Приключения Джейкоба Фейтфула

— Да, да, мастер, — ответил старый Том и запел прощальную песенку.

— Ну, кажется, вы не дурак петь, — заметил американец.

— Ну, а я думаю, вы не дурак лгать, — сказал Том младший.

Наш разговор прервал м-р Ходжсон, новый старший конторщик, о котором я еще ничего не говорил. Он заменил м-ра Томкинса, когда мы ушли из Батерси, с самого начала невзлюбил меня, и его враждебность, по-видимому, возрастала, по мере того как м-р Драммонд все больше и больше одобрял меня.

— Фейтфул, сейчас же идите в контору. Я не желаю, чтобы у меня служили бездельники. Сейчас же идите, — сказал он.

— Что это, мистер тихоступ, — крикнул старый Том, — вы хотите сказать, что Джейкоб ничего не делает?

— Да, желаю, а слышать ваших дерзостей не хочу. Молчите, не то я сгоню вас с баржи, старый мошенник.

Старый Том ответил ему резко. Моя кровь тоже закипела: я уже многое вынес от него. Том младший весь горел от нетерпения и желания заступиться за меня. Он небрежно прошел мимо главного конторщика и сказал мне:

— Я думаю, Джейкоб, что ты ученик на реке, но тебя приковали к счетной конторе. Ты еще долго пробудешь там?

— Не знаю, — хмуро ответил я, отходя, — но мне хотелось бы, чтобы это время окончилось.

— Прекрасно, сэр, — сказал Ходжсон, — я доложу мистеру Драммонду о ваших проделках.

— Проделках? Его дело стоять за колесам, — ответил старый Том, — и он не должен учиться вашим хитрым проделкам за конторкой.

— Хитрым проделкам? Что ты хочешь сказать, старый мошенник? — в бешенстве крикнул конторщик.

В тот день не пробыл я за своей конторой и минуты, как вошел м-р Ходжсон и оскорбительно заговорил со мной. Моя гордость не могла снести этого. Вполне хорошо написанную накладную он вырвал у меня из рук, разорвал и приказал написать снова. Возмущенный таким обращением, я отказался и бросил перо. Он схватил линейку и швырнул ее мне в голову. Я не вынес этого и кинул ее обратно. Она просвистела в воздухе как раз в то время, когда в комнату вошел м-р Драммонд; он видел, как мой снаряд ударил Ходжсона по лбу; он упал, я стоял с пылающим от гнева лицом.

Все улики были против меня. Призвали прислугу, конторщика унесли в его комнату, я опустился перед конторкой, и моя грудь волновалась от бурных чувств. Сколько времени я пробыл так — не знаю, может быть, часа два, и, вероятно, просидел бы еще дольше, если бы меня не позвали к м-ру Драммонду. М-р Ходжсон пришел в себя и, очевидно, по-своему рассказал всю историю. В гостиной я застал м-ра и м-с Драммонд и маленькую Сару с красными от слез глазами. Я не боялся, так как был еще слишком полон негодования. М-с Драммонд казалась серьезной и печальной. М-р Драммонд был суров.

— Джейкоб Фейтфул, — сказал он мне, — я должен объявить тебе, что вследствие позорного поступка ты не можешь больше оставаться в нашем доме. Очевидно, что я слышал до сегодняшнего дня, было последствием твоего недостойного поведения. Да, твоя дружба с пьяным стариком и его дерзким сыном вовлекла тебя в безумие. Я надеялся доставить тебе более почетное положение, чем предполагал сначала, но теперь вижу, что ошибся. Ты оказался неблагодарным.

— Нет, — спокойно прервал я его.

— Говорю тебе, ты неблагодарен. Я сам убедился в твоем ужасном поведении, которое долго скрывали от меня. Я поместил тебя учеником на реку, и ты вернешься на баржу, но не жди от меня ничего больше. Сам прокладывай себе дорогу. Ты можешь служить на моей барже, пока я не отыщу для тебя нового места на другом судне. Я считаю своим долгом удалить тебя от вредного влияния. Вот еще что. Ты пробыл несколько месяцев у меня в конторе и теперь очутишься один на свете. Возьми же за твою службу десять фунтов (и м-р Драммонд положил деньги на стол). У меня есть также деньги, отложенные для тебя, но я их задержу; как только время твоего учения окончится, ты можешь потребовать их. Глубоко надеюсь, Джейкоб, что суровый урок образумит тебя и что ты забудешь дурные советы твоих недавних товарищей. Не старайся оправдываться, это бесполезно. — М-р Драммонд встал и вышел из комнаты.

Я заговорил бы, но его последние слова снова подняли во мне чувство негодования. Я молча и твердо вынес его прощальный взгляд. Он счел это закоренелостью. М-с Драммонд, которая, как я узнал позже, захотела поговорить со мной наедине, тоже приняла мое молчание за вызов, печально взглянула на меня, вздохнула и ничего не сказала; маленькая Сара смотрела на меня своими черными глазами, точно желая прочитав в глубине моей души.

— Разве вам нечего сказать, Джейкоб? — наконец спросила м-с Драммонд. — Я хотела бы передать ваши слова мужу, когда он немного успокоится.

— Нечего, сударыня, — ответил я, — кроме того, что я постараюсь егопростить.

Даже доброй м-с Драммонд мой ответ показался оскорбительным. Она поднялась со стула, взяла Сару за руку и, уходя из комнаты, сказала убитым тоном:

— Прощайте, Джейкоб.

В глазах у меня стояли слезы: я хотел ответить на ласковый привет, но печаль душила меня — я не мог говорить, и мое молчание опять-таки было принято за упрямство и неблагодарность. Однако Сара не ушла из комнаты. Ей уже минуло четырнадцать лет; около пяти лет мы были с нею друзьями, а за последние шесть месяцев наши отношения стали еще сердечнее, я любил ее, как дорогую сестру. Мое сердце сжалось, когда ушел м-р Драммонд, оно содрогнулось, когда фигура м-с Драммонд исчезла, но теперь мне было особенно тяжело. Я стоял, держа рукою ручку двери, ослепленный слезами, которые катились по моим щекам. Сара дотронулась до моей другой бессильной руки.

— Джейкоб, — начала было она, но, не договорив моего имени, рыдая упала ко мне на плечо.

Я тоже заплакал. Когда мы немного успокоились, я рассказал ей все, что случилось, и, наконец, одно существо в мире признало, что со мной поступили несправедливо. Едва я договорил, как за Сарой пришла служанка, сказав, что ее мать зовет ее к себе. Она бросилась ко мне на шею и простилась со мною. Потом пошла к дверям, но, заметив деньги, показала на них:

— Это твои, Джейкоб, — заметила она.

— Нет, Сара, я не возьму их. Я все принимаю от людей, которые поступают со мной хорошо, и чувствую к ним большую благодарность, но этих денег я не могу взять; унеси их и скажи, что я не мог их принять.

Сара поняла, что я не изменю своего решения, снова простилась со мной и ушла.

Я наскоро уложил платье и меньше чем через десять минут был уже на палубе баржи. Старый и молодой Томы сидели за ужином. Часть случившегося они уже знали, и мне пришлось только досказать остальное.

Вечер окончился грустно; мы скоро разошлись спать, зная, что рано утром нам предстоит идти за грузом к шхуне. В эту ночь я не смыкал глаз, моя жизнь прошла передо мной в бесконечном ряде картин, нарисованных воображением.

ГЛАВА XIX

Брешь расширяется. Я делаюсь охотником, браконьером, «десперадо» note 20. Необыкновенно лютый сторож. Я предупреждаю его Он предсказывает, что мы скоро познакомимся с виселицей. Некоторые люди бывают пророками в своем отечестве — он оказывается прав

— Алло, эй вы, барочник! — услышал я, в волнении расхаживая по палубе. Том и его отец были в каюте, поэтому я понял, что окрик относился ко мне. Я поднял голову и увидел осклабившееся, глупое, смеющееся лицо младшего конторщика.

— Почему вы не отвечаете, — продолжал он, — вас зовут. Идите сейчас сюда.

— Кто меня требует? — ответил я, краснея от гнева.

— Не все ли равно, повинуйтесь моему приказанию!

— Не хочу, — светил я, — я не должен повиноваться такому глупцу, слава Богу. И если попадетесь мне под руку, я попробую пробить вашу голову, хотя она очень толста, да и голову вашего старшего.

Он исчез; я продолжал ходить взад и вперед. Гораздо позже я узнал, что за мной посылала м-с Драммонд, желавшая поговорить со мной: Сара рассказала си все, и м-с Драммонд убедилась, что я говорил правду. Она напомнила мужу, как прекрасно я вел себя при м-ре Томкинсе, прибавив, что, вероятно, не без причины со мной произошли такие перемены. Сара достала накладную, которую разорвал главный конторщик; правильность этой бумаги доказала, что я не лгал, а также, что мой начальник замыслил ее уничтожить без причины. М-р Драммонд чувствовал больше, чем хотел сознаться. Он понял, что поступил слишком поспешно; даже мой отказ or денег теперь принял другую окраску; он был изумлен и огорчен. Поэтому м-р Драммонд позволил жене послать за мной. Младший конторщик позвал пеня, и матери Сары передали, что я грозил разбить голову конторщику, так же как и голову Драммонда. Этот мошенник отлично знал, что под словом «старший» я подозревал главного конторщика, но нашел нужным заменить его именем Драммонда. Сара изумилась, м-с Драммонд была поражена, ее муж почти доволен. Таким образом, разрыв между мною и семьей Драммонд сделался шире прежнего; все средства сообщения с ними прекратились. Понятно, я не знал всего в то время. Многое зависит от манеры передавать слова.

Мы отошли от пристани к американской шхуне, где взяли муку, чтобы выгрузить ее в Батерси. Я был доволен, что покинул берег, хотя сердце мое сжималось от обиды. Мои товарищи по барже тоже приуныли; они страдали за меня, и их возмущали поступки конторщиков. Вскоре мы уже плыли против прилива и в начале первого часа бросили якорь выше моста Петни. Том младший, желая поразвлечь меня, предложил мне отправиться на берег погулять. Его отец одобрил это намерение. Он дал Тому денег, поручив ему купить бутылочку на берегу и принести ее с собой.

— Только помни, Том, по чести, — прибавил старик.

— По чести, отец, — сказал Том, всегда державший слово.

Поручи ему в такое время целые бочки спиртных напитков, он не выпил бы из них ни капли.

Когда подвели ялбот, Том позвал с собой и Томми.

— Зачем вам собака на берегу? — спросил его отец. — Томми должен остаться здесь и караулить.

— Ах, отец, почему ты не хочешь позволить бедняге побегать с нами? Я уверен, что ему хочется пожевать травы; а вернемся мы до темноты.

— Хорошо, хорошо, Том, — проговорил старик. Томми вскочил в ялбот; мы отплыли.

— Что ты задумал, Том? — спросил я, когда мы отошли ярдов на десять от баржи.

— Что, Джейкоб? Я хочу пострелять на лугах Уимблдона. Но отец не может видеть у меня в руках ружья, потому что я однажды попал в мою старенькую мать. Правда, я посыпал ее порохом, как пеплом, и в ее старой фланелевой юбке было множество дроби, но толстая материя сохранила ее. А ты стрелок?

— Никогда не стрелял.

— Хорошо, мы будем стрелять по очереди и, если хочешь, бросим жребий, кому выпалить первому.

Пристав, мы отправились в трактир, оставили там бутылку, попросили наполнить ее и пошли на холм Пегни. Томми носился перед нами, с восторгом размахивая своим пушистым хвостом. Вскоре мы были подле трактира «Зеленый Человек», стоявшего на краю уимблдонских лугов.

— Где тут прячутся зеленые люди? — со смехом заметил Том. — Вероятно, они живут в одной стране с синими собаками, о которых иногда говорит отец. Ну, давай заряжать.

Зарядили; брошенная медная монетка показала, что я должен стрелять первый, жребий же назначил целью трясогузку. Я хорошо прицелился (так мне показалось), по крайней мере я водил за птицей дулом минуты три или четыре, пока она бегала взад и вперед; наконец, выстрелил. Томми залаял от восторга; птица улетела.

— Думаю, я попал в нее: я видел, как она махнула хвостом, — заметил я.

— Скорее это доказывает, что ты промахнулся, — возразил Том. — Попади ты в нее, она никогда больше не шевельнула бы хвостом.

— Ничего, — сказал я. — На следующий раз посчастливится больше.

После этого Том сшиб с ветки черного дрозда и, зарядив ружье, передал его мне; на этот раз мне посчастливилось больше: я попал в воробья.

Мы весело шли через луг, иногда попадали в песочные ямы, наполовину наполненные водой, иногда встречали болотца, и нам приходилось делать обходы. Мы стреляли, но наш мешок наполнялся медленно. Нам бывало досадно, когда мы делали промахи, но Томми радовался после каждого выстрела, весело прыгал и радостно лаял. Наконец мы устали, сели в кустах, вынули убитую дичь и разложили ее перед собой. Послышался шелест и жалобный вопль. Наша собака пробралась в чащу и поймала зайца, раненного каким-то охотником и скрывшегося в кусты, чтобы умереть там. К досаде Томми, мы отняли его добычу и восхищались ею, положив убитого зверька между нами. Вдруг подле нас раздался голос:

— Ах вы, бессовестные браконьеры, попались! Мы подняли глаза и увидели лесного сторожа.

— Идите, идите за мной, здорово попадет вам, запрем мы вас. Давайте ружье.

— Не отдадим, — ответил я. — Ружье наше, а не ваше, — и я повернул к нему дуло.

— Как? Вы хотите совершить убийство? Ах вы, такие мошенники!

— А вы хотите ограбить нас? — с бешенством возразил я. — Если так, то я совершу убийство. Я застрелю его, Том.

— Нет, Джейкоб, нет, ты не должен стрелять в людей, — сказал Том, видя, что я готов сдержать слово. — Да и не можешь, — шепнул он мне на ухо. — Ружье-то не заряжено.

— Вы отказываетесь отдать ружье? — спросил сторож.

— Да, — ответил я, поднимая курок, — уходите!

— Ах вы, бродяги. Вы скоро увидите виселицу, это верно. Значит, вы отказываетесь идти со мной?

— Полагаю, — ответил я.

— Отказываетесь? Вспомните, я поймал вас на месте преступления с мертвым зайцем в руках. Разве вы не знаете, что вся дичь, вся трава, болота и гравий на этой равнине принадлежат графу Спенсеру?

— И все черные дрозды, чижи, воробьи, а также все дураки, — ответил я

— Да, а я охотничий сторож. Немедленно отдайте мне зайца.

— Видите ли, — ответил Том, — мы не убили зайца; его поймала собака, и эта дичина — ее собственность. Если Томми отдаст вам зайца, хорошо. Сюда, Томми. Вот этот джентльмен говорит (тут Том указал рукой на сторожа), что заяц (и Том показал на зайца) — не твой. Что ты хочешь: сторожить или отдать?

При слове «сторожить» Томми положил передние лапы на зайца, показал страшный ряд зубов, свирепо посмотрел на сторожа и заворчал.

— Слышите, что он говорит? Значит, поступайте, как вам угодно, — продолжал Том, обращаясь к сторожу.

— Прекрасно, прекрасно, я вижу, что вас со временем повесят. А теперь приведу человек шесть, которые помогут мне стащить вас обоих в тюрьму.

— Ну, берегитесь, — ответил я, вскочил и прицелился в него из ружья.

Томми тоже поднялся и хотел броситься на него, но Том остановил собаку за ошейник. Сторож пустился со всех ног и, очутившись вне выстрела, обернулся, погрозил нам кулаком и снова бросился за подкреплением.

— Жаль, что ружье не заряжено, — сказал я.

— Что с тобой, Джейкоб? Неужели ты стрелял бы в него? Ведь он же только исполнял свою обязанность; мы не должны быть здесь.

— Я не согласен, — ответил я. — Зайцы в лугах столько же принадлежат мне, как и лорду Спенсеру. Луг общий.

— Я тоже так думаю, но, тем не менее, если он нас поймает, то отправит в тюрьму, а потому предлагаю тебе скорее убежать в противоположную сторону.

Мы так и сделали. Однако через четверть часа на повороте увидели перед собой нашего врага и его трех помощников.

— Бежим, — крикнул Том, — и спрячемся!

Минут десять мы бежали изо всех сил, наконец спустились в болотистую низину и, увидев, что наших преследователей нет в виду, спрятались в густой чаще кустов. Томми был с нами. Мы лежали тихо.

— Они ни за что не найдут нас, — сказал Том, — если только мне удастся заставить собаку лежать спокойно. Лежи, Томми, молчи и лежи.

По-видимому, собака поняла: Томми лег между нами и не шевелился.

Приблизительно через полчаса мы услышали говор. Я хотел было зарядить ружье, но Том отказался дать мне пороха. Голоса приблизились; Томми тихо заворчал, а мой товарищ зажал ему рот руками. Вот подошли к кустам, и охотничий сторож сказал:

— Маленькие бродяги, конечно, недалеко, они, наверно, в этой ложбине. Пойдем.

— Да я по колени в болоте! — вскрикнул один из его спутников. — Ни за что не пойду дальше.

— Ну так осмотрим окраины топи, — возразил сторож. — Я пойду впереди!

Голоса стали удаляться, на наше счастье, потому что нам пришлось, не переставая, бороться с собакой, особенно в последнюю минуту: я держал передние лапы Томми, а Том зажимал ему пасть. Теперь мы успокоились, но не смели выйти из нашего тайника. Наконец, через долгое время, Том высунул голову из кустов и огляделся — мы решили вернуться к берегу. Однако пошел сильный снег. Вместе с наступившим сумраком он мешал нам видеть дорогу. Поднялся ветер, метель усилилась, тяжелые хлопья били нам в глаза и ослепляли нас, но мы все-таки шли вперед, каждую минуту надеясь выйти на большую дорогу. Мы молчали; я нес ружье, Том зайца, закинутого за плечо, Томми брел за нами. Но дороги мы не нашли. Над нами было черное небо. Ветер выл; наше платье отяжелело от снега, мы чувствовали сильную усталость и наконец остановились.

— Том, — сказал я, — я уверен, что мы сбились с дороги: ветер дул справа, и снег заносил нас с той же стороны, теперь не то. Что нам делать?

— Идти вперед, — ответил Том. — Не повернуть ли нам обратно и не идти ли так, чтобы ветер опять дул на нас справа? — предложил я. Мы так и сделали, но идти становилось все труднее. Мы проваливались в топь, спотыкались о коряги, и если бы я однажды не схватил Тома, он свалился бы в песочную яму. Это заставило нас пойти в другом направлении; наконец, выбившиеся из сил от холода и усталости, мы начали приходить в отчаяние.

— Не лучше ли нам, Том, — сказал я, — залезть в кусты и дождаться окончания метели?

Зубы Тома стучали от холода, но раньше, чем он мог ответить, они застучали от страха: над нами раздался громкий вопль.

— Что это? — вскрикнул Том.

Сознаюсь, я испугался не меньше приятеля. Вопль повторился; он казался сверхъестественным. Звучал нечеловеческий голос, что-то среднее между воем и карканьем. Снова повторился страшный звук и замер в порыве бури. Мы не говорили, не двигались, даже собака свернулась и дрожала; ружье выпало у меня из рук, заяц валялся подле Тома; мы держались друг за друга и простояли неподвижно более четверти часа. К счастью для нас, снег перестал идти, тучи уплыли в левую сторону, и в высоте открылось ясное небо, усеянное тысячами мерцающих огоньков. Мы перестали страдать телом и душой. Первое, что я увидел, был столб ярдах в двух от нас. Я посмотрел на него и, к своему ужасу, увидел, что на нем качалось подвешенное на цепях человеческое тело. Едва я оправился от потрясения, как показал на него Тому. Взглянув, он отшатнулся, упал на собаку, снова вскочил и вдруг громко засмеялся.

— Это старый Джерри Эбершоу, — сказал Том. — Я хорошо знаю его, и знаю также, где мы.

Вот в чем было дело. Года за три перед этим Эбершоу повесили на цепях в уимблдонской низине, и сверхъестественный звук, который поразил нас, вызывал скрип заржавленного железа.

— Все в порядке, Джейкоб, — сказал Том, посмотрев на ясное небо и поднимая зайца. — Через пять минут мы будем на дороге. — Я вскинул на плечо ружье и мы побежали. — Ей-Богу, — продолжал Том, — этот мошенник сторож сказал правду. Он уверял, что мы скоро увидим виселицу: так и вышло. Ну, хорошая шутка!

— Следующий раз посчастливится больше, Том, — ответил я. — А все вышло по вине этого болотного мошенника. Жаль, что его нет здесь.

— На что он тебе?

— Я бы снял с виселицы старого Эбершоу, а его вздернул бы.

ГЛАВА XX

Наше приключение не оказывается роковым. Я ласково отношусь к грогу. Грог очень зло отплачивает мне. Новые рассказы Тома старшего. Кандидаты для девятихвостой кошки

Через полчаса мы очутились близ моста Петни; быстрая ходьба восстановила наше кровообращение. Том убежал за бутылкой, скоро появился с двумя и закричал:

— Вторую я взял в долг; нам понадобится она, и отец согласится с этим, когда услышит наш рассказ.

Отыскав ялбот, мы минуты через две подошли к барже, на палубе которой стоял старый Том.

Сидя за обедом в каюте, мы рассказали старику о наших приключениях. (Бедный Томми получил свою порцию и храпел у наших ног).

— Ну, Джейкоб, глоток грога принесет тебе пользу, — сказал старый Том. — Лучше сидеть здесь, чем дрожать там, под виселицей старого Эбершоу. Бродяга Том, если ты еще когда-нибудь отправишься стрелять, я лишу тебя наследства.

— Но, отец, я думаю, тебе нечего оставить мне, кроме твоих деревянных ног, а на них далеко не уйдешь.

— Пожалуй, ты прав, Том, — ответил старик. — Впрочем, когда я не знаю, как поднять ветер, старуха всегда добывает откуда-то одну или две золотые монетки. Если я отправлюсь вслед за моими ногами раньше ее, надеюсь, у бедняги окажется накопленная сумма. Ведь ты знаешь, когда человек уходит с земли, он уносит с собой и свою пенсию. Однако, если я продержусь еще пять лет, я уверен, ты не дашь ей нуждаться. Правда, Том?

— Конечно, отец; я поступлю на королевскую службу и буду отдавать ей половину жалованья.

— Хорошо, Том, человеку естественно желать служить родине. Ну, а ты, Джейкоб, думаешь поступить на военный корабль?

— Я прежде всего хочу отбыть время учения на реке.

— Ну, мальчик, скажу тебе, на палубе военного судна ты можешь скорее добиться удачи, чем на суше.

— Надеюсь, — с горечью ответил я.

— И я надеюсь, что увижу тебя взрослым раньше, чем умру, Джейкоб. Скоро мне придется выйти «вчистую»; последнее время у меня сильно болят пятки.

— Пятки? — в один голос вскрикнули мы с Томом.

— Да, дети, поверьте, иногда я чувствую их, точно они остались на месте, а не попали в свое время в челюсти какой-нибудь акулы. По ночам у меня делаются в них судороги, да такие, что я чуть не кричу от боли. Ужасно, потеряв ноги, сохранить в них все ощущения. Доктор говорит, что это от нервов. Джейкоб, загляни-ка в стакан. Ты, кажется, относишься к грогу добрее прежнего.

— Да, — ответил я, — он мне начинает нравиться. — Действительно, алкоголь ободрил меня, и я на время забыл о своих горьких мыслях.

— Что то сделалось с твоим стариком Домине, как ты называл его? — заметил старый Том. — Мне казалось, он сильно приуныл. Ты навестишь его, Джейкоб?

— Нет; я постараюсь не видеть ни его и никого другого, не то мистер Драммонд подумает, что я хочу вернуться к нему. Я покончил с сушей, и мне хотелось бы догадаться, что будет со мной дальше; ведь ты знаешь, что мне не придется служить у тебя на барже.

— А что, если мы с Томом возьмем другое судно, Джейкоб? Я не хочу оставаться у Драммонда. Он назвал меня старым пьяницей. Это за всю-то мою долгую службу! Я не пьяница. Я остаюсь трезвым, пока есть работа, и только зная, что все в порядке и что решительно нечего бояться, я напиваюсь, как разумное существо.

— Полагаю, — заметил Том и передал отцу свой осушенный стакан.

— Хорошо, если ты будешь держаться того же взгляда на королевской службе, не то тебе поцарапают кошками спину. А знаете, однажды на корабле было с полдюжины малых, которые наперебой старались подвергнуться наказанию.

— Расскажи нам о них, отец; это любопытно.

— Хорошо, — ответил старый Том и начал:

«Это случилось, когда наш фрегат стоял на якоре в гавани подле Бермудских островов. Казначей послал бочонок виски на берег, в дом одной дамы, которой хотел угодить, предполагая, что стакан грога продвинет его дела. Около двадцати матросов получили позволение отправиться поразмять ноги. На судне первый лейтенант строго держал их и не давал им денег — мы пять лет не получали ни одного фартинга, и ни у одного из нас не было за душой и трех пенсов. Во всяком случае, отпуск — отпуск, и хотя моряки не могли повеселиться на берегу, им все же хотелось отправиться на сушу. Я считаю, что нехорошо так долго оставлять матросов без фартинга, потому что, видите ли, человек, который с несколькими шиллингами в кармане остается очень честен, нередко решается стащить деньги ради стаканчика грога, если у него нет ничего. Ну вот, заказали ялбот для матросов, а казначей дал бочонок, поручив мне передать его той даме, о которой я говорил. Прекрасно, мы высадились; я закинул бочонок за спину и пошел на холм.

— Что там у тебя, Том? — спрашивает Билл Шорт.

— То, что мне хотелось бы поделить с тобою, Билл, — говорю я, — жгучий напиток, который он посылает своей милой.

— Я видел эту даму, — сказал Холмс (видите ли, мы все шли вместе на горку), — я стал бы охотнее ухаживать за бочкой, чем за ней. Она толста, как бык, и желта, как набоб.

— Но Терзби знает, что делает, — сказал шотландец Макалпин, — говорят, у нее много золотого песка, много птицы, много воды.

Дело в том, что Бермудские острова — странное место: воды там крайне мало — все ждут дождя и собирают его в большие бочки, и каждый дюйм воды в бочке считается прибылью.

Едва я подошел к дому и постучался в дверь, как деревянный занавес откинулся, выглянула черная девушка, прижав палец к своим толстым губам.

— Не шуметь, миссис спит, — сказала она.

— Куда мне поставить это?

— Сюда. Я приду за ним. — Тут она опустила жалюзи и спряталась.

Я поставил бочонок у дверей, вернулся на берег, сел в ял и отправился на фрегат. Надо сказать, что все бывшие в отпуску слышали, как я говорил с девушкой, и, увидев, что никто не сторожит виски, поддались искушению. Они огляделись, переглянулись, поняли друг друга, но не проронили ни слова.

— О, я и пальцем не дотронусь до бочонка, — сказал один и ушел.

— Я тоже, — прибавил второй и ушел.

Наконец, все ушли, кроме восьми человек. Билл Шорт подошел к бочонку и сказал:

— Я тоже не дотронусь до него рукой, — при этом ногой он толкнул его; тот откатился ярда на три от дверей.

— Моя рука тоже не коснется его, — сказал Холмс, ударил бочонок ногой и откатил его на дорогу.

Так они двигали его, не дотрагиваясь до него руками; наконец докатили до залива. Тут все замерли: никто не хотел разбить бочонка. На их счастье, мимо проходил черный плотник; они обещали дать и ему стакан грога, если он пробуравит бочонок своим коловоротом: всем хотелось иметь право поклясться, что они не дотронулись до него рукой. Едва отверстие было проделано, один из матросов взял парочку кружек у черной женщины, которая продавала пиво. Виски потек; черный плотник подставлял одну кружку под струю, когда другая бывала полна; матросы наскоро пили. Раньше чем они допили до половины, прибежали и остальные. Вероятно, они почувствовали приятный запах, как акула чует съестное, попавшее в воду. Скоро бочонок осушили до конца, все опьянели и решили уйти, чтобы их не застали на месте преступления.

Перед самым заходом солнца мне велели плыть в ялботе на берег и доставить обратно отпущенных матросов; казначей решил воспользоваться этим случаем и навестить свою невесту, но, выйдя в гавани, он прежде всего увидел твой опустевший бочонок.

— Что это? — спросил Терзби. — Значит, ты не отнес его на холм, как было приказано?

— Отнес, сэр, — ответил я, — и отдал на хранение черной девушке; но ее хозяйка спала, и служанка не позволила мне внести бочонок в комнаты.

Тут он принялся бушевать и клясться, что найдет злодеев, как он называл отпущенных, которые осушили его бочонок. Потом ушел к дому невесты. Едва он исчез, как мы схватили бочонок и налили в него кварты две воды. Спирт, впитавшийся в дерево, всегда смешивается с водой и, если вы потрясете бочонок, образует недурной грог, во всяком случае это лучше, чем ничего.

Не скоро собрал я матросов, которые разбрелись по городу, поэтому, когда я с ними вернулся на палубу, было совсем темно. Занятый чем-то первый лейтенант не спросил меня, почему я так долго пробыл на берегу. Он нашел, что все матросы лежали на корме.

— И где это они могли найти водки? — сказал он, потом приказал сторожить их, пока они не отрезвеют.

На следующее утро казначей пожаловался ему, что у него украли виски. Старший лейтенант рапортовал об этом капитану. Капитан велел вызвать всех людей, которые вернулись в нетрезвом виде.

— Кто из вас украл виски? — спросил он.

Все поклялись, что не дотрагивались до бочонка и пальцем.

— Тогда как же вы могли напиться? Ну, мистер Шорт, ответьте: вы были совсем нетрезвы. Кто дал вам водки?

— Чернокожий, сэр, — ответил Шорт, и в сущности, сказал правду. И все с клятвой повторили то же самое. Капитан взбесился и велел всех их арестовать. На следующий день капитан сказал:

— Ну, ребята, если вы не скажете, кто украл виски казначея, я всех высеку.

Между тем Шорт и остальные успели сговориться, как действовать. Они знали, что капитан не любил телесных наказаний, так как был очень добросердечным человеком. Вот Билл Шорт вышел вперед и, отдав честь капитану, сказал:

— Сэр, если вы решили наказать всех, лучше я скажу правду сразу. Я украл виски.

— Отлично, — ответил капитан, — раздевайтесь, сэр. Билл Шорт сбросил рубашку, его схватили.

— Дать ему дюжину!

— Прошу извинения у вашей чести, — сказал Джек Холмс, выходя из ряда матросов; я не могу допустить, чтобы наказали невинного, и раз должны наказать кого-нибудь, пусть уж лучше бичуют того, кто виноват. Не Билл Шорт взял виски, а я.

— Что это? — сказал капитан. — Ведь вы же сами сказали, что виноваты вы, мистер Шорт.

— Ну да, — ответил Билл, — я сказал это, так как не хотел, чтобы наказали всех, но правда остается правдой: я не дотронулся и пальцем до бочонка.

— Отпустить Шорта; Холмс, раздевайтесь, сэр. Холмс разделся, его привязали к скамье.

— Дать ему дюжину, — произнес капитан.

Но в эту минуту вышел Макалпин и стал клясться, что виноват он, а не Холмс, и попросил, чтобы наказали его. Тут капитан закусил губы, боясь расхохотаться, и матросы увидели, что все хорошо. Дальше вышел другой и сказал, что виноват он, а не Макалпин; за того вступился еще новый, и так далее, и так далее.

Наконец капитан сказал:

— Можно подумать, что наказание — вещь очень приятная: все вы с такой готовностью хотите подвергнуться ему; но я не могу сделать этого в угоду вам. Я найду настоящего виновного и сурово накажу его. Тем временем оставьте их под арестом, мистер П., — обратился он к старшему лейтенанту.