ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Таких солнечных дней давно не бывало на острове Баранова, где дожди лили двести сорок пять дней в году. Бриг «Байкал» входил в Ситхинский залив. Загоскин и Кузьма вышли из каюты на палубу и увидели снежную вершину Эджкомба. Она светилась на солнце, и тень от облаков не покрывала ее, как обычно. Вправо и впереди корабля были разбросаны многочисленные острова, покрытые яркой зеленью. Узкие проливы между ними были спокойны и похожи на серебряные ленты. Слабый ветер доносил с земли запахи свежей хвои и густых трав. За островом Лазарева показался белый маяк, бриг пошел прямо на него, а потом устремился к Батарейному острову.

Вход в гавань сторожили подводные камни. Поэтому даже в такой ясный день на крамболах брига стояли дозорные; они указывали вахтенному путь. Корабль долго сновал между островами, и неопытному человеку могло показаться, что до Ново-Архангельска еще много миль. Но крепость вдруг открылась сразу, как будто невидимая рука подняла занавес из солнечных нитей, синевы и зелени, за которым скрывалась столица Аляски.

Загоскин невольно залюбовался этим видом. Направо белела церковь, влево поднималась кораблестроительная верфь. На Камне-Кёкуре возвышались дом главного правителя, крепостные башни с блестевшими на солнце медными пушками, крепкий частокол. На морском берегу, ниже крепости, белели дома жителей, покрытые кровлями из кипарисовой коры, темнели древесные шалаши индейцев. И все это ? дикая скала Кекура, хвойные леса на горах, длинный мол на высоких лиственничных сваях, темные батареи ? отражалось в тихой серебристо-синей воде залива.

Индейцы, завидев бриг, ринулись на больших, пестро раскрашенных лодках, чтобы, по обычаю, раза два обойти вокруг корабля.

С берега доносился крик воронья. Вороны ? священные птицы индейцев ? считались в Ново-Архангельске неприкосновенными. Они сидели на кипарисовых кровлях, восьмиугольной крепостной башне, вились над церковным куполом, а около шалашей индейцев воронов было так много, что казалось, будто на землю опустилась черная, лоснящаяся туча.

Тот, кто не был ранее в этих широтах, поразился бы, увидев порхающие в воздухе легкие пламенные стаи птиц. Они носились около морского берега и зелени, рассыпались, сливались вновь, падали вниз, как алые искры, и снова взвивались в синее небо.

Это были тихоокеанские колибри…

? Ну, вот мы и дома, ? сказал Загоскин, когда они съехали с корабля на берег. ? Кузьма, пока не будет распоряжения главного правителя, ты будешь жить у меня.

Обитатели Ситхи с удивлением разглядывали их. Кузьма с длинным копьем и двумя ружьями за плечами шел впереди. За ним, припадая слегка на правую ногу, брел Загоскин. Шествие замыкал алеут, которого они наняли на берегу нести вещи. Они миновали приморский поселок, школу и церковь и зашли в ворота Средней крепости. Вот и большой деревянный дом, где жили холостые мореходы, мелкие чиновники и выслужившиеся промышленные.

? Сюда, Кузьма! ? Загоскин открыл двери большой и светлой кухни. ? Здравствуй, Таисья Ивановна, ? сказал он громко. ? Заждались, поди?

? Ах, батюшки! Никак, Лаврентий Алексеич! Бог ты мой! Я сейчас… Уж и не чаяла дождаться.

? А я взял да и приехал, Таисья Ивановна. Тепло тут у вас, хорошо. Солнце светит…

? Ну, дай я на тебя посмотрю! ? Высокая пожилая женщина с добрым лицом подошла к Загоскину и всплеснула руками. ? Да вы ли это, Лаврентий Алексеич? ? промолвила она тихо и отступила назад. ? Что с тобою только сделали, Лавруша? ? спросила она и опустилась на лавку. ? Нет, непохожий, вовсе не тот. И в глазах веселья нет, ? женщина вдруг залилась слезами. ? Худой, страшенный, ровно индиан ? весь в шкурах, не мылся, поди, долго?

? Все бывало, ? весело сказал Загоскин и прошелся по кухне.

? Да ты еще и хромой, ? сказала женщина, вытирая слезы. ? Ранили или зашиб чем?.. Иглой, говоришь, проколол?.. Вот страсти какие! Завтра к лекарю сходи. Ну, тебе комнату твою открыть? Сейчас открою, там все в порядке, никого не пускала. А ты что стоишь, словно идол? ? вдруг напустилась она на Кузьму. ? Ишь какой страхолюдный, рогатину свою в дом затащил, не спросясь. Иди в сени ее поставь, в угол. Где это вы, Лаврентий Алексеич, такое пугало достали? Палку в губу застремил и думает, что очень даже хорошо.

Кузьма, ворча, вынес копье из кухни.

? Ты его не обижай, ? сказал Загоскин. ? Он мне, Таисья Ивановна, жизнь спас.

? А он язычник? ? спросила женщина.

? Нет, крещеный.

? Что крещеный, это хорошо, а зачем у него палка в губе? Срам один смотреть. И рогатину за собой таскает. А может, и ничего человек, даром что из индиан. Ну, я тебе верю. Как звать-то его?

? Кузьмой.

? Имя хорошее. А что он ? у тебя будет жить? ? Пока поживет. Ты его, говорю, не обижай.

? Обижать зря не буду. Только пусть воронам не молится. А то я индиан знаю ? в церкви лоб себе расшибает при народе, а потом на ворона глядит умильно и творит языческую молитву. Тьфу!

? Вот сама увидишь ? у него святой Никола с языка не сходит.

? Ну ладно, пусть живет: чай, не язычник. Пойдем жилье твое отомкнем.

В прохладной комнате Загоскина темнели полки с книгами, висели пестрые карты.

? Все так, как при вас было, Лаврентий Алексеич. Пусть ваш индианин вещи заносит. А я пойду, у меня делов на кухне много.

? Посиди немного, Таисья Ивановна. Ты мне скажи, как у тебя дело-то, подвинулось хоть немного?

? Да все так же, Лаврентий Алексеич, ? вздохнула женщина. ? Вот теперь добрые люди научили господину Нахимову отписать, ? может, они помогут. Помню я сама Павла Степаныча, когда они здесь были; такой простой да обходительный. Они из себя немного горбатенькие и рыжеватые, но очень добрые и справедливые. Когда из Кронштадта последний корабль приходил, то я у командира спрашивала, где господин Нахимов сейчас находятся, а он ответил, что на Черном море. Обсказал, что надо писать в Морской штаб, а оттуда Павлу Степанычу перешлют. А уж они окончательно похлопочут, даже до сената дойдут… Теперь мне толмач Калистрат обещал прошение составить, а вы, Лаврентий Алексеич, напишете.

Таисья Ивановна Головлева, стряпка, жившая в услужении у одиноких служащих, была живой историей Ново-Архангельска, если не всей Русской Америки. Ее привезли на остров Кадьяк маленькой девочкой в 1794 году, когда Шелехов истребовал в Иркутске первых переселенцев для Аляски. Родители ее возводили вместе с Барановым крепость Ситху, застраивали Якутат; отец Таисьи ходил с отрядом Кускова закладывать форт Росс в Калифорнии. Восемнадцати лет Таисья вышла замуж за слесаря Головлева, мастера на все руки. Он чинил бастионные пушки, лил колокола для продажи в Калифорнию, исправлял ружья и помог отцу Вениаминову соорудить башенные часы на колокольне Ново-Архангельска.

Головлев умер во время одной из ситхинских голодовок. Российско-Американская компания не успела выплатить ему жалованье и наградных за выслугу лет. Так и началось горе Таисьи. Головлева, его золотые руки хорошо знал Александр Баранов, но с его смертью исчезли надежды на получение вдовьих денег. Уехал в Россию старый барановец Кусков, кончил службу в Ситхе Кирилл Хлебников, и память о слесаре Головлеве умерла навеки. Последний свидетель ? современник Баранова ? монах Гермоген удалился от мирских забот в келью на Хвойный остров. Отшельник не хотел помочь Таисье, как ни просила она его подтвердить службу и труды ее мужа, в российско-американских владениях. Главные правители один за другим отказывали Таисье Головлевой в ее просьбах, в архивах никто рыться не хотел. Так и осталась Таисья Головлева ни с чем.

Командиры кругосветных судов из Кронштадта знали эту статную женщину с широким лицом; она не раз передавала им прошения для доставки в Петербург. И каждый раз она ждала ответа и справлялась у капитана корабля, пришедшего в Ситху, не привез ли он решения по ее делу. Только однажды пришел ответ. Главный правитель вызвал Таисью Ивановну к себе на Кекур и прочитал ей решение правления Российско-Американской компании в Санкт-Петербурге. Вдове слесаря Головлева надлежало объявить выдержку из высочайшего указа, данного правительствующему сенату в 24-й день ноября 1821 года. Правитель целиком прочел пункт 36-й этого указа: «Если какое-либо прошение или другой какой-либо документ или бумага будут поданы или присланы через почту от частного лица и окажется, что оный писан на бумаге низшего достоинства, или в приложениях не будет соблюдено правило, указанное в 34-м пункте постановления, то таковое прошение с приложениями оставлять без действия и без всякого по оным производства…»

? Значит, я все прошения зря подавала? ? спросила с тоской Таисья Ивановна.

? На гербовой надо было представлять, ? сказал главный правитель и приказал Таисье расписаться в том, что ей объявлено решение Компании. По неграмотности вдовы расписался за нее толмач Калистрат, а Таисья Ивановна, заплакав, отправилась домой…

И вот сколько уж лет подряд она живет мечтой получить вдовьи деньги от Компании, построить домишко у Средней крепости, завести огород и продовольствовать мореходов с кораблей. Руки у Таисьи Ивановны были золотые. Если у нее спросить ? она показала бы письменные свидетельства, выданные ей в разное время разными людьми: флота мичман Завалишин пишет об отличной починке парадного мундира, Кюхельбекер со шлюпа «Аполлон» ? о кушаньях отменного качества, кои готовила вдова слесаря Головлева. И Баранов Александр Андреевич выдал ей свидетельство о том, что засолку семги для подарка королю сандвичскому Томеомео производила именно женка ремесленного человека Таисья Головлева. Ох, как давно это было!.. Не помогла Таисье барановская бумага: помянуто только в ней, что Головлев был ремесленный человек, а сколько лет служил и где ? не было указано. Монаху Гермогену на Хвойный остров Таисья Ивановна с оказией как-то поясок шелковый своего рукоделья посылала, думала, что отшельник смягчится и напишет ей подтверждение о муже. Но Гермоген Кадьякский поясок вернул и сказать велел, что мирских даров, особливо от женщин, он не приемлет, потому в них соблазн сокрыт. Одно теперь оставалось Таисье Ивановне ? на картах гадать о своем заветном деле. И выпадать стал все денежный интерес от трефового короля из казенного дома. «Трефовый король, известно, военный и под Павла Степаныча Нахимова весьма подходит», ? думала Таисья.

…Закончив хлопоты по кухне, Таисья Ивановна постучала в дверь Загоскина. Она застала его и Кузьму за разборкой вещей, привезенных из похода. Загоскин с видимым удовольствием раскладывал бумаги по ящикам стола. ? Я вам поесть сготовила, Лаврентий Алексеич, ? сказала Таисья. ? Пусть ваш индиан чуть погодя на кухню зайдет за подносом. Грузди якутатские соленые, очень замечательные, наважка жареная да вареная треска. Малины с островов мне индианские женки наносили, поешьте с богом. Не знаю, много ли картошки этот год у нас уродится, а так все есть. И мясо скоро будет, промышленные в горы за дикими баранами идти собираются. У главного правителя пир какой был! ? внезапно вспомнила Таисья. ? Гости были из Гудзонской компании, кораблем приходили. Из пушек палили, музыка была. Меня стряпать на Кекур вызывали, два дня я от плиты не отходила. Рома, вина там сколько выпили ? не счесть. Какой-то главный был вроде как из военных. Правитель наш очень обходителен с ним был. Да, ведь чуть не забыла! Калистрат-толмач сюда от правителя приходил и тебе передавал, что, мол, когда Загоскин явится, пусть сам к правителю не идет, а ждет, когда вызовут. И еще наказывал, чтобы, как ты приедешь, то беспременно бы на бумагу списал, как есть полно и по порядку, ? где был, что видел ? всю путешествию свою, ни одного дня не упустив. И так Калистрат передавал, что если не сделаешь такой бумаги, то будет строгое взыскание. А без бумаги на Кекур не приходить. Калистратка долго тут у меня сидел, все похвалялся, что ему награда скоро выйдет. Вздорный толмачишко, не люблю я его. А знает он много, ? продолжала Таисья Ивановна, ? все с писарями вокруг начальства: не без того, конечно, чтоб на ушко о других людях не сказать. И что-то он на тебя, Лаврентий Алексеич, плетет, а что точно ? я понять никак не могла. Я ему, ироду, рому поднесла, было у меня малость сбережено ? выспросить хотела. Но он хитер, затаился и ничего не объяснил. Обмолвился только так, что знает про тебя важное дело, но оно есть военная тайна. Дурак и уши холодные, прости господи! Тайна та известна правителю, попу Якову, сержанту при батарее Левонтию да ему, Калистратке. Я его тогда сразу прогнала. Он рассерчал и говорит: «Припомнит господин правитель индианский набег твоему Загоскину…» Я на его напустилась, а Калистратка все одно твердит про какой-то набег. «Что же мы, ? я его спрашиваю, ? про набег этот не знаем?» Он и отвечает: «Набег тайный был и отражен был тайно; никто об этом не знал и знать не будет». Ну, я тогда его отсюда и понужнула! «Уходи, говорю, пока помелом по спине не получил, а то я сейчас тебя сама к их высокоблагородию на Кекур сведу. Там тебе пропишут ижицу, как болтать да людей запутывать». Ну, Калистратка шапку в охапку и убрался…

? Ерунда какая-то, ? сказал Загоскин. ? Что ты его, Таисья Ивановна, слушала? Он, наверно, до тебя где-нибудь рому хватил. Ты лучше погляди ? камень какой с неба упал, а мы с Кузьмой его нашли. ? Он поставил осколок Юконского метеорита на стол, рядом с чернильным прибором.

? Неужто с неба? ? всплеснула руками Таисья. ? У нас меж народа загадывают что-нибудь, как падучую звезду видят… А что я спросить хочу у тебя, Лаврентий Алексеич: вы как думаете, на картах все интерес от трефового короля выпадает? Ну, пусть король ? господин Нахимов будут, так ведь они ж на корабле, а мне выходит казенный дом. Вот если бы корабль какой-нибудь в картах означался, а то ? казенный дом.

? Наверно, Морской штаб, ? улыбнулся Загоскин.

? Вот и я так думаю, ? обрадовалась Таисья Ивановна. ? Погоди-ка, я сейчас в кухню выйду. И ты пойдешь со мной, ? сказала она Кузьме.

Они вернулись вместе. Кузьма нес поднос с едой, а женщина ? какой-то белый сверток.

? Правителю будешь писать, так возьми. Штурман Кашеваров мне подарил, у меня еще есть. ? Таисья протянула Загоскину большой лист гербовой бумаги.

? Спасибо, Таисья Ивановна, не нужно. Я и на простой, ? растроганно сказал Загоскин, ? Добрый ты человек!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Так началась жизнь Загоскина в Ново-Архангельске. Привычка к странствиям долго властвовала им: он не мог заставить себя переменить свой наряд на обычный. Поверх чистой рубахи Загоскин по-прежнему надевал куртку из оленьей замши. Но бороду он сбрил, постриг волосы и сразу помолодел лет на десять. Он с каким-то исступлением принялся за работу. Кроме доклада главному правителю, Загоскин написал в течение каких-нибудь нескольких дней «Заметки о краснокожем племени ттынайцев в верховьях реки Квихпак». На листе бумаги были записаны темы ближайших работ: «Описание полуподземных жилищ приморского народа кан-юлит», «Краткая история Михайловского редута», «Приливы в дельте Квихпака»… Работал Загоскин больше ночами, когда в доме все спали и Кузьма не надоедал ему вечными своими заботами. Старый индеец подружился с Таисьей Ивановной; он колол ей дрова, ходил за водой на колодец к подножию Кекура. Женщина отучила Кузьму от привычки носить с собой всюду копье.

? Ты ведь на колодец идешь, а не куда-нибудь в лес, ? говорила она. ? Никто рогатину твою не украдет из сеней, пусть там стоит. Палку-то из губы вынимай хоть при мне да когда пьешь или ешь чего… Грех один с тобой, Кузьма. Кажись, крещеный, а дикости в тебе еще сколько!

Таисья Ивановна обучила Кузьму играть в карты. Узнал Загоскин об этом от нее. Она пришла к Загоскину, когда Кузьмы не было дома, и положила на стол плотную, толщиной в руку, связку из нитей бисера. Это была, безусловно, дорогая для Кузьмы вещь: такие перевязи индейцы носят, надевая их через плечо, лишь в торжественных случаях.

? И вот еще раковины его, ? сказала Таисья Ивановна, высыпая на стол пригоршни две «цуклей», которые у индейцев служили вместо денег. ? Все он с себя проиграл. Спрячь, Лаврентий Алексеич, да ничего ему не говори. Я тут одно дело задумала…

Часто Загоскин уходил из Ново-Архангельска, скитаясь по острову. Он углублялся в дикий бор, где стоял прелый запах от завалов гниющих вековых деревьев. Местами лес был непроходим; даже в солнечную погоду он был сырым и холодным. Болота и лесные озера блестели, как черные зеркала. Хвощи светились от избытка влаги. Голубоватый мох был студеным и чистым. Казалось, что стоит лишь дохнуть на веточку мха, и она покроется легкой пеленой. Когда появлялось солнце, оно освещало только окраину леса, не проникая вглубь, и хвойные вершины покрывались легкой дымкой. Кузьма обижался, что друг не берет его с собой, и Загоскину приходилось уходить из дому тайком.

Выходя из Полуденных ворот, он с улыбкой оглядывался назад: не идет ли вслед Кузьма? Но индеец, ничего не подозревая, таскал в это время Таисье Ивановне воду и дрова или вместе с ней караулил огород. В крепости эту обязанность несли все по очереди, так как индейцы колоши часто вооруженной рукой захватывали ситхинскую картошку.

Загоскин любил уходить на берег морской бухты, где, как громадный серебряный молот, стучал и гремел водопад. Маленькие радуги сияли в облаках водяной пыли. Второй водопад низвергался в глубочайшее озеро, образовавшееся после землетрясения и лежавшее выше уровня моря: этот водопад шумел возле Озерского редута, вокруг которого поднимались вершины снежных гор. Было еще одно место на острове Баранова, куда любил уединяться Загоскин. Нужно было пройти двадцать миль к северу от Ново-Архангельска, чтобы увидеть высокие столбы пара, встающего над береговым холмом. На склоне холма белели бревенчатые хижины, окруженные зелеными кустами и густыми деревьями. Из земли били горячие ключи. Их тепло давало жизнь травам и деревьям; ранней весной, когда кругом еще лежал снег, здесь все было в цвету. Стаи колибри кружились над яркой зеленью, припадали к цветам, чтобы пить сок из маленьких душистых чашечек.

Загоскин наблюдал здесь за расправой колибри над их вечными врагами ? совами. Завидев хищника, маленькие сверкающие птицы, собравшись в огромную стаю, устремлялись на врага. Колибри ударялись о грудь и крылья совы. Десятки отважных колибри падали вниз, пламенея яркими зобами и погасая в густой траве, новые стаи яростно накидывались на хищника. И тот, ослепленный этим сверкающим натиском, растерянный и жалкий, искал спасения в расщелине скалы или дупле. Живое радужное облако долго еще кружилось над убежищем посрамленной совы. Точно так же колибри расправлялись и с соколами… На серных ключах Загоскин лечил руки, простуженные во время скитаний по Квихпаку: подолгу держал их в горячем источнике.

Загоскин не раз переправлялся на материк через Хуцновский пролив и один бродил вдоль берегов лесных озер. Иногда он встречался с индейцами-колошами. Их лица были вымазаны киноварью, волосы осыпаны орлиным пухом. Расписные плащи из кедрового лыка скрывали стройные тела индейцев. Встреча с индейцами не сулила ни одному белому ничего хорошего. Но Загоскина колоши не трогали, может быть, потому, что он первым окликал их на родном языке и клал оружие на землю в знак того, что он не хочет причинять зла лесным охотникам. Колоши часто даже показывали ему тропы в лесу; не раз он сидел у индейских костров.

? Смотрите, Лаврентий Алексеич, ? говорила укоризненно Таисья. ? Убьют вас когда-нибудь индиане, беспременно убьют, ? и качала головой. ? Тут из крепости даже днем боязно выйти, а вы один-одинешенек за Хуцнов подались. Что же ты, Кузьма, за ними не смотришь, пускаешь их одних на такой страх?

После скитаний по острову Загоскиным обычно овладевала жажда общения с людьми. Тогда он, по выражению Таисьи, «блажил». Его можно было увидеть у палисада крепости, в том месте, где к ограде примыкали шалаши индейцев и землянки алеутов. Он без цели бродил там, дарил детям и женщинам цветной бисер, разговаривал с охотниками и рыбаками. Он был щедр. Бисерные нити лежали у него в карманах, в сумке, и он раздавал их, не считая.

? Сколько аршин роздал? ? сокрушалась Таисья Ивановна. ? Да он бы тебе, бисер-то, пригодился самому. Те же деньги ? мехов бы себе наменял у индиан. А то все даром пошло, через меру добрый! Вот они тебе за этот бисер нож еще когда-нибудь всадят в спину.

Не одобряла Таисья Ивановна и затею Загоскина ? сделать сетку для ловли колибри.

? Вот еще, дитя малое! Ну, ты их наловишь, а кормить чем будешь? Иди уж лучше бумаги пиши. Ты путешествию-то свою для главного правителя сделал? Ну, еще чего-нибудь пиши. Я тебе свечу сегодня переменила… Чем пичужек ловить, ты мне лучше пару тетеревей принеси, как в прошлый раз. Кузьма, сходи ты с ним на охоту завтра, али рыбы половите. В Колошинке-речке, сказывают, крупная рыба пошла. Невод я дам, его только починить малость надо. Иди, Кузьма, возьми его в чулане.

Загоскин заметил перемену в наружности Кузьмы, но все забывал спросить у индейца, чем вызвана эта перемена. У Кузьмы куда-то исчезла палочка из нижней губы. Все объяснила Таисья Ивановна.

? Я приметила, что он к картам пристрастен, и придумала, как палку у него отобрать. Все с ним в «подкидного» на огороде дулась, бисер да цукли у него выиграла. Потом говорю: «Кузьма, я табаку поставлю, а ты колюжку свою ставишь на кон». Ну, я колюжку выиграла. Он морщится ? неохота с таким добром расставаться, однако отдал. Я ее в тот же день в печку кинула; хватит, насмотрелась на эту срамоту! И сразу, как палку вынул, более стал на человека походить… А вообще он на редкость правильный индианин, и рассудительный, и по-русски знает все же. Он мне часто рассказывает, как вы с ним бродили. Пусть бы он здесь жил ? мне он нисколько даже не мешает, и опять руки у него добрые, по хозяйству все решительно может помочь… А с палкой я его здорово провела…

Однажды Загоскин послал Таисью Ивановну с запиской к отцу Якову, настоятелю ново-архангельской церкви. Священник славился как любитель книг. В его ведении находилась знаменитая библиотека Русской Америки, привезенная еще Лисянским. Таисья Ивановна вернулась от священника с томиком, переплетенным в телячью кожу.