друсиллу Фолкнер. Она одиноко стояла у розария со стаканом лимонада в руке.

Она выглядела божественно в белом муслиновом платье и широкополой соломенной шляпе, оставлявшей открытым ее милое лицо.

— На этот раз вы одни, — сказал он, подойдя к ней. — Ни дуэньи Горгоны, следящей за каждым вашим шагом, ни восторженного юного братца, требующего всего вашего внимания. Мне повезло.

Друсилла не заметила, как он подошел, но быстро нашлась.

— Думаю, вы непременно требуете безраздельного внимания со стороны каждого, с кем находитесь рядом.

— Но ведь мы все этого хотим, не так ли? — парировал он.

— Пожалуй, вы правы. Да только не всем удается этого добиться.

— И вам прежде всего, — заметил он. — Когда бы я вас ни встретил, рядом постоянно кто-то, глядящий на вас требовательным взором. Если вдруг я увижу, что наше уединение хотят нарушить, я утащу вас в ближайшую аллею, потому что хочу полюбоваться вами.

Это признание было произнесено с горячностью, которая удивила даже самого графа. Он не собирался быть столь откровенным.

Друсилла покраснела. Очаровательно, подумал Девениш.

— Вы так не думаете, — неуверенно произнесла она наконец.

— Именно что думаю. И в подтверждение моей искренности приглашаю вас пройтись по этой аллее. Пойдемте.

Он подал ей руку, и она после краткого колебания положила на нее свою.

Ясно как день, что ею не слишком-то часто любовались прежде, подумал Девениш. Что за человек был, интересно, ее муж? Во всяком случае, она вела себя достойно, не хихикала и не щебетала: «О, мой дорогой лорд, какая это высокая честъ для меня!» или что-нибудь в этом роде.

У нее было прекрасное качество — умение хранить молчание, и так, молча, они вышли по аллее на площадку, откуда открывался чудесный вид на лесистую равнину.

Здесь был еще один розарий, посередине которого располагались на опорах солнечные часы. На одной стороне опор был намалеван череп со скрещенными костями, на другой — лик демона. Кто-то пытался соскоблить их, но безуспешно.

Дру почему-то стало зябко, хотя день был теплый. Ее пробил такой озноб, что посинели губы.

— Вы замерзли! — воскликнул Девениш. Он осмотрелся вокруг и заметил низкую каменную скамью. — Присядьте на минутку, — сказал он, поспешно снимая свой сюртук. — И позвольте накинуть вам на плечи. — Продолжая дрожать, она послушно села. Он присел рядом и взял ее руку — к его удивлению, она была холодна как лед. — С вами такое часто случается? — спросил он, растирая ледяные пальцы.

Друсилла подняла на него глаза, стараясь не стучать зубами.

— Нет, — прошептала она. — Это очень странно. Может, я покажусь вам еще более странной, но я вдруг ощутила присутствие абсолютного зла, чего-то жестокого и отвратительного, вроде него. — Она кивнула на полустертый лик демона. — Возьмите ваш сюртук, и пойдемте отсюда. Я думаю, мне станет лучше.

— Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы идти?

— Вполне. Мне только здесь плохо.

— А ведь я хотел всего лишь полюбоваться вами, — проговорил Девениш, стараясь придать голосу веселое выражение. — И вместо этого завел в «юдоль ужаса», по выражению Данте.

— Вы, наверное, думаете, я глупая.

Девениш резко остановился и повернулся к ней. Лицо Друсиллы порозовело, она больше не дрожала. Они стояли посреди аллеи, и с лужайки их еще не было видно.

— Ни в коей мере, — сказал он с проникновенной серьезностью, какой она не замечала в нем прежде. — У меня есть основания полагать, что злые бесы могут появляться, без предупреждения и сила их велика. Я ничего там не почувствовал, а вы почувствовали, а ведь я вас знаю как здравомыслящую женщину. Вы готовы вернуться к нормальным, болтливым людям?

— Вы очень добры, и мой ответ — да. — Друсилла засмеялась.

— Хорошо. — Он наклонился и легко коснулся губами ее щеки. Это был братский поцелуй, совсем не такой, какого он желал. — Больше не ходите туда, со мной или без меня, все равно.

Друсилла сжала губы, чтобы не сказать то, что готово было сорваться с языка. Я пойду куда угодно с вами, милорд, потому что знаю, вы всегда готовы защитить меня.

Вполне возможно, что кто-то с любопытством посмотрел на них, удивляясь, почему они так быстро вернулись с прогулки. Он подвел ее к одному из столов и дал ей стакан красного вина и бисквит. Взяв стакан и себе, он чокнулся с ней, с радостью видя, что ее глаза снова блестят, а щеки зарумянились.

— А сейчас я должен вас покинуть, — сказал он, — иначе о нас будут сплетничать.

Она подала ему руку, которую он задержал в своей лишь на мгновение дольше положенного. Наверное, слишком долго, потому что мужской голос проговорил ей на ухо:

— Вот уж не предполагал, дорогая Друсилла, что в следующий раз увижу вас уже вдовой и в компании человека, опасного как сам дьявол.

— О, Тоби, Тоби Кларидж! — воскликнула Друсилла, круто обернувшись. — Я думала, ты во Франции.

Сэр Тоби Кларидж, приятный на вид мужчина ее возраста, смотрел на нее с широкой улыбкой, которую она помнила еще с детства. В последний раз Друсилла видела его летом незадолго до гибели мужа. Когда она отказала Тоби и приняла предложение Джереми, Тоби очень ревновал ее к Джереми, с которым тоже дружил с детсгва. Это продолжалось довольно долго, и лишь в последний год перед его отъездом во Францию они внезапно сошлись снова.

— Как видишь, я здесь и, как старый друг, хочу предостеречь тебя от слишком тесного общения с Девенишем. Хотя бы в память о Джереми держись подалыне от человека, который наверняка не понравился бы ему.

— Что ты имеешь против него, Тоби? Да, он очень резок… но во всем прочем…

— Никаких прочих, Дру. Он настоящий дьявол с женщинами, дорогая, а с мужчинами так еще хуже. Женщин он просто губит, а мужчин убивает. Да вот же пример — он застрелил своего лучшего друга на дуэли, говорят, из-за женщины. А что он вытворяет за карточным столом! Нет, избавься от него.

— Это все сплетни, — возразила Друсилла. — Я не верю, что он хочет меня погубить. Тоби иронически поднял брови.

— Нет? Твоя безмозглая дуэнья рассказала мне о ваших отношениях. Она решила, что он женится на тебе. Хочу предупредить тебя ради твоего же блага.

И своего небось, подумала Друсилла. Тоби вполне может повторить свое предложение. Но для нее он навсегда останется лишь другом. Пустъ он симпатичный и с ним легко, но она не могла его себе представить любовником.

А Девениш…

Может ли быть правдой то, что говорит Тоби? Допустим, это так. Повеса и убийца. Нет, она многому может поверить насчет него, но убийца…

Внезапно очнувшись, она поспешно сказала:

— О, поверь мне, нас с ним можно назвать просто друзьями. Кроме того, я не собираюсь пока замуж, и уж менее всего за лорда Девениша.

— О, только не воображай себе, что он собирается на тебе жениться.

Нет, этот разговор пора заканчивать.

— Ты, наверное, голоден, — сказала она, — а мистер Харринггон не поскупился на угощение.

С этими словами Друсилла направилась к одному из накрытых столов, продолжая приветливо разговаривать с Тоби. Она почувствовала облегчение, когда подошел пастор Малого Трешема и сказал Тоби, что его хочет видеть мистер Харрингтон,

— Он желает поговорить с вами о вашем путешествии по Франции, сэр Тоби. Мне кажется, его интересует, жив ли еще революционный дух в этой погрузившейся во мрак стране.

В его речи, как обычно, звучала некая режущая слух слащавость, однако Тоби ничего не заметил. После его ухода мистер Лоусон повернулся к Друсилле, расплывшись в приторной улыбке:

— Позвольте мне сказать вам, вы прекрасно выглядите, мадам.

— Боюсь, вы мне льстите, мистер Лоусон.

— Нет — нет, — воскликнул он, наклоняясь к ней и беря ее за руку, — ни в коей мере!

В тот миг, когда Друсилла почувствовала его прикосновение, ее охватил тот же слепой ужас, от которого она лишь недавно оправилась.

Какую-то долю мгновения ей казалось, что она упадет в обморок. Она побледнела, глаза закрылись. Испуганный священник попытался поддержать ее, но она отпрянула от него.

— Нет, не надо, это просто мигрень, уже прошло, — произнесла Друсилла, стараясь не выдать своего испуга.

Помощь пришла неожиданно. Холодный голос произнес:

— Сэр, позвольте мне, как старому другу, отвести миссис Фолкнер в дом.

Это был лорд Девениш, и никого другого, столь похожего на доброго самаритянина, Друсилла не могла себе вообразить.

Она с готовностью оперлась на его руку. Пастор Лоусон поклонился и неохотно отошел, а Девениш провел Друсиллу в дом.

— Мне показалось — такое у вас было лицо, — что с вами происходит нечто похожее на случившееся в саду.

— Так оно и было. Но я солгала пастору, сказав, что у меня бывают такие приступы. Ничего подобного у меня никогда не было.

— Не было? — Девениш огляделся. — Я думаю, где бы мы могли спокойно поговорить. Наверное, в библиотеке. Кажется, сюда. Нас тут никто не потревожит, я уверен. Все эти гости что-то не показались мне большими поклонниками чтения, им хотя бы азбуку осилить. — (Друсилла, не удержавшись, рассмеялась.) — Ну вот вам уже и лучше, — подбодрил он ее, похлопывая по руке. — Добрый смех исцеляет многие недуги. Могу я узнать, над чем вы смеялись на этот раз?

— О, эти ваши ужасные замечания… Вы всем говорите такие вещи или только мне, как привилегированному лицу?

Девениш подвел Друсиллу к массивному столу и усадил.

— Здесь удобнее, чем я ожидал, — заметил он одобрительно. — И еще. Я заметил, что мои остроты нравятся вам, особенно когда мы наедине. Когда я говорю их в компании, вы, стараясь сохранить свое реноме безгрешной молодой вдовы, постоянно подавляете желание засмеяться.

Надо было пристально следить за ней, чтобы настолько изучить ее, подумалось Друсилле.

Девениш между тем рассматривал книги. Достав из шкафа какой-то фолиант, он углубился в чтение. Нет, такого многоопытного, столь превосходно владеющего собой человека ей встречать не доводилось. Рядом с ним все казались неоперившимися юнцами.

— Как вы считаете, — повернувшись, весело заговорил он, — прав ли я, найдя странным тот факт, что мистер Харрингтон хранит в своей библиотеке столь большое количество книг по теологии? Ладно бы тут были Том Пейн и Руссо, ведь якобинцы вроде Харрингтона их просто боготворят, но здесь целое собрание книг по эзотерике, притом читаных — перечитаных. — Он указал на шкаф.

— Может быть, они ему достались в наследство? — предположила Друсилла.

— Возможно, — сказал Девениш. — Но многие изданы недавно. Не люблю я загадок. — Он поставил фолиант на место и пошел к другой стене, посмотреть, что стоит там. — Поэзия, — объявил граф, — книжки чистенькие, словно только что из магазина. — Он снял с полки томик и, открыв его, произнес: — Лорд Байрон собственной персоной, как кстати.

Он молча полистал книгу, потом поднял голову и стал декламировать, пристально глядя на Друсиллу. Его голос был прекрасен, слова медленно текли из уст.

Друсилла была глубоко взволнована, а Девениш, без сомнения, этого и добивался. Он поставил книгу в шкаф, подошел к ней и, обхватив ее лицо ладонями, нежно поцеловал в глаза, вернее, в веки, поскольку она закрыла глаза в тот самый миг, когда он коснулся ее.

— Вы не представляете, как бы я хотел любить вас, прямо здесь, в библиотеке, — прошептал он, выпрямляясь.

Друсилла открыла глаза и произнесла так же тихо, как и он:

— Любить… или утолить страсть, милорд?

— Умоляю, мадам, в чем разница? — усмехнулся Девениш.

— О, вы это прекрасно знаете, милорд, и вы, и ваш лорд Байрон, при всем вашем цинизме. Любовь — это когда стремишься доставить удовольствие тому, кого любишь, а страсть думает только о себе.

Девениш постоял в раздумье, наклонив голову, лицо его приняло серьезное выражение.

— Я получил по заслугам. Но я не хотел быть развязным, сказал то, что думал. И… — Он запнулся. — Наверное, молодой Кларидж предупредил вас насчет меня. Я прав?

— Да, предупредил. — Она поднялась. — Мы отсутствуем слишком долго, люди станут говорить. Мне уже лучше. Думаю, я вас покину.

— Без поцелуя? — Было непонятно, смеется он или серьезен.

— Лучше без, — сказала она, поворачиваясь, чтобы открыть дверь.

— Не опасайтесь за вашу репутацию, — промолвил он. — Я возьму самый мудреный трактат Пейли по философии и попрошу мистера Харрингтона изложить свое мнение о нем, и он решит, что все это время я посвятил размышлениям о высоких материях.

Какое бесстыдство! Друсилла едва сдержалась, чтобы не засмеяться. Нет, надо его приструнить.

— Как я вижу, милорд, — заговорила она, — вы достаточно напрактиковались в низком обмане. Надеюсь, вы расскажете мне о беседе с нашим хозяином. Лучше, чтоб это было на людях, после ужина, если, конечно, вы прежде не напьетесь доброго вина мистера Харрингтона.

Она ушла, причем последнее слово, как всегда, осталось за ней. Девениш расхохотался и, сунув под мышку том Пейли, пошел искать хозяина. Тот был очень рад обнаружить, что милорд более серьезен, чем он предполагал, за что и вознаградил его лекцией об ошибках, допущенных его преподобием мистером Пейли в своем достойном труде.

На протяжении всей длинной проповеди лорд Девениш простоял, слегка склонив голову набок, с выражением живого интереса и восхищения, время от времени произнося: «Так, значит».

На самом же деле он думал о кратком и точном определении различия между страстью и любовью, данном миссис Друсиллой, и удивлялся, откуда в этой тихой, целомудренной деревенской женщине столько мудрости.

А о чем думала миссис Друсилла Фолкнер? Ну конечно же, о лорде Девенише!

Размышляя над его поведением, она пришла к выводу, что вкрадчивость графа слишком опасна. Тоби предостерег ее, но это нисколько не поможет ей сохранять самообладание.

А может, Тоби вовсе и не прав? Какое странное выражение появилось на лице Девениша, когда она указала на различие между любовью и страстью!

К мыслям о Девенише примешивалось еще нечто, не имевшее к их отношениям никакого касательства. Леандр Харрингтон…

Странно, но она никак не могла вспомнить, какое слово или действие Девениша натолкнуло ее на мысль, что его интерес к Леандру Харрингтону и Маршемскому аббатству продиктован не просто любопытством.

— Скажи мне, ради Бога, Хэл, что это у вас был за диспут о преподобном Пейли, и его взглядах на христианство? Вот уж не знал, что тебя интересует что-то помимо прелестной миссис Фолкнер.

— Прелестна она или нет, но уж определенно умна. Всякий раз, как я пытаюсь сделать шаг в ее направлении, она тут же отрезвляет меня выговором.

Роб Стэммерс засмеялся.

— Нашла коса на камень, как я вижу. А я-то думал, что провинциальные простушки становятся добычей без особых усилий.

Девениш шутливо стукнул Роба по затылку, словно они были еще мальчишки.

— Ты же знаешь меня, Роб. Во-первых, я не отношусь к женщинам как к добыче, а во-вторых, все мои любовницы становились таковыми добровольно, без всякого принуждения. Подобно лорду Байрону, могу уверенно сказать, что с некоторыми из них я был соблазненным, а не соблазнителем.

— Это ты так считаешь. Но меня все-таки ставит в тупик твоя философская дискуссия с нашим хозяином.

— Правда? Расскажи мне о нем.

— Глуповатый малый, помешанный на правах человека, что не слишком сочетается с его потугами на то, чтобы все его считали местным магнатом. Ты, заявившись сюда, стал для него чуть ли не соперником.

— Мне не кажется, что он глуп. Шестое чувство.

— Шестое чувство… — Роб взглянул на Хэла более внимательно. Именно его шестому чувству они оба обязаны тем, что остались живы и здоровы. — И никаких доказательств?

Девениш мгновение помедлил, прежде чем сказать:

— Ни единого. Но… с миссис Фолкнер здесь случилось два приступа, во время которых она почувствовала панический страх и могильный холод.

— И это все? — хмыкнул Роб. — Думаю, она хотела просто заинтриговать тебя.

— Возможно, если бы второй приступ не начался, когда меня рядом не было. Такое впечатление, что он был вызван прикосновением мистера Джорджа Лоусона.

— Пастора? Не могу поверить. Она водит тебя за нос. И потом, какую связь ты усматриваешь между этими приступами и Леандром Харрингтоном? — Он помолчал, затем добавил: — Но ты тоже, как и она, что-то такое почувствовал. Верно?

Девениш задумчиво качнул головой.

— Не совеем. Примерно то же, что я испытывал прежде, ну, ты знаешь. Невыразимое чувство тревоги. Словно все вот-вот обрушится. Глупо, да? Мне надо бы быть гадалкой, они, говорят, предсказывают будущее, глядя на хрустальный шар. Смутное ощущение, что что-то не так, — ведь это не доказательство, как, по-твоему?

Роб, избавившись от скептической мины, принял деловой вид.

— И твое тревожное ощущение связано с миссис Фолкнер, Леандром Харрингтоном, Джорджем Лоусоном и Маршемским аббатством?

— Именно так, не обязательно в этом порядке. Ты можешь стать моими глазами и ушами, Роб? Скажешь мне, если заметишь или услышишь что-то необычное?

— Что ж, я, по правде говоря, не очень-то верю во всю эту твою мистику, однако, как и раньше, сделаю, как ты просишь. Хотя не вижу в этом смысла. Ни малейшего. На сей раз на тебя подействовала женская причуда.

— Ну уж уважь меня, Роб, — только и произнес Девениш.

Он не рассказал Робу о миссии, которую ему поручил Сидмаут. Чем меньше людей знает, зачем он на самом деле приехал в Суррей, тем лучше. Ради сохранения тайны он был согласен терпеть дружеское подтрунивание Роба.

Девениш достал из кармашка золотые часы и щелкнул крышкой.

— Пора на ужин, — сообщил он. — Мы не должны опаздывать, а то я тут самая высокая особа и, пока не появлюсь, никто не может войти в столовую. — Он грустно улыбнулся Робу. — Не представляешь, какими нелепыми мне кажутся эти условности.

Войдя в гостиную, Девейиш увидел прежде всех миссис Друсиллу Фолкнер. А-а, значит, она оправилась после дневного недомогания.

Она выглядела очаровательнее, чем когда-либо, в бледно-зеленом шелковом вечернем платье с шелковой лентой кремового цвета по высокой талии. В руке она держала небольшой кремовый веер с нарисованными на нем крокусами. Из драгоценностей на ней было жемчужное ожерелье и такие же серьги; украшенный жемчужинами серебряный браслет на левом запястье завершал ансамбль.

К сожалению, Девениш не смог удостовериться в ее хорошем самочувствии, так как мистер Харрингтон представил ему леди Чейни, прибывшую после обеда, и графу пришлось вести ее к столу как персону, равную ему по рангу.

Сказать, что леди была обрадована знакомством с Девенишем, значило бы не сказать ничего. Она была примерно его возраста, однако ее туалет и манеры были словно у юной девушки, что ее вовсе не красило.

Тряхнув золотистыми кудрями, леди Чейни живо проговорила искусно подмалеванными губками:

— О, как замечательно! Я слышала о вас от своего кузена Орвилла, но не ожидала увидеть в этой глуши.

Она проговорила это так, словно Суррей — это джунгли, кишащие дикими зверями, и Девениш с улыбкой заметил, что в Суррее не найдется ничего опаснее лис, да и те редко показываются днем.

— Очень жаль, — прощебетала леди Чейни, — вы лишаете нашу жизнь романтики. Уж не собираетесь ли вы мне сказать, что Маршемское аббатство нисколько не напоминает романы миссис Рэдклифф? И что я могу не опасаться разбойников и страшных склепов? Я уверена, здесь есть склеп!

— Действительно есть, — серьезным тоном подтвердил Девениш, мысленно посмеиваясь над непоследовательностью собеседницы. — Думаю, склеп есть почти в каждом аббатстве.

— О, восхитительно! — воскликнула она, касаясь его прелестной ручкой. — Тогда помогите мне уговорить мистера Харрингтона, чтобы он позволил нам посетить его. Я никогда не была в склепе и хотела бы знатъ, так ли они ужасны, как о них говорят.

Пока леди весело щебетала, не давая графу вставить хоть слово, он смог незаметно бросить взгляд на Друсиллу. Ей предстояло идти на ужин в паре с Джорджем Лоусоном, и Девениш с легким беспокойством подумал, не станет ли ей плохо от этой компании.

Судя по всему — нисколько, потому что она тут же завела с ним оживленный разговор. Однако Девениш заметил, что она старается держаться в отдалении, чтобы они случайно не коснулись друг друга.

Обширная столовая служила монастырской трапезной до того, как в годы правления Генриха VIII аббатство было закрыто и частью разрушено. Здесь было холодно и промозгло, хотя вечер был теплый и в громадном очаге пылал огонь. Казалось, высокий потолок и толстые каменные стены хранят зимнюю стужу.

Друсилла поежилась. Впрочем, не она одна.

Леандр Харрингтон, тепло одетый, предложил послать лакея к горничным леди, что — бы те принесли что-нибудь теплое для своих хозяек.

— День был такой теплый, да еще разожжен огонь, я думал, зал прогреется, но все же холодно, — сказал он. — Старинные здания очень трудно согреть. Представьте себе, как тут мерзли бедные монахи зимой, а, Девениш?

Девениш, которого это обращение застало врасплох, неожиданно для самого себя проговорил:

— Не кажется ли вам, мистер Харриштон, очень странным, что помещения, в которых жили монахи, всегда были ужасно холодные, а ведь мы достоверно знаем, что холодом повелевает дьявол? Остается предположить, что они отгоняли его своими молитвами.

Он был поражен тем, как была воспринята его небрежная острота. Леди Чейни истерически взвизгнула и ударила его веером. Гилс Стоун весело воскликнул:

— Вы, наверное, начитались шедевров Льюиса, Девениш!

Что касается Леандра Харрингтона, то он нахмурился, а Джордж Лоусон вздрогнул и выронил бокал. Красная жидкость хлынула на белоснежную камчатую скатерть словно кровь из артерии.

— О, извините, — пробормотал, запинаясь, Лоусон. — Вы меня просто ошеломили, милорд, так легко говорите о дьяволе,

Девениш вставил монокль и пристально на него посмотрел.

— Однако же вы, как человек духовного звания, должны вроде бы устрашать дьявола, а не наоборот, — сказал он негромко.

По крайней мере эта острота нашла ценителя. Тоби Кларидж рассмеялся во весь голос, крича:

— Вас поймали, Лоусон! Давайте доставайте ваш колокольчик, книгу и свечу.

— Неостроумно, — отозвался Лоусон и побелел как полотно.

Ощущение давящей тяжести, которое преследовало Девениша с того самого момента, как он ступил на землю аббатства, усилилось. Он был поражен тем, как восприняли его шутку некоторые из слушавших.

В тишине раздался голос Леандра Харрингтона:

— Неважно, которое из сверхъестественных существ создает холод. К счастью, вот и горничные с шалями и сейчас подадут суп. Надеюсь, мы снова согреемся.

Его короткая речь была встречена неловким молчанием, которое перешло затем в негромкий разговор. Далее ужин прошел без каких-либо происшествий.

Позже, уже в гостиной, где Девениш сидел рядом с леди Чейни, Леандр Харрингтон принес свои извинения за холод в столовой. Не дав Девенишу открыть рот, леди Чейни протянула:

— О, вы очень кстати, мистер Харрингтон. Лорд Девениш и я желаем побывать в склепе вашего аббатства и посмотреть, так ли там страшно, как пишет миссис Рэдклифф.

— Нет, ничуть не страшно, мадам, — поспешно ответил Харрингтон. — Просто неприятно… и темно. Туда годами никто не спускался. Вам там не понравится.

— О, я уверена, что понравится, правда, лорд Девениш? Нет, я непременно должна попасть в это страшное место.

На лице мистера Харрингтона было написано отчаяние, столь глубокое, что Девениш, подталкиваемый странным ощущением, живо присоединился к бесцеремонным попыткам леди Чейни заставить Харрингтона сделать то, чего ему явственно не хотелось.

— Да ладно вам, Харрингтон, — сказал он, — если леди уверена, что готова бросить вызов любому ужасу, который вы можете ей предложить, долг джентльмена — позволить ей это.

Атакуемый с двух сторон, мистер Харрингтон неохотно сдался:

— Хорошо, только немного подождите. Я пошлю туда людей, надо удостовериться, что там безопасно.

— О, замечательно! — воскликнул Гилс. — Я давно мечтаю попасть в склеп, точнее, с тех пор, как прочитал «Монаха» Льюиса. Благодарю вас за такую возможность, сэр.

— Но, Гилс, — тревожно проговорила Друсилла, — ты уверен, что сможешь спуститься в полумраке по ступенькам?

На лице Гилса отразилось такое огорчение, что Девениш не мог не вмешаться.

— Не беспокойтесь, миссис Фолкнер, я буду его опекать.

— Я собиралась опираться на вашу руку, лорд Девениш, — недовольно возразила леди Чейни.

— О, не волнуйтесь, — мягко проговорил Девениш. — Мистер Стэммерс, я уверен, будет счастлив помочь вам. Ничего не поделаешь, Харрингтон, — продолжал он. — Придется вам вести всех этих энтузиастов в склеп как можно скорее.

Друсилла с любопытством наблюдала за хитроумными стараниями Девениша освободиться от леди Чейни, которая вцепилась в него словно клещ. С чего это вдруг ему так приспичило посетить склеп?

Присоединился ли он к леди Чейни просто назло мистеру Харрингтону, или были еще какие-то резоны? Очень сомнительно, чтобы ему уж так нравились писания миссис Рэдклифф или Льюиса. Сама она решила не спускаться в склеп из опасения, что с ней случится еще один странный приступ. Лучше она расспросит Девениша, когда тот вернется.

Мысль об этом позабавила Друсиллу. Когда она успела так привязаться к нему, что только о нем и думает?

К счастью для Девениша и Роба Стэммерса, от леди Чейни их избавил сам хозяин, который решил самолично поводить ее по подземелью. И Роб прошипел на ухо Девенишу:

— Какого черта, Хэл, ты навязал мне эту размалеванную болтушку?

— А что, только я должен страдать? — ответствовал Девениш. — Ну уж нет! Я подумал, тебе будет полезно пообщаться с одной из тех женщин, которых я не склонен соблазнять.

Пытаясь успокоиться, Роб повернулся к Друсилле.

— Вы, наверное, слегка удивлены тем, что Девениш у нас, оказывается, такой любитель страшных историй, что ему просто не терпится посетить склеп, — с сарказмом сказал он.

— О, я больше не удивляюсь ничему, что делает лорд Девениш, да и вы, наверное, тоже. — Друсилла сладко, не без ехидства, улыбнулась.

Девениш искренне рассмеялся.

— Хорошо сказано. Видишь, Роб, другие знают нас лучше, чем мы сами.

— Вы поставили на место нас обоих, и я думаю, мы оба этого заслуживали. Вы знаете, миссис Фолкнер, по-моему, было бы великим благом для лорда Девениша, если бы кто-то вроде вас время от времени наставлял его на путь истинный.

— Время от времени? — Красивые брови Девениша взлетели вверх. Он сделал поклон в сторону Друсиллы. — Глупости, миссис Фолкнер делает это постоянно. Ее речи, обращенные ко мне, — это сплошные поучения в изящной оболочке. Да, я был не прав, навязывая леди Чейни Робу, но он заслуживает наказания за то, что все время неверно толкует мои самые лучшие побуждения.

— Какие? — быстро спросила Друсилла.

— Вы, конечно, имеете право спрашивать, только я не отвечу. Но они у меня есть.

Гилс, несколько озадаченный оборотом, который приняла беседа, со свойственным ему прямодушием сказал:

— Не обращайте внимания на Дру, Девениш. Она ничего плохого не думала… — Его слова потонули в общем хохоте.

После всего этого любители приключений убедили мистера Харрингтона отправиться в склеп рано утром. Тому пришлось согласиться, хотя и с неохотой.

— Вижу, милорд, вы оделись подобающим образом для экскурсии. А я уж боялась, что вы отправитесь в подземелье в своем щегольском наряде.

Девениш ответил поклоном на это добродушное подтрунивание, к которому он уже начал привыкать. В ожидании хозяина гости стояли, тихонько переговариваясь, среди развалин церкви аббатства, неподалеку от каменной плиты, прикрывавшей вход в склеп.

— Я действительно приготовился, миссис Фолкнер, — сказал Девениш. — Боюсь, там нас ждут пауки и паутина, пыль и, возможно, лужи. Сапоги и темный сюртук — это то, что нужно.

— Вам следовало предупредить леди Чейни, Девениш. Ее туалет годится скорее для приема в саду, — немедленно вмешался Гилс.

— Тише, Гилс, — приказала Друсилла. — Она же услышит.

— Тем лучше будет для нее, — не сдавался Гилс. — Может, она поймет, что розовое шелковое платье и белые туфельки надо сменить.

Девениш пришел на помощь Друсилле.

— Послушайте, мистер Гилс, — мягко проговорил он, — разве никто не учил вас, что истинный джентльмен никогда не делает замечаний насчет окружающих?

— Но вы-то постоянно делаете замечания, — возразил Гилс.

Друсилла подняла глаза к небу.

— Но я не джентльмен, мистер Гилс, я принадлежу к высшей знати и могу делать все, что пожелаю, за исключением убийства, конечно. А, вон идет наш хозяин и лакеи с факелами.

— Будь осторожен, Гилс. — Друсилла умоляюще посмотрела на брата. — Не увлекайся там чересчур. Когда вернетесь, мне все расскажешь.

— Если вернемся. — Девениш ухмыльнулся. — Кто знает, что нас ждет там внизу! Леди Чейни, услышав его, закричала:

— О, что-нибудь ужасное, я надеюсь!

Ступени были неровные, и Гилс, несмотря на все старания, спускался с большим трудом, впрочем, как и леди Чейни, которая шла перед ними.

Наконец они оказались в обширном помещении под удивительно высокими сводами. В его восточной части виднелись на возвышении остатки разрушенного алтаря. Вдоль стен тянулся выступ с расположенными на нем каменными гробами, пустыми. Плиты, прикрывавшие их когда-то, были сброшены и разбиты.

Факелы отбрасывали колеблющиеся, причудливые тени. Углы склепа были погружены во тьму. Пахло затхлостью, плесенью.

Леди Чейни сделалась на удивление молчалива.

— Судя по всему, здесь отправляли службы, — нарушил тишину Девениш, направляясь к алтарю.

— Да, — подтвердил Харрингтон. — Во времена уничтожения монастырей гробы пооткрывали, останки бросили в озеро позади аббатства.

— Склеп сейчас не используется, как я полагаю? — заметил Девениш.

— Да. Мне надо было вам сказать, что здесь не на что смотреть. Надеюсь, вы не очень разочарованы. Может, пойдем обратно?

— О, я нисколько не разочарована, мистер Харрингтон, — наконец заговорила леди Чейни. — Это превзошло все мои ожидания. Так романтично, так ужасно. И запах… по-моему, я чувствую запах ладана, сохранившийся с давних времен.

— Я думаю, пора возвращаться, — поспешно сказал Харрингтон, направляясь к двери. — Больше смотреть здесь нечего.

Девениш подметил тревожную нотку в голосе хозяина. Чувствовалось, что он торопился увести их из склепа. Интересно, с чего бы это? Как Девениш и ожидал, склеп оказался простым подвалом. Однако его поразил запах ладана, который он тоже почувствовал. Но этого просто не могло быть. Гости стали подниматься по ступенькам, и Девениш забеспокоился о Гилсе. Он двинулся к выходу, но лакей с факелом уже отошел — и граф оказался в темноте. Он шагнул вперед и споткнулся об обломок гробовой доски. Пытаясь удержаться, ухватился за алтарь, но все же упал на одно колено.

Он стал медленно подниматься, задел ногой камень, тот откатился. Глаза уже привыкли к темноте, и Девениш увидел, что там, где был камень, у стенки алтаря что-то лежит.

Он наклонился и поднял находку. Это был перстень с печаткой.

Шестое чувство, то самое, которое уже не раз предостерегало и уберегало его, побудило Девениша быстро сунуть перстень в карман.

Лакей, услышав шум, подбежал с восклицаниями:

— Простите, милорд! Я думал, вы идете за мной. Надеюсь, вы не поранились.

— Ничего, все в порядке. Я сам виноват, замешкался.

К ним прибежал встревоженный Харрингтон. До этого он стоял у лестницы, помогая гостям.

— Именно этого я и боялся, Девениш. Я считал этот поход неудачной затеей, и вот, пожалуйста, подтверждение.

— Как видите, я в полном порядке и готов помогать Гилсу.

— Я хотел идти сам, — сказал Гилс, — но мистер Харринттон настоял на том, чтобы я дождался вас. Он сказал, что выйдет последним.

Идя вверх по лестнице и поддерживая Гилса, Девениш вдруг стал очень разговорчив.

— Я не понимаю, почему наши предки так любили строить всякие подземелья, темные ходы, склепы, ведь их было так трудно освещать.

Харрингтон отозвался на это пространной лекцией об обычаях средневековья, которое, как Гилс выразился позже в разговоре с Друсиллой, было его коньком.

— Он думает, эти вещи нас так же занимают, как и его, хотя, должен заметить, Девениш был сама учтивость, задавал вопросы таким тоном, словно в самом деле очень заинтересован.

— Может, действительно интересовался. Не все же такие невежественные язычники, как ты.

— А он чуть не упал там, в склепе.

— Говоришь, лорд Девениш упал? Он не поранился? — воскликнула Друсилла, стараясь не выдать своего беспокойства.

— Да нет. Девениш уверил мистера Харрингтона, что с ним все в порядке, и пошел в свою комнату переодеться.

— Как это похоже на него, — сказала Друсилла. — Никогда не встречала столь собранного человека. Он полная твоя противоположность, Гилс.

Гилс мрачно кивнул.

— Знаешь, я хотел бы быть таким, как он.

На самом деле Девениш поспешил в свою комнату, чтобы осмотреть перстень, найденный в склепе. Но прежде он подошел к окну и осмотрел правую руку. На ладони и под ногтями темнели следы свечного воска — черного; он испачкался, когда ухватился за край алтаря, стараясь удержаться на ногах.

Странно. Харрингтон уверяет, что склеп уже давно пустует. Однако воск мягкий, не затверделый. Понюхав, Девениш почувствовал слабый запах гари. Он задумчиво покачал головой. Хотелось бы знать, что все это означает… Однако есть еще загадка перстня. Он достал его из кармана и поднес к глазам. На печатке был выгравирован сокол с путами на ногах. Герб Фолкнеров!

Можно предположить, что перстень принадлежал владельцу Лайфорд-Холла. Но которому из них? И как он оказался в склепе, почти не посещаемом, если верить Харрингтону?

Девениш подошел к дорожному бюро, открыл потайной ящичек и сунул туда перстень. Заперев бюро, он вызвал камердинера и приказал найти мистера Стэммерса.

Как подступиться к делу? Не станет же он ни с того ни с сего спрашивать о перстне, который нашел в якобы заброшенном склепе. И какими глазами посмотрит на него флегматичный Стэммерс, если он начнет лепетать что-то о свежем свечном воске?

Он все еще пребывал в нерешительности, когда вошел Роб.

— Как я понял, ты хотел меня видеть.

— Да. Мне скучно. Поболтай со мной, Роб. Это было уж слишком даже для Девениша.

— Ну, знаешь!.. — возмутился Роб. — Погода подойдет?

— Думаю, нет. Может, поговорим о муже миссис Фолкнер? Ты ведь его знал? Почему его убили?

Роб озадаченно поглядел на него, но ответил:

— Единственное объяснение — грабеж. На него якобы напали и забрали все, что при нем было. Не осталось ничего, унесли даже кое-что из одежды.

— Хм… Сомневаюсь, что у него было при себе много денег. Он любил драгоценности?

— Да нет. Карманные часы да фамильный перстень — вот и все, что он носил. Когда обнаружили тело, их не нашли. А почему?

— Что — почему? — Лицо Девениша выражало полнейшее равнодушие.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я подумал, как, наверное, был разочарован убийца — совершить такое тяжкое преступление и ничего не получить.

— Единственная загадка в этом деле — почему Фолкнер ушел из дома пешком?

Еще большая загадка в том, подумал Девениш, как перстень Фолкнера оказался в склепе Маршемского аббатства, если его убили в нескольких милях от Маршема.

Глава седьмая

— Я опасаюсь одного, — сказал Леандр Харрингтон, зажав Девениша в углу гостиной, где все собрались в ожидании ужина. — А что, если ваши неосторожные слова о дьяволе прошлым вечером и подтолкнули его подвергнуть вас испытанию в склепе?

— Я сознаю, что дьявол злобен, но не думаю, чтобы он был мелочен. Если б он хотел мне отомстить, то сделал бы это более драматическим образом. Внезапная вспышка адского пламени — и я лежу мертвый и обугленный перед алтарем… Вот это было бы в его духе, а не какая-то там подножка.

— Вам все шуточки, а ведь это может быть опасно, знаете ли.

Девениш вставил монокль и пристально посмотрел на хозяина.

— Я полагал, вы человек здравого ума, последователь Жан Жака Руссо. Между тем вера в дьявола не очень-то согласуется с его взглядами!

— Я верю в Бога, — торжественно заявил Харрингтон, — что означает также, что я признаю существование дьявола. Простите мне мою смелость, но человеку, носящему прозвище Дьяволиш, как-то не к лицу отрекатъся от сатаны.

Вот те на, к чему он, черт возьми, клонит? — подумал Девениш. Ему показалось, что в словах хозяина есть некий тайный смысл и взгляд, которым они сопровождались, был многозначителен.

— Не я выдумал это прозвище, — проговорил он наконец, поскольку по лицу Харрингтона было видно, что он ждет ответа. — Его придумали другие. Я же сам не претендую на него. Дальнейшему разговору помешало появление леди Чейни. Она была великолепна в своем празднословии.

— Я просто счастлива, — громко заговорила она, — что вы мне позволили войти в ваш склеп. Я даже смогла вообразить, будто попала во времена Генриха VIII, и представила пышные обряды, увы исчезнувшие в наш прозаический век.

Ее вмешательство позволило Девенишу ускользнуть, однако далеко он не ушел: Тоби Кларидж, вторя Харрингтону, принялся корить его, что вот, мол, настроил против себя дьявола и тот последовал за ним в склеп. Судя по всему, со скукой подумал Девениш, это маленькое происшествие стало единственной темой в компании людей, которым просто не о чем поговорить.

Он отделался от Тоби и подошедшему в этот момент Гилсу не дал открыть и рта.

— Мистер Гилс, — сказал он, — если вы меня любите, не говорите о дьяволе и не спрашивайте, как я себя чувствую.

— Как странно, вы повторили то, что сказала мне Дру. Ей думается, это непременно вызовет ваше неудовольствие.

— В самом деле? Что за отвратительная у нее привычка — она всегда права! — Девениш громко расхохотался.

Друсилла, наблюдавшая, как Гилс разговаривает с Девенишем, с огорчением подумала, что брат, наверное, по своему обыкновению нетактичен. Но граф, улыбнувшись, погладил Гилса по голове.

— Честный мальчик, идите и развлекайтесь, покорите еще кого-нибудь своей искренностью.

Друсилла торопливо проговорила:

— Прошу прощения, если он обеспокоил вас, — он говорит не думая.

— Просто он еще не научился облекать свою прямоту в изящные формы. Знаете, вы очень похожи, и не только внешне. Скажите мне, миссис Фолкнер, — неожиданно спросил у нее Девениш, — почему все здесь только и думают о дьяволе?

— Возможно, это оттого, — медленно начала Друсилла, — что мы находимся в таком месте, которое когда-то было посвящено вере, и всякий, говоря или думая о Боге, не может не вспомнить и его антипода, дьявола.

Во взгляде, которым граф посмотрел на нее, было уважение. Джордж Лоусон, как раз подошедший к ним, неодобрительно произнес:

— Я надеялся, в этот вечер мы побеседуем о чем-нибудь другом, однако, как я вижу, лорд Девениш этого не желает.

— Я не желаю? — переспросил Девениш, принимая надменный вид. — Это не я одержим дьяволом; если бы зависело от меня, то о нем вообще бы не упоминали.

Отповедь со стороны высокой особы заставила Лоусона замолчать, к удовольствию Друсиллы. Она начинала понимать, почему графу нравится общаться с ней и с Гилсом — они не раболепствуют перед ним.

Как бы там ни было, пожелание Девениша было выполнено. Однако в застольной беседе возникла еще более неприятная тема. Кто-то сообщил леди Чейни об исчезновении девушек и об убийстве Джереми Фолкнера.

Сообщение повергло леди на целую речь, которую она произнесла на повышенных тонах:

— Я-то думала, как сильно отличается жизнь в Суррее от трагических событий, описанных миссис Рэдклифф, и не знала, что ошибаюсь. Мне дали понять, что здесь таинственным образом исчезли несколько девушек крестьянского сословия и даже произошли убийства, затронувшие благородное сословие. Предпринимались ли усилия, чтобы выследить злодеев? В конце концов, мы ведь живем не в дикарской стране! Леандр Харрингтон возвел очи горе. Было ясно, что, по его мнению, говорить о пропавших девушках неуместно.

— По моему разумению, в этих исчезновениях нет никакой загадки. Предполагается, что они бежали в Лондон, надеясь разбогатеть. Леди тряхнула кудрями.

— Ну, хорошо. Разумное предположение. А что насчет убийств?

Харрингтон избегал смотреть на побледневшую Друсиллу.

— Грабители, мадам, грабители. Я разговаривал с лордом-наместником, он вполне удовлетворен таким объяснением.

Не совсем, подумал Девениш, хотя, возможно, Харрингтону сказали что-то другое. Различие между тем, что говорил их гостеприимный хозяин, и словами Сидмаута беспокоило его. Он пытался понять причину охватившей его тревоги. Неожиданно он наткнулся на задумчивый взгляд Друсиллы Фолкнер, и в тот же миг ему стало ясно, что она видит его тревожное состояние.

Девениш отбросил прочь эту неприятную мысль. Он никогда не хотел такой тесной связи с кем-либо, однако ему становилось все яснее, что начиная с того самого момента, когда он встретил Друсиллу Фолкнер, нить, связавшая их, крепла с каждой встречей.

Девениш был в таком смятении, что после ужина подошел к ней, сел напротив и, понизив голос, сказал:

— Вы не должны это делать.

Друсилла, действительно заметившая его странно беспокойное состояние и гадавшая, чем оно могло быть вызвано, невиннейшим тоном поинтересовалась:

— Делать что, милорд?

— Не притворяйтесь, мадам, это вам не идет. Это просто не вмещается ни в какие рамки — кто-то копается у меня в голове, стараясь прочесть мои сокровенные мысли.

У Друсиллы на миг закружилась голова. Как он узнал, что она читает его мысли? Она старалась сохранять на лице бесстрастное выражение, наблюдая за Девенишем. Что же ее выдало? Он тоже читает ее мысли?

— Вижу, вы понимаете, что я имел в виду. Прошу вас, пойдемте на террасу, я хочу задать вам кое-какие вопросы.

— Как пожелаете, — покорно вымолвила она. Они вышли на террасу, залитую серебряным светом луны.

— Я ни в коем случае не принуждаю вас, мадам, — произнес Девениш ласково. — Вы можете вернуться в гостиную.

— Нет, — сказала Друсилла, — вы меня ни к чему не принуждали. Задавайте ваши вопросы. Я отвечу без утайки.

— Не хочется расстраивать вас, заводя старый разговор, но мне важно знать. Вы недавно сказали, что ваш покойный супруг разговаривал с мистером Харрингтоном о тропе, проходящей по задам Лайфорда и ведущей в аббатство. Скажите, какие отношения были у вас и вашего супруга с мистером Харрингтоном?

Это был странный вопрос, и она медленно заговорила:

— Мы встречались по-соседски, как это бывает в деревне. Вместе обедали. У меня сложилось впечатление, что в последние полгода жизни Джереми они как-то сблизились. После того разговора насчет тропы, я думаю.

Друсилла умолкла. Было еще одно, о чем она не говорила Девенишу. Именно тогда с Джереми произошла разительная перемена.

Девениш не знал с точностью, о чем она думала, но чувствовал ее печаль.

— Вы вспомнили что-то еще? — наугад спросил он.

Говорить ему или нет? Она еще никому об этом не говорила. Почему она должна доверять ему? Лишь потому, что они оба вовлечены во что-то странное?

— Никто не знает, как мой муж отдалялся от меня все больше и больше — и от своих друзей — в последние месяцы жизни. Перемены в нем начались примерно тогда, когда он встретился с мистером Харрингтоном. Сначала я подумала, что это, наверное, из-за того, что он стал сторонником его радикальных взглядов, но очень скоро стало ясно, что он их не разделяет. — Она запнулась и посмотрела на Девениша с вымученной улыбкой. — Вам это может показаться неважным, пустой сентиментальностью. Не обращайте внимания.

Девениш покачал головой.

— Нет-нет, я уверен, что вы судите обо всем на удивление здраво.

Он умолк, и они мгновение постояли, глядя в темноту.

— Почему вас интересуют столь незначительные вещи? — спросила наконец Друсилла.

Девениш взял ее руку, повернул ладонью вверх и поцеловал.

— Скажем, просто из праздного любопытства.

— Ну нет! Не обманывайте меня, милорд. Любопытство — может быть, но праздное — не верю! — Она говорила торопливо, пытаясь показать, что поцелуй не произвел на нее никакого впечатления.

— Пойдемте, — сказал он. — Мы достаточно долго отсутствовали, чтобы сплетники начали болтать.

— Вы правы, милорд. Корделия и так уже будет меня корить.

Что и произошло на самом деле. Друсилла терпеливо выслушала ее брюзжание, напрасно пытаясь доказать, что ее прогулка с графом была совершенно невинна. Она не упомянула о том, что Девениш расспрашивал ее о Джереми, хотя не понимала, что могло вызвать такой интерес.

Девениш был уверен, что жизнь человека подчиняется в равной степени как планам, так и случаю, который может нарушить все тщательно продуманные планы.

Случай привел Девениша к перстню с печаткой, и случаю же было суждено сослужить ему службу еще раз. Неизвестно, как бы все развивалось, если бы в ту ночь его не одолела бессонница. Какое-то время он дремал, а где-то около полуночи обнаружил, что лежит с открытыми глазами. Спать совершенно не хотелось, он взял книгу и начал читать, но и это не помогло.

Кончилось тем, что он поднялся с постели и натянул то, что было на нем, когда он ходил в склеп. Он погуляет по аббатству, может, после этого заснет. Девениш сунул ноги в туфли на мягкой подошве, чтобы не потревожить спящих, открыл окно небольшой веранды у черного входа и выпрыгнул наружу.

Воздух был напоен ароматом. Веял легкий ветерок. Девениш оглянулся на здание — все окна были темны. Он направился к озеру, присел на деревянную скамью и устремил взгляд в звездное небо, называя знакомые созвездия и стараясь представить огромность мироздания.

Веки отяжелели, надо было идти, не хватало еще, чтобы его утром обнаружили спящим на скамье. Девениш издал легкий смешок, вспомнив время, когда скамья казалась ему наиудобнейшим ложем…

Но незачем вспоминать те времена. Они ушли и не вернутся. Девениш встал и направился к дому.

Он так и не понял, что его побудило в последний момент передумать и пойти в церковь. Полуразрушенное здание было окружено со всех сторон деревьями, ему приходилось передвигаться осторожно, чтобы не наткнуться на обломки стен.

Девениш постоял на месте, затем, удовлетворив свое любопытство и чувствуя усталость, повернулся и двинулся в обратный путь. Дойдя до руин каменной стены, через которые ему нужно было перебраться, что — бы выйти к черному входу в дом, он услышал позади какой-то шум.

Он замер. Каменная плита, прикрывавшая вход в склеп, приподнялась, и из-под нее вылезли три фигуры. Девениш почувствовал, как у него по спине побежали мурашки.

Каменная плита легла на место, трое остались наверху. Судя по росту, один из них был Леандр Харрингтон. Двух других трудно было опознать.

— Как я и думал, он ничего такого увидеть не мог. Зря только ходили, — заговорил Харрингтон.

— Нет, не зря. А потом, откуда мы знаем, известно ему что-нибудь или нет? Как он говорил о дьяволе — так, словно что-то пронюхал. — Девениш узнал голос Джорджа Лоусона.

Ночная птица с криком сорвалась с крыши и полетела, шумно махая крыльями. Пастор испуганно прянул назад и вскрикнул.

— Эй ты, потише, — укоризненно проговорил Харрингтон. — Ты слишком пуглив. Бояться нечего. Он ничего не подозревает. При всех своих титулах он круглый дурак.

— Нам надо быть осторожнее, на случай, если он не так безвреден, как кажется. — В разговор вступил третий, он был явно взволнован. — Больше никаких встреч, пока он не уберется из графства.

Конечно же, это Тоби Кларидж — но о чем он говорит? Почему склеп так важен?

Харрингтон резким тоном возразил:

— Ерунда. Ты труслив как заяц. А теперь пора расходиться.

И все трое двинулись к боковому входу, а Девениш остался размышлять о том, что он услышал.

Что все это значит? Он никак не мог сообразить, почему они так встревожились, когда он упомянул дьявола. Что он мог заметить в склепе? Это вряд ли перстень Джереми Фолкнера — судя по всему, они вообще не знали о нем. Наконец, что за секретные собрания проходят в склепе?

А если они проводят свои собрания в склепе, то вот и объяснение свежего воска на алтаре: им же надо освещать помещение.

Допустим, собираются они в склепе ради забавы. Но тогда почему Лоусон так напуган и зачем такая скрытность?

Не связаны ли все эти странности с исчезновением девушек и загадочной гибелью Фолкнера? И если связаны, то как?

Сон не шел к нему, а когда наконец пришел, то не принес отдохновения. Впервые после нескольких лет повторился кошмар, который преследовал его с ранних лет.

Ему опять одиннадцать лет, и он во весь дух мчится по улице, удирая от погони. Пальцы судорожно сжимают грошовую булку, которую он стащил, чтобы накормить мать и маленького Бена. Сам он наелся объедков.

Они одни на всем белом свете. Отца полгода назад убили во время драки в таверне. Хэл помнит его — этого большого и шумного человека он обожал. На самом деле Огэстес Девениш был беспечный шалопай и мот, который, разорившись, покатился вниз, не думая о семье.

Но сейчас Девениш был в далеком прошлом. Снова был маленьким, постоянно голодным Хэлом, ничего не знавшим о жизненных перипетиях своего отца и как тот докатился до окончания своего пустого существования в грязной пивнушке, заставив сына стать вором, чтобы выжить.

Мать, пока ее не сразила тяжелая болезнь, шила детскую одежду, которую заказывали ей жены торговцев шерстью.

Запыхавшийся, радуясь тому, что еще раз ускользнул от погони и тюрьмы, Хэл вбежал в дом и, добравшись до мансарды, где они обитали, распахнул дверь:

— Я пришел, мама, я пришел.

Мать не отозвалась. Она сидела на кровати, прижимая к груди маленького Бена. Мальчик родился уже после смерти отца. Глаза матери блестели, лицо было мокрым от слез.

— Что случилось? — закричал Хэл, подбегая к кроватй.

Мать прошептала побелевшими губами:

— Он ушел, Хэл. Он ушел.

— Как — ушел? Вот же он, я его вижу. Мать взяла его руку и приложила к холодному личику ребенка.

— Он умер, Хэл. Это моя вина. У меня нет молока, а он был такой слабенький. Господь прибрал его. Может, так оно и лучше.

— Тогда будь он проклят, твой Господь! — закричал Хэл, роняя булку.

— Нет, сынок, не надо. Такова Божья воля и мы должны ей повиноваться.

В этот миг он всегда просыпался, по его лицу струились слезы.

Понемногу Девениш успокоился, повторяя, что маленького Хэла больше нет, он давно стал человеком знатным и богатым, и трудно сказать, хорошо это или плохо, что он постоянно вспоминает свое тяжелое прошлое.

За исключением Друсиллы Фолкнер, все остальные гости в доме Леандра Харрингтона не представляли для Девениша никакого интереса. Не было ни малейших намеков на какую-либо скрытность и странность в чьем-либо поведении.

Правда, леди Чейни оставалась, как всегда, эксцентричной, а Джордж Лоусон быстро-быстро исчезал, завидев Девениша. Тоби Кларидж, напротив, стал чаще искать общества графа, продолжая, впрочем, предостерегать Друсиллу о его коварстве. Делал он это так, чтобы никто не слышал.

Стоило ему лишь однажды заговорить об этом в присутствии Гилса Стоуна, как тот вспыхнул и гневно проговорил:

— Удивляюсь, сэр Тоби, как вы можете плохо говорить о Девенише за его спиной. Это не по-джентльменски. Я думаю, вы не осмелитесь сказать подобное ему в лицо. Слишком опасно.

На эту дерзость Тоби лишь рассмеялся, однако смех его звучал несколько натужно. Вполне вероятно, Гилс все расскажет Девенишу. И что тогда? Дуэль, если вспомнить репутацию графа?

Друсилла побранила брата за прямолинейность.

— В конце концов, — сказала она, — Тоби хочет лишь меня защитить.

— От Девениша? — Гилс прыснул со смеху. — Да вспомни, как он относится к тебе. Он тебя уважает.

— Это тебе подсказывает твой богатый жизненный опыт?

— Просто знаю. Девениш никогда тебя не обидит, а вот насчет сэра Тоби я не уверен.

Разговаривая с графом перед последним обедом в Маршемском аббатстве, Друсилла сказала ему, что он производит впечатление человека, в совершенстве владеющего собой и умеющего подчинять себе обстоятельства. На чем основывается это умение?

— Раскройте мне ваш секрет, — попросила она, — я тоже хотела бы управлять своей жизнью так, как вы управляете своей.

— Это иллюзия, — серьезно ответил он. — На самом деле я так же, как и все, завишу от времени и случая.

— Иллюзия? — с сомнением повторила она. — Но как это получается? Вы же не фокусник.

Девениш вытащил из рукава носовой платок, показал его Друсилле, скомкал в кулаке так, что его стало не видно, а потом раскрыл ладонь — она была пуста.

— Но куда он девался?

— Вот он, — сказал Девениш, доставая платок у нее из-за пояса.

Этому фокусу он выучился в двенадцать лет у одного бродячего иллюзиониста и, став взрослым, никогда не демонстрировал его. Наградой ему была восторженная улыбка Друсиллы.

— Вы наглядно показали мне, что вещи зачастую не таковы, какими кажутся.

Гилс, наблюдавший за фокусом с раскрытым от удивления ртом, воскликнул:

— А вы меня научите, как это делается, Девениш?

— Фокусники, даже самого низкого ранга, никогда не раскрывают своих секретов.

Гилс был не единственным зрителем. За происходящим с интересом следил Леандр Харрингтон. Ему впервые подумалось, что, наверное, зря он считает Девениша круглым дураком.

Глава восьмая

В Лайфорде Друсилле, да и Гилсу тоже, показалось как-то скучно. Ей не хватало ежедневных пикировок с Девенишем, а Гилс тосковал по компании. Только мисс Фолкнер вернулась домой с чувством облегчения.

Ее убедили в том, что лорд Девениш оказывает дурное влияние на Гилса и на Друсиллу. Харрингтон, не желавший по своим тайным мотивам брачной связи между Лайфордом и Трешем-Холлом, тонкими намеками внушил ей, что милорд совсем не подходящая пара для миссис Фолкнер. В результате бедная Корделия решила, что поступала дурно, стараясь устроить этот брак.

Гилс по возвращении домой стал как-то особенно непоседлив, и мисс Фолкнер считала, что виной тому Девениш. Однажды под вечер она поймала его, когда он появился после нескольких часов отсутствия.

— И где же это вы пропадали, молодой сэр? — спросила она. — Вас не было так долго, что мы уже стали беспокоиться.

— Нигде, — с вызовом ответил он. — Там, в рощице за парком, книгу читал. — И он продемонстрировал книгу.

— Но вы же знаете, что ваша сестра не любит, когда вы уходите один. С вашей-то ногой, мало ли что может случиться.

Смазливое лицо Гилса исказилось.

— Я со своей больной ногой могу пройти больше, чем вы на своих здоровых.

Мисс Фолкнер нечего было возразить, хотя позже она пожаловалась Друсилле. Та терпеливо выслушала ее и сказала:

— Знаете мы не можем пристегнуть его к своей юбке. — На сетования тетки, что виной всему дурной пример лорда Девениша, который испортил мальчика, Друсилла сдержанно ответила: — Что-то я не помню, чтобы лорд Девениш советовал ему совершать долгие прогулки.

— Но он учит его не слушаться, а это то же самое.

Друсилла вздохнула. Гилс, который просто боготворит Девениша, мисс Фолкнер, которая вдруг ни с того ни с сего невзлюбила его, она сама, всеми силами старающаяся подавить желание, которое он пробудил в ней… Да, своим появлением граф нарушил покой их маленького мирка.

— Гилс взрослеет, Корделия. Он скоро станет мужчиной, и мы должны позволить ему совершать свои собственные ошибки.

И все же Друсилла забеспокоилась, когда в один прекрасный день Гилс не явился к ленчу. Для молодого человека, любившего поесть, это было необычно.

Мисс Фолкнер, встревоженная и возбужденная, побежала в конюшню. Вернувшись, она застала Друсиллу в столовой, та смотрела в окно, еда остывала на столе.

— Я опросила домоправительницу и слуг. Он исчез вскоре после завтрака. Взял книгу и сказал Дженкинсу, — она показала рукой на стоявшего у двери высокого слугу, — что идет в рощу, потому что жарко. Я послала за ним лакея.

— Ладно, давайте не будем беспокоиться, пока не придет лакей, а с ним, надеюсь, и Гилс.

Однако лакей вернулся без Гилса; Друсилле пришлось признать, что жалобы мисс Фолкнер на отлучки Гилса небезосновательны. Немедленно начались поиски по всему Лайфорду и за его пределами.

Дело, однако, шло к вечеру, а никаких следов обнаружено не было. Один из конюхов отправился верхом в Трешем-Холл. Встретивший его Роб Стэммерс сообщил, что милорд отсутствует, уехал с визитом к лорду-наместнику, а Гилс не приходил.

Друсилла места себе не находила от беспокойства, а мисс Фолкнер думать забыла о злорадстве и заливалась слезами.

К вечеру Друсилла совсем пала духом. Стоя на террасе, она вдруг увидела, как Вобстер и Грин идут через парк и несут Гилса, руки которого бессильно лежат у них на плечах.

Она бросилась вниз по ступеням, за ней поспешила мисс Фолкнер. Голова Гилса была в крови, на нем не было ни сапог, ни сюртука. Часы тоже исчезли, а книгу конюхи нашли на тропе неподалеку.

— Прости, Дру, — еле слышно проговорил он, слабо улыбнувшись.

— Точно как хозяин, — сказал Вобстер, когда Гилса уложили в постель и послали за врачом. — Его затащили в подлесок, так же, как когда-то мистера Фолкнера, и только благодаря тому, что мы помнили, каким образом было спрятано тело, стали искать тщательнее. Это было у ручья в Хелсиской низине.

— Как он там оказался? — удивилась Друсилла.

Хелсиской низиной называлось место за деревней Хелси, состоявшей из дюжины дворов, во владениях графа Девениша.

— Кто знает, мадам? — откликнулся Вобстер. — Его могли туда принести.

— Но зачем? — отчаянно вскричала Друсилла. — Кому помешал Гилс?

— Грабители, мадам. Ограбили, как и покойного хозяина. Когда мы его нашли, он не мог сказать, что случилось.

Это подтвердил и сам Гилс после того, как врач перевязал ему рану и дал опийной настойки.

— Я ничего не помню, помню только, как вышел из рощи, — слабым голосом проговорил он, когда Друсилла стала спрашивать его, как все произошло и почему он оказался так далеко от дома. — Погода была хорошая, а читать надоело. Помню, я еще подумал, что небольшая прогулка не помешает… а после это-го — ничего. — Гилс виновато улыбнулся.

Вобстер и врач сказали Друсилле, что такое бывает. По словам Вобстера, служившего в юности в армии, раненые солдаты, особенно в голову, потом не могут вспомнить последние события.

— Будем надеяться. Сон — лучший лекарь, — сказал врач перед уходом.

Если б сон мог вылечить меня, с горечью думала Друсилла, лежа ночью без сна. Нападение на Гилса оживило страшные воспоминания, связанные с исчезновением и гибелью Джереми.

Девениш узнал о нападении на Гилса лишь утром во время завтрака.

— Вчера исчез Гилс, — сказал Роб после того, как они обсудили планы на день. — На него напали. Нашли его без сознания в Хелсиской низине. Говорят, опасности нет, но стукнули его по голове прилично.

Девениш перестал есть и устремил взгляд на Роба.

— Как я понимаю, напали так же, как на его зятя?

— Очень похоже. Он был ограблен, и нашли его далеко от дома.

Девениш отложил салфетку и поднялся.

— Я немедленно еду к миссис Фолкнер, она нуждается в помощи. Прикажи оседлать лучшего коня. И еще, со мной поедет конюх. После того, что случилось, я думаю, нам всем небезопасно ездить или ходить по одному.

Брови Роба поползли вверх. Как это не-похоже на Хэла, всегда пренебрегающего опасностью…

Прискакав в Лайфорд, Девениш нашел Друсиллу спокойной, как обычно. Правда, она была немного бледна, под глазами лежали тени.

— Гилс будет рад узнать, милорд, что вы обеспокоены, — сказала она, когда Девениш поинтересовался его состоянием.

Стараясь говорить мягко и ненавязчиво, Девениш стал расспрашивать Друсиллу в подробностях об исчезновении Гилса и как его нашли.

Друсилла была только рада выговориться. Она самым подробным образом описала вчерашние события, потом добавила:

— Я, наверное, слишком поздно забеспокоилась, но с тех пор, как мы вернулись из Маршемского аббатства, он вообще взял за обыкновение уходить надолго, и я думала, он просто гуляет или читает где-нибудь поблизости. Мы слишком поздно спохватились, что тут что-то не так. Нам повезло, что Грин и Вобстер нашли его до ночи.

Да, действительно повезло, сказал про себя Девениш, а как человек, ничего не принимающий на веру, подумал: чем же таким был занят этот юноша последнее время?

Вслух он произнес:

— Если он в состоянии принять меня, я хотел бы его навестить.

Друсилла мгновение колебалась, потом с улыбкой сказала:

— Хотя он очень слаб, ваш визит обрадует его. Я отведу вас к нему, а потом вы, может быть, позавтракаете со мной. Я одна. Мисс Фолкнер гостит у подруги.

Девениш последовал за Друсиллой вверх по лестнице. Как они договорились, он остался на площадке, а она вошла к Гилсу. Ему было слышно, как она говорит:

— Гилс, дорогой, ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы принять посетителя?

— Смотря какого, — ответил он. — Если это мисс Фолкнер, то лучше не надо.

— Нет, это не мисс Фолкнер. Мне кажется этого посетителя ты будешь рад видеть. — И она сделала знак Девенишу.

— Господи, Дру, почему ты мне сразу не сказала, что это Девениш? Я всегда рад видеть вас! — Гилс сидел в постели, опершись о подушки, бледный, с забинтованной головой, но все такой же неугомонный. — Садитесь, прощу вас! — воскликнул он, когда Друсилла удалилась. — И уговорите сестру не кормить меня больше овсянкой, если она хочет, чтобы я поправился.

— Рад видеть вас жизнерадостным, как всегда, — сказал Девениш. — Я опасался, что застану вас страдающим от боли.

— Ночью болело, — сказал Гилс, откидываясь на подушки. Было видно, что чувствует он себя вовсе не так хорошо, как старается показать. — Но сейчас мне намного лучше…

— Все пройдет, но вы должны слушаться сестру и врача, — назидательно произнес Девениш. — Друсилла и так расстроена, а если еще вы будете упрямиться… И кстати, только не подумайте, что я на стороне мисс Фолкнер, что вас занесло в Хелсискую низину?

Гилс закрыл глаза и умирающим голосом проговорил:

— Я не помню. Помню только, как вышел из рощи, а потом очнулся уже дома. Все остальное выскочило из головы.

— И вы не помните, как оказались там?

Гилс, часто моргая, погрузился еще глубже в подушки, стараясь выглядеть совсем больным и беспомощным.

— Почему вы все время спрашиваете об этом, Девениш? Я же сказал, не помню. Девениш выпрямился на стуле.

— Знаете, мне почему-то кажется, что вы обманываете. Ладно, я согласен, вы не помните сам момент нападения. Однако мне не верится, что в Хелсискую низину вас отнесли грабители. Будь это ночью — допускаю, но среди бела дня… Я думаю, вы прекрасно знаете, зачем туда пошли.

Гилс пробормотал что-то невнятное. Девениш наклонился, приложив руку к уху, как это делают глухие.

— Ну так как же? Ваша сестра говорит, что вы в последнее время часто и подолгу где-то пропадали. Где и почему? И потом, разве вы не хотите, чтобы негодяй был пойман? Это вряд ли произойдет, если вы не скажете мне правду.

— Что вы пристали? Я плохо себя чувствую. Прямо допрос какой-то, — возмутился Гилс.

— Допрос? Тогда почему не положить ему конец? Взять и сказать правду?

Чувствуя, что он не в силах больше сопротивляться, Гилс посмотрел на дверь.

— Не говорите Дру, что я вам скажу…

— Послушайте, юный Гилс. Если вы сейчас мне все скажете, обещаю хранить вашу тайну. Если же я узнаю ее сам, то непременно ей расскажу. Выбирайте, мой друг.

Суровый человек, говоривший это, был совсем не похож на прежнего Девениша, которого знал Гилс. Но он внушал уважение. Гилс перевел дыхание и торопливо заговорил:

— Ладно. Значит, так. Все обращаются со мной так, словно я фарфоровый, какая-то старинная безделушка, а не человек. Другие парни развлекаются, а мне что, нельзя… — Он запнулся.

— Давайте выкладывайте, — не слишком деликатно поднажал Девениш. — Вам же самому станет лучше, если скажете. Если вы крутили шуры-муры с какой-нибудь деревенской девкой, то так и скажите, и покончим с этим.

Гилс от удивления даже приподнялся, но тут же со стоном повалился обратно: резкое движение отозвалось в голове острой болью.

— Как вы догадались? — спросил он, широко открыв глаза.

— Мне самому когда-то было восемнадцать лет. Кто она?

— Бетти. Бетги Джеймс. Она живет в Хелси.

— Ага, понятно, — сказал Девениш. — Сельская Венера. Местные — то называют ее иначе. Надеюсь, вы не думали, что вы у нее единственный.

— Нет, я все знал. — Гилс помолчал. — Она такая добрая. Она не смеялась надо мной.

— Так, значит, вы пошли на свидание е ней.

— Да, и я, честно, не помню почти ничего после того, как ее увидел. Она сказала: «Эй, Гилс, мне надо что-то тебе сказать…» — и все, больше ничего. Честно, Девениш.

У него был возбужденный вид. Девениш мягко сказал:

— Ложитесь, Гилс. Я сожалею, что был несколько груб с вами, но для меня очень важно разыскать ваших обидчиков. А Дру я ничего не скажу

Девениш поднялся и, глядя на юношу, которого клонило ко сну, поправил одеяло. Стал ли я знать больше, подумал он, услышав от Гилса правду? Что Бетти собиралась ему сказать? Имело ли это отношение к покушению, или на Гилса напал просто из ревности кто-нибудь из ее деревенских ухажеров?

Единственный способ узнать это — спросить у Бетти.

— Ну и как вы его нашли? — с тревогой спросила Друсилла.

— Побит, но жить будет, — ответил граф. — Ваш брат не помнит, как на него напали, но я думаю, через пару дней шок пройдет. Возьму на себя смелость посоветовать вам не слишком носиться с ним. По соседству есть мальчики его возраста? Ему нужно общество ровесников.

— Я как раз хотела поговорить с вами об этом, — сказала Друсилла. — Как вы думаете, может ли Гилс поступить в один из университетов? Меня беспокоит его нога.

— Знаете, — начал Девениш, садясь, — если хромой лорд Байрон смог не только успевать в Кембриджском университете, но и играть там в крикет, то я не вижу причин, почему не поступить так же и юному Гилсу. Рано или поздно вам все равно придется выпустить его из гнезда.

У Друсиллы словно гора с плеч свалилась. Она была почти уверена, что получит от него разумный совет. За резкими манерами Девениша скрывается отзывчивое сердце.

Друсилла взглянула на него и, наткнувшись на его горящий взгляд, поспешно отвела глаза. Знает ли он, как его присутствие действует на нее? Ее спасло лишь появление лакеев. Однако при виде съестного ее замутило. Оттолкнув тарелку, она нетвердым голосом сказала:

— Может, это вам покажется глупым, но я никогда не была в таком ужасном состоянии. Покушение на Гилса довело меня почти до обморока. Я как будто снова чувствую тот ледяной холод, который охватил меня в Маршемском аббатстве. Извините, но я просто не в состоянии есть.

В ее прекрасных глазах стояли слезы. Девениш был потрясен до глубины души. Он отложил вилку и, взяв ее нетронутый бокал, заговорил обычным сдержанным тоном:

— Не за что вас извинять. Другая женщина слегла бы, окажись на вашем месте. Чем дольше я вас знаю, тем больше восхищаюсь вашей стойкостью. Единственное, о чем вас попрошу, выпейте, пожалуйста, свое вино.

Подчиняясь приказанию его властных голубых глаз, она послушно взяла бокал и выпила его до дна. Внутри стало горячо и приятно, как это бывает после долгого поста. Нервное напряжение вдруг отпустило ее, и из глаз покатились слезы.

Девениш, подавшись вперед, склонился к ней и поцеловал ее мокрые щеки.

— Не надо тревожиться, — прошептал он, — Гилс поправляется, что же до вашего супруга, то это в прошлом, в прошлом. Я сделаю все, чтобы защитить вас.

С этими словами он встал на колени и обнял ее. Она доверчиво положила голову ему на плечо. Граф слегка повернулся и нашел ее губы.

Друсилла не сопротивлялась, напротив, ответила ему. Она вся дрожала, от страха или от страсти, он не знал, только поцелуй прервал он сам, а не Друсилла.

— Иди ко мне, — сказал он и, сев в глубокое кресло, усадил ее к себе на колени. Она спрятала лицо у него на груди, словно ища защиты, а он стал укачивать ее, словно ребенка, и решительно подавил в себе пробудившееся желание. Всему свое время.

— Мне так епокойно с вами, — еле слышно прошептала Друсилла.

— Будь время в моей власти, — заговорил он, переиначивая слова давно умершего поэта, — я бы вечность лелеял тебя, а ты утешала б меня…

— Вы правда находите утешение со мной? — спросила она.

— Да. Вы должны понять — для такого дурного человека, как я, встретить такое безгрешное создание, как вы, и не воспользоваться вашей невинностью — разве это не утешительно? Ведь я уже забыл, что могу быть таким.

Друсилла понимала, что подобные признания не часто срываются с уст этого человека.

— Вы ни разу не поступали дурно со мной, — шепнула она и поцеловала его в щеку.

— Это потому, что вы такая хорошая, каким только может быть человеческое существо, — отозвался он, стараясь изо всех сил не дать воли своему желанию. — Добро порождает добро, а зло порождает зло. И не слишком верьте мне, потому что я порой даю клятвы, которые не держу.

— Разве это не свойственно всем нам? — Голос Друсиллы звучал сонно, сказывалось действие вина.

— Но я хуже многих, — Друсилла открыла глаза и увидела, что он улыбается, — как вам, несомненно, говорили мисс Фолкнер и Тоби Кларидж.

— Ой, да я их не слушаю. Я сужу о вас по поступкам, а вы были со мной сама доброта.

— Но я больше не в силах, быть добрым, — сказал он, выпуская ее из объятий и сажая рядом с собой, — потому что вы само искушение, а я, когда меня искушают, говорю…

— …Изыди, сатана, — закончила за него Друсилла, — Вы знаете, я вспомнила одну странную вещь. Незадолго до смерти Джереми я как-то произнесла эти слова при нем. Он сказал, что я никогда больше не должна так говорить, если не хочу вызвать дьявола. Я ему сказала, что не надо быть таким суеверным, а он ответил, что в суеверии больше правды, чем мы думаем. — Друсилла помолчала, потом задумчиво продолжала: — Он очень рассердился, когда я заметила, что в дьявола больше никто не верит, и закричал, что вот и нет, есть такие, кто верит.

— Так и сказал? — Девениш насторожился. Странно, но многие из обитателей Большого Трещема и окрестностей очень не любят, когда о дьяволе говорят непочтительно.

Желание неожиданно покинуло Девениша, виной чему никак не мог быть дьявол, который наверняка предпочел бы, чтобы он соблазнил Друсиллу, а не вел себя с ней по-рыцарски.

В Лайфорде Девениш узнал о себе нечто новое: он влюблен в чистую женщину, сидящую сейчас рядом с ним. Он зарекся жениться, но это было до встречи с Друсиллой Фолкнер.

— Позвольте мне вызвать вашу горничную, — сказал он. — Вы наверняка плохо спали прошлой ночью, и отдых пойдет вам на пользу.

— Хорошо. Я действительно не спала прошлой ночью, но сейчас мне стало много лучше.

Девениш постоял, пока она поднималась на второй этаж, и пошел в конюшню. Надо съездить в Хелси и поскорее повидаться с Бетти Джеймс, причем без свидетелей. Посему он приказал конюху возвращаться домой.

Когда он ехал по Хелси, мужчины сдергивали шляпы, женщины приседали. Зная, где живет Джеймс, он направился прямо к нему и постучал в дверь стеком.

Ему открыл сам хозяин. При виде Девениша лицо его осветилось радостью и надеждой.

— Ох, милорд, я очень рад вас видеть. Я как раз собирался ехать в Трешем-Холл поспрашивать, не слыхал ли кто, что случилось с Бетти. Как ушла вчера до обеда, так до сих пор и нету. — Он сам и выглядывавшая из-за его плеча жена были явно встревожены. — Пожалуйте в дом, милорд, ни к чему стоять на улице. Гертруда, принеси стул и чаю. Девенишу не хотелось ни сидеть, ни пить чай, но он решил уважить хозяина. Отпив из чашки, он мягко, стараясь не задеть чувств отца, спросил:

— Бетти часто отсутствовала по ночам? Мистер Джеймс смущенно отвел взгляд в сторону.

— Ах, милорд, вы знаете какая она, да и все знают. На нее нет управы. Но раньше она всегда возвращалась к завтраку.

— А с кем она была на этот раз, не знаете?

— Нет, милорд. Может, с Томом Ортоном, а может, с этим хромым парнем из Лайфорда или еще с кем-то.

Девениш догадывался, что подношения, получаемые Бетти от ее обожателей, служили приятным дополнением к семейному бюджету.

— Как я понимаю, вы не знаете о вчерашнем нападении на молодого Гилса Стоуна, которого нашли раненым в Хелсиской низине.

Миссис Джеймс вскрикнула и закрыла лицо фартуком. Ее муж побледнел.

— Мы ничего об этом не знали. Низина в миле отсюда, а что, господин Гилс был с Бетти? Он так сказал?

— Господин Гилс ничего не помнит. Помнит только, что пошел прогуляться. И больше ничего. — Девениш решил, пусть лучше никто не знает о встрече Гилса с Бетти и что она собиралась сказать ему что-то важное. — Выходит, неизвестно, с кем она встречалась и где может быть.

Миссис Джеймс, теребя фартук, закричала:

— Только не говорите, что она исчезла, как те бедняжки, и мы ее никогда не увидим!

Именно этого и опасался Девениш. Она была с Гилсом, наверняка увидела нападавшего и пополнила список исчезнувших.

— Ох, милорд скажите, что постараетесь ее разыскать.

Девениш беспомощно уставился в свою чашку. Он понимал, как это будет трудно сделать.

— Конечно, я постараюсь, но скажите, она дружила с кем-нибудь из девушек, которые пропали?

— Нет, — начал мистер Джеймс, но жена тут же его перебила:

— Да, дружила. Последняя, которая пропала, Кейт Хуби… они были подружками. Вы думаете, она тоже убежала в Лондон?

Девениш глубоко в этом сомневался. Он все больше и больше укреплялся в мысли, что между тем, что произошло с Джереми Фолкнером, с юным Гилсом, и исчезновением девушек существует связь.

— Можете быть уверены, мистер Стэммерс и я сделаем все, чтобы найти ее, — сказал Девениш. — А пока порасспрашивайте знакомых, не видел ли ее кто с каким-нибудь чужаком.

Граф поднялся. Миссис Джеймс вдруг быстро заговорила:

— Милорд, я вспомнила. Наша Бетти была немного не в себе, когда пропала Кейт. Вы спросили про чужака, так вот, сдается мне, она встречалась с каким-то богатеем, потому что получила красивое ожерелье с блестящим прозрачным камнем, она его носила под платьем. Я его случайно увидела, так она клялась, что это подделка. Но мне показалось, оно дорогое.

Наконец-то появилась связь между двумя пропавшими девушками: обеим кто-то подарил ценные ожерелья. Но связь эта ничего не подсказывала.

Ко всему прочему ощущение угрожающей ему опасности по пути домой лишь усилилось, интуиция подсказывала, что за ним следят. А его предчувствия всегда оправдывались.

Девенишу вспомнилась игра, которую ему подарили незадолго до смерти отца. Это были раскрашенные деревянные пластинки, из которых, когда их складывали в определенном порядке, получалась картинка.

Что касается загадки, с которой Девениш столкнулся в Трешеме, он все яснее понимал, что у него в руках не все части, необходимые для того, чтобы составить картину. Но сегодня он заполучил еще одну…

Глава девятая

— Мне сказали, вы завтракали с лордом Девенишем наедине.

Последнее слово Корделия Фолкнер произнесла таким трагическим тоном, что сразу становилось ясно: граф — это дьявол во плоти.

Друсилла спокойно взглянула на нее.

— Да. Он был так добр, что навестил Гилса. Потом мы вместе поели. Вам совершенно не о чем беспокоиться.

— Но я беспокоюсь, моя дорогая. Мне кажется, лорд Девениш и не помышляет о женитьбе, и если вы хотите выйти замуж, разве не разумнее было бы выбрать кого-то по моложе? Например, сэра Тоби Клариджа. Он был близким другом Джереми и больше подходит вам в мужья.

Друсилла почувствовала, что больше ни одной минуты не может слушать подобные поучения. Она встала и, стараясь говорить спокойно, произнесла:

— Дорогая мисс Фолкнер, я хотела бы напомнить вам, что вы находитесь здесь не в качестве надзирательницы, вы всего лишь моя гостья и компаньонка.

Мисс Фолкнер, неожиданно натолкнувшись на решительный протест, ударилась в слезы.

— Но ведь я хотела только добра, — захныкала она.

— Не сомневаюсь, — недовольно бросила Друсилла, — но я не желаю, чтобы вы говорили о лорде Девенише, из добрых или недобрых побуждений, все равно. Что же касается Тоби Клариджа, то ведь это мне придется жить с ним, а не вам, так что, будьте добры, предоставьте судить о нем мне самой.

— Я поднимусь к бедняжке Гилсу, взгляну, как у него дела, — с оскорбленным видом проговорила мисс Фолкнер.

— Нет, не ходите. Он теперь спит, не стоит его будить.

Мисс Фолкнер дрожащими руками взяла свое вышивание и объявила, что пойдет к себе.

Оставшись одна, Друсилла горестно вздохнула. Кто мог предположить, что она без памяти влюбится в графа?

— Для тебя письмо от лорда-наместника. Я положил его на бюро в твоем кабинете.

Девениш стянул с рук перчатки с крагами и бросил их на столик в прихожей.

— Быстро же он действует, если это то, чего я ожидаю.

— Ты что нибуть узнал насчет покушения на молодого Стоуна? — небрежно спросил Роб.

— По всей вероятности, это были обыкновенные грабители. Не следовало забираться в такую глушь, — в тон ему ответил Девениш. Желательно не говорить никому, даже Робу, о своих подозрениях.

Он без промедления вскрыл письмо лорда-наместника, в котором был список пропавших девушек с указанием даты их исчезновения. Девениш пробежал его глазами. Он тут же обратил внимание на одну вещь: об исчезновении первой девушки было сообщено за неделю до того, как пропал Джереми Фолкнер. Остальные пропадали с интервалом в несколько месяцев; второй случай исчезновения произошел через полгода после гибели Фолкнера.

Девениш отодвинул письмо, подошел к окну и устремил взгляд на парк. Прав ли он, полагая, что близость по времени первых двух исчезновений что-то означает? Даже если так, то ничего полезного из этого не извлечешь.

Он посмотрел на часы. На сегодня назначен небольшой обед для местных дворян и их жен. Приглашены также оба пастора, Уильямс и Лоусон. Поскольку Девениш был холост, он, хотя и через силу, послал приглашение леди Чейни.

По правде говоря, он предпочел бы пригласить Друсиллу, но пошли бы сплетни. А Девениш не хотел, чтобы что-то омрачало жизнь Друсиллы.

Обед был скучен, как и ожидалось. Из пустой болтовни о последних событиях Девениш не почерпнул ничего нового. Судя по всему, никто не усматривал связи между покушением на Гилса и гибелью его зятя. Все винили безработных, вышвырнутых на улицу местными землевладельцами.

— Луддитов в наших местах не водится, но проблемы есть, — выразил общее мнение пастор Уильямс. — Нам следует соблюдать осторожность и не ходить по одному. — Помолчав, он добавил с расстроенным видом: — У нас в церкви опять странное происшествие. Кто-то украл две больших белых свечи, стоявшие по бокам алтаря, и поставил вместо них черные.

Леди Чейни поежилась.

— Ах, я где-то такое читала. Нет, не вспомнить!

Это пустое замечание в иное время лишь рассмешило бы Девениша, но сейчас вызвало раздражение.

Когда гости благополучно разъехались по домам, Девениш повернулся к Робу, который удивлялся, почему Хэл казался озабоченным на протяжении всего обеда.

— Задержись на минутку. Я не сообщил тебе раньше, не хотелось, чтобы это стало известно во время обеда, — сказал Девениш. — Так вот, когда я был сегодня в Хелси, то узнал, что пропала Бетти Джеймс. Ушла вчера в первой половине дня и не вернулась. Ее родители забеспокоились лишь сегодня, когда она не явилась к завтраку. Они, помоему, привыкли, что она имеет обыкновение гулять по ночам. Роб поморщился:

— Это плохо. Если бы по свежим следам…

— Да. — Девениш ждал, когда же Роб заговорит о связи между двумя происшествиями, случившимися в один и тот же день.

— Странно, что это произошло как раз тогда, когда напали на Гилса.

— Может быть, это просто совпадение, — предположил Девениш.

Роб посмотрел недоверчиво, но продолжать разговор не стал, а Девенйш не сказал ему о свидании Гилса с Бетти.

Позже, сидя в своей комнате, он стал составлять перечень странных происшествий, случившихся за последние два года, в надежде отыскать какую-то закономерность.

И вот когда он кратко описывал обнаружение перстня Джереми Фолкнера в склепе Маршемского аббатства, то вспомнил, что обнаружил у себя под ногтями черный воск. Итак, кто-то жег в склепе черные свечи. Мог ли этот самый «кто-то» поставить такие же в церкви, и если да, то зачем? У Девениша не было сомнений в том, что мертвую овцу положили на алтарь, чтобы осквернить церковь; возможно, и белые свечи заменили черными с той же целью?

И чего не смогла вспомнить леди Чейни? Наверняка есть и другие связи, требуются лишь строго логического рассуждения, чтобы заметить их. Например, у двух из пропавших девушек были дорогие ожерелья. Это может означать, что они были связаны с состоятельным человеком, скорее всего дворянином.

Затем, на Гилса напали, когда Бетги собиралась ему что-то сказать. Возможно, нечто компрометирующее кого-то, ведь наверняка Гилса ударили, спрятали и оставили умирать — подобно тому, как поступили с его зятем, — чтобы Бетги не успела ему ничего рассказать. Возможно, ожерелья дали девушкам за какие-то услуги, но если так, то за какие? Это должно быть нечто большее, чем секс. Затем, за такие обыденные вещи никто никого убивать не станет. Нет, скорей всего, девушки были посвящены в какую-то страшную тайну.

Возможно ли, что Джереми Фолкнера убили потому, что он был замешан в чем-то предосудительном и собирался пойти с повинной? Не здесь ли объяснение его необычного поведения в последние полгода перед смертью?

Но что же это могло быть, чтобы устроить из-за этого настоящую оргию смерти?

Эта мысль вернула Девениша к странному разговору, который он подслушал в Маршемском аббатстве. Чтобы понять его смысл, необходимо узнать, что за тайну скрывают Харрингтон и его друзья, встречаясь глухой ночью.

Трудность состояла в том, что он не мог расспрашивать внешне респектабельных джентльменов и рассматривать их как соучастников целой серии убийств и покушений. Разговоры о черных свечах и ожерельях тоже ни к чему бы не привели, или он стал бы походить на леди Чейни.

Чувствуя смертельную усталость, Девениш откинулся на спинку стула. Его беспокоила какая-то неясная, ускользающая мысль, словно он видел или слышал что-то, чему в тот момент не придал значения и о чем тут же забыл. Да, он очень утомлен, но утомленный мозг порой не в силах удержать информацию и выдает ее.

Девениш закрыл глаза и расслабился, стараясь не думать ни о чем. И внезапно, словно издалека, услышал голос Леандра Харрингтона. Он снова в гостиной Маршемского аббатства, и леди Чейни выражает желание посмотреть, так ли страшно в склепе, как пишут в романах.

«Нет, ничуть не страшно, — поспешно отвечает мистер Харрингтон. — Просто неприятно… и темно. Туда годами никто не спускался…»

Девениш открыл глаза. Как он мог забыть эти слова Леандра Харрингтона, которые опровергаются не только нахождением в склепе перстня Джереми Фолкнера и остатками черного воска от недавно горевших свечей, но и подслушанным им среди ночи разговором Харрингтона со товарищи?

Харрингтон лгал.

А это означает… что означает?

Что тайна связана со склепом.

Из троицы, замешанной в этом деле, следует быть особо осторожным с Харрингтоном. Пастор и сэр Тоби Кларидж — слабые звенья.

Видимо, самое слабое звено — Кларидж. Он уехал вскоре после гибели Джереми Фолкнера, вернулся совсем недавно и, по мнению Девениша, не отличается умом. Но как к нему подступиться? Ладно, подумаем потом, сказал себе Девениш, зевая. Пора спать. Господи, не посылай мне кошмара.

Ровно через неделю Друсилла сидела в гостиной, выходившей окнами на фасад, и писала письмо своей школьной подруге, когда ей сообщили, что к ней пришли.

Она надеялась, что это Девениш, который не появлялся с тех пор, как навестил Гилса, однако умело скрыла свое разочарование, когда перед ней предстал мистер Харрингтон, пришедший, как он сказал, узнать о здоровье Гилса.

— Как молодой человек себя чувствует? — жизнерадостно спросил он, принимая из рук Друсиллы бокал мадеры.

— Непоседлив, — сказала с улыбкой Друсилла. — Его самочувствие настолько улучшилось, что он хочет подняться с постели, хотя врач не разрешает. По его словам, с головными травмами шутки плохи.

— Истинная правда. Надеюсь, его рассудок не пострадал.

— Нисколько. Разве что стал еще живее.

Эта вежливая болтовня была прервана появлением служанки, которая сообщила, что прибыл лорд Девениш и желает знать, может ли миссис Фолкнер принять его.

— С удовольствием.

Девениш выгпядел безупречно. Для путешествия верхом он надел белоснежные бриджи и черный сюртук. Одежда сидела на нем как влитая, подчеркивая идеальное сложение. Сапоги были верхом совершенства, так же как и прическа. Недаром он всегда говорил, что если ни на что другое и не годен, то по крайней мере делает великолепную рекламу своему портному, парикмахеру и сапожнику.

Девениш удивился сам себе, обнаружив, до какой степени ему неприятно видеть в гостиной Лайфорда Леандра Харрингтона. Он надеялся побеседовать с Друсиллой наедине.

Мистер Харрингтон заговорил доверительным тоном, обращаясь к ним обоим:

— Джеймсы проживают в ваших владениях, а потому, я полагаю, вы уже знаете об исчезновении их дочери Бетти. А вы слыхали об этом, миссис Фолкнер?

Друсилла, стараясь сохранить внешнее спокойствие, сказала:

— Нет, не слышала.

Девениш, заметив смятение Друсиллы, вмешался в разговор:

— Я решил, что пока не стоит сообщать вам эту новость. Сам я узнал ее после того, как навестил вас и Гилса.

— По всей видимости, — заговорил снова Харрингтон, — она пропала во второй половине того же дня, когда было совершено нападение на Гилса.

— И не обнаружено никаких следов? — спросила Друсилла.

— О, я думаю, Девениш знает об этом больше меня, ведь Джеймсы его арендаторы.

— Ничего я не знаю, — ответил Девениш, размышляя, что за игру ведет Харрингтои. — То ли она убежала, то ли пала жертвой злодея, нейзвестно. Последнее более вероятно, потому что все ее вещи остались дома, в отличие от Кейт Хуби.

— Это ужасно, — содрогнулась Друсилла. — Что происходит с этим миром, если человек не может спокойно ходить куда хочет?

— Ничего удивительного, вспомните всех этих бедолаг, которые оказались без куска хлеба, изгнанные бессердечными землевладельцами, — с пафосом проговорил Харрингтон.

— Но так как ни Гилса, ни миссис Фолкнер не назовешь бессердечными землевладельцами — насколько я знаю, они являют собой пример обратного, — становится грустно, что они почему-то должны расплачиваться за чужие грехи, — ядовитым тоном произнес Девениш.

— Но разве не так устроен этот мир? — живо подхватил Харрингтон. — Вспомним французскую аристократию во время последней революции, когда нищее крестьянство… Девениш не дал ему договорить:

— Я уверен, мы не должны тревожить миссис Фолкнер рассказами о злодеяниях или о французском крестьянстве. На ее долю выпало достаточно злодеяний… А тот, кто напал на Бетти Джеймс, вовсе не руководствовался стремлением отомстить бессердечным землевладельцам.

— Ну, конечно, — неохотно согласился Харрингтон. — Я не хотел вас расстраивать, миссис Фолкнер.

Друсилла качнула головой. Она нисколько не была задета его демагогической проповедью, но то, как быстро Девениш поставил на место этого человека, ей понравилось.

Неизвестно, по какой причине, но Харрингтон вскоре откланялся, напомнив напоследок Друсилле о том, что в его лице она имеет искреннего друга и он сделает все для поимки злодеев.

— Ну и ловкач, в каких-то двух фразах превратил нищих крестьян в негодяев, — холодно заметил Девениш после ухода Харрингтона. — Неужели он не понимает, что если б удалась эта его революция, то его же собственная голова среди первых скатилась бы из-под ножа гильотины на Трафальгарской площади? Ведь известно, что человек, предавший свои собственные интересы, способен предатъ любого другого. — К великому удовольствию Девениша, постное выражение, с которым Друсилла слушала разглагольствования мистера Харрингтона, совершенно исчезло. Она улыбнулась. — Как хорошо, — одобрительно сказал он. — Люблю, когда женщина улыбается, а вам это просто необходимо, Когда я покончу с мадерой, можно мне навестить Гилса?

— Конечно. Вы знаете, мне кажется, как-то нехорошо веселиться, когда бедные Джеймсы оплакивают свою Бетти.

— Все так, но, если мы будем сидеть с убитым видом, это ведь ее не вернет. Скажите, Друсилла, — вы позволите мне называть вас так, раз уж мы установили, что у нас одинаково извращенное чувство юмора, — вы замечаете какое-либо сходство между тем, что случилось с Гилсом, и гибелью вашего супруга?

— Только то, что оба были спрятаны и найдены вдали от дома, хотя Гилс немного ближе. А так больше ничего.

Хотя Друсилла бодрилась, Девениш отметил, что она необычно бледна.

— Ответьте-ка еще на два вопроса. Мисс Фолкнер нет дома. Это так? И второй: когда последний раз вы выходили на улицу?

— Что касается мисс Фолкнер, — медленно начала Друсилла, — то она уехала к подруге. Нам обеим пора немного отдохнуть друг от друга. Теперь второй вопрос. Я не выходила из дома со дня покушения на Гилса. Это глупо, но я просто не могла его покинуть, пока его положение было неопределенно.

— Ваше чувство долга мне импонирует. Вы не сочтете за дерзость с моей стороны, если я предложу вам прогуляться? Мне хочется снова увидеть румянец на ваших щеках.

Они стояли лицом к лицу, и Девениш сомневался, сможет ли вести себя достойным образом, когда они окажутся вдали от любопытных глаз. Наверное, его предложение погулять было не самой удачной идеей для мужчины, старающегося не поддаваться искушению, так как эта женщина, сама того не сознавая, стала олицетворением соблазна.

Когда в последний раз он встречал по настоящему хорошую женщину, которая думает не о себе, а о тех, кто с ней рядом? Его удивляло, что за видимой скромностью, да же застенчивостью в ней скрывается острый ум. Она была начитанна, а в чувстве юмора не уступала ему. В ней не было жеманства и угодливости.

Ко всему прочему она хороша собой, у нее прекрасная фигура… Нет, вот об этом лучше не думать.

— У вас было много посетителей после происшествия с Гилсом? — спросил он, когда они уже прогуливались по аллее.

— Ох, половина округи. Два дня назад приезжала леди Чейни, наговорила кучу вещей насчет черных свечей, которые кто-то поставил в церкви. Они с мисс Фолкнер долго болтали об этом. Тетушка сказала, что читала в каком-то романе ужасов: черные свечи применяются во время черной мессы. — Друсилла умолкла и с удивлением взглянула на Девениша: — Что с вами? Почему вы так на меня смотрите?

У того был ошеломленный вид. Так вот чем объясняется появление черных свечей! Девениш не увлекался романами ужасов, может быть, и слыхал о чем-то подобном, но лишь в общих чертах. Он постарался взять себя в руки.

— О, я просто представил себе, как пастор Уильямс служит мессу, а над алтарем — дьявол. Оторопь берет!

— Да уж, — фыркнула Друсилла, — Леди Чейни говорит, черная месса имеет силу, только если на ней присутствует духовное лицо. Иначе дьявол не появится.

— Я и подумать не мог, что леди Чейни увлекается такими вещами.

— Они с мисс Фолкнер наперегонки вспоминали всякие ужасы. И зачем только люди читают такие вещи?

— Просто их собственная жизнь скучна и монотонна, — сказал Девениш, размышляя, уж не по этой ли причине устраиваются и черные мессы. Вполне вероятно, таково решение загадки.

— Знаете, мою жизнь тоже не назовешь особо волнующей и захватывающей, но меня все равно не тянет такое читать, — проговорила Друсилла. — Предпочитаю мисс Джейн Остин, милорд!

— Никакой не милорд, — пробормотал Девениш, беря ее руку и целуя в ладонь, хотя хотелось ему поцеловать ее иначе. — Зовите меня Девениш или, еще лучше, Хэл. А что до Джейн Остин, то, судя по всему, она и сама любила романы ужасов.

Его поцелуй вывел Друсиллу из равновесия. Он был так близко, что она заметила даже крохотный порез на подбородке, оплошность камердинера при бритье. В отличие от Джереми у Девениша твердый, решительный подбородок, говорят, это свидетельствует о сильной воле.

Ей бы испугаться этого уединения с ним, но никакого страха не было. Напротив, ее охватило возбуждение. Она была так возбуждена, что уже не хотела слышать голос рассудка, говорившего, что графу нельзя поддаваться, потому что его намерения не могут быть серьезными.

Обессиленная тревогой за Гилса, она припала к его груди, когда он обнял ее. К физическому желанию примешивалось ощущение, что в его силе она нашла убежище, спасение от одиночества в этом страшном мире.

Ее волосы пахли вербеной, а тело было та-кое теплое и податливое… Девениш не заметил сам, как его руки, сначала осторожно, словно лаская ребенка, потом все смелее заскользили по ее плечам и остановились на маленьких округлых грудях, а губы, нащупав впадинку на горле, двинулись вниз к вырезу платья.

И когда его губы нашли ее рот, долго сдерживаемая страсть вырвалась с хищной яростью, готовая поглотить обоих. Они упали на мягкую траву под раскидистым старым дубом.

Что заставило его в этот миг вспомнить данное себе обещание не причинить ей зла, Девениш не мог бы сказать, Сам живший уже продолжительное время в воздержании, он понимал, что Друсилла, познавшая услады супружеской жизни, должно быть, ощущает потребность в них, если вспомнить о ее репутации верной вдовы.

Он не имел права в слепом эгоизме разрушить эту репутацию и мягко отстранился от нее, хрипло пробормотав:

— Нет, не сейчас.

Его охваченное страстью и болью тело кричало, не желая отступать, а разум неумолчно повторял, что если он не отступит сейчас, то предаст все, во что верит.

У Друсиллы вырвался слабый стон. Оказаться в объятиях мужчины, которого она любит, и вдруг почувствовать, что его руки разжимаются, уходят, — это было словно упасть с небес в ад.

Ее одиночество, чувство потерянности после гибели мужа было терпимо, пока она не встретила Девениша и не поняла, что он — мужчина, о котором она мечтала и которого не надеялась когда-либо встретить.

Друсилла села. Девениш лежал, заслонив рукой глаза. Она склонилась к нему и тронула за плечо:

— Что случилось? Что-то не так?

Это было единственное объяснение неожиданной перемены, происшедшей с ним в тот самый момент, когда она думала, что они утолят наконец страстное влечение друг к другу. Хотя слово «влечение» было далеко от того, что она испытывала к нему на самом деле. Она ощущала нестерпимую потребность слиться с ним воедино. Ей казалось, он чувствует то же самое, но, возможно, это было не так.

При ее прикосновении он сел, тяжело дыша.

— Простите меня. Я забылся. Я не собирался насиловать вас, застав врасплох.

— Насиловать? Меня? Если и было насилие, так взаимное. Пока вы старались стянуть с меня платье, я трудилась над вашими бриджами. Или вы не заметили?

Да, брюки были расстегнуты. Он торопливо начал застегивать пуговицы.

— О Господи, так вот вы какая! Мы славная парочка, не правда ли? Я и не подумал, что вы, может быть, тоже хотите меня, когда отступил. Но признайте, зачинщиком был все-таки я. Вы не относитесь к женщинам легкого поведения или к таким, с которыми я могу провести пару приятных часов и забыть о них.

— Тогда какая же я? — спросила Друсилла, у которой все тело ныло от неутоленного желания.

Девениш, успевший привести себя в порядок, стоял перед ней на коленях.

— Вы женщина, которую я уважаю, и с которой не должен обращаться легкомысленно.

Ему хотелось сказать «Я люблю вас», но победила привычка к холостяцкой жизни.

— А как же мне быть?

Это прозвучало почти как мольба. Нет, Друсилла знала, что это нехорошо, стыдно, наконец, просить его о любви, но ей стало неприятно от того, что он забыл о ее потребностях и ее желании, требующем удовлетворения.

Она одернула юбки, которые оказались где-то возле талии.

Девениш отозвался не сразу. Он смотрел на нее, и каждое ее движение казалось ему исполненным грации, которой он не видел ни у одной женщины. Или это говорит в нем любовь?

— Я не хочу портить вам жизнь, — произнес он наконец.

Позже, в своей комнате, он подумал о том, как глупо поступил, что не отбросил свои проклятые принципы и не признался ей в любви, и пусть бы все шло как шло. Даже если бы ему потом пришлось жениться на ней ради сохранения ее репутации.

Разве так страшно — жениться на Друсилле Фолкнер? Может быть, в этом его спасение?

Недремлющий рассудок, поймав его на этой заманчивой мысли, напомнил ему, что пока он на середине пути, который обещает быть опасным, и не следует слишком приближать Друсиллу к себе, ради ее же блага.

Потом — ладно, потом все может измениться.

— Слабое утешение, — с горечью ответила Друсилла. — У меня даже пропало желание быть добропорядочной женщиной. Не будь я такой, вы стали бы моим.

Девениш мгновение смотрел на нее — и расхохотался. Он мог бы сказать то же самое.

Друсилла взглянула на него с удивлением, и тоже засмеялась. Он нежно обнял ее, потом достал платок и вытер выступившие у нее слезы.

— Моя дорогая, я не имею права поступать с вами непорядочно, как бы нас ни тянуло друг к другу. Давайте я помогу вам встать, и пойдемте домой. Я поступил неправильно, что привел вас сюда, будучи к вам неравнодушен.

Это почти что признание в любви, и пусть пока так и будет, подумал Девениш.

Позже, когда Друсилла думала о событиях этого дня, она пришла к заключению: сдержанность Девениша отнюдь не означает, что он ее не любит, скорее свидетельствует об обратном. Но если так, тогда что мешает ему объясниться и сделать предложение?

Глава десятая

В Трешем-Холле имелась богатая библиотека. Дед Девениша был большим любителем книг. С его легкой руки должность библиотекаря стала не только уважаемой, но и высокооплачиваемой.

Первым побуждением Девениша было спросить исполнявшего ныне эти обязанности доктора Джонаса Саутвелла, есть ли в библиотеке книги по оккультным наукам вообще и по обрядам черной мессы в частности.

Но он быстро отказался от этой мысли. Чем меньше народу знает о его подозрениях, тем лучше.

Прохаживаясь вдоль книжных шкафов, он понял, что найти таким образом искомое почти невозможно. Но когда он остановился у полки, занятой томиками писем мадам де Севинье, блестящего собрания сплетен придворной жизни при Людовике XIV, в его памяти вдруг всплыло нечто, сказанное ему в этом помещении много лет назад.

Когда ему исполнилось шестнадцать лет, дед нанял для него наставника-француза. «Французский — язык джентльменов и дипломатов», — заявил он. Девениш не собирался становиться дипломатом, но французский язык очаровал его, и месье де Кастелен, французский аристократ-эмигрант, пытавшийся заработать на жизнь своим трудом, нашел в нем способного ученйка.

Де Кастелен, стоя как раз возле этого шкафа, достал один из томиков мадам де Севинье и сказал:

«Вы обнаружите в них источник великолепного французского языка и не менее великолепных скандальных сведений. Полагаю, вы уже достаточно взрослый, чтобы прочесть, какой шум поднялся вокруг любовницы Людовика XIV мадам де Монтеспан, которая тайком отправилась на черную мессу в надежде возродить интерес короля к своей персоне. Я не стану распространяться, скажу только, что в результате этого множество аристократов и простых людей нашли свою смерть. Таковы были последствия черной мессы для всех, кто прибегал к ней, — продолжал месье де Кастелен. — Говорят, некоторые радикалы во Франции пошли по этому же пути, надеясь таким образом приблизить революцию.»

По каким-то причинам Девениш так и не читал эти письма — возможно, потому, что вскоре после того разговора де Кастелен неожиданно и таинственно исчез, бежал с прелестной младшей дочерью лорда Чейни.

Девениш достал последний том и просмотрел указатель имен. Да, вот она, мадам де Монтеспан. Он быстро прочитал эти страницы и направился к шкафу богословской литературы, чтобы посмотреть повнимательнее, что там стоит, к глубокому удивлению появившегося из своего кабинета доктора Саутвелла.

— Я могу быть вам полезным, милорд?

— Возможйо, — ответил Девениш. — Когда я гостил у мистера Харрингтона, там зашел разговор о дьяволе. Мне захотелось узнать, что пишут об этом в современной теологической литературе.

— Современное богословие не уделяет ему достаточного внимания, — с некоторой иронией ответил доктор Саутвелл. — Не то что наши предки, для которых он был столь же реален, как и сам Господь Бог, и столь же могуществен. В своем роде, конечно; — уточнил он.

— А здесь есть что-нибудь о нем?

— Я не уверен, милорд. Но могу посмотреть.

Девениш, действуя с оглядкой, не упустил, что доктор Саутвелл солгал. Ведь вон, на нижней полке, которую Девениш как раз начал просматривать, стоит книга по оккультным наукам, в которой наверняка фигурирует дьявол.

Предположить, что доктор Саутвелл соучастник преступлений… Не будет ли это проявлением излишней подозрительности? Хотя, с другой стороны, вокруг наверняка много людей, которые прекрасно знают, что произошло с девушками и почему.

Задача, стоявшая перед Девенишем, была трудна вдвойне. Во-первых, он не знал, кто участвует в черных мессах, а во-вторых, у него не было никаких улик, на основании которых он мог бы убедить власти принять меры.

Мысли Девениша обратились снова к месье де Кастелену. Была ли в его исчезновении какая-то тайна? Не поможет ли она ему разрешить загадку, которая стоит перед ним сейчас?

Он решил поговорить с Робом Стэммерсом.

Тот сидел в своем тесном кабинете, погруженный в работу. При появлении Девениша он поднял взгляд от бумаг и проговорил:

— Что случилось, Хэл? Похоже, на тебя свалились все тяготы мира.

— Не совсем так. Я был в библиотеке и вспомнил свой давний разговор с месье де Кастеленом. Что с ним вообще случилось, Роб? Он исчез без всяких объяснений. Когда я спросил деда, тот обругал меня за дерзость и сказал, что это не мое дело. Может быть, ты что-то знаешь? Твой отец, который был тогда управляющим, не говорил тебе ничего?

Роб отложил перо и со вздохом откинулся на спинку стула.

— Я знаю только, что примерно в то время, когда уехал де Кастелен, в Трешем-Холле были какие-то неурядицы. Помнится, твой дед закрылся в комнате с моим отцом, де Кастеленом и старым Бьюфортом Харрингтоном, отцом Леандра. Они кричали друг на друга. — Роб улыбнулся. — Я подслушивал под дверью, но мало что разобрал. В конце мой отец распахнул дверь и побежал по коридору, а за ним де Кастелен. Я услышал, как твой дед рычал на старого Бьюфорта. Наутро де Кастелен уехал; я видел, как он сел в карету твоего деда. Одновременно исчезла и младшая Чейни. Говорили, что они любят друг друга.

— И это все?

— Не совсем. После того случая твой дед и Бьюфорт Харрингтон, которые были друзьями, разорвали всякие отношения.

— А ты не знаешь, куда уехал де Кастелен?

— Да ты что, Хэл! — воскликнул Роб. — И зачем тебе это сейчас, через столько лет?

— Это тебя не касается. — Перед Робом стоял надменный аристократ, достойный внук своего деда, а не прежний Хэл, старый друг, с которым они говорили на равных. — Просто ответь на мой вопрос.

— С точностью не знаю, но отец как-то обронил, что милорд и де Кастелен вроде бы писали друг другу. Если хочешь, я узнаю его тогдашний адрес, сохранилась адресная книга твоего деда. Он был очень скрупулезен и все записывал. Посмотреть?

— Сейчас же.

Роб встал и направился к высокому, до потолка, шкафу, набитому папками и бумагами. Роб вытащил книгу в потертом кожаном переплете, с золотым обрезом, и стал ее быстро листать.

— А, вот. Написано незадолго до кончины твоего деда. В своем письме он предлагал де Кастелену финансовую помощь в создании школы. Маркиз прислал благодарственное письмо. Вот его адрес: недалеко от Пиккадилли, Сент-Джеймс-Корт, 4. Это его последнее письмо в Трешем-Холл. С тех пор, как я здесь, переписки не было.

Девениш записал адрес на листке бумаги.

— Спасибо, Роб. И прости меня за грубость.

— Я должен тебе напомнить, что это адрес тринадцатилетней давности, может, он уже давно там не живет. Мне написать ему?

— Я подумаю. Пока не надо.

Девениш лукавил. Он сам под каким-нибудь предлогом поедет в Лондон и попытается найти человека, покинувшего Трешем-Холл столь внезапно и таинственно.

На следующий день Друсилла играла в триктрак с Гилсом, но никак не могла сосредоточиться на игре, о чем тот и сказал.

— Прости, — ответила она. — Я буду внимательнее. — И с такой решимостью принялась за игру, что тут же и выиграла.

— Лучше б я молчал и обыграл тебя, — ворчливо проговорил Гилс. — Но ты все равно сегодня какая-то не такая. Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — ответила Друсилла, зная, что говорит неправду. Все дело было в Девенише. Она до сих пор не разобралась, как он к ней относится. Когда-то она читала «Опасные связи» и теперь задавалась вопросом, не следует ли он примеру виконта де Вальмона: действуя медленно и хитро, ведет ее к падению, якобы побуждаемый любрвью. Было еще одно, что не давало ей покоя. Ей показалось, что Девениш чем-то встревожен и это, как ни странно, связано с ее покойным мужем. Сюда же примешивались и дурные предчувствия в связи с жутковатыми происшествиями в церкви Большого Трешема.

Закончив играть с Гилсом, Друсилла решила сделать то, что никак не могла заставить себя сделать за два года, прошедшие после смерти Джереми, — перебрать содержимое его бюро. Может быть, удастся найти что-то такое, что объяснит перемену, происшедшую с ним в последние дни его жизни. Бюро, изящная вещь, сработанная Чиппендейлом, стояло на прежнем месте, в большой гостиной под окном. Друсилла открыла его и начала просматривать бумаги.

Ничего такого, что могло бы ей помочь, как будто не было. Она уже почти не надеялась найти хоть что-нибудь, когда вытащила последний листок. Кривыми буквами, совсем не похожими на обычный почерк Джереми, на нем было написано: «Дру никогда не должна узнать».

Друсилла замерла, уставившись на листок. Что и почему она не должна узнать? На обратной стороне листка были написаны имя и адрес лорда-наместника графства.

В тетради для записей не оказалось ничего интересного, кроме написанного несколько раз имени Люцифер. Что заставило Джереми писать имя дьявола? По почерку было видно, что он пребывал в глубоком волнении. Друсиллу зазнобило.

Ощущение ледяного холода, которое она испытала возле солнечных часов в Маршемском аббатстве, вернулось снова. Охваченная невыразимым ужасом, она упала на колени, судорожно сжимая в руках тетрадь. Почти бессознательно она отшвырнула ее — и ужас исчез. Но осталось чувство холода, от которого она дрожала всем телом.

Все смешалось у нее в голове — дьявол, черные свечи, мертвая овца на алтаре, ее странные ощущения возле солнечных часов и те, что она испытала сейчас.

— Что с тобой, Дру? Ты не больна? — участливо спросил вошедший в гостиную Гилс.

— Д-д-да… н-нет, — с трудом проговорила Друсилла. — У меня мигрень, пора брать себя в руки.

К счастью, дворецкий сообщил о прибытии Девениша, так что Гилсу пришлось прервать ненужные расспросы.

— Я иду на конюшню. Вы наверняка захотите побыть вдвоем!

Девениш и Друсилла рассмеялись.

— Ничего не поделаешь, — извиняющимся тоном сказала Друсилла. — У Гилса несколько примитивное понятие о такте.

— Ему прощается, — отозвался Девениш.

Всего недели две назад он бы так и сидел, глядя на нас, довольный, что участвует в разговоре. Ему и в голову не пришло бы, что мы, может быть, хотим остаться вдвоем. Вот так незаметно человек взрослеет.

— Иногда я задумываюсь, повзрослею ли я сама когда-нибудь, — проговорила Друсилла с меланхолическим видом.

Девениш посерьезнел.

— В чем дело? — строго спросил он. — Неужели самый здравомыслящий человек из всех, кого я знаю, сомневается в себе? Но почему?

Может, рассказать ему? Она должна кому-то верить.

Друсилла показала рукой на тетрадь и листок, лежавшие рядом на бюро, и коротко рассказала о том, что с ней было.

— Только не смейтесь надо мной, Хэл, что я вижу призраки и чувствую себя так, словно в середине лета наступил декабрь.

Девениш, покачав головой, взял листок и тетрадь.

— Я и не собирался над вами смеяться, Друсилла, тем более что вы оказали мне честь, назвав по имени. — Внимательно изучив тетрадь и запись на листке, он спросил: — Вы в самом деле не знаете, почему Джереми это написал?

— В самом деле не знаю. Как вы думаете, Хэл, не имеет ли это отношения к его странной смерти? Что могло быть такое, что он знал, а я не должна была знать?

Возможно, Джереми был замешан в чем-то таком, о чем не мог сказать жене, из-за чего снова и снова писал имя дьявола? Это всего лишь предположение, доказательств у Девениша нет.

— Я пока что не знаю ничего определенного, Друсилла. Если узнаю, скажу вам, хотя боюсь, то, что вы услышите, вам не понравится. — Он взял ее руку и поцеловал. — Я пришел сообщить вам, что уезжаю на несколько дней в Лондон по срочному делу, чтобы вы не подумали, будто я вас покинул.

Если даже он и вел игру де Вальмона, то делал это слишком уж искусно, а потому Друсилла решила, что он не играет.

Они оба встали и застыли, не соприкасаясь. Их страстное влечение, не находя выхода, стало как будто еще сильнее, окутав обоих словно облаком.

— Можно я поцелую вас в щечку? — спросил он. — На большее не решусь.

— А я не решусь вам ответить…

— Иначе мы пропали, — закончил он.

После того, как за ним закрылась дверь, Друсилла еще долго стояла, прижав пальцы к щеке, которой коснулись его губы, словно хотела сохранить навсегда ощущение этого поцелуя.

Дорога до Лондона утомила Девениша. Первую ночь в городе он спал плохо, и тяжкий сон вернул его в прошлое, в тот день, когда он, придя домой, получил еще один удар.

Еще на улице он заметил роскошную карету с гербами на дверцах, двумя форейторами сзади и кучером на облучке. Они пристально посмотрели на оборванного мальчишку, который прошмыгнул мимо них в подъезд.

Вбежав в комнату, он увидел, что мать, вместо того чтобы лежатъ в постели, сидит в кресле у потухшего очага. Какой жалкой казалась она рядом с важным стариком, который стоял перед ней, опершись на трость! Хэл Девениш в свои тринадцать лет мало что знал о том, как одеваются богатые господа, но он сразу понял, что облачение, которое было на этом пожилом человеке, доступно не многим.

В комнате находилось еще двое странных незнакомцев: большой и толстый, как выяснилось позже — врач, и высокий и тонкий, одетый так же роскошно, как и старик.

Одного вгляда на величественную внешность старика и его манеру держаться хватило, чтобы понять — главный тут он. Старик вставил в глаз монокль и воззрился на Хэла словно на какое-то вредное насекомое.

— Так этот мальчишка и есть сын Огэстеса?

— Да, — ответила мать. — Это Генри, ваш внук. Мы зовем его Хэл.

— Генри. Впредь только Генри. Запишите, Джарвис, знать не хочу никакого Хэла.

Дед? Этот богатый пожилой господин — его дед? Не может быть.

— Кто вы такой? — требователыю спросил Хэл, бессознательно копируя манеры и интонацию властного старика.

— Я твой дед. Мадам, его что, не учили, как вести себя? Он так груб, да еще говорит на уличном жаргоне.

— Я делала все, что могпа, — неуверенно сказала мать. — После смерти Огэстеса мы остались совсем без денег. И мне пришлось забрать его из школы и учить самой.

— Немногого же вы достигли, мадам. И не смотри на меня так, мальчик. Я этого не потерплю.

— А я не потерплю, что вы говорите так с моей мамой. Вы богатый, так убирайтесь вместе со своим богатством и оставьте нас в покое. Зачем вы явились сюда оскорблять нас?

Мать вскрикнула: «О, Хэл, не говори так!», а старик, повернувшись к худому, размеренно произнес:

— Тащите мальчишку вниз, в карету, Джарвис, а врач пока обследует его мать, решит, перенесет ли она дорогу.

Джарвис схватил Хэла за руку со словами:

— Пошли, парень, делай, как велено. Это к лучшему. Милорд позаботится о вас обоих.

— Я сам буду заботиться о ней, я могу. — Хэл выдернул руку.

Старик, с безразличным видом смотревший в немытое окно, повернулся к худому и медленно проговорил:

— Ты все еще не избавил нас от него, Джарвис? Хочешь, чтобы я избавился от тебя самого?

Хзл бросился к матери, возмущенно крича:

— Я не хочу ехать с ним! Скажи, что я не поеду!

Мать серьезно взглянула на него, в ее глазах, которые напоминали о ее былой красоте, блестели слезы.

— Хэл, ты теперь его единственный наследник и однажды сам станешь лордом Девенишским. О нас будут заботиться, и мы больше не будем бедны.

Проклятье! Старик, который шел к нему, размахивая тростью, вдруг показался Хэлу отвратительным, пусть даже он, уличный оборванец и воришка, благодаря ему станет одним из тех, кто правит Англией.

Он с возмущением смотрел на деда, не понимая, что сам его вид был словно нож в сердце для того, кто потерял любимых сына и внука и вот теперь обречен заменить их отродьем беспутного младшего сына.

— Ты, — с угрозой сказал старик, — должен научиться вести себя, как подобает моему наследнику, даже если для этого мне придется бить тебя до бесчувствия каждый день. — Он схватил Хэла за плечо и начал колотить его тростью.

Мать закричала, а отважный Джарвис поймал руку старика.

— Не сейчас, милорд, не сейчас, — проговорил он. — Мальчик не в себе, его мать при смерти. Вы можете наказать его потом.

Мама при смерти. Джарвис сказал то, что Хэл уже знал, но в чем не хотел себе признаться. Он подбежал к ней и, рыдая, упал к ее ногам… На этом сон, как всегда, обрывался. А что было потом? Потом Джарвис увел его подальше от бешеных старческих глаз и засунул в карету…

Девениш сел в постели, мокрый от пота. Его мать умерла месяц спустя в Трешем-Холле. Ее, так сказать, спасители явились слишком поздно. Как Девениш потом узнал, она, нарушив волю покойного мужа, неоднократно писала его отцу и просила помощи, но тот ни разу ей не ответил и появился лишь после трагической гибели своего старшего сына и внука.

Отец Девениша Огэстес, гуляка и повеса, был недурен собой. Соблазнив пасторскую дочь, он бежал с ней и, что удивительно, женился. Девениш так и не понял, что за рыцарский дух вдруг взыграл в нем, ведь она была далеко не первой женщиной, им погубленной.

Огэстес, кавалерийский офицер, был уволен из армии за пьянки и шулерство. Отец ненавидел его, ведь Огэстес был единственной паршивой овцой в роде Девенишей. Ненависть к Огэстесу он перенес и на его сына — просто за то, что тот стал его наследником. Позже Девениш понял, что, наказывая его, не любимого внука, дед наказывал своего сына, которого так и не сумел обуздать.

Девениш клял свою участь — переживать снова и снова свое несчастливое прошлое в сновидениях. Он уже знал, что такие сны снятся ему, когда он нервничает, как, например, сейчас — не только из-за событий в Большом Трешеме, но и из-за отношений с Друсиллой Фолкнер.

Утром, приехав на Пиккадилли и оставив там карету, путь до Сент-Джеймс-Корт он проделал пешком. Дом номер 4 нашел без труда. Это было большое здание с медной табличкой на двери. «Сент-Джеймская школа для юных джентльменов» — гласила красиво выведенная надпись.

Он стукнул дверным молотком в форме лаврового венка, дверь открыл величественного вида дворецкий. Изнутри доносились мальчишеские голоса, кто-то неумело бренчал на фортепиано.

— Если господин маркиз де Кастелен проживает здесь, я желал бы поговорить с ним.

Дворецкий, вопросительно посмотрев на Девениша, сказал:

— Никто под этим именем здесь не проживает, — и добавил, словно неожиданно что-то сообразив: — Эта школа принадлежит мистеру Каслу.

Мистер Касл. Вполне вероятно, что как раз его он и ищет.

— Может быть, вы уведомите его о том, что лорд Девениш хотел бы поговорить с ним?

При этих словах дворецкий принял торжественный вид.

— О, конечно, милорд, я уверен, он захочет поговорить с вами незамедлительно. Прошу подождать.

Он пригласил Девениша в небольшую, со вкусом обставленную гостиную с камином, над которым висел портрет красивой женщины, и показал на большое кресло. Минуты через две послышались голоса, дверь открылась, и в комнату вошел мужчина лет пятидесяти.

Девениш мгновенно его узнал. Это был маркиз де Кастелен.

— Хэл? Боже мой, кто бы мог подумать? Что вас привело сюда? Как вы меня нашли?

Его легкий акцент исчез окончательно, но приветливость, которая завоевала когда-то сердце нелюбимого, одинокого ребенка, была все та же.

— Ну, вы, наверное, уже успели догадать-ся, что я пришел к вам просить об услуге. Разве не за этим мы разыскиваем старых знакомых? Однако вы должны простить меня, что не связался с вами раньше. Мне тогда сказали, что вы то ли пропали, то ли умерли. Лишь позавчера я узнал, что вы живы и даже, как вижу, процветаете… Де Кастелен рассмеялся.

— Знаете, вы точная копия своего деда, когда он был в вашем возрасте, а я, мальчик, восхищался его потрясающим самообладанием.

— Да, я знаю, — сухо произнес Девениш. — Я сам себе противен из-за этого сходства, но что поделаешь, природа. Моя просьба может показаться вам странной, но я надеюсь, вы пойдете мне навстречу. В первую очередь…

— Значит, не одна просьба, — со смехом перебил его де Кастелен.

— Узнаю своего наставника. Точность превыше всего, — отозвался Девениш. — Итак, во-первых, я надеюсь, вы согласитесь рассказать мне о причинах вашего внезапного отъезда из Трешем-Холла.

— Только если вы ответите, почему это вас интересует.

— Хорошо, я начну по-другому, — со вздохом сказал Девениш. — Я пытаюсь расследовать цепь происшествий, являющихся, по моим подозрениям, серией предумышленных убийств, и вы, возможно, могли бы мне в этом помочь. — Месье де Кастелен удивленно поднял брови. Девениш торопливо добавил, следуя своей интуиции: — Я думаю, в Маршемском аббатстве снова служат черную мессу…

Де Кастелен оживился.

— И вы хотите, чтобы я подтвердил ваши предположения…

— Да. У меня есть основания полагать, что много лет назад там уже происходило что-то подобное, из-за чего вы и вынуждены были уехать. И я хотел бы, чтобы вы рассказали мне правду, с условием, что, если это каким-либо образом бросает на вас тень, ничто не выйдет за эти стены.

Де Кастелен наклонился и позвонил в маленький колокольчик.

— Только сначала давайте выпьем по бокалу вина. Знаете, вы еще больше походите на своего деда, чем мне показалось вначале. Когда я видел вас в последний раз… — Его речь была прервана появлением дворецкого. — Принесите нам бутылку портвейна и миндального печенья. — Когда дворецкий ушел, де Кастелен, пристально посмотрев на графа, спросил: — Прежде чем мы перейдем к черной мессе, скажите, когда произошла эта перемена? Я запомнил вас неумытым, грубым мальчишкой, которого держали словно арестанта в мансарде Трешем-Холла и били каждый день за непослушание. У вас в голове было только две мысли. Одна — показать деду, что вы ни в грош его не ставите и не собираетесь становиться истинным джентльменом, а вторая — узнать как можно больше обо всем. Девениш невесело засмеялся.

— Вы, должно быть, помните, ведь это произошло вскоре после того, как вас назначили моим наставником, как я убежал к фокуснику — он тогда приехал на ярмарку в Большой Трешем. Это был мой старый знакомый, и он пообещал взять меня к себе учеником. А потом за мной явился дед. Для меня это было еще одно предательство.

Мой старый маэстро сказал мне тогда, что, когда я стану лордом Девенишским, передо мной откроется великое будущее, только надо запомнить главный секрет иллюзионистов — уметь обманывать людей, показывая им то, что они хотят видеть — или воображают, что хотят. Это не одно и то же, сказал он. А когда я спросил, в чем разница, он ответил, что я должен догадаться сам.

Лишь позже я понял, что он оказал мне большую услугу. До меня вдруг дошло, что, став таким, каким дед, как ему казалось, хотел меня видеть, я добьюсь обратного. А хотел он утвердиться в своем убеждении, что сын Огэстеса Девениша столь же никчемен, как и отец. Стать истинным джентльменом означало бы мою победу над ним. И я этого добился, увы, став точно таким, как он, человеком, которого я презирал.

Девениш умолк, глядя в пустой камин. Месье де Кастелен мягко проговорил:

— Это не так. Самоанализ был чужд вашему деду. Этот жестокий человек ни на миг не задумывался о том, каков он. Вы же противоположность ему. Мне кажется, тот ребенок, каким вы были, жив в вас и сейчас.

— Может быть, — произнес Девениш неуверенно, думая в это мгновение о Друсилле. Да, только она спасет его. — А сейчас давайте о черной мессе.

— Как это нередко бывает, — начал де Кастелен, — все началось с шутки, а кончилось… Затеял все Бьюфорт Харрингтон. Он предложил образовать кружок наподобие Клуба Адского Огня и собираться в склепе. Для остроты ощущений решили проводить некое подобие черной мессы, которая сама является пародией на католическое богослужение. Он нас обманул. На самом деле его замыслы шли дальше.

Как и его сын Леандр, который был тогда совсем молодым человеком, он верил в новый порядок. Его не смущало то, что революция во Франции закончилась кровавой оргией, чему я свидетель. Он считал, что в Англии будет иначе, и поскольку прилежное следование христианским догматам и вера в Бога не привели мир к новому порядку, то почему бы не обратиться к дьяволу, может, он поможет. — Де Кастелен вздохнул. — Он не знал, что немало французских аристократов склонялись к той же мысли. Некоторые отправляли черную мессу, другие подались в Вольные каменщики. Можно лишь гадать, в самом ли деле дьявол устроил революцию, но даже если так, то его слугам-аристократам пришлось заплатить за нее своими головами.

Но при первых наших собраниях в Маршеме мы ничего об этом не знали. Во время полнолуния в склепе собиралось, чтобы выпить, множество принаряженных господ. Среди них был и я с вашим дедом.

— Неужели и мой дед участвовал в этом балагане? — удивился Девениш.

— Да, поначалу так и было. Вашему деду вскоре надоело, и он перестал туда ходить. Ну а я ходил. Вспомните, я был молод, искал развлечений, но Бьюфорт Харрингтон начал мало-помалу подводить дело к настоящей черной мессе.

Появились черные свечи, перевернутый крест над оскверненным алтарем, священник стал читать текст богослужения наоборот, от конца к началу. И вот однажды я увидел на алтаре привязанную девушку, на ее голом животе стояла чаша для причастия. Бьюфорт Харрингтон надел маску дьявола с рогами, а Леандр выступал прислужником и размахивал кадилом. Под конец обряда Харрингтон-старший потребовал от нас всех под страхом смерти хранить тайну. К моему удивлению, его поддержали почти все.

Я был уверен, что в следующий раз дьяволу будет принесена кровавая жертва и то, что началось как игра, кончится убийством. Вернувшись в Трешем-Холл, я тут же пошел к вашему деду и все ему рассказал, включая свои опасения. Он пришел в ужас. Пойми, он был человек грубый и жесткий, даже жестокосердный, но он не был порочен. Убийства он бы не потерпел.

Он послал за Бьюфортом Харрингтоном и потребовал закрытия клуба. Граф заявил, что в противном случае он как заместитель лорда-наместника не колеблясь применит данные ему полномочия. Дело могло кончиться тем, что некоторые из главных действующих лиц клуба были бы повешены за богохульство.

Бьюфорт Харрингтон, брызжа слюной, кричал, что милорд может ему запретить, но придет день расплаты и милорд кончит на гильотине, а мне придется ответить за то, что донес. Ваш дед, как всегда, одержал верх. Он пообещал Бьюфорту Харрингтону замять дело. Уходя, тот, глядя мне в глаза, прокричал, что очень скоро дьявол покарает меня за предательство. Милорд воспринял эти угрозы серьезно и сказал, что, как ему ни жаль, я должен срочно уехать, потому что Бьюфорт Харрингтон не успокоится, пока не убьет меня.

Милорд знал, что я мечтаю открыть школу, и, снабдив меня некоторой суммой, отправил в Лондон. Мало того, он помог бежать из дома, где она был несчастлива, той, которая стала потом моей женой, это ее портрет над камином. С того дня, как я получил от милорда последнее письмо, и до вашего приезда я ничего больше не слыхал о Трешем-Холле.

Я поменял фамилию на Касл, потому что в Ангаии я нашел свое счастье. — Де Каст-лен, мгновение помолчав, медленно проговорил: — Я рассказал вам все. Надеюсь, это вам поможет.

— Как я и подозревал, — сказал Девениш, — Леандр Харрингтон возобновил собрания в склепе, сейчас там отправляют черную мессу. Дьяволу приносятся кровавые жертвы, исчезло несколько девушек, и у меня есть основания полагать, что двоих мужчин убили, чтобы не дать им донести властям.

Де Кастелен, вздохнув, мрачно произнес:

— Это, наверное, о нас с вашим дедом

Шекспир сказал: «Мы лишь придавили змею, но не убили».

— Откуда вам было знать, что через столько лет все повторится?

— Конечно. Кстати, вы женаты?

— Нет, — сказал Девениш и неожиданно для себя добавил: — Но намерен скоро жениться.

— Ради себя и вашей будущей жены, будьте осторожны. Вы в опасности, милорд.

— Называйте меня Хэл, как раньше. Я уже встречался с опасностями и, как видите, жив.

— Хэл, не стоит недооценивать поборников дьявола. Они ни перед чем не остановятся. А если уже убивали…

Де Кастелен прав. Во всем нужны мера и осторожность. Он будет иметь это в виду, когда вернется в Большой Трешем, вооруженный новыми сведениями.

И прежде всего он займется этим разговорчивым болваном, сэром Тоби Клариджем, которого ждет печальная участь его покойного друга, если не помочь ему. Но что-бы получить эту помощь, сэру Тоби придется проглотить несколько горьких пилюль.

Глава одиннадцатая

В округе все только и говорили что о приеме, который устраивает лорд Девениш. Ходили слухи, что он ненавидит Трешем-Холл: старики рассказывали, что его дед относился к нему бесчеловечно и в день его похорон молодой лорд поклялся, что его ноги больше здесь не будет. Однако же он здесь и уезжать пока не собирается.

Громадный дом готовился к наплыву гостей. Парадные комнаты были отперты и вычищены, сняты чехлы с канделябров, статуй и картин. По подъездной аллее сновали повозки и фургоны, спешили грузчики, таща провизию, белье и все необходимое для приведения дома в надлежащий вид.

Граф приехал в Лайфорд сразу после возвращения из Лондона, за несколько часов до того, когда ожидался приезд мисс Фолкнер. Это было кстати, потому что он хотел поговорить с Друсиллой срочно и наедине. Ее он нашел на лужайке, где она пила чай со значительно окрепшим Гилсом, который, увидев его, весело закричал:

— Может, я вас покину? У меня есть кое-что интересное почитать, вы, надеюсь, не обидитесь, если я исчезну.

Губы Девениша дрогнули. На этот раз у Гилса получилось лучше, чем прежде.

— Он понял меня правильно, — произнес граф. — Я в самом деле хотел остаться с вами вдвоем. Хочу попросить вас об услуге, причем об этом не должен знать ни он, ни кто-либо еще.

Девениш вытащил из внутреннего кармана сюртука письмо и протянул Друсилле. Та молча взяла его.

— Вы видите, оно адресовано лорду Сидмауту, министру внутренних дел. Если со мной случится что-то непредвиденное, прошу вас немедленно отправить его по адресу с самым надежным человеком.

Друсилле захотелось закричать, но вместо этого она спокойным голосом сказала:

— Конечно, я исполню вашу просьбу. Но вы сказали, что с вами может случиться что-то непредвиденное. Вам грозит опасность?

Граф взял ее руку.

— Очень приятно иметь дело с женщиной, — заговорил он, — которая не засыпает тебя глупыми вопросами, а спокойно переходит прямо к сути. Да, мне действительно грозит опасность, но я не могу сказать вам причину ради вашего же блага.

Глядя в его необычно серьезные глаза и не отнимая руки, Друсилла мягко сказала:

— Хэл, я выполню вашу просьбу и ни о чем не буду спрашивать. — Он отпустил ее руку и смотрел, как она кладет письмо в корзиночку для рукоделия. — Не беспокойтесь, я спрячу его в дорожное бюро, ключ от которого есть только у меня. Дай Бог, чтобы мне никогда не пришлось посылать его. — Но все-таки Друсилла не удержалась от вопроса: — Имеет это какое-то отношение к черной мессе?

— А что, вы знаете что-то такое, что можете мне рассказать?

— Да нет, лишь то, что рассказала вам в прошлый раз, да еще странные сны, в которых Джереми все бежит, пытаясь спастись. Простите, я обещала ни о чем не спрашивать и нарушила слово. Нехорошо получилось.

— Ничего страшного. Знаете, если вы будете так на меня смотреть, я тоже сию минуту нарушу свое слово и поцелую вас прямо сейчас.

— Как это я на вас смотрю? — с деланым возмущением проговорила Друсилла, в ее глазах светились лукавые искорки.

— Сами знаете. И говорить нечего. Прямо поедаете глазами.

— Вот уж удивили — сами так на меня смотрите, когда мы наедине, разумеется.

— Мегера, — выпалил Девениш и потянулся, чтобы обнять ее, но вовремя образумился, так что Друсилла получила всего лишь невинный поцелуй в щечку. — Не сейчас, — тихо сказал он. — Позже, потом… да, потом все будет иначе. А пока мы должны держаться, чтобы никто ничего не заметил, ради вашей безопасности, да и моей тоже. Пусть только я один буду их целью, а не то они, чтобы побольнее ударить меня, погубят вас.

Друсилла хотела спросить, кто эти они, но не стала. Граф был снова неприступно серьезен. Когда он взял ее руку для поцелуя, она судорожно вцепилась в его ладонь, бормоча:

— Берегите себя, Хэл. Обещайте мне, что не станете напрасно рисковать.

— Дорогая моя, — прошептал он, поцеловав ей руку, — я буду осторожен, насколько позволят обстоятельства, а вы должны пообещать мне, что не станете выходить за ограду без дюжих лакеев.

— Обещаю, — шепнула она.

— Ну вот, мне стало немножко спокойнее. А сейчас я должен вас покинуть, надо все подготовить к приезду гостей. — Он мгновение помолчал, глядя куда-то в сторону, потом тихо сказал: — Трешем-Холл очень красив, мне немного совестно, что я довел его до такого состояния. Ребячество с моей стороны — мстить зданию за обиды, нанесенные покойным стариком. Надо думать о будущем. Адье, сердце мое. — С этими словами он повернулся и решительным шагом двинулся к воротам, словно впереди его ждала битва.

В каком-то смысле так оно и было, и Друсилла пожалела, что не надела ему на шею медальон или еще что-нибудь, как поступали в старину дамы, провожая рыцарей на войну.

Лето выдалось прохладное и дождливое, но во второй половине августа погода улучшилась, и в тот день, когда в Трешем-Холл стали съезжаться гости, стояла почти средиземноморская жара, а небо сияло пронзительной синевой.

Друсилле отвели покои в крыле здания, вдали от шума конюшен и стука парадных дверей. После того, что говорил Девениш, она ожидала увидеть несколько обветшалое здание, но все оказалось совсем не так. Даже наоборот, его величественный вид не был омрачен ничем.

Она сказала об этом Леандру Харрингтону, встретив его в гостиной.

— О, он, должно быть, истратил за последние две недели целое состояние, чтобы навести глянец, — ответил Харрингтон. — В последний раз, когда я тут был — молодой Стэммерс разрешил мне пользоваться библиотекой, — здание было в удручающем состоянии.

Пока они разговаривали, появился хозяин.

— Кто-то упомянул о библиотеке, я не ослышался? Я думаю, Харрингтон, мы можем отправиться в библиотеку и показать кое-что миссис Фолкнер. Здесь, в Трешеме, хранится одна из первых печатных книг и первое издание Шекспира, не менее ценное.

Доктор Саутвелл, после того как его представили Друсилле, бережно достал и положил на большой стол том Шекспира.

— У нас есть и другие сокровища, — с энтузиазмом произнес он. — Я не уверен, знаете ли вы, милорд, что ваш покойный дед собрал замечательную коллекцию работ по оккультным наукам. Они лежат не в общих шкафах, но под замком в моем кабинете. Мистер Харрингтон нашел их очень интересными, хотя мне все это кажется скорее черным суеверием, чем черной магией, простите за каламбур, сэр. — И он поклонился Харрингтону.

— А я не знал об этом, — суховато заметил Девениш. Он не стал напоминать доктору Саутвеллу о том, что тот совсем недавно сказал ему, что таких книг в библиотеке якобы нет. — Я по натуре скептик и не имею ни малейшего желания их листать. Я согласен с вами, доктор Саутвелл, они принадлежат веку суеверий, а он, к моей радости, остался в прошлом. — Девениш повернулся к Харрингтону. — А вы, следовательно, интересуетесь ими?

Тот с елейным видом поклонился.

— Ни в коей мере, милорд. Мой интерес чисто поверхностный, уверяю вас, простое любопытство. Подобно вам, я преданный сын века разума, если можно так выразитъся.

Девениш не верил ни единому слову этого человека. Из рассказа де Кастелена явно следует, что Харрингтон беспардонно лжет.

Друсилла, молча слушавшая разговор, сказала:

— Может, я покажусь вам невежественной, но не опасно ли заниматься такими страшными и зловещими материями? Не может ли случиться так, что мы, сами того не сознавая, окажемся в их власти?

Леандр Харрингтон снисходительно похлопал ее по руке.

— Что вы, дорогая, мы достаточно тверды в своих убеждениях, чтобы не поддаться соблазну, тем более что интересуемся этим чисто теоретически.

— Я уверен, что интерес покойного лорда Девениша к этим вещам был сугубо теоретический, он был очень тверд в вере, как вам хорошо известно, милорд, — поспешно проговорил доктор Саутвелл.

Судя по всему, он если и догадывался, то весьма смутно, что за этим невинным разговором стоит что-то иное. Друсилла же, зная Девениша, была уверена, что каждая его реплика имеет особый, тайный смысл, как, очевидно, и Харрингтона.

Стремясь сменить тему разговора, доктор Саутвелл достал с полки старинный атлас и начал показывать карты. Однако Леандр Харрингтон сам возобновил разговор об оккультных науках:

— Меня удивляет, милорд, как это вас не интересует таинственное и непознанное. Вы слывете разносторонним человеком, который, прежде чем составить свое мнение о чем-то, подвергает предмет тщательному анализу. Если магию не исследовать, то как можно составить мнение о ее достоинствах или недостатках?

— О, вы знаете, на свете столько вещей, о которых у меня есть мнение, хотя я их не изучал. Жизнь слишком коротка. Говорят, очень полезно знать законы случайности, особенно в карточной игре. Но я предпочитаю верить инстинкту.

Это была откровенная наживка для Леандра Харрингтона и его возможного сообщника Тоби Клариджа, чтобы заманить их за карточный стол.

— Я слыхал, вы прекрасный игрок, милорд, и всегда выигрываете. Это правда?

— Ну, вопрос спорный. Но если вы пожелаете присоединиться ко мне за карточным столом, я с удовольствием распоряжусь. — Он повернулся к Друсилле. — А чтобы дамы не заскучали, — сказал он, — я приказал подготовить парадный зал, и завтра вечером будет бал. Уже приехал оркестр из Лондона.

Итак, все устроилось. Харрингтон сам дал ему в руки повод, и Девениш его не упустил.

Мужчины пришли в восторг и ночь напролет резались в карты.

Уже рассвет заглядывал сквозь неплотно задернутые парчовые шторы, когда Девениш, который за всю ночь ни разу не проиграл, разорил в пух и прах сэра Тоби Клариджа, чьи долговые расписки лежали перед графом высокой стопкой.

Тоби был единственный, кто продолжал играть с Девенишем. За ночь он много выпил, и в его голове сложилось опрометчивое убеждение, что удача в конце концов отвернется от Девениша. Он ошибся и остался без гроша.

Игроки, зевая, стали расходиться, а Тоби все сидел молча напротив Девениша, глядя на свои расписки. Один лишь Девениш знал, что удача не имела никакого отношения к проигрышу Тоби. Граф хладнокровно передергивал карты, играя с ним — но ни с кем больше, — чтобы поставить его в безвыходное положение.

Тоби, с трудом разлепив губы, проговорил:

— Я разорен, Девениш. Мне нечем платить. — Он ткнул пальцем в долговые расписки. — Мне их нечем покрыть. Остается лишь бежать в Кале. Ведь вы меня отпустите, правда? Вы и так богаты, к чему вам требовать от меня то, что я вам все равно отдать не могу?

— Я никоим образом не намерен, — раздался холодный голос Девениша, — позволить вам бежать, не уплатив долга.

— Проклятье, я же вам сказал, мне нечем платить. — Тоби закрыл лицо руками и тихо, как-то не по-мужски всхлипнул.

— Ну, деньги мне не нужны, — сказал Девениш. — Мне нужна информация, которую можете дать только вы. Пообещайте мне сделать это, и я сожгу расписки тут же, у вас на глазах.

Тоби поднял голову и посмотрел на Девениша широко раскрытыми глазами.

— Информация? Какая информация может покрыть все эти долги?

— Вы прекрасно знаете, какая, Кларидж. — Девениш встал и перегнулся через стол. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне все о преступных деяниях вашего приятеля Леандра Харрингтона и о кружке его последователей, которые отправляют черную мессу в Мершемском аббатстве, включая все, что касается убийства Джереми Фолкнера и исчезновения за последние два года нескольких деревенских девушек.

Тоби, бледнея, прохрипел:

— Вы не знаете, о чем просите!

— Знаю прекрасно. Вы боитесь, что Леандр Харрингтон расправится с вами. Но уверяю вас, я не только сожгу ваши расписки, но и никогда никому о вас не расскажу

Тоби невесело хохотнул.

— Ну, наверное, я вынужден буду пойти вам навстречу, если вы действительно сдержите обещание. Иначе я покойник.

— Вам и так скоро придется качаться на виселице. Поможете мне — убережетесь от петли.

— Вы не оставляете мне выбора, — промычал Тоби, снова пряча лицо в ладонях. — Что вы хотите знать? — в его голосе звучало отчаяние.

— Все. Для начала — где вы собираетесь, сколько вас и как были убиты Джереми Фолкнер и девушки.

Запинаясь и вздыхая, Тоби начал свой жуткий рассказ.

— Все началось просто как забава. Раз в месяц, в полнолуние, мы надевали карнавальные костюмы, маски и веселились до упаду. Веселье начиналось обычно наверху, в аббатстве, а потом мы одевались монахами и спускались в склеп. Как-то незаметно все стало меняться, питья становилось все меньше, церемоний — больше. Всем руководил Леандр Харрингтон, которого мы называли президентом. Затем он взял имя Люцифер, одно из имен дьявола.

Потом он сказал, что для настоящей черной мессы алтарем служит женское тело и надо подарить что-нибудь какой-нибудь деревенской девушке и уговорить ее согласиться. Помнится, нам всем это показалось ужасно весело, да так оно поначалу и было. Джордж Лоусон делал вид, будто отправляет службу… Но однажды, когда мы все перепились… — Тоби помолчал, глядя в пол. — Я не помню в деталях, но кончилось тем, что Харрингтон изнасиловал девушку и принес ее в жертву.

Мы были потрясены, нам даже как-то не верилось, что все это произошло на самом деле. Ну а когда мы собрались через месяц, Джереми потребовал, чтобы клуб снова стал таким, каким был раньше. Он сказал, что никому не скажет про убийство девушки, только если мы выполним его требование. Леандр Харрингтон ответил, что пути назад нет, жребий брошен, мы все повязаны кровью и служба будет продолжаться. Тогда Джереми заявил, что в таком случае он поедет к лорду-наместнику и все ему расскажет.

Это было большой глупостью со стороны Джереми — грозить Харрингтону, который уже совершил убийство. Харрингтон сказал, что никто не посмеет донести, потому что все замешаны. Джереми стоял на своем, и тогда Харрингтон заявил, что сам Джереми и станет следующей жертвой, и приказал схватить его.

Только тут Джереми сообразил, что происходит, и выскочил через окно в сад, а за ним помчались все во главе с Харрингтоном. Его поймали у солнечных часов… — Тоби передернуло.

Девениш сидел молча. Ему вспомнилось, что случилось с Друсиллой у этих часов. Она почувствовала присутствие зла.

— Продолжайте, — сказал он холодно, не собираясь щадить Тоби. — Говорите до конца, раз уж начали.

— Я не знаю, как все произошло. Я не мог смотреть и, Господи, прости меня, не мог ему помочь. Они забили его до смерти. Это было какое-то всеобщее помешательство. Харрингтон сказал, что это наказание за предательство. Его притащили в склеп, забрали все, что при нем было, а потом спрятали в лесу. Вскоре я уехал во Францию. Думаю, девушки, которые пропали потом, разделили его участь.

Так вот, значит, как перстень Джереми Фолкнера оказался в склепе.

— А скажите, Кларидж, что вас заставило вернуться после всего этого?

Тоби посмотрел на Девениша, словно удивляясь его несообразительности.

— Дру, конечно, Прошло два года после смерти Джереми, а я всегда ее любил. Собирался жениться на ней.

Девениш прикрыл глаза. У него просто не было слов. Уж сколько моральных уродов он видел, но такого бесчувственного болвана до сих пор не встречал. Пусть он своими руками не убивал Джереми Фолкнера, но ведь он присутствовал при этом, помогал прятать тело, а потом удрал во Францию, чтобы спасти свою шкуру.

И вот он как ни в чем не бывало приезжает, чтобы ухаживать за вдовой своего друга, а кроме того, он снова полноправный член братства!

Девениш, однако, не мог позволить себе сказать этому существу все, что он о нем думает. Тоби Кларидж должен помочь уничтожить это кровавое братство.

— Смотрите мне прямо в глаза, Кларидж. Вот что вы сделаете…

И сэр Тоби Кларидж, тупо кивая — куда девалась его веселая самоуверенность! — согласился на все, чтобы искупить свою вину за убийство друга.

Глава двенадцатая

Отпустив наконец Клариджа, Девениш подошел к камину и долго стоял, прислонившись лбом к мраморной доске. То, что он услышал, оказалось страшнее, ужаснее, чем он ожидал. Хуже всего, что все это не должно выйти наружу. Это дело не из тех, которые можно представить на суд лорду-наместнику.

Надо попытаться сделать все так, чтобы никто никогда не прознал о страшной правде и в то же время сам Леандр Харрингтон понес наказание за свои чудовищные преступления. Достаточно убрать его со сцены — и тайное общество рассыплется за неимением влиятельного лидера.

Правда, тогда гибель Джереми Фолкнера и несчастных девушек останется неотомщенной и родные никогда не узнают об их участи.

Да, остаются проблемы, у которых нет решения, и это одна из них. Надо хорошо подумать, как поступить, чтобы скандал не вышел наружу и в то же время правосудие свершилось. Ничего путного пока в грлову не приходило.

Оставалось надеяться, что этот слабак не выдаст его своему властному хозяину. Очень рискованно, но иного способа проникнуть в тайное братство Девениш пока не видел.

Друсилла не могла не заметить, что Гилс чем-то озабочен. Его минорное настроение показалось ей странным, потому что до нынешнего утра Гилс веселился вовсю. Девениш познакомил его с несколькими юношами, и они сразу подружились.

Днем во время прогулки Друсилла застала Гилса одиноко сидящим на скамье у озера.

— Что с тобой, Гилс?

Его лицо страдальчески искривилось.

— Ладно, я скажу тебе, хотя, уверен, это тебе не понравится. А все Девениш. Мы с тобой не верили толкам о том, что он нехороший человек, но этой ночью он именно таким себя и показал. Ты знаешь, они всю ночь играли в карты. Так вот, Девениш обобрал бедного Тоби до нитки.

— Нет… я не… я не верю, что Девениш мог так поступить, — бледнея, произнесла Друсилла. — Если бы такое случилось, никто бы не остался там, где хозяин доводит до разорения своего гостя.

Она быстрым шагом направилась к дому и столкнулась в прихожей с графом. По его виду было невозможно догадаться, что он провел ночь за картами. Девениш встретил ее радостной улыбкой, но, посмотрев на нее более пристально, спросил:

— Что с вами? Вы чем-то расстроены?

— Ох, милорд, Гилс сообщил мне, будто вы ночью обыграли Тоби в пух и прах. Скажите, что это неправда.

Следовало ожидать, что слух распространится очень быстро.

Девениш схватил ее за руку.

— Друсилла, не судите меня сейчас. Я прошу вас, верьте мне. Смею надеяться, вы любите меня. Если ваша любовь истинная, тогда верьте мне без всяких вопросов. Я не могу вам сейчас объяснить, почему так поступил.

В его глазах Друсилла заметила слезы.

— О, Хэл, я хочу верить, я верю вам, и я люблю вас. — Вот она и сказала это вслух. Оба застыли, глядя друг на друга. — Только умоляю вас, не обманите меня, Хэл, потому что, если еще и это добавится к гибели Джереми, я просто не выдержу.

— Верьте мне, — страстно повторил он. — Только этого я от вас прошу. Я люблю вас, Друсилла. Вы та женщина, которую я даже не надеялся встретить когда-нибудь. Женщина, которой я не заслуживаю. Я сделаю все, чтобы вы во мне не разочаровались. Скоро придет день, когда я все смогу вам рассказать. — Он замер в поклоне, и снова между ними пробежала искра. — А сейчас я должен вас покинуть.

Он ушел, а Друсилла осталась стоять, лелея в душе слова, которые и не мечтал от него когда-либо услышать. Она будет молить Бога, чтобы ее вера не была обманута.

Друсилла медленно пошла к своей комнате и на первой же площадке лестницы столкнулась с сэром Тоби. Тот был весел и самоуверен, как всегда.

Наверное, он что-то заметил по выражению ее лица, потому что сочувственно спросил:

— Что с тобой, Дру? Ты больна?

На мгновение у нее словно отнялся язык, а потом слова полились потоком. Она хочет знать, непременно, и он ей все объяснит.

— Нет, я не больна, но скажи мне, Тоби, зто правдя, что ты ночью проиграл все лорду Девенишу?

— О, вот о чем все говорят. Конечно же, это неправда. Да, дейетвительно, когда все ушли, я был практически разорен, но Девениш согласился еще на одну партию, и к рассвету я вернул почти все.

Эту легенду они придумали с Девенишем.

Чувство облегчения нахлынуло на Друсиллу, и это не ускользнуло от Тоби.

— Ты переживала из-за него, да? — с горечью спросил он. — У меня не было никаких шансов завоевать тебя, да? Подумай, Дру, он жесток как сам дьявол, я его знаю.

— Ах, Тоби, — отозвалась Друсилла, — я люблю тебя как друга… и ты правильно сказал — он жесток, но, может быть, это меня в нем и привлекает.

— Мне остается лишь пожелать тебе счастья.

С чувством безнадежности Тоби повернулся и пошел вниз. Сегодня вечером, думал он, как следует напьюсь, а завтра будет видно.

Разговоры о ночном событии велись не только среди господ. Слути тоже живо обсуждали результаты игры. Эштон, камердинер Леандра Харрингтона, с притворным огорчением выразил сочувствие Грейсону, камердинеру Тоби.

— Вот что я вам скажу — тут что-то не так, — с сомнением произнес Грейсон. — На рассвете сэр Тоби все ругался, что вот, мол, какая хитрая свинья этот Девениш, ничего не даст просто так. Я спросил, о чем это он, а сэр Тоби только выругался и сказал, не мое дело.

— Да, хитрости ему не занимать, — подтвердил Эридж. — Было такое дело в Лондоне с одним парнем, Алинсоном зовут. Он все проиграл моему хозяину как раз перед тем, как нам ехать сюда. Так вот, хозяин простил ему весь проигрыш при условии, что тот больше не возьмет в руки карты.

— Может, и с сэром Тоби он проделал то же самое? — предположил Грейсон.

Эштону подумалось, что надо будет об этом сказать своему хозяину.

Как оказалось, Леандр Харрингтон очень заинтересовался этой историей.

— Повтори-ка все еще раз. Эштон исправно пересказал весь разговор.

— Значит, Эридж говорит, что его хозяин имеет обыкновение выпускать свою жертву, если тот что-то сделает для него, так?

— Не совсем, — возразил щепетильный Эштон. — В случае с Алинсоном это было просто обещание не садиться больше за карты.

— Интересно, что пообещал ему сэр Тоби.

Леандр Харрингтон знал сэра Тоби как человека слабовольного и недалекого. Кроме того, сэр Тоби в дружеских отношениях с Друсиллой Фолкнер, пассией Девениша. А потому странно, чтобы Девениш вдруг решил его разорить. Но еще более странно то, что, добившись этого, он ни с того ни с сего дал ему отыграться.

А может, он просто вернул Клариджу его расписки в обмен на что-то другое? И если так, то на что? Надо поприжать Клариджа и все выяснить.

Харрингтон почувствовал себя неуютно. Он знал, что ведет опасную игру, ставка в которой не деньги, а жизнь. В мозгу молнией сверкнула мысль: с чего это Девениш вдруг вернулся сюда? Что его привело — скука, любопытство или что-то иное? Разумный человек должен учитывать все, особенно если на кон поставлена его жизнь.

Он не станет расспрашивать Клариджа здесь, в Трешем-Холле, а то ведь от него всего можно ожидать — возьмет да и кинется к Девенишу. Нет, он подождет, пока они уедут, а тогда улучит возможность напоить Клариджа, чтобы развязать ему язык.

Таким образом, Друсилла была не единственной, кто с нетерпением ждал отъезда. Ей надо было подумать, притом вдали от Девениша, близость которого действовала на нее расслабляюще.

После того разговора они встречались редко, он не делал попыток застать ее в одиночестве, а она отвечала ему тем же. Я становлюсь такой же хитрой, как и он, мрачно подумала она по пути домой, в Лайфорд. Он вышел ее проводить и еле слышно шепнул:

— Еще немного, и мы сможем вести себя свободнее. Мое сердце с вами.

Охваченная необъяснимым предчувствием чего-то плохого, Друсилла прошептала ему на ухо:

— Я жду этого с нетерпением, милорд.

— Хэл, — поправил он ее.

Коляска тронулась. Друсилла сидела, глядя перед собой. Гилс с любопытством спросил:

— Что он тебе сказал, Дру? Он объяснил этот случай с сэром Тоби?

— Как и что он делает, нас не касается, — спокойно сказала сестра. — Милорд был очень добр к тебе, пока мы находились в Трешеме, и этого достаточно.

— Все так и было, — радостно подтвердил Гилс. — Девениш разрешил мне кататься на своей милой кобылке. И, что мне еще понравилось, он не обращал внимания на мою ногу.

И в этом тоже доброта Девениша, подумала Друсилла. Как же трудно разобраться в нем, он весь состоит из противоречий.

Похожие мысли занимали и Тоби Клариджа по дороге домой. Перед самым отьездом из Трешем-Холла, к нему подошел Леалдр Харрингтон.

— Мы тут так хорошо веселились, — сказал он, — что мне не хочется ждать полнолуния. Давайте соберемся, выпьем сегодня вечером у меня в Маршеме, я пригласил нескольких друзей. Если и естъ недостатки у хозяина Трешема, так это его несерьезное отношение к вину.

— Какое там, он вообще не пьет. Странно, правда?

Тоби не очень-то хотелось проводить вечер с Харрингтоном, но он прежде всегда принимал приглашения, и отказ выглядел бы подозрительно.

— Ну так как, приедешь? — настаивал Харрингтон.

— Конечно! Разве я упускал когда-нибудь случай посидеть с друзьями за стаканчиком?

Харрингтон проводил коляску Тоби мрачным взглядом. Этому Клариджу будет не до смеха, если подтвердятся его подозрения. Хотя кара настигнет его не сразу — еще одно таинственное убийство пока ни к чему.

Однако что делать с Девенишем? Он приехал в Трешем не просто так.

— Да уж, нам пришлось потрудиться, но мне кажется, дело стоило того, — заметил Роб Стэммерс, когда уехал последний гость и слуги принялись за уборку.

— Пожалуй, стоило, — сказал Девениш, чувствуя, что он смертельно устал. Завтра он без лишнего шума отправится в Лондон посоветоваться с Сидмаутом.

— Что ты задумал, Хэл? — донесся до него голос Роба.

— Что? Не понял.

— Правда? Я же вижу по твоему лицу. Такое же у тебя бывало, когда мы работали за линией фронта в Испании.

— Выходит, у меня все написано на лице? — Девениш чертыхнулся, что делал очень редко. — Поверь, я бы тебе все сказал, если б мог. Давай не будем ставить под угрозу нашу дружбу лишь потому, что я поклялся хранить это дело в тайне. — Роб обиженно пытался что-то возразить, но Девениш остановил его мановением руки. — Оставь, Роб, — сказал он. — Мне сейчас совершенно не до твоих оскорбленных чувств. — Не дожидаясь ответа, он пошел по коридору. — Будь ты проклят, дед, — громко сказал Девениш, поднимаясь по лестнице. — Ты переделываешь меня по своему подобию, и за это я всегда буду тебя ненавидеть. Хотя, с другой стороны, ты не дал мне стать таким, как мой отец, за что я, наверное, должен тебя поблагодарить.

— Я думал, Харрингтон, тут будет вечеринка, — сказал Тоби Кларидж, оглядев небольшую гостиную Маршемского аббатства и обнаружив, что никого нет.

— Судя по всему, остальные перепутали день, — засмеялся хозяин, подводя Тоби к длинному низкому столу, уставленному бутылками и стаканами. — Наверное, подумали, что я их приглашаю на завтра.

Тоби не нашел ничего странного в этом объяснении.

— Что, мне прийти завтра? — немного расстроился он.

— Да ни в коем случае! Мы что, не можем посидеть вдвоем и уговорить несколько бутылочек?

Тоби пил стакан за стаканом, думая про себя, какой замечательный парень этот Харрингтон. Они смеялись, и болтали, и пьянели все больше. Вернее, пьянел Тоби. Он был так занят собой, что не замечал — Харрингтон почти не пьет.

— Ты, конечно, придешь на следующее собрание братства?

— А как же, — пробормотал Тоби, отрываясь от стакана. Он был тяжко пьян, но еще способен отвечать. Харрингтон решил поторопиться, не дожидаясь, пока тот свалится под стол.

— Разве Девениш не приказал тебе не ходить?

— Он не говорил… я должен вести себя как обычно, — важно заявил Тоби.

— Именно так он сказал? А почему, интересно?

— Ну да. И я не должен никому говорить, что рассказал ему про братство. Он сказал, это секрет…

Тоби замолчал, ошеломленный тем, что выдал себя и Девениша, и кому же — самому Харрингтону.

— Секрет, значит. — Леандр Харрингтон рассмеялся. — И что же это за секрет, Кларидж? Уж старому-то другу ты можешь сказать.

— Никакого секрета нет, — промямлил Тоби. Его затуманенный мозг работал с трудом, и все же он понял, что разоблачен. — Не могу сказать. Не имею права.

Харрингтон перегнулся через стол и, ухватив Тоби за галстук, притянул к себе.

— Ну уж нет, Кларидж. Давай говори, что у вас за секреты с Девенишем, или я поступлю с тобой как с Фолкнером. Ты меня понимаешь.

— Я не могу, — просипел Тоби, почти протрезвевший от страха. — Я обещал.

— Он обещал! — насмешливо воскликнул Харрингтон. — Ты что, забыл про клятву, которую дал своему господину, великому Люциферу? Разве с ней может сравниться обещание какому-то смертному?

— Нет, — пролепетал Тоби. — Я клялся вам, а не дьяволу.

— Да, мне, но в качестве его посланника на земле. — Харрингтон с силой толкнул Тоби, тот упал на колени. — Отвечай, я требую.

Хрипя и задыхаясь, проклиная себя за глупость, Тоби просипел:

— Он шантажирювал меня, клянусь. Он сказал, что уничтожит мои долговые расписки, если я расскажу про братство.

— Наконец-то! — Харрингтон отпустил Тоби. — Ты полный идиот, Кларидж! Ты что, не соображаешь, что мог привести всех нас на виселицу, ведь, как я понимаю, ты ему все выложил о Фолкнере и девчонках.

— Он грозился меня разорить, — захныкал Тоби. — Меня так и так ничего хорошего не ждало.

— Ну и зачем было тащить за собой всех нас? — прошипел Харрингтон. — Теперь надо что-то придумать насчет Девениша, пока он не успел сдать нас властям. А потом… — он засмеялся, — потом Люцифер займется тобой. А чтобы ты не кинулся в ноги к Девенишу, посиди-ка здесь, в Маршеме. Пошли своего конюха домой, пусть скажет там, что ты перепил и будешь ночевать здесь.

Выбора не было. Сэр Тоби Кларидж был всего лишь слабым, безвольным малым, которого использовали в своих целях люди сильные и волевые.

Девениш приказал оседлать коней для себя и слуги к восьми утра. Он не подозревал, что Харрингтон с несколькими слугами, членами братства, уже с шести часов поджидал его там, где проселок от Трешема вливался в дорогу на Лондон.

Харрингтон провел полночи в размышлениях о дальнейших действиях Девениша. Теперь он уже полностью был уверен, что неожиданный приезд лорда в Трешем связан с тем, что власти попросили его выяснить причину столь многочисленных смертей и исчезновений в окрестностях его поместья.

А если так, то Девениш отправится не к лорду-наместнику, а прямиком к министру внутренних дел. Значит, имело смысл последить за дорогой от Трешем-Холла. Дальше придется действовать по обстоятельствам.

Девениш решил ехать в Лондон налегке. Поначалу он намеревался отправиться в путь вечером, но решил не рисковать, тем более что своей поездке хотел придать вполне невинный вид.

Робу он сказал, что задержится на день, не больше. Полнолуние приходилось на конец недели, и оставалась возможность захватить всю шайку в разгар церемонии в склепе. Как, он пока не знал.

Провожая Девениша, Роб тихо сказал:

— Будь осторожен. Лучше бы я поехал с тобой.

— Я вооружен, и Мартин тоже. К вечеру вернемся. — Девениш лукаво улыбнулся. — Мне это напоминает ночные поездки в Испании. Что-то я не помню, чтобы ты так беспокоился, когда я один ездил по ночам за линию фронта, к французам. А это Англия, Роб.

Роб постоял, провожая глазами удаляющихся всадников, и пошел к дому. Наверное, Девениш знает, что делает. И все-таки весь день Роба мучили дурные предчувствия.

Девениш и его слуга проехали две мили по проселку, когда из-за деревьев выехал Леандр Харрингтон со своими людьми.

— А, вот и вы, Девениш. Я жду вас. Этот слабак Кларидж проболтался, как вы его шантажировали. Хочу попросить вас поехать со мной в аббатство, посидим, потолкуем, как с вами быть.

— Увы, не могу, — с беспечной улыбкой ответил Девениш. — У меня срочное дело. Может, в другой раз.

— Ну уж нет, — насмешливо проговорил Харринтон. — Я не желаю, чтобы вы куда-то ехали.

Девениш окинул взглядом всадников, окруживших его и Мартина.

— Милорд, мы что, позволим ему остановить нас? — закричал Мартин и, не успел Девениш опомниться, как он с криком «Эй вы, дорогу!» проскочил между двумя всадниками и поскакал по направлению к Лондону.

То, что за этим последовало, потрясло даже Девениша, который считал, что его не выведет из равновесия не что. Харрингтон выхватил пистолет и выстрелил Мартину в спину. Тот кулем свалился на дорогу и остался неподвижен.

— Хватайте его коня, — закричал Харрингтон, — не дайте ему уйти! А вы, — он с ухмылкой посмотрел на Девениша, — теперь убедились, что я не шучу. Попробуйте только дернуться, и я пристрелю вас, как вашего лакея. Будет очень жаль, если вы умрете, не успев оказать мне маленькую услугу, но не сомневайтесь, отпускать вас я не собираюсь.

— Да уж вижу, — ровным тоном проговорил Девениш. — Я прекрасно понимаю, что, громоздя убийство на убийство во имя вашего Люцифера, вы не можете позволить себе оставить в живых свидетеля.

— В самую точку. Итак, или вы спокойно едете в аббатство и не пытаетесь удрать, или мне придется попросить моих людей как следует отделать вас, чтобы вы больше не причиняли нам хлопот. Выбирайте.

— Что ж, я всегда подчиняюсь форс-мажорным обстоятельствам, — холодно произнес Девениш. — От своего дорогого покойного деда я усвоил один урок — делать это по возможности с достоинством.

— Да вы разумный малый, Девениш, — одобрительно сказал Харрингтон, поворачивая коня в сторону аббатства. — Прямо как ваш дед. Вы очень на него похожи, знаете?

— Правда? Я так не думаю, но вы знали его лучше, чем я. Он ведь когда-то участвовал в ваших забавах?

— Да ну вас, Девениш, вы же сами все знаете. За вами в Лондоне следили, так что я знал, что вы ходили к де Кастелену. Но зачем, понял, лишь когда наш друг Кларидж выложил мне все.

Да, Девениш недооценивал Харрингтона, и теперь придется пожинатъ горькие плоды.

— Я предусмотрителен, знаете ли, — продолжал между тем Харрингтон. — Меня насторожил ваш внезапный приезд в Трешем-Холл после столь долгого отсутствия, а когда вы так странно повели себя в склепе, я встревожился еще больше. С того дня я приставил людей следить за вами.

— Понимаю, — задумчиво произнес Девениш, словно они с Харрингтоном обсуждали какую-то логическую задачу, а не дело, касающееся убийств и святотатства. — Можно сказать, мы играли с вами заочно партию в шахматы, а теперь она подошла к концу

Перед его глазами вдруг всплыло улыбающееся лицо Друсиллы, у которой хранится письмо к Сидмауту. После того, как на его глазах был застрелен Мартин Девениш не мог пригрозить Харрингтону этим письмом. Стоит только убийце узнать о его существовании, как он тут же примется за всех, кто был так или иначе связан с Девенишем.

Посему он ничего не сказал, хватаясь за последнюю надежду — что кто-то встретится им по пути в Маршемское аббатство. Но дорога была пустынна, лишь крестьяне, работавшие на полях, поднимали головы и равнодушно смотрели на проезжавшую мимо кавалькаду.

Надежды на спасение нет, а в аббатстве не будет вовсе. Мысли Девениша снова обратились к Друсилле, словно к спасительному талисману Что она сейчас делает, она и Гилс? Если ему удастся вырваться из западни, что крайне маловероятно, он предложит ей руку и сердце и позаботится о них обоих.

Девениш усмехнулся: что за странные фантазии у человека, который оказался неспособен позаботиться даже о самом себе.

День в Лайфорде начался как обычно. Друсилла надеялась, что, может, Девениш приедет, твердя себе, что рассчитывать на это не стоит. Гилс бродил, зевая, по дому, не зная, чем заняться.

После полудня он упросил Друсиллу позволить ему покататься на кобылке, которую привели из Трешема. Он уехал в сопровождении Вобстера, а Друсилла с мисс Фолкнер сидели на лужайке и вышивали. Это занятие не мешало Друсилле думать о Девенише.

— Наверное, я была неправа насчет Девениша, — словно читая ее мысли, сказала мисс Фолкнер. — Он на редкость добр к Гилсу Мистер Питер Клифтон по секрету рассказал мне, что поначалу, когда его привезли в Трешем, дед был очень строг с ним. Потому он и вырос такой суровый. — Он действительно кажется суровым человеком, подумала молодая женщина. Мисс Фолкнер между тем продолжала: — А строгость покойного графа, наверное, объясняется тем, что, когда он нашел своего внука, тот был похож на беспризорника. Как я поняла, после смерти отца он жил с матерью в страшной нищете.

Глаза Друсиллы наполнились слезами при мысли о бедном мальчике, оказавшемся в руках бессердечного старика. Его заносчивость, высокомерие и холодность — все это идет оттуда, из его печального детства.

Друсилле вспомнилось, с какой нежностью Девениш держал на руках маленького Джеки Милнера и как просто он сказал ей тогда: «У меня был маленький брат».

— Вы говорите, Корделия, об этом вам рассказал мистер Клифтон? Но откуда он знает, это же никому не известно?

Мисс Фолкнер покраснела и оглянулась вокруг

— Я решила с ним поговорить, потому что волнуюсь за вас. Я ведь вижу, что Девениш вам очень нравится. Мистер Клифтон известен как человек очень умный, вот я и решила с ним посоветоваться, ведь в последние годы жизни покойного графа он был его другом и незадолго до смерти старик сказал ему, мол, он сожалеет о том, что так жестоко обращался с внуком, когда привез его в Трешем.

Друсилла подняла глаза от вышивания.

— Спасибо, Корделия, что рассказали грустную историю графа. Это многое в нем объясняет. Кто бы мог подумать, глядя на него теперь, что он был когда-то так несчастен?

Забыв о вышивании, обе женщины застыли в молчании, размышляя о колесе фортуны, которое, как писали старые поэты, одного возносит на небеса, а другого низвергает в бездну.

Словно в подтверждение этого, появился запыхавшийся Вобстер.

— Ох, мадам, — заговорил он на бегу, — боюсь, я с плохими новостями. Господин Гилс снова упал. Но он не виноват…

— С лошади?.. — воскликнула Друсилла, вскакивая.

— Да, мадам. Мы ехали по тропе вдоль ручья, и тут на кобылу кинулся бродячий пес, она встала на дыбы и сбросила господина Гилса. Все это произошло в один момент. Мы отнесли господина Гилса в его комнату. Он без сознания и до сих пор не очнулся. Просто невезение какое-то. Сколько лет езжу, а такого ни разу не было.

Забыв о Девенише, Друсилла и мисс Фолкнер бросились к Гилсу. Тот лежал в постели, бледный и недвижный, хотя никаких видимых повреждений не было. Немедленно послали за врачом.

Глава тринадцатая

Поначалу, когда они прибыли в аббатство, Харрингтон вел себя вполне прилично. Он выставил бутылку портвейна и пригласил Девениша выпить. Кроме них, в комнате находились еще двое дюжих лакеев, которые не сводили глаз с Девениша.

Девениш вежливо отказался.

— Надо отдать должное вашей выдержке, — со смехом заметил Харрингтон. — Другие стали бы возмущаться и требовать, чтобы их отпустили. Попробуйте этот портвейн, он очень хорош.

— Вполне возможно, — ледяным тоном произнес Девениш, — только я не пью с теми, кто собирается меня убить. По правде говоря, я теряюсь в догадках, почему до сих пор жив. Ведь бедного Мартина вы убили без колебаний.

— О, да он мне просто был не нужен, — возбужденно проговорил Харрингтон. — Вот вы — другое дело. Во-первых, вы должны сказать мне, говорили ли кому-нибудь о своих подозрениях насчет черной мессы и братства. Во-вторых, я подержу вас у себя до полнолуния, до следующей службы. Думаю, если принести в жертву дьяволу мужчину, это подтолкнет его к действию в моих интересах. Кстати, члены братства не знают, какова цель жертвоприношений. А это революция в Британии. Что-то она запоздала. А им кажется — это пустая забава.

Девениш смотрел на Харрингтона и не верил своим ушам.

— Вот уж забава так забава! Только можно ли назвать так принесение в жертву девушек, убийство вашего камердинера и несчастного Фолкнера? Значит, и меня вы решили внести в список своих жертв? А вы уверены, что ваши «братья» пойдут на убийство представителя высшей аристократии?

Харрингтон засмеялся.

— Я вижу, вы по-прежнему меня недооцениваете. Они и знать не будут, кого приносят в жертву, Вы будете в маске и в одежде, приличествующей великой церемонии, а посланник дьявола, то есть я, скажет им, что это предатель, который пытался донести на них властям. Так что они с восторгом вынесут вам смертный приговор.

— Вы так думаете? А я, значит, буду молчать как мышь.

— Зря паясничаете. В церкви вы над Богом не насмехаетесь, не будете насмехаться и над дьяволом в его храме. Мы заткнем вам рот кляпом.

— Ваша изобретательность просто поразительна. Прежде чем вы преподнесете меня дьяволу, могу я узнать, что за маску вы на меня нацепите?

— Архангела Гавриила, конечно, — в голосе Харрингтона звучали нотки сожаления. — Я просто удивлен. Чтобы человек вашей учености спрашивал об этом…

— Человек моей учености удивляется, что он тут вообще делает, — прервал его Девениш. — Какой-то ярмарочный балаган, недостойный людей, которые вроде бы считаются здоровыми…

Он не договорил. Харрингтон наотмашь ударил его по лицу.

— Больше никаких насмешек, Девениш, над моим господином и теми, кто ему поклоняется.

Девениш с трудом заставил себя сдержаться, видя, что один из лакеев уже двинулся к нему.

— Скажите своим бандитам, — произнес он ровным голосом, — что их вмешательство не потребуется, я не собираюсь пока давать вам оплеуху, как вы того заслуживаете. Я хотел бы перейти к делу. Первое, я не намерен говорить вам, сообщал ли я кому-либо о ваших преступных деяниях, и, второе, я не намерен становиться жертвой дьяволу ради пустой забавы своих глупых соседей. Как это сделать, пока не знаю, но я человек сообразительный, и у меня есть несколько дней, чтобы что-нибудь предумать. Это все.

С этимй словами Девениш повернулся спиной к Харрингтону, который, решив, что большего ему не добиться, приказал скучным голосом:

— Уотти, пусть лорда Девениша поместят в камеру, и поработай над ним, может, он передумает. Только поосторожнее, я не хочу никаких открытых ран. И он должен быть в состоянии идти на собственных ногах к своему концу и триумфу дьявола.

— Будет сделано, сэр, — проговорил парень богатырских размеров, на звероподобной физиономии которого было написано неудовольствие оттого, что ему не позволяют разгуляться во всю мощь. — Давай иди, — прорычал он, хватая Девениша за руку.

Граф вырвался.

— Держи свои грязные лапы подальше от меня, Я не настолько глуп, чтобы пытаться бежать от трех мордоворотов. Иди вперед, я за тобой.

— Вы меня разочаровали, Девениш, — прокричал ему в спину Харрингтон. — Я полагал, вы будете держаться мужественно. А вы самый заурядный трус.

— Трус — может быть, — повернулся к нему Девениш. — А вот заурядный — ни в коем случае. Тут вы ошибаетесь.

Как ему хотелось быть и в самом деле таким бесстрашным, как на словах… особенно позже, когда гигант и его подручный помельче били его и ничего не добившись, ушли, оставив стонать от боли и бессилия на полу камеры.

Громила, прежде чем уйти, прокричал:

— Не надейся, что так и будешь молчать! Вот пойду к хозяину и упрошу его разрешить мне действовать по настоящему, тогда и посмотрим, какой ты смелый.

Может быть, и вовсе не смелый, подумал Девениш. Когда его били, он пытался вспомнить, как маэстро фокусник учил его преодолевать боль. Самое трудное — отвлечься от боли и держать язык за зубами.

Чтобы не думать о своем отчаянном положении, Девениш попытался размышлять о другом. Он вызвал в памяти лицо Друсиллы и ее изящную фигурку… они сидят вдвоем с ней в саду Лайфорд-Хауса… светит солнце… поют птицы… Когда его мучитель, взбешенный, ворвался в камеру, то увидел, что Девениш спит с улыбкой на лице.

Громила пинком разбудил милорда, заставил его подняться и связал ему руки за спиной.

Никто не знал, что Девениш пытается проверить, получится ли у него старый трюк. Надо было держать руки так, чтобы тот, кто их связывал, не мог догадаться, что жертва сумеет освободиться в любой момент.

Девениш пока не собирался бежать, но было приятно убедиться, что все получается.

А пока его беспокоило другое: когда Роб Стэммерс поймет, что его друг пропал, и что предпримет, если он, конечно, не член братства…

Роб Стэммерс нисколько не встревожил-ся, когда Хэл не вернулся вечером, как обещал. Наверное, вернется завтра.

Однако Девениш не вернулся ни завтра, ни послезавтра. Роб забеспокоился. Его беспокойство усилилось, когда пришел конюх с известием, что нашли хлыст с серебряной рукояткой, который Джек Мартин всегда брал е собой.

— Отсюда мили две по проселку, — сказал парень.

— Вы больше ничего не нашли?

Парень покачал головой.

Надо послать человека в Иннескорт-Хаус узнать, там ли Хэл и почему не возвращается. Кроме того, надо съездить туда, где нашли хлыст Мартина, и хорошенько осмотреть место.

Между делом он заглянет в Лайфорд и спросит миссис Фолкнер, не говорил ли Хэл чего-нибудь такого, что может пролить свет на его таинственный отъезд в Лондон.

Когда Друсилле сообщили, что пришел Роб Стэммерс, она только что спустилась от Гилеа. Тот все еще был без сознания.

Роб уже знал от дворецкого о тяжелом состоянии Гилса и начал с соболезнований.

— Он такой невезучий, — усталым голосом сказала Друсилла.

И тут она обратила внимание на то, что Роб чем-то озабочен.

— Я пришел насчет лорда Девениша, — начал он. — Два дня назад он отправился в Лондон, но мне не сказал, по какому делу. Может быть он вам намекнул, чем занимается.

— Он мне ничего не говорил о последней поездке, но… — Друсилла помедлила, — не так давно он попросил меня сделать для него одну вещь. Прежде чем сказать вам, что это, я должна попросить вас быть со мной откровенным. Вы допускаете, что лорд Девениш в опасности?

Роб пристально посмотрел на Друсиллу. На первый взгляд ничёго особенного, и не подумаешь, что так умна. Наверное, это и привлекает к ней Девениша.

— Хорошо. Вечером гости разъехались, а наутро Хэл отправился верхом в Лондон с Мартином, своим верным слугой. Сказал мне, что едет по срочному и, возможно, опасному делу и вернется в тот же день. И вот, до сих пор его нет. Сегодня утром один из конюхов нашел хлыст Мартина недалеко от проселка, которым они должны были выехать на большую дорогу на Лондон. Это навело меня на мысль, не случилось ли чего с ними. Я послал нарочного в Лондон узнать, прибыли ли они в Иннескорт-Хаус. От вас я пойду туда, где был найден хлыст, посмотрю, может, найду что-нибудь еще.

Друсилла опустилась на стул, сделав знак Робу садиться. Всегда спокойный, флегматичный, он сел перед ней с напряженным лицом, нервно постукивая пальцами по коленям.

Нет, Робу можно доверять, и Друсилла рассказала о письме лорду Сидмауту, которое оставил ей Девениш, и о том, что она пообещала отправить это письмо, если с ним что-то случится.

— Вы хоть примерно догадываетесь, что в этом письме?

— Нет. Он сказал, для меня будет безопаснее ничего не знать.

— Ради Бога, — в отчаянии воскликнул Роб, — вы в самом деле не знаете, что он мог скрывать?

— Мне кажется, это как-то связано с убийством Джереми, исчезновением девушек и нападением на Гилса. Он никогда этого не говорил, просто у меня такое подозрение.

— Тогда надо вскрыть письмо.

— Не имею права, — просто ответила Друсилла. — Только если вы меня убедите, что его жизнь под угрозой.

— Я даже не знаю, действительно ли он исчез, — простонал Роб. — Я просто чувствую, что что-то случилось.

Они мгновение помолчали, глядя друг на друга.

— Он сказал, что письмо предназначено только для Сидмаута, — прервала молчание Друсилла.

— Все из-за его недоверия ко мне! — выкрикнул Роб. — Но сейчас-то вы знаете, что мне можно доверять.

— Ничего я не знаю, — отрезала Друсилла. — Если бы граф хотел, он сам бы вам сказал.

Логично, что и говорить. Для женщины это редкость, подумал Роб.

— Пока вы не будете уверены, что Хэл пропал, я не отправлю письмо, нераспечатанное, разумеется.

Роб поднялся.

— Ладно. Я иду туда, где был найден хлыст Мартина. Если найду доказательства, что Хэл в опасности, тут же вернусь к вам. В противном случае буду ждать, пока вернется нарочный из Лондона. То есть все это время мы бездействуем.

— Он так решил сам, — заметила Друсилла. Как ни странно, она почти поверила в искренность Роба, однако надо поступать так, как хотел Хэл.

Приехав на место, Роб спешился и стал осторожно осматриваться вокруг. Парень показал, где он нашел хлыст, и неподалеку оттуда Роб заметил след, как будто волокли что-то тяжелое. К несчастью, последние дни не было дождей, земля была сухой, и Хэл с Мартином, если они и проехали здесь, никаких следов не оставили.

Роб выругался. Ну, найден хлыст, что из этого? Да и кто в этих местах осмелится напасть на такого могущественного человека, как Девениш? Возвращаться в Лайфорд не имело никакого смысла. Оставалось лишь ждать человека из Лондона.

По пути домой Роб встретил Леандра Харрингтона в сопровождении одного из громил.

— Как хорошо, что я вас встретил, — обратился к нему Роб. — Не знаете, почему Девениш так внезапно отправился в Лондон? Вы же у нас мировой судья, может, он вам сказал что-нибудь?

Роб всегда был осторожен и старался не говорить лишнего.

— Я даже не знал, что он собирается в Лондон, еще подумал, почему это его не видно. А что, у вас какое-то срочное дело?

Не мог же Роб сказать: «О да, у меня такое чувство, будто случилось что-то неладное», это прозвучало бы нелепо.

Он и не подозревал, как хорошо поступил, что отделался какой-то незначительной фразой.

Харрингтон, провожая его взглядом, сказал лакею:

— Хорошо, что полнолуние завтра ночью. У Стэммерса не будет времени на поиски своего хозяина.

Он не радовался бы так, если бы знал о письме, лежавшем в тайнике дорожного бюро Друсиллы.

Как только Роб ушел, Друсилла поднялась к Гилсу. Сиделка встретила ее словами:

— Господин Гилс открывал глаза. Я пыталась поговорить с ним, но он не слышит.

Конечно, для настоящей радости повода пока не было, но все же Гилс впервые подал признаки жизни, а это внушало надежду на лучшее.

Друсилла села у постели брата, взяла его руку и тихонько заговорила. Она последует совету графа и отпустит его учиться в университет.

— Можешь взять с собой Вобстера, — сказала Друсилла. — Это надежный человек и очень тебя любит.

Друсилла промолчала о Девенише, однако подумала, а что, если именно плохое известие и вывело бы его из бесчувствия? Сама она всей душой надеялась, что нарочный привезет из Лондона хорошие новости и ей не придется посылать письмо Девениша лорду Сидмауту.

Между тем Девениш лежал на полу камеры и ждал, когда же тюремщик принесет жалкий обед. Он потерял всякое представление о времени. На нем остались лишь сорочка и бриджи.

Уотти, который командовал в этой тюрьме, не мог нарадоваться на доставшиеся ему золотые часы и фамильный перстень, единственный подарок, полученный Девенишем от деда. Утрата этого перстня удручала Девениша больше, чем остальные лишения. Проводить впроголодь долгие дни в одиночестве и не терять при этом присутствия духа Девенишу помогали приемы йоги, которым его обучил когда-то маэстро Гэбриел.

Он не сидел на табуретке — единственном предмете мебели в камере, а лежал часами на полу с закрытыми глазами, мысленно представляя себе, как они с Друсиллой гуляют по каким-то необычайно красивым местам.

— Говорили — орел, а он просто мокрая курица, — как-то с ухмылкой сказал Уотти Харрингтону.

— Что-то мне не верится, — отозвался тот. — Не то я о нем слыхал.

— Так раньше он делал все, что хотел, а сейчас его поприжали, вот он и скис.

Харрингтон с сомнением покачал головой, а когда Уотти собрался отнести Девенишу поесть, пошел вместе с ним. Девениш спокойно лежал на спине с закрытыми глазами.

Харрингтон, увидев это, почему-то ужасно рассердился и прорычал:

— А ну-ка вставай. Я хочу говорить с тобой. Девениш слегка повернул голову, открыл глаза и спокойно сказал:

— Ни за что. Мне удобно и так. Я могу и лежа с вами говорить, если вы того желаете.

Когда-то эта тактика приводила деда в бешенство. С Харрингтоном произошло то же самое.

— Наподдай-ка ему, пусть встанет, — прохрипел Харрингтон.

Уотти прилежно исполнил приказание, изо всей силы пнув Девениша в бок. Тот откатился в угол, где мгновенно сжался, согнув ноги и спрятав голову между коленями.

Взбешенный, Уотти схватил его под мышки и попытался поставить на ноги. Это, однако, ему не удалось, потому что Девениш безжизненно повис у него на руках.

— Надо было взять с собой Джема, — пыхтя, проговорил Уотти.

— Отпусти его, — велел Харрингтон. — Что за игру ты затеял, Девениш?

— Никакой игры, — глухо проговорил Девениш, уткнувшись в пол. — Не хочу видеть ни вас, ни вашего приятеля. Говорите, что собирались, и уходите.

Босой и немытый, он все же умудрился каким-то образом остаться хозяином положения.

— Мне поработать над ним, сэр? — спросил Уотти.

— Нет, а еду унеси. Я удивляюсь вам, Девениш! Где ваша гордость?

Девениш не ответил. Не успел Уотти взять миску, как он, перекатившись через камеру, схватил ее и начал быстро набивать рот едой, уворачиваясь от рук тюремщика.

— Мне не до гордости, я слишком голоден, — проговорил он с полным ртом. — Иди, Харрингтон. Тебя и раньше было скучно слушать, а уж теперь тем более.

Уотти отобрал у него наконец миску и со злостью пнул его ногой.

— Завтра ты иначе запоешь, когда мы тебя распнем на алтаре, — прорычал он, открывая дверь камеры.

— Это уж точно, — одобрительно кивнул Харрингтон.

— Ты хотел знать, почему я лежу на полу?

Я репетирую перед спектаклем, который ты собираешься завтра поставить. Не хочу тебя подвести, — ответил Девениш со злой ухмылкой.

Харринггон, сделав вид, что ничего не слышит, приказал не давать узнику ни пить, ни есть до утра.

— Вовсе он не скис, — сердито говорил он Уотти, пока они шли по коридору. — С каким удовольствием я перережу ему завтра глотку!

— Почему вы не разрешаете мне отделать его как следует? — спросил Уотти.

— Я не хочу, чтобы ты его изуродовал до неузнаваемости. После того как его убьем, мы снимем с него маску, пусть все члены братства увидят, что даже такой, как Девениш, оказался бессилен перед высшим могуществом дьявола.

Глава четырнадцатая

Ночью Друсилла внезапно проснулась и открыла глаза. Ей снился Хэл. Какой-то безотчетный страх заставил ее встать и пойти в кабинет. Светила почти полная луна. Раньше она любила такие ночи, но на этот раз луна светила как-то зловеще.

Друсилла плотно задернула шторы, зажгла свечу, отперла дорожное бюро и вытащила из потайного отделения письмо. Она подержала его, словно драгоценный талисман, и положила перед собой на бюро.

А если Роб Стэммерс прав и она должна вскрыть письмо? Что важнее — поступить так, как сказал Хэл, или нарушить свое обещание, если таким образом она сможет незамедлительно прийти ему на помощь?

Движимая скорее интуицией, чем рассудком, Друсилла взяла письмо и вернулась в спальню. Она легла на кровать, сунула письмо под подушку — оно словно приближало к ней Хэла — и закрыла глаза.

И снова ей приснился сон. Она гуляет с Хэлом по городу, который видела лишь на картинке. Это Венеция. Они идут вдоль Большого канала, и вот они уже в гондоле, медленно несущей их мимо величественных дворцов, под изящными мостиками. Они вместе и счастливы.

Вдруг она оказывается в тесной каморке с решетками на окошке. Здесь темно, промозгло и нечем дышать. Она никогда тут не была.

Видение исчезает. Она проснулась, дрожа всем телом. Хэл что-то хотел сказать ей, но что?

Друсилла достала из-под подушки письмо и задумалась.

Она знает, что Хэлу грозит опасность. Она даст Робу Стэммерсу еще один день и, если ничего не выяснится, вскроет письмо.

Девениш проснулся, дрожа от холода. Во сне он гулял с Друсиллой по Венеции, признался ей в любви и попросил выйти за него замуж. Она ничего не ответила. Видение исчезло, и он снова оказался в камере.

Девениш представил себе трешемский сад, куда мальчиком он уходил с книгой, подальше от глаз деда. Он лежит на скамье, ласково светит предзакатное солнце… Незадолго до рассвета того дня, который, по словам Леандра Харрингтона, должен был стать для него последним, Хэл уснул.

Это был самый длинный день в его жизни. Утром Уогги принес ему краюху черного хлеба и кружку воды. Обеда не было, а на ужин дали миску жидкой овсянки. Время между этими трапезами Девениш заполнял тем, что практиковался еще в нескольких трюках.

Наконец послышался шум, несколько голосов спорили и кричали. Потом все смолкло, заскрипели засовы, дверь открылась и показался Уотти, а за ним кряжистый мужичок с мрачным лицом, который, прежде чем войти, бросил у двери какие-то черные тряпки, наверное монашеские рясы.

— Вставай, — приказал Уотти, — иначе не поздоровится.

— Неужели? — с насмешкой сказал Девениш и поднялся, чем крайне удивил Уотти.

— Поумнел, что ли?

— По-моему, человек, идя на смерть, не должен терять достоинства, — тихо проговорил Девениш. — Но мы еще повеселимся в склепе.

Уотти раздраженно крикнул своему подручному:

— Эй, Барт, давай вяжи его, а я подержу — Он повернулся к Девенишу: — А ты ошибаешься насчет склепа. Ради такой важной персоны мой господин выбрал для обряда парадный зал. Цени. Давай-ка руки сюда, мы тебя хорошенечко свяжем.

Девениш послушно сложил руки. Услужливость графа развеселила тюремщика.

— Ну, милорд, что скажешь?

— Я ценю честь, которую вы мне оказываете. Но меня беспокоит, как бы наши маски не оказались одинаковыми. Вдруг принесут в жертву не того.

Уотти расхохотался.

— Не беспокойся, дьявол подумал обо всем. Он же тебе говорил: у тебя будет маска Гавриила. А мы наденем маски бесов.

— Ну что ж, вы подготовились на славу, — подтвердил Девениш, тем временем ослабляя узлы. — Ладно, давай мой костюм. Очень забавно будет предстать перед Творцом в маске архангела.

— Барт, тащи сюда маски и балахоны, — с важным видом приказал Уотти. Он ногой распахнул дверь камеры и снова повернулся к Девенишу. Тот сидел на табуретке. — А ты хорошо держишься, — добавил он. — Знаешь, страдать долго тебе не придется. У Люцифера верная рука.

— Приятно слышать, — прочувствованно произнес Девениш.

Уотти повернулся к двери, и заорал:

— Барт, ты чего там возишься? В проеме двери показался Барт, в его руках были рясы и маски.

— Тут только на двоих.

— Болван, — буркнул Уотти. — Что тебе ни скажи, непременно все перепутаешь! Стой здесь и сторожи парня, а я пойду принесу сам.

— Неуютно тут у тебя, — поежился Барт.

— Да уж, — посочувствовал Девениш, поднимаясь и делая шаг к нему. Внезапно лицо графа исказилось от ужаса. — О Господи, крыса!

— Крыса? Где? — вскинулся Барт.

— Вон, вон она, гляди! — кричал Девениш, мотнув головой в сторону двери. — Я ненавижу этих тварей!

— Я ее убью. — Барт повернулся к Девенишу спиной.

Девениш быстро прыгнул вперед, скидывая с себя веревку и набрасывая ее на шею Барта. Тот захрипел и стал оседать, пытаясь оттянуть руками петлю, все туже сжимавшую ему горло, пока не затих.

Все той же веревкой граф связал Барту руки сзади и, молясь, чтобы не появился Уотги, выскочил за дверь и схватил два балахона и маски. К его радости, одна из них оказалась маской Гавриила, которую он и надел на лежавшего без чувств Барта, закутав его в балахон. Едва он успел все это проделать, как появился Уотти.

— Молодец, — одобрительно произнес он, увидев Девениша в балахоне и маске и приняв его за Барта. — Давай быстро, месса уже началась, за нами скоро придут. — Тут он заметил лежащую фигуру в маске Гавриила. — Какого черта он снова валяется на полу?

— Испужался, — прохрипел Девениш. — Сомлел.

— Правда? Не такой уж смелый оказался. — Уотти пнул лежавшего в бок. Тот никак не отозвался. Уотти наклонился и прорычал: — Эй, ты, давай вста…

Девениш молниеносно накинул ему на шею петлю. Когда Уотти затих, он положил его в угол и прикрыл балахоном.

Слегка покачиваясь от голода и навалившейся внезапно усталости, Девениш постоял, раздумывая, что делать дальше. Надо прорваться через парадный зал. Пока что ему везло…

Уотти говорил правду. Леандр Харрингтон решил, что принесение в жертву его величеству сатане такой важной особы, как Девениш, необходимо обставить со всей возможной пышностью. Эта ночь откроет новую эру. Больше никаких склепов, никаких тайных собраний.

В дальнем конце зала был воздвигнут алтарь. Его затянули черным бархатом с серебряной каймой. На бархате четко выделялся перевернутый крест. Сам Харрингтон стоял за алтарем. На голове у него была традиционная маска дьявола с козлиной мордой и рогами. Пастор Лоусон застыл перед алтарем, приготовившись начать службу. Его лицо было скрыто под маской.

В зале стояли рядами скамьи для участников мессы, между ними был оставлен широкий проход. Огромное помещение было ярко освещено факелами.

Тяжелая дверь посередине противоположной стены вела в коридор, где находилась камера. Чтобы вырваться на свободу, Девенишу требовалось пересечь огромный, заполненный людьми зал.

Это, конечно, будет трудно, но бежать из склепа, подумал Девениш, было бы еще труднее. Удача, пусть меня ведет удача!

Может быть, ему удастся смешаться с «братьями», а потом, когда в зале поднимется переполох из-за того, что незадачливые тюремщики не ведут жертву, выскользнуть наружу. Девениш толкнул дверь — и замер.

Он ожидал, что здесь будет царить полумрак, а зал сиял светом. Надо менять план. Да и потом, если ему и удастся незаметно уйти, у него не будет никаких доказательств преступлений Харрингтона. Ведь тот, как только поймет, что он бежал, быстро распустит людей, уничтожит все улики и будет отрицать все обвинения, заявив, что Девениш просто не в своем уме.

Девениш взглянул на торчавшие у двери факелы, потом перевел взгляд на стоявшего за алтарем с воздетыми руками Харрингтона. Пастор Лоусон бубнил что-то себе под нос, изображая богослужение.

Й тут Девениша осенило. Схватив в каждую руку по факелу, он пошел по проходу к алтарю. Он был уже в центре зала, когда Харрингтон наконец заметил его.

— А ну назад! — закричал он, приняв Девениша за одного из своих подручных. — Еще рано! Тебя еще не звали! — Девениш, словно не слыша, продолжал идти. Харрингтон растерянно посмотрел в зал: — Братья! Хватайте его!

Никто не двинулся с места. Все завороженно следили за странной фигурой. Может быть, это посланец преисподней? Сопровождаемый испуганными взглядами, Девениш приблизился к алтарю и остановился, выставив перед собой факелы.

— Я дьявол, его величество сатана, — глухо, понизив голос до баса, проговорил он. — Явившийся сюда, дабы покарать вас за то, что осмелились докучать мне. Проклятие на ваши головы и да пожрет вас адское пламя!

Он швырнул один факел в Харрингтона и второй — в алтарь. Козлиная маска и бархатное одеяние мистера Харрингтона мгновенно вспыхнули. Второй факел, ударившись об алтарь, рассыпался огненными брызгами, объяв пламенем и его, и рясу пастора Лоусона.

В зале началась паника. Одних страх приковал к месту, и они в ужасе смотрели на адский огонь, другие же с криками «Пожар!» бросилиеь к выходу.

Впереди всех бежал Девениш. За ним, толкаясь и давя друг друга, мчались «братья».

Пламя, поглотившее Леандра Харрингтона, перекинулось на драпировки за алтарем и побежало вверх и вширь, наполняя зал дымом и удушливым запахом гари.

Девениш бежал, сдирая на ходу рясу и маску, к главным воротам аббатства, которые наверняка оставили открытыми для разъезда «братьев» по окончании их кровавого маскарада.

Он оборвал эту цепь жестоких убийств, причем так, что дело обойдется без скандала. А теперь необходимо поскорее вернуться в Трешем-Холл, чтобы никто не заподозрил, что он имеет какое-то отношение к тому, что случилось в аббатстве в эту роковую ночь.

Девениш не жалел о том, что сделал, — Харрингтон и его сообщники заслужили страшную кару.

Он постоял неподалеку от ворот, спрятавшись за дерево, — надо было подождать, пока уедут «братья», — потом вышел на дорогу.

Он брел, шатаясь от изнеможения, а за его спиной ночное небо заливалось заревом пожара. Девениш шел и думал о том, что надо дойти, потому что его ждет Друсилла, с которой он больше никогда не расстанется.

— Ты себя хорошо чувствуешь, дорогая? Друсилла подняла взгляд от книги, которую не читала.

— Да, спасибо. Просто немножко расстроена из-за Гилса.

Это была не вся правда. Она провела целый день в раздумьях, как поступить с письмом Хэла. Она все еще не потеряла надежды, что вот-вот приедет Роб Стэммерс, что-бы сказать, что все в порядке, или, еще лучше, покажется из-за поворота Хэл верхом на своем коне и со смехом спросит, с чего это они все так встревожились.

Ни тот, ни другой не появлялись. Гилс все еще пребывал в полубессознательном состоянии. Было из-за чего расстраиваться…

Пообедали они рано, мисс Фолкнер отправилась на покой, и Друсилла осталась одна. Внезапно дверь распахнулась и вбежала сиделка Гилса.

— Мадам, Гилс пришел в себя и хочет поговорйть с вами.

Друсилла, подобрав юбки, побежала на верх. Ворвавшись в спальню, она увидела, что Гилс сидит. Глаза на осунувшемся лице горели от возбуждений, щеки пылали, пальцы нервно теребили простыню.

— Что случилось, Гилс? Что с тобой? Он сбивчиво, путаясь в словах, забормотал:

— Дру, надо поговорить… Я должей, должен…

Друсилла присела на поетель и прикрыла ладонью его руки.

— Успокойся, Гилс, тебе приснилось что-то плохое?

— Нет, это был не сон, — ответил он, дрожа всем телом. — Знаешь, Дру, я вдруг вспомнил, что мне говорила Бетти, когда я в последний раз видел ее! Она сказала, что принимает участие в тайных собраниях, которые устраивает мистер Харрингтон в Маршемском аббатстве, что в них участвуют некоторые местные дворяне. Они все в масках, так что она не могла сказать, кто точно. Сначала она и другие девушки думали, что все это ради забавы, дворяне развлекаются. В склеп спускалась только одна из девушек, остальные ждали в доме, для них накрывали стол, они сидели и угощались, а потом джентльмены присоединялись к ним, ели и пили… и развлекались. — По мере того как Гилс говорил, он успокаивался, речь становилась внятнее и яснее. — Она сказала, что всем девушкам, которые ходили в Маршемское аббатство, дали денег и подарили по ожерелью. Когда девушки, одна за другой, стали исчезать, человек по имени Уотти говорил оставшимся, что им за хорошую службу якобы оплатили дорогу до Лондона и устроили там на доходное место и что и для них будет сделано то же самое, когда дойдет их очередь.

Бетти с нетерпением ждала, когда она отправится в Лондон, но однажды к ней прибежала ее подружка Кейт Хуби и рассказала страшную историю. Один из лакеев — он потом исчез — сказал ей, что все это выдумки, ни в какой Лондон никто не уезжал, На самом деле джентльмены поклоняются дьяволу и тех девушек, которые спускались в склеп, просто убивали, приносили в жертву. Лакей сказал также, что твоего мужа и камердинера мистера Харрингтона тоже убили, потому что они грозились сообщить обо всем властям.

Бетти и Кейт решили, что это просто выдумка, такого не может быть. Потом Кейт внезапно исчезла. От ее отца Бетти узнала, что она не взяла с собой ничего — ни одежды, ни денег, ни даже ожерелья. Бетти была уверена, что Кейт ни за что не уехала бы с пустыми руками, поэтому решила рассказать о своих подозрениях мне, чтобы я передал все Девенишу, и тот пусть проверит, что и как. Вот… она мне все это рассказала, а я ответил, что передам… и тут… — Гилс запнулся. — Больше я ничего не помню… О, Дру, надо немедленно обо всем сообщить Девенишу.

Гилс был в таком волнении, что Друсил-ла не отважилась сказать ему, что Девениш тоже исчез. Стараясь выглядеть спокойной, онасказала:

— Я срочно отправлю письмо в Трешем-Холл. А ты ложиеь и постарайся уснуть. Только обещай мне одну вещь — ты никому не скажешь об этом. Так будет безопаснее для тебя и для других.

Гилс кивнул и скользнул под одеяло.

— Мне стало намного легче после того, как я все тебе рассказал. Как странно… Когда я проснулся, у меня было такое чувство, будто все это случилось лишь минуту назад. Я пытаюсь успокоить Бетти, и вдруг… провал… и я лежу в своей постели. Я долго спал?

— Лежи спокойно и постарайся уснуть, — ласково сказала Друсилла.

Он послушно закрыл глаза, а она с минуту стояла неподвижно у кровати, потрясенная рассказом брата. Неужели это правда? Да, такое выдумать невозможно!

Очнувшись, она побежала в свою комнату, достала письмо Хэла и вскрыла его. К ее ужасу, рассказ Гилса подтвердился, и даже больше того. Надо отправить письмо лорду Сидмауту, медлить больше нельзя. Может быть, Хэл еще жив. Друсилла вызвала горничную и приказала сию же секунду отправить письмо, приготовить бриджи, сорочку, пиджак и сапоги, в которых она ездила верхом до того, как вышла замуж, и сказать Вобстеру, чтобы седлал двух лошадей.

— Уже девять часов, мадам. В такое время поедете верхом?

— Поеду, — отрезала Друсилла. — Делай, что тебе говорят.

Каждая минута промедления означала смертельную опасность для Хэла, если он вообще еще жив.

— Давай быстро, — впервые в жизни прикрикнула на конюха Друсилла. — Времени — ни минуты. Сегодня полнолуние, небо чистое, прекрасно доедем. И возьми седло Гилса, дамское не надо.

Десять минут спустя послышался бешеный топот копыт.

До Трешем-Холла было еще далеко, а идти становилось все труднее. Сказывались недоедание и побои, нанесенные дюжим Уотти. Было трудно дышать, и Девенишу подумалось, уж не сломал ли тот ему несколько ребер.

Ноги кровоточили, и лишь мысль о том, что надо добраться до дома прежде, чем весть о пожаре в Маршемском аббатстве поднимет на ноги все графство, заставляла Девениша идти вперед. А когда он все-таки дойдет, надо пробраться в дом незаметно, а это, подумал он мрачно, будет не легче, чем убежать из аббатства.

Сил почти не осталось, Девениш еле удерживался, чтобы не упасть, когда неожиданно послышался дробный стук копыт.

Он попытался укрыться в тени живой изгороди: вдруг один из «братьев» догадался, кто изображал сатану, а может, Леандр Харрингтон не погиб. Хотя маловероятно. Как только Девениш остановился, его силы иссякли и он упал как подкошенный.

Всадники придержали коней. Один из них заметил его и сказал:

— Смотрите, нищий. Что он тут делает?

Какой знакомый голос… Да это же Вобстер, конюх Друсиллы. Похоже, с ним Гилс. Куда они направляются так поздно? Девениш решил, что может им открыться.

— Вобстер, — произнес Девениш и, сам не желая того, добавил: — Помогите мне.

Друсилла мгновенно узнала этот голос. Господи, какое счастье! Это же Хэл, живой! Что с ним сделали — валяется на дороге, босой, в лохмотьях…

— Хэл! — воскликнула она и сразу же поправилась — Лорд Девениш!

Друсилла спрыгнула на землю, сунув поводья ошеломленному Вобстеру, который, пока Друсилла обнимала Хэла, вдруг увидел далекое зарево.

— О господи, это ж горит аббатство!

Друсилла и Девениш ничего не слышали.

— Гилс, ради Бога, не надо меня целовать. Ты уже взрослый и…

— Это я, — перебила графа Друсилла. — Хэл, что с тобой случилось? Где ты был?

— Ничего и нигде, — прошептал он скользя рукой по ее лицу. — Да, теперь я вижу, это Друсилла. И что вас сюда занесло в такой час?

Друсилла встала.

— Я отвечу вам позже, когда мы доставим вас домой. Вобстер, помоги посадить лорда Девениша на твоего коня. Надо его поскорее отвезти в Трешем-Холл. Он совсем без сил.

— Силы? Я уже и забыл, что это такое, — попытался пошутить Девениш. — Вы что, Вобстер, собираетесь нести меня? Я еще не мертвый…

— Но и не совсем живой, — ответил Вобстер.

— Вобстер, поведешь коня под уздцы, — сказала Друсилла, — и следи, чтобы он не упал. — Она обернулась к Девенишу: — Мы ехали в Трешем-Холл сообщить Робу Стэммерсу, где найти вас. Он, как и я, очень тревожился за вас.

Друсилла ехала рядом с Девенишем, приглядывая за ним. Повернувшись к ней, граф проговорил:

— Я благодарен вам за заботу, и Робу тоже. Кстати, вы мне нравитесь в мужской одежде, но в женском платье больше. Зачем вы переоделись?

— Так удобнее… А теперь помолчите, берегите силы.

— Ворчунья, — отозвался Девениш сердитым тоном, но губы его улыбались.

Глава пятнадцатая

Лишь при ярком свете гостиной Трешем-Холла стало видно, в каком Девениш ужасном состоянии.

Когда он сказал Вобстеру, что хочет проникнуть в дом незаметно, тот почесал нос и подмигнул:

— Конечно, милорд. Только пообещайте, что сразу же забудете об этом.

Девениш, несмотря на слабость, улыбнулся.

— Хорошо, я отвернусь.

Вобстер вскарабкался по водосточной трубе, подобрался к окну над боковой дверью, что-то там сделал, и окно распахнулось. Минуту спустя он отпер черный ход и впустил их внутрь.

Проведя Девениша и Друсиллу в гостиную, он пробрался, следуя подробным указаниям графа, к спальне Стэммерса и тихонько постучал в дверь.

Роб просто остолбенел, увидев Девениша в лохмотьях, небритого, в синяках, со сбитыми в кровь ногами. Друсилла была так счастлива, найдя графа живым, что почти не замечала всего этого. Главное, Хэл с ней, и ему не понравится, если она начнет над ним причитать.

Девениш был безмерно рад, что Роб не имеет никакого отношения к братству, хотя иронически скривился, когда тот принялся хлопотать вокруг него.

Роб не хотел ничего слышать.

— Надо вызвать врача, и пусть придет твой камердинер, — бормотал он. — Тебя нужно уложить в постель. А что делает здесь Гилс Стоун… и Вобстер?

— Ради Бога, не суетись, — проворчал Девениш. — Уже поздно, я не хочу поднимать на ноги весь дом. Я прекрасно доберусь до своей спальни и лягу сам. Что же до Гилса, то он спит-почивает в своей постели, и если ты так разволновался из-за моего возвращения, что даже не узнал его сестру, то тебе не стоит и рассказывать, что со мной приключилось.

— Но вы тоже меня не узнали, — ехидно заметила Друсилла.

— Во-первых, было темно, а во-вторых, я почти ничего не соображал. Ну ладно, я вам расскажу о моих приключениях, только прежде пойду к себе и переоденусь. А пока можете заказать что-нибудь поесть и выпить для господина Гилса и Вобстера, которые поехали посмотреть на пожар в Маршеме, по счастливой случайности встретили по дороге меня и любезно проводили до дома.

— Господин Гилс? — удивился Роб. — Ты же сам сказал, что Гилс — это Друеилла. И о каком пожаре ты говоришь?

— Друсилла и есть. Но для нас она мирно спит в своей постели в Лайфорде, а здесь сидит Гилс.

Роб недоуменно фыркнул, когда Девениш исчез за дверью.

— Кто-нибудь может мне сказать, где он был и что делал? Как он поднимется наверх в таком состоянии?!

— Мы ничего не знаем, — растерянно ответила Друсилла. — Я уверена, он сейчас приведет себя в порядок, придет и все нам расскажет.

— И не ждите, ничего он не расскажет, это не в его стиле. Ладно, пойду-ка я насчет еды, а заодно сообщу, что милорд вернулся. — Роб мгновение помедлил. — А про Мартина он говорил что-нибудь?

— Нет, — ответила Друсилла. — Он был почти не в себе.

Вскоре принесли ужин, а вслед за этим появился Девениш. Граф выглядел так, словно только что вернулся с верховой прогулки. Но приподнятое настроение, повидимому, покинуло его вместе с лохмотьями. Он осторожно опустился на стул и выпил бокал вина, прежде чем съесть огромный бутерброд с говядиной и куриную ножку. Хотелось лечь и обо всем забыть, но Роб и Друсилла ждали объяснений.

— Когда я отправргся в Лондон, на проселке меня поджидал Хдррингтон. Он застрелил беднягу Мартина, а меня отвез к себе в аббатство. Оказалось, ему удалось разговорить Тоби Клариджа и выяснить, что я знаю о его так называемом братстве и черных мессах. Харрингтон боялся, что я сообщу властям о его многочисленных преступлениях. И вы должны знать, Друсилла, любовь моя, что ваш муж вел себя достойно, за что и был убит.

— То же самое мне сказал два часа назад Гилс, — вмешалась Друсилла. — А я еще подумала, что ему приснилось.

— Гилс? Но откуда он узнал об этом?

— О, я забыла вам сказать. Когда вас не было, Гилс снова упал с лошади и несколько дней лежал без сознания. Сегодня под вечер он очнулся и вдруг вспомнил все, что Бетти успела ему рассказать про мистера Харрингтона и черную мессу в Маршемском аббатстве до того, как кто-то на них напал. Я подумала, надо срочно сообщить об этом мистеру Стэммерсу

— Так вот почему вы оказались там на дороге. Вы просто молодец, миссис Фолкнер. Если б не вы, не знаю, что бы со мной было. Вы спасли мне жизнь. — Девениш откинулся на спинку стула и мгновение молчал, закрыв глаза. Потом заговорил снова: — Ну, так на чем я остановился… Да. Харрингтон бросил меня в камеру и решил сегодня прйнеети в жертву дьявопу. Я бы просто исчез, или мое тело нашли бы, как тело вашего мужа, вдали от дома, и все подумали бы, что на меня напали разбойники.

К счастью, сразу после начала мессы мне удалось вырваться из камеры, но надо было пробраться через весь зал, что оказалось самой болыпой трудностью. Мне повезло — как раз когда я вошел в зал, один из факелов, которыми освещался зал, упал прямо на алтарь и начался пожар. В суматохе мне удалось незаметно выбраться наружу. А потом меня нашли Друсилла с Вобстером.

Закончив свое повествование, Девениш улыбнулся. По глазам Роба и Друсиллы было видно, что они ему не верят.

— Вот прямо так все и происходило? — произнес наконец Роб.

— Прямо так. — Девениш спокойно выдержал его взгляд.

— И ты на этом настаиваешь?

— Учтите, я говорю это только вам. Все остальные должны думать, что я ездил в Лондон, а Мартина отправил в одно из моих северных поместий. Для всех будет лучше, если они не узнают правды.

— Я просто счастлива, что вы, Хэл, столь правдивы, — сладким голоском проговорила Друсилла. — Вот уж не ожидала.

В ответ на эту колкость Девениш ответил ей таким страстным взглядом, что Робу стало даже как-то неудобно.

— Как же хорошо вы меня изучили, — пробормотал Девениш.

— А как быть с тем, что скажут сами члены братства? — с беспокойством спросил Роб.

— А что они могут сказать? Ну, была вечеринка, и вдруг, о ужас, начался пожар.

— Не верю ни единому твоему слову, — мрачно проговорил Роб, — но провалиться мне на этом месте, — пардон, миссис Фолкнер, все время забываю, что вы не Гилс, — если ты отступишься. Хотя жаль аббатство.

— Да свершится правосудие, даже если обрушатся небеса, — ответствовал Девениш. Он широко зевнул, прикрыв рот рукой.

— Вам пора в постель, — приказным тоном сказала Друсилла. — Даже лгунам необходим отдых.

— Особенно лгунам, — сотласился Девениш. — Это такая тяжелая работа. Вы, я думаю, переночуете здесь.

— Ни в коем случае. Дабы придать убедительность нашей лжи, я должна вернуться домой, прежде чем кто-то обнаружит, что я не Гилс.

— Тогда пусть с вами едет Роб и еще кто-нибудь из конюхов.

Его глаза слипались, и Друсилла подумала, что у него вид смертельно усталого человека. Не обращая внимания на Роба, она наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Все, отправляйтесь в постель, — ласково шепнула она.

Он сонно кивнул.

— Я заеду к вам, как только смогу. Вы обещаете меня принять?

— В любое время.

Идя с Друсиллой на конюшню, Роб ворчливо проговорил:

— Это все выдумки. Даю руку на отсечение, что пожар устроил Хэл.

— Вот уж не думаю. Мы должны ему верить. Он же у нас такой правдивый… да еще вдобавок и лорд.

Роб хмыкнул, глядя на Друсиллу, и сказал:

— Ну, смею заметить, вы ему не уступаете. Из вас получится прекрасная пара.

— Вы забегаете вперед, — строго сказала Друсилла.

Лорд Сидмаут прочел оба письма, полученных от Девениша, — то, которое отправила ему Друсилла, потом второе, написанное Девенишем наутро после возвращения. В этом письме Девениш повторил то, что рассказывал Робу и Друсилле о своем побеге и конце мистера Харрингтона. Как и они, лорд Сидмаут не поверил ни единому слову, но скандал предотвращен — и этого достаточно.

Оба письма полетели в огонь. Лорд Сидмаут взял перо и стал писать лорду Девенишу благодарственное письмо, «которое, боюсь, будет единственным вашим вознаграждением. Я с чувством сожаления узнал о том, что аббатство сгорело, но это невысокая цена, если учесть обстоятельства, с ним связанные».

Девениш обещал приехать, как только сможет, и по его страстному взгляду Друсилла предположила, что он не станет мешкать. Но прошло уже два дня и начался третий, а его все не было.

Гилс, полностью поправившийся, с обидой заметил:

— Меня удивляет, почему Девениш после возвращения из Лондона до сих пор к нам не приехал. Мне так хотелось с ним поговорить о пожаре в Маршеме. Ходит столько слухов. Говорят, в ту ночь сэр Тоби Кларидж вызвал лекаря полечить ожоги, и нес что-то несусветное про дьявола, который поджег аббатство. А вчера, когда констебль спросил его об этом, он заявил, что ничего подобного не говорил, а лекарь все выдумал. Доктор Саутвелл, библиотекарь Девениша, который тоже был там и получил легкие ожоги, говорит, что все это ерунда. Просто упал факел.

«Интересно… — подумала Друсилла и оборвала себя: — Нет, не надо, это нечестно по отношению к Хэлу. Если б он считал, что нам надо знать, он бы сам сказал».

— Послушай, Дру, — начал снова Гилс, — а что, если мне съездить в Трешем-Холл? Я уверен, Девениш знает, почему сгорело аббатство.

— Полагаю, не стоит, — сказала Друсилла, и в этот момент дворецкий сообщил что лорд Девениш желает знать, примет ли его мадам.

— Как удачно! — воскликнул Гилс. — Конечно, примет!

— Уймись, Гилс!

Дворецкий кашлянул.

— Мадам, милорд желает поговорить с вами наедине.

Друсилла поднялась, с бьющимся сердцем ожидая появления Хэла.

Он немного осунулся, но выглядел безупречно, был спокоен и невозмутим, как всегда. Она бы очень удивилась, если бы услышала его перебранку с Робом и доктором, происшедшую всего чаеа два назад. Дело в том, что наутро после возвращения домой граф, вставая с постели, потерял сознание, и Роб послал за врачом, невзирая на протесты. Врач предписал ему постельный режим, и Роб, не слушая никаких возражений, продержал его в постели ровно два дня, применив простой способ — запер в комнате. Но на третий день уже никто не мог его остановить.

— Вы прекрасно выглядите, миссис Фолкнер, Ночная скачка в мужском платье явно пошла вам на пользу.

— Благодарю вас, милорд. Дни, проведенные в застенках Марщемского аббатства, и потом долгая пешая прогулка сотворили с вами просто чудеса.

Они засмеялись.

— Почему судьба не свела нас раньше, Друсилла? Вы совершенно не похожи на всех женщин, встреченных мною с тех пор, как я достиг совершеннолетия.

— Могу ли я вернуть вам комплимент, милорд? Вы совершенно не похожи на всех мужчин, встреченных мною до вашего приезда сюда.

— Ах, мадам, вы вдохновляете меня и облегчаете мою задачу. Прошу вас, сядьте, чтобы я мог встать перед вами на колени, пока буду говорить.

Друсилла с сияющими глазами послушно села, расправив на диване по возможности шире подол платья, покорно сложила руки на коленях и с обожанием посмотрела на Девениша.

Его губы дрогнули.

— Кокетка, — пробормотал он, опускаясь на колени. — Как я могу быть серьезным, когда вы на меня так смотрите!

Друсйлла закрыла глаза, качнула головой и снова открыла.

— Сейчас лучше?

— Нисколько. Вы сводите меня с ума. Ладно, давайте серьезно. Дорогая миссис Фолкнер, Друсилла, ведь мне позволено так вас называть, мое самое заветное желание, что бы вы приняли мое предложение руки и сердца и сделали меня счастливейшим человеком в Англии. Прошу, скажите, вы согласны стать моей женой и осчастливить своего самого преданного и покорного слугу?

— Да, — ответила она.

— Просто «да» — после всего, что я наговорил? Друсилла, душа моя, перестаньте меня дразнить. Я почти не надеюсь, что вы любите меня так же, как я люблю… полюбил вас почти с первой встречи.

Она ласково закрыла ему рот рукой.

— Ах, если б вы только знали, Хэл, как я люблю вас! Я просто не в силах это выразить словами. Сама мысль о том, что я буду с вами, делает меня счастливой. Я не знала, что могу так любить. Когда Роб сказал мне, что с вами, видимо, случилось что-то ужасное, я чуть не сошла с ума. Вы удовлетворены, сэр? Он поцеловал ее ладонь и глухо произнес:

— Обещайте мне, что всегда будете столь неотразимы и не дадите мне заноситься. Вы снова научили меня любить. Дед учил только ненавидеть и подчинять. До встречи с вами я уже почти забыл, что это значит — любить так, как я любил когда-то свою мать и маленького брата.

С тех пор в моей душе жила только ненависть, но это в прошлом, я обещаю. И если вдруг заметите во мне что-то подобное, остановите меня. Когда я сидел в Маршеме, все мои мысли и мечты были о вас и о том, что мы будем вместе, когда я вырвусь. Именно «когда» — только так я думал, — а не «если». В мечтах мы были с вами в Венеции, и мы туда обязательно поедем. А Трешем будет нашим домом, здесь будет хорошо детям… и вам — учить меня доброте.

Друсилла наклонилась и поцеловала его в щеку. Наверное, ничего иного в такой момент и не полагалось, но ей хотелось большего, его откровенность растрогала ее и преисполнила глубокой нежностью.

— Как странно. — Она задумчиво посмотрела на Девениша, который, поднявшись с колен, сел рядом с ней. — Когда вы были в Маршеме, мне приснилось, что мы в Венеции. Я никогда там не была, видела только гравюры, но во сне все было разноцветное, и…

— И мы были вместе, вот так.

Он обнял ее, и она забыла обо всем на свете…

С тех пор дьявол больше не посещал Суррей. Хэл и Друсилла провели медовый месяц в Венеции, гуляли вдоль Большого канала. Руины Маршемского аббатства постепенно зарастали травой, а Хэл с Друсиллой частенько сиживали в саду Трешем-Холла, глядя, как играют их дети. Ночью Хэл засыпал в объятиях любящей жены, и тяжкие видения прошлого ушли и больше никогда не возвращались.

1

Дж. Г. Байрон. Избранное. М., «Детская литература», 1973.