Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Убить Марко Поло (рассказы)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Маркиш Давид / Убить Марко Поло (рассказы) - Чтение (стр. 2)
Автор: Маркиш Давид
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Смерклось рано, тьма без луны и звезд накрыла особнячок на улице Ливанских Кедров. Людям в доме не о чем было говорить между собой, они урывками вспоминали прошлую жизнь, и горечь заливала их память. Ничего не было сделано в их жизни, никакое дело не было закончено. Спать разошлись каждый в свой угол и заснули, уткнув лица в подушки.
      Их разбудило рычанье бетономешалок на стройке. Рувим, волоча ноги, подошел к двери, ведущей во дворик, и приоткрыл ее. Не было на лужайке никакого кедра, и обезьяны не было видно. На дачном столе стояли две порожние бутылки из-под бренди, между ними серела лепешка подсохшего птичьего помета. Собака Юка проскочила мимо Рувима на волю и взялась бегать вокруг масличного дерева. За белым ажурным забором загорелые рабочие тюкали молотками по звонким доскам опалубки. Полина в халате и китайских шлепанцах спустилась из спальни, а дедушка Моисей Соломонович спал у себя наверху.
      - Давай, давай, Рува, - сказала Полина. - Доброе утро. Садись, ешь. У тебя есть бензин? Подбрось меня до работы.
      - Ну, конечно, - сказал Рувим. - Одевайся быстрей. У меня сегодня дел выше головы.
      Начался новый день, очередной.
      ЗЮНя
      К животному миру Зюня Кантор из вишневого города Сороки относился без любви: могут ужалить, могут укусить или пырнуть рогом. Среди домашних животных он отдавал несомненное предпочтение свинье, ее филейной части.
      После победы свободы и плюрализма в 91-м году дела Зюни пошли неплохо: он был работящий человек. Торговля красным кирпичом пришлась ему по вкусу, для перевозки товара он купил битый грузовичок. Предприятие раскручивалось, вскоре во дворе Зюниного дома появился большой военный грузовик, приобретенный у майора - начальника армейской автобазы - за два ящика водки "Кориандровая". Водку эту пили потом два дня без просыху в уютной кладовке автобазы, и Зюня принимал в гулянке активное участие. Спустя неделю после этой армейской операции подвернулся интересный случай: обмен военного грузовика на целую библиотеку переплетенных в красивую кожу книг на английском языке, которым Зюня не владел. Книги были старинные, золотое тиснение украшало их маслянистые корешки. Зюне очень хотелось сделаться владельцем этих красивых книг и таким образом на деле приобщиться к настоящей культуре. И сделка, несомненно, состоялась бы, если б не вмешательство судьбы: библиотека оказалась ворованной, продавец был посажен в следственный изолятор, под замок. Зюня долго еще жаловался приятелям на роковое стечение обстоятельств, но тайное чувство облегчения грело его душу и помогало справиться с разочарованием.
      Да и при коммуняках Зюня никогда не сох от голода и жажды, разве что на зоне, где провел всего-навсего полтора года - детский срок. "Крупную аферу с севрюгой мне по ходу дела переквалифицировали на мелкое жульничество с тюлькой", - с улыбкой на молодом лице вспоминал потом пострадавший. Такое искривление действительности обошлось в хорошую копеечку, но оно того стоило: выйдя на свободу, Зюня быстро поднялся на ноги, хотя рыбные склады с тех пор старательно обходил стороной.
      Все было бы хорошо, просто замечательно, если б не Зюнина жена по имени Ривка - девушка из хорошей семьи. Эта Ривка, пока глава семьи сидел в лагере за колючкой, познакомилась с учителем географии из Бендер и переехала к нему жить. Зюня согласился на заочный развод при одном непременном условии: сын Боря, по домашнему прозвищу Буги, вернется из Бендер к отцу, как только тот исправится в местах заключения и воротится восвояси. Ривка, плача и рыдая, сдалась, честный учитель тоже не настаивал и палок в колеса не ставил, а может, и рад был такому повороту любовного дела.
      Время ходко шло, клацая селезенкой, и Зюнин отпрыск приблизился вплотную к тринадцати годам - важному возрасту для евреев.
      - Что ты хочешь на бармицвэ? - спросил Зюня у сына.
      - Я хочу в цирк, - сказал Буги.
      - Ну хорошо, - сказал Зюня. - Мы пойдем в цирк.
      В город Сороки цирк-шапито приехал пять дней назад и давал представления на площади около Центрального рынка, за кинотеатром "Полет". Народ охотно шел поглазеть на заезжих артистов, первые три дня палатка ломилась от зрителей, хотя цирк был довольно-таки захудалый: костяк труппы составлял боа-удав с укротительницей Люсей, осел Миша, силач Галкин, фокусник Альперович и лилипут Дмитрий Семенович. Роль клоуна исполнял по совместительству администратор по фамилии Кондор, по имени Леопольд Моисеевич, а билеты продавала тетя Паша, упомянутая в афише как Бородатая женщина с Уральских почему-то гор.
      В тот день, о котором здесь пойдет речь, случилось непоправимое: администратор Кондор, направлявшийся прогулочным шагом из гостиницы в шапито, в двух шагах от цирковой палатки попал под машину. В больнице, куда его доставила "Скорая", никаких надежд по поводу состояния раненого не питали: опутанный, как космонавт, трубками и проводами, Кондор лежал в коме. Тетя Паша, наблюдавшая из своего скворечника за наездом во всех его деталях, была направлена циркачами в больницу и теперь проливала слезы над умирающим. Слезы эти были совершенно искренни: все дела цирка вел Кондор, он один, без него совершенно было неведомо, куда податься, что делать ближайшим утром и где брать деньги на корм и на прокорм. Понятно само собой, что никаких документов, кроме липовых, администратор не признавал и тем более не держал под рукой. В его портфеле можно было бы обнаружить немало полезных и приятных вещей, но и портфель бесследно пропал в ходе экстренной госпитализации.
      Продажу билетов, однако, не следовало прерывать ни при каких обстоятельствах, и в скворечник, подменяя бородатую тетю Пашу с Уральских гор, втиснулась укротительница Люся, уже готовая к выходу на манеж - вся в блестках, тюле и кожзаменителе. Но никто - ни тетя Паша, ни дородная Люся, ни фокусник, ни лилипут Дмитрий Семенович не могли подменить Кондора в его роли клоуна. А без клоуна что за цирк? Смех один... И даже силач Галкин отдавал себе отчет в том, что сорочинцы, охотно совмещавшие поход на культурное мероприятие с распитием спиртных напитков, из-за отсутствия клоуна могли прийти в большое возбуждение и потребовать деньги назад.
      До начала представления оставалось четверть часа, магнитофон с усилителем уже заиграл туш, и лампочки над входом замигали, но никому из артистов и в голову не приходило, чем и как заполнить пробел в программе: Кондор оказался незаменим.
      Главный сюрприз к тринадцатилетию сына Зюня держал про запас: через неделю после бармицвэ был назначен отъезд в Израиль на ПМЖ. Отъезд намечался уже давно, но всё что-то мешало и задерживало: то аппендицит двоюродной сестры, то новая партия кирпича. Да и спешить, по существу, было некуда...
      Но историческая родина манила фикусами и пальмами, почти все евреи уже уехали из Сорок, и Зюня нервничал: он не любил стоять последним. Срок пришел, пора было укладываться.
      В Израиле Зюня хотел сделаться миллионером. Скажи он об этом в открытую несколько лет назад, еще до посадки, и ему, пожалуй, влепили бы пару-тройку лишних годков: в советские времена скромность предписывалась человеку законом, а миллион и скромность никак не умещались в одной тарелке. А сегодня в Сороках вряд ли отыскался хотя бы один завалящий господин, который сломя голову не побежал бы за миллионом. Как, каким образом удастся в Израиле заработать миллион, Зюня точно не знал, но это его не смущало ничуть: было бы желание, а средства для его достижения всегда отыщутся. Так или иначе, но последние дни в отечестве Зюня решил провести весело и с размахом, чтоб было, что вспомнить.
      К шапито Зюня с Буги подошли за полчаса до начала представления. Унылый еврей в индийском тюрбане со звездой объяснял негустой толпе у входа, что начало откладывается на двадцать минут: готовят змею-боа. Это было понятно публике - как же можно выпускать боа без подготовки! Ведь она и тяпнуть может, и проглотить... Зюня обрадовался задержке: где это видано, чтоб в цирк идти на сухую глотку! А так можно забежать в буфет.
      В прибазарном буфете было людно и приятно. Буги получил жестянку пепси-колы и пирожное, Зюня проглотил бокал шампанского с коньяком пополам. Вечер хорошо начинался. Публика в буфете подобралась однородная: папы, ожидающие начала циркового представления, пили водку и терпеливо жевали бутерброды с обветренной краснорыбицей. Легкие разговоры над столами и стойкой имели направленный характер:
      - Начальника ихнего грузовик сшиб.
      - Никакой не грузовик, а Колька сшиб Носенко на жигуленке. Я точно знаю! Колька сшиб и в совхоз уехал, к брату.
      - При чем тут начальник? Фокусник же русским языком говорит: змея заболела.
      - Ну да, заболела! Ей Славка Корзун в поилку налил пол-литра, она пьяная валяется. Славку знаете Корзуна? С третьей подстанции?
      Эту новость приняли с сомнением:
      - У змеи поилки нету, она воду вообще не употребляет, если хочешь знать.
      Интеллигенция держалась особняком, пила коньяк, говорила о том же, но вполголоса:
      - Жулики эти гастролеры, фармазоны. Тут дети, а они начало передвигают.
      - Всё украли, поэтому передвигают. Они что - хуже других?
      - Как бы траур не объявили: администратор-то при смерти или уже всё, кто его знает...
      Буги тянул отца за рукав, ему надоело сидеть в буфете. Зюня прикидывал: взять еще бокал или хватит пока? Решил выпить стопку перцовки. Буги следил за действиями отца нетерпеливо, но с пониманием. Потом вдруг все загалдели, поднялись скопом и потянулись к выходу.
      В цирковой палатке царил таинственный сумрак, зато посыпанный опилками манеж был ярко освещен. Играл магнитофон, в маршевую мелодию были вкраплены птичьи посвисты и звериные рыки. Публика молчала, ожидая красивых чудес.
      - Где теперь опилки брать? - не обращаясь ни к кому, даже к самому себе, горестно сказал фокусник Альперович.
      - А платить за них как? - плаксиво, как на кладбище, сказала бородатая тетя Паша. - Леопольд Моисеевич, царствие ему небесное, на билеты их менял, у него подход был. А теперь кто пойдет менять? Ты, что ль?
      Альперович смущенно промолчал. Всякому было ясно, что он на это не потянет - менять билеты на опилки. Циркачи толпились в брезентовом проходе, ведущем на манеж. Впереди стояла укротительница Люся, а угрюмый силач Галкин толкал низкую тележку на подшипниковом ходу. На тележке, свернувшись кренделем, лежал боа-удав.
      - Выручку сегодняшнюю надо на всех поделить, - глядя под ноги, сказал силач Галкин. - Хоть до Иванова доберемся...
      Артисты уставились на Галкина с большим удивлением: силач был известен тем, что рта вообще никогда не открывал, ну разве что для того, чтобы выпить стакан водки. Что же касается Иванова, тут все были согласны: этот город был им близок не столько своими ткацкими мануфактурами, сколько четырехэтажным кирпичным общежитием, совершенно бесхозным, где каждый циркач мог получить крышу над головой в тяжелый час жизни. Но до ивановского общежития надо было еще добраться, и для этого требовались деньги. Так что силач Галкин оказался прав - к потрясению коллег.
      - А что с животными будет? - откуда-то снизу спросил лилипут Дмитрий Семенович. - А с шапито?
      Но на вопросы лилипута отвечать никому не хотелось, да это было и не обязательно.
      Выглянув в последний раз из-за занавеса, укротительница Люся торопливо перекрестилась и, приседая на толстых розовых ногах, выбежала на манеж. Силач Галкин, набычившись, толкнул тележку, она выкатилась на освещенное пространство следом за укротительницей.
      - Дорогие друзья, - пропела укротительница Люся сладким голосом, начинаем наше представленье. Предположим, что мы очутились в джунглях...
      - Папа, а в Израиле есть джунгли? - шепотом спросил Буги.
      - Есть, есть, - уверенно сказал Зюня. - В Израиле всё есть...
      Этот вопрос - есть ли джунгли - никогда не приходил Зюне в голову, и он порадовался за сына: какой умный мальчик, какой сообразительный! А правда есть ли? Или там, честно говоря, одни камни да песок? Но где ж тогда растут грибы, или грибов тоже нету? А орехи? Беспечально раздумывая над этими нелегкими вопросами, Зюня вполглаза глядел на манеж, где окончательно проснувшийся боа таскал из корзинки конверты с предсказаниями погоды, а укротительница Люся зачитывала их вслух. Коньяк с шампанским крепко дает по мозгам и настраивает душу на мечтательный лад. Зюнин житейский скептицизм таял, как ледышка на плите, он готов был смириться с отсутствием орехов в израильских песках, а пророчества бревноподобного удава казались ему не лишенными приятной загадочности.
      Представление меж тем шло своим чередом. Играла музыка, улыбчивая Люся щелкала бичом, потом появился осел Миша, обежал манеж и, впрягшись, увез тележку со змеей за кулисы. Боа всем очень понравился, но расставались с ним все же с облегчением. На смену удаву пришел, весь в черном, фокусник Альперович и долго разогревал руки, вкрадчиво потирая ладони одну о другую. Неуловимо быстрым движением он вытянул игральные карты из кармана, и, послушная его музыкальным пальцам, колода растянулась гармошкой, изогнулась, затем сжалась, Альперович ужасным голосом прокричал: "Туз пик!" - и, действительно, выхватил из стопки карт пикового туза. Дети следили за действиями фокусника без особого внимания, а их папы, напротив, с Альперовича глаз не сводили, подстерегая жульнический ход. С треском сложив карты, фокусник бросил колоду на латунный поднос, достал из кармана бритву "жилетт", протер ее носовым платком, сунул в рот, сжевал и проглотил. Эта зверская операция никак не походила на безобидный фокус, и Зюня так и сказал:
      - Ну, это уже не его ума дело - бритвы глотать! Или карты, или бритвы...
      Этот заглот бритвы раздосадовал Зюню и разозлил - он не верил в то, что Альперович в состоянии вот так, по-честному, взять и сожрать лезвие. Тут обязательно был какой-то обман, но Зюня не мог догадаться какой, и эта недогадливость означала, что его обвели вокруг пальца, сделали как ребенка, объегорили, обмишулили и выставили круглым дураком. И это было досадно. Полегчало лишь тогда, когда фокусник собрал свои манатки и убрался за кулисы, а ему на смену выбежал на манеж силач в котелке и в розовом цирковом трико, обтягивавшем тяжелое дикое мясо.
      Силачу сопутствовал лилипут Дмитрий Семенович.
      Силач Галкин тяжело и размеренно, как лошадь першерон, бежал вокруг манежа, а Дмитрий Семенович трусил за ним следом в своем строгом черном костюмчике. Звучал туш, летела золотистая пыль. Сорочинцы, вылупив глаза, следили за примечательной парой.
      Размявшись, Галкин взялся за дело: одну за другой он выхватывал из тележки, на которой недавно дремал тропический боа, двухпудовые чугунные гири и с легкостью поднимал их, подбрасывал и ловил на лету. Лилипут, находясь в опасной близости от летящих снарядов, указывал на них рукой. Одна гиря - надо думать, по замыслу режиссера - бухнулась в опилки, и Дмитрий Семенович, кряхтя, под беззлобный смех зала безуспешно пытался сдвинуть ее с места. Зрители вразнобой подавали полезные советы, но ничего не помогало. Тогда силач Галкин, небрежно подойдя, усадил лилипута Дмитрия Семеновича верхом на гирю, а потом ухватил ее за полукруглую черную ручку и, ухнув, шикарным жестом вздернул над головой и сам снаряд, и вцепившегося в него Дмитрия Семеновича. Зал ревел и бил в ладоши, все были празднично настроены.
      Но это было только начало.
      Сняв с головы котелок, Галкин бросил его наземь и, улыбаясь свысока и вместе с тем несколько скорбно, опустился в опилки манежа треугольной спиной. Лежа, как поверженный гладиатор на песке арены, Галкин поприветствовал зрителей своими розовыми клешнями и рывком накатил на себя грузовую змеиную тележку. Чуть приподняв ее плечом, он поочередно скрутил с нее колеса, а дощатую платформу мягко опустил себе на грудь. Сорочинцы в совершенной тишине нетерпеливо ждали развития событий.
      Что же до лилипута, то он вел свою игру. Петляя по манежу на игрушечных ножках, Дмитрий Семенович с разных позиций критически оглядывал Галкина с его тележкой, как будто собирался, не откладывая дела в долгий ящик, повторить его силовые подвиги, но только куда более эффектно и впечатляюще. Тележка тоже почему-то пришлась не по вкусу лилипуту. Подойдя вплотную, он недоверчиво исследовал ее положение на груди немо лежавшего силача, а затем, поплевав в кулачок, треснул с размаху по гулким доскам настила. Публика, затаив дыхание, следила за дерзкими действиями Дмитрия Семеновича.
      Зюне, увлекающемуся человеку, очень понравился лилипут.
      - Ты гляди, какая у него головочка! - наклонясь к сыну, шептал Зюня. А глазочки какие! А ботиночки!
      Нечего и говорить, что в намечавшемся конфликте с силачом Зюня отдавал несомненное предпочтение лилипуту. Такой уж он был человек, этот Зюня из Сорок: его сердце принадлежало слабым и обойденным успехом жизни.
      Тем временем музыкальный туш стал почти неслышен, а из динамика выпрыгнул радостный голос администратора Кондора, лежавшего в сорочинском морге. "Дорогие зрители! - пригласил покойный Леопольд Моисеевич. - Мужчины, женщины и их дети! Незабываемое приключение! Бегите на манеж и занимайте места на нашей тележке согласно купленным билетам! Силовик-эксцентрик мсье Галкин ждет вас!" И затрещали барабаны, как перед публичной казнью.
      Но никто не спешил бежать на манеж. Зрители жались и смущались, и никто из них не желал стать первым. Так люди устроены: толпой - пожалуйста, а индивидуализм немногим по плечу, да как-то это и неловко. Пойдешь вниз по рядам, все на тебя глядят...
      Тогда на манеже появилась бородатая тетя Паша с Уральских гор. Ни с кем не здороваясь и не раскланиваясь, она по-деловому, как казан на кухне, ухватила лилипута под мышки и, подняв, поставила его на настил тележки. Утвердившись там, Дмитрий Семенович, поворачиваясь на все четыре стороны, стал размахивать руками, зазывая зрителей присоединиться. Сорочинцев подмывало радостно бежать и прыгать на тележку, ноги их гудели и пружинились, но голова покамест еще не пускала.
      Дмитрий Семенович продолжал безответно зазывать. Пауза неприятно затягивалась. Зюне стало жалко одинокого лилипута до стеснения в горле, он поднялся и размашисто пошел.
      Не успел он дошагать донизу и переступить барьер манежа, как его примеру последовали: восемь или десять мужчин и женщин, волнуясь и спеша, повскакали со своих мест и бросились к тележке. Миг спустя они уже теснились и балансировали на дощатом настиле. Силач Галкин, томившийся под прессом, был позабыт, как будто и отношения никакого не имел к происходящему веселью; впрочем, так оно и было. Картина напоминала гулянье татар, учинивших победный пир на сложенных штабелями русичах, захваченных в плен в битве на Калке в далеком 1223 году.
      Дмитрия Семеновича не было видно в чаще рослых сорочинцев на тележке. Оберегая лилипута, Зюня прижал его к своим ногам и держал. Было тесно. Из-под настила не доносилось ни звука.
      - Не толкайтесь! - подняв голову и обратив к Зюне круглое лицо, сказал лилипут.
      - Да я ж не толкаюсь! - наклонившись, сказал Зюня вполголоса. - Это женщина вот эта толкается.
      - Уже можно вообще-то сходить, - сказал Дмитрий Семенович. - А то Галкину лежать тяжело.
      Публика, однако, не собиралась спускаться с тележки. Ждали то ли внятного указания от авторитетного человека, то ли какого-нибудь знака, хотя бы стона или зубовного скрежета придавленного Галкина. Но силач молчал, как камень.
      - Я схожу, - сказал Зюня и вместе с лилипутом стал проталкиваться. Соскочив наземь, они встали в сторонке.
      - Ну чего они ждут? - сердито спросил Дмитрий Семенович. - Постояли - и хватит... Так нет.
      - Потому что натура сучья, - объяснил положение Зюня. - Люди всегда так: пока кровь не пойдет, не успокоятся.
      Дмитрий Семенович озабоченно покачал головой: получалось, что Галкину грозят неприятности, вплоть до кровопускания.
      - Вчера Леопольд Моисеевич, царствие ему небесное, их согнал, - сказал лилипут. - Говорит: "Граждане, попрошу всех рассесться по местам!" Вон в Мордовии люди такие сухие и легкие, а хохол каждый на центнер тянет...
      - А фокусник ваш - жулик или нет? - уже на правах тесного знакомого спросил Зюня. Этот вопрос, как видно, его не отпускал.
      - Ну, как сказать, - наморщив лобик, сказал Дмитрий Семенович. - По мере возникающей необходимости... Могу познакомить, если хотите. После представления.
      - Вот спасибо! - обрадовался Зюня. - Очень хочу! Посидим, выпьем. - Он представил себе, как счастлив будет Буги, какой это для него подарок на день рождения - оказаться за кулисами цирка, между боа и бородатой женщиной с Уральских гор.
      - У нас сегодня день такой ужасный, - сказал Дмитрий Семенович. - Умер наш Кондор.
      - Да, да... - сказал Зюня. - Я только сбегаю в палатку, а то выпить-закусить надо.
      - Ну ладно, - одобрил Дмитрий Семенович.
      Идея купить цирк сыну в подарок пришла Зюне в голову в третьем часу ночи. К этому времени, после неоднократных хождений в круглосуточную палатку, Зюня готов был подарить Буги на бармицвэ целых два цирка и Большой театр в придачу.
      Циркачи, все без исключения, оказались прекрасными людьми, и чем дальше, тем сидеть с ними за кулисами, среди каких-то узлов и ящиков, становилось Зюне все теплей и приятней. Даже фокусник Альперович, выразивший готовность сожрать в честь гостя и его сына еще одно бритвенное лезвие, казался теперь Зюне мудрым, много повидавшим на своем веку евреем. Испытывая движение родственных чувств в душе, Зюня вполголоса поинтересовался, не собирается ли Альперович в далекие края, на историческую родину, и услышал в ответ, что да, собирается уже давно, что в Израиле, на берегу Средиземного моря, проживает его двоюродная сестра с мужем и детьми, что муж, бывший экспедитор, работает техником по зубной части, а умные дети ходят учиться в университет.
      К концу третьей бутылки вспомнили о Кондоре и с печальными лицами, не чокаясь, выпили за упокой его души. Действительность, как черная птица, слетела с высоких небес; сделалось тягостно. Бородатая женщина отодрала от подбородка каштановые шелковистые клочья и утерла ими мокрые глаза. Лилипут Дмитрий Семенович, чокавшийся наравне с другими, но пивший помалу, звонко икал. Не проронивший ни единого слова с самого начала пирушки силач Галкин открыл рот и сказал:
      - Распродаваться надо.
      Циркачи оживились и загомонили все разом, то ли приняв щедрого Зюню в свой безалаберный круг, то ли вовсе о нем позабыв. Надо распродаваться! Все равно без Леопольда Моисеевича дело не пойдет. Где опилки, где квитанции? Всех посадят и дело заведут. А кто здесь что-нибудь купит, в этих Сороках? Кому нужна драная палатка и боа-удав? Положение хуже цыганского. Последний сбор весь уйдет на похороны Кондора, хотя городские власти могли бы подкинуть хоть чуть-чуть.
      Вот тут-то идея и родилась в патлатой Зюниной голове, совершенно неожиданно для него самого.
      - Я куплю! - перекрывая грустный гомон собутыльников, сказал Зюня. Сыну на день рождения! И опилки достанем на лесокомбинате, я им кирпич продаю для склада готовой продукции.
      Предложение пришлось ко времени. Силач Галкин поглядел на Зюню с большим уважением.
      - Надо за это выпить, - сказал Галкин и потянулся к бутылке твердой рукой.
      - И за сына! - добавил лилипут Дмитрий Семенович. - За сына его! Вон он сидит!
      Буги спал, сидя на складном полотняном стульчике. Лицо мальчика было совершенно безмятежно.
      - Так что вечером устроим представление, - обводя стопкой общество, продолжал Зюня. - И объявим перед началом: "Тут находится Боря Кантор, от всей души поздравляем его с бармицвэ". А потом уже заиграет музыка.
      Циркачи не стали возражать. Да и что тут возражать, если все они, включая удава, подарены, как бутылка портвейна, этому самому Боре. Люди по-разному дурят: один покупает цирк, другой дерется на базаре, третий собирает спичечные коробки.
      - Леопольд Моисеевич нас бы одобрил, - задумчиво подвел итог фокусник Альперович. - Жить-то надо... Но давайте обсудим частности.
      - Да чего тут обсуждать! - жарко вскинулся Зюня. Выпростав рубаху, он нырнул рукой под ремень и, покопавшись, извлек из глубин пачку долларовых ассигнаций. - Четырнадцать тыщ, как в аптеке. - И, с размаху шмякнув пачку о стол, прикрыл ее ладонью. Циркачи одурело смотрели на богатство.
      - А может, не надо... - уперев голый подбородок в кулак, сказала тетя Паша с Уральских гор. - На кой он вам нужен, этот цирк?
      - Но если человек задумал быть артистом, - изложил свое понимание фокусник Альперович, - то он в конце-то концов может им стать.
      - А что лучше - кирпич или цирк? - с нажимом спросил Зюня и обвел собрание хозяйским взглядом.
      - Нас устраивает, - подвел итог силач Галкин. - Можно, конечно, пятнадцать для ровного счета, ну да уж ладно.
      - Больше у меня нету, - сказал Зюня. - Все с собой ношу, чтоб дома не украли.
      - Сыночка вашего надо будет пригласить спуститься на манеж, - предложил Дмитрий Семенович. - Пусть раскланяется.
      - Давайте сейчас на посошок, - поторопил события силач Галкин, - а завтра утром уже соберемся и все обмозгуем.
      На том и расстались, довольные друг другом.
      Наутро Зюня поднялся в праздничном настроении. Голова почти не гудела, как будто не водку он пил накануне, а клюквенный морс, и душа приятно пенилась и пузырилась, требуя немедленного деятельного занятия. Оставив Буги спать в его комнате, Зюня надел выходной костюм в клетку и отправился в цирк.
      Опустевший кожаный кошелек, который Зюня вот уже два года носил на животе, повыше лобка, был оставлен дома за ненадобностью. Деньги были потрачены, и не зря: Буги получил царский подарок, он его на всю жизнь запомнит. А с красным кирпичом все равно пора было сворачиваться: в Израиль его не возьмешь, да и надоело все это до черта. Цирк - другое дело: весело, и люди замечательные, особенно лилипут. Теперь они останутся при деле, а то ведь хоть кидайся в окно. В Израиль их, правда, тоже не увезешь - кроме фокусника Альперовича, все гои - как на подбор, но можно их по доверенности передать кому-нибудь, надежному человеку, и деньги будут идти. А можно еще прикупить медведя для полного комплекта или, допустим, ученого пони. Много чего можно сделать. И если палатка набивается на всю катушку, то доход совсем неплохой.
      Цирк был сумрачен и пуст, как ночной лес. Заслышав шаги, змея неторопливо высунула граненую башку из своего ящика, смерила Зюню пустым взглядом и показала ему двойной противный язык. Заревел осел в стойле, и его тоскливый прерывистый рык более подходил к пустынной азиатской местности, чем к вишневому городу Сороки. Зюня обошел кругом палатки и наткнулся на лилипута Дмитрия Семеновича, грустно сидевшего на лавочке. Лилипут пил пиво из бутылки, казавшейся непомерно большой в его игрушечных руках.
      - Люди - дрянь, - сказал Дмитрий Семенович. - Дрянь, грязь и безобразие... На, поправься! - Он протянул Зюне бутылку.
      - А где все? - отпив, спросил Зюня.
      - Все сбежали, - сказал Дмитрий Семенович. - Галкин их подбил. Как ты ушел, они деньги поделили и сбежали.
      - Тебе, что ли, не дали? - с сожалением спросил Зюня.
      - Дали, - сказал лилипут. - Всё по-честному.
      - А что ж ты не ушел? - спросил Зюня.
      - Потому что я человек! - сердито выкрикнул Дмитрий Семенович. - Так нельзя делать никогда! Ты им душу, дуракам, а они думают, что это деньги.
      Обняв лилипута за плечи, Зюня смутно улыбался. Сбежали и всё бросили. И Альперович сбежал. А этот, маленький, остался, хотя ему в Сороках пропасть легче всего: собаки порвут. Значит, не все все-таки подлецы, раз остался.
      - А сыну твоему как теперь объяснишь? - сказал Дмитрий Семенович и рукой махнул.
      - Змею-то куда денем? - не ответил Зюня. - Она смоется, а потом неприятности большие.
      - В милицию надо ее сдать, - сказал лилипут. - А куда еще?
      - В Сороках никогда такого еще не было, - сказал Зюня. - Скучный городишко, с тоски можно околеть: работай да жри. Ну, еще телевизор. А размаха - нет!
      - У тебя зато есть, - уверенно сказал Дмитрий Семенович. - Есть размах!
      - Надоело мне тут, - сказал Зюня. - Я в Израиль уезжаю, на ПМЖ.
      - В добрый путь, - пожевав губами, сказал лилипут и отвернулся.
      - Там таких, как ты, ни одного, - как бы извиняясь, сказал Зюня. Разрешение только евреям дают, больше никому. Строго...
      - Думаешь, у нас национальности нет, раз мы такие? - глядя в сторону, сказал Дмитрий Семенович. - Есть! У меня мама еврейка, она в Барнауле живет, а отец из местных. Про нас, если хочешь знать, люди вообще думают, что мы неизвестно откуда. Разве так можно!
      - Погоди, погоди! - зачастил Зюня. - Не шуми, браток, не гони пену. У тебя справка есть? Ну, что мама твоя из наших?
      - В метрике записано, - сказал Дмитрий Семенович. - На лоб я, что ли, эту метрику приклею?
      - Не на лоб! - помотал головой Зюня. - За такую метрику люди, знаешь, сколько денег платят? Давай поехали с нами, чего тебе тут болтаться! Ведь пропадешь! А там море, бананы с апельсинами круглый год. Может, мы там цирк откроем.
      - Только цирка там не хватает! - разумно заметил Дмитрий Семенович. - А не засмеют? Нет, не там, а здесь, где документы оформляют? В Киеве?
      - Пусть только попробуют! - Зюня привстал и кулаки выкатил. - Я с тобой пойду! Засмеют! Это кого это они засмеют?
      В Киеве не засмеяли, а лишь похихикали в рукав: какой маленький, а уже еврей... В израильском посольстве тоже в восторг не пришли, религиозный специалист долго изучал метрику Дмитрия Семеновича, поглядывал на него испытующим взглядом и поводил от плеча к плечу сильным, здоровым лицом, опушенным библейской бородой. Еврейская мама из далекого Барнаула вызывала суровые подозрения специалиста, он был убежден, что где-то тут скрыт обман: священные книги даже намеком не упоминали о том, что среди семени Авраама, Ицхака и Яакова затесался лилипут. Но метрика была подлинной, лилипут числился, таким образом, евреем по материнской линии, и этого было достаточно. Неисповедима воля Господня, а пути его непостижимы. Пусть едет лилипут Дмитрий Семенович на Землю обетованную, туда кто только сегодня не набежал.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5