Самуил Яковлевич Маршак
      Проза разных лет
      ЗИМОВЬЕ НА ЮГЕ
      Рассказ
      Канун Нового года в южном курортном городе. Вчера еще в воздухе пахло весной, а сегодня обычный зимний день. В городском саду скорбно опустели длинные скамейки. На ветвях - иней. С набережных сюда долетают холодные брызги разбушевавшихся волн.
      Больные редко выходят к своим креслам на балконах. На юге холод кажется истинным проклятьем божьим, и в этом духе обмениваются впечатлениями люди, встречающиеся на улицах.
      Но и в южном зимующем городе чувствуется близость Нового года. Магазины бойко торгуют, а в семейных домах, где есть дети, можно видеть обычное предпраздничное оживление.
      В нашем доме семейных квартир нет. В верхнем этаже одиноко грустит барышня-хохлушка, очень больная, но из больных самая привлекательная и кроткая. С ней рядом комнату снимает туберкулезный молодой человек, ширококостый, большой, но с бледным, потерянным лицом. Эти два жильца сейчас, как и всегда, тихо сидят в своих комнатах. Изредка в тишине раздается то кашель барышни, сопровождаемый легким отзвуком ее нежного, грудного голоса, то сердитый и нетерпеливый кашель молодого немца.
      Нижний этаж грустит по-своему. Здесь чаще всего попадаются люди здоровые, но чувствующие себя одержимыми всеми недугами мира. С ними находятся их близкие, уверовавшие в эти призрачные болезни: тут и заботливые жены, и вечно испуганные родители, и нежные сестры.
      Мой сосед - бывший земский начальник, когда-то кутила и весельчак, а теперь не то добровольный инвалид, не то ребенок.
      Сейчас он отправляется в водолечебницу и, недовольный холодом зимнего дождя, делает плачущую гримасу. Наконец вспоминает, что болезнь дает ему право взять извозчика, хотя бы и для пути в несколько шагов.
      - Послушайте, - говорит он мне расслабленным голосом. - Если вам у нас не скучно, - пауза и вздох, - то приходите к нам встречать Новый год. Мы получили этакого великолепного гуся с яблоками.
      Минутное увлечение, а затем тяжкая реакция и вздох.
      Я жду его в лечебнице, и мы вместе отправляемся домой.
      В комнате у него тепло, но эта теплота какая-то больничная, как от фуфайки.
      - Эмма, - говорит он жене, - доктор сказал, что я выгляжу сегодня гораздо лучше. Но сам я чувствую, что сегодня непременно повторится сердечный припадок!
      Красивая Эмилия Васильевна озабоченно смотрит на него, а затем спокойно и не спеша готовит ему холодный компресс на сердце.
      С компрессом на груди Евгений Аркадьич начинает хлопотать около елки и убирает ее, очень искусно работая тонкими пальцами. А спокойная Эмилия Васильевна идет заниматься своим деревенским гусем.
      Приближаются сумерки, и к обеду приходят гости - барышня-хохлушка и молодой немец.
      За обедом едят много. Жареный гусь из имения долгое время высится на блюде, несмотря на огромные розданные порции.
      Из другой комнаты светится елка, увешанная самыми; причудливыми безделушками. К обеду подается коньяк, но настоящего праздничного веселья не создается.
      Евгений Аркадьевич рассказывает анекдоты из своей деревенской деятельности: как он судил крестьян, как он расправлялся с мордвой, "с которой иначе нельзя".
      Девушка-хохлушка несочувственно смотрит на него, но молодой немее все время добродушно улыбается,
      Расходятся. Молодой немец идет домой и пишет родным поздравления на красных, раскрашенных открытках. Его комната поражает своей белизной и чистотой, - совсем больничная палата. Изредка он прислушивается к кашлю молодой девушки, и лицо его становится каким-то бессмысленно-нежным. Потом опять принимается за писание и лукаво улыбается.
      Вдруг шаги и стук в дверь: Эмилия Васильевна, Евгений Аркадьич, ряженые. Плотные формы Эмилии Васильевны всячески протестуют против тесного военного костюма, который она напялила на себя.
      - Эх, на тройке бы! - истерически восклицает муж. Жена пользуется моментом и говорит:
      - Милый, поедем в деревню. Там и покатаемся всласть!..
      На зов приходит молодая барышня-хохлушка. (Ее усиленно звал Евгений Аркадьич.)
      Он предлагает ей танцевать. Она отказывается, смеется и кутается в шаль.
      - Я так давно не думала о танцах!..
      - Скажите, - обращается к немцу Евгений Аркадьич. - Ведь у вас сегодня будни? Ваш Новый год был тринадцать дней тому назад по новому стилю.
      Немец, который твердо решился не выходить сегодня из праздничного настроения, отвечает ликующим тоном:
      - О, нет! Я ведь не из Германии, а из Прибалтийского края. У нас старый стиль!
      - Разве вы не из Швабии?
      "Швабия" почему-то приводит немца в состояние несколько раздраженное.
      - Я родился в России.
      Больные любят ссориться. Кроме того, им, как и всем людям, хочется иногда поиздеваться над слабейшим.
      - Может быть, и в России. Но почему у вас чухонское произношение и несколько монгольский тип?
      - В вашем языке и в вас самих, - выпаливает немец, - много монгольского! Ведь вы - татары. Да, да, татары.
      - Пусть так! - говорит Евгений Аркадьич. - А скажите, Давно ли вы закрыли свою булочную в Риге?
      - Вы русский грубиян! - орет немец.
      - Ну, ну, Эйтель-Тэйтель. Не ругайся! А не то я...
      Они уже стоят друг против друга в самых угрожающих позах.
      Сжатые кулаки немца, желтые и костлявые, напоминают два детских черепа.
      Он тяжело дышит. Его успокаивает молодая барышня. Между тем и Евгений Аркадьич схватился за сердце. Улыбавшаяся за минуту пред тем Эмилия Васильевна уводит мужа вниз.
      Они возвращаются к себе в комнату.
      Поговорив с взволнованной барышней, я спускаюсь к ним и сижу в кресле.
      Зажигают елку, раздают подарки, угощают конфектами. Но в этом доме нет детей, а без детей на елке, как бы это выразиться помягче, скучно...
      АВИАЦИЯ
      Перед одним из полетов к авиатору подошли три дамы: пожилая брюнетка, молодая шатенка и юная блондинка.
      Пожилая брюнетка сказала:
      - Ах, не летайте сегодня. Сегодня вы непременно разобьетесь. Такое уж у меня предчувствие... Авиатор сухо ответил:
      - Благодарю вас за ваше предупреждение или... пожелание. Но летать буду.
      Авиаторы ужасно упрямый народ - и дам не слушаются.
      Другая дама - молодая шатенка вручила авиатору десяток апельсинов и сказала:
      - Когда вы будете на высоте трех километров над Землей, очистите один апельсин и бросьте мне половинку. Нам обоим будет сладко: вам где-то под облаками, мне - на земле. Как будто между нами не было никакого расстояния!
      Авиатор ответил:
      - Апельсин - это можно... Точно так же, как ответил бы:
      - Пиренеи - это можно. Странный народ - господа авиаторы. Третья дама, юная блондинка, как третья из сестер а сказке, высказала самое скромное желание:
      - Покатайте меня, господин авиатор. Две предыдущие дамы даже не дали авиатору ответить ей,
      - Душечка, - сказали они юной девице, - в вашем возрасте мы не летали. Благовоспитанные барышни вообще не летают. И, наконец, это чудовищно опасно. Каждый день мы узнаем о новых, вольных и невольных жертвах авиации. Люди, которые могут быть полезны обществу, семье, близким, не имеют никакого права летать. Летать - это ужасный Эгоизм.
      Но категорические афоризмы дам только раззадорили молодую девицу, и она промолвила решительно:
      - Я буду летать!
      И добавила вкрадчиво:
      - Если только monsieur согласится взять меня с собой.
      Обе дамы с негодованием умолкли. Наступила пауза. Наконец авиатор пробормотал, улыбаясь:
      - Пожалуйста, барышня. Садитесь.
      Дамы злорадно поглядели на юную девицу. Она стояла у самого аппарата и с ужасом рассматривала эту штуку, которая вблизи не похожа ни на стрекозу, ни на птицу. Нисколько не изящна, и вовсе, как это говорится, "неустойчива"... Наоборот, даже на земле машина чуть-чуть пошатывалась.
      Юная девица вспомнила, как это ужасно падать с высоты даже во сне. Захватывает дыханье, нельзя крикнуть, и сердце вырывается из грудной клетки. С одной стороны, пережить этот ужас во сне даже приятно: просыпаешься на мягкой постели, у себя дома, как ни в чем не бывало... Но с другой стороны, о таком подвиге в сновидениях в газетах не напишут и подруги изумляться не будут. Другое дело - наяву...
      К тому же известно, что умереть в юности замечательно, приятно!
      Она стояла у крылатого эшафота и мысленно молила воздушного палача о пощаде.
      Но авиаторы - народ тугой на соображение, и нечуткий авиатор продолжал улыбаться и бормотать:
      - Пожалуйста, барышня. Садитесь.
      Милая блондинка наконец нашла исход из столь затруднительного положения и, кокетливо улыбнувшись, сказала авиатору:
      - Хорошо. Я поеду с вами. Только ведь страшно!.. Нельзя ли под хлороформом?
      Дамы в ту же минуту изменили свое отношение к милой барышне. Они добродушно засмеялись и потрепали ее по щеке:
      - Как она наивна! Как мила в своей наивности!..
      Но просвещенное внимание дам привлекла между тем особа, одетая довольно скромно и стоявшая в группе людей шоферского вида.
      - Жена авиатора! - шепнул кто-то нашим дамам.
      - Жена авиатора! Ах, как это интересно!
      Обеим дамам вспомнилось что-то другое в том же роде. Кажется, кинематографическая мелодрама под названием "Жена моряка" или "Жена контрабандиста". Обе дамы захотели быть немедленно представленными "жене авиатора".
      - Душечка! - обратились они к скромной даме, - ведь это ужасно быть женой авиатора? Конечно, отчасти и интересно: популярность, сочувствие общества... Взор, устремленный в высоту, вслед парящему супругу! Супруг, возвращающийся к вам из чистых небесных сфер, как орел к своей орлице, как голубь к своей горлице!.. Это не только интересно, - это бесконечно увлекательно и заманчиво! Но с другой стороны, подумайте: вы не сегодня-завтра - вдова. Вы не знаете, какой из поцелуев вашего мужа окажется прощальным. Лаская своего мальчика или свою девочку, вы не знаете: ласкаете ли вы сына (или дочь) своего мужа или бедную сироту?.. Нет, вы подумайте: сколько шансов имеется за гибель! Разбился Мациевич, погибли Матыевич-Мацеевич, Смит; во Франции - Шавез, Монис, Берто. Положим, последние двое были только невольными жертвами авиации. Тем большая опасность грозит самому авиатору!.. Давно ли вы замужем? Есть ли у вас дети? Вот что, милочка: у меня сегодня мрачное предчувствие... Я уж говорила вашему мужу, но мужчины, а в особенности авиаторы, так мало уделяют нашим словам внимания. Но вы должны пойти к нему и запретить ему летать.
      Жена авиатора только промолвила:
      - Что я могу поделать! Он сам знает. Полеты - это его жизнь, его душа.
      - Но у меня предчувствие! - зловеще прошипела дама.
      - Благодарю вас, но я давно уже перестала верить в предчувствия. Все это - дело случая,
      - Я предупреждаю вас, пока не поздно.
      - Merci {Спасибо (франц.).}.
      - Какая бесчувственность! Какая жестокость! - пробормотала дама, отходя от "жены авиатора".
      Невдали произошел переполох. Авиатор быстро спускался - казалось, падал - и притом над самыми трибунами. Но паника длилась недолго: аппарат опять пошел в высоту.
      - Сегодня бог нас спас, - говорил в толпе кто-то, почтенный, но перепуганный до крайности. - В другой раз я ни за что не пойду на полеты. В конце концов не стоит... Надоело. Летают как летают. А от опасности не убережешься. Уж если во Франции министров кромсать стали, то нам, простым смертным, и совсем беды не миновать.
      - Да, но толпу удержать трудно: падка на зрелища. Надо только оградить ее безопасность какими-нибудь законами. Позволить, что ли, авиаторам летать только над морем, да над Пиренейскими и Апеннинскими ущельями. Пусть лучше один человек погибнет - и притом по своей собственной воле, чем десятки и сотни ни в чем не повинных зрителей.
      - Ах, опускается! Опять опускается!.. Запретил бы я этим авиаторам совершенно опускаться на землю. Захотел небесных пространств - вот и летай и не надо тебе на землю.
      ...У одного из ангаров с авиатором разговаривал поэт лирической школы. Как это отметил некий критик, у русских поэтов авиация большим успехом не пользуется. Самое незначительное из "душевных движений" интересует их больше, чем сотни верст движения в воздухе. И они, по-своему, правы.
      - Видите ли, - говорил поэт, - зачем вся эта томительная процедура полета, когда мы в своем воображении могли бы проделать то же самое - только в размерах куда более грандиозных. Сегодня я мечтой в Мексике, завтра над океаном...
      Как ни был авиатор туг на соображение и неразвит, он, не смущаясь, ответил порту:
      - Странно... У вас такой вкрадчивый голос и так много женственности. Знаете" мне начинает казаться, что со мной и на этот раз беседует дама....
      Сказав это, авиатор отвернулся от толпы назойливых собеседников и вгляделся в далекую точку горизонта. Он напряженно о чем-то думал. Думал, может быть, о товарищах своих, перемахнувших через высокие горы, перелетевших из Парижа в Мадрид, в Рим. Над Пиренеями на них напали орлы, вступившие в безнадежное сражение с новыми птицами, как смелые горные племена с полчищами могущественной державы.
      Но авиатор размышлял об этих делах вовсе не так образно, как мы сейчас. Он только соображал с приблизительной точностью, мог ли бы он сам, со своей машиной и при известных качествах своего мотора, совершить такой же перелет...
      ПОД ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМ МОСТОМ
      На Лондонского дневника
      Излюбленный мной "Дворец Картин" - "Picture Palace" (так называются в Лондоне кинематографы) находится в самой мрачной части Ист-Энда. ЗРительный зал его помещался под мостом городской железной дороги.
      Непривычные зрители цепенеют от ужаса, когда над их головами с удвоенным грохотом пролетают поезда. Помещение напоминает сумрачные и колоссальные конюшни. Грязь там невероятная! В подражание Данте над дверями "Дворца" можно было бы начертать следующую надпись: "Оставь брезгливость всяк сюда идущий" {1}. Но вместо этой надписи над входом жирнейшей краской намалевано следующее: "Входная плата - 1 пенни".
      Воскресный день. Сумерки наступают рано. В четыре часа или даже раньше день начинает умирать. Фабричные девушки группами и парами выходят "на гулянье" - на тротуары сырой и грязной улицы Ист-Энда. Раздается отрывистый говор и истеричный смех. Зажгли газ.
      У входа в кинематограф, где красуется надпись "1 d." (1 пенни), невероятная давка. В толпе преобладают дети, главным образом, мальчики. У всех у них отложные белые воротнички, - правда, подчас весьма черные, - а на головах серые кепки. Руки засунуты в карманы штанов. Губы сложены для свиста. В ожидании очереди они весело насвистывают популярные в Ист-Энде мелодии и вообще ведут себя вполне непринужденно и независимо.
      Есть среди них и совсем малыши. Эти ждут открытия дверей, засунув указательный палец в рот и задумчиво глядя куда-то в сторону. Нетерпение обнаруживают только грудные младенцы, которых матери принесли сюда за полной невозможностью оставить их дома. Младенцы жалобно пищат, и иные кричат до хрипоты.
      Заветная дверь открылась. Три четверти огромного зала заполнила детвора. Задребезжал рояль; на верхушке экрана замелькали ступни чьих-то ног; потом ноги исчезли, и, наконец, вся дрожащая и волнующаяся, как студень, картина заняла свое настоящее место - во всю длину и ширину Экрана.
      Действие картины происходит в джунглях... О, дети знают и любят джунгли и ждут от этой картины много интересного.
      Среди невысоких зарослей стоит избушка. В ней живут старик и старуха с молодой дочерью, а также их работник. Работник и дочь влюблены друг в друга. Но приезжает какой-то богатый всадник в пробковом шлеме и просит руки молодой девушки. Узнав от девушки о ее любви к другому, благородный всадник ставит ногу в стремя, заносит над седлом другую ногу - и через мгновение скрывается в далеких зарослях.
      Вослед исчезнувшему всаднику раздается гром бурных аплодисментов со скамей детворы. Мне кажется, это - единственный кинематограф в Лондоне, где в обычай введены аплодисменты.
      Молодые люди, что на экране, поженились. Живут своим домком, правда, не совсем тихо и уютно: среди тигров, львов, диких кабанов и прочих милых соседей.
      Как в мелкой речке в ясный день мелькает рыбешка, так в глубине зарослей то и дело шныряют тени свирепых животных. Дети встречают и провожают их дружным ликованием.
      Итак, "молодые" живут припеваючи. Но вот к ним приезжает тот же самый всадник в пробковом шлеме и по праву старого друга целует молодую женщину. Ревнивый муж ее хватает ружье и убегает в джунгли. На детских скамьях кинематографа - неописуемое волнение... Ведь подумать только, из-за чего хорошие люди могут иногда поссориться!
      В результате молодая жена уезжает к родителям. В хижину забираются львы и устраивают там свое логовище. А господин в пробковом шлеме отправляется на поиски оскорбленного мужа.
      Вот они встречаются и мирятся.
      Подготовленный предыдущими аплодисментами, я жду в этот миг самых бурных кликов восторга. И, действительно, в зале стоит буря, которую может заглушить только грохот проходящего наверху поезда.
      Одно только не вполне ясно для меня. К кому или к чему относятся аплодисменты этих восторженных зрителей? К директору, поставившему хорошие картины? Или к актерам, исполняющим свои роли для кинематографической ленты? О нет! Эти аплодисменты непосредственно приветствуют высокие человеческие добродетели и достоинства: великодушие, благородство, бескорыстие, самопожертвование, смелость...
      Но гаснет последняя картина бесконечной воскресной программы. На экране ярко вспыхивает марка кинематографической фирмы - петух. Веселая аудитория отвечает дружным "кукареку!".
      Зажигают огни. Представление окончено и будет еще повторено раз пять или шесть в течение одного дня. Взрослые зрители уходят, но на детских скамьях подымается бунт. Мальчишки не желают уходить. Служители гонят их со скамей, но они, обежав весь зал, с гулом и свистом возвращаются к своим насиженным местам.
      Английские уличные дети - свободный и независимый народ. На улицах им не воспрещено петь, свистать, гикать, надевать причудливо-раскрашенные маски и даже драться. В компании своих товарищей каждый из них совершенно неукротим и бесстрашен. В одиночку же несколько другое дело. Вероятно, родительские побои приучили детей Ист-Энда внезапно вздрагивать и судорожно заслоняться рукой в ответ на неожиданный вопрос, обращенный к ним случайным прохожим.
      Но под железнодорожным мостом они были представлены в огромном количестве. Поэтому они решили не сдаваться.
      Раздались голоса:
      - Билль, не уходи!
      - Сюда, Том!
      - Назад, Джимми!
      Служители, очевидно, никогда не служившие в войсках и не участвовавшие в усмирении индийских восстаний, совершенно растерялись. В зале появился блестящий цилиндр директора. Узнав, в чем дело, он обратился к бунтовщикам с успокоительной речью.
      - Господа, вы же видели все обещанные картины. Зачем же вам видеть их еще раз?..
      - А впрочем, оставайтесь! - добавил он, махнув рукой.
      Дети победили.
      И опять на экране замелькали заросли, львы, тигры, Замки, дворцы, мраморные лестницы и колоннады - и многое другое, столь далекое от мрачной и тусклой жизни в беднейших кварталах Ист-Энда.
      В полумраке несколько мальчиков встали и уныло поплелись к выходу,
      - Билль!
      - Джо!
      Это взрослые явились сюда за детьми. На улице было тихо. Туман и сырость рано разогнали воскресную толпу.
      НА ДЕТСКОЙ ВЫСТАВКЕ
      Письмо из Лондона
      Только две недели длилась детская выставка, помешавшаяся в огромном дворце выставок и грандиозных театральных представлений - в Олимпии.
      По своим задачам и предварительно намечавшимся планам эта выставка должна была быть беспримерной. Называлась она: "Childrens Welfare Exhibition" - "Выставка детского благосостояния". Она должна была энциклопедически вместить в себя все то, что прямо или косвенно относится к жизни и благополучию ребенка. Идея такой выставки могла зародиться только в стране, где так сильны устои семьи и любви к детям, в стране Чарльза Диккенса.
      Как первый опыт в подобном роде, выставка не могла оправдать всех пламенных, возлагавшихся на нее надежд. Знаменитый "детский этаж", о котором столько писали и который должен был представить нам ряд идеальных детских комнат (комнату для мальчиков, для девочек, школьную комнату и т. д.), оказался выставкой какой-то мебельной фирмы - вроде тех, что красуются за цельными стеклами в Сити. Нового в обстановке детской было мало. Разве только то, что без особой роскоши и прихоти можно устроить уютную детскую с ситцевыми занавесочками, некрашеной мебелью и т. д.
      Огорчило (особенно нас, русских) одно обстоятельство: подчеркнуто коммерческий характер выставки. Каждая лекция, читавшаяся там, каждое развлечение для детей требовало особой платы - традиционного "сикспенса" (24 коп.).
      Одна русская дама - бывшая бестужевка {1} и учительница - написала организаторам выставки горячее письмо, предлагая свои безвозмездные услуги и помощь прекрасному идейному делу. Организаторы ответили ей выражением живейшей признательности, но в тоне письма можно было уловить некоторое недоумение по поводу такой самоотверженности и идеализма русской дамы.
      Но как бы то ни было, ни один родитель не ушел с выставки, не запомнив какой-нибудь новой детали по оборудованию детской, каких-нибудь новых черт детского воспитания - из области гимнастики, музыки, детских танцев. Великолепно были представлены на выставке детское творчество и самодеятельность.
      Вот "бойскауты" за работой. "Бойскауты", как, вероятно, известно читателю, - военно-спортивная организация мальчиков. Дети готовятся к разведочной службе в войске, а также к обязанностям "братьев милосердия" на войне, но вместе с тем обучаются ремеслам и различным видам труда. На выставке им было отведено большое отгороженное место, устланное зеленью, в виде летней лужайки. Среди нее были разбиты походные палатки, походная кухня, находился маленький лазарет с фургонами Красного Креста. Мальчики провели на выставке целых две недели, демонстрируя перед публикой свои спортивные упражнения, приемы первой медицинской помощи, а также трудясь с утра до вечера в качестве кузнецов, плотников, сапожников, портных, поваров, фотографов, монтеров и т. д.
      А за их оградой то и дело пробегал маленький паровоз, тащивший за собой много платформ-скамеечек с пассажирами-детьми. Поезд останавливался в конце зала, у миниатюрной станции. Там машинист, взрослый человек, слезал с передней платформы, открывал крышку сундука с углем и, насыпав лопаткой в печку "паровоза" порцию угля, подавал гудок, и поезд мчался дальше.
      Казалось, что лагерь "бойскаутов" в самом деле находится где-то среди полей, где пробегают поезда.
      Такой же лагерь устроила организация девушек - будущих сестер милосердия и поварих при войске - "герлгайд".
      Видное место на выставке было предоставлено детским рисункам, специально изготовленным детьми для выставочного конкурса. Но была там и отдельная выставка двенадцатилетней художницы Дафнэ Аллен. Акварельные рисунки на евангельские темы отличаются у нее удивительной гармонией и мягкостью. Есть странные фантазии: "Духи ветра", "Духи бури" (темная волна выносит груду странных, смутно мелькающих младенцев). Имеется у нее один пейзаж реки под мостом, в котором поразительно много порыва и движения; называется этот пейзаж: "Реки спешат к морю".
      Было на выставке и творчество взрослых. Но это творчество говорило очень много детскому воображению. Детская писательница м-с Несбит воздвигла на большом столе у себя в павильоне целый "Волшебный город" - "The Magic City". Озаренный изнутри красными фонариками, город производил, в самом деле, фантастическое впечатление. Вдали высились греческие белые колоннады, египетские обелиски, индусские пагоды, соборы, мечети и здания неизвестного стиля с бронзовыми слонами на крышах... От смешения стилей "город" нисколько не проигрывал в свой цельности и даже "стильности". Но диковиннее всего было то, что строительными материалами для этого го" рода послужили следующие предметы: подсвечники, книжки в переплетах, письменные приборы, медные крышки от чернильниц, лото, домино, шахматы, шашки, свинцовая бумага, бронзовые фигурки с "папиного стола" (вот откуда взялись слоны, лошади и собаки!), фарфоровые фигурки из гостиной и т. д.
      Конечно, для того чтобы по примеру г-жи Несбит лостроить такой "волшебный город", ребенку пришлось бы ограбить до нитки дом своих родителей!.. Кстати, некая дама (кажется, из фребелевской школы) {2} демонстрировала на этой же выставке те незатейливые предметы, которыми играют бедные дети в Лондоне. Тут было все, начиная от старой подковы и кончая обломком пистолета или куклы. Для того чтобы представить себе эту коллекцию, надо вспомнить знаменитый карман Тома Сойера, со всем его содержимым!
      Довольно интересен был на выставке музей кукол. Там были представлены европейские куклы всех времен и народов - в чепцах, капорах, фижмах, кринолинах. Китайские куклы: мужчины в желтых балахонах, женщины - в штанах и красных кофтах. Богатые куклы из Индии: красные с золотом чалмы, легкие золотистые шарфы, кольца, браслеты, ожерелья. Кукла из Судана с глазами из жемчуга. Куклы дикарей, куклы Гренландии, закутанные в густые меха, и т. д.
      Из развлечений главное место на выставке занимали танцы. Общество, задавшееся целью возродить народные танцы в Англии, устроило в Олимпии "пляски на лугу". На широком зеленом ковре кружились бесконечные детские хороводы и парочки в старинных крестьянских нарядах. Гудела единственная скрипка, звучал благодушный плясовой мотив, напоминавший о приволье полей и о тишине деревенского заката.
      Единственным мрачным пятном на светлой детской выставке явился павильон общества защиты детей. Общество демонстрировало плети, кнуты, железные прутья, башмаки с гвоздями в подметках, цепи с замками и без замков... Все эти орудия пытки, применявшейся к детям их озверелыми родителями, фигурировали уже однажды, в качестве вещественных доказательств, на судах в Лондоне.
      Очевидно, детское благосостояние и благополучие еще недостаточно обеспечены даже в самых культурных странах Европы.
      РОБИНЗОН НАШЕГО ВЕКА
      Новый первобытный человек. - Добывание огня. - Ловля
      рыбы без удочки. - Захвят медведя. - Отношение диких
      животных. - Картина, написанная соком ягод
      Движение, лозунгом которого является "Simple life" - "простая жизнь"), все сильнее разрастается и здесь, и по другую сторону океана, в Америке. У сторонников и глашатаев его не всегда одни и те же стремления. Иные из них желают оздоровить современное и грядущие поколения, вызвать к жизни спартанский идеал воспитания. Другими руководят идеи Руссо, Толстого, Рескина {1}.
      На днях в Лондоне открылась целая выставка простой жизни. Демонстрируются различные виды палаток, образцы простой и гигиенической одежды, всевозможные пищевые продукты и т. д. Наш русский "simple-lifer" Лев Толстой вряд ли когда-либо и думал о возможности и целесообразности подобных выставок. Он и его последователи могли учиться простому укладу жизни у русского крестьянства. Но в Англии крестьян нет. Дети короля, попав в беднейший коттедж, не нашли бы в нем ничего для себя нового. Они увидели бы знакомый им камин со щипцами и лопатками, кресла, зеркала, безделушки, кровати с перинами. Все как во дворце, только значительно похуже сортом. Городская беднота точно так же лезет из кожи вон, имитируя богатых в одежде, пище и развлечениях.
      Комфорт изнеживает и расслабляет тело. Несмотря на процветание в Англии спорта и гимнастики, нация заметно слабеет. Больницы и клиники не находят требуемого количества братьев и сестер милосердия для заразных отделений,
      Нездоровый и хилый организм, как известно, восприимчив к заразе. Это явление рассматривается в Англии как серьезный и угрожающий симптом.
      Среди многочисленных попыток, направленных к возрождению первобытной мощи в современном человечестве, особенной смелостью отличается эксперимент, проделанный американцем-художником не так давно.
      Джозеф Ноульс - так зовут этого американца - разделся донага, отдал окружавшим его людям спички, нож, кошелек, гребенку, носовой платок и т. д. и отправился в дикие леса на севере штата Мэн. Для первого раза он назначил себе двухмесячный срок и поручился, что в течение этого времени будет находить для себя в лесах пищу, одежду и кров. В результате он вернется в мир первобытно могучим человеком.
      Осуществил он свой опыт минувшей осенью - в августе и сентябре 1913 года. Вышедшая на днях его книга - отчет об экспедиции ("Один в пустыне") -вызвала сенсацию по обе стороны океана.
      Проникнув в леса, Джозеф Ноульс прежде всего позаботился развести костер. Все в лесу было влажно от дождя, но изобретательный человек добился своего.
      Он сделал нечто вроде лука, тетивой для которого явились сплетенные ремешки коры. Посередине тетивы он связал круглую палочку. Нижний конец палочки упирался в кусок древесного корня. Поддерживая верхний конец ее ладонью, Ноульс принялся двигать лук взад и вперед, отчего палочка завертелась на своем основании. В результате долгого трения получилась искра. Ноульс перенес ее на пучок гнилой древесины, найденной в дупле, и кое-как ухитрился раздуть.
      Затем следовало позаботиться о жилище. Наш первобытный человек воткнул в землю на известном расстоянии две палки с раздвоенными верхними концами. Поверх их он положил поперечную палку. Скелет его жилища был готов. Прислонив к перекладине ветви и палки, Ноульс получил наклонный навес. Оставалось только покрыть его хвоей, мхом и корой. Точно так же накрыл он промежутки с боков. С передней стороны шалаш остался открытым.
      На протяжении всей книги Ноульс поет гимны огню. Поддерживая костер с неусыпным рвением весталки, он не чувствовал ни малейшего холода, На огне он готовил себе. пищу. Впрочем, ему случалось питаться и сырыми куропатками.
      Огонь заменял Ноульсу топор и пилу. Не будучи в силах волочить какое-нибудь бревно, он разводил под ним костер и пережигал его на две или на четыре части. С помощью огня он утоньшил и округлил дерево, из которого изготовил свое первое оружие - лук.