Эффект Эмбера

* * *

      На этот раз Гуннар сам открыл тяжелые двери «Линдстром Лэбереториз» и впустил нас – Аралию и меня – в настороженно молчаливый холл. Он провел нас по тихим мрачным коридорам в свой кабинет, где мы и оставили Аралию, после чего вдвоем направились в центральную лабораторию.
      – Я все подготовил сразу же после вашего звонка, Шелл, – сказал Линдстром, как только мы очутились в знакомой просторной комнате с высоким потолком.
      – Надеюсь, все в порядке. Естественно, я буду слегка нервничать. Но... я надеюсь.
      Мы подошли к свободной площадке, примерно в пятнадцать квадратных метров, огороженной с одной стороны большим белым экраном. Напротив экрана, метрах в десяти, находилась голографическая камера, с помощью которой Гуннар снял одурачивший меня фильм. Именно стоя там, он крикнул тогда: «Шелл, идите сюда!» – и зашагал мне навстречу, протягивая для приветствия руку... Слева, на деревянном столике, стоял проектор. Не считая солидного ящика, в который были вмонтированы все компоненты аппарата, а также электрического провода, подсоединенного к источнику питания, проектор включал в себя некую трубку для лазерного излучения, установленную по верху черной, герметично запечатанной коробки и нацеленную на безобидный с виду куб из полупрозрачного пластика. Гуннар объяснил мне, что в черной коробке содержится необычайно мощный мини-компьютер, обеспечивающий «плоскостное сканирование и перемещение вглубь под определенным углом к плоскости» лазерного луча. Все это мало о чем говорило мне тогда. Да в тот момент мне и не требовалось заделываться детективом – Эйнштейном.
      Гуннар не только сыграл со мною злую шутку сегодня, явившись мне в трехмерном изображении, но и дважды терпеливо объяснил принцип действия этой установки. Он был довольно прост. После соответствующей настройки проектора оставалось только включить его. Для этого требовалось лишь нажать нужную кнопку.
      Сейчас он еще раз заново все мне объяснил, вызвав внезапно из ниоткуда свой уже знакомый, но по-прежнему впечатляющий образ, а потом заставив его исчезнуть таким же таинственным образом. Затем он велел мне проделать то же самое, и, как ни странно, я не оплошал.
      – Оказывается, все довольно просто, – сказал я. – Настраиваешь аппаратуру и щелкаешь тумблером. Но у меня все же остается какое-то... тревожное чувство. Все-таки мне хотелось бы получше себе представить, как работает эта штуковина. На тот случай, если что-то вдруг не заладится.
      – Согласен. В сущности, устройство аппарата предельно просто, как все гениальное, Шелл. Если, конечно, понять общие принципы, на которых основано действие аппарата, и специфику его применения в данном конкретном случае.
      – Естественно, все очень просто, когда знаешь. Это равносильно попытке обучить китайскому языку за десять минут.
      – Чтобы включить электрический свет, не обязательно иметь ученую степень по электротехнике. Я вам все объяснил, показал, как действует эта установка. Естественно, я не могу сделать из вас ученого-физика за десять минут. Но, поскольку вы – детектив, я дам вам несколько наводок.
      Гуннар ударился в лаконичное, но, на мой взгляд, чрезмерно заумное объяснение, изобиловавшее комментариями по поводу импульсно-проводящих цепей на твердых и жидких кристаллах, каких-то молекулярных перемычек и выключателей и совсем уже простых «обратных связях с компьютером, контролирующих сканирование лазерным лучом предварительно заданных голограмм», что, несомненно, было бы интересно для десятка людей в мире, но для меня представлялось китайской грамотой.
      Поэтому я его перебил:
      – Гуннар, давайте поступим следующим образом. Представим на минутку, что я только что закончил детский сад, а вы – учитель первого класса. Перенесемся лет на двадцать вперед, когда эта штука прочно войдет в домашний обиход каждой семьи, не так, как сейчас, когда о ней практически никто не знает, кроме нас с вами. Вернее – вас. О'кей?
      Он начал быстро говорить снова, но потом безнадежно махнул рукой.
      Я указал на небольшой, восьмисантиметровый черный куб и рассудительно проговорил:
      – Я помню, что вы сказали об этой детали. Однако у меня никак не укладывается в голове, каким образом он может вместить в себя столько визуальной информации. Даже одну обычную фотографию, не говоря уже об их движущейся серии. Да к тому еще в трех измерениях. Мне кажется, что это практически невозможно...
      – Не утверждайте того, чего не знаете.
      – Пардон, я совсем забыл, что вы можете вместить в этот кубик все комедии Лоурела и Харди и у вас еще останется место для наших бесконечных телесериалов.
      – Вы явно преувеличиваете, однако не слишком.
      – Не слишком...
      – Взгляните сюда, Шелл.
      Линдстром порылся в кармане пиджака и выудил из него маленький стеклянный кубик. Я не смог определить, что это могло быть.
      – Взгляните на этот стеклянный кубик. Площадь одной его грани – два с половиной на два с половиной сантиметра. Как вы думаете, сколько на ней можно провести, или нанести, параллельных линий?
      – Ну, думаю, штук сто.
      – Больше.
      – Тысячу?
      – Тридцать тысяч.
      – О'кей, пусть будет тридцать тысяч.
      – Практически даже больше. Предположим, мы нанесли эти тридцать тысяч микроскопических линий слева направо. Теперь нанесем такое же их количество, только под каким-то определенным углом. Получим тридцать тысяч точек пересечения. Так? Теперь будем менять угол пересечения этих линий. Ну, и сколько же мы их получим на двух с половиной квадратных сантиметрах одной грани куба? Тридцать тысяч помножить на тридцать тысяч... – Гуннар запустил пятерню в свою гриву, потом пригладил ее. – Девятьсот миллионов точек, – сказал он, не дождавшись моего ответа.
      – Правильно, – с умным видом подтвердил я.
      – Вы знакомы с новейшими достижениями в области математики?
      – Не так чтобы очень.
      – Значит, не знакомы?
      – Скорее нет, чем да.
      – Ладно... Представьте себе компьютер, оперирующий всего двумя цифрами, скажем, нулем и единицей, или двумя знаками – плюсом и минусом, положительным и отрицательным. Это означает, что он будет управлять положительно заданными точками или отрицательно заданными точками. Понятно?
      – Пока – да.
      – Некоторые компьютеры оперируют такими положительными и отрицательными точками, которые называются битами. Таким образом, каждая из наших девятисот миллионов точек, – он протянул мне стеклянный кубик, – может быть заряжена или намагничена положительным или отрицательным зарядом, обеспечивая нам девятьсот миллионов битов информации. Допустим, для написания одной буквы требуется десять битов, а слова – сто битов. Дальнейшие мои объяснения будут изложены в более доступной для вас форме.
      – Неплохо бы.
      – Наш компьютер сопряжен с лазером, посылающим тонкий как нитка луч света на нужное нам расстояние или глубину. Кончик этого луча выполняет функцию иглы фонографа, движущегося по канавке пластинки, «считывая» записанную на ней информацию, то есть музыку, голос и так далее. Только в нашем случае вместо иглы используется электронный луч, и движется он не по канавке, а по поверхности кубика – сканирует те самые биты, о которых мы говорили. Это ясно?
      – Ну конечно.
      – Итак, мы определили, что наш компьютер способен «узнать» и воспроизвести одно слово, когда его лазер-игла просканирует приблизительно сотню битов. Предположим, что книга средней толщины состоит из семидесяти пяти тысяч слов, что эквивалентно семи с половиной миллионам битов. Мы же располагаем девятьюстами миллионами битов. Даже по самым грубым прикидкам, мы можем записать – и это всего на двух с половиной квадратных сантиметрах! – сто тридцать три книги! Разве это не восхитительно?
      – Бесспорно – восхитительно! И все это вы посчитали в уме?
      Гуннар вдохновлялся все больше и больше. Он снова пошарил в кармане и извлек фломастер. Нанес им на одной из граней кубика несколько тонких, пересекающихся линий и вручил его мне со словами:
      – Взгляните. Вот куб с гранью в два с половиной квадратных сантиметра. Таким образом, каждая из его граней будет иметь такую же площадь. Вообразим себе, что эти линии, которые я нанес чернилами, представляют собой тридцать тысяч параллельных линий и еще столько же пересекающихся с ними под определенным углом. Теперь поверните куб на четверть оборота... вот так... Сейчас грань куба с нанесенными на ней линиями находится слева от вас. Взгляните теперь на обращенную к вам грань и мысленно нанесите на нее еще тридцать тысяч линий снизу вверх. Вы как бы разрезали кубик на тонкие ломтики или пластинки величиной два с половиной квадратных сантиметра. Это понятно?
      – Понятно. Надо сказать, необычайно тонкие пластинки!
      – Вы таки действительно все поняли? Прекрасно. Конечно, они очень тонкие, эти пластинки, но гораздо толще молекулы или множества молекул.
      – Верю вам на слово.
      – Теперь представьте, что первая грань, о которой мы вели разговор, та, что сейчас находится слева от вас, – это первый ломтик, или пластина. Если смотреть слева направо, можно представить вторую пластину, потом третью, четвертую и так далее. Сколько всего таких пластин уместится в кубе с гранью в два с половиной сантиметра?
      – Мы провели тридцать тысяч линий, следовательно, у нас должно получиться тридцать тысяч таких тонюсеньких пластинок. Или тридцать тысяч плюс одна? Да...
      – Считайте, что тридцать тысяч, каждая из которых идентична первой. То есть самой грани куба. Таким образом, каждая из этих пластин дает нам дополнительно девятьсот миллионов положительно или отрицательно заряженных точек, или битов. Вот и представьте себе, сколько же книг – а храниться таким образом может любая информация: произведения искусства, музыка, газеты, «читаемые» абоненту по телефону, коммерческая информация и так далее и тому подобное, но мы будем для большей ясности оперировать примером с книгами – может храниться в таком крошечном кубике?
      – Много.
      – М-да... Если точнее, то сто тридцать три целых три десятых трижды умноженное на тридцать тысяч или?..
      – Уйма.
      – Приблизительно четыре миллиона книг или фонд сорока библиотек, в каждой из которых содержится по сто тысяч книг.
      Я все время молча кивал головой. Видимо, не удовлетворившись моей реакцией, Гуннар произнес:
      – Я думал, что вам все это будет чрезвычайно интересно.
      – Так оно и есть. Я просто восхищен.
      – Но... Вы действительно поняли все, что я рассказал, Шелл?
      – Да, думаю, что понял. Уму непостижимо, Гуннар... – Я недоверчиво взглянул на маленький стеклянный кубик в моей ладони, пытаясь заставить себя поверить, что в нем сосредоточено книжное богатство сорока крупных библиотек. – Просто невероятно!
      – Значит, вы понимаете! – воскликнул он удовлетворенно. – Вот именно: просто невероятно! Вы нашли очень точное определение.
      Я подбросил кубик в руке.
      – По-моему, он должен быть потяжелее, – заметил я, улыбаясь. – Даже если все эти книги – в мягких обложках. Или это библиотеки с выдачей книг на дом?.. Я просто пошутил...
      – То, о чем вкратце я только что рассказал, уже нашло практическое применение, Шелл. Сейчас перед нами открылись более широкие возможности. В будущем же они станут поистине безграничными.
      Я с восхищением смотрел на магический кубик. Он даже как-то потяжелел в моей руке.
      – Доктор, – спросил я, – а потерять такую вещицу, наверно, ужасно? Ведь в ней хранятся несметные сокровища! Или, к примеру, является к вам монашка из богоугодного заведения и просит пожертвовать старые книги для больных и сирот. А вы этак небрежно отвечаете: «Да, сестра, у меня тут где-то завалялось четыре миллиона книг. Сейчас посмотрю в карманах старых брюк».
      Гуннар нетерпеливо прервал меня:
      – Если я правильно понял, сейчас вы по крайней мере не отвергаете с порога мысль о том, что этот маленький кубик может заключать в себе более... сколько там у нас получилось? Словом, множество моментальных фотографий.
      – Не отвергаю. И даже – наоборот.
      – Надеюсь, вам также понятно, что путем сканирования тончайшим лазерным лучом заданных положительных и отрицательных битов можно воспроизвести письменное или звуковое изображение любого слова и в любых количествах?
      – Да. Несомненно.
      – Превосходно. Теперь от слов перейдем к визуальным изображениям. Для воспроизведения трехмерного изображения, которое нам требуется, мы уже не сканируем отдельные биты информации, поскольку наша информация гораздо сложнее, хотя принцип один и тот же. Сейчас вам предстоит освоить нечто более сложное.
      – Постараюсь вас не разочаровать.
      – Для получения трехмерных, согласованно движущихся изображений наш лазер сканирует не информационные биты, а целый ряд отдельных голограмм. Представьте себе, что лицевая грань нашего кубика, первая из тридцати тысяч микротонких пластин, несет на своей поверхности не девятьсот миллионов заряженных точек, а всего лишь около тысячи мельчайших голографических отпечатков, каждый из которых представляет собой фрагмент сложного движения некоего трехмерного тела.
      – Всего лишь какую-то тысячу?
      – Ну, может, немного больше. Но помните: таких пластин тридцать тысяч, и на каждой можно написать или запечатлеть что угодно. В данном случае – это дополнительные голограммы, несущие дополнительные фрагменты непрерывного движения.
      – А, тогда понятно.
      – Не забывайте также и то, что лазерный луч, сканирующий эти индивидуальные голограммы, можно удлинять или укорачивать, прощупывая таким образом любую «одежку» кубика-луковицы. Он может сканировать наружную «кожуру» или второй слой, середину или сердцевину. Или пластину номер двадцать одна тысяча восемьдесят два.
      – Не забывайте к тому же, что мы рассматривали с вами кубик два с половиной на два с половиной сантиметра, в то время как в этой установке используется куб объемом семь с половиной кубических сантиметров. А это гораздо больше.
      – Ну, естественно... Аж в... постойте, дайте подумать. Значит, начинки в нем в девять раз больше, так? Или... три помножить на три – девять, и еще раз на три... В целых двадцать семь раз!
      – Абсолютно правильно! Три на три и еще раз на три... Великолепно! Вы делаете заметные успехи, Шелл. – Линдстром иронично усмехнулся и продолжил с неослабевающим энтузиазмом: – Если программа, заложенная в компьютер проектора, составлена правильно, – эта работа выполняется опытным профессионалом-программистом, – то все остальное уже происходит автоматически.
      – Значит, с этим смогу справиться даже я? Ну, а программистом будете вы, не так ли?
      Он пожал плечами.
      – Придется, поскольку Норман мертв.
      – О'кей! Теперь я знаю, как обращаться с этой штуковиной. Вы только настройте ее, а я включу в нужный момент.
      Линдстром бросил на меня быстрый взгляд и спросил, потрепав свою лохматую шевелюру:
      – Та молодая леди у меня в кабинете... она знает, что от нее требуется?
      – Да, знает достаточно. По крайней мере столько же, сколько и я. Я пойду...
      – Она на редкость прелестный ребенок, – заметил он.
      – Пока у вас о ней весьма неполное представление, Гуннар. Отныне и впредь вам никогда не придет в голову употреблять слово «ребенок» применительно к Аралии.
      Гуннар удивленно вздернул брови, как оказалось, в первый, но не в последний раз.
      – Уверяю вас. Сейчас я приведу ее.

* * *

      Вечером в пол-одиннадцатого мы с Аралией снова сидели на диване в моей гостиной, наговорившись вдосталь.
      Мы обсудили не только наш поход в лабораторию Линдстрома и все, что произошло с момента нашей встречи, но также и то, что могло произойти на следующий день, тем более что перед этим прослушали десятичасовые вечерние новости.
      Еще до того, как отправиться с Аралией к Гуннару, я позвонил своему старому приятелю, постоянному ведущему теленовостей на местном канале. Он считал себя кое-чем обязанным мне и согласился включить в шести– и десятичасовые новости пятнадцатисекундную информацию об Аралии Филдс, недавней победительнице конкурса «Мисс Обнаженная Калифорния», – в телевизионной передаче она фигурировала как «Мисс Нуди». Он сообщил также, что помимо участия в общей программе мисс Филдс проведет персональную презентацию для заинтересованных лиц, которая состоится завтра, в воскресенье, в два часа дня, на «Даблесс Ранч».
      Я выключил телевизор.
      – Думаю, это сработает, если и в самом деле что-то замышляется.
      – Значит, ты это имел в виду, Шелл, когда говорил, что облегчишь им задачу?
      – Конечно. Знаешь, мне начинает казаться, что я слегка перестарался, вообразив, будто кто-то может попытаться тебя там убить. Вполне возможно, что наше беспокойство беспочвенно, но если кто-то действительно тебя замыслил убить, то нам следует, так сказать, облегчить им задачу, указав место и время, где можно тебя найти. Не так, ли?
      – Наверное, ты прав. А я думала, что ты... ну как бы это получше сказать... преследуешь корыстные интересы.
      – Я? Корыстные интересы! Да ты что, Аралия?! Вот что уж абсолютно чуждо мне, так это корысть.
      – Слава Богу, что я ошиблась, – сказала она. – Почему бы нам не лечь спать, Шелл?
      – Ты права. В конце концов, нам надо выспаться перед завтрашним днем, который потребует от нас огромного напряжения. Ты согласна со мной?
      – Согласна. – Она придвинулась ко мне поближе, прикрыв огромные синие глаза с длинными, слегка трепещущими ресницами. – Завтра действительно большой день. И не забудь, ты ведь обещал.
      – Обещал? – Я прильнул к ней, широко улыбаясь.
      – Да, познакомить меня с Гарри Фелдспейном.

Глава 15

      «Даблесс Ранч» – поместье площадью двести сорок акров, расположенное в нескольких милях от Лос-Анджелеса, в холмистой местности, поросшей кустарником с редкими купами дубовых и эвкалиптовых деревьев, являлось не только выгодным помещением капитала «Даблесс Муви Продакшн», но и великолепной сценической площадкой для съемок двух кинофильмов, хаотичных и бестолковых, по мнению некоторых недоброжелательных критиков.
      Однако, будь то доброжелательные или злопыхательские и даже патологически садистские отклики, это нисколько не волновало двух кинематографических гениев, владельцев «Даблесс», коль скоро их брюзжание или сюсюканье никак не влияло на поток миллионов, приносимых их картинами. Положительное сальдо расходов и доходов являлось главной заботой гениальной пары – Сэмми Шапиро и Шверина Шикльмайстера, а на остальное им было наплевать.
      До сих пор дела у них шли вполне успешно. Их последняя лента «Богатая Бабочка» обошлась им, по их собственным словам, всего в «семьсот тысяч с мелочью», а собрала в одних только Соединенных Штатах свыше восьми миллионов долларов. Столько же они надеялись получить от проката кинокартины в других странах мира, «за исключением, может быть, Японии», как заявил Сэмми.
      В воскресенье, в начале десятого, не успел еще черный кофе всосаться в мою кровь, а я уже стоял на некогда зеленой, а теперь пожухшей лужайке, где Митцуи Хосикуси танцевала свой предсмертный танец в одних только прозрачных крыльях. Здесь снималась заключительная часть фильма, завершавшегося харакири, которое она совершала с помощью гигантских палочек для еды или какого-то другого острого предмета. Но, как бы то ни было, она покончила с собой и свалилась в неглубокий бассейн тут же рядом, в каких-нибудь двух метрах от меня, где, по замыслу создателей фильма, была съедена царем рыб. Царя рыб пришлось изображать толстому карпу, выкрашенному золотисто-желтой краской. Этот карп или карпы наносили ощутимый урон урезанному до минимума бюджету «Бабочки». Когда им удалось наконец отыскать краску, прилипающую к мокрой чешуе живой рыбы, несколько рыб сразу же сдохло, и оригинальную сцену пришлось снимать впопыхах, так как последний золотой карп всплыл вверх пузом буквально через полминуты после патетического самоубийства Митцуи.
      Поэтому я с каким-то беспокойством осматривал непрезентабельные декорации, уцелевшие от «Богатой Бабочки»: бассейн, чахлую лужайку, миниатюрный сад, чайный домик, размалеванный задник, неотступно думая о том, что именно здесь предстояло появиться Аралии в два часа.
      Все было установлено и подготовлено к действию. Во всяком случае, я так надеялся, но, как я понял теперь, это отнюдь не означало, что я предусмотрел все до мелочей.
      Я уселся на лужайке, сорвал травинку и принялся сосредоточенно ее покусывать, обдумывая причину моего смутного беспокойства, пытаясь его развеять. Накануне вечером я испытывал какую-то буйную эйфорию, все казалось легко осуществимым Куда же подевалась эта уверенность?
      Вчера вечером я побывал здесь, оснащенный стальной рулеткой, карандашом с блокнотом и полный энтузиазма. Оставив Аралию в лаборатории Линдстрома, который к тому времени проникся моей идеей и принялся за подготовку первой пробы Аралии в объемном кино. Я осмотрел местность, прикинул что к чему, сделал пару замеров и набросал точный план ограниченной зоны, в которой позже должна была появиться «живая» Аралия.
      Появиться не более чем на одну минуту, может, меньше. Съемка этого шестидесятисекундного «фильма» заняла у нас почти час, и, признаюсь, это было очень интересным времяпровождением, хотя большая часть времени ушла на тщательные замеры, хронометраж, разметку пола. Линдстром заставлял Аралию ходить от отметки к отметке, говорить, выдерживать паузы, пока она не научилась держаться совершенно свободно и не перестала смотреть на отметки на полу и говорить невпопад.
      Последние десять минут ушли на прогон сцены «в костюмах», а вернее – без оного, что целиком поглотило мое внимание и заставило Гуннара на время вспомнить, что он еще и мужчина, а не только ученый-аскет.
      Я сорвал еще одну травинку, покусал ее, увидел, что на часах уже 9.10, и огляделся по сторонам.
      Я сидел как раз на том месте, где через несколько часов должна стоять Аралия, то есть где ей следует стоять – в метре от края бассейна, в котором Митцуи утопила свою наготу и искусственные крылья. Здесь же будет установлен микрофон, чтобы «Мисс Обнаженная Калифорния» могли слышать зрители, которым я предусмотрительно отвел место на противоположной стороне бассейна. Или на лужайке, отстоящей от бассейна на несколько метров.
      Четыреста гостей, все – мужчины, было приглашено на сегодняшнюю церемонию. Отказался присутствовать лишь один, да и то только потому, что на этот день ему была назначена операция на желчном пузыре. Сравнительно небольшая толпа, если сопоставить с количеством болельщиков, собирающихся на каждый матч профессиональной футбольной лиги на лос-анджелесском стадионе. Но слишком большая для оргии, и именно поэтому все гости должны будут сидеть в плетеных креслах, которые позже здесь поставят по другую от Аралии сторону бассейна.
      Я постарался развеять свои опасения и сосредоточиться на приятном. Во-первых, сам «фильм» был выполнен безукоризненно и являлся истинным творением гения, замешанным на волшебстве и искусстве. Во-вторых, выбранное мною место как нельзя лучше отвечало требованиям нашего замысла. Я утешил себя мыслью, что существует один шанс из десяти, если не из ста, что покушение на жизнь Аралии может быть совершено здесь, на глазах четырех сотен свидетелей, ведь тогда всем сразу будет ясно, что это – предумышленное убийство. Ну и что из того?
      Даже единственный шанс из тысячи оправдывал принятые нами меры предосторожности. А если такая попытка все-таки будет предпринята, то злоумышленник появится либо спереди, либо с северной стороны. Я поднялся на ноги и посмотрел туда, где должны будут сидеть приглашенные. Итак, это будет одно из тех мест, где соберется компания из четырехсот мужчин. Я посмотрел дальше на холм, круто – под углом в тридцать градусов поднимающийся вверх от площадки для барбекю. Холм, поросший дубами, эвкалиптами и перечными деревьями, а также густым кустарником и какими-то хилыми деревцами с голыми ветками. Здесь было где укрыться, особенно на вершине холма в двухстах метрах от места, где я стоял. Не такое уж большое расстояние для стрелка-профессионала, пользующегося мощной винтовкой с оптическим прицелом.
      Я уже побывал там, обошел весь участок. Бродил с беззаботным видом, позевывая и нежась на солнышке, но ничего не упуская из виду. И теперь мне было известно, что всего в каких-то пятидесяти метрах от вершины холма проходила однополосная асфальтированная дорога, и больше ничего, абсолютно ничего.
      Позади, а также слева и справа от меня тянулась крашеная высотой десять метров фанерная «Великая Японская стена», – «Бабочка» отнюдь не отличалась исторической достоверностью. Только на вершине обследованного мною холма мог укрыться какой-нибудь непрошеный гость, а то и злоумышленник, чтобы насладиться эротическим шоу или хорошенько прицелиться и выстрелить в Аралию.
      Небольшой фанерный чайный домик, более походивший на домик Трех Поросят, располагался в десяти метрах справа от меня. Здесь обманутая Митцуи напрасно ждала своего возлюбленного Хони Сакитуми. Я тщательно измерил расстояние от двери домика до того места, где стоял: оно оказалось равным 9,65 метра. У носка правого башмака я вбил в землю колышек, где предстоит установить микрофон.
      Аралия должна будет появиться из этого чайного домика, где уже размещена аппаратура для создания «Эффекта Эмбера»: лазерный проектор на твердом кубике-кристалле, микрокомпьютер и шнур, тоже уже воткнутый в розетку. Здесь также находился и портативный магнитофон, заряженный кассетой с записью тронной речи калифорнийской королевы красоты.
      После включения тумблера проектора должна была произойти автоматическая синхронизация аудио– и видео-, а может быть, триплетизображения, поскольку этой техники еще не было придумано соответствующего названия. Голос Аралии, возможно, будет звучать несколько странновато, как это было в случае с Гуннаром, но я надеялся, что в такой обстановке на это никто не обратит внимания. Все будут поглощены созерцанием соблазнительных форм голой мисс «Обнаженная Калифорния».
      Я вновь взглянул на часы. 9.12 утра. Самое время провести последнюю проверку. Я решительно повернулся и зашагал к чайному домику, чтобы еще раз взглянуть, все ли в порядке.
      Ровно в 9.14 я предпринял научный эксперимент, точно следуя инструкциям Линдстрома: перевести вот этот маленький тумблер в верхнее положение и одновременно включить его – а теперь мой – секундомер.
      Что я и сделал. Но ничего не произошло. И не могло произойти. До поры до времени. Точный хронометраж являлся главным залогом успеха операции, и я гнал от себя мысль о том, что может произойти, если синхронизация вдруг нарушится на минуту-другую. Или даже на несколько секунд.
      Я прошел вдоль бассейна туда, где будут стоять кресла для гостей, и снова уселся прямо на газон. Закурил, глянул на часы. Подождал.
      Когда мы готовили фильм, Гуннар, памятуя о том, что сегодня после включения аппаратуры, у меня могут возникнуть какие-то неотложные дела, предложил оставить «несколько минут пустого пространства», как это делают при любительских киносъемках, чтобы до появления Аралии успеть вернуться на свое место, наполнить бокал или сделать что-нибудь еще.
      Мой замысел состоял в том, чтобы, оставив Аралию – настоящую Аралию – в чайном домике и запустив ее изображение, самому незаметно пробраться на вершину холма – место предполагаемого нахождения наемного убийцы. Для этого мне будет достаточно одной-двух минут. Я прекрасно понимал, что чем больше будет промежуток времени между включением аппаратуры, появлением образа Аралии и моим стремительным бегом из чайного домика на вершину холма, тем вероятнее возможность какой-нибудь нестыковки в технике.
      Я попросил Гуннара запрограммировать для меня трехминутную паузу, полагая, что лишняя минута не помешает.
      9.16. Плюс еще несколько секунд, отсчитанных секундомером. Не пройдет и минуты, как из двери чайного домика появится – должна появиться – улыбающаяся Аралия.
      Так же как вчера вечером, в главной лаборатории Линдстрома, улыбающаяся Аралия шагнула вперед, бросила взгляд направо и быстро пошла к строго обозначенному месту под углом 90 градусов к установленной поодаль камере. Потом стремительно повернулась и, лучезарно улыбаясь, застыла на месте с рукой, изящно покоящейся на округлом бедре. Пять секунд в этой фиксированной позе, затем плавной походкой вперед на камеру и дальше – к пока еще не установленному микрофону. Четыре шага навстречу будущей публике – четыре секунды незабываемого, умопомрачительного зрелища, вобравшего в себя отточенные движения бедер, божественную поступь и трепетное подрагивание восхитительных грудей.
      Даже я был заворожен явленным Аралией зрелищем. Представляю, каково было продюсеру-директору-кинооператору Гуннару Линдстрому. Хотя я его и предупреждал, это вовсе не означало, что я его вооружил против «эффекта Аралии». Гуннар знал, в чем состоит его задача. Знал, что Аралия снимет одежду и продефилирует перед ним по заранее сделанной на полу разметке, потом повернется, улыбнется, помашет ручкой и произнесет свою краткую речь. Более того, я подозревал, что этот затворник не единожды видел обнаженных красоток различной степени добродетели и что это лишь добавило пряности в его пресную науку, не дав погибнуть ей на корню. К тому же в какой-то степени Гуннар творил искусство, снимая первый художественно-голографический фильм, и можно было надеяться, что, как истинный художник, он абстрагируется от реальности.
      Однако я его явно переоценил.
      После «прогона в костюме», перед «живой» съемкой, Аралия хлопнула в ладони и проворковала:
      – Я все сделала правильно, маэстро?
      Она явно обращалась не ко мне, а к Гуннару, который в этот момент находился метрах в двенадцати от нее. Гуннар быстро приблизился к ней примерно на метр, с челюстью, отвисшей как у кота Тома из мультфильма «Том и Джерри». А может быть, у того бестолкового бульдога из этого же мультика.
      – Э... м... да, наверное. Впрочем, не уверен... Ну да. Конечно. Вы сделали все правильно. Только... вы... мы... должны повторить все... еще раз.
      – О, извините, мистер Линд...
      – Нет, нет! Это не ваша вина.
      – Хорошо. Я не прочь повторить все сначала. Мне это очень нравится.