Когти Орла

Земля была холодной, сырой ветер, забившись под рубашку, тысячей ледяных иголок колол тело.

Максимов стоял на коленях, закрыв глаза, чуть покачиваясь в такт не слышимой никем, кроме него, мелодии. Он ни на что не обращал внимания – ни на лопату, воткнутую перед ним, ни на наручники, стиснувшие запястья, ни на окруживших его плотным кольцом людей. Он не испытывал к ним ненависти, более того, он был им благодарен за эту минуту передышки. Лучшего подарка перед смертью они придумать не могли.

– Чего это он? – спросил один, прислушавшись к бормотанию Максимова.

– Не видишь, молится, – с сильным акцентом ответил другой.

– Гьятэй, гьятэй, хара гьятэй харасо гьятэй бо дзи со ва ка <Здесь и далее по тексту приведено окончание Сутры Ал-мазоподобной Мудрости (Хання-хамита синге (японск.)). В классическом ниндзюцу она используется как мощное средство самонастройки и активизации резервных возможностей человека.>, – с каждым словом все громче стал шептать Максимов.

– Он что – не русский, да? – неуверенно спросил человек с акцентом.

– Але, гараж! Хорош косить, копать давай, хари-кришна гребаная. – Кто-то вполсилы пнул его в спину.

– Хан ня син го! – гортанно выкрикнул Максимов и вскинул вверх руки.

Наручники сами собой соскользнули с расслабленных кистей, сверкнув, высоко взлетели к черным веткам деревьев. Окружавшие его невольно подняли головы. Он схватил лопату и описал ею «восьмерку», потом еще, еще...

Их было шестеро. Теперь все они лежали у его ног. Тот, с безбожным кавказским акцентом, бился в судороге, прижав к себе перебитую пополам руку. Он закинул голову, казалось, острый кадык вот-вот разорвет кожу. Еще секунда, и он бы зашелся на весь лес диким животным криком. Черный штык лопаты с хрустом вошел в горло...

Самвел курил, развалившись на заднем сиденье «Чероки», стараясь попасть струйкой дыма в гладко выбритый затылок водителя. Когда удавалось, дым начинал клубиться над головой парня. Казалось, что от перенапряжения у того задымился мозг, как закипает радиатор у перегретого движка. Насколько Самвел знал, мозгов у водителя не больше, чем у запасного колеса джипа. Это и забавляло.

– Чего они телятся? – закрутил головой водитель. – Может, сходить, а? И двери в своей «девятке» не закрыли, лохи несчастные. – Он ткнул пальцем в серебрившуюся в темноте машину.

– Без тебя разберутся. Сиди и не егози. – Самвел набрал побольше дыма, прицеливаясь в мясистый затылок.

Вдруг на затылке образовалась темная точка, голову парня откинуло назад, а на лобовое стекло плеснуло серым месивом.

Только после этого Самвел услышал грохот выстрела. Близко, над самым ухом.

Максимов ткнул еще горячим стволом в лицо Самвела, тут же из рассеченных губ брызнула кровь.

– Сидеть, сука!

Самвел вытаращил глаза, из распахнутого окровавленного рта вырвался табачный дым.

– На лес не смотри, там все кончено. На меня смотри! – Максимов упер ствол в нос, заставил поднять голову. – Я задаю вопросы, Самвел, а ты быстро отвечаешь.

– Пошел ты! – Капельки вязкой кровавой слюны слетели с губ, заляпав белоснежный воротник рубашки.

– Понял. – Максимов рванул его за лацкан пальто, Самвел вылетел из кабины и распластался на земле. Максимов не дал ему подняться, надавив каблуком между лопаток. – Я задаю вопросы. Нет ответа – пуля в стопу. Молчишь – пуля в колено.

Не тужься, не выдержишь. Когда дойду до локтей, ты успеешь рассказать всю свою поганую биографию.

Самвел захрипел, попытался вырваться, за что сразу же получил каблуком по позвоночнику.

– Вопрос первый. Кто меня сдал?

Самвел ощерился, зашептал перемазанными землей губами ругательства.

Максимов вогнал пулю рядом с его головой.

– Пасть закрой, тварь! Отвечать только на вопросы. – Не дожидаясь реакции Самвела, он выстрелил, целясь в мысок лакированных туфель. Едва успел упасть на колени, вдавив скрюченное болью тело в землю. Заломил Самвелу голову вверх, не дав закричать.

– Га... Гаврилов, – прохрипел Самвел, закатывал глаза.

– Еще дырку сделать или будешь говорить?

– Буду. – Лицо Самвела сморщилось, как засохшая груша. Из-под плотно сжатых век выступили слезы.

– Гаврилов работает на тебя?

– Да.

– На чем взял?

– Старые дела. С камушками... Из Гохрана.

– Ты знал все с самого начала?

– Да. Он тут же заложил, что Служба решила найти Крота.

– Гога про нас знает?

– Нет.

– Почему?

– Он дурак. Заигрался. Его решили кончать.

– Раньше надо было. Зачем наезд на офис устроил?

– Не знал я про наезд. Гогина инициатива. Зачем мне вас мочить раньше срока?

– Логично. А сегодня зачем спектакль разыграл? Что узнать хотел?

– Деньги на тебе висят.

– И только из-за них меня сразу не убил?

– Да.

– Вот это напрасно. Выходит, и тебя, Самвел, жадность сгубила. Как последнего фраера. Решил, что Крот свалит Гогу, а ты уберешь Крота и все достанется тебе?

– Да! Дай подышать, больно!

– Потерпишь, – Максимов потерся лицом о плечо, стирая катящийся по щекам пот. – Что будет с людьми на даче, уже решил?

– Всех под нож. Сегодня ночью. – Самвел по-волчьи ощерился.

Недалеко над лесом в небе вспыхнули огни фейерверка. Ветер донес восторженные крики. Очевидно, в особняке день рождения входил в заключительную стадию.

– Вот козлы, даже лень было подальше отвезти, – беззлобно выругался Максимов.

Следующий залп фейерверка заглушил негромкий хлопок выстрела.

Цель оправдывает средства

В трудные минуты, когда нервы готовы лопнуть, как перетянутые струны, на Ашкенази нападал дикий жор. В этом состоянии он был готов есть все подряд, лишь бы от ритмичной работы челюстей и нарастающей тяжести в желудке по телу шла теплая волна умиротворения. Бороться с собой бесполезно, это он понял, пару раз просидев на диете; мучения плоти кончились нервным припадком. С тех пор он всегда носил с собой что-нибудь съестное. Раньше приходилось класть в карман бутерброд, закутанный в несколько слоев вощеной бумаги. С валом импортной снеди, хлынувшей в страну, проблема, чем бы заесть страх, отпала сама собой; теперь карманы всегда были забиты початыми яркими упаковками орешков, превратившихся в труху чипсов, надкусанных «Сникерсов» и жевательной резинкой.

Гогино интервью давали по Московскому каналу, на всероссийский пока решили не выходить, за деньги можно, конечно, все, но наживать себе врагов среди политиков первого эшелона, прописавшихся на первом и втором каналах ТВ, было еще рано.

Ведущий, патлатый и немытый, как все журналяги-неудачники, был заранее прикормлен, но вдруг решил поиграть в независимость, слишком уж елейной была обстановка в студии. Он невпопад стал задавать «острые вопросы». Гога, привыкший, что купленные вещи права слова не имеют, от удивления сбился и потерял нить разговора.

Ашкенази вздрогнул от спазма, скрутившего живот. «Началось!» – мелькнуло в голове. Уж он-то знал, что Гога с трудом говорит даже по писаному. А если ему дать волю, то забывается и начинает нести, что бог на душу положит. Черт бы с ним, но разыгравшееся самолюбие быстро срывало с таким трудом наведенный лоск «элитарности», и Гога представал тем, кем и был на самом деле, – «авторитетом» отверженных и изгоев. Такие в высшие сферы проникали лишь по недосмотру, дело с ними имели исключительно по необходимости, едва скрывая брезгливость, и, как только нужда в них отпадала, с облегчением сталкивали назад, в ту клоаку, из которой «авторитет» с таким трудом поднялся.

Ашкенази выхватил из кармана хрустящий цветной пакетик, вытряс содержимое на ладонь и не глядя, отправил в рот. Тут же сморщился от едкого вкуса прогорклых орехов и выплюнул желтую кашицу на ковер. Чертыхаясь и отплевываясь, но не спуская взгляда с экрана, протрусил к холодильнику, схватил упаковку салата и палку колбасы. Довольно заурчал, ловко, как с банана, сорвал с колбасы кожуру, обмакнул в салат, зачерпнув побольше, и отправил в рот.

Гога в это время пошел вразнос: перебив на полуслове ведущего, он ткнул пальцем в камеру и ляпнул: «Нам мешают. Нам суют палки в колеса. Но пусть эти люди подумают о детях. Они есть у всех, и ради них мы и живем. Или я не прав?»

Гога уперся бычьим взглядом в ведущего. Судя по выражению лица несчастного журналюги, тот посчитал бы за счастье провалиться под землю и больше никогда не выползать на свет.

Ашкенази охнул и уронил огрызок колбасы в пластиковую упаковку салата, облизнул перепачканные губы и прошептал:

– Это сумасшедший человек. Бог мой, с кем я связался! – Он покачал головой. – Таких слов ему не простят, клянусь памятью деда. – А он кое-что понимал в этой жизни.

Он отлично знал, что последует. Гога не сдержался, слишком уж многое произошло за эти дни, но кому до этого дело: лезешь в политику, забудь об эмоциях. Гога настойчиво лез в политику, не удосужившись ознакомиться даже с азами этого искусства. Что имеет ввиду политик, делающий заявления, мало кого интересует, главное – как его слова поймут те, кому они на самом деле адресованы. Сам того не желая, Гога провозгласил начало силовой борьбы с конкурентами за власть. Но забыл, что Власть пока еще одна, и завтра же она потребует головы посмевшего бросить ей открытый вызов. И ради всеобщего спокойствия Гогу сдадут. Сейчас никто не был заинтересован в нарушении баланса сил, а выходка Гоги была столь неожиданной и настолько шла вразрез с действующими договоренностями, что ни о какой показательной порке не могло быть и речи, к ней основные центры власти попросту не были готовы. Значит, следует ожидать реакции скорой и беспощадной.

Ашкенази выключил телевизор, дальше можно было не смотреть.

Дверь ему открыл Перальта. Окинул взглядом с головы до ног и кивнул, шире распахнув дверь.

– Я был уверен, что вы вернетесь, господин Ашкенази, – сказал он по-русски с едва уловимым акцентом. – Не удивляйтесь. В роду Перальта все мужчины были купцами или корсарами. А две эти близкие профессии развивают способности к языкам. Не предлагаю сесть. Как понимаю, разговор будет кратким. – Он вскинул острый подбородок. – Слушаю вас.

Ашкенази засопел, вытер мятым платком лицо.

– А господин Карлос?

– Увы, он не может к нам присоединиться. У него важное совещание с Хуанито. Что-то по проблеме перевода.

Из-за дверей спальни донесся слабый мальчишеский стон. Ашкенази крякнул, догадавшись. Перальта даже бровью не повел, только чуть дрогнули уголки тонких губ.

– Я жду, господин Ашкенази.

– Да, да, конечно... Только между нами. У Гоги крупные неприятности.

– Это я понял, посмотрев его выступление. Они отразятся на контракте?

– Непременно. – Ашкенази закрыл глаза, как перед прыжком с вышки. – Я могу вывести на человека, который сейчас контролирует товар. Все три контейнера находятся у него.

– Его условия?

– Он возвращает товар и выплачивает неустойку за каждый день задержки.

Кроме этого, онвносит в дело свой капитал.

– Занятно. Что хотите вы?

– Это я решу с ним.

– Значит, и остальное мы решим с ним. Когда встреча? . – Организую за два дня.

– Завтра, господин Ашкенази. Время не ждет. Он протянул руку. Пальцы были точеные, как у музыканта. Но хватка оказалась железной.

Ашкенази поморщился и через силу улыбнулся.

Ашкенази, сменив двух частников, добрался до Планерной. Племянник, слава богу, был дома.

Зорик был самым умным из молодой поросли рода Ашкенази. Раньше детей принудительно сажали за фортепьяно. Музыка – это кусок хлеба. Белого, а не серого, заводского. Только сейчас времена изменились, и детей усадили за компьютеры.

– Все, дядя Саша. – Мальчик закончил набирать столбики цифр и колонку слов. – Куда пересылаем?

– На обороте листка что-то написано. Я по-вашему не понимаю.

– А! Это адрес компьютерной почты. Сейчас. – Тонкие пальчики забегали по клавиатуре.

"Ох, какой бы вышел из мальчика пианист, – вздохнул Ашкенази. – Что за времена, боже ты мой! В музыке хоть есть душа, а где она в этом железном ящике?

Нет, или я что-то не понимаю, или этот мир окончательно сошел с ума".

– Все, дядя. – Мальчик развернул кресло на колесиках.

– Так быстро? Ты у меня светлая голова, Зорик. Ашкенази погладил мальчика по жестким кудряшкам. – Слушай, а можно найти тот адрес, откуда мы отправили этот, как его... Файл, да?

– Нет. Выключи компьютер или отключи модем – и тебя нет.

– Это они хорошо придумали, – сказал сам себе Ашкенази, порвав бумажку на мелкие клочки.

– Дядя, я тут видел одну штуковину. Но это дорого... – Мальчик потупил глаза.

– Никогда не говори мне о деньгах, золотко! – Ашкенази прижал голову мальчика к своему тугому животу. – Деньги, потраченные на детей – это деньги, пожертвованные богу.

Он смахнул с глаз слезы. "Знал бы ты, золотой мой, что мы сейчас наделали!

Не для твоей головки все это. Нет, что угодно, только не это... Для них, все только для них. Пусть детям будет хоть немножечко лучше, чем их отцам, а, Господи? Иначе, скажи мне, чего ради жить? Что же ты все молчишь... Смотришь на все это и молчишь!"

Он уткнулся лицом в жесткие кудри мальчика и зарыдал.

Когти Орла

Костик встрепенулся, услышав писк ожившего модема. Отбросил книжку и подбежал к столу. Красная лампочка на панели погасла.

Прочитав полученный файл, Костик закрыл на дверь ключ и запустил все три компьютера. Пока шла загрузка, он сложил ладони, как на молитве. Если бы кто-нибудь попытался разобрать слова, он бы ничего не понял.

– Хан ня син го! – резко выдохнул Костя, хлопнув острым костистым кулаком о раскрытую ладонь.

Норду

Получил номера счетов. Срочно передайте данные дешифровки паролей.

Обстановка на объекте крайне опасная. Прошу организовать отход.

Бруно

Бруно

Все необходимое будет передано вам в ближайшие часы. При невозможности отхода приказываю уничтожить все материалы по данной операции.

Норд

Цель оправдывает средства

Снайпер прижал трубку телефона к уху, свободной рукой направил рыльце пульта на телевизор и убавил звук.

– Какой вариант? Хорошо. Когда? Понятно. – Он посмотрел на часы. – Успею.

Так, отработаю третий вариант. Мы договаривались, что третий дороже. Пятьдесят процентов, идет? Все, до встречи.

Он бросил трубку. Достал из книжного шкафа кассету, сунул в щель видеомагнитофона. Отмотал пленку почти до середины и нажал клавишу.

На экране пошел фильм, снятый скрытой камерой. Один и тот же эпизод повторялся раз за разом. Человек в окружении охраны шел от дверей клуба к машине. Менялось освещение, менялась марка машины и одежда людей. Неизменным оставалось одно – ошибка охраны. Группа, разворачиваясь на крыльце, на несколько мгновений оставляла неприкрытым хозяина.

Снайпер достал винтовку. Спортивный «Маннлихер». Заботливо протер тряпочкой прицел.

Снайпер поймал фигурки на экране в прицел, выждал, медленно выдыхая через свернутые трубочкой губы. Он успел дважды нажать на спуск, пока грудь человека в перекрестье прицела не перекрыла голова охранника. Резко цокнул боек, не найдя в патроннике патрона.

– Минимум два, – сказал он вслух.

Он работал на людей, боящихся смерти, как собственной, так и чужой. Смерть была частью жизни, неотъемлемым фактором игр, в которые они играли. Но они боялись ее. Как верующий старается не произносить имя бога своего всуе, эти люди говорили «устранить», «вывести из игры», «ликвидировать угрозу», «окончательно решить проблему». Но как ее ни называй, смерть остается смертью.

Снайпер любил свою работу и любил смерть. Себя он считал безликим посланником Всемогущей, верил, что ему дано право ставить последнюю точку в запутанном жизнеописании своих жертв. Это вносило в его работу привкус мистики и запредельного. Он знал, что рано или поздно Смерть призовет и его, он был готов к этому. Удачный отход с выстрела он расценивал как добрый знак, кровь жертвы умасливала злого бога, которому он верно служил и чьей непостижимой воле вверил свою жизнь. Он с радостью брался за самые трудные акции, в эти мгновения Смерть была особенно близко, он чувствовал ее за плечом, упершимся в приклад винтовки.

И пальцы сладострастно вздрагивали, лаская грациозно-хищный изгиб спускового крючка, оттягивая момент выстрела, позволяя Смерти еще раз выбрать: взять его или того – пойманного – в равнодушный зрачок прицела.

Снайпер зачехлил винтовку, аккуратно положил на дно большой спортивной сумки. Нажал кнопку на видеомагнитофоне, вытащил вылезшую из панели кассету.

Сломал крышку. Ролик с пленкой бросил в пепельницу, поджег комок бумаги, бросил сверху. Закурил и смотрел, как в огне корежится, извивается черная змея пленки.

Потом вышел на кухню. Вернулся с ведерком воды, над краем поднималась шапка пены. На руках были оранжевые резиновые перчатки.

В этой квартире он прожил три дня, за такой срок отпечатки остаются практически везде. Поэтому снайпер стал методично протирать тряпкой все подряд, двигаясь по комнате от левого угла.

Случайности исключены

«Москвич», выжимая последнее из движка, еле держался в крайнем левом ряду. Несмотря на поздний час, машины шли по Тверской плотным потоком, то и дело подхлестывая тихоходов резкими гудками. Какая-то сила гнала Дмитрия прочь от казино, нехорошее предчувствие заставляло все сильнее давить на педаль газа.

"Белов узнает, на уши встанет! – подумал Дмитрий. – Что же он, гад, не предупредил, что за Настей надо не присматривать, а связать и держать дома.

Девчонка вляпалась по уши. Это в наше беззаботное детство можно было играть в добровольных помощников милиции. А сейчас это прямая дорога на кладбище. И дался ей этот Крот! Белову-то что, он за провал захвата так отгреб, что до сих пор сидеть не может. Наверно, через Настю какую-то комбинацию разыгрывал. И меня, идиота, подписал. Вот вдвоем на пенсию и пойдем. Он – на полковничью, а я – на старлейскую".

– Дим, притормози у обочины.

– Зачем? – Дмитрий машинально глянул в зеркало заднего вида, машины шли плотным потоком. – Опасно.

– Притормози, пожалуйста.

Дмитрий послушно ушел вправо, за что удостоился рявкающего сигнала от пронесшегося мимо «фиата».

– Что-то случилось?

– Ничего. – Настя потянулась к нему, прижалась к шее теплыми губами. – Просто за весь вечер ни разу не поцеловались.

– Так работали же, – пробормотал Дмитрий, закрыв глаза.

– М-да, – улыбнулась Настя. – То, что ты не граф Монте-Кристо, я поняла сразу. Но и Джеймс Бонд из тебя не ахти какой. Тот-то все успевал. – Она погладила его по щеке и откинулась на сиденье.

– Поехали ко мне, – Дмитрий на ощупь нашел ее ладонь, сжал пальцы.

– Нет, Димка. Не обижайся, мне одной побыть хочется. – Настя освободила руку, достала сигарету, чиркнула зажигалкой. – Нашло что-то, ты извини. У меня такое бывает.

– Одиночество – естественная потребность человека. Так моя мама говорила, – вздохнул Дмитрий.

– Хорошая у тебя мама была. И с сыном ей повезло. – Настя глубоко затянулась, выпустила облачко дыма в запотевшее стекло. – А моя говорила, что чем меньше мужик знает, тем дольше любит. Философ она у меня! И практик еще тот. Но тебе я, Димка, скажу... Догадался, что мы с Лешей не просто друзьями были?

– Догадался. Жены ревнивые пилят нежнее.

– Это не ревность. Обида. Я, Димка, сегодня в нем добивала то, что когда-то, дура, любила. Слава богу, что крохи остались, не так больно вышло.

Пусть моя мамаша и трижды меня умнее, но я все равно скажу. Оставайся таким, какой есть. Чокнутым и прямолинейным, как оловянный солдатик. Таким я тебя люблю и любить буду. С деньгами или без, мне все равно.

Она мягко отстранила потянувшегося к ней Дмитрия.

– Поехали, Дим. Проживем эту ночь порознь. Утром встретимся и начнем жить.

– С тобой что-то не так, Настя.

– Знаю, – вздохнула она. – Как мой благоверный с утра появился, так все наперекосяк и пошло. Психиатр чертов! Я после его ухода весь день как на иголках была.

– Поскандалили по старой памяти? – Дмитрий постарался, чтобы в голосе не зазвучали ревнивые нотки.

– Нет, тут другое. – Настя потерла висок. – Как психованная стала. Что делала, хоть убей, не пойму. Только сейчас отпустило. Поехали, а?

Он завел мотор, разогнал машину и нырнул в свободное пространство в среднем ряду.

Настя разглядывала ярко освещенные рекламные плакаты и молчала. Когда машина свернула с шумного Ленинградского шоссе к Петровскому парку, выбросила недокуренную сигарету в окно.

– Дим, к дому подъезжать не надо.

– Почему?

– Там опять великая стройка. Осень, пора откапывать трубы и выключать горячую воду, – грустно усмехнулась Настя. – Я пешком пройду.

– Как скажешь. – Дмитрий пожал плечами. – Что с фотографиями делать будем?

– Папа во вторник возвращается. Без него ничего делать не буду. Он предупреждал, что дело опасное, за Кротовым стоят серьезные люди. Лешке я, естественно, ничего не сказала. Сыграла «в темную», как выражается любимый папочка.

– Пусть они пока побудут у меня.

– Не-а. – Настя покачала головой. – Мне с ними спокойнее.

– Не доверяешь? – Дмитрий затррмозил напротив ее дома.

– Глупый! – улыбнулась Настя. – Тебе-то зачем в это дело лезть? У тебя своих неразорвавшихся гранат хватает.

– Именно поэтому! – Дмитрий сжал ее руку. – Это моя работа. Не тебе с этой сволочью воевать!

– Ой, какое у тебя лицо злое стало. Дим, ну не принимай ты все близко к сердцу. Ну бесится баба, замуж давно пора, а она с фотоаппаратом бегает, интервью у старых хрычей берет. Успокойся, а?

– Давай поделим. Половину пачки тебе, половину – мне. Так будет надежнее, согласна?

Настя закусила губу, задумалась на секунду.

– Весь в моего папку. Не переубедить. Всегда нужный аргумент найдет. – Она открыла сумку, достала пачку фотографий. Половину протянула Дмитрию, вторую сунула обратно в конверт. – Пока, Джеймс Бонд! Целоваться на прощание не будем.

Утром позвони.

Дмитрий проводил взглядом ее фигурку в развевающемся на ветру белом плаще.

Поворачивая во двор, она оглянулась и помахала ему рукой. Он в ответ мигнул фарами.

Разложил на коленях фотографии. Какой-то седой старик, спрятав кисти рук в рукавах вязаной кофты, стоял на крыльце. Он же, ссутулясь, шел, навалившись грудью на ветер, рвущий полы кофты. Он же и человек с одутловатым лицом гипертоника. Идут вдвоем по дорожке.

Дмитрий собрал фотографии, сунул во внутренний карман куртки. Повозившись, достал записную книжку. Белов, очевидно, после очередного семейного скандала предупредил, что выходные проведет у друга. Дмитрий нашел нужный номер, судя по первым трем цифрам, Белов сейчас находился где-то в районе Красной Пресни.