Дику ничего такого не хотелось. У подножья Хан-Тенгри он испытывал лишь одно желание - убить Марко Поло, и как можно скорей. Поэтому заваленная валунами долинка, куда привел нас Абдильда, ничуть его не обрадовала. Разглядывая изображения людей и зверей, нацарапанные на камнях нашими древними родственниками, он явно скучал.
      - Я спросил у Абдильды, как зовут мою лошадь, - сказал мне Дик. - И вы знаете, что он мне ответил?
      - Ну что? - не смог я угадать.
      - Лошадь! - сказал Дик. - Просто лошадь!
      - Да-а... - сказал я. - Зато он вас не обманул, а ведь мог запросто как хоть с этими рисунками.
      - Что вы имеете в виду? - насторожился Дик. Он не любил, когда его водят за нос.
      - Может, их тут понаделали специально к вашему приезду, - сказал я. Привезли какого-нибудь народного художника с орденом, он и нарисовал.
      - Черт их возьми! - в сердцах сказал Дик.- Надо спросить у дяди Жоры, он, мне кажется, честный человек.
      Честный дядя Жора появился в долинке под конец осмотра. Охотничьими трофеями он не был обременен, зато тащил за собой на веревке собачку величиной с сурка.
      - Заяц где? - цыкнув слюной сквозь зубы, спросил Абдильда.
      - Что я тебе - рожу его, что ли? - отпарировал дядя Жора. - У него четыре ноги, а у меня всего две... - Наш егерь, как видно, хлебнул водочки, настроение у него было безоблачное. Но и Абдильда одним вопросом не ограничился.
      - А кошку эту зачем привел? - хмуро спросил Абдильда, указывая на собачку.
      - Это не кошка, - справедливо заметил дядя Жора. - Я ее на Марко Поло пущу, она загонять будет.
      - Она загонит... - сказал Абдильда и снова сплюнул.
      Я с опаской оглянулся на Дика, скептически поглядывающего на егеря и его дворняжку. Ясно было и слепому, что эта собака в лучшем случае поймает блоху на собственном хвосте.
      - Я одно хочу понять, - строгим голосом сказал Дик, - Марко Поло где? И как мы его возьмем?
      - Э, милок! - оживился дядя Жора. - Ты не сомневайся нисколечко! Тебе за такие бабки Чингисхана на цепи приведут, не то что Марко Поло.
      Ответ, однако же, не удовлетворил Дика. Неодобрительно покачав головой, он с неприязнью поглядел на собаку и сунул в рот жевательную резинку из запасов Абдильды.
      - А древние люди, - желая разрядить обстановку, спросил я у дядя Жоры, - здесь жили, как думаешь? Или нет?
      - Да кто ж их знает! - резонно ответил дядя Жора. - Тут вообще-то неплохо: трава, деревья.
      Абдильда остался недоволен ответом.
      - Они все ж не птицы, - заступился за допотопных обитателей этих мест Абдильда, - чтоб на деревьях сидеть.
      С экскурсии возвращались молча, в подмоченном настроении. Посвистывали сурки, стоя торчком у входов в свои норы.
      К ужину стало ясно, что питье водки в юрте, экскурсия, наблюдения за полетом птичьих стай и утренняя прицельная пальба по порожним бутылкам, всё это входит в пакет услуг, обозначенный как "шестидневная охотничья экспедиция", венцом которой явится убийство Марко Поло. Меня такой расклад событий ничуть не тяготил: пусть тезка великого венецианца попрыгает еще день-другой по горным крутизнам. Я с легкостью души обсуждал с Абдильдой виды на овечий приплод, с Русланом - несомненные преимущества американского доллара перед невиданным покамест на берегах Иссык-Куля евро. Не оставался в стороне от беседы и Витька, его интересы нацеленно распространялись на государство Израиль: почем там недвижимость, почем там рубленый свинец для снаряжения охотничьих патронов? У меня сложилось впечатление, что Витька собирается ехать в еврейскую страну на ПМЖ и то ли присоединиться там к израильскому спецназу, то ли примкнуть к палестинским террористам. В ответ на мой вопрос о семейном положении Витька разъяснил, что отнюдь не женат, но имеет сильное желание создать семью. Есть у него уже и девушка на примете, вдова средних лет по фамилии Коган, с двумя детишками - девочкой и мальчиком. И это чистосердечное разъяснение укрепило меня во мнении, что наша скорая встреча с Витькой где-нибудь под оливами Иудеи или Самарии практически неизбежна. Ну что ж, будь что будет.
      А дядя Жора помалкивал. Накормив свою собачку остатками шурпы, он уселся в юрте, в стороне от костра, и подремывал, не прислушиваясь к разговору. Из этого приятного состояния его вывел Руслан.
      - Кончай спать-то! - сказал Руслан. - Спой, что ли, что-нибудь, а то люди скучают.
      И дядя Жора запел без дополнительных уговоров, обычных в таких случаях - как будто кто-то взял и повернул рычажок, нажал на кнопку, спрятанную на его нескладном теле.
      - Здоров ли, князь?
      - пел дядя Жора,
      Что приуныл ты, гость мой?
      Что ты так призадумался?
      Аль сети порвались?
      Аль ястребы не злы
      И слету птицу не сбивают?
      Возьми моих!
      - Охотничья песня? - уставившись на дядю Жору с большим изумлением, спросил Дик.
      Дядя Жора, продолжая петь, взглянул на Дика укоризненно.
      - Это "Князь Игорь", - сказал я, дивясь не менее Дика. - Опера. Ну и ну! А как поет!
      - Он поет о-го-го! - со знанием дела подтвердил Абдильда. - Хоть в театр отдавай.
      - От души поет, - одобрительно отозвался и Витька - мой будущий согражданин.
      - Ни сна, ни отдыха измученной душе,
      - с оттенком грусти продолжал петь дядя Жора,
      Мне ночь не шлет надежды на спасенье.
      Все прошлое я вновь переживаю
      Один в тиши ночей.
      Князь Игорь вполне убедительно жаловался на жизнь, да и декорация была подходящая: войлочная кибитка, дикий костерок, кони на воле. А об окружении нечего было и говорить: чем Абдильда - не Кончак, Руслан - не басурманин? И Витька со своей небритой мордой как нельзя лучше вписывался в разбойную компанию.
      Взмахнув руками, дядя Жора продолжал без перерыва, в другом ритме:
      - Бык летит вперед стремглав, дико рыча.
      Взрывая землю, бык несется,
      Опять удар, и вновь забрызган кровью цирк.
      - Ну, это "Кармен", - не сводя глаз с солиста, пробормотал Дик. - Это ясно.
      - Смелей на бой! А!
      - заливался дядя Жора.
      Тореадор, смелее в бой,
      Тореадор, тореадор!
      Знай, что испанок жгучие глаза
      В час борьбы горят живей.
      Испанками в нашей юрте и не пахло, а глаза горели неподалеку разве что у волков, которых дядя Жора собирался наловить бреднем. При всем сюрреализме картины под названием "Охота на Марко Поло" нам тут только Сальвадора Дали не хватало с муравьедом на цепи - оперные арии под тюндюк-жале, в исполнении дяди Жоры, вписывались в полотно с большим трудом. Состав слушателей тоже не способствовал гармонии восприятия музыкальной классики. Тут более к месту пришлись бы песни попроще, вроде "Я встретил девушку, полумесяцем бровь" или даже "Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была". Внимательно слушая с поджатыми губами, Дик сделался задумчив. Мне показалось, что плодотворный исход нашей охотничьей экспедиции представляется ему сомнительным: где Марко Поло, где славная пирушка на месте удачного выстрела, где пропитое ружье заливающегося соловьем егеря? И все же на месте Дика я, пожалуй, заплатил бы десять тысяч долларов уже за то, что мы вдруг очутились в этом дивном Зазеркалье, у подножья горы Хан-Тенгри. И черт с ним, с Марко Поло, пусть живет дальше. А мы, если повезет, собьем камнем какого-нибудь завалящего кеклика за пятнадцать баксов.
      Дик, вероятно, думал несколько иначе. Десять тысяч - немалые деньги, у меня таких нет ни в кармане, ни тем более в банке, а расходы высоки. Пения дяди Жоры Дику было недостаточно. Не успел тот закончить арию Сусанина, как Дик снова взялся за свое:
      - А на охоту когда поедем? Давайте завтра с утра! Сядем и поедем! А на обратном пути уже будем отдыхать.
      Абдильда не возражал. Он вообще по природе своей был типичным нонконформистом.
      Выехали после завтрака, неспеша. Сеял мелкий перламутровый дождик. Лошадки вышагивали вверх по узкому зеленому ущелью, река азартно прыгала нам навстречу с камня на камень. Сгорбившись, как ловчий сокол, Абдильда лениво сидел в глубоком горном седле, следом ехали мы с Диком, а Витька с малокалиберной винтовкой, сунутой стволом под левое колено, и с оттопыренными полосатыми хурджунами замыкал цепочку. Руслан остался сторожить юрту: придет, неровен час, бедовый человек к подножью Хан-Тенгри и все украдет. Мы вернемся, а там пусто: ни юрты, ничего. Хорошего мало.
      Дядя Жора от лошади отказался, и Абдильда не стал настаивать: дело каждого человека, как передвигаться с места на место. Дурак в Москву пешком пойдет, а умный и до ветра поедет верхом. Дядя Жора смотрел на вещи иначе: лучше на своих двоих, чем на четырех чужих, тем более никто точно не знает, что лошади может прийти в башку. Вот он и поспевал за нами, наш певчий егерь, пешим ходом, за ним трусила давешняя собачка, а бредень для ловли волков был оставлен в юрте, под бдительным присмотром сторожевого Руслана. Так мы продвигались вперед, вперед и вверх - туда, где, не ожидая встречи с нами, привольно пасся Марко Поло.
      Трижды мы останавливались на отдых, и Витька выуживал из своих хурджунов дорожную снедь, мало чем отличавшуюся от стационарной: лепешки, холодное мясо, опушенное застывшим жиром. Наши проводники дружно выпивали бутылку на троих для хорошего настроения, мы с Диком цедили растворимый кофе из термоса. Я бы без уговоров присоединился к проводникам, но было почему-то неловко перед Диком: он в таком случае оставался в одиночестве, наедине с коричневой теплой бурдой. А водку пить он отказывался, мотивируя это свое категорическое нежелание тем, что от алкоголя, мол, непременно разразится горная болезнь. Дядя Жора, на практике изучивший действие спирта в горных условиях, смущенно улыбался вопиющему заблуждению ближнего, а Абдильда, выпивая с удовольствием, в спор не вступал: болезнь так болезнь, разразится так разразится.
      Поближе к вечеру, но еще перед сумерками Абдильда выпрямился в седле и сделался деятелен и строг.
      - Тут спать будем, - объявил Абдильда, - а завтра пораньше пойдем в щель, вон туда, будем там сидеть. Марко Поло придет.
      Излагая план охоты на Марко Поло, Абдильда даже не взглянул на нашего егеря. Другой бы, может, и обиделся, стал шуметь и качать права: я, мол, егерь, а ты, Абдильда, кто такой, чего командуешь? Но дядя Жора даже не взглянул на захватчика охотничьей власти. Скинув заплечный мешочек, он послушно опустился на камни и вытянул уставшие ноги, а потом стащил с головы шапчонку и вытер ею мокрый лоб. И Витька спешился и снял с лошади хурджуны.
      - Огонь разводи! - указал Абдильда. - Ставь палатку!
      Палатка предназначалась для нас с Диком - изнеженных детей западного мира. Абдильда намеревался противостоять ночной стуже с помощью барсового тулупа, а Витька, похоже, всецело полагался на благоприятные обстоятельства: отсутствие дождя и ветра. Такое отношение к жизни, несомненно, облегчит моему будущему согражданину существование в израильских краях - не таких дождливых и ветреных, но зато густо прошитых пулями и начиненных взрывчаткой.
      Жарко ли, холодно - к рассвету иззябли все, включая собачку дяди Жоры.
      Урочище, упомянутое накануне Абдильдой, рассекало земную твердь по ломаной прямой и круто уходило вверх, к снежным полям Хан-Тенгри. Один склон урочища порос густым арчатником, другой, обрывистый, был завален каменными глыбами величиной с одноэтажный коттедж. Несомненная первозданность здешнего мира внушала уверенность в том, что мы здесь совершенно одни, никого нет кругом на добрый день пути и что Марко Поло обязательно появится, и даже не один, а в компании со снежным человеком, проживающим тут рядом.
      Приставив ко лбу дощечку ладони со свисающей с запястья камчой, Абдильда озабоченно оглядел окрестности с седла и как будто остался удовлетворен. Он был похож, в своем барсовом тулупе и лисьем малахае, на знаменитого монгольского полководца Субудай-багатура перед решающим сражением с русичами; хотелось с открытой душой во всем его слушаться и повиноваться - хотя бы ради сохранения жизни. А Дика, наверняка, более всего тянуло сейчас сфотографироваться на память с барсовым Абдильдой, но ему не доставало решимости попросить нашего командующего об этом одолжении.
      - Вы сидите в кустах, вон там, - распорядился Абдильда. - Не курить, не шуметь. Марко Поло будет спускаться в щель с той стороны, по камням. Когда он дойдет до середины обрыва, стреляйте.
      Отдав распоряжения, Абдильда тронул коня. Витька на своей кобылке поехал за ним. А мы с дядей Жорой, спотыкаясь, потащились вниз по склону к указанным нам кустам и, опустившись на землю, пропали в них, как в зеленой воде.
      - И долго нам тут сидеть? - кое-как обустроившись, спросил Дик.
      - Ну как... - призадумался дядя Жора. - Часа три просидим, четыре.
      Сидеть три-четыре часа в засаде, на охоте - дело рутинное; бывает и хуже. Так, во всяком случае, набросал мазками наше положение Дик, вспоминая о похожей ситуации, сложившейся как-то на Новой Гвинее, в дебрях: там охотники, притаившись, ждали семнадцать часов кряду какого-то чепрачного кабана, да так и не дождались.
      - Придет Марко Поло, - успокаивал нас дядя Жора, - куда денется? Абдильда его подгонит поближе, а потом уже я возьмусь за дело.
      Участие дяди Жоры в деле, в решающей его фазе, не обрадовало Дика: лучше б барсовый Абдильда сам управлялся. Но дядя Жора был настроен деятельно и немного торжественно, как русский человек перед баней. В таком состоянии он, пожалуй, и на волка бы набросился с бреднем.
      - Ты выпил, дядя Жора? - вздохнув, спросил Дик.
      - Я? - непонятливо переспросил дядя Жора. - Чего-чего?
      - Ну, принял уже? - уточнил я. - Или еще не успел?
      - Ни-ни! - Дядя Жора протестующе повел тонким пальцем перед своим искалеченным носом. - Абдильда не налил.
      За разговорами ожидание шло почти незаметно, время не тянулось по урочищу, а ровно бежало иноходью, поводя красивыми боками. Дик уложил свою двустволку на колени и то и дело поглаживал ее и охлопывал, как девушку или близкое домашнее животное.
      - Наша жизнь - что? - говорил и рассуждал между тем дядя Жора.
      - Ну что? - поторопил события Дик.
      - Привычка! - сказал дядя Жора. - И больше ничего.
      - Ну почему же! - оглядывая сквозь прорехи куста противоположный склон, возразил Дик. - Вот, например, смотреть телевизор - это привычка, да. Или даже курить.
      - А пить - нет, - вставил я и взглянул на дядю Жору. - Пить - это удовольствие, оно никак не может стать привычкой.
      - Я шире беру! - махнул руками дядя Жора. - Вот раньше ведь убивали по собственному усмотрению? Убивали! И никому даже в голову не приходило, что это не годится. А почему? Потому что привыкли.
      - Что ж, это верно, - согласился Дик. - Это ты подметил интересно.
      - Ну вот, - продолжал дядя Жора. - И потом подумали: так нельзя, в этом деле надо навести общий порядок. Старая привычка околела, новая родилась на свет: нельзя убивать. И мы все теперь к этому привыкли, по-другому никто даже не думает.
      - Ну да, - возразил я, - а то сегодня никто друг друга не убивает. Ты вон радио послушай! Того застрелили, этого зарезали...
      - Это потому что всегда кто-нибудь думает против правил, - объяснил дядя Жора. - Когда убить было все равно, что раз плюнуть, тоже всегда находился какой-нибудь чудак, вроде белой вороны, и не убивал. Не убивал, и все!
      - И это был инакомыслящий, - пробормотал я в сторону. - Допотопный диссидент. - Как видно, Абдильда все же плеснул дяде Жоре в стакан, пожалел-таки человека. Иначе с чего бы пропивший ружье егерь полез в такие рассуждения?
      - Да, диссидент, - расслышал меня дядя Жора. - Можно и так сказать. Ну, как академик Сахаров, что ли.
      Если б я мог, я бы с облегчением не поверил своим ушам: иссыккульский алкаш знает имя Сахарова, знает само это слово - "диссидент"... Это невозможно, потому что это просто невозможно! Дик тоже разинул рот и глядел на нашего егеря с большим изумлением. Так, наверно, он уставился бы на какого-нибудь папуасского людоеда, пустившегося в рассуждения о вкусовых качествах кетчупа.
      - А вот я все хотел спросить насчет этих песен, - сказал Дик. - Про быка, про князя...
      Дядя Жора молчал - то ли не понял, куда клонит Дик, то ли не хотел почему-то отвечать.
      - Откуда ты их знаешь? - напрямик спросил я. - Ну, арии, арии!
      - А, это... - фальшивым голосом сказал дядя Жора и сощурил глаза под надвинутой на лоб шапчонкой. - Да я раньше в музыкальной школе работал, в Токмаке, вел класс сольфеджио.
      Токмак - городок небольшой, одноэтажный, не знаменитый ничем. По наши времена сохранились там районная библиотека и краеведческий музей - бастионы местной интеллигенции, а сельхозтехникум и музыкальную школу закрыли вскоре после получения Киргизией независимости, из-за недостатка средств. Казенное оборудование растащили, преподаватели разбрелись по Великому шелковому пути кто куда, в поисках прокорма.
      Специалисты по сахарной свекле и джугаре прибились к зеленым берегам чуйских полей, а постановщик музыкальных голосов дядя Жора так и не нашел себе применения: киргизам было не до пения, а кто, вопреки трудным обстоятельствам жизни, упрямо желал распевать песни, легко обходился без преподавателя сольфеджио. Промаявшись с полгода без работы, дядя Жора пошел в поводу у душевной русской традиции: запил горькую. Верных товарищей в этом приятном деле всегда в избытке, и дядя Жора не скучал в одиночестве, наедине со стаканом. Вещички стали исчезать из дома, словно унесенные ветром. За выходным костюмом хозяина пришла очередь беличьей шубки жены, а там и кастрюльки со сковородками потянулись с кухни в обмен на утреннее пивко: стесненное до хрипа финансовое положение очень способствует возрождению опробованного веками натурального обмена.
      Отчаявшись переломить ход судьбы, жена побросала в чемодан остатки былого достояния и уехала в Россию, к тетке, под Саратов. Девятилетнего сына она увезла с собой. Женщина вела себя безупречно, давняя проржавевшая любовь барахталась в ее сердце: до последнего дня она уговаривала и убеждала дядю Жору ехать вместе с ней под Саратов и начинать там, под покровительством тетки, новую жизнь. Но, отведав хмельной свободы, дядя Жора и не думал возвращаться из милых азиатских краев на историческую родину; здесь ему было привычно. После отъезда жены с сыном как-то сама собой отпала нужда в доме с огородом на тихой улице. Дом был продан и пропит, дядя Жора перебрался на житье к товарищам, в заброшенную кибитку. Надо сказать, что изрядную часть денег, вырученных от продажи недвижимости, дядя Жора намеревался переправить жене. Он и на почту ходил, и узнавал, можно ли оформить денежный перевод, но потом выяснилось, что при переезде в кибитку адрес саратовской тетки потерялся безвозвратно. Оставалось лишь ждать вестей от уехавшей жены, а деньги жгли карман нестерпимо, да и вести с Саратовщины, как назло, никакие не приходили: жене было не до писем, или любовь обессилела, перестала барахтаться и камнем пошла ко дну.
      На исходе первого года вольной жизни дядя Жора загремел в тюрьму. Повод был дурацкий: случилось хулиганство, случилась драка с применением разнообразных подручных средств. Обливающегося кровью дядю Жору доставили в участок, оттуда в суд и там, ни на шаг не отступая от демократической процедуры, впаяли ему полтора года отсидки. За колючкой он вспомнил, наконец-то, профессию: в хоровом кружке блатари и разбойники под его руководством распевали дроздами и соловьями. И через полсрока, за хорошее поведение и культурный вклад, дядя Жора был выпущен на свободу.
      Идти ему было некуда, жить негде: товарищи, не внесшие культурный вклад, досиживали срок, а кибитку предприимчивые бедовые люди приспособили под торговую палатку, открытую круглые сутки. Таким образом дядя Жора превратился в гражданина без определенного места жительства, иначе говоря, в бомжа. После тюремного музыкального кружка новый статус пришелся ему не по душе. Пробомжевав зиму и весну, отощавший и одичавший, он по Чуйской долине, по Великому шелковому пути двинулся пешком на Иссык-Куль - там, в курортных приозерных местах, светила надежда прокормиться и отогреться душой.
      Поздней осенью, перед снегом, когда обитатели иссыккульских берегов готовятся к зимней спячке в окружении припасенных впрок банок с домашними соленьями и вареньями, дядя Жора определился за койку в общежитии и одноразовое утреннее питание в местное охотничье хозяйство - мыть полы, сторожить, топить печку. Хозяйство дышало на ладан: правительственные чиновники благородной охоте с беркутами предпочитали теперь ловлю рыбки в мутной воде, а рядовое население, ни у кого не спросясь, ловило себе заповедное зверье, будь оно занесено хоть в Красную книгу, хоть в Золотую на шкуру или в котел. Книжка платных лицензий на отстрел диких животных лежала в сейфе без движения, резиновая круглая печать засохла и не годилась никуда. К лету охотничье хозяйство приватизировал владелец трех десятков прибрежных ларьков и прогулочного катера "Звезда Иссык-Куля" г-н Конурбаев. В контору наняли поломойкой красивую девушку, а дядю Жору повысили и перевели в егеря. Теперь его судьба, как и судьба самого предприятия, зависела от иностранных туристов: приедут или не приедут поглядеть на жемчужину Центральной Азии, а если приедут, пожелают ли подстрелить осторожного улара, сердитого снежного барса или дурака Марко Поло.
      Туристы иногда приезжали, и дядя Жора, с его легким характером, не отягощал себя заботами о завтрашнем дне и жил на чистом воздухе, на лоне дикой природы, в свое удовольствие.
      - Жена-то нашлась? - спросил я, когда дядя Жора закончил рассказывать и сидел мешком, с полуулыбкой на просветлевшем лице. - Письмо прислала?
      - А куда она пришлет-то? - сказал дядя Жора и беспечально махнул рукой. - На деревню дедушке?
      Дик сосредоточенно молчал, даже ружье свое оставил в покое. История дяди Жоры разбередила что-то в его душе, и вопросы клубились в ней, как птичья стая.
      - Ну хорошо... - сказал Дик. - Вот вы все-таки культурный человек, музыкант. И вдруг ваша жизнь меняется в худшую сторону: вы теряете работу, ничего не зарабатываете, становитесь бродягой. Вас сажают в тюрьму. Кто-то во всем этом виноват. Кто?
      - Да никто, - сказал дядя Жора. - Мне хорошо, я никого не виню.
      - Не может этого быть! - с напором продолжал Дик. - Ну подумайте! Вы каждый день ходили в свою музыкальную школу, у вас была семья, дом. Вы всё потеряли, хотя не сделали ни одной ошибки. Может, Горбачев во всем виноват? Вы сердитесь на него, злитесь? Но он великий человек, он разрушил империю зла. А вы ни за что, ни про что оказались под развалинами. Как же так?
      - Да как... - нахохлился дядя Жора. - Вода-то течет, а мы на берегу сидим. Кому повезет, форель вытащит, а другой ничего не поймает, останется голодным. Но воде-то это все равно!
      - А Бог? - спросил Дик у дядя Жоры.
      - Ну, Бог! - легко, как о соседе за забором, сказал дядя Жора. - Вот уж мы и до Бога дотянулись. Да ладно, живы будем - поговорим вечерком, если хотите... Абдильда знак подает, надо идти.
      До нас долетел с ветром далекий прерывистый свист Абдильды. Дядя Жора поднялся на ноги и, взяв вправо, бегом пересек расщелину. Собачка потрусила было за ним, а потом вернулась с полпути и улеглась под нашим кустом.
      - Удивительный человек, - сказал Дик, глядя вслед исчезнувшему среди скал противоположного склона егерю. - Какая судьба, какая плата за свободу! Стоило сюда ехать, даже если не получится убить Марко Поло. - Выглянув в прореху между ветвями, он тщательно приладил к плечу ружейный приклад.
      Марко Поло появился минут через двадцать - крупный, старый то ли баран, то ли козел, но скорее все-таки баран. Зверь тряс головой с тяжелыми рогами, бока его, покрытые пятнами пота, ходили. Постояв недолго на самой кромке обрыва, он сделал первый разведочный шаг и стал спускаться. И немедля на том самом каменном пятачке, где только что стоял и примеривался к спуску Марко Поло, возник дядя Жора. Егерь размахивал руками, бил в ладоши и свирепо что-то кричал. Баран, вслушиваясь, застыл на миг, и дядя Жора бросился вниз, прыгнул в своем нелепом желтом плаще, как будто хотел схватить Марко Поло, облапить его и вывести на верный выстрел Дика.
      Дик выстрелил из одного ствола, потом из другого - почти одновременно. Дядя Жора в последний раз широко взмахнул руками на ходу, а потом, сорвавшись, покатился по камням. Неподвижная туша Марко Поло остановила его. Так они и остались лежать на каменной полке, над обрывом, - один поверх другого.
      С Иссык-Куля мы возвращались вместе с Диком, в одной машине. В багажнике, завернутая в мешковину, помещалась просоленная голова Марко Поло, над которой еще предстояло поработать чучельнику.
      На выезде из Чолпон-Ата, у памятной арки, Дик попросил водителя остановиться. Моросил дождь. Косо уперев ноги в землю, арка надменно глядела на зеленоватую воду озера.
      - В конце концов это всё вопрос везения, - пробормотал Дик. - Я ведь мог убить его из верхнего ствола, а так он отделался синяками. Полежит в больнице и выйдет...
      - Еще неизвестно, кому больше повезло, - сказал я, - ему или вам. Убить дядю Жору - это все же совсем не то, что убить Марко Поло. Могли бы и посадить...
      - А помните, как он сказал, - покачал головой Дик. - "Вода течет, а мы сидим на берегу. Одному достается форель, другому ничего не достается".
      - Вы забыли самое главное, - дополнил я. - "Воде-то это все равно".