Эффект Эмбера

      – А может быть, я просто исследую ваши рефлексы, Шелл...
      – Не проще ли постучать мне по коленям резиновым молоточком?
      – ... и прежде всего мне важно выяснить, как вы можете себя повести в условиях крайнего нервного напряжения, в необычных ситуациях, в которых никогда прежде вам не приходилось оказываться. В конце концов, сто тысяч долларов не такая уж...
      – О да! Сто тысяч долларов.
      – Так, пожалуйста, секундомер, Шелл!
      – Разумеется, я принесу его даже за тысячу.
      И я вернулся в коридор.
      Когда я поднимал с пола секундомер, Гуннар переступил порог лаборатории и закрыл за собой массивные двери. Я уже подумал было, что он все это подстроил специально, чтобы обвинить меня в краже его часов. Но мне удалось открыть дверь без труда, и я вошел в просторную комнату, заставленную виденным мною вчера оборудованием, включая стеклянно-спиральную разноцветную конструкцию непонятного назначения.
      Линдстрома и вообще кого-либо не было видно.
      Я сделал несколько шагов по комнате, оглядываясь, и тут услышал голос Гуннара, донесшийся откуда-то слева: «Сюда, Шелл, сюда!»
      И точно, он стоял в нескольких метрах от меня, все так же улыбаясь, чем уже начал меня раздражать.
      – Давайте притворимся, что видим друг друга впервые, Шелл, – неожиданно предложил он. – Пока не спрашивайте меня почему. Пожалуйста, сделайте, как я прошу. Хорошо?
      Он продолжал идти мне навстречу, протягивая руку для приветствия.
      Голос его звучал несколько странно, возможно, из-за необычной акустики в этой просторной комнате с высоким потолком. А может, это была какая-то звуковая иллюзия или фокус чревовещателя. Я постарался прогнать эту мысль, потому что становилось совершенно очевидно, что Линдстром попросту манипулирует мною, подобно кукловоду.
      «Ну и черт с ним, – решил я. – В конце концов, что я теряю? Хотя, если призадуматься, можно прийти к выводу, что действовал я весьма неосмотрительно».
      Я шагнул к нему, протягивая правую руку с намерением обменяться рукопожатием, и слегка смутился, так как по-прежнему держал в ней секундомер. Я переложил его в левую руку и сказал:
      – Вот, я принес ваши дурацкие часы. Слава Богу, не взорвались, как я опасался. Итак, с вас – штука. – Я изобразил фальшивую улыбочку и произнес, явно переигрывая: – Здравствуйте, мистер Линдстром! Я много о вас слышал.
      И тут меня чуть не хватил удар.
      В прямом смысле этого слова. Признаюсь, у меня вполне здоровое и тренированное сердце – подключи к нему десяток лежачих больных, и они сразу почувствуют себя здоровыми, и вдруг в течение двух-трех секунд, показавшихся мне вечностью, у меня было такое ощущение, что оно того и гляди остановится, а то и вовсе расколется на части.
      Дело в том, что, когда мы с Гуннаром подошли вплотную друг к другу, я остановился, взял его за руку и... ощутил пустоту. Он же продолжал медленно идти, все так же улыбаясь, прямо на меня, а потом и сквозь меня.
      В этот момент я почувствовал, что падаю.
      Никто не толкал и не тянул меня, не было ни резкого порыва ветра, ни вспышки света или электрошока, хотя психологический шок, несомненно, был, и довольно сильный. У меня было такое ощущение, словно я спускался в темноте по лестнице и, ступив ногой туда, где, как мне казалось, должна быть последняя ступенька, провалился в пустоту.
      Я инстинктивно попытался схватиться за его руку, но она оказалась бесплотной, и моя рука схватила воздух. Но я с поразительной четкостью видел его приближающееся, вполне материальное тело, его улыбку чеширского кота прямо у меня перед глазами, а в следующий момент он прошел сквозь меня, я же потерял равновесие, пытаясь избежать столкновения, и начал падать.
      Должен признаться, меня охватил страх, настоящий животный страх, длившийся не более секунды, но настолько осязаемый, что у меня встали дыбом волосы. Это был ужас внезапной утраты чувства времени и пространства, чувства реальности, а также мистического страха, посещающего детей в темноте или возникающего у взрослых в результате умственного или физического перенапряжения, усталости или нервного стресса, когда им мерещатся тени умерших.
      Больно ударившись головой о цементный пол, я снова обрел чувство реальности и не на шутку разозлился. Во-первых, оттого, что здорово стукнулся коленкой, и, во-вторых, потому что оказался беспомощно лежащим на полу в нелепой позе, а потому, оперевшись на левый локоть, я попытался повернуться на бок и встать, не забыв при этом крикнуть: «Ах ты, сукин сын!»
      Наконец я вскочил на ноги.
      – Не знаю, каким образом ты все это проделал, – прорычал я, – но ставлю десять против одного, что разнесу тебе башку. И пропади пропадом твои деньги!
      Обретя почву под ногами, я вернул себе и самообладание. Мое замешательство длилось не более полусекунды, может, четверть секунды, но я ощутил его совершенно реально.
      Гуннар – он? оно? черт знает что? – спокойно проплыл сквозь меня, как по Гибралтарскому проливу, легкий и тихий, как вздох ребенка, сделал еще несколько шагов вперед, и я заметил, как встречный поток воздуха... развевает его тронутые сединой каштановые космы.
      Я присел на корточки, лихорадочно огляделся по сторонам, не обнаружив ничего особо примечательного. По привычке сунул руку под мышку, где у меня обычно находился кольт, но, естественно, не нашел его и выпрямился во весь свой рост.
      Гуннар – вернее, то, что я принимал за Гуннара, – тем временем прошел сквозь стену и исчез.
      Я громко изрек:
      – Все находящиеся здесь арестованы. Слушайте меня внимательно. Здание лаборатории окружено... рядом других зданий. Все, что вы скажете, будет запротоколировано и в дальнейшем может обернуться против вас. Если я смогу найти вас. – И я еще продолжал в том же дурацком духе.
      Разглагольствуя таким образом, я успел заметить погнутый, но достаточно прямой стальной прут с заостренным концом, а также некую, неизвестно на что пригодную, металлическую болванку килограммов на пять, сродни дубинке, которую можно было использовать по ее прямому назначению.
      Вооружившись до зубов, я повернулся и увидел Гуннара, выходящего из-за какой-то деревянной платформы или низкого ящика. У него был явно расстроенный вид. Во всяком случае, он – или то, что я принимал за него, – не улыбался.
      – Я должен перед вами извиниться, Шелл, – сказал он.
      – Убирайся прочь! – заорал я и поднял дубинку. – Топни-ка ногой.
      – Как?
      Я не стал повторять. Он кивнул головой, топнул ногой по цементу – я услышал мягкий звук при этом – и несколько раз хлопнул в ладоши.
      – Великолепно! Все ваши реакции, Шелл, были естественны, даже те, которые я назвал бы не вполне рациональными...
      – Он еще будет анализировать мои реакции.
      – ...и вы правильно потребовали, чтобы я топнул ногой и похлопал в ладоши, чтобы убедиться в том, что я материален.
      – Я до сих пор не уверен, что у тебя не приставная нога. Так что мне придется проткнуть тебя этим прутом. Если при этом будет кровь, то я пойму, что...
      – Шелл, я очень сожалею, но я же извинился. – Он с сомнением посмотрел на меня. – Моя ошибка заключается в том, что я предварительно не поставил этот волнующий эксперимент на ком-нибудь другом.
      – Уверяю, вам и впрямь удалось достичь желаемого эффекта, причем весьма шокирующего. Ну а теперь проверим ваши реакции.
      Я бросил на пол свой прут и болванку, подошел вплотную к Гуннару, размахнулся и нанес сильный удар кулаком ему в живот.
      – Ой! – застонал он.
      – Извини, – сказал я и ударил его еще раз.
      – Ой-е-ей!
      – Это для большей убедительности, Гуннар. Так это действительно вы? Как, черт возьми, у вас это получается? Как вы это делаете?
      – Вы только что наблюдали, – сказал Линдстром, – а вернее, испытали на себе воздействие – весьма незначительное – «Эффекта Эмбера».

* * *

      Пятнадцать минут спустя мы все еще сидели в глазной лаборатории.
      Гуннар еще пару раз прокрутил мне свой «фильм», и каждый раз фильм повергал меня в состояние, близкое к испытанному в первый раз.
      – Здорово! Я рассказывал вам об иллюзии заполненного водой аквариума с плавающими в нем живыми рыбками: Но то, что я увидел сегодня, превосходит все самые дерзкие фантазии.
      – Что это еще за живородящие Corydoras paleatus?
      – Эх вы, а еще ученый. В переводе с латинского это означает «зубатка полосатая».
      – Да? Вы знаете латынь?
      – Si. Даже немного болтаю. Como esta? Гуннар, вы продемонстрировали мне этот в буквальном смысле сногсшибательный эффект трижды, но я так и не понял, каким образом он достигается.
      – Посмотрите на меня внимательно, Шелл, – улыбнулся Линдстром. – Тот, кого вы видите перед собой, строго говоря, вовсе не я.
      – Только не уводите меня снова в Страну Чудес.
      – Подождите, не перебивайте. Когда мы визуально воспринимаем какой-либо материальный объект, то по физическим законам это происходит вследствие отражения от него светового потока, создаваемого миллионами и миллиардами мельчайших точек на его поверхности. Этот отраженный поток попадает на сетчатку глаза, а точнее, на зрачки-линзы. На наши глаза воздействуют мириады световых колебаний, трансформирующиеся в электрохимические импульсы, передаваемые по нервным каналам двум зрительным центрам головного мозга. Именно воздействие этих импульсов на клетки мозга вызывает бинокулярное трехмерное изображение. Таков механизм видения.
      – Но там же ничего не было...
      – Было, Шелл, было. Правда, это было нечто нематериальное, неосязаемое. Только не путайте процесс осязания с процессом видения, при котором задействованы мириады световых колебаний, о которых я только что рассказывал. Точнее, происходит их четкое воспроизведение. Надеюсь, пока вам все понятно?
      – Да... в общем. Если возможно генерировать световые волны, или как они там называются, «высекать» их из мириад точек, на поверхности какого-либо одушевленного или неодушевленного предмета, скажем человека, то у вас возникнет ощущение его присутствия, хотя в действительности никакого человека здесь нет.
      – Суть вы уловили правильно. Конечно, вы не просто думаете, что видите тот или иной объект, а действительно его видите. Но пока хватит технических деталей. Да, еще одно... Помните, что я сказал вам вчера, когда вы извлекали звуки, нажимая крошечные кнопки Николы?
      – Ага. Вибрация, вибрация...
      – Точно. Все на свете вибрирует, излучает различные волны.
      – Я предпочел бы не верить в это, даже если в действительности все обстоит именно так, – сказал я, подумав об Аралии, и все еще продолжал думать о ней, когда Гуннар стал объяснять дальше.
      – Тогда вы легко должны понять, что одно из достоинств «Эффекта Эмбера» заключается в том, что он позволяет достигать точного трехмерного изображения предметов и интенсивности световых колебаний, о которых мы только что говорили. И все это достигается с помощью оборудования конструкции Эмбера, включающего три основных компонента: камеру, заранее отснятый фильм и проекционную установку. Вот, можете на них взглянуть.
      Я внимательно осмотрел все три компонента, о которых сказал Линдстром и которые были совершенно не похожи на обычное фото-, кинопроецирующее оборудование. Пленка, например, представляла собой плотную толстую пластину из полупрозрачного пластика величиной восемь на восемь сантиметров, с нанесенными на ней какими-то едва заметными кривыми линиями, точками и пузырьками.
      Видеокамера, во всяком случае ее основной блок, была отдаленно похожа на большую телевизионную камеру. Проектор же был более похож на дикую помесь ружья для подводной охоты и переносной зенитной установки «стингер».
      Разглядывая это необычное оборудование, я задумчиво спросил:
      – Это часть того, что приволокли вам Верзен с Хоуком в среду? Полагаю, этот проектор существует в единственном экземпляре?
      – О нет! Существует с полдюжины различных модификаций, но все они основаны на едином принципе и единой базовой модели – той самой, которую Норман демонстрировал в Патентном ведомстве в Вашингтоне. Однако, кроме проектора, который вы видите здесь, иных образцов в природе не существует, поскольку проблемой трехмерного изображения, насколько мне известно, никто, кроме Эмбера, не занимался.
      Он помолчал немного, а потом продолжил:
      – Сколько бы ученые и изобретатели ни утверждали обратное, я считаю, что каждый великий прорыв в науке свершается, так сказать, сам собой. Или же, другими словами, тогда, когда приходит для него время. Так, получению трехмерного изображения такой удивительной точности должно было предшествовать изобретение лазера, голограммы, микросхем, усовершенствованных транзисторов и компьютеров, а также современный уровень развития технологии. Этот ваш трехмерный аквариум с рыбками, когда вы его видели?
      – Довольно давно. Году, наверное, в шестьдесят девятом.
      – Вы правы, – кивнул Линдстром. – В шестидесятые годы была впервые использована техника отражения лазерного луча от системы зеркал для получения трехмерных фотографий. А также первые движущиеся объемные изображения, проецируемые не на экран, а на свободное пространство, как в случае с вашим аквариумом. Но до недавнего времени, несмотря на заметный прогресс в этой области, желаемого изображения человека не получалось. Его пространственная сфера ограничивалась несколькими квадратными метрами, точно так же, как в двухмерных голливудских фильмах она ограничена размерами экрана. Кроме всего прочего, Эмберу удалось освободить трехмерное изображение, и теперь его можно распространить на значительное расстояние в любом направлении.
      – В любом направлении, да? Я рад, что вы не додумались до... до того, чтобы мы обменивались рукопожатиями, шагая по воздуху под углом сорок пять градусов.
      Линдстром улыбнулся.
      – Я преследовал только одну-единственную цель – довести до вашего сознания важность и ценность последнего изобретения Эмбера.
      – Считайте, что это вам удалось.
      – Чтобы быть абсолютно точным, я должен объяснить, что, хотя получение такого изображения и передача его на любое расстояние теперь не составляет труда, само оно необязательно должно сохранять свои натуральные размеры. Их можно варьировать, задавая требуемую программу компьютеру. К примеру, для публики в театре изображения актеров можно увеличивать или уменьшать, создавая иллюзию их приближения к аудитории или удаления от нее.
      – То есть как на плоском экране?
      – Совершенно верно. И в запатентованных чертежах и схемах, и, разумеется, в опытных моделях Нормана четко прослеживается тенденция к оптимальной компактности его аппаратуры, что существенно облегчает ее массовое производство. Чтобы любой самый обыкновенный человек мог купить и пользоваться подобной установкой, манипулируя в соответствии с простейшей инструкцией пультом дистанционного управления. Он сможет, если пожелает, снимать свои собственные трехмерные фильмы так же, как сейчас делает двухмерные фотографии и фильмы. И это всего лишь начало. По моим самым скромным прикидкам, в ближайшие годы это новшество найдет широкое применение во всех сферах жизни и будет приносить в год не менее миллиарда чистой прибыли на каждый доллар.
      В голове у меня роилось множество вопросов, но все они были отодвинуты на задний план последней репликой Линдстрома.
      – Вы сказали – миллион? Вы хотите сказать – долларов? Зелененьких?
      – Да, я имею в виду коммерческую выгоду. Только не миллион, а миллиард. В год.
      У меня отвисла челюсть от удивления. Между тем Линдстром продолжал так, словно речь шла о чем-то вполне обыденном:
      – Вы, очевидно, не вполне представляете себе возможные сферы применения этого научного открытия. Скажем, стену в квартире, увешанную творениями великих мастеров – Рафаэля или Леонардо да Винчи. Статуэтки, вазы, которым нет цены, драгоценности... Но на самом деле никакой стены нет – все это лишь картинка, спроецированная из аппаратной. Вместо стены, увешанной шедеврами Рафаэля, это может быть залитый солнцем внутренний дворик, озерцо в лесу, бурный, переливающийся всеми цветами радуги водопад – словом, все, что только способна родить наша фантазия.
      – Н... да... Можно еще поставить несколько изысканных кресел, отнюдь не для сидения на них. И обойдется вам это всего в пять центов. Правильно?
      – Да.
      – Или фортепьяно... И даже нескольких гостей.
      – Да, изобразить-то людей можно, если вы не будете пытаться беседовать с ними.
      – Кажется, я начинаю понимать, Гуннар, что вы имеете в виду, говоря о неограниченных возможностях этой штуки.
      – Но еще не до конца, как мне кажется.
      – Ну почему же? Вот, например, так: «О дорогая, я так счастлив видеть вас у себя-я! Вон там, справа от нас, – знаменитая кинозвезда Тутси Тикл. И я просто сгораю от нетерпения представить тебе президента Соединенных...»
      Я умолк, чтобы перевести дух, и чистосердечно признался:
      – Знаете, Гуннар, вообще-то все это как-то жутковато.
      – Но ведь это всего лишь начало, так ведь?
      – Да, наверное. Всего лишь, сказали вы. Всего лишь.
      – Что-то не так?
      – Да нет, продолжайте надеяться. – Я помолчал, сосредоточенно соображая. – Гуннар, вы сняли этот короткий, но на удивление правдоподобный фильм о себе за те несколько минут, что я провел наедине с собой в вашем кабинете?
      – Совершенно верно. На это ушло всего лишь полминуты, от силы минута. Как вы, наверное, уже догадались, в данном случае не требуется ни проявления пленки, ни каких-либо иных сложных операций, поскольку голографическое изображение в кубе возникает мгновенно. Для телевизионщиков эффект моментального телереагирования не в диковину. Большая часть ушла у меня на правильное сопряжение лазерного луча и куба, которые уже были подключены к источнику питания, или, другими словами, к проектору. Главное заключалось в том, чтобы изображение появилось в наиболее выигрышном и естественном для вас месте. А также – в точной синхронизации. Поэтому мне нужно было точно рассчитать время твоего появления в лаборатории, чтобы картина, что называется, «попала в цель».
      – Вот почему вы послали меня за своим секундомером...
      – Да.
      – ...чтобы самому проскользнуть сюда и успеть спрятаться от меня.
      – Да, все предельно просто.
      – О да! Теперь действительно все выглядит просто. Но, как вы думаете, повели бы себя братья Райт, если бы на построенном ими самолете с двигателем внутреннего сгорания им довелось отправиться на Луну. Так вот, в данной ситуации вам следует рассматривать меня как одного из братьев Райт, а отнюдь не как африканского астронавта.
      – В это нетрудно поверить.
      – А я как раз придумал парочку сюжетов... э... для начала. Вот именно – для нача...
      – Вот именно! Мне сразу следовало бы догадаться, о чем вы так самозабвенно размышляете. Сразу же! Едва взглянув на вас!
      – Вот как? О чем же?
      – О порнографии! Трехмерное изображение живой плоти и крови в натуральную величину – вы с любопытством наблюдаете, как прямо у вас перед глазами и так долго, как вы того пожелаете, яростно совокупляется парочка, а то и несколько человек сразу. И у вас полная иллюзия, что все это происходит в вашей гостиной, спальне или на кухне...
      – Да, человеческая фантазия поистине безгранична, – насмешливо проговорил я. – Но я-то думал совсем...
      – Разве я не угадал? Новый реализм со всей неизбежностью влечет за собой новшества в любых сферах жизнедеятельности человека, чему в немалой степени будет способствовать появление голографических порнофильмов.
      – Ну что ж, это будоражит воображение...
      – Несомненно, рынок порнофильмов, который и сейчас приносит многомиллионные барыши, за короткое время достигнет гигантского размаха. Как я уже говорил, сфера применения «Эффекта Эмбера» безгранична. Он таит в себе множество проблем, которые еще предстоит ученым решить.
      Мне тоже предстояло решить несколько проблем. Прежде всего было бы желательно задать Гуннару парочку вопросов, касающихся очаровательной Аралии, обусловленных интересами проводимого мною расследования. Однако я был не в силах думать одновременно о трехмерных фильмах и мисс «Обнаженная Калифорния».
      Поэтому я заставил себя временно забыть об Аралии и сосредоточиться полностью на том, чему только что был свидетелем и что испытал на собственном опыте.
      – Гуннар, я должен задать вам несколько вопросов. Конечно, мне хотелось бы узнать обо всем этом побольше, но не сейчас. Вот вы тут сказали одну вещь... Да, что-то насчет запатентованных установок Эмбера. И еще – о нескольких его идеях и гизмо, которые вам передали в среду. Они что, тоже запатентованы?
      – Все, что я объединяю под общим названием «Эффект Эмбера», – запатентовано. Норман подал на него заявку полтора года назад, она успешно прошла, и в июле прошлого года Патентное ведомство США выдало на его имя полновесный патент. Однако ни один технологический процесс, а также другие упомянутые мною изобретения, за незначительным исключением, не обладают патентной защитой.
      – О каких исключениях идет речь?
      – Это, например, непонятная по составу новая эмульсия для пленки с очень высоким процентом содержания ртути, действительно не представляющая серьезного интереса. Я мог бы рассказать вам о ней поподробнее, но вам будет трудно разобраться в специфике предмета...
      – Ладно, Бог с ней, а сейчас мне пора бежать, Гуннар. Обещаю держать вас в курсе дел.
      – Буду ждать. Мне бы хотелось вернуться к вопросу о вашем вознаграждении. Если все будет как я рассчитываю, вы получите сто тысяч...
      – Пока рановато говорить о вознаграждении, Гуннар. Кроме того, если даже мы и заключим с вами сделку, то гонорар, который вы должны будете мне выплатить, составит сто долларов за каждый день расследования плюс текущие расходы.
      – Согласитесь, в данном случае речь идет о весьма неординарной ситуации. Расследование, безусловно, потребует огромных расходов, и я охотно иду на них. Потому что у меня снова появилась надежда вернуть себе похищенную у меня жизнь и распоряжаться ею по своему усмотрению.
      – Я постараюсь, Гуннар. Может быть, мы это сделаем сообща, – сказал я, широко улыбаясь.
      Я с некоторой опаской хлопнул его по плечу и поспешил откланяться, устремляясь на встречу с мисс «Обнаженная Калифорния».

Глава 14

      Когда я вошел в свою квартиру, Аралия сидела на шоколадно-коричневом диване, поджав ноги, и читала книгу, жуя яблоко.
      На ней было пестрое платье, судя по всему, надетое на голое тело. Рядом на ковре покоилась пара туфель на низком каблуке.
      Мы обменялись шумными приветствиями, поинтересовались, чем каждый из нас занимался весь день, после чего она сказала:
      – Ты запретил мне выходить из дома, поэтому я съела почти все, что было в холодильнике. Вот доедаю последнее яблоко.
      – Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, Аралия, – сказал я, присаживаясь рядом с ней на диван.
      – О последнем яблоке? – Она улыбнулась уже знакомой мне провоцирующей улыбкой. – Не есть яблоки, а то с нами может произойти то, что произошло с Адамом и Евой?
      – То было первое яблоко, и притом со здоровенным червяком внутри. Нет, я о другом. Чтобы ты вообще никуда не выходила до поры до времени. Надеюсь, ты отказалась от мысли участвовать в сборище старых извращенцев, которое имеет место быть завтра на «Даблесс Ранч»?
      – О нет! И не подумаю, Шелл. Я уже объяснила тебе, насколько это для меня важно.
      – Да, поэтому я и опасался...
      – И совершенно напрасно, Шелл. Оставим этот разговор.
      Она еще немного пощебетала об Адаме и Еве и яблоках, спросила, не хочу ли я откусить кусочек, однако милая чушь, которую она несла, не отвлекла меня от цели, заключавшейся в том, чтобы отговорить ее от намерения отправиться завтра на ранчо.
      Наконец она взглянула на меня с некоторым недоумением.
      – Ты... какой-то не такой, Шелл. Вчера ты был не такой... не такой озабоченный. И даже сегодня утром...
      – Разве? Впрочем, возможно, ты права. Смех смехом, но всему свое время, не так ли? И об этом необходимо помнить.
      – Безусловно.
      – Ну хорошо! Раз уж ты вознамерилась присутствовать на этом барбекю, то у меня к тебе ряд просьб и предложений, некоторые из которых требуют твоего полного внимания и даже существенной перестройки твоего образа мыслей.
      – Какой ты серьезный!
      – Я всегда серьезен, когда речь идет о моей работе. Но для начала послушай, что происходило сегодня. Ты же не хочешь, чтобы завтра в тебя стреляли? И убили? Вполне серьезно, по-настоящему. Насмерть, насмерть...
      – К вечеру ты и впрямь ни на что не способен, а?
      – Повторяю: насмерть. И отнесись серьезно к тому, что я говорю. Я стараюсь предотвратить твое убийство.
      – Я поняла. Меня будут пытаться убить. Насмерть, насмерть, насмерть.
      – Наконец-то до тебя дошло. Так ты намерена слушать меня?
      – Почему бы и нет.
      – Вот и прекрасно. Прежде всего должен сообщить, что твой отец уже мертв.
      – Ну, и какие же у тебя еще новости?
      – Мне не хотелось обрушивать на тебя... Ну да ладно. Аралия, ты не знаешь очень многого, и я намерен заставить тебя выслушать все, что я сейчас расскажу, даже если мне придется для этого тебя отлупить. Так будешь ты слушать, не перебивая?
      Она выслушала все, что я имел ей сообщить. Довольно внимательно, хотя вначале и пыталась, по обыкновению, меня перебивать. Завершив рассказ, я откинулся на спинку дивана и спросил:
      – Ну и что ты на все это скажешь?
      На этот раз у нее не оказалось наготове шутливой фразы. Она задала мне пару вопросов об отце, потом помолчала с минуту и наконец произнесла:
      – У меня такое чувство, будто мы говорим о совершенно постороннем человеке. Я не испытываю к нему никаких чувств... – Она снова помолчала немного, затем спросила: – Шелл, ты в самом деле думаешь, что завтра кто-то может попытаться меня убить? И, возможно, это ему удастся. Вот так запросто на глазах у сотен зрителей?
      – Честно признаться, стопроцентной уверенности у меня нет. Тут необходимо учитывать множество привходящих обстоятельств. Однако им представляется отличный шанс разделаться с тобой, особенно если я не воспрепятствую этому.
      – Как мило с твоей стороны. Приятно сознавать, что ты так заботишься обо мне...
      – Все-таки ты слушала меня недостаточно внимательно. Ну да ладно, тем более что я кое-что опустил. Сосредоточься и слушай дальше.
      Выслушав дополнения к моему рассказу, она молча покачала головой, а потом проговорила с сомнением:
      – Ну, право, я даже не знаю. Просто уму непостижимо! Но... ты обещаешь, если ничего не произойдет... и окажется, что ты ошибся... я смогу принять участие в этом шоу? Я буду находиться за декорациями, которые они использовали в своем последнем фильме, а когда объявят мой выход, я появлюсь прямо оттуда...
      – Совершенно верно.
      – ...а когда сойду с подиума, то сразу же смешаюсь с толпой всех этих кинодельцов, продюсеров и прочей публикой?
      – Точно?
      – Обещаешь?
      – Обещаю. Послушай, я уже говорил тебе, что знаком с президентом «Магна Студиос». Не скажу, что мы с Гарри встречаемся регулярно или даже часто, но мы с ним большие друзья. Так что, дорогая, сделай так, как я тебя прошу, и я представлю тебя Гарри Фелдспейну.
      – Самому Гарри Фелдспейну?
      – Даю слово. Самому Гарри. Собственно говоря, только так вас и можно познакомить, как же еще?
      Мой план, судя по ее улыбке и оживленной мимике, пришелся ей явно по душе. Но она по-прежнему продолжала недоумевать. У Аралии просто не укладывалось в голове, что кто-то может попытаться ее убить в присутствии стольких людей, многие из которых были широко известны не только в Калифорнии, но и во всей стране.
      Я не мог осуждать ее, потому что и у меня самого были сомнения на этот счет. Несмотря на выстроенную мною логическую цепочку, вполне могло оказаться, что ей ничто не угрожает. Но мне гораздо лучше был известен гангстерский менталитет, нежели ей. И не прими я необходимых мер предосторожности, ее завтрашнее появление на публике может оказаться последним. Даже если грозящая ей опасность и не особенно велика, нет смысла рисковать, когда можно ее избежать или хотя бы свести до минимума.
      Не знаю, каким образом, но в ходе моих логических построений, – хотя железная логика не всегда является залогом успеха, – меня вдруг осенило, и я спросил:
      – Кстати, дорогая, кто был твоей основной соперницей на конкурсе «Мисс Обнаженная Калифорния»?
      – Фелиция Дюмоннэ. Во всяком случае, так она себя называет. По-моему, она взяла это имя с этикетки на винной бутылке.
      Тон, которым это было сказано, явился зацепкой, которая мне требовалась.
      – Полагаю, ей далеко до тебя, Аралия? Да и кто вообще способен с тобой сравниться? – Я был вознагражден благодарной улыбкой. – Но, должно быть, она тоже куколка. Все-таки второе место на конкурсе самых красивых девушек штата завоевать совсем не просто.
      – Готова биться об заклад, что она делала силиконовые инъекции в четыре точки. К тому же она – завистливая интриганка. После присуждения мне первого места она имела наглость заявить – не мне, конечно, а другим девушкам, – что я, должно быть...
      – А не могла бы она попытаться таким образом убрать тебя с дороги, Аралия? Нанять кого-нибудь, чтобы он тебя убил? С тем чтобы эта Фелиция смогла участвовать в финале конкурса «Мисс Обнаженная Америка» вместо тебя? Насколько я понимаю, если победительница отказывается или по той или иной причине не может участвовать в финальном соревновании, это право автоматически переходит ко второй претендентке от штата.
      – В финале выступлю я.
      Все-таки странная психология у этих женщин, порой совершенно непостижимая. Я, несомненно, знаю психологию гангстеров намного лучше, чем Аралия, но нисколько не обольщусь на этот счет относительно женщин. Поэтому совершенно не мог себе представить, что происходит в головке Аралии теперь, когда брошен вызов ее тщеславию.
      Однако порой мне сопутствует удача. Вот и сейчас. Изобразив крайнюю степень удивления, я вопросил:
      – В самом деле?!
      – Непременно, Шелл. Теперь, после всего, что ты мне рассказал, я тем более не отступлю.