Блютгетт действительно хотел проломить стену, как только что это сделал я.
      Вернее, не совсем я.
      Он не хотел пролететь сквозь дыру, оставленную мной.
      Да он и не смог бы этого сделать, поскольку за стеной сидел я.
      Нет, Блютгетт хотел сделать собственную дыру.
      Такого зрелища я не хотел упускать.
      Я знал, что высовывать голову из-за стены опасно, очень опасно, так как, возможно, не все его сообщники захотят посмотреть на это и сосредоточат свое внимание на уже существующей дыре, за которой сидел я.
      И тем не менее я пошел на риск. Не каждый день тебе доводится увидеть такое чудо. Я был бы не я, если бы пропустил такой спектакль. Я выдвинулся немного вперед и высунул свою голову.
      Если ее не продырявили, то этим я обязан тому, что человек падок на зрелища. И вот Блютгетт помчался на стену, подстрекаемый своими товарищами.
      Все наблюдали за этой сценой. И если бы один из нас оказался подлецом, он бы всех мог перестрелять.
      А мы все смотрели. Мы видели, как он оттолкнулся правой ногой, отделился от земли, метра два пролетел по воздуху и целеустремленно врезался в стену.
      Может быть, в этот критический момент кто-то и задал себе вопрос: "А возможно ли такое? Разве может мощный торс гориллы проломить каменную стену? Свершится ли чудо?"
      Нет!
      Он бежал, как я, прыгал, как я, в последний момент прятал голову, как я... Но на этом все общее и кончалось.
      Чуда не состоялось. Голова его с глухим стуком ударилась о камень и на какое-то время даже повисла на нем вопреки законам тяготения. Потом вся туша грохнулась на землю. И осталась лежать без движения.
      Этот глухой удар прозвучал в моей голове, как приятная мелодия. Но поскольку я мог лучше предвидеть итог этого рискованного эксперимента, то я и пришел в себя быстрее других.
      Три гангстера все еще стояли на ярко освещенном дворе и не могли оторвать взора от этого почти героя.
      Еще три. И в доме еще, вероятно, трое или четверо. И Лукреция.
      И если я буду медлить, то эти типы либо убьют меня, либо вернутся обратно в дом и сделают с Лукрецией все, что взбредет им в голову. Если я хочу спасти Лукрецию, то медлить нельзя.
      Итак, я начал свою спасательную акцию.
      Счастливчик Райан, увидев меня, издал победный клич и вскинул руку с револьвером, а в трех метрах от него уже приготовился и Флипо. Позади Флипо копошился Эйс. Я выстрелил в Счастливчика и промахнулся, выстрелил из пистолета в левой руке во Флипо и всадил ему пулю, куда нужно. Я не знал точно куда, но когда пуля 45-го калибра попадает в кого-то, то это сразу видно.
      Флипо отшатнулся, вскинул руки и упал на землю. Моя третья пуля предназначалась Эйсу, но он быстро пригнулся, и я увидел, как дрогнула его рука с револьвером.
      В ослепительном свете прожекторов я не видел, как его револьвер изрыгнул пламя, но я услышал, как пуля пролетела около самой моей шеи, возможно, даже опалив мои волосы. Потом выстрелил Счастливчик, и его пуля пролетела над самой моей головой. Я упал в сторону и еще в падении дважды нажал на гашетку, увидев, как обе пули впились в его тело. По той манере, как он падал на землю, я понял, что он мертв.
      На очереди был Эйс, его две пули ударились о стену. По сравнению с ними у меня было большое преимущество, особенно против Эйса, но мне оно было необходимо, поскольку он был лучший стрелок. Прежде чем он успел выстрелить третий раз, моя пуля попала ему в ногу.
      В следующий момент я уже пролез обратно в дыру. Теперь я тоже стоял в слепящем свете двора, и Эйс опять нажал курок. Я быстро сделал зигзагообразное движение, но выстрела не последовало. Через пару секунд я был уже рядом с ним. Он все еще стоял на ногах, но уже качался, и пока он размахивался, чтобы запустить мне в голову заряженный револьвер, я успел нанести ему удар кулаком в брюхо. Видимо, удар был несильный, и я поэтому сразу нанес второй.
      Он упал на колени. Какой-то неясный звук вырвался у него из горла – нечто вроде мокрого кашля, который бывает у курильщиков по утрам.
      До того, как он совсем упал на землю, я успел нанести ему удар в подбородок, и у него словно отвалилась челюсть. Напоследок я "прихлопнул" его последним выстрелом и поспешил на помощь к Лулу.
      Правда, на какое-то мгновенье я остановился, замер и почувствовал, как бешено у меня колотится сердце. Так, что я весь дрожал. Потом кровь немного остыла, и я взглянул на Счастливчика Райана, который лежал в трех метрах от меня и больше не шевелился. Флипо еще был жив, но ему немного осталось жить на этом свете. Блютгетт неподвижно лежал у стены.
      Я увидел, как рядом с ним что-то поблескивало, и направился в его сторону. При этом я прошел мимо Уитона. Он лежал на животе лицом в грязи. Рот его был открыт, но его минуты тоже были сочтены.
      Блестящим предметом около Блютгетта оказался длинноствольный револьвер. Это был магнум-44, самое смертоносное оружие, которое можно было придумать. И оно подходило его владельцу. Я повертел цилиндр – все пули были на месте. Он не успел выстрелить ни разу.
      Я повернулся и побежал к дому. Когда я был поблизости от разбитого окна, то услышал мужской говор. "Ну и что?" – подумал я.
      На этот раз это действительно похоже на разговор мужчин, а не на магнитофонную запись. Я подполз к окну, а потом внезапно встал в нем во весь рост. Магнум я держал в правой руке с пальцем на курке.
      Слева от двери стояли двое мужчин. Я как раз слышал, как один из них сказал:
      – ...все кончится.
      Наверное, он говорил: "Скоро все кончится" или что-нибудь в этом духе. Как он был прав! Скоро действительно все кончится.
      Мужчина, говоривший эти слова, был Пит Лекки, а его партнером был человек, который показался мне некоторым образом знакомым. Я быстро оглядел комнату, но три кресла и две кушетки были пусты.
      Преподобного Арчи не было видно. Лекки и его партнер сразу меня заметили. Я даже побоялся, что глаза у них вывалятся из орбит. Зрачки увеличились вдвое, а кадык на шее Пита Лекки стал прыгать вверх-вниз.
      Я спрыгнул с окна и огляделся. По-прежнему никого.
      – Где ваш святоша? – спросил я.
      Лекки ответил:
      – Пошел наверх, к девушке.
      Я направился к ним, но на полпути остановился. Мне показалось подозрительным, что Лекки так быстро ответил. От такого гангстера, как Лекки, ответа быстро не получишь.
      Не называйте меня недоверчивым, друзья. Если бы у вас была моя профессия, вы бы действовали подобным образом.
      Если Арчи был где-то здесь, в этой комнате, то он мог спрятаться за одним из кресел. Я отступил на шаг в сторону, но магнум продолжал направлять на Лекки и его партнера. Потом внимательно посмотрел в его лицо. Он тоже сосредоточенно посмотрел на меня – словно читал мессу. В руке он держал "пушку". Она была направлена прямо мне в живот.
      Я действовал быстрее, чем когда-либо в моей жизни – во всяком случае, быстрее, чем когда-либо за последние тридцать шесть часов. Я прыгнул в сторону Лекки и в прыжке выстрелил назад, в сторону преподобного Арчи. Сейчас самым главным было создать как можно больше шума, а вы можете мне поверить, друзья, что от магнума шума даже больше, чем нужно.
      Выстрел Арчибальда был почти не слышен – тем не менее он был бы смертельным, если бы попал в меня.
      Но он в меня не попал. Он успел выстрелить один раз и не попал, я выстрелил четыре раза и два раза промахнулся. Если выражаться точнее, то два раза я всадил в него пули.
      Первая пуля из магнума вошла в него с такой силой, что его отбросило назад к стене, а потом он уткнулся головой в пол. В этот момент он получил вторую пулю, которая опять пригвоздила его к стене.
      Поверите или нет, друзья, но преподобный Арчибальд упал на колени. Нет, руки он не скрещивал, но несколько секунд он оставался на коленях, а потом все его тело подалось вперед, и он стукнулся головой о спинку кресла. Я думаю, что он был мертв до того, как соскользнул на пол.
      В пылу битвы я не обратил внимания на то, что в своем прыжке я свалил с ног Пита Лекки. Он и сейчас лежал на полу, очевидно, не пришедший в себя, так как губы его нервно подергивались, а взгляд темных глаз блуждал.
      Я посмотрел на другого мужчину. Он был высок ростом, весил фунтов двести и имел солидное брюшко, которое свидетельствовало о хорошей жизни. Так же, как и его двойной подбородок. У него были каштановые волосы, поседевшие на висках, а лицо носило здоровый отпечаток человека, который может себе позволить путешествовать вслед за солнцем.
      Я никогда с ним не встречался. Но я сказал:
      – Теперь я понимаю, почему вы показались мне таким знакомым. Вы похожи на Генри Ярроу. Он уставился на меня и в глазах его я заметил панику. Они блуждали от меня к Арчи, от Арчи к Лекки, а потом остановились на магнуме в моей руке.
      – Я вас не пристрелю, – сказал я, – разве что вы вынудите меня к этому.
      – А где... где другие?
      – Вам лучше побеспокоиться о себе, чем о других, – посоветовал я.
      Он кивнул.
      – Где она? – спросил я его.
      Он не медлил с ответом. Он точно описал мне, как пройти в башню в левом крыле здания. Я спросил:
      – С ней все в порядке?
      – Да.
      – Вы не лжете? Счастливчика Райана не было в комнате, когда я ворвался сюда. Почему? Он был у нее?
      – Да. Он должен был сторожить ее. – Он взглянул мне в лицо. – Перед дверью, а не у нее, – повторил он.
      – В доме еще кто-нибудь есть?
      – Нас было восемь.
      – Кто вы, собственно?
      – Меня зовут Стефенс. Дэвид Стефенс.
      Я несколько секунд смотрел в его карие глаза.
      – Вы – брат Кервина Стефенса?
      – Да.
      – Так, значит, вы тот человек, с которым Джил Рейес разговаривал во вторник утром!
      – Скажите, Стефенс, – начал я, – ваш брат – тот человек, который в правительстве Вашингтона решает вопрос о предоставлении кредитов людям пожилого возраста?
      – Да...
      – Кервин Стефенс, председатель комитета по обеспечению людей пожилого возраста. Человек, который в своем комитете может порекомендовать, например, чтобы Вилла Восходящего Солнца оказалась достойной получить парочку миллионов из фондов?
      Он кивнул.
      – И я не ошибусь, что Вилла Восходящего Солнца оказалась действительно достойной и что люди Лекки должны были прибрать эти денежки к рукам?
      Он судорожно сглотнул. Потом в его глазах что-то блеснуло.
      – Не совсем, – сказал он, – не Лекки должен был прибрать, а... – Он бросил быстрый взгляд на Лекки, который уже собирался подняться.
      – ...а братья Стефенс, – закончил я за него. – О'кей, подробности обсудим позднее. Не хотите ли теперь повернуться?
      – Повернуться? Зачем?
      – Потому что веревок у меня нет, а я не хочу, чтобы вы и Лекки здесь болтались.
      – И я должен повернуться?
      – Как хотите. Можете наблюдать, – сказал я и поднял магнум.
      Он повернулся. Я поднял руку и сделал ему рукояткой револьвера новую прическу. Он не издал ни звука. Дэвид Стефенс. Рожденный для проигрыша.
      Лекки к тому времени успел подняться на ноги. Лицо его было серым с белыми пятнами. Подбородок болтался точно на веревочке. Он успел увидеть, как Стефенс тяжело грохнулся на пол.
      Я повернулся к старику.
      – Вы... – начал он.
      Я поднял руку, в которой держал револьвер.
      – Вы этого не сделаете, – пронзительно сказал он.
      – Чего не сделаю?
      – Не будете же вы бить девяностолетнего старика.
      – Вы так думаете? – спросил я.
      Я встал перед дверью и крикнул:
      – Лукреция?
      В коридоре было темно. В свете луча карманного фонарика я увидел выключатель на стене и повернул его. Но свет не зажегся. Только внизу под дверью виднелась полоска света.
      – Лукреция! – крикнул я, на этот раз громче.
      – Шелл?
      – Да, это я.
      – Вы? ...Вы! Если вы...
      – Все в порядке. – Я нажал на ручку двери, но она оказалась запертой.
      – Лукреция, встаньте к стене, только в самый угол. Я выстрелю в замок.
      Через несколько секунд она крикнула:
      – Готово!
      Я выпустил в замок три пули, и выстрелы прозвучали так громко, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Я и после выстрела мог открыть дверь, но мне так понравились эти звуки... И я выстрелил еще. Потом я толкнул дверь ногой и вбежал в комнату.
      – Лулу!
      Моя Лукреция стояла тихо в уголке, как испуганный кролик. Но не долго. Как только она меня увидела, то воскликнула:
      – О, Шелл! ...О, Шелл! – и бросилась мне навстречу. Это было так романтично, убедительно и трогательно, как в фильме. Девушка бежит навстречу своему возлюбленному, раскинув руки, а на лице у нее выражение несказанного блаженства...
      Несказанного блаженства? На ее лице? Скотт, придерживайся действительности!
      За два шага до меня Лукреция внезапно остановилась, раскинутые руки опустились, как крылья подстреленной чайки. Она посмотрела на меня внимательно, с удивлением, ощупала мое лицо, волосы, куртку, брюки – все, что было на мне, и я должен сознаться, что все это было проделано не с такой страстью, какую я видел в фильмах.
      Мой взгляд последовал за ее взглядом, и я должен признать, что у меня тоже не было бы такой страстности, какую я ожидал от нее. Я совершенно забыл, что купался в грязи, пролетал через каменные стены и что всю мою одежду можно было назвать любой, но не элегантной.
      Наконец, Лукреция взяла себя в руки. Она взглянула мне в глаза и спросила:
      – Вы – Шелл Скотт?
      – Кто же еще? Никогда о нем не слышали? Конечно, ...конечно, я – Шелл Скотт. Кто же еще может быть таким сумасшедшим: прийти сюда, обливаясь кровавым потом, чтобы навестить девушку?
      – Да, это вы!
      – И я рад, – неуверенно сказал я.
      Нужно отдать ей должное, когда она убедилась, что я действительно Шелл Скотт, а не шут с карнавала, если судить по моей одежде, она снова раскинула руки, обвила мою шею и сказала:
      – Поцелуй меня, грязненький мой дурачок!
      Нет, друзья, я не почувствовал себя оскорбленным. Я был весь в грязи, и если она обязательно хотела поцеловать дурачка, то значит... значит я был дурачком.
      Вот это был поцелуй!
      Когда он кончился, Лулу опустила руки, а я отошел в сторону, чтобы отдышаться. Обычно поцелуи не производят на меня такого подавляющего впечатления, но этот вечер был, казалось, вечером маленьких чудес. Сначала Блютгетт и стена, потом Лулу и поцелуй.
      – Давай поцелуемся еще, Лулу.
      – Шелл, как ты можешь думать сейчас о поцелуях. Где все эти парни?..Неужели ты их всех убил?
      – Не всех... А один хотел сотворить чудо. Он тоже мертв. Пойдем, у нас впереди много времени.
      – Много времени? Для чего? Уж не хочешь ли ты...
      – А кто говорит, что не хочу?
      – Шелл... Ну, действительно!

      Нам открыл дверь Тони Бризант. Он сперва бросился на шею Лукреции, потом – мне, и в глазах у него стояли маленькие блестящие слезинки. Миссис Бризант прибежала из кухни, вытерла муку с рук, прижала ее и меня к своей груди и начала восхвалять всех святых и ... и меня.
      Я вкратце рассказал то, что произошло, и как я смог освободить Лулу. Тони все время покачивал головой, но и он, казалось, не одобрил мой костюм, так как я видел, что он то и дело бросает на него взгляды.
      – Как же вы смогли справиться с почти десятком гангстеров? – спросил Тони и снова покачал головой. – Совсем один.
      – Я и сам этого не знаю, – ответил я. – Вероятно, все дело в моем взбудораженном состоянии. Если бы я мог мыслить ясно и логически, я бы остался в отеле, – и я с улыбкой посмотрел на Лулу, потом добавил: – Тони, если бы во вторник утром вы не последовали за человеком, которого приняли за Ярроу, то я не знаю, что бы случилось.
      – Что? Разве это был не Ярроу? – спросил Тони. – И человек, с которым я говорил в церкви, тоже был не Ярроу?
      – Нет, там был Ярроу. Но человек, которого вы преследовали во вторник утром, был Дэвид Стефенс. У преподобного Арчибальда была идея: он хотел проверить, действительно ли Ярроу и Стефенс так похожи друг на друга. И если бы у вас, Тони, были лучше глаза, вы бы не вышли из церкви. Так, как и Джил Рейес.
      Он удивленно и молча смотрел на меня.
      – Невероятно! – наконец прошептал он.
      Я взглянул на Лукрецию.
      – А как вы догадались, что в доме, в котором должен был жить Ярроу, на самом деле проживает Стефенс?
      – Но это совсем просто, Шелл, – объяснила она. – Когда отец показал мне дом, в котором якобы жил Ярроу, я обратила внимание на имя на почтовом ящике. Там стояло имя Мэрфи. Когда мы вернулись домой, я посмотрела в телефонной книге. Адрес мистера Ярроу соответствовал. Поэтому я позвонила Мэрфи и получила правильный ответ.
      – А откуда ты узнала, что ответ правильный?
      – Я немного побеседовала с миссис Мэрфи. Когда две женщины говорят по телефону, они говорят бог знает о чем. Среди всего прочего я спросила у нее, кто их соседи, и она сказала, что дом уже несколько месяцев пустует, но в последнюю неделю там поселился Дэвид Стефенс.
      – И тогда ты хотела позвонить мне, но в конечном итоге сказала доктору Полу Энсону, что ты знаешь, кто живет в доме. При этом ты, естественно, не могла предположить, что прослушивался уже и твой разговор с миссис Мэрфи.
      – Откуда мне было об этом знать? Мне об этом никто не говорил. – Она закатила глаза. – Шелл, это действительно доставило мне удовольствие...
      – Удовольствие?
      Я вспомнил о Счастливчике, которого встретил возле церкви, об Эйсе, о человеке перед домом Ярроу, об "удовольствии" на Палос-Верде за кустами олеандра, об "удовольствии" с Блютгеттом и о том, что произошло в моем номере в отеле и, наконец, у дыры в стене...
      – Да, удовольствия было много, – сказал я.

      Мне открыла дверь миссис Блессинг.
      Я опять услышал музыку на заднем плане, но она не покачивалась в такт музыке. Вероятно, у нее ушло много энергии на то, чтобы переварить мой взгляд.
      Я знал, что она будет удивлена.
      Тем не менее, она меня впустила, провела в гостиную и села опять таким образом, чтобы я мог полюбоваться ее ножками. Я остался стоять. Бросил последний взгляд на ее ножки и перешел к делу.
      – Миссис Блессинг, – сказал я, – прошло больше времени, чем мне хотелось бы, но я все-таки пришел к этому.
      – К чему?
      – Вы сами знаете, миссис Блессинг. Когда Джил Рейес во вторник утром проезжал здесь, он якобы увидел Джо Кивано. И он воскликнул что-то в таком роде: "Иезус Христос! Мария, матерь божья! Остановись-ка!" Он сказал это по-испански, так как часто переходил на родной язык, когда был взволнован.
      – Я не понимаю ни слова...
      – Вы отлично понимаете, миссис Блессинг. Он говорил не о Марии, матери божьей, а он говорил о Марии или Мари...
      – Я не желаю вас больше слушать...
      – Еще как послушаете. Джил Рейес увидел не Джо Кивано, а вас, Марию Кивано...
      Она начала отказываться, все отрицать, показывала мне все больше и больше свои ножки, но я как-то с этим справился.
      – Начнем с самого начала, – сказал я. – С Пита Лекки. Он женился и у него родился сын Антонио, который стал убийцей полицейского. Его дочь Ангелика вышла замуж за Массеро Кивано и у них было четверо детей, внуков Пита Лекки: Джо, сорока семи лет, Андреа, на два года моложе, Фелисса, на три года моложе и Мария, на два года моложе. Значит вам сейчас сорок один.
      – Мне тридцать девять.
      Я улыбнулся.
      – Пусть будет тридцать девять, – сказал я, – но вы выглядите даже моложе.
      Она подтянула юбку, чтобы приоткрыть то, что было до сих пор еще скрыто. Правда она наверняка понимала, что теперь это ей не поможет.
      – Все Кивано, – продолжал я, – жили несколько лет в Гарденс, в Калифорнии. И в это время там жил по соседству некий Джильберто Рейес. Он знал Джо, знал и его младшую сестру Марию. Он не видел ее шестнадцать лет, но я думаю, что было не трудно узнать ее снова во вторник утром. – Я ухмыльнулся. – В одном нужно отдать вам должное, миссис Блессинг, мужчины будут вас помнить. Да и я пару раз о вас вспомню, когда вы будете далеко.
      Она неподвижно сидела в кресле, и губы ее были плотно сжаты. Потом она посмотрела на меня своими большими черными глазами и длинные ее веки дрогнули.
      – Итак, Джил подошел к вам, но вы все отрицали. Вы очень не хотели быть Марией Кивано, и Джил был очень удивлен. Когда вечером он отправился к преподобному Арчи, чтобы поговорить с ним, его участь уже была решена. Вечером вы не были у Арчи – ни вы, ни Генри Ярроу. Рейес был принят мнимым священником и его командой.
      Я закурил новую сигарету, предварительно попросив у нее разрешения.
      – А потом пришел Тони Бризант и тоже осведомился о Кивано. Для него было ясно, что речь идет о Джо, хотя в машине Джил только сказал ему, что речь идет о Кивано. В действительности речь шла о Марии Кивано, и лишь Арчи уверил Тони в том, что речь шла о Джо Кивано.
      Я затянулся и выпустил дым.
      – Вам больше всего хотелось устранить Тони, но это было чересчур опасно, во-первых, потому, что два трупа опаснее одного, а во-вторых, потому, что он был отцом Лукреции Бризант. Его исчезновение вызвало бы большое внимание и привлекло бы на Виллу дополнительные наряды полиции.
      – Я не знаю, почему вы мне все это рассказываете, – упрямо сказала она. – Я – не Мария Кивано, я – Мария Блессинг.
      Я рассмеялся.
      – Нет смысла больше отпираться, Мария. И я вам назову одну причину, согласно которой вы должны быть Марией Кивано. Первая попытка убрать меня была предпринята гангстером по прозвищу Счастливчик Райан. Но он предпринял ее по собственной инициативе. Коза Ностра нанесла удар лишь тогда, когда я поговорил с вами. Буквально через полчаса. А я не задавал вам вопросов относительно Джо Кивано, я задал вам вопрос относительно Пита Лекки. Зачем бы вам понадобилось говорить об этом Питу Лекки или преподобному Арчи, если бы вы не были Марией Кивано?
      Она хотела что-то сказать, но я поднял руку и быстро сказал:
      – Можете не тратить лишних слов, Мария. Будете говорить тогда, когда тут появится полиция!
      Я поднялся и подошел к телефону.
      Сержант Стрикер сказал мне, что он только что возвратился. Он даже вызвал подкрепление из Скоттсдейла. Он радостно сообщил, что Стефенс записал свои признания на пленку.