ГЛАВА XXXVII

По возвращении я прежде всего побывал у старого Тома и сообщил ему о сыне. Когда я приехал к его домику, он чинил чью-то лодку и разговаривал со своей старухой. Не видя меня, они вспоминали о Томе и печалились о нем, между прочим высказывая, что, пока с ним Джейкоб, им нечего бояться за сына.

— Да, — заметила старуха, — но, говорят, Джейкоба скоро отпустят; что же будет тогда с Томом?

— Уж и не ведаю, — проговорил старик. — У Джейкоба было сердце хорошее, но кто знает, что случится теперь, когда он разбогател: ведь богатство портит человека. Впрочем увидим. Если он окажется непорядочным, я совсем перестану верить в людей. Ах, как мне хотелось бы, чтобы он был с нами.

— Тогда ваше желание исполнено, добрый друг! — крикнул я, подбегая к Тому и хватая его за руку.

Старый Том так изумился, что отступил, потянул меня за собою, потерял равновесие, и мы оба упали. Старуха испугалась, вскочила было со скамейки старой лодки и опять быстро опустилась в нее; лодка не вынесла такого давления и перевернулась. Я первый вскочил и бросился на помощь м-с Бизли, засыпанной пылью и кусками сухого вара.

— О Боже мой, — закричала старуха, — я, кажется, вывихнула себе ногу. Боже, мистер Джейкоб, как вы напугали меня!

— Да, — сказал старый Том, — твое появление всех нас перевернуло, не исключая и старой лодки. Несмотря на твою новую оснастку (он говорил о приобретенном мною костюме джентльмена), ты по-прежнему Джейкоб Фейтфул.

— Надеюсь, — ответил я, и мы немедленно приступили к обсуждению планов освобождения Тома. После этого я ушел к моему старому другу Домине, предварительно узнав, что он здоров, также как Степлтон и Мэри.

По дороге я зашел к Степлтону и застал Мэри очень оживленно разговаривающей с красивым молодым человеком в форме сержанта 93-го полка. Похорошевшая Мэри не сразу узнала меня, а узнав, покраснела до корней волос и поздоровалась довольно принужденно. Сержант, казалось, хотел остаться, но когда я взял ее за руку, сказав, что мне хочется передать несколько слов от человека, которого она, вероятно, не забыла, он поклонился и отправился вниз. Кажется, довольно суровым тоном я сказал ей:

— Не знаю, Мэри, может быть, теперь я не должен передавать вам слов моего друга. Как недостойно играть чувствами человека, писать ему, уверять в расположении и постоянстве, а между тем обнадеживать и другого.

Мэри опустила голову.

— Если я поступила дурно, мистер Фейтфул, — сказала она, помолчав, — я все-таки не сделала Тому зла; я писала то, что чувствую.

— Так зачем же вы поступаете дурно с другим? — спросил я.

— Я ничего ему не обещала; только почему Том не возвращается, чтобы смотреть за мной? Мне скучно одной, и, кто знает, каким вернется Том? Ведь разлука уничтожает любовь в мужчинах.

Мэри положила руки на стол и спрятала в них лицо.

— Я пришел сюда не для того, чтобы порицать вас и наблюдать за вами, Мэри, — сказал я, — но знайте: если на свете есть молодой человек, достойный любви, то это именно Том. Он стремится вырваться с фрегата, и я постараюсь своими силами освободить его. Теперь судите сами, принесет ли вам его возвращение счастье или нет.

Мэри подняла лицо, залитое слезами.

— Значит, он скоро вернется? Право, мистер Фейтфул, его возвращение принесет мне счастье, только, пожалуйста, не говорите ему о том, как глупо я вела себя, молю вас… Зачем делать его несчастным? Больше этого не повторится. Обещаете, Джейкоб, да?

— Мэри, я не хочу быть причиной ссор, только дайте мне слово сдержать ваше обещание.

Слово было дано; я ушел от нее, повидался со Степлтоном и после короткого разговора с ним направился к Домине.

Я застал его в классе. Он сидел за высокой кафедрой, учителя не было; его воспитанники шумели до того, что могли бы пробудить человека, впавшего в транс… Я сразу увидел, что Добс унесся за облака. Долго призывал я его, но он продолжал делать какие-то вычисления… Вдруг очнулся. Радость его трудно описать. Пересыпая цветистую речь латинскими восклицаниями, он обнимал и целовал меня и, наконец, обратился к воспитанникам со словами:

— Мальчики, «Nune est ludendum» note 37. Я отпускаю вас; положите книги и идите с миром.

Понятно, воспитанники не заставили его повторить это приказание.

Домине повел меня в свое святилище, но я попросил его прежде всего дать мне поесть; тут произошла моя встреча с м-с Бетли. Я рассказал Домине все, что случилось во время моей службы на фрегате, и, вспомнив о Томе и Мэри, он заметил, что эта девушка не доведет Тома до добра. Переговорив обо всем, вспомнив прошлое, я спросил его о здоровье семьи Драммонда.

— Значит, ты еще не видал их, Джейкоб? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет еще, — сказал я, — но завтра утром побываю у них. Теперь же мне необходима ехать в Лондон.

— Тебе незачем возвращаться туда, Джейкоб. Твой собственный дом близко отсюда.

— Мой собственный дом?

— Да. По завещанию мистера Тернбулла его жена наследовала хорошие средства, но по причинам, которых он не желал объяснять, дом и вся мебель оставлены тебе.

— А где же миссис Тернбулл?

— Она в Бате. Мистер Драммонд, который действо. вал от твоего имени, позволил ей взять все, что она пожелала; но она увезла немного, кое-какие безделушки, которые скорее загромождали, чем украшали гостиную. Дом вполне готов принять тебя, и ты можешь сегодня же вечером переселиться в него.

— Но почему же мистер Тернбулл не оставил его своей вдове?

— Вполне точно не знаю, однако думаю, что он хотел переселить ее подальше. Он оставил ей пять тысяч.

Я направился к моему новому дому.

ГЛАВА XXXVIII

В доме все было в порядке. А у меня в голове теснились воспоминания, бурные чувства волновали сердце, и я говорил себе, что не заслужил благодеяний капитана.

На следующее же утро я был подле дома м-ра Драммонда. На этот раз меня немедленно провели в гостиную. Там я увидел Сару. Она вскочила со стула и, подходя ко мне, сильно вспыхнула. Мы молчаливо пожали друг другу руки. Никому не хотелось нарушить тишину. Наконец я пробормотал:

— Мисс Драммонд.

— Мистер Джейкоб, — сказала она, потом прервала себя словами: — Как все это глупо! Мне следовало поздравить вас. Право, мистер Фейтфул, никто не может больше радоваться за вас, чем я.

— Мисс Драммонд, — продолжал я, — когда я был бездомным сиротой, воспитанником приюта и яличником, вы называли меня просто Джейкобом. Если перемена моего положения заставляет вас говорить со мной церемонно, если мы в будущем станем так далеки друг от друга, я скажу, что мне снова хочется сделаться Джейкобом Фейтфулом, яличником.

Этот разговор был прерван появлением м-ра Драммонда, который подошел ко мне с протянутой рукой.

— Мой дорогой Джейкоб, — сказал он самым сердечным тоном, — я в восторге, что вижу тебя снова и могу поздравить с твоим счастьем. Но у тебя есть безотлагательное дело: нужно заявить о завещании и устроить все дела. Пойдем со мной, все бумаги внизу, и я свободен целое утро. Если у Джейкоба нет других приглашений, мы вернемся к обеду, Сара.

— Я свободен, — сказал я, — и с восторгом воспользуюсь вашей добротой. До свидания, мисс Драммонд.

— Аu revoir note 38, мистер Фейтфул, — ответила Сара и с насмешливой улыбочкой церемонно поклонилась мне.

М-р Драммонд относился ко мне, как отец, и мои глаза в это утро туманились от слез. Дело наследства сильно подвинулось благодаря свиданию с поверенным м-ра Тернбулла. Однако когда мы покончили с этим вопросом, было так поздно, что я не мог успеть переодеться. Когда я вернулся в гостиную, м-с Драммонд встретила меня, по обыкновению, ласково. После обеда я рассказал Драммондам обо всех моих приключениях, сознаваясь также, что оттолкнув тогда добрые предложения моих покровителей, раскаивался в этом впоследствии.

— Джейкоб, — сказал мне Драммонд, сидя за чайным столом. — Я знал, что ты работаешь на реке ради получения шиллингов, будучи наследником многих тысяч; ведь я не только подписал как свидетель завещание капитана, но и читал его. Однако я находил, что тебе лучше всего получить такой урок, которого ты никогда не забудешь. В жизни нет независимости, независимы только дикари, а все мы, люди цивилизованные, зависим друг от друга.

Я охотно согласился с ним.

На следующий день я окончательно переехал в дом, оставленный мне Тернбуллом, и прежде всего приказал купить лодку. Я так привык быть на воде, что не мог обходиться без нее. Половину времени я проводил на реке, другую в доме Драммонда, возвращаясь в виллу поздно вечером. Так прошли два месяца, во время которых я видался с Домине, со Степлтоном и его дочерью и со старым Томом. Я употреблял все силы, чтобы добыть для Тома освобождение, и наконец с удовольствием сказал его старикам, что бумагу с отставкой понесет в Америку первый же почтовый пароход. В доме Драммонда меня принимали как члена семьи и позволяли по целым часам оставаться наедине с Сарой. Хотя я еще не решался открыть ей моих чувств, казалось, о них было известно и родителям Сары, и ей самой.

Через два дня после того, как я сообщил старой чете Бизли счастливое известие, я сидел и завтракал, садовник и его жена (я не нанял новых слуг) прислуживали мне. Вдруг, к моему удивлению, я увидел Тома младшего, который вошел в комнату с веселым смехом и протянул мне руку.

— Том! — вскрикнул я. — Как ты вернулся?

— Конечно, по воде, Джейкоб.

— Но как ты мог получить отставку?

— Дело в том, Джейкоб, что я сам освободил себя.

— Как! Неужели ты дезертировал?

— Вот именно. У меня было три причины для этого. Во-первых, я не мог оставаться без тебя, во-вторых, моя мать написала, что за Мэри следует присмотреть, в-третьих, меня назначили к наказанию.

— Ведь ты знаешь, — заметил я, — что твое освобождение получено… Но сядь и расскажи мне все.

— Да, благодарю тебя, Джейкоб, меня освобождают, — сказал он, — тем лучше, потому что теперь они меня не будут искать. Все хорошо, что хорошо кончается. После того как ты отправился домой, я не был, что называется, в наилучшем расположении духа, и тот мошенник, который заманил нас, принялся нестерпимо злить меня. Раз он назвал меня лживым обманщиком; тут я забыл, что служу на военном фрегате, и ответил, что обманщик он, что ему еще следует заплатить мне две гинеи за проезд по реке. Он пожаловался на меня, и капитан Маклин, который, как ты знаешь, не любит подобных глупостей, выслушав обе стороны, сказал, что помощник вел себя недостойно и что поэтому он должен покинуть фрегат, но что мое обращение со старшими нарушает дисциплину и что поэтому он должен сурово наказать меня. Ты также знаешь, Джейкоб, что Маклин всегда держит данное слово; поэтому, поняв в чем дело, я переплыл на берег, добрался до Мирамики без всяких происшествий, за исключением схватки с сержантом морской полиции, которого я оставил замертво милях в трех от города. В Мирамике я попал на палубу парохода с лесом, и вот я здесь.

— Мне все-таки жаль, что ты дезертировал, — ответил я, — может выйти беда.

— Нечего бояться; все на реке знают, что меня отпустили, и я в безопасности. С Мэри я тоже повидался, в этом отношении все в порядке. Я заведу себе другой ялик и буду стоять выше моста, а поселюсь с моими стариками.

— Но согласится ли Мэри жить там? Дом твоих родителей стоит так уединенно; ей это не понравится.

— Мэри Степлтон достаточно капризничала, — ответил Том. — Мэри Бизли будет исполнять желания своего мужа.

— Увидим, Том, — произнес я.

Начался другой разговор; я предложил Тому денег на покупку лодки и, наконец, убедил его взять необходимую сумму не взаймы, как он хотел, а в подарок.

Теперь жизнь текла для меня по-новому; круг моих знакомств расширился. Однажды, к моему удивлению, катаясь в лодке, я увидел в том саду, подле стены которого я пережил такие захватывающие минуты, господина и даму. Я немедленно узнал их: это были Уильям и Сесилия. Завязался разговор, во время которого они сказали мне о своем счастье, о том, что их дядя умер, а я сообщил о моей странной судьбе. Я пригласил их в свою виллу, они, в свою очередь, познакомили меня с леди Ауберн. Это-то и доставило мне много новых знакомых. Обо мне рассказывали разные невероятные истории, говорилось, будто я получил изысканное воспитание, но, чувствуя страстное влечение к жизни на реке, избрал для себя профессию яличника. Лично мне было безразлично, что бы обо мне ни говорили. Люди, которые казались мне самыми дорогими (семья Драммонд), не стыдились меня.

ГЛАВА XXXIX

Язнал, что всем обязан Домине, и часто обдумывал, как бы сделать его жизнь спокойнее, и однажды завел с ним об этом речь. Но он решительно ответил:

— Я вижу, Джейкоб, мой сын, чего ты желаешь, но этого не должно быть. Для человека привычка — все; привычка для него не только необходимость, но и роскошь; а я привык к своей жизни. Мое дело составляет тягостную задачу, но жить без него я не могу. То, что было моей жизнью в течение всех этих лет, должно оставаться неизменным. Я похож на старую лошадь, которая так долго вертела мельничный жернов, что разучилась ходить по прямой линии (Буль-буль), и если Всевышний допустит, я умру в упряжке. Но все же я благодарю тебя, Джейкоб, благодарю от всей души.

Выслушав его отказ, я решил зайти к отцу Тома, так как, к моему удивлению, Том младший давно не был у меня. Я застал старую чету в доме; стояла прекрасная погода, но старик не работал, и даже его жена не плела сетей.

— Где Том? — спросил я после первых приветствий.

— Ах, Боже мой, — вскрикнула старуха, закрывая глаза передником. — Эта дурная, негодная девушка!

— Да, Джейкоб, — перебил ее старый Том, вытягивая свои деревянные ноги и кладя руки на колени. — Тома забрали в солдаты.

Я вскрикнул.

— Да, да, — продолжал он, — и что еще хуже, его полк идет в Индию, значит, благодаря лихорадке в мозгу и желтой индийской лихорадке, он скоро сделается пищей крабов. Я вижу, — прибавил старик, отирая слезы указательным пальцем, — как его кости белеют под крепостным палисадом… Я знаю это место. О Джейкоб, прости меня, не можешь ли ты помочь нам?

— Постараюсь, если возможно, но расскажите мне, как это случилось.

И он рассказал, что Мэри Степлтон сперва хорошо приняла Тома, соглашалась выйти за него замуж и жить со стариками. Но она не могла бросить прежних привычек и продолжала кокетничать и с ним, и с сержантом-вербовщиком. Наконец, Том вышел из себя и потребовал честного объяснения, спросил, за кого она выйдет замуж: за сержанта или за него, напомнив ей о ее письмах и обещаниях. Она рассердилась и объявила Тому, что он может уходить и что она не желает видеть его. Том не сдержался, наговорил ей резкостей, и они расстались. Но это глубоко поразило его. На следующий день он пришел просить прощения, но она снова отослала его, сказав, что через неделю обвенчается с сержантом. Том совсем потерял голову и пошел в трактир, где часто бывал сержант, в надежде вызвать его на ссору и отплатить ему; но сержанта там не оказалось, и Том, чтобы заглушить печаль, стал пить стакан за стаканом. Когда Сержант вошел в таверну, в голове у Тома было совсем неясно. Увидев налившееся лицо соперника, сержант угадал положение вещей, сел за другой столик и, точно рассерженный, ударил по нему кулаком. Том подошел к солдату и заговорил с ним о Мэри, вызывая его на драку, но сержант стал хитро уверять, будто она прогнала и его также, прибавив, что он не будет драться за нее, так как она не хочет выйти замуж ни за того, ни за другого. Это немного успокоило Тома; оба уселись за один стол и, как пораженные общим несчастьем люди, стали вместе пить. Сержант все поил Тома, давая клятву вернуться в полк и навсегда расстаться с Мэри; в то же время он советовал Тому поступить в солдаты. Ему, наконец, удалось завербовать бедного малого и дать ему при свидетелях шиллинг. Этого только и нужно было сержанту. На следующий день Тома взяли под стражу в «депо», а солдат продолжал ухаживать за молодой девушкой.

— Не поможете ли вы нам, Джейкоб? — твердила старуха.

Я узнал от стариков название полка и место, где помещалось так называемое «депо», и, сопровождаемый благословеньями несчастной четы, быстро ушел.

В тот же день я отправился к Мэри Степлтон, застал ее в слезах и осыпал ее упреками.

— Я презираю и ненавижу себя, — с отчаянием ответила она, — лучше бы я умерла! О, мистер Фейтфул, ради Бога, освободите его, вы можете сделать это; у вас есть деньги и все!

— Если я сделаю это, то не для вас, Мэри; я не позволю вам играть с ним. Я постараюсь освободить его, но раньше возьму с него слово никогда не говорить с вами.

— Не говорите этого, — закричала Мэри, хватаясь за лоб. — О Боже, Боже, какая я несчастная! Выслушайте меня, — прибавила молодая девушка и, упав на колени, схватила мои руки. — Только освободите его, только дайте мне раз увидеться с ним, и я клянусь всем святым, я на коленях попрошу у него прощения, как теперь прошу вас. Я все сделаю, все, только бы он простил меня, потому что я не могу и не буду жить без него. Я была безумна, что обращалась так дурно с человеком, для которого хотела жить. Вы говорите, что Том меня любит, я знаю это, но он не любит так, как я его люблю. О, мое сердце разрывается! — Мэри поднялась с колен и, помолчав, прибавила: — Прочитайте, что я написала ему.